Иосиф Ромуальдович Григулевич
ЭРНЕСТО ЧЕ ГЕВАРА
И РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ
Тревога
Развитие и закрепление успехов революции постоянно осложнялось враждебными действиями против острова Свободы со стороны североамериканских империалистов. С момента победы революции в январе 1959 г. ни на минуту не прекращались агрессивные акты правящих кругов США против Кубы. Саботаж, шпионаж, бомбардировки, пиратские нападения на населенные пункты, террористические акты, угон самолетов, организация покушений на Фиделя Кастро и других вождей революции, создание диверсионных банд, вторжение наемников, экономическая блокада и попытки политической изоляции в Латинской Америке — все было сделано правящими кругами США, чтобы задушить Кубинскую революцию, чтобы доказать, что социализм не «сработал» на американской почве. В этом отношении Куба походила на Вьетнам. Правда, Куба не стала жертвой прямой агрессии, если не считать вторжения наемников на Плайя-Хирон, зато тайная война, которая велась против нее с самого начала ее существования, не прекращается с поныне.
Если президент Эйзенхауэр и братья Даллесы, правившие за его спиной (Джон Фостер возглавлял государственный департамент, Аллан — ЦРУ), стремились покончить с революционной Кубой путем организации саботажа, диверсий и подготавливаемого ими вторжения наемников, то их соперник Джон Ф. Кеннеди придерживался несколько иного мнения на этот счет. Кеннеди считал, что Соединенные Штаты могут задержать развитие революционного процесса в Латинской Америке не только применением силы, но и путем ослабления растущей там социальной напряженности — за счет расширения капиталовложений и осуществления реформ, ускоряющих развитие капитализма в этих странах. Так родилась идея, по меткому выражению генерального секретаря Коммунистической партии Уругвая Роднея Арисменди, надеть на контрреволюцию красный берет. Эта идея нашла свое воплощение в создании «Союза ради прогресса», который, как утверждала американская пропаганда, должен был открыть новую эру во взаимоотношениях Вашингтона и Латинской Америки. Соединенные Штаты, нещадно грабившие до этого своих южных соседей, теперь обещали предоставить им через «Союз ради прогресса» на нужды развития 20 млрд. долл. из расчета 2 млрд. в год. Всего лишь за полтора года до этого Фидель Кастро на конференции американских стран в Буэнос-Айресе говорил о необходимости предоставления этим странам на нужды развития 30 млрд. долл. Тогда эта цифра многим казалась фантастической. Теперь Соединенные Штаты готовы были «пожертвовать», правда не 30, а 20 млрд., чтобы только поставить заслон для народной антиимпериалистической революции на континенте, надеясь втайне, что вложение этих миллиардов расширит рынки Латинской Америки для их товаров и откроет монополиям дорогу для прибыльных капиталовложений. Но жизнь внесла вскоре свои коррективы в эти планы, коррективы, не совсем совпадавшие с намерениями и надеждами магнатов Уолл-стрита.
После победы на выборах президент Кеннеди в марте 1961 г. объявил латиноамериканским послам в США о планах новой американской администрации по созданию «Союза ради прогресса». Президент США призвал правительства и народы Западного полушария присоединиться к Вашингтону в этом «широком усилии, не имеющем параллели по своим грандиозным масштабам и благородству цели, направленном на удовлетворение основных потребностей народов Америки в домах, работе, земле, здравоохранении и просвещении».
Публично протягивая оливковую ветвь Латинской Америке, президент Кеннеди втайне продолжал подготовку намеченных еще Эйзенхауэром и братьями Даллесами планов вторжения наемников на Кубу, полагая, что задуманная им под вывеской «Союза ради прогресса» акция только выиграет, если удастся покончить с революцией на Кубе.
Кубинское правительство, хотя и не питало никаких иллюзий в отношении империалистической сущности правительства Кеннеди, все же надеялось, что новый президент проявит большее благоразумие по сравнению со своим предшественником и откажется от планировавшейся авантюры. Кубинское правительство не намеревалось обострять отношения с новым президентом США. Оно стремилось только к одному: чтобы Соединенные Штаты уважали суверенитет Кубы и не вмешивались в ее внутренние дела. В день вступления Кеннеди в должность президента по распоряжению Фиделя Кастро была проведена на Кубе частичная демобилизация вооруженных сил. Этот примирительный жест остался без ответа.
На совести правящих кругов Соединенных Штатов — десятки интервенций и переворотов в Латинской Америке. И всегда им сопутствовал успех, и всегда их преступления сходили им с рук. Однако на Кубе они потерпели сокрушительное поражение.
17 апреля 1961 г. на Плайя-Хирон вторглись американские наемники. Три дня спустя 1200 оставшихся в живых наймитов сдались кубинским войскам. Надежды Кеннеди покончить одним ударом с революцией Фиделя Кастро развеялись как дым.
«До событий 1961 г., до Плайя-Хирон, — отмечает Рауль Вальдес Виво, — Кубинская революция нередко воспринималась лишь как громкий вызов могуществу Соединенных Штатов. Даже в представлении некоторых революционеров она была кометой, но не надолго взошедшей на мировом небосклоне. Порой задавали вопрос: как долго продержится революция? Реакционеры же высокомерно утверждали:
„Терпению дяди Сэма скоро придет конец, и тогда...". Только самые дальновидные увидели в нашей революции звезду, которая зажглась, чтобы не погаснуть.
После Плайя-Хирон стало ощутимее понимание того, что Кубинской революции, одному из замечательных социальных переворотов в истории человечества, суждено жить. Больше того, кубинский пример вновь подтвердил: подобно тому как никто не может погасить Солнце или привести в состояние абсолютного покоя океаны, никто не в силах остановить историю. Она рано или поздно наносит сокрушительный удар каждому, кто пытается задержать ее ход и повернуть вспять. Никакие временные отступления и неудачи, испытываемые революционерами в борьбе за правое дело, не в силах опровергнуть истины, что империализм исторически обречен.
Этот главный урок Кубинской революции, без сомнения, приобрел особое значение для Центральной и Латинской Америки»1.
После позорного поражения на Плайя-Хирон ЦРУ продолжало засылать на остров Свободы диверсантов и саботажников, но президенту США не оставалось ничего иного, как окончательно переключиться на создание «Союза ради прогресса». Рождение этого органа должно было произойти на специальной сессии Межамериканского социального и экономического совета при Организации американских государств (ОАГ), созванной в августе 1961 г. в Пунта-дель-Эсте (Уругвай).
Кубинское правительство даже после вторжения наемников не стремилось к обострению отношений с Соединенными Штатами, наоборот, оно надеялось, что исход акции на Плайя-Хирон заставит Кеннеди занять более трезвую позицию по отношению к Кубе. Придерживаясь этого курса, кубинское правительство приняло приглашение участвовать в конференции в Пунта-дель-Эсте и назначило главой делегации Кубы Эрнесто Че Гевару, министра промышленности и фактического руководителя экономики страны.
Участие Че в конференции стало сенсацией номер один в странах Латинской Америки. Это было его первое появление на континенте после победы Кубинской революции. Тысячи трудящихся восторженно приветствовали Че на аэродроме «Карраско» близ Монтевидео. На всем пути от аэродрома до Пунта-дель-Эсте ему аплодировали уругвайцы. Только одному из участников конференции — Че население оказало такой восторженный прием. Народ приветствовал в его лице Кубинскую революцию. Приезд главы американской делегации банкира и миллионера Диллона, министра финансов США, прошел почти незамеченным, никто не обратил особого внимания на делегации других латиноамериканских республик. В центре внимания был Че, представитель Кубинской революции, победа которой породила конференцию в Пунта-дель-Эсте.
Че прилетел в Уругвай в своей обычной форме майора Повстанческой армии. Руководитель кубинской делегации заявил, что она не только не намерена препятствовать работе конференции, но, наоборот, будет сотрудничать с другими делегациями в поисках наиболее благоприятных путей экономического развития и обеспечения экономической независимости стран Латинской Америки. В доказательство доброй воли кубинская делегация представила на рассмотрение собравшихся 29 различных проектов постановлений, охватывающих широкий круг вопросов, связанных с проблематикой конференции.
Большинство из этих предложений Кубы, писал Че в статье «Куба и „план Кеннеди"», опубликованной в журнале «Проблемы мира и социализма», просто отвергнуть было невозможно, так как они предусматривали содействие развитию экономики латиноамериканских стран. Поэтому в ходе работы комиссий и комитетов противникам этих проектов срочно пришлось разрабатывать контрпредложения, которые они затем соединяли с кубинскими предложениями, выхолащивая, таким образом, из последних их суть. Все же за время работы конференции кубинской делегации удалось кое-чего добиться: стало заметно, по словам Че, что делегаты разговаривают другим языком, отличным от того, который всегда был принят на подобных мероприятиях.
На конференции три делегации — Бразилии, Эквадора и Боливии — заняли благожелательную позицию по отношению к Кубе.
В вышеупомянутой статье Че особо выделил позицию Боливии. Боливия, писал он, «это расположенная почти в центре континента страна буржуазно-демократической революции, терзаемая капиталистическими монополиями соседних стран и почти удушенная в конце концов общим для наших стран угнетателем — североамериканским империализмом. Ее основное население составляют рабочие-горняки и крестьяне, находящиеся под бременем тяжелой эксплуатации».
Деятельность боливийской делегации в Пунта-дель-Эсто Че оценивал следующим образом: «Если не говорить о плане кубинской делегации, то из всех делегаций именно боливийская представила наиболее конкретный экономический план и в общем занимала довольно положительную позицию. На специфическом языке, языке лицемерия, который употребляется на подобного рода сессиях, боливийских представителей называли «двоюродными братьями Кубы» 2.
Не исключено, что контакты Че и других членов кубинской делегации с их боливийскими «двоюродными братьями» на конференции в Пунта-дель-Эсте оказали влияние на последующее решение Гевары избрать Боливию в качестве плацдарма для партизанских действий в Латинской Америке.
Че дважды выступал на пленарных заседаниях конференции. Он разоблачал агрессивные действия правящих кругов США, их стремление путем «Союза ради прогресса» политически изолировать Кубу, ибо на американские миллионы могли рассчитывать только правительства, следующие антикубинскому курсу Вашингтона. Он доказывал, что «Союз ради прогресса» будет способствовать развитию второстепенных отраслей народного хозяйства, что его цель сделать Латинскую Америку не более свободной, а еще более зависимой от американских монополий. В то же время Че указывал, что Куба вовсе не желает препятствовать латиноамериканским странам использовать даже те ограниченные и весьма сомнительные возможности развития, которые сулит им участие в «Союзе ради прогресса».
«Со всей откровенностью кубинская делегация заявляет вам, — сказал Че 8 августа, — что мы желаем, не меняя своего естества, оставаться в семье латиноамериканских республик, сосуществовать с вами. Мы хотели бы, чтобы вы развивались, если возможно, такими же темпами, что и мы, но мы не будем сопротивляться, если ваш рост пойдет другими темпами. Мы только требуем гарантий неприкосновенности наших границ» 3.
Разумеется, продолжал Че, если не будут осуществлены социальные преобразования, то примеру Кубы последуют другие страны, и тогда сбудется предсказание Фиделя Кастро: «Кордильеры Анд превратятся в Сьерра-Маэстру Америки».
Аналогичной позиции придерживалась кубинская делегация и на заключительном заседании конференции 16 августа. Вот как сам Че излагает сложившуюся там ситуацию:
«На последнем пленарном заседании конференции кубинская делегация воздержалась от голосования по всем выработанным документам и выступила с объяснением своей позиции. Мы объяснили, что Куба не согласна ни c „денежной" политикой, ни с принципом свободного предпринимательства, ни с тем, что в окончательных документах нет слов, осуждающих виновников наших несчастий — империалистические монополии, нет осуждения агрессии. Кроме того, на все вопросы нашей делегации, может ли Куба принимать участие или нет в „Союзе ради прогресса", ответом было молчание, которое мы истолковываем как отрицательный ответ. Вполне понятно, что мы не могли участвовать в союзе, который ничего не дает для нашего народа» 4.
Все же в одном из подпунктов итогового документа конференции упоминалось наличие в Латинской Америке наряду со странами «свободного предпринимательства», т. е. буржуазными, стран, в которых «свободное предпринимательство» отменено. «Кубинская делегация, — писал Че, — зачитала этот параграф, заявив, что это победа идеи мирного сосуществования, выражающей возможность сосуществования двух различных социальных систем, и отметила его принятие как один из положительных результатов работы конференции». Однако позже американский делегат резко выступил против этого положения, заявив о непризнании кубинского правительства.
Несмотря на это, кубинская сторона сочла возможным пойти еще дальше. Че встретился с одним из членов американской делегации, Ричардом Н. Гудвином, входившим в ближайшее окружение президента Джона Ф. Кеннеди.
Выступая после конференции в Пунта-дель-Эстс по гаванскому телевидению, Че рассказал, что он заявил Гудвину следующее: Куба готова вступить с Соединенными Штатами в переговоры по урегулированию взаимных отношений и не заинтересована в борьбе с США, хотя и не боится вести такую борьбу в любой форме; Куба желает остаться в латиноамериканской системе, считает себя связанной культурными традициями с континентом. «Мы требуем, — говорил Че Гудвину, — признать наше право на принадлежность к Латинской Америке или к Организации американских государств с собственной социальной и экономической системой и признать наше абсолютное право на дружбу с любой страной в мире» 5. Гудвин ограничился тем, что выслушал своего собеседника и обещал сообщить президенту Кеннеди его высказывания.
Встреча Че с Гудвином по-разному комментировалась в латиноамериканской печати. Многие наблюдатели были склонны думать, что встреча откроет путь к достижению определенного «модуса вивенди» между США и Кубой. В действительности же США вовсе не были заинтересованы в достижении какого-либо разумного соглашения с островом Свободы. Они готовы были «простить» Кубу, но при одном условии: если она откажется от советской помощи, если она станет на антисоветские позиции, а точнее, на колени и запросит у янки пощады.
18 августа, получив личное приглашение президента Аргентины Артуро Фрондиси посетить его, Че вылетел в Буэнос-Айрес. Фрондиси был весьма противоречивой политической фигурой. На протяжении многих лет он выступал с прогрессивных позиций, однако после избрания президентом поддался давлению реакционных армейских кругов и американского посольства и вместо осуществления обещанных реформ стал преследовать коммунистов и потворствовать еще большему проникновению американских монополий в экономику Аргентины. Он даже разорвал дипломатические отношения с революционной Кубой. Но реакционные армейские круги продолжали относиться к нему с недоверием.
Встреча с Фрондиси носила секретный характер. Че пробыл в Буэнос-Айресе всего лишь несколько часов. Узнав об этой встрече, аргентинский министр иностранных дел в знак протеста тот час же подал в отставку. Пришли в раж и реакционные генералы, и, если бы Че задержался в Буэнос-Айресе несколько дольше, не исключено, что они арестовали бы его, а вместе с ним и самого Фрондиси.
Организуя встречу, Фрондиси надеялся, что ему удастся убедить своего соотечественника в том, чтобы Куба покинула «советский блок». Если бы Фрондиси сумел перетянуть на сторону США революционную Кубу, то Вашингтон в благодарность держал бы его в президентском кресле. Игра стоила свеч, стоила риска. И Фрондиси на него пошел.
Че принял предложение Фрондиси, исходя совсем из других соображений. Он не только не чурался контактов с латиноамериканскими деятелями любой политической ориентации, но приветствовал их. В Уругвае он был принят президентом Аэдо. Такие контакты подрывали американскую политику изоляции революционной Кубы. Кроме того, Че, конечно, не терпелось взглянуть на свою родину, посмотреть, во многом ли она изменилась с тех пор, как он покинул ее 10 лет назад.
Че не оправдал надежд Фрондиси. Он говорил аргентинскому президенту то же, что уже сказал североамериканскому сенатору.
По дороге из Монтевидео в Гавану Че предстояла встреча еще с одним президентом — Жанио Куадросом, который возглавлял Бразилию, самую крупную латиноамериканскую страну. Куадрос, в отличие от Фрондиси, проявлял большую самостоятельность по отношению к Соединенным Штатам и вовсе не скрывал своих симпатий к революционной Кубе, чем вызывал ярость местных реакционеров и недовольство правящих кругов Вашингтона. В пику им Куадрос с большой теплотой встретил Че в новой столице Бразилии и наградил его высшим бразильским орденом «Крузейро ду Сул».
Конференция в Пунта-дель-Эсте показала, что даже среди правящих кругов латиноамериканских стран некоторые отказывались идти на поводу у Вашингтона, у многих революционная Куба вызывала симпатию и даже восхищение. В свою очередь, Соединенные Штаты намеревались продолжать «теснить» Кубу и впредь, создавая ей всякого рода трудности.
Прошло некоторое время, и положение на Американском континенте еще более осложнилось, причем не в пользу национально-освободительных сил и революционной Кубы. Президент Фрондиси был свергнут военными, президент Куадрос подал в отставку, не выдержав давления реакционных сил.
Куба была исключена из Организации американских государств, хотя против этого возражали Уругвай, Боливия, Чили и Мексика. Но вскоре правительства и этих стран, за исключением Мексики, разорвали с Кубой дипломатические и экономические отношения. Все это делалось под нажимом Вашингтона, который угрожал строптивых лишить миллиардов «Союза ради прогресса». Тогда еще никто не знал, что эти миллиарды превратятся на практике в жалкие крохи, что затея с «Союзом ради прогресса» провалится, как и предшествующие ей планы и проекты обновления, помощи и развития латиноамериканских стран.
Карибский кризис 1962 г., в свою очередь, показал, что Соединенные Штаты не только не стремятся урегулировать отношения с Кубой на основе равноправия и взаимного уважения, а, наоборот, готовы даже пойти на риск мирового ядерного конфликта, лишь бы стереть с лица земли Кубинскую революцию.
18 августа 1964 г. государственный секретарь США Дин Раск цинично заявил, что нет никаких оснований ожидать улучшения отношений между США и революционной Кубой, которая якобы угрожает Западному полушарию. Это заявление Раска подтверждало, что правящие круги Соединенных Штатов после убийства осенью 1963 г. президента Кеннеди вновь ожесточили свой курс по отношению к Кубе. Основной задачей Вашингтона в Латинской Америке стало любыми средствами не допустить появления «второй Кубы».
Революционная Куба не могла пассивно ждать изменений в политике США. Ее надеждой стала грядущая антиимпериалистическая революция на Латиноамериканском континенте. Основания для такой надежды имелись. Ведь сама победа Кубинской революции предвещала континентальную революцию. «Победа на Кубе, — писал Генеральный секретарь Коммунистической партии Уругвая Родней Арисменди вскоре после прихода к власти Фиделя Кастро, — имеет непреходящее значение для всего нашего континента, она собрала в один узел и обострила все противоречия, от которых забеременело национально-освободительной революцией огромное чрево Латинской Америки.
Единство нашей революции определяется исторической и географической общностью наших народов, которая особенно ярко выражается в некоторых районах. Эта общность еще теснее сплачивает освободительные движения отдельных государств. Народы никогда не стояли в стороне от событий, происходящих в том или ином государстве. Об этом свидетельствует опыт Гватемалы (1954 год), а в настоящее время пример Кубы. Кубинцы правильно говорят: „Революция сейчас говорит по-испански"» 6.
Это открыто признавали и буржуазные исследователи. Под символичным названием «Ветры революции. Латинская Америка сегодня и завтра» выпустил в 1965 г. книгу известный американский специалист по этому региону Тэд Шульц. Он писал: «Революционная тема, звучащая в некоторых местах, подобно призывной трубе, в других пока еле слышная, приглушенная, почти неосознанная, является доминирующим мотивом среди беспокойных, страдающих от нищеты, мечущихся и быстро растущих масс Латинской Америки в этом решающем десятилетии» 7. Революционные течения в Латинской Америке, отмечал Шульц, пока что не приняли столь угрожающего для США характера, как это случилось на Кубе. Во многих случаях они развиваются более спокойно и скрыто, принимая, например, формы резко выраженного национализма, нейтрализма и оппозиции к североамериканскому экономическому и политическому присутствию и влиянию. Но какими бы ни были их формы, эти течения представляют собой величайший вызов Соединенным Штатам.
О социальной революции заговорили даже церковники. Колумбийский священник Камило Торрес порвал с церковью, вступил в партизанский отряд и погиб в одном из боев с правительственными войсками. «Мятежные» церковники появились и в других странах Латинской Америки.
Революционная Куба в условиях непрекращающихся агрессивных действий против нее со стороны Соединенных Штатов не могла оставаться сторонним наблюдателем революционного процесса в Западном полушарии. Исчерпав возможности мирного урегулирования спорных вопросов, Куба пришла к выводу, что только развитие антиимпериалистического движения на континенте сможет сдержать неистовствовавших у ее берегов американских империалистов.
В этих условиях Че ясно представлял себе, что он, прошедший в поисках революции длинный путь от аргентинской пампы до Сьерра-Маэстры, не может оставаться теперь в стороне. Он выбрал передний край — опасный, еще не проторенный, неизведанный путь латиноамериканской революции.
Но прежде чем Че вновь вернется к вооруженной борьбе, ему еще придется выполнить самые разнообразные миссии и поручения своего правительства и партии. Он будет выступать па международных форумах, разоблачая преступные действия американского империализма и призывая пароды к единству в борьбе с ненасытной империей доллара. Он будет призывать народы к солидарности с героическим Вьетнамом.
В начале декабря 1964 г. Че прилетел в Нью-Йорк во главе кубинской делегации для участия в XIX сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Это был второй его приезд в США после краткого посещения Майами 12 лет назад. Он оказался в центре внимания печати, радио- и телекомментаторов. Ведь он представлял революционное правительство Кубы, мужество которой перед агрессивными действиями США вызывало чувство уважения и восхищения во всем
мире.
11 декабря Че выступил на Генеральной Ассамблее с большой речью. Он осудил агрессивные действия правящих кругов США в различных частях мира. США продолжают вести необъявленную войну против революционной Кубы, заявил Че с трибуны ООН. ЦРУ продолжает тренировать банды наемников на разных секретных базах в странах Центральной Америки и Карибского бассейна. Только за 11 месяцев 1964 г. против Кубы были совершены 1323 диверсии и всякого рода провокации, инспирированные правящими кругами США.
«Мы желаем построить социализм, — говорил Че, — мы провозгласили себя сторонниками тех, кто борется за мир, мы заявили, что, хотя являемся марксистами-ленинцами, причисляем себя к неприсоединившимся странам, потому что неприсоединившиеся страны, как и мы, борются против империализма. Мы желаем мира, желаем построить лучшую жизнь для нашего народа и поэтому всемерно стараемся не дать себя спровоцировать янки, но нам известно, как рассуждает их правительство, оно стремится заставить нас дорого заплатить за мир. Мы отвечаем, что эта цена не может превышать нашего достоинства» 8.
Американский делегат Эдлай Стивенсон, отвечая Че, стал обвинять его в «коммунизме», в попытках оправдать экономические трудности Кубы американской блокадой. Че ответил ему: «Я не стану повторять длинную историю американской экономической агрессии против Кубы. Скажу только, что, несмотря на эту агрессию, с братской помощью социалистических стран, и в первую очередь Советского Союза, мы преодолеваем и будем преодолевать наши трудности. И хотя экономическая блокада нам вредит, она не задержит нашего движения вперед, и, что бы там ни произошло, мы будем доставлять наибольшую головную боль нашим противникам тем, что, выступая на этой ассамблее и где бы то ни было, будем называть вещи своими именами, и в частности представителей Соединенных Штатов — жандармами, пытающимися подчинить своему диктату весь мир» 9.
Тогда же, на Ассамблее ООН, полемизируя с врагами Кубинской революции, Че заявил: «Я кубинец, и я также аргентинец, и, если не оскорбятся почтеннейшие сеньоры из Латинской Америки, я чувствую себя не менее патриотом Латинской Америки, чем кто-либо, и в любое время, как только понадобится, я готов отдать свою жизнь за освобождение любой из латиноамериканских стран, не прося ни у кого ничего взамен, не требуя ничего, не эксплуатируя никого» 10.
Это не были только красивые слова. Человек, который их произнес, знал, что в недалеком будущем ему предстоит подтвердить их па деле.
17 декабря Че покидает США и летит в Алжир. Затем направляется в Мали, оттуда—в Конго (Браззавиль), Гвинею, Гану, Дагомею. Затем снова в Алжир и через Париж — в Танзанию. Из Танзании — в Каир, из Каира опять в Алжир и вновь в Каир. 14 марта 1965 г. он возвращается в Гавану.
Зарубежное путешествие Че, которого сопровождал Османи Съенфуэгос, заведовавший тогда международными связями ЦК КПК, широко освещалось в кубинской и мировой печати. Че держал речь перед Ассамблеей ООН, в США он выступил по телевидению, дал интервью американским журналистам. В Алжире принял участие во II экономическом семинаре Организации афро-азиатской солидарности, в других африканских странах встречался с официальными и общественными деятелями, журналистами.
Во время своего пребывания в африканских странах Че стремился установить прямой контакт с деятелями африканского национально-освободительного движения в целях сплочения и объединения с подобными же движениями Азии и Латинской Америки в борьбе против империализма, колониализма и неоколониализма. Эти контакты пригодились впоследствии для созыва Трехконтинентальной конференции в Гаване (3—6 января 1966 г.) и учреждения Организации солидарности народов Азии, Африки и Латинской Америки с местопребыванием в кубинской столице.
Продолжительное знакомство с африканскими странами не могло не укрепить в нем убеждения в действенности партизанских методов в борьбе против империализма. Алжир представлял в этом отношении наиболее яркий пример: методы партизанской войны, применявшиеся алжирскими борцами за независимость, в конце концов вынудили Францию покинуть эту страну. Обнадеживающе выглядела ситуация и в бывшем Бельгийском Конго, где с момента убийства Патриса Лумумбы в 1961 г. не прекращались партизанские действия его сторонников. Разгоралась партизанская борьба и в португальских колониях Африки. Всюду появлялись новые лидеры, объявляющие войну колониализму. Они создавали партии, движения, партизанские отряды и целые армии. Некоторым удалось свергнуть колониальных марионеток и взять власть, другие терпели поражения. Среди противников колониализма господствовало убеждение, что при наличии денег, оружия и немногих смельчаков можно завоевать победу, добиться независимости, нанести поражение империализму. Им казалось, что достаточно начать действовать, стрелять по противнику, как движение станет нарастать, подобно лавине, пока не погребет под собой колонизаторов.
Искреннее желание сражаться, фанатичная вера в грядущий триумф священного дела, готовность отдать за него жизнь — все это напоминало и происходящее в Латинской Америке и было знакомо и близко Че, искавшему и, казалось, обретшему в дебрях Африки подтверждение своего тезиса о магической власти партизанских методов борьбы.
Но в Латинской Америке пламя партизанской борьбы разгоралось не столь быстро, как того ожидали ее сторонники. Партизанские отряды действовали в Гватемале, Колумбии, Венесуэле, Перу. Однако они не могли похвастаться сколь-нибудь крупными успехами. Более того, часто их деятельность не объединяла, а разъединяла антиимпериалистические силы.
Эта ситуация оценивалась по-разному. Сторонники партизанских действий «во что бы то ни стало» считали, что партизанские отряды неправильно применяют кубинский опыт, поэтому терпят поражения. Их противники указывали на то, что партизанская борьба не встретила поддержки в массах — ни в крестьянских, ни в пролетарских, что объективные условия еще не созрели во многих странах для успешной вооруженной борьбы.
Что же касается Че, то он более чем когда-либо в прошлом был убежден в действенности партизанского метода. Че считал, что одним из факторов успеха является личность, авторитет лидера, возглавляющего партизанское движение. В статье «Партизанская война как метод» он писал: «Как правило, партизанскую войну в интересах своего народа возглавляет авторитетный вождь...» 11. На Кубе таким лидером был Фидель Кастро, одаренный политический и военный вождь, авторитет которого признавался не только прогрессивными силами, но и их противниками. Другого лидера, подобного Фиделю Кастро, партизанское движение в Латинской Америке не выдвинуло. Но разве но мог стать таким лидером сам Че?
Возникал вопрос: не будет ли его прямое участие в революционных действиях на территории чужой страны актом вмешательства во внутренние дела этой страны? С формальной точки зрения это было бы так. Но сами реакционные режимы, и в первую очередь правительство Соединенных Штатов, повсеместно и па протяжении десятков лет осуществляли вмешательство в целях подавления революционного антиимпериалистического движения. США предпринимали вооруженные интервенции против непокорных латиноамериканских республик, пускали в ход против них экономические санкции, устраивали заговоры и перевороты, не останавливаясь перед убийством неугодных им деятелей. Планы убийства Фиделя Кастро обсуждались на самом высоком уровне в Белом доме. Вашингтон организовал нашествие наемников на Кубу в 1961 г. и засылал на остров бесчисленные банды диверсантов, шпионов, провокаторов. Ему в этом помогали покорные реакционные режимы Латинской Америки. Наемники проходили подготовку на базах Никарагуа, Доминиканской Республики, Коста-Рики, почти все латиноамериканские правительства по приказу Вашингтона порвали с революционной Кубой дипломатические и экономические отношения, участвовали в блокаде острова Свободы. Все эти действия являлись вмешательством в дела Кубы и давали моральное право кубинцам, в свою очередь, принять меры для защиты их революции и оказания поддержки народам других стран в их справедливой борьбе против империалистического и всякого другого гнета. Можно было спорить о целесообразности и своевременности такого рода действий, об их форме, о необходимости их согласования и координации с местными революционными движениями, но не о самом праве на эти действия. Об этом неоднократно и открыто говорили Фидель Кастро и другие кубинские руководители.
1 Вальдес Виео Р. 1981-й: Под знаком Плайя-Хирон. — Проблемы мира и социализма, 1981, № 12, с. 15—16.
2 Че Гевара Э. Куба и «план Кеннеди». — Пробл. мира и социализма, 1962, № 2, с. 27—28.
3 Revolucion, 1962, 10 ag.
4 Ibid., 1962, 18 ag.
5 Ibid.
6 Арисменди Р. Проблемы латиноамериканской революции. М., 1964,
7 Schulz T. Wings of Revolution in Latin America, Today and Tomorrow. N.Y. 1965, p. 8.
8 Che Guevara E. Obras, 1957—1967. La Habana, 1970, t, 2. р. 541
9 Ibid., p. 569.
10 Ibid., p. 561
11 Che. La Habana, 1969, р. 403.
Таинственное интермеццо
По возвращении на Кубу Че публично нигде не появлялся. Это было замечено как кубинцами, так и иностранными журналистами и наблюдателями. По мере того как проходили дни, отсутствие Че в общественной жизни все больше обращало на себя внимание, порождая разнообразные слухи и комментарии. Особенно изощрялась в догадках реакционная печать США: «Че арестован», «Че бежал с Кубы», «Че убит», «Че смертельно болен». Факт, однако, оставался фактом: Че исчез.
В середине апреля 1965 г. Селия, находившаяся в то время в Буэнос-Айресе, получила от сына письмо, в котором Че сообщал, что намерен отойти от активной государственной деятельности, провести месяц на рубке тростника, а затем пять лет работать рядовым рабочим на фабрике. Не исключено, что текст этого письма стал известен широкому кругу лиц, в том числе и противникам Кубинской революции.
20 апреля 1965 г. Фидель Кастро, отвечая па вопросы иностранных журналистов, интересовавшихся местопребыванием Че, впервые публично высказался об этом: «Единственное, что можно вам сказать о майоре Геваре, это то, что он всегда будет находиться там, где более всего полезно революции, и что отношения между мной и им великолепные. Они такие же, как в первое время нашего знакомства, можно сказать, что они даже лучше»1.
Заявление Фиделя Кастро косвенным образом подтверждало отсутствие Гевары на Кубе. В начале мая мать Че из буэнос-айресской больницы связалась по телефону с Гаваной и вызвала сына. Ей ответили, что он здоров, но отсутствует, и если сможет, то свяжется с нею. Селия умерла 10 мая 1965 г., так и не дождавшись звонка Че.
Буржуазная пресса продолжала выдвигать самые фантастические версии о местопребывании Че. Сыпались сообщения, что он отыскался во Вьетнаме, Гватемале, Венесуэле, Колумбии, Перу, Боливии, Бразилии, Эквадоре. В связи с событиями в Доминиканской Республике, где 24 апреля 1965 г. началось восстание патриотически настроенных военных, газеты писали, что Че принимает активное участие в борьбе конституционалистов и даже что он там убит. «Серьезный» американский журнал «Ньюсуик» сообщал 9 июля, что, запродав за 10 млн. долл. «кубинские секреты», Че отбыл в неизвестном направлении. Уругвайский еженедельник «Марча» утверждал, что Че «отдыхает, пишет и работает в провинции Орьенте», а лондонская газета «Ивнинг пост» заверяла, что он находится в Китае.
Все эти нелепые и противоречивые измышления и клеветнические домыслы буржуазной печати свидетельствовали лишь об одном: ей неизвестно, где действительно находится Че и какова его подлинная судьба. Об этом знали только кубинские руководители и люди, находившиеся с ним в непосредственном контакте, но они умели хранить тайну.
Только 3 октября 1965 г. Фидель Кастро несколько приоткрыл плотную завесу, скрывавшую до сих пор судьбу Че. Выступая на учредительном заседании Центрального Комитета Коммунистической партии Кубы, Фидель Кастро зачитал адресованное ему письмо Че Гевары, датированное 1 апреля того же года. Вот некоторые выдержки из пего, проливающие свет на решение Че.
«... Я чувствую, что частично выполнил долг перед Кубинской революцией... теперь я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который уже стал моим.
Я официально отказываюсь от поста в руководстве партии, от поста министра, от звания майора, от моего кубинского гражданства. Официально меня ничто больше не связывает с Кубой, кроме лишь связей иного рода, от которых нельзя отказаться так, как я отказываюсь от своих постов.
Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что работал достаточно честно и преданно, стараясь укрепить победу революции. Моя единственная серьезная ошибка — это то, что я не верил в тебя еще больше с самого первого момента в Сьерра-Маэстре, что я недостаточно быстро оценил твои качества вождя и революционера. Я прожил замечательные дни и, находясь рядом с тобой, ощущал гордость от того, что я был частицей нашего народа в самые напряженные дни карибского кризиса.
Редко когда твой талант государственного деятеля блистал так ярко, как в эти дни, и я горжусь также тем, что я последовал за тобой без колебаний, что я мыслил так же, как ты, так же воспринимал и оценивал опасности и принципы.
Сейчас требуется моя скромная помощь в других странах земного шара. Я могу сделать то, в чем отказано тебе, потому что ты несешь ответственность перед Кубой, и поэтому настал час расставания...
Я унесу с собой на новые поля сражений веру, которую ты в меня вдохнул, революционный дух моего народа, сознание, что я выполняю самый священный свой долг — бороться против империализма везде, где он существует; это укрепляет мою решимость и сторицей врачует всякую боль...
И если мой последний час застанет меня под другим небом, моя последняя мысль будет об этом народе, и в особенности о тебе. Я благодарю тебя за твои уроки и твой пример и постараюсь остаться верным им до конца. Я всегда отождествлял себя с внешней политикой нашей революции и отождествляю до сих пор. Где бы я ни находился, я буду чувствовать ответственность и буду действовать как кубинский революционер. Я не оставляю своим детям и своей жене никакого имущества, и это не печалит меня. Я рад, что это так. Я ничего не прошу для них, потому что государство даст им достаточно для того, чтобы они могли жить и получить образование...»
Одновременно с письмом к Фиделю были написаны письма родителям и детям. Вот отрывок из письма к родителям:
«Около десяти лет тому назад я написал Вам другое прощальное письмо...
Считаю, что вооруженная борьба — единственный выход для народов, борющихся за свое освобождение, и я последователен в своих взглядах. Многие назовут меня искателем приключений, и это так. Но только я искатель приключений особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту.
Может быть, я пытаюсь сделать это в последний раз. Я не ищу такого конца, по он возможен, если логически исходить из расчета возможностей. И если так случится, примите мое последнее объятие...».
Детям Че оставил такое напутствие:
«... Ваш отец был человеком, который действовал согласно своим взглядам и, несомненно, жил согласно своим убеждениям.
Растите хорошими революционерами. Учитесь много, чтобы овладеть техникой, которая позволяет властвовать над природой. Помните, что самое главное — это революция и что каждый из нас в отдельности ничего не значит.
И главное, будьте всегда способными самым глубоким образом почувствовать любую несправедливость, совершаемую где бы то ни было в мире. Это самая прекрасная черта революционера...».
После гибели Че было опубликовано еще одно письмо, адресованное старшей дочери Ильде. В этом письме, помеченном 15 февраля 1966 г., Че, в частности, писал:
«... Помни, что впереди многие годы борьбы, и, когда ты станешь взрослой, даже тебе придется внести свой вклад в эту борьбу. Между тем следует готовиться к ней, быть хорошей революционеркой, а в твои годы это значит много учиться, изо всех сил и быть всегда готовой поддержать справедливое дело...» 2.
Известно еще одно письмо, полученное Алейдой Марч и адресованное детям. Судя по его содержанию, оно могло быть написано в Боливии. Письмо было опубликовано только десять лет спустя с согласия Алейды болгарской журналисткой Пиринкой Хаджиевой. Ниже приводится последнее письмо детям:
«Дорогие мои Алюша, Камило, Селита и Татико!
Я пишу вам издалека и совсем на скорую руку. Так что у меня нет возможности рассказать вам о своих новых приключениях. А жаль, потому что они довольно интересны, и Пепе Кайман познакомил меня со многими товарищами. Но ничего, расскажу в другой раз.
Сейчас мне хочется сказать вам, что я очень люблю вас и всегда вспоминаю вас и вашу маму, хотя младших я знаю почти только по фотографиям — ведь они были совсем крошками, когда я уехал. В ближайшие дни я собираюсь сфотографироваться, чтобы вы посмотрели, как я теперь выгляжу — постаревший и подурневший.
Это письмо вы получите, когда Алюше исполнится шесть лет, так что я, пользуясь случаем, поздравляю ее с днем рождения и желаю ей большого счастья. Алюша, ты должна хорошо учиться и помогать маме всем, чем можешь. Не забывай, что ты старшая.
Ты, Камило, должен стараться не употреблять дурных слов, потому что в школе их уже нельзя произносить, и ты должен прибегать к ним лишь в крайних случаях. Селита, помогай бабушке по дому, будь все такой же милой, какой ты была в то время, когда мы расстались. Помнишь? Или забыла? Татико, постарайся вырасти хорошим человеком, и потом посмотрим, кем ты станешь. Если до того времени будет существовать империализм, мы все будем бороться против него, а если его уже не будет, то мы — ты, Камило и я — полетим на Луну.
Поцелуйте за меня бабушку и дедушку, Мириам и се ребенка, Эстелу и Кариниту. Примите поцелуй от папы, огромный, ростом со слона.
Илъдите тоже посылаю огромный, как слон, поцелуй. Скажите ей, что я скоро ей напишу, сейчас у меня нет больше времени.
Папа»3
Эти насыщенные драматизмом документы, особенно письмо Фиделю, свидетельствовали о том, чти Че окончательно и бесповоротно покидал революционную Кубу, где он приобрел мировую известность. Но этот акт не означал отхода Че от революционной деятельности. Он оставил Кубу не потому, что потерял веру в революцию, а потому, что безгранично верил в нее. Он оставил Кубу, чтобы сражаться против империалистов с оружием в руках4.
Велико различие между Че 1956 г., безвестным аргентинским врачом, заброшенным судьбой в Мексику, где он присоединился к группе кубинских революционеров, и Че 1965 г., одним из вождей победившей революции, всемирно известным государственным деятелем, покинувшим Кубу в поисках новых революционных свершений.
В середине 50-х годов социальная революция, социализм в Латинской Америке казались недосягаемой мечтой, делом далекого будущего. Вступая в отряд Фиделя Кастро, Че полагал, что он присоединяется к предприятию, преследующему благородную и возвышенную цель, по имеющему минимальные шансы на успех.
Однако Кубинская революция, одержав победу, переросла в революцию социалистическую, изменив коренным образом политическую ситуацию в странах Латинской Америки. С этой победой антиимпериалистическая революция становится на континенте не отвлеченным лозунгом, а делом сегодняшнего дня.
Видимо, Че покинул Кубу в апреле 1965 г. Его след вновь обнаруживается только в ноябре 1966 г. в Боливии. Где Че провел этот промежуток времени, нам точно неизвестно. Печать утверждала уже после его гибели, что он принимал участие в гражданской войне в Конго. Намеки на это можно обнаружить в его «Боливийском дневнике». Возможно, Че действительно находился в Африке, к судьбам которой он проявлял живейший интерес; возможно, он был в другом месте, откуда возвращался на Кубу; возможно, он оставался па острове Свободы и после апреля 1965 г. Мы не знаем. Кубинские источники, которые могли бы пролить свет на этот вопрос, пока что молчат.
В этот период Че готовился к боливийской экспедиции. О некоторых деталях этой подготовки можно судить по истории Тани (настоящее имя—Тамара Бунке), молодой немецкой революционерки, погибшей в Боливии. Ее судьбе посвящена книга «Таня — незабвенная партизанка», изданная в Гаване в 1970 г.
Тамара, дочь немецких коммунистов Эрика и Нади Бунке, учителей, в 1935 г. бежавших от нацистского террора в Аргентину, родилась 19 ноября 1937 г.
В 1952 г. семья Бунке вернулась в ГДР, где Тамара закончила среднюю школу и поступила в Берлинский университет им. Гумбольдта на факультет романских языков, вступила в Союз молодежи, а затем и в СЕПГ. Она внимательно следила за развитием политических событий в Латинской Америке, мечтала вернуться в Аргентину, участвовать в революционной борьбе.
Тамара с восторгом встретила весть о победе Кубинской революции в 1959 г. В середине 1960 г. она работает переводчицей с первой кубинской правительственной делегацией во главе с Антонио Нуньесом Хименесом, а в декабре того же года — с торговой делегацией, возглавляемой Че. Общение с кубинскими товарищами производит па Тамару огромное впечатление. Она стремится поехать на Кубу, участвовать в революционных преобразованиях. В мае 1961 г. ее мечта сбылась. Прибыв в Гавану, Тамара работает в министерстве просвещения, учится па факультете журналистики Гаванского университета, вступает в ряды революционной милиции, участвует в добровольном труде и различного рода массовых кампаниях, работает переводчицей с немецкими делегациями.
Кубинская революция захватывает и покоряет Тамару. Она хочет стать профессиональной революционеркой, партизанкой, подпольщицей. И вновь ее желание осуществляется. В марте 1963 г. кубинские товарищи предлагают Тамаре стать подпольщицей, поехать в Латинскую Америку, выполнять там ответственные поручения в интересах революционного движения. Тамара согласилась, так появилась подпольщица Таня. Следуют месяцы изнурительной всесторонней подготовки. Изучение тайнописи, шифров, радиосвязи, правил конспирации.
Далее мы читаем в книге «Таня — незабвенная партизанка»: «С окончанием подготовки в марте 1964 г. Таня испытала, по ее словам, «самое большое волнение в своей жизни». Майор Эрнесто Че Гевара пригласил ее к себе в министерство промышленности, чтобы наконец объяснить задачу, которую ей предстояло выполнить...
Че объяснил Тане, что в ее задачу входит поселиться в Боливии, завязать там связи в армейских и правящих кругах, ознакомиться с положением во внутренних районах страны, изучить формы и методы эксплуатации боливийских шахтеров, крестьян и рабочих, наладить полезные контакты и, наконец, ожидать связного, который укажет ей время начала решительных действий и уточнит ее участие в подготавливаемой борьбе» 5.
Как видим, уже в марте 1964 г. под непосредственным руководством Че планировалась боливийская экспедиция. Этот факт еще раз подтверждает, что все инсинуации и измышления противников Кубинской революции, представляющих отъезд Че как «внезапное» решение, как результат «разочарования», желание принести себя в жертву,—досужий вымысел.
Что же происходило в Латинской Америке в марте 1964 г.? В Бразилии у власти находилось правительство президента Гуларта, выступавшее все решительней против империализма США. В стране быстро росли крестьянские лиги, руководимые Франсиско Жулианом, горячим поклонником Кубинской революции. В Венесуэле, Колумбии и Перу активно действовали партизанские отряды. В Аргентине делал первые неуверенные шаги партизанский отряд под руководством Хорхе Рикардо Масетти. Че надеялся, что Масетти сможет укрепиться в стратегическом треугольнике на границе с Чили, Боливией и Парагваем.
В самой Боливии пост президента занимал Пас Эстенсоро. В марте 1964 г. Боливия еще поддерживала дипломатические отношения с Кубой, которые были разорваны под давлением США только 20 августа 1964 г. Не исключено, что в то время па территории Боливии с молчаливого согласия местных властей можно было организовать партизанскую базу, которая стала бы опорой, тылом для партизанских групп, действующих в Аргентине и Перу. Во всяком случае, тогдашний вице-президент страны, лидер влиятельного Рабочего центра Боливии Хуан Лечин открыто высказывался в поддержку Кубинской революции. Кроме того, при Пасе Эстенсоро боливийские шахтеры были вооружены, на шахтах имелась народная милиция. Это могло при определенных обстоятельствах послужить основой для более активного революционного движения.
Однако к концу 1964 г. положение в Латинской Америке с точки зрения перспектив революционной борьбы изменилось далеко не в лучшую сторону: отряд в Аргентине распался, так и не начав активных действий, его командир погиб. В Бразилии Гуларт был свергнут реакционными генералами. Такая же участь постигла Паса Эстенсоро в Боливии, его место занял генерал Рене Баррьентос Ортуньо. Приход к власти реакционеров в Боливии и Бразилии ставил на повестку дня организацию против этих режимов партизанских действий, которые в случае успеха могли бы коренным образом изменить соотношение сил в Латинской Америке в пользу антиимпериализма.
Между тем 9 апреля 1964 г. Таня с паспортом на другое имя направляется в Западную Европу, где в течение нескольких месяцев совершенствуется как подпольщица. Теперь она — Лаура Гутьеррес Бауэр, дочь аргентинского предпринимателя и немецкой антифашистки, этнограф-любитель. В ноябре 1964 г. Таня наконец достигает конечного пункта своего путешествия — Ла-Паса. Молодой обаятельной аргентинке, владеющей несколькими языками, не составило особого труда быстро стать вхожей в правительственные круги, получившие доступ к власти в результате падения режима Паса Эстенсоро.
В правящих, особенно же военных, кругах Боливии издавна благоволили к лицам немецкого происхождения. После первой мировой воины боливийскую армию на протяжении ряда лет обучали немецкие офицеры. В 1937— 1939 гг. президентом страны был подполковник Герман Буш, сын немецкого эмигранта и индианки, пользовавшийся большой популярностью. Этими пронемецкими симпатиями и настроениями умело воспользовалась Таня для расширения своих связей. Она устанавливает дружеские отношения с начальником отдела информации президентской службы Гон-сало Лопесом Муньосом, начинает работать в местном еженедельнике, сотрудничает с департаментом фольклора министерства просвещения, дает уроки немецкого языка, завязывает дружбу с Анной Гейндрих, личным секретарем председателя одной из реакционных партий. Чтобы упрочить свое положение, Таня выходит замуж за студента Марио Мартинеса Альвареса и получает боливийское гражданство.
Гавана поддерживала с Таней связь через курьеров, с которыми подпольщица встречалась в Боливии и в других латиноамериканских странах.
В марте 1966 г. в Ла-Пас прибывает кубинец Рикардо — капитан Хосе Мария Мартинес Тамайо, активный участник партизанской борьбы в Сьерра-Маэстре. Рикардо родился в 1936 г. в рабочей семье, был трактористом, после революции научился водить самолет, одно время служил в танковых частях. Еще в 1962 г., как сообщала газета «Гранма», Рикардо «выполнял важную миссию помощи революционному движению в Гватемале». В 1963 г. по колумбийскому паспорту он прибывает в Боливию. Вскоре ему удалось получить боливийские документы па имя Рикардо Моралеса Родригеса, что позволило ему впредь беспрепятственно пересекать границы этой страны. В Боливии Рикардо помогает создать на границе с Аргентиной тайный лагерь, который должен был стать опорной базой для действий группы партизан в аргентинской провинции Сальта. В том же году он возвращается на Кубу.
Находясь в Боливии, Рикардо установил связь с братьями Инти и Коко (Роберто) Передо Лейге. Оба они имели большой опыт участия в революционном движении. Инти в свое время являлся комсомольским вожаком, потом секретарем партийной организации в Ла-Пасе и членом ЦК Коммунистической партии Боливии. Коко также был активным революционером, комсомольским вожаком. В 1962 и 1966 г. он побывал на Кубе, а в 1964 и 1965 г. — в Советском Союзе.
В конце июля 1966 г. в Ла-Пасе появляются еще два кубинца — Помбо и Тума (капитан Гарри Вильегас Тамайо и лейтенант Карлос Коэльо). Впоследствии второй из них будет фигурировать в дневнике Че также под кличками Тумаини и Рафаэль. Группа Помбо должна была приобрести ферму или поместье в сельском районе, которые могли бы стать базой для тренировок и, возможно, отправным пунктом операций будущего партизанского отряда.
Помбо и его друзья избрали местом базирования район, расположенный на юго-востоке Боливии. С точки зрения партизанской борьбы этот район имел свои преимущества и недостатки. Преимущества заключались в том, что значительная часть окрест лежащей местности была покрыта дикими зарослями, населенные пункты встречались редко, жители в основном промышляли охотой и скотоводством. Представляло интерес и то обстоятельство, что здесь были расположены нефтепромыслы, принадлежавшие американской «Боливиа галф ойл компани». Предполагалось, что рабочие этих промыслов окажут поддержку будущим партизанам. Недостатком же являлось то, что здесь было мало воды, если не считать рек; местность изобиловала ядовитыми насекомыми, особенно клещами, что делало ее вообще труднообитаемой. Зона весьма далеко отстояла от шахтерских центров, где были сосредоточены наиболее боевитые силы боливийского рабочего класса, в то время как местное население, в основном индейцы — мелкие арендаторы или фермеры, было политически крайне отсталым.
В этой зоне в июле 1966 г. Коко Передо купил за 30 тыс. боливийских песо (2500 долл.) ранчо, или ферму, размером 1227 га. Вошедшая впоследствии в историю под названием «Каламина», эта ферма была в момент покупки почти заброшенной, правда там имелся жилой дом в приличном состоянии. Недалеко от фермы протекала река Ньянкауасу. «Каламина» находилась в 285 км к югу от провинциального центра Санта-Крус. Неподалеку от нее лежит городок Камири, центр четвертого военного округа, где дислоцировались части четвертой дивизии боливийской армии. Поблизости были расположены еще два селения — Лагунильяс и Гутьеррес. В 3 км от «Каламины» проживал Сиро Альгараньяс, местный кулак, бывший алькальд Камири. Дорога в «Каламину» шла мимо его усадьбы, что давали ему возможность наблюдать за передвижением соседей. Этот минус своего положения будущие обитатели «Каламины» осознают, к сожалению, лишь позднее.
В начале сентября в Ла-Пас из Чили по уругвайскому паспорту прибыл еще один кубинец—Пачо (он же Пачунго) (подпольная кличка капитана Альберто Фернандеса Монтеса де Ока). Вскоре он покинул Боливию, чтобы вернуться туда вместе с Че.
В сентябре в Боливию приехал французский журналист Режи Дебре под своей собственной фамилией. К тому времени Дебре был широко известен как сторонник Кубинской революции.
Студент философии в Сорбонне, Дебре в 1959 г. находился на стажировке в США. Оттуда в 1961 г. он приезжает на Кубу, где знакомится с опытом революции. После этого Дебре полтора года путешествует по странам Латинской Америки. Он снимает фильм о Венесуэле для французского телевидения, затем проводит около трех месяцев в Боливии, собирая материал для диссертации о социальном положении индейцев Андского нагорья. В Боливии Дебре выступал в разных городах с лекциями, встречался со многими политическими деятелями. В 1965 г. выходят первые его работы, в которых автор дает свою трактовку значения для Латинской Америки Кубинской революции.
После путешествия по странам Латинской Америки Режи Дебре вновь поселяется на Кубе в конце 1965 г. и углубляется в изучение истории революционного движения на острове Свободы. Он беседует с участниками партизанской борьбы, с Фиделем Кастро, изучает документы. «Он имел доступ к многочисленным неопубликованным документам, сохранившимся с того времени (приказы с поля боя, инструкции командирам, военные рапорты, письма и другие тексты),—пишет Роберто Фернандес Ретамар, редактор кубинского журнала «Каса де лас Америкас». — Это позволило ему хорошо ознакомиться с недавними историческими событиями. Никто другой из тех, кто писал о Кубинской революции, не располагал таким богатством материала и фактов для исторического исследования» б.
Результатом этих штудий явилась книга «Революция в революции?», изданная массовым тиражом в Гаване в начале 1967 г. Дебре пытался теоретически обосновать партизанский метод борьбы с империализмом как единственно верный для стран Латинской Америки, при этом он ссылался на опыт Кубинской революции. Книга Дебре отражала споры и разногласия, возникающие в национально-освободительном движении Латинской Америки после победы Кубинской революции. «Это было, — пишет Родней Арисменди, — время поисков, отказа от некоторых устаревших точек зрения, критического переосмысления старых схем... В конечном счете в этот период еще более утвердился марксизм-ленинизм» 7.
Заслуживает внимания то, что писал Дебре о трудностях, которые могут встретиться на пути развития партизанского движения во многих странах Латинской Америки: «Партизанские очаги в начале своих действий занимают сравнительно слабо населенные районы, с редкими населенными пунктами. Никто, никакой чужак не остается незамеченным, например, в селении Андского нагорья, вызывая прежде всего недоверие. „Чужаку", „белому" крестьяне кечуа или какчикели (майя) имеют много причин не доверять. Они знают, что красивые слова не насытят их и не защитят против бомбардировок. Крестьянин-бедняк в первую очередь уважает того, у кого власть, кто способен действовать. Система угнетения в этих местах утонченная: она господствует здесь с незапамятных времен, она кристаллизировалась, укоренилась, стала господствующей. Войска, сельская жандармерия, полиция латифундиста (сегодня — это «рейнджеры» и зеленые или черные береты) обладают авторитетом, который тем более прочен, чем менее он осознается крестьянами. Этот авторитет — изначальная форма угнетения. Он парализует недовольство, затыкает рты, один вид мундира заставляет безропотно сносить оскорбления. Неоколониалистский идеал все еще состоит в том, чтобы «демонстрировать силу, не применяя ее», но сама демонстрация силы уже означает ее применение. Иначе говоря, физическая сила полиции и армии — это табу, его нельзя разрушить речами, а только доказав, что пули входят также в полицейских и солдат» 8.
Появление Дебре в Боливии могло обратить на себя внимание не только боливийских тайных служб, но и агентов ЦРУ, активно действовавших в этой стране и сотрудничавших с местными властями. Оно могло навести на мысль, что именно в этой стране находится или может туда прибыть Че. Некоторые латиноамериканские газеты даже указывали на Боливию как на страну, где он скрывается. Мексиканский журналист Арнульфо Усета писал в газете «Эксельсиор» 14 сентября 1966 г., что Че прибыл в Боливию из Бразилии еще в начале года. Усета почти точно описал новую внешность Че и утверждал, что он пользуется псевдонимом Рамон. Правда, другие газеты выдвигали иные версии о судьбе Че. И тем не менее пребывание Дебре в Боливии под его собственным именем должно было насторожить местные власти.
Упомянутый выше Г. Лопес Муньос выдал Дебре разрешение на свободное передвижение по стране в целях сбора материалов для книги о «геополитическом» положении Боливии, которую он якобы намеревался написать. Француз отправился в путешествие по районам, где намечалось развернуть партизанское движение, усердно скупая карты и фотографируя различные объекты. Несколько педель спустя Дебре выехал в Чили, откуда вновь возвратился в Боливию в феврале 1967 г.
1 Granma, 1965, 21 abr.
2 Письма приводятся по кн.: Che Guevara E. Obras, 1957—1967. La
Habana, 1970, t. 2, p. 693—698; см. также: Granma, 1965, 4 oct.
3 Болгария, 1979, № 2, с. 18.
4 Высоким сознанием интернационального долга отличались и боевые соратники Че. Вот выдержки из адресованного сыну письма кубинца капитана Хесуса Суареса Гаиоля (Рубио): «...мне выгнало необыкновенное счастье жить в решающий период нашей истории. Куба, паша родина, наш парод осуществляют одну из великих эпопей в истории человечества. Она делает революцию в самых неблагоприятных условиях и одерживает победу над каждой угрозой и каждой агрессией, что направлены против нее...
Кубинская революция является живым примером, указывающим путь к освобождению другим народам, которых империализм эксплуатирует и соками которых питается. Эти народы не могут, подобно нашему, строить сами свое будущее. Там труд миллионов мужчин и женщин обогащает кучку эксплуататоров. Там тысячи и тысячи детей твоего возраста, или еще меньших, умирают от отсутствия врачебной помощи, а многие лишены школ и учителей; их удел — нищета и невежество, сопутствующие всегда эксплуатации.
Вот почему на этом этапе долг кубинского революционера выходит за рамки нашего государства и ведет его туда, где все еще существует эксплуатация и где империализм питается кровью народа.
Такое понимание революционного долга обязывает меня оставить родину и направиться сражаться с империализмом в другие страны. Я знаю, чем это угрожает мне, я оставляю здесь самые крепкие мои привязанности, самых близких и родных мне людей, но в то же время я безмерно рад и горд тем, что займу пост на переднем крае беспощадной борьбы народов против эксплуататоров...» (см.: Bohemia, 1977, N 14, р. 89).
5 Tania — la guerrillera inolvidable. La Habana, 1970, p. 18.
6 Debray R. ? Revolucion en la revolucion? La Habana, 1967, p. 9—10.
7 Арисменди Р. Ленинизм—знамя революционного преобразования мира. М., 1979, с. 83.
8 Debray R. Op. p. 41—42.
В горах Боливии
Эрнесто Че Гевара прибыл в Ла-Пас под чужой фамилией самолетом из Сан-Паулу (Бразилия), вероятно, в ноябре 1966 г. Без бороды, с залысинами, седой (результат краски), в толстых роговых очках, при галстуке, он своей внешностью никак не напоминал известного всему миру Че. Он свободно ходил по улицам боливийской столицы. У него было два уругвайских паспорта: на имя коммерсанта Рамона Бенитеса Фернандеса и на имя коммерсанта Адольфо Мена Гонсалеса. Уточнить, по какому из этих паспортов Че въехал в Боливию, невозможно, так как в обоих отсутствуют въездные визы этой страны.
С тех пор, как 13 лет назад Че впервые ступил на боливийскую землю, здесь особых перемен не произошло. Страной продолжали управлять продажные генералы и политиканы, горняки по-прежнему влачили жалкое существование, а крестьянские массы — в основном индейцы, не говорящие по-испански, пребывали в нищете и невежестве. Революционные силы Боливии были ослаблены раскольнической деятельностью троцкистов, маоистов, анархистов... И тем не менее Че был настроен оптимистично. Он верил, что партизанские действия коренным образом изменят политическую обстановку в стране в пользу революционных сил.
К моменту прибытия Че в Боливию в стране уже находилось большинство кубинцев — будущих участников его отряда1. Через Таню Че получил от Г. Лопеса Муньоса мандат на имя Адольфо Мены Гонсалеса, удостоверяющий, что он является специальным уполномоченным Организации американских государств, изучающим и собирающим информацию об экономических и социальных отношениях в сельских районах Боливии. Этот мандат, помеченный 3 ноября 1966 г., давал Че право на свободное перемещение по стране.
Не задерживаясь в Ла-Пасе, Рамон, как стал именовать себя теперь Че, направился через Кочабамбу в «Каламину», куда прибыл 7 ноября 1966 г. в сопровождении Пачо. В тот же вечер Че сделал первую запись в своем дневнике, который он будет вести изо дня в день на протяжении 11 месяцев, вплоть до последнего боя 8 октября следующего года.
Дневник Че отражает основные черты его характера и мироощущения. Это — предельно искренний документ. В то же время его нельзя назвать летописью партизанского отряда Че. Дело в том, что в дневнике он главным образом уделяет внимание недостаткам, ошибкам, слабостям и просчетам отдельных бойцов и всего отряда в целом. И о себе Че говорит крайне скупо, акцентируя внимание на своих недостатках или ошибках.
При всей грандиозности планировавшегося предприятия, которое, по замыслу его создателей, должно было завершиться «крушением американского империализма и триумфом социализма в Латинской Америке», боливийский дневник Че—это дневник не фантазера и романтика, а трезво мыслящего революционера, убежденного в своей правоте. Автор дневника рассматривает борьбу с империализмом как длинную цепь побед и поражений. Он будет безмерно счастлив одержать победу, но он не боится и поражения, ибо знает, что те, кто придет ему на смену, все равно водрузят на Латиноамериканском континенте знамя свободы и социальной справедливости, знамя социализма.
«Сегодня начинается новый этап, — записывает Че 7 ноября 1966 г. — Ночью прибыли на ранчо. Поездка прошла в целом хорошо. Мы с Пачунго соответствующим образом изменили свою внешность, приехали в Кочабамбу и встретились там с нужными людьми. Затем за два дня добрались сюда па двух джипах—каждый порознь.
Не доезжая до ранчо, мы остановили машины. Сюда приехала только одна — чтобы не вызывать подозрений у одного из соседних крестьян2, который поговаривает о том, что мы наладили здесь производство кокаина. В качестве курьеза отмечу, что неутомимого Тумаини он считает химиком нашей шайки. После второго рейса Биготес 3, узнав меня, чуть не свалился с машиной в ущелье. Джип пришлось бросить на самом краю пропасти. Прошли пешком около 20 км, добираясь до ранчо, где уже находятся три партийных товарища. Прибыли сюда в полночь» 4.
Прибытие Че, за которым в течение полутора лет охотились ЦРУ и другие связанные с ним разведки, в «Каламину» следует считать большим успехом. Не меньшим успехом было и то, что к этому моменту в Боливии уже находились и другие 17 кубинцев, члены отряда, в том числе четыре члена ЦК Коммунистической партии Кубы. В «Каламину» было завезено большое количество оружия, боеприпасов, медикаментов, радио- и фотоаппаратура, книги, партизанская униформа. Все это поступало из-за границы или было приобретено в Ла-Пасе и переброшено небольшими партиями в лагерь па реке Ньянкауасу. Таким образом, план создания партизанской базы пока осуществлялся наилучшим образом.
Партизанам удалось обосноваться, можно сказать, в самом сердце Латинской Америки. У них имелось современное оружие, техника, денежные средства. Инициатива была в их руках, теперь им не угрожало внезапное нападение и разгром.
Однако в сравнении с партизанской войной 1956— 1958 гг. на Кубе боливийский вариант выглядел не столь надежным, как могло бы показаться после первых организационных успехов. На Кубе, при всех исходных слабостях, бойцы Фиделя Кастро находились у себя дома и могли рассчитывать на помощь единомышленников и сочувствующих во всех уголках страны. В Боливии ядро партизан составляли иностранцы — главным образом кубинцы, и возглавлял их тоже иностранец — Че. И какими бы симпатиями партизаны ни пользовались в революционных кругах, местное население могло отнестись к ним как к чужестранцам, а это значит—с недоверием и предубеждением.
В международном аспекте сравнение тоже было не в пользу отряда Рамона. Когда Фидель Кастро начинал борьбу на Сьерра-Маэстре, американцам и в голову не приходило, что эта борьба кончится победой социалистической революции. Поэтому партизаны на Сьерра-Маэстре не особенно их тревожили. Партизанская же война в Боливии могла вызвать ответный массированный удар со стороны Вашингтона.
Но все же в начальный период преимущество было на стороне новых обитателей «Каламины». 8 и 9 ноября Че совершает краткие выходы в окрестные джунгли и остается доволен разведкой. 9 ноября он записывает в дневнике:
«Если дисциплина будет на высоте, в этом районе можно долго продержаться» 5.
10 ноября обеспокоенный любопытством хозяина соседнего ранчо Альгараньяса, у которого обитатели «Каламины» покупали провизию, Че решил организовать главный, или базовый, лагерь в 8 км от фермы. После первой ночевки на новом месте 11 ноября он отмечает в дневнике: «Обилие насекомых здесь невероятное. Спастись от них можно только в гамаке с сеткой (такая сетка только у меня)»6.
В лагере устроили печь для выпечки хлеба, смастерили лавки и стол. Ежедневно проводились политзанятия. Че рас сказывал об опыте Кубинской революции, о хитростях партизанской войны, другие преподавали историю и географию Боливии и язык кечуа. Эти занятия были обязаны посещать все партизаны. Для желающих Че преподавал французский язык. Переброска продуктов, оружия и другого партизанского хозяйства из «Каламины» в базовый лагерь была очень изматывающей: людям приходилось ежедневно переносить на себе большие тяжести. В районе базового лагеря партизаны устраивали тайники, куда прятали свое имущество. Че рассчитывал, что в нужный момент сможет посылать сюда своих людей за продовольствием, лекарствами и оружием.
Обитатели «Каламины» вызывали все большее любопытство Альгараньяса и его работников. Люди Че все чаще встречали на своем пути этих слишком любопытных соседей. Приходилось быть начеку. В базовом лагере устроили наблюдательный пункт, с которого хорошо просматривались подступы к домику на ранчо. 25 ноября Че записывает:
«С наблюдательного пункта сообщили, что прибыл джип с двумя или тремя пассажирами. Выяснилось, что это служба борьбы с лихорадкой; они взяли анализы крови и тут же уехали» 7.
Другой причиной беспокойства, вернее, физических страданий Че и его соратников были насекомые. Об их несметном количестве в этих местах и о том, как с ними бороться, никто заблаговременно не подумал, и теперь партизанам приходилось ежеминутно испытывать последствия этой оплошности. 18 ноября Че записывает в дневнике: «Все идет монотонно; москиты и гаррапатас8 искусали нас так, что мы покрылись болезненными язвами от их отравленных укусов» 9.
Че постоянно поддерживает радиосвязь с «Манилой» (Гаваной). Постепенно в ранчо прибывают подкрепления — кубинцы и боливийцы. 27 ноября собралось уже 30 человек.
30 ноября, подводя итоги месяца, Че писал: «Все получилось довольно хорошо; прибыл я без осложнений, половина людей уже па месте. Добрались также без осложнений, хотя немного запоздали. Основные люди Рикардо, несмотря ни па что, готовы примкнуть к нашему движению. Перспективы в этом отдаленном от всех центров районе, где, судя по всему, мы практически сможем оставаться столько времени, сколько сочтем необходимым, представляются хорошими. Наши планы: дождаться прибытия остальных, довести число боливийцев по крайней мере до 20 и приступить к действиям. Остается выяснить реакцию Монхе и как поведут себя люди Гевары» 10.
Люди Рикардо — это боливийцы, по-видимому братья Передо, и несколько студентов, находившихся с ним в контакте. Люди Гевары — сторонники шахтерского вожака Мойсеса Гевары Родригеса. Марио Монхе — тогдашний Первый секретарь Компартии Боливии, с которым предстояли переговоры об отношении КПБ к проектируемому партизанскому движению.
2 декабря прибыл Чино — Хуан Пабло Чанг Наварро, перуанский революционер, участник партизанского движения в Перу, разгромленного властями. Чино предложил передать в распоряжение Че 20 перуанцев, участвовавших в партизанском движении в Перу. Обсуждался и вопрос об организации партизанской базы в Пуно, на перуанском побережье озера Титикака. После переговоров Чино отбыл в Ла-Пас, намереваясь направиться в Гавану, а оттуда вновь возвратиться в Боливию и вступить в отряд Че.
В лагере между тем партизанская жизнь шла своим чередом. В декабре устроили еще один тайник в окрестностях «Каламины», заложив в него оружие и боеприпасы. Работники Альгараньяса продолжали шпионить за обитателями фермы. Комментируя этот факт, Че записывает 11 декабря: «Это меняет наши планы, нам нужно быть очень осторожными» 11.
Среди боливийцев, находящихся в «Каламине», возникли разногласия. Одни готовы были стать партизанами, другие обусловливали свое участие решением Коммунистической партии Боливии, отношение которой к отряду Че продолжало оставаться неясным.
12 декабря Че записывает в дневнике: «Говорил со своей группой, „прочитав проповедь" о сущности вооруженной борьбы. Особо подчеркнул необходимость единоначалия и дисциплины... Сообщил о назначениях, которые распределил следующим образом: Хоакин—мой заместитель по военной части, Роландо и Инти — комиссары, Алехандро — начальник штаба, Помбо — обслуживание, Инти — финансы, Ньято — снабжение и вооружение, Моро — медицинская часть (временно)» 12.
До 31 декабря партизаны занимались будничной работой: рыли землянки, укрытия, устанавливали рацию, разведывали местность, прокладывая в зарослях секретные тропы, засекали выгодные для засад позиции, занимались различного рода тренировками.
В канун Нового года, утром 31 декабря, в «Каламину» прибыл долгожданный Марио Монхе, его сопровождали Таня, Рикардо и боливиец по кличке Пандивино, оставшийся в отряде Че в качестве добровольца. Весь день ц всю новогоднюю ночь Че вел с Монхе переговоры.
Руководство Коммунистической партии Боливии, хотя и не брало на себя ответственность за организацию партизанского движения, разрешило своим членам вступать в отряд, а в публичных выступлениях ратовало за поддержку партизанского движения. В заявлении КПБ от 30 марта 1967 г., после первых столкновений отряда Че с боливийскими войсками, говорилось: «... Коммунистическая партия Боливии, которая постоянно вела борьбу против политики предательства национальных интересов, предупреждала, что эта политика повлечет за собой события, которые трудно предвидеть. Сейчас она отмечает, что начавшаяся партизанская борьба — это лишь одно из следствий такой политики, одна из форм ответа правительству.
Коммунистическая партия, таким образом, заявляет о своей солидарности с борьбой патриотов-партизан. Самое позитивное здесь, несомненно, то, что эта борьба может выявить лучший путь, по которому должны следовать боливийцы, чтобы добиться революционной победы...» 13
В таком же плане высказался Хорхе Колье Куэто, сменивший в 1968 г. Монхе на посту Первого секретаря ЦК КПБ. В беседе с боливийским журналистом Рубеном Васкесом Диасом вскоре после начала военных действий в районе реки Ньянкауасу он заявил: «Наше отношение к партизанскому движению можно сформулировать следующим образом: солидарность и поддержка во всем, чем только партия может помочь и поддержать его» 14.
Че рассчитывал, что «Каламина» станет одним из звеньев в партизанской цепи, которая протянется сквозь весь южный конус, по крайней мере от Перу до Аргентины включительно. Что касается Перу, то он уже имел на этот счет беседы с Чино, который вскоре должен был вернуться в «Каламину». Еще большую надежду возлагал Че на Аргентину.
Несмотря на трагическую гибель отряда Масетти, Че был уверен, что его родина может стать ареной успешных партизанских действий. В ее слабо заселенных горных провинциях Сальта и Жужуй, примыкающих к Боливии, много нещадно эксплуатируемых помещиками батраков и малоземельных крестьян, которые наверняка, считал он, должны стать бойцами будущих партизанских армий.
Необходимо было срочно установить контакт с аргентинскими единомышленниками, бездействовавшими после гибели упомянутого выше отряда. На связь с ними Че посылает в Аргентину Таню.
18 января Че записывает в дневнике о подозрениях относительно Альгараньяса, судя по всему уже давно находившегося в контакте с полицией в Камири, которая и заявилась на следующий день в «Каламину» с обыском. «В поисках „завода" наркотиков туда па джипе приехал лейтенант Фернандес и четверо полицейских, одетых в гражданское платье. Они обыскали дом, и их внимание привлекли некоторые странные для них вещи: например, горючее для наших ламп, которые мы не успели отнести в тайники. У Лоро забрали пистолет, но оставили ему „маузер" и 22-миллиметровый пистолет. Для виду они до этого отняли пистолет у Альгараньяса и показали его Лоро. После этого полицейские уехали, предварительно предупредив, что они в курсе всех дел и с ними надо посчитаться» 15 — так зафиксировал Че в записи от 19 января этот эпизод.
На следующий день вновь тревога: «Мы хотели провести несколько репетиций, но это не удалось, так как старый лагерь находится под возрастающей угрозой. Там появился какой-то гринго (американец.—И. Г.) с автоматической винтовкой „М-2", из которой он то и дело стреляет очередями. Он якобы „друг" Альгараньяса и собирается провести в этих краях десять дней отпуска» 16.
Связь с Камири и Ла-Пасом пока что функционировала нормально. В лагерь прибывали все новые люди. 21 января пришло пополнение из трех боливийцев, один из них — крестьянин-индеец (аймара), 26 января в лагерь прибыли горняцкий лидер Мойсес Гевара Родригес и подпольщица Лойола. Мойсес согласился вступить в партизанский отряд вместе со своими сторонниками — около 20 человек. Он обещал доставить добровольцев только в первой половине февраля по причине того, что, как отмечается в «Боливийском дневнике», «люди отказываются пойти за ним, пока не кончится карнавал» 17.
Лойоле, которая произвела на Че очень благоприятное впечатление твердой решительностью и верой в дело, он поручил организовать в Ла-Пасе и других городах подпольную организацию в поддержку партизанского движения. Эта организация должна была бы снабжать партизан боеприпасами, амуницией, продовольствием, собирать сведения о противнике, заниматься саботажем и диверсиями. Че снабдил Лойолу подробной «Инструкцией кадрам, работающим в городах», и она отбыла в Ла-Пас.
Хотя эти контакты и были многообещающими, приток боливийцев в «очаг» далеко не соответствовал надеждам Че, о чем с присущей ему откровенностью он писал в месячном анализе за январь 1967 г.: «Теперь начинается партизанский этап в буквальном смысле слова, и мы испытаем бойцов. Время покажет, чего они стоят и какова перспектива боливийской революции.
Из всего, о чем мы заранее думали, наиболее медленно идет процесс присоединения к нам боливийских бойцов»18.
1 февраля 1967 г., оставив нескольких бойцов в «Каламине», очищенной от компрометирующих предметов, которые были упрятаны в тайники, Че с отрядом в составе 20 человек направился в горы в тренировочный поход, рассчитанный на 25 дней. Поход должен был закалить и спаять бойцов, проверить их выдержку, дисциплину, выносливость и мужество. В походе можно было разведать местность, заложить в пути тайные склады с оружием и продовольствием, наконец, установить контакты с обитателями этих мест. Очень многое зависело от того, будут ли местные жители помогать партизанам и сражаться в их рядах, как это делали крестьяне далекой Сьерра-Маэстры, или встретят с недоверием чужестранцев и отвернутся от них. Че с нетерпением ждал встречи с ними, предвидя, что ему придется немало потрудиться, прежде чем удастся преодолеть барьер отчужденности и недоверия, которым отгораживали себя боливийские индейцы от внешнего, чужого им мира, не приносившего им исками ничего доброго.
Местность, по которой продвигались партизаны, оказалась труднопроходимой, полупустынной, поросшей колючими зарослями, кишащими ядовитыми насекомыми. Она пересекалась бурными горными речками, каменистыми грядами, обрывами, кручами. Во многих местах бойцам приходилось прокладывать себе путь сквозь чащобу при помощи мачете. Имевшиеся у них карты оказались непригодными: в них было много неточностей и несоответствий. Отряд Че пробыл в пути 48 дней вместо запланированных 25.
За это время партизаны неоднократно вступали в контакт с местными жителями. Крестьяне держались настороженно, недоверчиво, часто даже враждебно. Это не было неожиданностью для Че, который знал, что в начале партизанских действий крестьяне, опасаясь репрессий властей, именно так и относятся к «чужакам»-партизанам и только по мере развертывания боевых действий, убедившись в дружелюбии партизан, начинают склоняться в пользу восставших. И все же Че надеялся на более теплый отклик со стороны боливийских крестьян даже на этом первоначальном этапе партизанской борьбы. Вот как он повествует на страницах дневника о первой встрече с крестьянами во время тренировочного похода: «Превратившись в помощника Инти, я сегодня разговаривал с местными жителями. Думаю, что сцена с переодеванием получилась не очень убедительной, так как Инти держался слишком скромно.
Крестьянин был абсолютно типичным: он не способен был понять нас, но в то же время не в силах предвидеть, какую опасность влечет за собой его встреча с нами, и потому сам он был потенциально опасен. Он рассказал нам про нескольких из своих соседей. Но верить ему нельзя, так как говорил он без всякой уверенности.
Врач подлечил его детей.
(Крестьянина зовут Рохас)» 19.
Шли дни. Скудный рацион, насекомые, тяжелые рюкзаки, ремни которых немилосердно впивались в тело, изодранная обувь, израненные ноги, ливни истощали бойцов, делали их раздражительными. Из-за пустяков в отряде все чаще вспыхивали стычки. Призывы Че соблюдать дисциплину не оказывали на измученных людей прежнего воздействия.
Сам Че с первых же дней похода чувствовал себя весьма скверно. Уже 3 февраля он записывает в дневнике: «Меня освободили от 15 фунтов ноши, и мне идти легче. И все же боль в плечах от рюкзака иногда становится невыносимой». Запись от 12 февраля: «Устал я смертельно...»20. 23 февраля: «Кошмарный день для меня... В двенадцать часов, под cолнцем, которое, казалось, расплавляло камни, мы тронулись в путь. Скоро мне показалось, что я теряю сознание. Это было, когда мы проходили через перевал. С этого момента я уже шел на одном энтузиазме. Максимальная высота этой зоны — 1420 метров» 21.
26 февраля утонул боливиец Бенхамин. «Он был слабым и крайне неловким парнем, — пишет Че, — но у него была большая воля к победе. Испытание оказалось слишком велико для него. Физически он не был подготовлен к ному, и вот теперь мы уже испытали крещение смертью на берегах Рио-Гранде, причем самым бессмысленным образом» 22.
Но Че все еще не теряет оптимизма. В месячном анализе за февраль он отмечает: «Хотя я не знаю, как обстоят дела в лагере, все идет более или менее хорошо, с неизбежными в подобных случаях исключениями...
Марш проходит вполне прилично, но омрачен инцидентом, стоившим жизни Бенхамину. Народ пока еще слаб, и не все боливийцы выдержат. Последние голодные дни показали ослабление энтузиазма и даже резкое падение его...
Что касается кубинцев, то двое, имеющие мало опыта, — Пачо и Рубио — пока еще не на высоте. Алехандро в полном порядке. Из стариков Маркоc постоянно доставляет тяжелые заботы, а Рикардо тоже не безупречен. Остальные хороши.
Следующий этап должен стать боевым и решающим» 23.
Прошел месяц после выхода отряда из лагеря. Съестные припасы на исходе. Бойцы едят диких птиц, конину. Все страдают расстройством желудка. Че отдает приказ возвращаться обратно в лагерь на реке Ньянкауасу. Но это не так просто. Отряд заблудился. Голодные бойцы, нарушая приказ, начинают поедать консервы из неприкосновенного запаса. 4 марта Че записывает в дневнике: «Моральный дух у людей низок, а физическое состояние их ухудшается со дня на день. У меня на ногах отеки» 24.
Запись от 7 марта: «Вот уже четыре месяца, как мы здесь. Люди все более падают духом, видя, что припасы подходят к концу, а конца пути не видно» 25. Че разрешает бойцам убить и съесть лошадь, так как отеки у товарищей внушают серьезные опасения. Че записывает в дневнике:
«Ноги в той или иной степени распухли у Мигеля, Инти, Урбано, Алехандро. Я чувствую себя очень слабым» 26.
В эти дни произошел эпизод, которому Че не придал особого значения, но который впоследствии оказался весьма пагубным для судьбы отряда. В начале марта Маркоc вышел из базового лагеря купить продуктов. В пути он набрел на нефтевышку, возле которой столкнулся с крестьянином Эпифанио Варгасом. Маркоc представился ему как «мексиканский инженер», справился о дороге и пытался купить продовольствие. «Мексиканец» Варгасу показался подозрительным, он рассказал о встрече жене, та своей хозяйке — капитанше, капитанша — мужу. Муж сообщил эти сведения военному командованию четвертого военного округа в Камири. Варгаса арестовали и заставили быть проводником армейскому патрулю, который пошел по следам Маркоса. Эти следы привели солдат в район базового лагеря.
Группа Че на обратном пути в лагерь тоже прошла неподалеку от нефтевышки. От местных жителей партизаны узнали, что в районе бродил увешанный оружием «мексиканец». Они поняли, что речь шла о Маркосе. 9 марта Че, описав этот эпизод в дневнике, отметил, что Маркоc опять «отличился» 27. Он тогда еще не знал, что неосторожность Маркоса уже привела солдат прямо к воротам партизанского лагеря.
По расчетам Че, его отряд уже давно должен был вернуться на свою постоянную стоянку. Партизаны явно блуждали в ее окрестностях. 17 марта при переправе через Ньянкауасу перевернулся плот и утонул Карлос. «Он считался, — писал Че в дневнике, — до сегодняшнего дня лучшим среди боливийцев арьергарда по серьезному отношению к делу, дисциплине и энтузиазму» 28. Вместе с Карлосом река унесла несколько рюкзаков, 6 винтовок и почти все патроны бойцов.
Часть бойцов оказалась безоружной, люди окончательно выбились из сил. Голод и физические страдания, преждевременная гибель двух товарищей — все это действовало удручающе на многих партизан. Даже среди закаленных кубинцев нарастало «ворчание», как отмечает Че. Но сам он, хотя физически чувствовал себя не лучше, а, может быть, значительно хуже своих товарищей, не мог позволить себе сомнений, жалоб, недовольства. И Че уверенно руко водит своими солдатами, поощряя твёрдых духом и сдерживая недисциплинированных. Об этом скупо свидетельствуют страницы его дневника29.
19 марта отряд приблизился к базовому лагерю. Вечером партизаны встретились с поджидавшим их Негро — перуанским врачом, который сообщил Че, что с 5 марта в базовом лагере находились Добре, Таня, прибывший из Гаваны Чино, Мойсес Гевара с группой своих людей и Пеладо — аргентинец Сиро Роберто Бустос. Это были приятные новости. Но неприятных было больше: «Каламина» обнаружена боливийскими властями; двое из добровольцев Мойсеса Гевары дезертировали; вблизи базового лагеря объявились солдаты; в их руки попал еще один доброволец из группы Мойсеса. Вдобавок ко всему три дня назад па ранчо нагрянула полиция, все там перевернула и, кажется, обнаружила улики пребывания партизан, хотя в свое время Че и дал строжайший приказ «почистить» ранчо под метелку. На днях, уже после налета полиции, вблизи базового лагеря видели колонну солдат в 60 человек, прочесывающих местность.
Перспектива столкновения с солдатами в отсутствие Че вызвала среди обитателей главного лагеря, а их собралось там к тому времени около 30 человек, весьма тревожное, если не паническое, настроение. 20 марта Че записывает в дневнике: «Здесь царит совершенно пораженческая атмосфера. .. От всего этого — ощущение ужасного хаоса. Они совершенно не знают, что надо делать» 30.
Че наладил охрану лагеря, укрепил дисциплину, стал готовить людей к походу, ибо оставаться в основном лагере было небезопасно: теперь, когда о его существовании стало известно властям, он превратился в своего рода мышеловку. Возвращение Че подняло настроение людей, но многие, особенно новички, продолжали испытывать растерянность перед надвигавшимися грозными событиями.
20 и 21 марта ушли на сборы и переговоры Че с перуанцем Чино, аргентинцем Пеладо, Дебре и Таней. Чино, вернувшийся с Кубы, был полон самых радужных надежд в отношении организации партизанских действий в Перу. «Он, — записывает Че в дневнике,— намерен начать с группой в 15 человек, причем сам он будет командующим зоны Аякучо. Договорились также, что приму от пего 5 человек в ближайшее время, а позже — еще 15. Затем они вернутся к нему после того, как обстреляются у меня... Чино кажется очень воодушевленным» 31.
Многообещающими были и беседы с Пеладо, который, как отмечает Че, был готов поступить в его распоряжение. Пеладо согласился возглавить группу сторонников Че к Аргентине, которая, по предложению Че, должна была начать действовать на севере этой страны.
Дебре сначала заявил о своем намерении остаться в отряде. Однако согласился с Че, утверждавшим, что он больше пользы принесет во Франции, организуя там помощь партизанам.
Между тем обстановка в отряде отличалась повышенной нервозностью, участились стычки между бойцами, некоторые из них не выполняли приказов Че. Дневниковая запись от 22 марта с беспощадностью фиксирует подобные явления:
«Пришел Инти и пожаловался на грубость со стороны Маркоса. Я взорвался и сказал Маркосу, что если это так, то он будет изгнан из отряда. На это он ответил, что предпочитает быть расстрелянным...
Вечером вернулись разведчики (не выполнив приказа. — И. Г.), и я устроил им крупный разнос... Собрание было бурным и взрывчатым. Окончилось оно нехорошо»32.
Видимо, эти настроения заставили Че поспешить с началом боевых действий. 23 марта была устроена первая засада, в которую попал армейский патруль. Результаты этого первого боя с войсками таковы: у противника 7 убитых, 18 человек партизаны взяли в плен, в том числе двух офицеров — майора и капитана (Че велел провести с пленными политбеседу и отпустить их); кроме того, партизаны захватили 16 винтовок с 2000 патронов, 3 миномета с 64 минами, 2 базуки, 3 автомата с 2 дисками к каждому, 30-миллиметровый пулемет с 2 лентами. В руках партизан оказался также план операций, согласно которому армия должна продвигаться по обе стороны реки Ньянкауасу и затем сомкнуть клещи вокруг партизанского лагеря.
Первый бой партизан с правительственными войсками оказался успешным, но в то же время осложнял их положение. Этот бой ознаменовал начало войны, к которой партизаны еще не были достаточно подготовлены. Судя по некоторым свидетельствам его соратников, Че рассчитывал скрытно продержаться в районе реки Ньянкауасу до конца 1967 г. и только тогда приступить к боевым действиям.
К тому времени должны были начать действовать партизанские базы в Перу и на севере Аргентины. Теперь же организаторы этих будущих баз находились в отряде, и оставалось мало надежды, что они смогут выбраться отсюда.
К тому же первые выстрелы, первая кровь смертельно напугали некоторых политически нестойких боливийских добровольцев из группы Мойсеса Гевары. Их трусость выводила Че из себя, он вынужден был наказать четырех боливийцев: приказал прекратить выдачу им табака и пригрозил оставить без еды за невыполнение приказов. Был сменен кубинский командир авангарда 33.
25 марта состоялось собрание бойцов, на котором было решено именовать отряд Армией национального освобождения Боливии, а также распространить сводку34.
27 марта эфир заполнили сообщения о сражении с партизанами в районе реки Ньянкауасу. Правительство, пытаясь «спасти лицо», заверяло, что партизаны потеряли в бою «на одного убитого больше», что они расстреливали раненых солдат, что солдаты взяли в плен четырех партизан, из коих двое иностранцы. Из правительственных реляций следовало, что властям хорошо известен состав отряда — дезертиры и пленный немало рассказали полиции.
Несколько дней прошло относительно спокойно, но в отряде продолжались нарушения дисциплины, конфликты между кубинцами и боливийцами. 29 марта Че с горечью фиксирует в дневнике, что в последние дни его приказы много раз нарушались35.
1 марта 1967 г. правительственные войска перешли к наступательным действиям: подвергли пустое ранчо минометному обстрелу и бомбардировке с воздуха, а затем захватили его.
Подводя итоги за март, Че писал: «Месяц изобиловал событиями. Можно набросать следующую панораму. Сейчас проходит этап консолидации и самоочищения партизанского отряда, которое проводится беспощадно. Состав отряда растет медленно за счет некоторых бойцов, прибывших с Кубы, которые выглядят неплохо, и за счет людей Гевары, моральный уровень которых очень низок (два дезертира, один сдавшийся в плен и выболтавший все, что знал; три труса, два слабака). Сейчас начался этап борьбы, характерный точно нанесенным нами ударом, вызвавшим сенсацию, но сопровождавшийся и до и после грубыми ошибками... Начался этап контрнаступления противника, которое до сих пор характеризуется: а) тенденцией к занятию ключевых пунктов, что должно изолировать нас; б) пропагандистской компанией, которая ведется в национальных рамках и в международных масштабах; в) отсутствием до сих пор боевой активности армии; г) мобилизацией против нас крестьян.
Ясно, что нам придется сниматься с места раньше, нежели я рассчитывал, и уйти отсюда, оставив группу, над которой будет постоянно нависать угроза. Кроме того, возможно, еще четыре человека предадут. Положение не очень хорошее» 36.
Че крайне тяготило пребывание Дебре и аргентинца Бустоса в отряде. Ни тот, ни другой в партизаны не годились, к тому же не скрывали своего желания покинуть отряд. Однако обеспечить им безопасный выход было нелегко.
Вскоре, 10 апреля, произошли еще два столкновения с правительственными войсками, закончившиеся победой партизан. Как и в первый раз, две войсковые колонны попали в партизанские засады. Результаты первого боя: 3 солдата убиты, 6 взяты в плен, включая унтер-офицера — командира колонны. Во втором бою потери противника составили: 7 убитых, 24 пленных. Итого за два боя — 10 убитых, 30 пленных, среди них майор Рубен Санчес. Победы были омрачены гибелью кубинца Рубио (капитана Хесуса Суареса Гайоля). Пленных и на этот раз отпустили37.
Однако новости, заполнявшие эфир, были менее приятны. Правительственное радио сообщало, что в лагере повстанцев обнаружено фото Че, а также раскрыт один из тайников.
Настойчивые попытки Че сплотить боливийцев и кубинцев, несмотря на одержанные победы, не приносили желаемых результатов. 12 апреля он записывает в дневнике:
«В полседьмого утра собрал всех бойцов (кроме четверки подонков), чтобы почтить память Рубио и подчеркнуть, что первая пролитая кровь — кубинская кровь. Это необходимо было сделать, так как среди бойцов авангарда прослеживается тенденция пренебрежительно относиться к кубинцам.
Это проявилось вчера, когда Камба заявил, что он все меньше доверяет кубинцам... Я вновь призвал к единению, как единственной возможности увеличивать наше войско, которое усилило свою огневую мощь и уже закаляется в боях, но не только не растет, а, наоборот, в последние дни сокращается» 38.
15 апреля была получена шифровка из «Манилы», в которой сообщалось, что Хуан Лечин39 находится в Гаване, что он обещал сделать публичное заявление в поддержку Че и рассчитывает через 20 дней нелегально вернуться в Боливию.
Отряд продолжал оставаться в районе реки Ньянкауасу, не отрываясь от своих тайников. Несколько человек из бойцов отряда и гостей заболели (среди них Таня и Мойсес). В этих условиях Че принимает решение покинуть зону, оставив здесь на несколько дней лишь часть бойцов под командованием Хоакина, всего 13 человек, в их числе 4 лишенных партизанского звания боливийцев, а также больных Алехандро и Таню. Че был вынужден пойти на этот шаг, чтобы дать возможность выбраться Дебре и Бустосу40.
Но жизнь распорядилась иначе — Хоакин и Че уже не встретятся...
Че все больше беспокоило отношение местных крестьян к партизанам. Боевые действия продолжались уже около месяца и в основном успешно, но крестьяне, как правило, уклонялись от сотрудничества с партизанами. 17 апреля он записывает в дневнике: «Из всех крестьян, которых мы встречали, лишь один — Симон — согласился помочь нам, но и он был явно испуган» 41. В сложившихся же условиях маневренной войны поддержка крестьян становилась решающим фактором.
17 апреля 1967 г. в Гаване по радио передавалось послание Че Организации солидарности народов Африки, Азии в Латинской Америки, известное под названием: «Создать два, три... много Вьетнамов—вот лозунг дня». Че предсказывал многолетнюю, кровопролитную вооруженную борьбу с империализмом и призывал революционеров отбросить фракционную борьбу, объединиться и единым фронтом сражаться против общего врага. Послание заканчивалось словами: «Наш каждый шаг —это боевой призыв в борьбе против империализма и боевой гимн в честь народного единства против величайшего врага человечества — Соединенных Штатов Америки. Если смерть внезапно настигнет нас, мы будем приветствовать ее в надежде, что наш боевой клич будет услышан и другие руки подхватят наше оружие и другие люди запоют гимны под аккомпанемент пулеметных очередей и боевых призывов к войне и победе» 42.
В анализе событий месяца Че отметит: «... после опубликования в Гаване моей статьи (речь идет о послании. — И. Г.) едва ли у кого есть сомнения в том, что я нахожусь здесь» 43.
19 апреля партизаны задержали англичанина Георга Роса, выдававшего себя за журналиста. Рос смахивал на агента ЦРУ, во всяком случае, он уже успел поработать инструктором «Корпуса мира» в Пуэрто-Рико. Рос заявил, что прибыл в Боливию из Чили с целью написать репортаж о местных партизанах. Боливийские офицеры показали ему захваченный в одном из тайников дневник Браулио, в котором последний рассказывал, как он прибыл в Ла-Пас и другие подробности. Это сообщение возмутило Че. «Обычная история, — отмечает он в своих записях. — Кажется, главной побудительной причиной действий наших людей стали недисциплинированность и безответственность»44. Так как в дневнике Браулио Че фигурировал под кличкой Рамон, то теперь он сменил ее на Фернандо.
Англичанина отпустили. Вместе с ним, с согласия Че, покинули отряд Дебре и Бустос.
День спустя стало известно, что все трое задержаны боливийскими властями. Их арест явился серьезным ударом для Че, который записывает в дневнике: «Дантон и Карлос45 стали жертвами собственной спешки, почти отчаянного желания выбраться, а также моего недостаточного сопротивления их планам. Таким образом, прерывается связь с Кубой (Дантон), а мы потеряли разработанную нами схему борьбы в Аргентине (Карлос)» 46.
В течение следующих десяти дней отряд Че находился в постоянном движении. Местное население по-прежнему относилось к бойцам с опаской и недоверием. В одной из стычек с солдатами погиб Роландо, бывший связной Че во время похода Четвертой колонны в Лас-Вильяс в период Кубинской революции. Че был очень к нему привязан47. В эти же дни от отряда отбился Лоро. Ряды партизан медленно, но постоянно редели, а надежды на приток новых бойцов не было. Во всех селениях, через которые прошли партизаны, к ним не примкнул ни один из местных жителей. Не примкнул к ним и ни один рабочий с близлежащих нефтепромыслов, принадлежавших американцам.
Че, однако, полагал, что это временное явление. Апрельский месячный анализ, основу которого составляет весьма трезвая оценка недочетов и ошибок партизан, в целом пропитан оптимизмом. Вот наиболее примечательные разделы этого анализа:
«Дела идут более или менее нормально, хотя нам пришлось оплакать гибель двух наших бойцов: Рубио и Роландо. Потеря последнего была особенно суровым ударом для нас, так как я собирался поставить его во главе второго фронта (самостоятельно действующего отряда.—И. Г.). Мы провели еще четыре боя. Все они в целом дали хорошие результаты, а один из них даже очень хороший...
В итоге: это был месяц, в течение которого все развивалось в пределах нормы, принимая во внимание случайности, неизбежные в ходе партизанской войны. Моральный дух всех тех бойцов, что успешно прошли предварительный экзамен на звание партизана, на высоте»48.
В мае отряд продолжал рейд. Скудная и недоброкачественная пища и в особенности недостаток воды в этих местах, а также усталость, нервное напряжение — все это не могло не сказаться на физическом состоянии партизан, в частности и самого Че. Почти все страдали от расстройства желудка, многих лихорадило. О состоянии Че можно судить по его дневнику49. Однако, несмотря на слабость, он не только продолжает вести дневник изо дня в день, но и не забывает отметить в нем дни рождения своих детей и ближайших родственников.
В мае произошли стычки с войсками, закончившиеся победой партизан. 8 мая в перестрелке были убиты два солдата и младший лейтенант, взяты в плен десять человек, которых отпустили после беседы. 30 мая в новой стычке партизан с солдатами последние потеряли трех человек убитыми и одного раненым. В этих столкновениях партизаны не понесли потерь50.
Во время похода партизаны проследовали через два селения — Пириренду и Карагуатаренду, где общались с жителями, знакомили их со своей программой, намерениями, призывали желающих присоединиться к партизанскому движению. Но боливийцы то ли боялись, то ли не понимали партизан, то ли находились под влиянием правительственной пропаганды, преподносившей населению соратников Че как иностранных захватчиков, грабителей и насильников. Как бы там ни было, но местные жители отнеслись к партизанам весьма недоверчиво. Крестьяне, правда, проявляли большее, чем прежде, дружелюбие, но не вступали в отряд.
Всевозраставшее беспокойство вызывало у Че отсутствие каких-либо следов отряда Хоакина. Теплилась надежда, что Хоакин заблудился. Всякие контакты с Ла-Пасом у партизан также прервались, и какой-либо надежды на их восстановление не вырисовывалось. Более того, 16 мая Че получил шифровку из «Манилы», лишь подтвердившую, как записал он в дневнике, полную изоляцию, в которой оказались партизаны51. Это могло означать только одно — подпольный аппарат поддержки, действовавший в Ла-Пасе, оказался парализованным.
В июне отряд Че продолжал действовать все в топ же зоне между Санта-Крусом и Камири, не отрываясь от тайников и все еще надеясь на встречу с группой Хоакина. 14 июня 1967 г., в день своего рождения, Че записывает в дневнике: «Мне исполнилось 39 лет, годы неизбежно бегут, невольно задумаешься над своим партизанским будущим. Но пока я в форме» 52.
Действительно, Че был тогда в своей «наилучшей» форме. Тело его было искусано насекомыми, астма вновь душила его, мучил желудок. Но воля пламенного революционера держала это слабое, уставшее тело на ногах, подавляя малейшую жалобу, малейшее проявление слабости. Разум его был ясным и трезвым, доказательством чему служат страницы дневника, где с точностью и поразительной беспристрастностью он фиксирует плюсы и минусы, действия, возможности и перспективы борьбы, знамя которой он поднял в Боливии и которое он все еще думал победоносно пронести по Латинской Америке.
В итогах за июнь Че записывает: «...крестьяне по-прежнему не присоединяются к нам. Создается порочный круг: чтобы набрать новых людей, нам нужно постоянно действовать в более населенном районе, а для этого нам нужно больше людей...
Армия с военной точки зрения действует малоэффективно, однако она ведет работу среди крестьян, которую мы не можем недооценивать, так как при помощи страха или лжи относительно наших целей она вербует среди местных жителей доносчиков...» 53.
«За жителями нужно охотиться, чтобы поговорить с ними, они точно зверьки»54, — с горечью отмечает Че 19 июня. И все-таки среди крестьян время от времени попадались люди, готовые сотрудничать с партизанами. Так, например, Паулино, молодой крестьянин, помог отряду разоблачить вражеских лазутчиков, выдававших себя за торговцев.
Че поручил Паулино добраться до Кочабамбы, встретиться с женой Инти и передать ей послание в «Манилу», ибо к тому времени передатчик перестал работать и рация могла только принимать сообщения. Че послал с Паулино и четыре сводки о боевых действиях отряда. Но молодому крестьянину так и не удалось добраться до Кочабамбы: по пути его арестовали, послания Че попали в руки врагов...
26 июня в перестрелке с солдатами был ранен Помбо и убит кубинец Тума. К скромному, отважному бойцу Туме {Карлос Коэльо, 1940 г. рождения, участник Кубинской революции, боец личной охраны Че в его бытность министром промышленности55) Че относился тепло и нежно, как к сыну, и глубоко переживал его гибель. Противник тоже понес потери: четыре человека убитыми и три ранеными. Но потери противника были легко восполнимы, в то время как для партизан потеря каждого человека, по словам Че, была равносильна серьезному поражению.
Правительственное радио утверждало, что среди партизан находятся опытные вьетнамские командиры, громившие в свое время «лучшие американские полки» 56.
30 июня Че принял сообщение с Кубы о том, что в Перу пока нет надежды на развитие партизанского движения, хотя там и создана партизанская организация. Че без комментариев регистрирует эти сведения в «Боливийском дневнике».
В июле положение отряда ухудшилось. Хотя стычки с войсками все еще заканчивались в пользу партизан, однако и потери отряда были ощутимыми: два человека убиты—кубинец Рикардо (Хосе Мария Мартинес, он же Папи и Чинчу, родился в 1936 г.), сражавшийся на Сьерра-Маэстре и в Конго, а также в Гватемале, и боливиец Рауль Киспайя; двое партизан серьезно ранены и не могут самостоятельно передвигаться57. В одной из стычек партизаны потеряли 11 рюкзаков с медикаментами, биноклями и прочим снаряжением, а главное — с магнитофоном, на который записывались шифровки из «Манилы». Че, с его почти постоянными приступами астмы, остался без крайне необходимых ему лекарств.
В резюме за июль Че отмечал:
«Продолжают действовать те же отрицательные моменты, что и в прошлом месяце. Невозможность установления контактов с Хоакином и с нашими друзьями, а также потери в личном составе...
Наиболее важные особенности месяца таковы:
1) Продолжающееся полное отсутствие контактов. 2) Крестьяне по-прежнему не вступают в отряд, хотя имеются некоторые ободряющие признаки; наши старые знакомые среди крестьян принимали нас хорошо. 3) Легенда о партизанах распространяется по континенту... 4) Попытка установить контакт через Паулино потерпела неудачу. 5) Моральный дух и боевой опыт партизан растет от боя к бою. Слабо выглядят Камба и Чапако. 6) Армия ведет свои действия неудачно, но некоторые ее подразделения стали более боевыми. 7) В правительстве (Боливии. — И. Г.) углубляется политический кризис, но Соединенные Штаты предоставляют ему небольшие займы, которые по боливийским масштабам весьма значительны. Это несколько умеряет недовольство.
Наиболее важные задачи: восстановить контакты, набрать новых добровольцев, достать медикаменты»58.
В дальнейшем положение партизан усложнилось. Че оказался выбитым из строя в связи с тяжелыми приступами астмы, приостановить которые можно было только с помощью лекарств, а в близлежащих селениях их не было. 7 августа Че записывает в дневнике: «Сегодня исполняется девять месяцев со дня образования партизанского отряда. Из шести первых партизан двое — мертвы, двое — ранены, один исчез, а я с астмой, от которой не знаю как избавиться»59
8 августа на собрании партизан Че говорил о трудностях, которых еще прибавится в будущем, и о необходимости преодолеть испытания и «выдержать экзамен на революционеров. Но для этого нужно превозмочь себя. Кто чувствует, что способен на это, пусть остается, кто не в состоянии — пусть уходит». Все кубинцы и некоторые боливийцы высказались за то, чтобы продолжать борьбу до конца60.
Че решает вернуться в старый лагерь, к одному из тайников, где запрятаны противоастматические лекарства и радиостанция. Восемь человек он посылает вперед, а сам с остальными движется за ними. Он все еще надеется встретиться с группой Хоакина или по крайней мере узнать что-либо о ее судьбе.
В эти тревожные дни в Гаване конференция солидарности приняла Поздравительное послание майору Че Геваре и объявила о символическом создании «латиноамериканской национальности», провозгласив «почетным гражданином нашей общей родины — Латинской Америки дорогого партизана майора Эрнесто Че Гевару». В зале заседаний конференции над трибуной президиума висел огромных размеров портрет Че. Майор Че Гевара как бы незримо присутствовал и председательствовал на этом собрании.
Гаванская конференция изобиловала драматическими моментами. Перед делегатами предстали четыре агента ЦРУ, которые с мельчайшими подробностями поведали о том, как по поручению разведки США готовили убийство Фиделя Кастро. Таких диверсантов и убийц США засылали на Кубу с 1959 г. Разумеется, это давало кубинцам моральное право участвовать в освободительной борьбе, точнее, в партизанских действиях в Латинской Америке против империализма США. Работа конференции широко освещалась радиостанциями всех латиноамериканских стран.
Со своей стороны, США оказывали давление на правительства латиноамериканских государств. ОАГ объявила о принятии контрмер против революционной Кубы. Баррьентос призывал к интервенции против Кубы.
1 В боливийской эпопее участвовали 17 кубинских революционеров, 13 из них сложили там головы. Никто из них не достиг 35-летнего возраста. Вот имена этих героев:
Капитан Хесус Суарес Гайоль, он же Феликс и Рубио, погиб 10 апреля 1966 г.
Капитан Элисео Рейес Родригес, он же капитан Сан-Луис и Роландо, погиб в бою 25 апреля 1967 г.
Команданте Антонио Санчес Диас, он же Пинарес и Маркос, погиб в мае 1967 г.
Лейтенант Карлос Коэльо, он же Тума и Тумаини, погиб в бою 26 июля 1967 г.
Капитан Хосе Мария Мартинес Тамайо, он же Папи, Рикардо и Чинчу, погиб в бою 30 июля 1967 г.
Команданте Виталио Акунья Нуньес, он же Хоакин и Вило, погиб 31 августа 1967 г.
Команданте Густаво Мачин Оэд, он же Алехандро, погиб 31 августа 1967 г.
Лейтенант Исраэль Рейес Сайас, он же Браулио, погиб 31 августа 1967 г.
Капитан Мануэль Эрнандес Осорио, on же Мигель и Исленьо, погиб в бою 26 сентября 1967 г.
Капитан Альберто Фернандес Монтес де Ока, он же Пачо и Пачунго, погиб в бою 8 октября 1967 г.
Капитан Орландо Пантоха Тамайо, он же Оло и Антонио, погиб 8 октября 1967 г.
Рэне Мартинес Тамайо, он же Артуро, погиб 8 октября 1967 г.
Октавио де ла Консепсъон Педраха, он же Моро, Моронго, Муганга, врач, убит 12 октября 1967 г.
Более подробно о них см. серию статей, опубликованных в связи с десятилетием гибели Че: Bohemia, 1977, N 23, 30, 34, 30, 41; см. также: Rodrlguez Herrera M. Ellos lucharon con el Che. La Habana, 1980.
2 Речь идет о Сиро Альгараньясе.
3 Хорхе Васкес Мачикадо Вианья, боливийский студент, он же Лоро, Хорхе.
4 Боливийский дневник Че Гевары цитируется по русскому переводу, опубликованному как Приложение к № 42 журнала «Новое время» от 18 октября 1968 г. Записи с 3 мая по 26 сентября 1967 г., не включенные в перевод, цитируются по испанскому тексту дневника; El diario del Che en Bolivia. La Habana, 1968.
5 Боливийский дневник Че Гевары, с. 4
6 Там же, с. 5.
7 Боливийский дневник Че Гевары, с. 6.
8 Клещи.
9 Боливийский дневник Че Гевары, с. 5.
10 Там же, с. 6.
11 Там же, с. 7.
12 Там же.
13 Архив Комиссии по увековечению памяти Эрнесто Гевары.
14 Vasquez Diaz R. Bolivia a la hora del Che. Mexico, 1968, p. 156.
15 Боливийский дневник Че Гевары, с. 12.
16 Там же.
17 Там же, с. 13.
18 Там же,
19 Там же, с. 14.
20 Там же.
21 Там же, с. 15.
22 Там же, с. 16.
23 Там же, с. 16—17.
24 Там же, с. 17.
25 Там же.
26 Там же, с. 18.
27 Там же, с. 17.
28 Там же, с. 18.
29 Там же, с. 17—18.
30 Там же, с. 19.
31 Там же.
32 Там же, с. 20.
33 Там же, с. 21—22.
34 Че написал четыре сводки о военных действиях партизан, а также манифест Армии национального освобождения, обращенный к боливийскому народу, и послание к боливийским шахтерам. Из этих документов только одна сводка появилась в боливийской печати. Остальные попали в руки властей, и их содержание стало известно только после гибели Че.
35 боливийский дневник Че Гевары, с. 21.
36 Там же, с. 22.
37 Там же, с. 24.
38 Там же.
39 Хуан Лечин Окендо — один из основателей Федерации горняков Боливии. Боливии, в 1960—1964 гг. занимал пост вице-президента
40 Боливийский дневник Че Гевары, с. 25.
41 Там же.
42 Che Guevara E. Obras, 1957—1967. La Habana, 1970, t. 2, p. 598.
43 Боливийский дневник Че Гевары, с. 28.
44 Там же, с. 25.
45 Имеются в виду Дебре и Бустос.
46 Боливийский дневник Че Гевары, с. 28.
47 См.: Там же, с. 27.
48 Там же, с. 28.
49 См.: El diario,.., р. 181, 182, 185, 187.
50 Ibid., p. 180—181, 198.
51 См.: Ibid., p. 187.
52 Ibid., p. 213.
53 Боливийский дневник Че Гевары, с. 29.
54 El diario..., p. 217.
55 Granma, 1982, 27 jun.; Rodrlguez Herrera M. Op. cit, p. 80.
56 El diario..., p. 229—230.
57 См.: Ibid., p. 260—262; Granma, 1982, 31 July.
58 Боливийский дневник Че Гевары, с. 29—30.
59 El diario..., р. 273.
60 Ibid., p. 274-275.
Западня
Че стремился как можно быстрее добраться до тайника, где находились спасительные лекарства и продовольствие. Когда партизаны уже были почти у цели, выяснилось, что неприятель опередил их.
«Черный день... — записывает Че в дневнике 14 августа, — ночью из последних известий узнали, что армия обнаружила тайник... Приводятся детали, не вызывающие сомнения в правдивости сообщения. Теперь я осужден страдать от астмы неопределенное время. Радио сообщает также, что найдены различные документы и фотографии. Нам нанесен самый сильный удар. Кто-то нас предал. Кто? Пока это неизвестно».
17 августа радио сообщило, что армия обнаружила четыре тайника в районе главного лагеря1. Теперь все запасы партизан оказались в руках врагов. Положение отряда и перспективы дальнейшей борьбы резко ухудшились.
«Все получилось скверно»,—так начинается дневниковая запись Че от 26 августа. В этот день он потерял над собой контроль и ударил Антонио, преждевременным выстрелом обнаружившего партизанскую засаду.
«День проходит в отчаянных поисках выхода, результаты которых пока не ясны», — так начинается запись следующего дня.
«День сумрачный и несколько мучительный», — начало записи от 28 августа.
«День тяжелый и весьма мучительный» 2, — записывает Че 29 августа.
Запись от 30 августа: «Положение становилось невыносимым — люди падали в обморок, Мигель и Дарио пили мочу, то же делал и Чино, с печальными последствиями — расстройством желудка и судорогами. Урбано, Бенигно и Хулио спустились на дно ущелья и там нашли воду. Мне сказали, что мулы не могут спуститься, и я решил остаться с Ньято, но Инти принес нам воды, и мы остались втроем есть кобылу. Рация осталась в ущелье, и мы не смогли послушать новости» 3.
Этот месяц стал и наименее удачным в отношении военных действий. В единственной стычке с противником партизаны ранили только одного солдата. Результаты действий за месяц и оценка положения сделаны Че, как всегда, с поразительной четкостью и правдивостью:
«Это был, безусловно, самый тяжелый месяц, который мы пережили с того момента, как начали вооруженные действия. Обнаружение армией всех наших тайников с документами и медикаментами явилось для нас очень тяжелым ударом, особенно с психологической точки зрения. Потеря двух бойцов и последовавшие за этим трудные периоды, во время которых мы держались только за счет конины, деморализовали людей. Дело дошло до того, что Камба ставит вопрос об уходе из отряда... Отрицательно сказывается на моральном духе бойцов и отсутствие контактов с Хоакином, а также тот факт, что пленные из его отряда выдали армии все, что знали. Моя болезнь также посеяла среди многих неуверенность, и все это сказалось на единственном нашем бое, в котором мы могли нанести армии серьезные потери, но только ранили одного солдата. С другой стороны, трудные переходы по горам без воды выявили некоторые отрицательные человеческие черты у бойцов.
Наиболее важные характеристики:
1) Мы по-прежнему лишены каких бы то ни было контактов и не имеем надежды установить их в ближайшем будущем;
2) Крестьяне по-прежнему не присоединяются к нам — это естественно, принимая во внимание тот факт, что в последнее время мы мало встречались с ними;
3) В отряде наблюдается упадок духа, но, надеюсь, это временное явление;
4) Армия не действует более эффективно и напористо.
Мы переживаем момент упадка нашего боевого духа. Легенда о партизанах также тускнеет. Наиболее важные задачи — те же, что и в прошлом месяце: восстановить контакты, увеличить свои ряды за счет новых бойцов, обеспечить себя лекарствами и оружием.
Надо указать, что Инти и Коко все более проявляют себя как твердые и боевые революционные кадры» 4.
Когда Че писал эти строчки, в нескольких десятках километров от его отряда, недалеко от главного лагеря, на роке Рио-Гранде, Хоакин и его бойцы вели последний бой с окружившими их солдатами.
После того как Че с группой партизан отправился в рейд, Хоакин и его люди кружили в районе главного лагеря в ожидании своего командира. Положение группы Хоакина оказалось не из легких. Напомним, что в ней были боль-вые. Боливиец Серапио находился в тяжелом состоянии. Другой проблемой являлись четыре боливийца: Пако, Пепе, Чинголо и Эусебио, которых Че лишил звания партизан, — они могли в любой момент дезертировать.
Боливийские власти разработали план окружения и ликвидации группы Хоакина. В честь дочери генерала Баррьентоса плану было дано кодовое название «Синтия». Кроме войск под командованием полковников Л. Роке Терана и X. Сентено Анайи преследование отряда Хоакина и его людей было поручено войскам четвертой и восьмой дивпзпй и авиации.
23 мая дезертирует боливиец Пепе: сдавшись в плен, он рассказывает противнику все, что знает о партизанах, однако это не спасает его от смерти. В перестрелке с солдатами гибнут кубинец Маркос (майор Антонио Сачес Диас (Пинарес), участник партизанского движения на Кубе, родился в бедной крестьянской семье в 1927 г., член ЦК КПК5) и боливиец Виктор (Касильдо Кондори Варгас). При новой стычке с войсками дезертируют и переходят к противнику боливийцы Эусебио и Чинголо. Предатели сообщают властям месторасположение тайников, подробно информируют о состоянии бойцов отряда. Войска усиливают преследование, хотя и действуют крайне медленно и нерешительно. 9 августа в очередном столкновении с войсками, которые, пользуясь услугами проводников из местных крестьян, вновь напали на след отряда, гибнет от армейской пули 26-летний боливиец Педро (Антонио Фернандес), один из руководителей комсомола Боливии.
Теперь в группе Хоакина всего 10 человек. Они окружены со всех сторон противником, у них нет еды, нет лекарств. Но сдаваться партизаны не намерены. Они все еще надеются соединиться с отрядом Че.
30 августа отряд Хоакина вышел к реке Рио-Гранде в том месте, где стояла хижина крестьянина Онорато Рохаса, которого Че еще во время тренировочного похода партизан интуитивно назвал «потенциально опасным». Тем не менее партизаны Хоакина были вынуждены прибегнуть к услугам Рохаса.
Обремененный большой семьей (у него было восемь детей), Рохас жил в нищете, как и подавляющее большинство крестьян этой зоны. В 1963 г. за «незаконный» убой быка местного помещика (чтобы накормить детей) он просидел 6 месяцев в тюрьме. Казалось, у него не имелось никаких оснований для любви к властям, и он действительно поначалу по поручению партизан покупал и доставлял им продукты, одежду и лекарства в городке Вальегранде. В июне 1967 г. его и еще несколько десятков крестьян арестовали. Специальная команда по борьбе с партизанами подвергла в Вальегранде арестованных допросу и пыткам. Особенно досталось Рохасу: его били палками, пытали электричеством, но он, не вымолвив лишнего слова, на этот раз выстоял. Его освободили, но некоторое время спустя вновь арестовали и увезли в Санта-Крус, где его допрашивал опытный агент ЦРУ Ирвинг Росс. Он не истязает Рохаса, а предлагает помочь захватить партизан и обещает за это 3 тыс. долл., переезд с семьей в Соединенные Штаты и участок земли там. Рохас не устоял и дал согласие сотрудничать с Россом. Теперь оставалось только ждать, когда партизаны выйдут на связь с предателем.
Когда партизаны Хоакина зашли к Рохасу, тот встретил их точно долгожданных гостей: обещал достать продукты и подыскать подходящий брод через Рио-Гранде, на противоположном берегу которой партизаны, по его словам, смогут найти надежное место для укрытия.
Оставив Рохасу деньги и пообещав прийти на следующий день за продуктами, партизаны покинули его хижину. Не успели они скрыться, как Рохас послал своего 8-летнего сына известить солдат о появлении партизан.
Получив сообщение, капитан Марио Варгас, находившийся в селении Ла-Лоха, приблизительно в 13 км от хижины Рохаса, немедленно выступил во главе отряда по направлению к Рио-Гранде.
На рассвете 31 августа Варгас с отрядом достиг хижины Рохаса и велел ему, дождавшись партизан, отвести их к броду, в 1,5 км от хижины, где их будет подстерегать засада.
Вечером того же дня Хоакин и его бойцы явились к Рохасу, который, вновь разыграв радушного хозяина, накормил их, снабдил продуктами и отвел на условленное место — так называемый брод Вадо-дель-Иесо на реке Икира (или Масикури, при ее впадении в Рио-Гранде). Партизаны стали переходить реку, не приняв никаких мер предосторожности. Первым вошел в воду Браулио, предпоследней шла Таня, последним Хоакин.
Когда все уже были в воде с высоко поднятым над головой оружием, шедший впереди боливийский индеец Серапио, увидев засаду, закричал: «Назад! Здесь солдаты!» 6. Варгас и его люди открыли по партизанам ураганный огонь. Браулио, раненный, начал отстреливаться, убил солдата, но и сам был убит. Шесть других бойцов, в том числе Хоакин, Таня, Мойсес Гевара, Серапио, нашли здесь смерть. Негро (перуанский врач Хосе Реституто Кабрера Флорес) сумел скрыться в зарослях. Несколько дней спустя его поймали солдаты и тоже убили. Был убит и еще один пленный, боливиец Фредди Маймура (кличка—Эрнесто). В живых остался только Пако, получивший три пулевых ранения. Он рассказал все, что знал, и этим спас себе жизнь. Впоследствии его освободили.
После бойни солдаты стали вылавливать из воды трупы и отвезли их в Вальегранде, где похоронили в общей могиле за городом. Тело Тани нашли только неделю спустя в 3 км от места боя. Сюда на вертолете прибыл сам боливийский президент генерал Баррьентос. Труп Тани, привязав к вертолету, отправили в Вальегранде. Место ее захоронения по сей день не обнаружено 7.
Онорато Рохас получил от Баррьентоса небольшую ферму около города Санта-Крус, куда он и перебрался с семьей. В 1969 г. он был убит выстрелом в голову неизвестным лицом. Капитан Варгас, произведенный в майоры, вскоре после столь драматических событий сошел с ума.
Обстоятельства гибели отряда Хоакина были восстановлены лишь в 1971 г. корреспондентом «Пренса Латина» в Боливии, который встретился с Пако и проводником Варгаса Хосе Кордоной Толедо, а также получил возможность ознакомиться с дневником Браулио, попавшим в руки противника.
Корреспондент спросил Хосе Кордону Толедо, бедного крестьянина, отца пятерых детей, почему он помогал военным.
— Я надеялся на благодарность, — ответил Кордона. —
Хотя получил от генерала Баррьентоса только 200 песо. Он пригласил меня в Ла-Пас, обещал подарить ферму. Я поехал, пробыл в столице месяц, израсходовал 700 песо, но, так и не встретившись с президентом, ни с чем вернулся
обратно.
— Вы знали, за что сражаются партизаны?
— Военные нам говорили, что партизаны хотят коммунизма, а при коммунизме, как нам объясняли военные, все становятся слугами государства, всех одевают в одинаковую одежду, семьи разрушаются. Нам говорили, что партизаны насилуют женщин, занимаются разбоем, убивают всех, кто не служит им, а главное, нас убеждали, что они прибыли превратить нас в рабов. А я люблю свободу8.. .
На следующий день после гибели отряда Хоакина, 1 сентября вечером, к хижине Рохаса вышли Че и его бойцы. Хижина была пуста. Ничего подозрительного ни в лачуге, ни за ее пределами партизаны не обнаружили. Найдя в доме Рохаса еду, они приготовили нехитрый ужин, подкрепились и двинулись дальше. На следующий день Че и его бойцы встретили поблизости крестьян, но никто из них ни словом не обмолвился о гибели группы Хоакина и причастности к этому Рохаса.
Поймав «Голос Америки», Че услышал, что в районе Камири был разгромлен отряд в составе 10 человек во главе с кубинцем Хоакином. Однако это сообщение показалось Че недостойным доверия 9. Он не хотел верить, что вся группа Хоакина потеряна, и только в самом конце сентября, когда боливийские радиостанции сообщили подробности гибели группы, в том числе и о смерти Тани, он понял, что это правда, и все же выразил надежду, что «не все погибли и что где-то бродит небольшая группа партизан, оставшихся в живых и избегающих столкновения с армией. Возможно, что сообщение о гибели всех бойцов той группы лживо или по крайней мере преувеличено» 10.
Судя по августовским записям в дневнике, Че чувствовал себя прескверно: его одолевали астма и постоянное расстройство желудка. Но, поев горячей пищи в доме Рохаса он вновь почувствовал прилив сил и бодрости 11. В отличие от предыдущего месяца в сентябре он только три раза жалуется в дневнике на состояние своего здоровья.
В сентябре отряд Че продвигается по более населенной зоне, часто натыкаясь на крестьянские хижины и возделанные поля. Это, с одной стороны, дает партизанам возможность пополнять запас продовольствия, утолять жажду, с другой же — контакты с крестьянами становятся очень опасными. Последние не только не помогают партизанам, но и сотрудничают с армией. Че на этот счет не питает уже никаких иллюзий. В сентябрьском анализе он с присущей ему искренностью запишет, что «крестьянская масса ни в чем ... не помогает, крестьяне становятся предателями» 12.
Но если Че в сентябре, как бы обретя второе дыхание, редко жалуется на состояние здоровья, то некоторые его сподвижники один за другим сдают. Девять месяцев нечеловеческих усилий измотали многих физически и духовно. 12 сентября Че записывает, что Антонио ведет себя как помешанный... Отказался выполнить приказ Чапако. 16 сентября — крупная ссора между Аптонио и Чапако. Эустакио обвинил Ньято в том, что он объедает товарищей, Хулио заподозрил больного врача в симуляции. 18 сентября Бенигно не выполнил приказ. Че его обругал, Бенигно разрыдался.
И все же Че записывает в месячном анализе: «Моральный дух большинства оставшихся у меня людей довольно высок» 13.
Чтобы дать возможность бойцам отдохнуть хоть немного и запастись пищей, Че вынужден идти на риск и заходить в селения. Крестьяне встречают партизан с недоверием и страхом. Многие отказываются продать им продовольствие. Бойцы пытаются вести политические беседы с населением, но тщетно. 22 сентября партизаны вошли в селение Альто-Секо. Здесь в 50 убогих хижинах ютились крестьяне — индейцы кечуа. Повстанцы устроили в школе митинг. Перед молчаливыми крестьянами, настороженно, но внимательно слушавшими чужаков, выступил Инти, затем Че. Инти говорил о тяжелой доле индейцев, об эксплуататорах помещиках, о продажных чиновниках, о том, что партизаны борются за лучшую долю крестьян. Че напомнил своим слушателям, в какой нищете они живут. «Увидите, — сказал он, — что после нашего посещения власти впервые вспомнят и о вас. Они пообещают вам построить больницу или еще что-нибудь. Но это обещание будет вызвано единственно тем, что мы действуем в этих местах, но если оно будет выполнено, то вы почувствуете, хоть и не прямым образом, какую пользу принесло вам наше партизанское движение» 14.
26 сентября отряд занял селение Игерас, покидая его, наткнулись на засаду. Короткий бой имел чуть ли не катастрофический исход: Коко, Мигель и Хулио убиты, Бенигно и Паблито ранены, боливийцы Камба и Леон пропали15.
Вся окрестная зона контролируется войсками; по всем дорогам наблюдается передвижение армейских частей. 28 сентября Че записывает в дневнике: «День кошмаров. Нам даже казалось, что это наш последний день» 16. Вокруг — солдаты. Любая стычка с ними грозит партизанам гибелью. Военные сводки, переданные по радио, сообщают, что Че окружен и в ближайшее время ожидается ликвидация его отряда.
30 сентября Че отмечает в месячном анализе: «Месяц этот напоминает по своим чертам предыдущий, но сейчас армия явно показывает большую эффективность в своих действиях...
Наиболее важная задача — уйти отсюда и искать более благоприятные зоны. Кроме того, надо наладить контакты, хоть весь наш аппарат в Ла-Пасе разрушен и там нам также нанесли тяжелые удары» 17.
Первый день октября прошел спокойно. Утром партизаны добрались до редкого лесочка, где разбилп лагерь» выставив у подходов к нему сторожевые посты. Партизаны по-прежнему оставались свидетелями активного передвижения солдат. Только поздно ночью бойцы Че раздобыли воды и смогли поесть. На следующий день они спустились в соседнее ущелье, надеясь там заночевать, но заблудился Ньято. Решили вернуться и поискать его. В результате всю ночь бодрствовали, не разжигая огня и страдая от жажды.
3 октября партизаны смогли приготовить пищу, после чего вновь пустились в путь. Радио сообщило, что Камба и Леон взяты в плен. Че записывает в дневнике: «Оба дали обильную информацию о Фернандо (последний псевдоним Че. —И. Г.), его болезни и всем остальном, не говоря уж о том, что они сказали такое, о чем официально не сообщается»18
Следующие три дня партизаны продолжали двигаться из одного ущелья в другое, избегая встреч с крестьянами и военными патрулями, время от времени попадавшими в поле их зрения. 7 октября партизаны вошли в каньон Кебрада де Юро. Че пишет в этот день в дневнике:
«Одиннадцать месяцев со Дня нашего появления в Ньянкауасу исполнилось без всяких осложнений, почти идиллически. Все было тихо до полпервого, когда в ущелье, в котором мы разбили лагерь, появилась старуха, пасшая своих коз. Нам пришлось задержать ее. Она ничего внятного о солдатах не сказала, отвечая на все наши вопросы, что ни о чем не знает, что она уже давно в этих местах не появлялась. Она смогла рассказать нам только про дороги. Из ее слов явствует, что мы находимся примерно в одной лиге 19 от Игераса и Хагуэя и в двух лигах от Пукары. В полшестого Инти, Анисето и Паблито отправились в хижину к старухе, у которой одна дочь психически больная, а другая почти карлица. Старухе дали 50 песо и сказали, чтобы она никому ни слова о нас не говорила. Но мы мало надеемся на то, что она сдержит свое обещание. В пять часов мы вышли в путь. Луна еле светила, и переход был очень утомительным. Мы оставили много следов, идя по каньону, в котором не было домов, но были посевы картофеля. Их поливают водой из канав, отходящих от ручья рядом с которым мы располагались до этого. В два часа ночи мы решили отдохнуть, но потом сочли бессмысленным продолжать наш путь. При ночных переходах Чино (страдавший сильной близорукостью. — И. Г.) превращается в настоящую обузу.
Армия передала странное сообщение о том, что в Серрано расположились 250 солдат, преграждающих путь окруженным 37 партизанам, и что мы находимся между реками Асеро и Оро...» 20
На этой записи, которая была сделана между 2 и 4 часами утра 8 октября, обрывается Боливийский дневник Че
Гевары.
Что произошло дальше, мы знаем со слов Инти Передо и Бенигно (Аларкон). Их версии несколько отличаются одна от другой. Вот как об этих событиях рассказывал Инти. В 4 часа утра 17 бойцов отряда Че после двухчасового отдыха вновь пустились в путь. Вдруг в авангарде заметили какой-то свет. Похоже было, что кто-то ходит, освещая себе дорогу электрическим фонарем. Стали наблюдать, но свет исчез. Решили, что им показалось, и возобновили марш. Впоследствии оказалось, что это ходил местный крестьянин, привлеченный, по-видимому, голосами партизан. Он их заметил и немедленно донес солдатам в надежде получить крупную денежную награду, обещанную за информацию об отряде Че. Еще до него солдатам сообщила о движении партизан крестьянка, которую они встретили накануне.
С рассветом партизаны увидели, что каньон покрыт лишь низким кустарником, а его склоны — редкими деревьями.
Че понял, в каком опасном положении оказался отряд, и поспешил послать нескольких бойцов вперед по каньону, а также на холмы справа и слева разведать обстановку. Вскоре с правого фланга сообщили, что каньон окружен войсками. Че не знал, известно ли о присутствии здесь партизан войскам, или они пока что действуют вслепую. Поэтому он приказал своим бойцам замаскироваться и никоим образом не выдавать себя, надеясь, что с наступлением темноты отряду удастся прорвать окружение.
Где-то в полдень солдаты открыли по партизанам ураганный огонь из винтовок, пулеметов и гранатометов. Стрельба продолжалась до сумерек. Что происходило внизу в каньоне, сверху не было видно. Около семи часов вечера, когда утихла стрельба, бойцы, находившиеся на флангах, выждав немного, спустились в каньон в надежде встретить там Че. Но ни Че, ни других товарищей они не обнаружили. Решив, что Че отступил в условное место встречи, они направились туда. На дороге Инти обнаружил измятую алюминиевую тарелку, которой обычно пользовался Че, и разбросанную еду, в частности рассыпанную муку, что особенно заставило его насторожиться, так как Че ни при каких обстоятельствах не разрешал бросать пищу. Среди следов, которые вели к условленному месту встречи, бойцы легко различили следы Че, который в отличие от своих товарищей носил сшитые из сыромятной кожи мокасины. Поэтому они все еще рассчитывали на встречу с ним. Но в условленном месте ни Че, ни его спутников не оказалось. Инти и находившиеся с ним бойцы обеспокоились. Они продолжали идти по следам Че, которые привели их в Ла-Игеру. Они устроили короткий привал в кустах, неподалеку от сельской школы, не подозревая, что в это самое время в одной из комнат школы в руках неприятеля находился раненый Че.
Более подробно описал последнее сражение Че Бенигно, один из немногих уцелевших бойцов интернационального отряда, действовавшего в Боливии:
«... в 6 часов утра мы подошли к месту, где сходились три ущелья. Это на северо-востоке Боливии. Тогда мы не знали, как они называются. Да и сегодня известно название только одного ив них. Оно навсегда вошло в историю человечества, потому что здесь дал свой последний бой Эрнесто Гевара де ла Серна, скромный человек, чье имя стояло на бумажных деньгах Кубы... человек, ставший легендарным олицетворением отваги, мужества, революционной стойкости. Это имя знали даже неграмотные крестьяне горных районов Кубы, где он прошел революционной поступью» с призывами к освободительной войне и возгласами победы. ..
Итак, мы двигались по ущелью. Я — впереди отряда,. в головном охранении. За мной — Паблито. Раздалась команда остановиться, и я увидел, что Че подходит к нам
— Как ты чувствуешь себя, Бени? — спросил он меня
— Нормально, хорошо себя чувствую.
— Хорошо или не очень?
— Нет, хорошо, хорошо.
Почему он спросил меня об этом?
Дело в том, что как-то раз, когда раздалась команда остановиться, я от неожиданности как стоял, так п сел — прямо в лужу с ледяной водой, доходившей мне выше колен. Поэтому-то Че, правда несколько иронично, и справился о моем здоровье. С чего это вдруг человеку садиться в лужу? Но Че знал (это записано в «Дневнике»), что после ранения, полученного в бою 26 числа, я потерял много крови. Лекарств не было. Мне в рану вылили содержимое единственной ампулы пенициллина — вот и все лечение. Это помогло ненадолго, и если бы не креолин... Когда нужно было преодолевать препятствия на этой адской земле, первыми шли на самых трудных участках Инти и Урбано. Они бросали веревку, меня привязывали и тянули вверх, потому что правая рука у меня бездействовала, а в левой я держал винтовку и транзистор Коко — оставшаяся о нем память.
Че смотрит на меня: кажется, я не так уж плохо выгляжу, несмотря на рану, — и говорит:
— Ты можешь идти в разведку?
— Конечно, могу, Фернандо, — отвечаю я.
— Послушай, Бени, — говорит Че, — ты должен провести разведку по всему фронту и постараться определить расположение противника. Нам надо знать самое слабое место в их рядах и постараться ночью вырваться из окружения. Мы должны прорваться любой ценой, сделать это надо ночью, но сначала необходимо хорошенько изучить расположение их войск и определить наименее укрепленный участок, на котором мы и будем действовать. Понимаешь?
— Понимаю, Фернандо.
— Обстановка становится все более критической, и мы должны уйти отсюда во что бы то ни стало. С тобой пойдет Пачо.
— Хорошо.
— Это не все. Может быть, стоит послать еще кого-нибудь?
— Да, было бы неплохо.
— Кому, по-твоему, можно поручить обследовать этот район?
— Паблито и Урбано.
— Хорошо, но им нужны напарники. С Урбано пойдет Ньято, а с Паблито...
— А, черт! — восклицаю я. — У Паблито же сломана нога...
— Действительно, — говорит Фернандо. — Тогда вместо Паблито пойдет Анисето и с ним Дарио.
За прошедшие месяцы Че хорошо изучил людей, которых не знал раньше.
Поэтому он назвал Анисето, проявившего себя хорошим разведчиком. Дарио из-за своих ребяческих выходок, с которыми нам еще предстоит столкнуться, не вызывал полного доверия, но это был тот случай, когда могла пригодиться его недюжинная физическая сила — ведь разведчик
должен быть физически выносливым, ловким, должен обладать быстрой реакцией.
Че послал за выделенными товарищами. Мы собрались, и он объяснил нашу задачу. В разведку ушли тремя парами. Мы с Пачо отправились в правое ущелье, Анисето и Дарио — в среднее, а Урбано и Ньято — в левое.
Че вернулся к оставшейся группе. Их было десять, он — одиннадцатый. На перекрестке трех ущелий он решил сделать привал. Мы с Пачо прошли метров пятьсот, как вдруг вдали, на верху склона, увидели очертания человеческой фигуры. Было еще очень рано. Поэтому сначала, увидев, что какой-то человек встал и пошел к вершине горы, мы решили, что это крестьянин, направляющийся в Пукара,
ближайшую деревню. Мало-помалу вся гора заполнилась
людьми. Мы плохо различали их в утренних сумерках, но и так было ясно, что все они не могут быть крестьянами, идущими в Пукара.
Солнце начало всходить. Солдаты, сидевшие в засаде, замерзли, поэтому теперь искали освещенные солнцем участки, чтобы погреться в его первых лучах.
Это была целая колонна солдат. Они расположились полукругом на вершине склона. Удачно расположились, ничего не скажешь. Видно, их командиры знают, что делают.
Так, спрятавшись в кустарнике среди камней, мы с Пачо просидели около часа, наблюдая за противником и стараясь найти хоть малейшую брешь в их расположении, но напрасно. Здесь прорваться невозможно.
Из нашего укрытия были хорошо видны два других ущелья, куда ушли Урбано, Ньято, Анисето и Дарио. Мы внимательно осмотрели их, чтобы доложить Че.
Мы вернулись приблизительно через час с сообщением, что, во-первых, вся местность оцеплена солдатами; во-вторых, ущелье, которое мы обследовали, резко углубляется, спуски сложные, склоны крутые, в конце ущелья — высохший водопад. Наверху находится ранчо, но людей не видно, солдат тоже. Центральное и левое ущелья тесно сходятся. Вся вершина занята правительственными войсками.
Че немедленно посылает связных к двум разведгруппам с приказом вернуться. Через некоторое время мы снова собираемся вместе, все семнадцать. Че предлагает спрятаться где-нибудь и спокойно дождаться ночи, когда можно будет попытаться прорвать окружение.
Оставаться дольше в этом месте означало, что рано или поздно враг обнаружит нас.
Другого выхода нет, поэтому ночью надо выходить из окружения. Это приказ Че.
Днем решаем отсидеться в самом глубоком ущелье Юро, которое обследовали мы с Пачо.
На месте слияния ущелий Че организовал засаду из четырех человек: Антонио, Пачо, Артуро и Вилли. Мы расположились в ущелье Юро метрах в 50 от них. В 8 часов утра Че приказывает мне подняться по правому склону, спрятаться там и в течение дня вести наблюдение за перемещениями противника. На этом склоне росло единственное на всю местность дерево, правда засохшее, но с пышной кроной. Лучшего места для наблюдательного пункта не придумаешь. Со мной идут Инти и Дарио.
Это дерево росло почти на верху склона, метрах в 15— 20 от того места, где расположился Че с основными силами. Какое из кубинских деревьев оно напоминает? Пожалуй, хагуэй... да, именно хагуэй. Его ствол был ненамного шире человека, поэтому для того, чтобы спрятаться всем троим, мы делали так: пока один вел наблюдение, двое других сидели, прислонившись к дереву, скрючившись, буквально между ног наблюдающего.
Несколько дней мы почти не спали, поэтому дежурили по очереди, чтобы хоть немного вздремнуть. Мы — это Инти и я, потому что нельзя было доверить наблюдение такому безответственному парню, как Дарио. Если бы ему вдруг захотелось покурить, то ему ничего не стоило бы пойти стрельнуть сигарет у солдат и, как будто это так и надо, заодно сообщить им, что хочет преподнести сюрприз своим ребятам и угостить их, когда проснутся, сигаретами. От Дарио можно было ждать любой глупости!
Но так как он всегда шел — или хотел идти — в строю рядом со мной, Че и послал его вместе со мной на задание. Поэтому мы с Инти не доверяли ему наблюдение.
Я дежурил на наблюдательном пункте, как вдруг заметил странное перемещение в лагере противника. До этого солдаты были заняты оборудованием лагеря. Теперь же они осторожно двигались по направлению к нам.
Я тотчас же в полный голос сообщил об этом Че. Солдаты были еще на таком расстоянии, что не могли слышать нас, а Че, как я говорил, находился метрах в 15 от нас. Он спросил, в каком направлении они перемещаются, и я ответил, что они со всех сторон двигаются к нам.
Это сообщение не встревожило Че. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Мы знали, что он умеет сохранять спокойствие даже в самые критические моменты.
Я прочитал в глазах Че немой вопрос и высказал предположение, что противник, должно быть, заметил Анисето и Дарио, когда они ходили в разведку.
Я видел, как они чуть не столкнулись с солдатами. Позднее мы узнали, что нас видел и выдал войскам сын алькальда деревни Ла-Игера (помните, запись в «Дневнике» Че о том, что мы здорово наследили в ущелье, где были крестьянские посадки картофеля?). Че приказал внимательно следить за продвижением противника. Когда солдаты приблизились на расстояние 300 метров, я снова сообщил:
«Они подходят, Фернандо». Он знаком показал, чтобы я продолжал наблюдать. Я неподвижно следил за тем, как противник заходит справа, окружая нас. Около 11, стараясь говорить как можно тише, я передал Че, что солдаты уже находятся метрах в 100 и теперь могут меня услышать.
Я не мог пойти к Че сам или послать с донесением кого-то из товарищей: стоило выйти из-за дерева, как мы оказывались на виду у противника.
Никогда не забуду, как росло наше напряжение. Наше состояние легко было понять. Мы видели, как цепи солдат с убийственной медлительностью, естественной для людей, прекрасно осведомленных о нашем расположении и понимающих, что столкновение неизбежно, приближаются к нам. А мы занимаем позицию, во всех отношениях невыгодную для ведения боя.
Соотношение сил просто чудовищное: приблизительно 3 тыс. солдат против 17 человек, из которых Помбо, Пачо и я ранены; у Паблито сломана нога; Чино, Эустакио и еще двое боливийцев, врач и сам Че больны. Все, ну решительно все против нас. Мы уже едва осмеливаемся дышать.
Я смотрю на Че и вижу, что, несмотря ни на что, он совершенно спокоен. Он отдает мне приказ — последний приказ, и вижу я его тоже в последний раз. На его лице не заметно ни тени волнения. Он говорит обычным голосом, с расстановкой, необычайно спокойно. По крайней мере мне так показалось тогда, в те незабываемые минуты. Он сказал, что все в порядке, что я должен любой ценой удержаться на своей позиции и первым не стрелять, отвечать только на огонь противника. Но и в этом случае следует учитывать, стреляют ли они вслепую, прочесывая местность, или действительно обнаружили нас. Если стреляют вслепую, то не отвечать, чтобы не обнаружить себя.
Че приказал во что бы то ни стало удержать занимаемую нами позицию, так как отходить удобнее по правому ущелью, используя преимущества его рельефа.
Я знал, что Че спокоен: опытный партизан никогда не думает о смерти. Думать о смерти — значит думать о поражении, а партизан не имеет права думать о поражении.
Ни в Сьерре, ни в Лас-Вильясе, ни в одном бою мне ни разу не приходила в голову мысль о том, что меня убьют. Наоборот, я всегда знал, что убивать буду я. Буду стрелять и уничтожать врага.
В те минуты я думал о том, что рядом с Че я был всего лишь учеником. И не только я, все мы считали себя его учениками. Сам главнокомандующий Фидель назвал Че непревзойденным мастером ведения партизанской войны.
И вот теперь Че, спокойный, как никогда, отдает мне последние приказы и прикидывает, где лучше всего прорвать окружение, да так, чтобы нанести противнику ощутимые потери (в своем «Дневнике» Че отметил, что, кроме боя 26 сентября, мы всегда наносили противнику большие потери) и отойти на более выгодные боевые позиции. Еще никогда мы не были в столь безвыходном положении. Принято считать, что бой начался в час дня. Мы с Инти, следя за временем перемещения противника, то и дело посматривали на часы. Последний раз я взглянул на них, когда стрелки показывали 11.30 утра. Именно в этот момент я услышал, как солдаты закричали: «Они в этом ущелье!»
Мы спрятались за дерево: я стоял впереди, Инти прислонился к дереву, а Дарио устроился между ног, моих и Инти. Мы приготовились к бою. Земля вдруг задрожала, как будто тысячи разъяренных диких зверей сорвались с места и несутся на нас. Солдаты открыли плотный огонь по тому месту, где находился Че с товарищами.
Рвущиеся гранаты, оглушительный треск пулеметов, несмолкаемый грохот ружейных залпов и минометных выстрелов — вся эта лавина смерти обрушилась на то место, где мы оставили Че, метрах в 25—30 от нас. Вдруг какой-то солдат крикнул: «Одного убили!» Я обернулся и увидел, что это Анисето.
Я приставляю карабин М-2 к левому плечу (вы помните, что правое—раненое, но я хорошо стреляю с обеих рук) и беру на прицел капитана, командующего силами противника. Надо выполнять приказ Че, раз они обнаружили отряд. И убили Анисето...
Стреляю и убиваю капитана. Он падает перед своими солдатами, что вызывает их откровенное удивление, так как со дна ущелья, по которому они стреляли, трудно вести прицельный огонь.
Я и дальше придерживаюсь этой тактики: замечаю, кто принимает командование вместо капитана, убиваю его, и это вносит замешательство — потеряв командира, солдаты начинают стрелять беспорядочно.
Выстрел за выстрелом я расстрелял все 30 патронов магазина и 3, которые нашел в карманах. У Дарио и Инти были тяжелые винтовки „гаранд". Стрелять из них с раненым плечом, да еще из такого невыгодного положения я не мог. Кроме того, патроны „гаранда" не подходили к моему карабину.
Я старался стрелять одновременно с солдатами. Звук моего выстрела совпадал со звуками их залпов, поэтому нас не могли обнаружить, что давало нам некоторое преимущество. Я стрелял но солдатам, спускавшимся по противоположной стороне ущелья, метров с 30, т. е. они были в пределах досягаемости моих выстрелов.
Это было невероятно. Солдат за солдатом падал после моего очередного выстрела, а противник никак не мог сообразить, что стреляют с противоположного склона, а песо дна ущелья.
Что же они предприняли? Стараясь занять позиции для защиты от огня снизу, они подставили под прицел моего карабина свои тылы и тем самым облегчили мою задачу.
Убитые солдаты скатывались со склона на дно ущелья. Как всегда, я стрелял по корпусу, чтобы уж наверняка. Но два или три раза мне пришлось выстрелить вторично, потому что сначала я только ранил солдата, а раненый человек, как и зверь, становится еще более опасным. Он изо всех сил борется со смертью. Это хорошо знают охотники на тигров и других диких зверей. Поэтому надо стрелять наверняка с первого раза. Но из карабина М-2 с его маленькими пулями трудно сразу попасть. Из „гаранда" легче вести прицельный огонь, но держать винтовку одной рукой невозможно.
Бой в ущелье Юро запомнился мне как самый кровопролитный из всех партизанских боев, в которых мне приходилось участвовать как на Кубе, так и в других местах. Неравенство сил было громадным: против нас бросили пять батальонов солдат, отряды рейнджеров, которые стойко держались и продолжали драться даже раненые.
Впоследствии станет известно, как наши товарищи, навеки обессмертившие себя, во главе со своим героическим командиром дрались со свойственным им мужеством. Герои Сьерры и освободительной войны на Кубе, закаленные в десятках боев, плечом к плечу с другими бойцами, на протяжении 11 месяцев демонстрировавшими свою выдержку, сражались так, как это умеют делать только люди, борющиеся за правое дело.
Так и должен был сражаться интернациональный отряд, сформированный и руководимый Че.
Условия местности мешали нам больше, чем численное превосходство противника, не говоря уже о перенесенных лишениях, голоде, жажде, постоянном недосыпании, отсутствии белковой пищи, одежды, медикаментов для больных я раненых. В тот момент только 9 из 17 были по-настоящему боеспособны.
Как не хватало нам в тот момент группы Хоакина, таких бойцов, как майор Ппнарес, Исленьо, Мануэль Эрнандес Осорио, сам Хоакин, майор Вило Акунья! Все они были участниками десятков боев в Сьерра-Маэстре. Пинарес и Мануэль воевали в составе партизанских колонн вторжения № 2 и № 8, которые под командованием Камило и Че выполняли грандиозную по своим масштабам военную задачу, пройдя с боями всю страну с востока на запад. Каждый из них стоил сотни рейнджеров. Но рейнджеры, как я уже говорил, тоже умели воевать.
Одного за другим я выводил из строя солдат противника, но тут наш приятель Дарио выкинул очередной номер... Чувствую какое-то движение и, как это ни странно, слышу храп. Это Дарио выпал из-за дерева и на виду у противника храпит! Храпит в адской перестрелке! Кто поверит в это? Думаю, что за всю историю войн это был первый и последний случай, когда солдат в самый разгар жестокого боя заснул и, как ни в чем не бывало, мирно похрапывал.
Вот они, выходки Дарио, но, чтобы понять их, надо знать самого Дарио.
— Черт возьми, Дарио! — крикнул я ему. — Да проснись же ты, болван, тебя убьют!
В этот момент я сделал неосторожное движение и обнаружил себя. Меня заметил солдат и дал автоматную очередь. Пуля попала в один из магазинов — уже пустой, висевших у меня на поясе, и вошла в пах, но неглубоко. Это была пуля, выпущенная из карабина М-2. Так, с двумя пулями — этой и другой, полученной при ранении 26 сентября и застрявшей в шейной области, я прошагал тысячи километров по земле Боливии, и извлекли их только здесь, на Кубе. Все это время мы были неразлучными спутниками.
Не знаю, что подумал солдат, стрелявший в меня; возможно, он стрелял наугад, но, так как Дарио тотчас проснулся и мы опять спрятались за дерево, противник, вероятно, по-прежнему был уверен, что стреляли со дна ущелья. Этот тип, очевидно, ничего не сказал своим, и больше в меня не стреляли.
Зато стрелял я, причем метко. К пяти часам вечера я израсходовал 22 патрона и вывел из строя 14 солдат, 8 убитыми (как мы узнали позднее) и 6 тяжело раненными, некоторые из них потом умерли.
В это время офицер, командовавший солдатами (они обращались к нему «мой лейтенант, мой лейтенант»), безуспешно пытался связаться с вышестоящим начальством, а именно с полковником Сентено Анайей. Лейтенант так кричал в аппарат, что мы услышали имя полковника.
Он просил разрешения оставить занимаемую позицию, так как, по его словам, кругом партизаны и он несет большие потери. Где-то между 17.30 и 18.00 лейтенант получил наконец приказ отступать и так поспешно убрался, что даже не удосужился вынести со дна ущелья убитых и раненных мною солдат, бросив их умирать.
Когда мы увидели, что противник отступает, нас захлестнула безудержная радость. Я гордился тем, что выполнил приказ, и в тот момент чувствовал себя самым удачливым человеком на земле. Мне удалось, думал я, обратить противника в бегство. Теперь Че и другие товарищи смогут выбраться из ущелья. Я даже надеялся, что Анисето жив, ранен, но жив. Я и представить не мог ту грустную картину, которая через некоторое время открылась перед нашими глазами.
«Черт возьми, все мои хитрости, все, чему учил меня Че, не пропало даром—мы их победили!»—думал я, переполненный гордостью.
Да, со мной был Инти, опытный партизан, но с занятой нами перед началом боя позиции только я, поскольку был выше Инти, мог стрелять почти без промаха. Не скрою, в тот момент я чувствовал себя самым сильным человеком.
Мы прорвали кольцо окружения, как того хотел Че.
«Идемте, идемте к Че»,—сказал я Инти и Дарио. И втроем мы стали быстро спускаться, чтобы сообщить эту новость. Мы представляли, как все обрадуются...
Но вместо радости встречи нам пришлось пережить самое жестокое потрясение.
На дне ущелья лежали изуродованные до неузнаваемости тела наших дорогих товарищей Антонио, Пачо, Артуро и Анисето. Ни Че, ни других товарищей не было. Что с ними случилось? Мы стояли с опущенными головами, глядя на печальную картину, раздавленные собственным бессилием. Все было напрасно. Теперь я все видел и ощущал иначе. Я чувствовал себя самым одиноким и несчастным человеком в мире. Более одиноким, чем окружавшие нас камни. Более несчастным, чем Антонио, капитан Оло Пантоха, мой друг с первых дней борьбы в Сьерра-Маэстре, впоследствии боец колонны вторжения № 8, которой командовал Че. Он по крайней мере погиб в бою, а я остался жив, и теперь сердце мое обливалось кровью. Я чувствовал себя как загнанная лошадь, которая вот-вот упадет.
Я никак не мог прийти в себя, подавить боль и растерянность, вызванные гибелью четырех товарищей и исчезновением остальных. Вдруг слышу, кто-то стонет. Бегу туда, откуда доносится стон. Может быть, это наши и их еще можно спасти...
И что же вижу? Это раненные мною солдаты. Они лежали в нескольких метрах от наших товарищей. Первое, что мне приходит в голову, — отомстить. Отомстить за друзей. Перестрелять их... Но я не смог. Этого не понять тем, кто воюет не за свой народ, а за деньги или просто из желания убивать. Я не смог, я пожалел их.
Некоторые были так же молоды, как Артуро и Паблито, кубинец и боливиец, самые молодые в нашей Освободительной армии. Как все умирающие на войне, раненые просили пить. Они уже и так пострадали от меня: одни — убиты, другие — раненые. И я дал им напиться из фляги.
А что сделали их офицеры, их товарищи?
Бросили умирать, не оказав медицинской помощи, хотя у них были хорошие врачи, инструменты, необходимые медикаменты. При виде одного умиравшего, совсем молодого солдата, я, позабыв о погибших товарищах, был искренне возмущен офицерским сбродом, командовавшим этими ребятами. Могли же вывезти раненых на вертолетах... Теперь они умирают здесь, брошенные. А их офицеры бежали, как крысы, в казармы, подальше от опасности.
Еще никогда я так не презирал американский империализм и их так называемых советников, обучающих искусству убивать солдат и офицеров марионеточных правительств по всему миру. Им дела нет до своих убитых и раненых.
И тут я вспомнил, как под градом пуль я нес раненого Коко. Одна пуля пробила его рюкзак, прошла навылет грудь с правой стороны (эта рана оказалась для Коко смертельной) и застряла у меня в спине. Моя одежда пропиталась кровью, нашей кровью — его и моей. А когда-то мы вместе мечтали о свободной Америке, независимой хозяйке своей судьбы.
Здесь, на поле боя, мы еще раз доказали, что воюем не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы люди могли жить. Все люди. Если бы мы хоть что-нибудь понимали в медицине, мы бы оказали им первую помощь, постарались бы спасти... Вот в чем отличие революционного солдата от солдата-наемника. Так нас застали Помбо, Урбано и Ньято. Они появились из другого ущелья, куда их посылал Фернандо. Я сразу спросил их, что с Че.
— Не знаем, — ответили они, — думали, что он здесь, с вами... От отчаяния я потерял всякое самообладание. Рассвирепев, я кричал на них. Как это они не знают, где Че и другие? Раз уж они оставались с Че, то должны знать, где он, где остальная группа. Правда, я быстро спохватился, понял по их грустным лицам, что наговорил лишнего. Я был не прав. Они не могли знать, где наши товарищи, потому что, выполняя приказ, защищали другую позицию.
Мы вспомнили, что на случай, если рассеемся во время боя, Че дал нам два места встречи. Вшестером мы отправились к первому. Мы добрались туда только в десятом часу вечера. Было условлено, что первый, кто придет, должен ждать до девяти. Если больше никто не появится к этому времени — двигаться дальше, ко второму месту встречи.
Обессилевшие и измученные неизвестностью, мы отправились туда. Мы совершили большую ошибку, не захватив с собой спичек и зажигалки, чтобы можно было легче найти следы. Наконец мы их нашли, характерные следы, оставляемые абарками, обувью из сыромятной кожи. Именно такие, из шкуры козленка, сделал Ньято для Че, когда у того развалились ботинки.
У нас снова появилась надежда, мы несколько приободрились. Значит, Че где-то здесь, рядом. Он прождал до девяти и пошел дальше, как было условлено, к апельсиновой плантации, расположенной на берегах реки Санта-Элена. По пути нам попался вещевой мешок Че, разорванный, а вещи валялись рядом, разбросанные. Сначала мы решили, что Че, сам раненый, нес на себе кого-то, поэтому бросил рюкзак, чтобы тот, кто пойдет следом, подобрал его.
Но нас взяло сомнение — почему разбросаны вещи? Если бы мешок оставил сам Че, он был бы цел, а вещи не валялись бы. Напрашивалось другое предположение: должно быть, солдаты, прошедшие раньше нас, перетрясли мешок». ища, чем бы поживиться пли какие-нибудь секретные документы, представлявшие интерес для высшего командования.
Однако предчувствие, в котором мы не хотели признаться друг другу, настойчиво подсказывало, что произошло нечто ужасное, жестокое, чудовищно непоправимое для всех нас. Зная, что Че с товарищами прорывался из окружения в районе ущелья Юро, я предложил свернуть направо. Здесь мы могли пробраться через позиции противника, не подвергая себя большой опасности. Предложение было принято.
Второе место встречи... называлось Наранхаль. Там действительно была апельсиновая плантация, поэтому оно так и называлось. Мне очень хотелось добраться туда. Я мысленно представил, как Че переправляется через Рио-Гранде. Кто знает, может быть, он ранен или несет раненого и нуждается в нашей помощи. А может быть, у него опять приступ астмы. В последнее время она сильно мучила его, а лекарств уже не было.
Мы идем молча. Думаю, что моих товарищей терзает тот же вопрос, что и меня. Идти очень трудно. Местность такая пересеченная, что за оставшуюся часть ночи мы проходим километра четыре. С началом нового дня мы подошли к какой-то деревне. Партизан в сельве становится похожим на зверя, он приспосабливается к образу жизни лесных обитателей, ведет себя, как они. В ту ночь я походил на раненую пуму или тигра, старающихся затаиться, раствориться в темноте, чтобы выжить. 9 октября.
На рассвете мы подошли к деревне Ла-Игера. До нее метров 400. Мы быстро спрятались в зарослях кустарника, как прячутся в свои норы звери. Но наше убежище было не очень надежным.
Мы стали наблюдать за тем, что происходило в деревне. Здесь было много военных, а это означало, что в деревне размещается штаб противника. Это предположение подтвердилось, когда над нами пролетели вертолеты и сели в Ла-Игере.
Мы считали, что Че уже в Наранхале, ждет нас... Нам и в голову не могло прийти, что он арестован и теперь находится в этой самой деревне. Если бы мы знали, мы бы попытались освободить его или умерли бы вместе с ним. Но мы допустить этого не могли.
Из нашего укрытия мы видели, как солдаты вытащили несколько трупов. Мы решили, что это тела наших геройски погибших товарищей — Антонио, Анисето, Артуро и Пачо — и восьмерых убитых мною солдат, которых они бросили умирать, не оказав медицинской помощи. Значит, думал я про себя, они все-таки вернулись за своими убитыми.
Как мы ни хотели поскорей добраться до Наранхаля, было бы безумием пускаться в путь среди бела дня, когда г нас могли обнаружить и с вертолетов, и из Ла-Игеры. Так что весь день 9 октября мы были вынуждены просидеть в укрытии, спрятавшись в траве.
У меня был небольшой транзистор Коко, которые он подарил мне перед смертью. Около 10 утра я предложил послушать и узнать последние новости. Я включил транзистор на минимальную громкость, и мы все склонились над ним. Поймали какую-то радиостанцию. Передавали приметы Че: имя, особенности телосложения, обут в абарки, цвет носков, описание часов, его и Тумы. И тут мы все поняли. .. Все радиостанции — „Радио Альтиплано", „Радио Санта-Крус", „Радио Бальмаседа" — передавали одну и ту же страшную новость о том, что партизанский командир Рамон, легендарный майор Эрнесто Че Гевара, погиб в бою в ущелье Юро.
В эту минуту я представил Че выходящим из-под огня в ущелье Юро; я видел его в момент приступа астмы, вечно мучившей его, но, будучи человеком железной воли, он побеждал свой недуг, преодолевая трудности. Я представлял его именно таким. С расстояния 300—400 метров я смотрел на солдат, но ясно видел только Че.
Вот он идет, избегая случайных встреч с крестьянами, которые могут выдать его противнику, указать, что он направляется к Санта-Элене, второму месту сбора. Че идет, выбирая безопасные места, и вдруг рядом с ним я вижу себя: правая рука на перевязи, в левой несу карабин, его карабин, которым он пользовался на протяжении всей боливийской кампании и который он дал мне, когда я был ранен потому что карабин был легкий и я мог стрелять из него с одной руки. Я ни на шаг не отхожу от Че, нет, теперь уж ни на шаг, думаю я с решимостью. Куда он — туда и я, несмотря ни на что. Кругом полно солдат, поэтому идти вдвоем безопаснее.
Вот уже несколько дней у нас крошки во рту не было, и нас мучает голод. Страшно хочется спать, пить, физически мы истощены донельзя. Ноги разбиты в кровь, ведь мы столько прошли по сельве, преодолели столько спусков и подъемов, продираясь сквозь колючие заросли и рискуя жизнью, перебрались через столько скал. И как болит рана!
А радио продолжает передавать: „... командир партизан был одет в куртку такого-то цвета, носил две пары часов... две пары...". И я вспомнил Туму, лейтенанта Карлоса Коэльо, и то, кем он был для Че. Все эти годы он был рядом с ним, преданный, самоотверженный... Поэтому Че не захотел расстаться с вещами, которые Тума оставил ему. Перед смертью он уже не мог говорить, но Че понял его. Он носил его часы и при первой возможности хотел переслать сыну Коэльо, родившемуся, когда тот был уже в Боливии. ..
Но, может быть, это ловушка, говорю я себе. Может быть, это дезертиры, Камба и Леон, бежавшие 26 августа, рассказали, во что одет Че, что, оставшись без ботинок, носил абарки, имел две пары носков и две пары часов... Но все подробности описания, передаваемые радиостанциями, настолько соответствуют действительности... я чувствовал это всем своим нутром, а когда поднял глаза, увидел, что все плачут. Почему? Потому что всем ясно, что убили Рамона, Фернандо, нашего героического командира, что Че погиб в ущелье Юро.
Я хотел убедить себя, что Че жив, но слезы на лицах моих товарищей не оставили мне никакой надежды — его убили. Все разлетелось на куски, как после мощного взрыва.
Мы уже не чувствовали ни усталости, ни голода, ни жажды, не хотелось спать, ничего не хотелось» 21.
На следующий день, 10 октября, все радиостанции стали передавать подробные сообщения о взятии в плен и гибели Че. Последние сомнения рассеялись, Бенигно и его товарищи были вынуждены признать, что Че действительно уже больше нет в живых. По радио они узнали, что войска продолжают преследовать оставшихся в живых десять партизан. Из этого они заключили, что, кроме них, сохранилась еще одна группа бойцов, а вместе с Че погибли или попали в плен шесть человек.
12 октября Бенигно и его спутники услышали по радио, что в стычке с войсками у истоков реки Миске погибли кубинский врач Моро (Октавио де ла Консепсьон Педраха),
боливиец Паблито (Франсиско Уанка Флорес), перуанец Эустакио (Лусио Гальван Идальго — радиотехник) и боливиец Чапако (Хайме Арана Комперо). Теперь в живых осталась только группа Бенигно.
Маленький отряд, командиром которого стал Помбо, прорвался сквозь два кольца окружения и 13 ноября вышел в район шоссе Кочабамба—Санта-Крус. Здесь произошла очередная стычка с преследовавшими его по пятам войсками, в которой погиб общий любимец Ньято — 30-летний боливийский коммунист Хулио Луис Мендес. Но теперь партизаны действовали в зоне, где у них имелись друзья. И хотя правительство Боливии обещало награду в 10 млн.
боливийских песо (около 430 тыс. американских долл.) за поимку партизан, никто из крестьян их не выдал. Весть о героическом партизане Че, отдавшем свою жизнь за народное дело, дошла уже до всех уголков Боливии, и теперь многие крестьяне считали своим святым долгом оказывать помощь оставшимся в живых бойцам.
Весть о том, что Инти и его товарищи находятся в районе шоссе Кочабамба—Санта-Крус, дошла до их единомышленников в этих городах, и те решили сделать все возможное, чтобы спасти преследуемых. По шоссе стали курсировать автомашины с друзьями, искавшими контакта с партизанами. На одну такую машину наткнулся Инти. Это было спасение. Вскоре вся пятерка перебралась в Кочабамбу и укрылась у надежных товарищей. В феврале 1968 г. кубинцы Помбо, Бенигно и Урбано достигли западной границы Боливии и перешли в Чили. В Чили их арестовали, но вскоре выслали на о-в Пасхи, откуда самолетом они вылетели по тихоокеанскому маршруту в Париж. Прошло
еще несколько дней, и они вернулись в родную Гавану.
Инти и Дарио остались в Боливии и решили продолжать вооруженную борьбу. 9 марта 1969 г. в Ла-Пасе полиция напала на дом, в котором скрывался Инти. В завязавшейся перестрелке этот верный сподвижник Че погиб. 31 декабря того же года в перестрелке с полицией погиб и Дарио — Давид Адриасоля.
Полицейский агент, руководивший ликвидацией группы Инти, некий Роберто Кинтанилья, был в награду назначен боливийским консулом в Гамбурге. Но это не спасло его. В апреле 1971 г. полиция обнаружила труп Кинтанильи с тремя пулями в нем.
1 El diario del Che en Bolivia. La Habana, 1968, p. 279, 282.
2 См.: Ibid., p. 290—293.
3 Ibid., p. 294.
4 Боливийский дневник Че Гевары: Приложение к журналу «Новое время» от 18 октября 1968 г., с. 30.
5 Granma, 1982, 1 jun.
6 Granma, 1982, 31 julio
7 Granma, 1982, 30 ag.
8 Cuba Internacional, 1971, Sept.
9 El diario..., p. 299—301.
10 Ibid., p. 335. 11 Ibid., p. 299.
12 Боливийский дневник Че Гевары, с. 31.
13 Там же
14 Vasquez Diaz R. Bolivia a la hora del Che. Mexico, 1966, p. 221;
Granma, 1982, 22 sept.
15 Granma,, 1982, 26 sept.; El diario..., p. 329.
16 El diario..., р. 331.
17 Боливийский дневник Че Гевары, с. 31.
18 Там же, с. 32.
19 Лига — мера длины, около 4 км.
20 Боливийский дневник Че Гевары, с. 32
21 См.: Куба, 1981, № 10, с. 21—29