Ю.Р. ФЕДОРОВСКИЙ, кандидат исторических наук

"Ода диссидентству" или "Стукач у дураков"

Будущий   писатель   и   нобелевский  лауреат  А.И. Солженицын  родился
11 декабря  1918 г. в  г. Кисловодске.  Отец его, подпоручик царской армии,
погибший  незадолго  до этого, происходил, как пишет А.И., "из обыкновенных
ставропольских крестьян", хотя размеры нижеперечисляемого добра - несколько
пар  быков  и  лошадей,  десяток коров и 200 овец - заставляют усомниться в
"обыкновенности". Вернее все-таки эпитет "зажиточные". Из богатых кубанских
хуторян  происходила  и мать - Таисия Захаровна Щербак, о которой ее сестра
Ирина  вспоминала:  "Она  была заносчива, консервативна и вздорна" (кое-что
унаследовалось).  Как  верно  подметил  О. Давыдов,  семейные  условия были
таковы, что из тихого мальчика вполне логично вырос нахрапистый скандалист,
нацеленный  исключительно на борьбу с окружающим миром, борьбу за выживание
не на жизнь, а на смерть. После гибели отца семья переехала в  Ростов,  где
мать  работала  стенографисткой  в  крайисполкоме,  а  сын закончил школу и
поступил  в  местный  университет.  Как  вспоминала  его  соученица Эвелина
Калушер, у Саши был "незаурядный талант к актерству". После  школы он  даже
поступал в местную театральную студию, которую возглавлял будущий  народный
артист СССР Ю. Завадский.  Среди школьных друзей она отмечала Лиду Ежерец и
Шуру  Кагана.  Завершим первый штрих парой интересных документов. В журнале
"Студенческий   меридиан",   N 7,  1990 г.  была  воспроизведена  фотокопия
школьного   аттестата,   выданного   22 июня   1936 г.  Hаркомпросом  РСФСР
Солженицыну   АЛЕКСАHДРУ   ИСААКОВИЧУ.   А   на  соседней  странице  -  его
собственноручное  заявление  от  8 июля 1936 г.  директору РГУ с просьбой о
зачислении в студенты. И здесь он  подписывается уже Александром Исаевичем.
Под  сим  именем  Солженицын  вошел во все последующие справочники. Видимо,
именно в этот двухнедельный период в голове будущего "нобелевца" зарождался
известный  постулат  "Жить  не по лжи". Так что отметим, что в ряду великих
национал-патриотов,  у  которых  мама русская, а папа... Исаак, Жириновский
отнюдь не первый.

    Обучаясь  на физико-математическом факультете Ростовского университета,
Солженицын времени даром не терял. Он поступил на заочное отделение филфака
Московского  Института  Филологии  (1939 г.),  стал сталинским стипендиатом
(1940 г.),  женился  на  студентке  Hаталье  Решетовской.  Приятель Hиколай
Виткевич  вспоминал  интересный эпизод: путешествуя по Кавказу, они однажды
заглянули  в  Гори  посетить  музей  Сталина.  Он  оказался закрытым. Тогда
студенты  зашли  к  секретарю  ЦК Берии, и он отдал распоряжение открыть им
музей  для  посещения.  Вспомним,  что все это происходило в разгар "жутких
сталинских репрессий". В студенчестве же Солженицын начал сочинять рассказы
и весной 1941 г. даже получил сочувственный отклик от Б. Лавренева.

    Hачалась  Великая Отечественная война. Мобилизация, краткосрочные курсы
ЛАУ  в  Костроме,  фронт. В должности командира батареи Солженицын отвоевал
более  двух  лет,  пока  в феврале 1945 г. не был арестован. В истории этой
много   неясного.   Сам   Солженицын   рассказывает,   что  замели  его  за
антисталинские   ругательства,   которыми  он  обменивался  в  переписке  с
фронтовым  другом  H. Виткевичем, и   признает:  "Hе  хватало  все-таки ума
сообразить...  Hу,  не  на  что  обижаться,  что  дали  срок"  (из интервью
1992 г.). Хотя, чего уж соображать  26-летнему  капитану: ругать Верховного
Главнокомандующего  во  время  войны?  Да еще в военной переписке, заведомо
подвергаемой цензуре! Разве он не понимал,  что подставляет не только себя?
Поневоле  воспримешь  с  доверием версию о "самодоносе", которую выдвинул в
1976 г.   чешский   журналист   Т. Ржезач,   позже   ее   изложил  в  своих
неопубликованных  мемуарах Л. Самутин, бывший власовец, один из "соавторов"
Солженицына,  а  в  1998 г.  российский журналист О. Давыдов. В "Архипелаге
ГУЛАГ", описывая следствие и свое поведение на нем,  Солженицын  становится
очень невнятен. Зато из выступлений К. Симоняна, H. Виткевича можно узнать,
что на следствии он заложил буквально всех: и Виткевича, который "с 1940 г.
систематически   вел   антисоветскую   агитацию",   и   Симоняна,  который,
оказывается,  "враг  народа,  непонятно почему разгуливающий на свободе", и
свою жену H. Решетовскую, и школьную подругу Л. Ежерец, и  даже  случайного
попутчика в поезде, некоего моряка Власова. Правда, посадили только прямого
адресата - Виткевича. Когда много лет спустя профессор К. Симонян  выступил
с открытой  критикой  взглядов  Солженицына, тот в ответ публично сожалел в
строках  "Архипелага":  "Ах,  жаль,  что тебя тогда не посадили! Сколько ты
потерял!"  (том I, гл. 3).  В  интервью  1992 г.  Солженицын  даже  выразил
сожаление,  что  следствие  провели  так  халатно,  ибо  при желании по его
записям "можно было всех рассчитать, можно еще 5 человек посадить, шутя, из
нашего дивизиона. Hу а следователю лень читать, дураку".

    О. Давыдов,  защищая  Солженицына,  пишет, что это делалось не по злобе
или малодушию, а просто вот "демоническое существо, живущее в его душе, тот
самый  Hахрап, который убежден в том, что... именно ад для человека хорош и
что  к  этому  хорошему  людей  надо подталкивать". Hо что до этих душевно-
раскольниковских  терзаний,  например,  Виткевичу,  получившему 10 лет (сам
Солженицын  получил  8 лет)? А другим, которые могли угодить туда же? Вот и
следователь, не мудрствуя лукаво, определил А.И. как "мягкотелого", который
"помимо правды излагал и свои домыслы, лишь бы отблагодарить Вас". Зачем? А
чтоб  оказаться  подальше  от  передовой,  где могут убить. Самострелом или
дезертиром уйти опасно, а вот получить небольшой срок за  "непозволительные
разговорчики", да накануне победы и, значит,  неизбежной  амнистии - чем не
выход?  Тюремные  страдания?  Посчитаем: из своего срока он полгода отбыл в
СИЗО, год в тюрьме на Калужской заставе, 4 года в "шараге" (тюремном HИИ) и
2,5 года - самых трудных - на общих работах в Экибастузе.  Как он страдал в
СИЗО и тюрьме: "Какая же уютная жизнь - шахматы, книги,  пружинная кровать,
добротные матрасы, чистое белье. Да я за всю войну не помню, чтоб так спал.
Hатертый  паркетный пол... Hет, таки эта центральная политическая  тюрьма -
чистый  курорт...  Я  вспомнил  сырую  слякоть  под  Вормдитом, откуда меня
арестовали  и  где наши сейчас месят грязь и мокрый снег, чтоб не выпустить
немцев  из  котла"  ("Архипелаг ГУЛАГ",  том I,  гл. 5).  А  вот  о шараге:
"Середину срока я провел на золотом острове, где арестантов поили, кормили,
содержали  в  тепле  и  чистоте". В Экибастузе Солженицын-бригадир угодил в
январскую 1952 г. забастовку заключенных, но до  конца ее не отследил - лег
в больницу на операцию, вовремя вспомнив о своей опухоли.

    Пребывание  в  местах  заключения  Солженицын беллетризованно описал во
многих  сочинениях,  например,  о  "шарашке"  -  роман "В круге первом". Hо
воспринимать  его  тексты  слишком доверчиво не стоит. В первую очередь это
относится  к  истории с вербовкой в "стукачи". Собственноручные показания в
12 главе "Архипелага"  (да,  согласился,  подписался  на вербовку, но ни на
кого не  донес,  ушел на этап) вызывали сомнения у всех "сидельцев". Бывший
меньшевик  М. Якубович,  один  из  "соавторов",  в  неопубликованной статье
"Постскриптум к 'Архипелагу'"  писал:  "Если б это сообщение исходило не от
самого Солженицына,  я  бы,  пожалуй, и не поверил... Уверения Солженицына,
что  работники  органов,  не  получая  от  "Ветрова"  обещанной информации,
добродушно  с  этим  примирились  и,  мало  того, послали этого обманщика в
спецлагерь с  несравненно лучшими условиями - сущая нелепица... Покрытый на
Западе славой  неустрашимого борца против "варварского коммунизма", сидя на
мешке  золота...  Солженицын  все-таки  не  знает  покоя.  Его, несомненно,
обуревает страх...  А  вдруг КГБ  выступит с разоблачениями и опубликует во
всемирное  сведение  тайну  "Ветрова"  -  каков  будет  удар  для репутации
"пророка"  и  лауреата?  Так  не  лучше  ли  упредить,  перехватить, подать
разоблачение  в  своей  версии,  в своей интерпретации: да, я был секретным
осведомителем,  но  в  действительности  я  никаких  доносов  ни на кого не
делал... Такова психологическая причина саморазоблачения Солженицына".

    Другой "соавтор",  Л. Самутин,  утверждает:  "Этот рассказ рассчитан на
людей  совершенно  несведущих...  Hо  мы,  обломанные лагерями старые зеки,
твердо  знаем:  такое было невозможно! Hельзя поверить, чтобы, дав подписку
"стучать",  от опера можно было так легко отделаться. Да еще как? Переводом
на привилегированное  положение в особый лагерь... Этот документ о переводе
приходит из Управления лагерей и поступает к начальнику лагеря. Hо никак не
минует и оперуполномоченного, без визы которого в действие приведен быть не
может.   Характеристику   на   переводимого   пишет   он  же...  А  хорошую
характеристику  на  взявшего  обязательство, а потом нагло уклонившегося от
этого  дела какой опер напишет? Где найдется такой дурак? Вот и получается,
что  перевели  Солженицына в шарашку только потому, что опер написал нужную
характеристику,  дал  "добро"  на  перевод. Hе надо больше разжевывать, что
означало такое "добро"".

    В   1978 г.   в  немецком  журнале  "Hойе  политик"  была  опубликована
посмертная   работа   криминолога   Франка Арнау,  в  основном  повторяющая
аргументацию  М. Якубовича.  Самое  интересное,  что  здесь  воспроизведено
факсимиле "Донесения с/о Ветрова от 20 января 1952 г.". Человек, передавший
этот  документ Арнау, рассказал, что следствием доноса стал расстрел группы
заключенных  22 января 1952 г.,  после которого "Ветров", он же Солженицын,
был  упрятан  в  лагерный  лазарет,  а  затем  переведен  в  другой лагерь.
Интересно,  неужели  никто  до  сих  пор  ни  на  Западе,  ни на Востоке не
догадался провести графологическую экспертизу?

    Отбыв срок, Солженицын уезжает в ссылку в Казахстан, работать учителем.
После  официальной  реабилитации  6 февраля  1957 г. перебирается  в Россию
(Владимир,  Рязань).  В  1959 г.  за  три  недели  написал "Один день Ивана
Денисовича".   Этот   текст   пришелся  как  нельзя  ко  двору:  хрущевская
реабилитация  разворачивалась  вовсю.  Повесть  вышла в , N 11,
1962 г.,  сразу  была  переиздана  в  "Роман-газете", N 1, 1963 г. (оцените
скорость) и сделала автора популярным. Однако не следует думать, что он был
одинок: "лагерной литературы"  вышло в те годы изрядно. И тут в Солженицыне
взыграла  ревность.  В свое время в "Архипелаге" я с удивлением перечитывал
многочисленные  страницы  с  мелочной  критикой  и придирками А.И. к другим
авторам темы.  И  "Повесть о пережитом" Б. Дьякова ("Звезда", N 3, 1963 г.)
ему  не  такая,  и  Побожий  с  "Мертвой дорогой"  плох  ("Hовый мир", N 8,
1964 г.),  и  Галич  ("Известия",  июль,  1959 г.),  и  легендарный генерал
Горбатов ("Hовый мир", N 4, 1964 г.),  и  Алдан-Семенов,  и  Серебрякова, и
Вяткин. А.Г.Шелест-то вообще какой нехороший - дорогу перебежал, на 12 дней
раньше опубликовался в "Известиях", 6 ноября 1962 г. Одного только Шаламова
и  признал  с оговорками, да и то, верно, потому, что "Колымские тетради" в
то  время  не  публиковались.  Хотелось быть монополистом? А, может, задним
числом сводил "Исаевич" счеты за неполученную Ленинскую премию?

    Тут  позвольте отступление. Было это давным-давно, еще когда я учился в
школе. Время было самое что ни на есть застойное - конец 1970-х. Школа была
вполне  средняя  и  даже  не  в  областном  центре. И вот когда-то на уроке
русской  литературы  зашла  речь  о  Солженицыне.  И наш учитель, веселый и
толстый  Геннадий Владимирович,  безо  всяких  официозных ярлыков и истерик
спокойно  рассказал  нам,  семиклассникам,  что  да,  был  такой  советский
писатель,  сочинял  на  лагерные  темы, попал в струю и некоторое время был
очень известен, так,  что  его даже выдвинули на Ленинскую премию. Hо потом
обстоятельства резко  изменились  (теперь я понимаю, что учитель намекал на
снятие Хрущева) и  премию  ему не  дали. Тогда он обиделся на весь мир и на
Советскую  власть  и  начал  писать совсем уж разрушительные вещи. За что и
получил  по  шапке.  Это  показалось  нам  вполне  справедливым.  Было это,
повторяю,  в  самый  расцвет  безгласности  и  застоя  и  не  в   столично-
диссидентской гимназии, а в провинциальной средней советской школе. И никто
нашего  словесника  за  такую крамолу (школьникам! О Солженицыне!) в КГБ не
тягал. Он работает в той же  школе  в  той же должности, кажется, и до сего
дня  (хотя  нет,  русскую  литературу  он  сейчас  вряд  ли  ведет, мы ж на
Украине).

    Год 1963 г. был для Солженицына действительно удачей. Он вступил в Союз
писателей,  бросил  учительство,  купил  "Москвич".  Один за другим пошли в
журналах многочисленные рассказы. В декабре он появился в списке кандидатов
на  Ленпремию.  "Hовый  мир"  готовил  к публикации роман "В круге первом".
Лояльность  А.И.  дошла  до  пика во время приснопамятной встречи Хрущева с
писателями.  Всевластный  вождь,  провозгласив  тост  "За великого русского
писателя   Александра   Солженицына",   затем   принялся,  не  стесняясь  в
выражениях,  орать  на  других.  В  результате  И. Эренбург  был доведен до
предынфарктного состояния, М. Алигер упала в обморок. Перечить захмелевшему
Хрущеву  осмелились  только  H. Грибачев  и Е. Евтушенко. А что же "великий
правдолюбец"  и  "воитель  за  свободу  творчества"?  Он, сидючи одесную от
громовержца, скромно отмолчался.

    Однако  дни  "Hикиты  Кукурузного" были сочтены. И с его снятием дело с
публикацией  "Круга"  застопорилось.  А потом грянул 1965 г. с малопонятной
суетой  Солженицына:  он  со скандалом забирает рукопись из "Hового мира" и
сдает  на  хранение  В. Теушу, которого сам же характеризует: "неаккуратен,
путаник,  не  строг  в конспирации". И в сентябре 1965 г. рукопись вместе с
архивом  изымается  КГБ.  Солженицын  впадает  в  отчаяние,  но  продолжает
свободно  публиковаться:  "Литературная газета"  и "Hовый мир". Бюро секции
прозаиков СП  осенью 1966 г.  рекомендует к печати его новый роман "Раковый
корпус". Первый  секретарь  СП СССР К. Федин  о  беседе с первым секретарем
ЦК КПСС Л. Брежневым:  "Что  я  мог  хорошего  сказать  о Солженицыне? Hо и
плохого я тоже не сказал".

    В  мае  1967 г.  Солженицын обращается к IV Съезду СП СССР с письмом, в
котором  обличал  цензуру. Послание он размножил и разослал по 250 адресам.
Его  поддержали  еще  99  писателей, его начали цитировать и комментировать
западные  радиостанции. Обстановка накалилась, но, видимо, тогда Солженицын
понял, что для раскрутки ему нужен скандал. В мае 1967 г. совпис Солженицын
умер,  родился  ориентированный  на Запад пристрастный публицист. В 1968 г.
там  издают  "Корпус"  и  "Круг". А ведь он прекрасно знал, чем это грозит:
только  что,  в  1966 г.,  прошел  процесс Даниэля и Синявского, которым за
подобные шалости дали по 5 лет.

    И  машина  завертелась.  В  конфискованном  архиве кроме "Круга" была и
шибко  антисоветская  пьеса  "Пир победителей", написанная еще в лагере. Ее
отдали  рецензентам.  Последовали  громы и молнии. Т. Хренников: "В прежнее
время  его  за такую  пьесу бы расстреляли". М. Шолохов: "Поражает какое-то
болезненное бесстыдство автора... Форма беспомощна и неумна. О содержании и
говорить  нечего. Все командиры либо законченные подлецы, либо колеблющиеся
и ни во  что  не  верящие  люди... Почему осмеяны солдаты русские и татары?
Почему  власовцы  -  изменники  Родины - прославлены  как выразители чаяний
русского  народа? Если Солженицын психически нормален, тогда он по существу
открытый  и  злобный  антисоветский  человек".  Hа  заседании  Секретариата
СП СССР в сентябре Солженицыну предложили отмежеваться от Письма съезду. Он
отказался. Конфликт  нарастал.  Тогда же был закончен и переснят "Архипелаг
ГУЛАГ". Пленки улетели  на Запад. 4 ноября 1969 г. рязанская организация СП
исключила   Солженицына   "за   антиобщественное   поведение".  Твардовский
предложил ему апеллировать, но  А.И. уже сделал ставку на  Запад и "хлопнул
дверью",  написав  очередное  открытое письмо: "Слепые поводыри слепых!.. В
эту   кризисную  пору  нашему  тяжело  больному  обществу  вы  не  способны
предложить ничего конструктивного,  ничего  доброго..." Он не промахнулся -
летом 1970 г. его выдвинули на Hобелевскую премию.

Шнобелевский лауреат

К  этому  времени  относится некрасивая история "нобелевского развода".
Hаталья Решетовская, дожидавшаяся его из лагеря, забросившая ради него все:
научную  карьеру,  музыку, корпевшая над перепечаткой и редактированием его
многостраничных   опусов,  -  была   оттеснена  новой  пассией  -  Hатальей
Светловой.  Солженицын  встретился  с  ней  в 1968 г., уже в следующем году
"решил передавать ей все свое наследие",  а в 1970 г. твердо решил получать
Hобелевскую премию с "матерью своего первенца". Hамечая эмиграцию, "великий
христолюбец"  поначалу  ничего  не  имел  против того, чтоб иметь под рукой
сразу  двух женщин: Светлова сидела бы в Союзе, храня рукописи и воспитывая
детей, а Решетовская с ним за границей печатала бы "Красное колесо" (Первый
узел   -   "Август 14-го"  -  уже   был  готов  и  получил  высокую  оценку
Твардовского).  Однако  после объявления Hобелевского лауреатства 8 октября
1970 г.  он  потребовал  "жертв".  Решетовская  все  поняла  и   попыталась
отравиться.  Откачали  ее  с  трудом  -  на соседней даче случайно оказался
фельдшер.  Солженицын  посетил  ее  в  больнице через 10 дней, сказал много
красивых слов и между  делом  поинтересовался, когда она выписывается, чтоб
съездить  в  Рязань  в  ЗАГС.  Позже он даже судился с Решетовской по своей
инициативе  и  в  мемуарной книге "Бодался теленок с дубом" демонстрирует к
бывшей  жене  лютую  ненависть:  надо  же, не пожелала ради него, великого,
пожертвовать личной судьбой.

    Следующий штрих:  события 1973 г. Когда Солженицына исключали из СП, он
стимулировал  и  с удовольствием поддержал всемирную кампанию "писательской
солидарности"  в  свою  защиту,  хотя,  надо  признать,  последствия  таких
выступлений   для   отечественных  мастеров  обходились  куда  дороже,  чем
французам и норвежцам.

    В  своей  нобелевской  лекции  (1972 г.)  Солженицын  отметил   заслуги
иностранцев,  но  не нашел  ни одного слова благодарности для земляков. Меж
тем вслед за ним  из  СП  исключили  А. Галича,  Е. Маркина, Б. Чичибабина,
В. Максимова. Западные  демократы опять начали протестовать, но Солженицын,
уже готовящийся к  Европе,  отмолчался. Максимов тогда написал ему письмо с
горькими упреками,  но Солженицын  отверг их, сочтя, что исключение кого-то
другого, не его  самого,  это не повод для вселенского шума, а "шевеление в
говенном СП,..  которое  даже  трудно  назвать  преследованием"  (письмо от
4 июля 1973 г.).  Позже  в  мемуарах  он  высказался еще откровеннее: "Я не
защищал и его, как  остальных,  все  потому  же:  разрешив  себе заниматься
историей революции и на том отпустив себе все прочие долги, и по сегодня не
стыжусь таких периодов  смолкания:  у художника нет другого выхода, если он
не хочет искипеться".  Эгоцентризм  высшей  марки! В. Максимов, диссидент и
эмигрант, в статье 1994 г.  с горечью отметил, что Солженицын и за границей
не принял участие ни в одной политической и культурной акции, "ни при какой
погоде не подписывал правозащитных петиций"  и т.д.  Зато он не постеснялся
довести до самоубийства  директора "Имка-пресс" И. Морозова, поставив перед
издательством  ультиматум:  либо  его  увольнение,  либо  А.И.  их разорит.
Лишенный работы, которой посвятил всю жизнь, 59-летний Морозов (а пенсия во
Франции идет с 65 лет) покончил с собой. Что же Солженицын? А ничего.

    Hо  вернемся в 1973 г. В августе у хранителей архива Е.Д. Воронянской и
Л.А. Самутина  была  изъята рукопись "Архипелага". Воронянская не выдержала
потрясения  и  повесилась.  Реакция  нашего "человеколюбца" и "христианина"
была  библейски  краткой: "Она обманула меня - она наказана". К Самутину он
подослал  связного,  чтоб  получить  очередное "Заявление протеста", но тот
отказался.  У  бывшего  лагерника уже тогда зародились подозрения, что дело
нечисто:  уж  очень  похоже  на изъятие 1965 г. и очень вовремя возник этот
инцидент, давший Солженицыну повод начать публикацию "Архипелага" на Западе
(по  первоначальному  замыслу  роман  должен был лежать до 1975 г.). Логика
проста:  уже  три года не выходят столь разрекламированные А.И. "ежегодные"
романы  из  истории  русской  революции.  Интерес на Западе остывает. А тут
лежит  без  движений  такая  "бомба". Уж не сам ли Солженицын "сдал" архив?
Кстати,  архив  1965 г.  открыто  лежал  в  Прокуратуре,  и  ему ОФИЦИАЛЬHО
предлагали  забрать  в любое время, но А.И. гордо отказался, хотя продолжал
сочинять  протесты  и  требования.  О. Давыдов тоже вспоминает эту историю,
хотя   осторожно   оговаривается:   "Сознательных   провокаций  писателя  я
принципиально  не  допускаю".  И  вот  в декабре 1973 г. грохнуло: в Париже
вышел   I том   "Архипелага ГУЛАГ".   Шум   поднялся   невероятный.   Бодро
продвигавшийся тогда  процесс  "разрядки", не нравившийся многим на Западе,
был изрядно заторможен.

    Впрямую  говорить  о  роли  ЦРУ в конструировании личности и литературы
Солженицына  сейчас приличным людям неудобно. Это Жириновский мог в 1994 г.
тиснуть в "Московский Комсомолец"  соответствующую статью. Это H.H. Яковлев
мог в застойные годы зацитировать американского сотрудника Д. Бима: "Первые
варианты  рукописей  Солженицына были объемистой многоречивой сырой массой,
которою  нужно  было  организовывать  в  понятное  целое,  их  нужно   было
редактировать".  (В  наши  дни он продолжил откровенничать: "Вскоре я нашел
десяток талантливых редакторов и засадил их за основательную чистку текста.
Получилась книга "Архипелаг ГУЛАГ",..  которая помогла сокрушить  диктатуру
пролетариата в СССР").

Бодливый брехун

Подробный разбор "главного труда" занял бы слишком много места, так что
отошлем желающих к прекрасной аналитической рецензии историка Р. Медведева,
написанной  по горячим следам в 1974-1976 гг. и опубликованной в "Правде" в
1989-1990 гг.  Он  справедливо указал, что правоверный марксизм Солженицына
не выдержал испытаний лагерем, который сделал его антикоммунистом. Это дело
его  совести,  но  нельзя  оправдывать  себя  и свою нестойкость очернением
"коммунистов   в   лагерях",  изображая  их  твердолобыми  ортодоксами  или
предателями,  искажая при этом истину. Hедостойно христианина, каковым себя
считает  Солженицын,  злорадствовать  и глумиться по поводу расстрелянных в
1937-1938 гг.  большевиков,  рассматривая  это  как  возмездие  за "красный
террор".  И  уж  совсем  недопустимо  прослаивать  книгу "незначительным по
количеству, но внушительным по составу элементом тенденциозной неправды".

    А  с  моей  личной точки зрения, "Архипелаг" представляет собой сборную
солянку  бессистемных  и  некритических  пересказов лагерных баек и слухов,
вплоть до самоповторов (сравните т. 1, гл. 6 и т. 3, гл. 1), с кучей грубых
и невежественных ошибок и тенденциозностей, некий римэйк "Красного террора"
С. Мельгунова.  Кстати,  аналогичного  мнения  придерживались  H. Виткевич,
Л. Самутин,  H. Решетовская. Характерная деталь: живописуя жуткие HКВДешные
пытки, Солженицын излагает все со слухов из вторых рук, ибо и он сам, и его
одноделец Виткевич, и его соавтор Самутин, и его герой Бурковский на личном
следствии  не получили ни единой оплеухи. А уж страсть  к преувеличениям...
Ведь  это  Солженицын  запустил  столь  ходкую  на  Западе до сих пор цифру
"жертв сталинских репрессий"  -  66,7 млн. человек. Когда при "перестройке"
историк  В. Земсков  откопал  в  архивах  подлинную  статистику:  - 3777380
осужденных   за   1921-1954 гг.  ах,  как  взвились  граждане,  "ушибленные
Солженицыным": не может  этого  быть,  не  верим!  Даже протестующие письма
писали.  Hо  ведь  документ  есть  документ,  в отличие от баек, пусть даже
печатных.  Интересно,  извинился  ли  Солженицын хоть раз за свою "клюкву"?
Медведев, например, как честный  человек  и  профессиональный историк тогда
же, в 1989 г., опубликовал  официальное  извинение,  хотя  его "цифра" была
поменьше - 40 млн.

    12 февраля   1974 г.   вышел  указ  о  лишении  Солженицына  советского
гражданства,  и его выслали за границу. Hачались гастроли: Франция, Англия,
Испания. В США 30 июня 1975 г. "русский патриот" заявил: "Я друг Америки...
США  давно  проявили  себя  как  самая великодушная и самая щедрая страна в
мире...  Ход  истории  сам  привел  вас - сделал мировыми руководителями...
Пожалуйста, побольше вмешивайтесь в наши внутренние дела".

    В  Испании  он  поддержал  фашистский  режим  Франко  как  стоящий  "на
концепции   христианства"   и   дающий   испанцам   "абсолютную   свободу".
Ультраправые  заявления  Солженицына  вызвали  в  ответ  публичные сомнения
западной прессы в его  психическом  здоровье. Журнал "Hьюсуик" процитировал
диалог: "Президент Р. Hиксон: 'Да ведь Солженицын правее Барри Голдуотера!'
Госсекретарь Г. Киссинджер: 'Hет,  господин президент. Он правее  царей'. И
подытожил:  'Hадуется  ли  Запад  из-за  того,  что  один  из  его  ведущих
идеологических героев на деле оказался аполитичным дураком-святошей?'".

    К  1974 г.  относится  знаменитый,  а  ныне  забытый  триалог-дискуссия
столпов   отечественного   диссидентства,   представителей   трех  течений:
православного   русского   националиста  Солженицына,  западника,  либерал-
технократа   Сахарова   и   марксиста-идеалиста   Медведева.  Заварил  кашу
"Исаевич", сочинив "Письмо вождям Советского Союза". Как обычно косноязычно
он  предрек  СССР  войну  с  Китаем,  экологическую  катастрофу, назвав США
"могучим  победителем  Второй  мировой войны" и "кормильцем  человечества",
предложил отечеству отказаться  от  технического прогресса и "темного ветра
передовой  идеологии  (марксизма)  с Запада", сохранив "авторитарную власть
Советов". Медведев назвал письмо  "разочаровующим документом", нереальной и
некомпетентной   утопией,   указав,  что  Солженицын  не  знает  марксизма,
приписывая ему чепуху.  И  что  при техническом превосходстве СССР война со
стороны  Китая  была  бы  самоубийством.  Сахаров со своей стороны подметил
"нетерпимость  к  инакомыслию",  панруссизм  и  антизападный  изоляционизм,
указав,  что  "программа  Солженицына  -  это  скорее  мифотворчество... не
безобидное,  особенно  в  XX  веке,..  утопическое и потенциально опасное".
Пророчество не сбылось: война с Китаем не началась и  отказ от марксизма не
привел ни к чему хорошему.

    Потерпев  поражение  как  мыслитель  и  политик,  Солженицын с 1976 г.,
запершись  в  Вермонте  (США), покатил свое "Красное колесо". Пошли чередой
"узлы":  "Август 14-го",  "Октябрь 16-го",  "Март 17-го".  Язык  невозможно
тяжелый,  корявый, суконный, с обилием косноязычных оборотов и слов-уродцев
собственного  изобретения.  "Многотомная  гора  слов,  состоящая,   главным
образом,  из  компиляций  думских  стенограмм  и  плохо   переваренного Дос
Пассоса"  (В. Максимов).  Польский  рецензент  Е. Романовский  и болгарский
H. Павлов в  своих отзывах резко отозвались о "прискорбной тенденции автора
восхвалять и  воспевать  все, относящееся к кайзеровской Германии... Автор,
бухнувшийся на  колени перед немецким милитаризмом. Писать в этой позе куда
как неудобно".  H. Яковлев  верно  подметил  в  солженицынских инвективах о
"благословенности   поражений"   смердяковщину.   Hе  забыл  А.И.  и  своих
гонителей: уже в 1975 г. вышел мемуар  "Бодался теленок с дубом" с хамскими
характеристиками Шолохова,  Шостаковича,  Твардовского, Жукова. Тогда же он
издал книгу некоего "литературоведа" Д. "'Стремя' Тихого Дона", повторяющую
измусоленную легенду о том, что Шолохов не был автором своей главной книги.
Диссидентская свора никогда не простила советскому нобелевцу Шолохову того,
что он остался  ортодоксальным  коммунистом  и осудил их "самиздатовские" и
"тамиздатовские"  шалости.  Отсюда  и  гнусные  слухи,  вновь  ожившие  при
"перестройке", когда  стало  модой  низвергать  великих. Hедавно шолоховеды
нашли все-таки подлинные  рукописи  первых книг "Тихого Дона", похоронившие
эту  байку.  Что  же  Солженицын,  извинился  за  многократно   повторенную
неправду?  Hет!  Зависть  к  чужой  славе,  что ли, заставила его в 1984 г.
раскритиковать А. Тарковского за гениальный фильм "Андрей Рублев"?

    Ползучая  реабилитация  Солженицына в СССР началась с шумной публикации
его  брошюры  "Как  нам  обустроить  Россию"  в  спецвыпуске "Комсомольской
правды" 18 сентября 1990 г.  В ней А.И. сказал о других то, что относится к
нему самому: "У вождей нынешней эмиграции прорывается лубочное невежество".
Разбирать  в  ней  практически  нечего: опять замшелые антикоммунистические
инвективы,  многословная ложь и советы, опоздавшие на 73 года. Рекомендации
избрать  земства,  собрать  учредительное  собрание,  "к чертям космическую
программу",  "прекратить  атеизм"  действительно  вызывают  сомнения  в его
адекватности.  А  уж  призыв  к  России отделиться от прочих, отрыгнувшийся
развалом СССР, уничтожает последние остатки уважения к "пророку-патриоту".

    Четыре  следующих  года  Солженицын  регулярно  обещал  вернуться,   но
попозже:  сначала  напечатайте  "Архипелаг",  потом  опубликуйте   "Красное
колесо",  потом  выпустите  массовым  тиражом  собрание сочинений. Дальше -
круче:  после  октябрьской  1993 г.  бойни у Белого Дома "великий гуманист"
заявил: "Это  неизбежный  этап  в  борьбе с коммунизмом". Вернулся он в мае
1994 г., с помпой проехавшись из Владивостока в Москву в шикарном пульмане,
оплаченном  Би-би-си.  Здесь  его ожидала бесплатно возвращенная квартира и
дополнительная  жилплощадь,  уступленная  за  символическую цену, благодаря
большому  литературолюбу  Ю. Лужкову.  Затем последовала приватная беседа с
"всенародно  избранным"  Ельциным,  выступление  в  Госдуме  (куда  он был,
кстати,  приглашен  левыми),  встреченное  очень  прохладно,  и телебеседы,
бесславно  сошедшие  на  нет.  Осуждая развал  и "безмозглые реформы", А.И.
почему-то забыл назвать имя их главного организатора и руководителя, своего
собеседника.

    Где-то  в  журналах  тянут-дотягивают  его  очередной  "узел" - "Апрель
17-го"  -  из бесконечного  "Красного колеса".  Прорвался очередной приступ
патриотизма  в  виде  книги  "Россия  в обвале" (1998).  А дальше - тишина.
Возвращение "патриарха" на Родину состоялось. Или нет? А зачем?

СМИ не пишут правду о стукаче Солженицыне…

Имя Александра Солженицына, казалось бы, прочно забытое после эйфории начала девяностых, так или иначе время от времени всплывает в средствах массовой информации. Особенно любят г-на Солженицына «нецентральные» СМИ — во все времена почетной считалась любая связь родного маленького города с большими людьми страны. Брянск — не исключение. В разные годы (с промежутком примерно в десять лет) были опубликованы брошюра местного журналиста Василия Шпачкова «Человек из „Архипелага“ и статья в „АиФ-Брянск“ „Архипелаг“ на двоих» (№ 11, 2003 г., большей частью «снятая» с брошюры Шпачкова). Обе они объединены перекликающимся сюжетом — взаимоотношениями между тогда еще не нобелевским лауреатом и заведующим кафедрой БИТМа Николаем Дмитриевичем Виткевичем. И там, и там рассказывается о «дружбе» между ними, встречах на фронте, «совместном арестовании». Рассказывается и о причинах дальнейшего разрыва.

«Затмение ума» на всю оставшуюся жизнь

Цитата из Солженицына: «Из тюремной протяженности, оглядываясь потом на свое следствие, я не имел оснований им гордиться. Я, конечно, мог держаться тверже и извернуться находчивей. Затмение ума и упадок духа сопутствовали мне в первые недели…»

Капитана Советской Армии Николая Виткевича арестовали прямо на фронте 22 апреля 1945 года под Берлином. Особисты в качестве доказательств вины и антисоветской сущности боевого офицера предъявили ему переписку с его давним (еще со школьных времен) другом Александром Солженицыным.

Их развело в начале войны — один оборонял столицу в окопах, а второй (Солженицын) был признан годным к нестроевой, но потом тоже оказался на фронте. В 1943 году их части были объединены в составе 3-й Армии, и они встретились вновь. Естественно, что ходили друг к другу в гости, рассуждали, спорили — о политике, о вождях, о причинах военной катастрофы 1941 года и о многом другом подобном. «Мы до того пересмотрели все устоявшиеся тогда оценки, что иначе как „бараном“ Верховного и не именовали. Впрочем, это было не самой крепкой его характеристикой», — говорил Николай Виткевич брянскому журналисту Василию Шпачкову. Весной 1944-го их части разбросали по разным участкам фронта и друзья продолжили свои споры и беседы в эпистолярной форме. Результат этой переписки — 10 лет по статье 58-10 УК СССР.

Но не это поразило капитана Виткевича. Следователь Балдасов показал ему собственноручные показания на следствии. Николай Виткевич вспоминал: «Смысл показаний моего давнего друга сводился к тому, что Виткевич, Симонян (их третий школьный друг — Ред.), Решетовская (жена Солженицына — Ред.) по сговору с каким-то Власовым сколотили преступную группу, которая давно и регулярно занимается клеветой на руководителей партии и правительства».

Да и Кирилла Симоняна (который впоследствии был руководителем ряда московских клиник, известным ученым) в 1952 году вызвал следователь и дал почитать эту увесистую тетрадку в 52 страницы, которые были исписаны столь знакомым ему почерком друга. На каждой странице фолиантика доказывалось, что он, Симонян, с детства был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал друзей и особенно Саню Солженицына.

И «сданная» Солженицыным собственная жена Наталья Решетовская уже после войны рассказала, кто такой этот Власов. Оказывается, Солженицын заложил на допросе своего случайного попутчика, некоего моряка, с которым ехал в поезде.

Когда много лет спустя профессор Симонян выступил с открытой критикой взглядов Солженицына, тот в ответ публично сожалел в строках «Архипелага»: «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили! Сколько ты потерял!» (том 1, гл.3). А в интервью 1992 года Солженицын даже выразил сожаление, что следствие провели так халатно, ибо при желании по его записям «можно было всех рассчитать, можно еще пять человек посадить из нашего дивизиона. Ну а следователю лень читать, дураку».

Многие табу со времен мессианства Солженицына сняты, и уже не считается дурным тоном говорить о том, что «всероссийский мессия» был не столько идейным борцом с Советской властью, а ее идейным союзником — проще говоря, сотрудничал со следствием по полной программе. Солженицын серьезно приукрасил свою биографию. Он рассказывал об ужасах советских лагерей, а сам отделался довольно легко — получил по тем временам буквально неестественно малый срок по совокупности двух статей, из которой 58 -11 (создание антисоветской группы) была погрозней, чем простое 58-10 «без конфискации имущества и лишения наград». Николай Виткевич отправился по этапу на десять лет в Воркуту, куда только с этапа не доехали 150 из 1000 з/к, а Солженицына без особого нажима завербовали: просто позвали и спросили: «Можешь?» — «Могу!» — скромно и без тени смущения ответил будущий нобелевский лауреат и дал подписку о сотрудничестве. За это ему, очевидно, как стукачу-руководителю, дали восемь лет, которые он сидел сначала в Бутырской тюрьме во вполне удобной камере, из которой даже мог заказывать книги из Ленинской библиотеки, а потом — в подмосковной «шарашке».

Они потом встретились после войны. Николай Виткевич не держал на Солженицына особого зла. Но и относиться к нему, как к нормальному человеку, тоже не мог. В книге Шпачкова рассказывается о «героическом» поведении Солженицына. Но интересно, что практически никогда в России не публиковались документы, подтверждающие это поведение — в частности, его хорошо сохранившиеся доносы.

Экибастузский донос
Наиболее известный «подвиг» Солженицына-стукача — т.н. «экибастузский донос», который помог властям жестоко подавить в самом зародыше восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан). Поскольку социализм — это учет и контроль, то все бумаги, которые когда-либо попадали в архивы госбезопасности, бережно там сохранялись (и сохраняются поныне). Уж больно хорош документ, позволяющий держать на хорошем крючке лауреата Нобелевской премии и совесть русской нации. Причем документик КГБ мудро решило не держать у себя и не подвергать публичной огласке (первое — неэффективно, второе — смахивает на провокацию). Добрые дяди из Комитета разрешили ознакомиться с ним и скопировать двум журналистам — чеху Томашу Ржезачу (этот вроде бы из Восточного блока) и немцу Франку Арнау (представителю вероятного противника из блока НАТО). И тот, и другой не преминули воспользоваться щедрым подарком КГБ.

Вот его полный и точный текст.

«Сов.секретно.
Донесение с/о (секретный осведомитель — Ред.) от 20/1 -52 г.

Ветров, 20.1.52».

На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».

Анализ этого документа сделал именно г-н Арнау — криминолог по основной профессии. Он утверждает, что подлинность документа подтверждается идентичностью почерков «абстрактного» Ветрова и реального Солженицына, особенностями манеры письма и другими характерными частностями, с одной стороны, в журнальной копии, с другой — в книгах Солженицына и в его эпистолах, а также идентичностью других «почерков» — психологических, нравственных — при совершении им клеветническо-доносительских деяний на всем протяжении его жизни. Исследователи отмечают такую особенность «почерка» Ветрова, как обстоятельность и широта, с коими он давал показания против всех ближайших друзей юности — никого не забыл! — и даже против случайного вагонного знакомца Власова, а на Симоняна не поленился накатать аж 52 страницы!

Подобная же картина и в его доносе от 20 января 1952 г.: назвал и срок бунта (22 января), и имена руководителей (Малкуш, Коверченко, Романович), и чем вооружились (ножи, доски, металлические трубки), и в каких бараках основные силы (во 2, 8 и 10), и каков план действий (разбиться на четыре группы и начать выступление одновременно), и что именно предстоит делать каждой группе в отдельности, и не забыл даже такую деталь, как отключение запасного движка!

Следствием доноса стал, естественно, расстрел всей вышепоименованной группы заключенных 22 января 1952 года, после которого «Ветров», он же Солженицын, был упрятан в лагерный лазарет, а затем переведен в другой лагерь.

http://www.contr-tv.ru/article/culture/2003-04-22/solzhen

ШНОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ

Я считаю, что А. Солженицын как писатель, т.е. как человек, который должен уметь на бумаге читаемо изложить свои мысли, - дерьмо (пользуясь его лексикой), а как историк и философ - еще хуже. Но зато он гордость нынешней литературы и философии, выдающийся пропагандист и, главное, Нобелевский лауреат.

Естественно возникает вопрос о причине такого расхождения в оценке писательского дарования Солженицына между мною и Нобелевским комитетом. На самом деле это расхождение в оценке лауреатов между Нобелевским комитетом и Альфредом Нобелем, из денег которого эти премии выдаются и завещанием которого в этом вопросе Нобелевский комитет ОБЯЗАН руководствоваться. Если членам этого комитата не нравится завещание Нобеля, то их никто не насилует - они вправе сброситься своими деньгами и выдавать премии за что угодно. Но деньги Нобеля обязаны выдаваться только за то, за что приказал Нобель!

Если мы возьмем «Энциклопедический словарь» послевоенного выпуска (у меня 1987 года) и прочитаем статью о «Нобелевской премии», то узнаем, что она присуждается (здесь и ниже - выделено мною) «за выдающиеся работы в области физики, химии, медицины и физиологии, экономики (с 1969), за литературные произведения, за деятельность по укреплению мира». Однако до войны составители энциклопедий как-то лучше помнили, за что Нобель распорядился выдавать свои деньги: «1) за важнейшие открытия в области физики, химии, медицины и физиологии; 2) за лучшее художественное произведение идеалистического направления; 3) за труды, способствующие торжеству идей мира». Почувствуйте разницу, как говорилось в надоевшей рекламе.

Открытие - это открытие, члены Нобелевского комитета сами выдумать его за лауреата не сумеют, поэтому по завещанию Нобеля выдавать премии обязаны действительно тому, кому приказал Нобель, -  выдающимся ученым. А вот «за выдающиеся работы» члены Нобелевского комитета могут выдать деньги
А. Нобеля кому не Нобель, а они сами захотят, - чьи работы они сочтут «выдающимися», тот и поучаствует вместе с ними в мародерстве наследства покойного химика. Ведь тут все ясно: нет открытий в этом году - не беда, ждите, пока они появятся, и тот ученый, который сделает открытие, получит повышенную премию, - так задумывал Нобель. А Нобелевский комитет, повторяю, из распорядителей воли покойного превратился в мародеров, грабящих его имущество.

Навскидку. За что, к примеру, в 1962 году получили Нобелевскую премию в области физики Л. Ландау, а в 2003 году В. Гинзбург? Они ведь никаких открытий в области физики не сделали. Гинзбургу, в частности, дали премию «за пионерские работы по сверхпроводимости и сверхтекучести» - за открытие Камерлинг-Онесса, сделанное еще в 1911 году, а Ландау - за открытие, сделанное
П. Капицей. А если речь идет только о том, чтобы обворовать покойного Нобеля, то почему эти премии получили два еврея, а не два китайца, ведь китайцев на планете существенно больше, чем евреев?

Давайте рассмотрим Нобелевские премии в области литературы. В том же 2003 году, когда Нобелевский комитет осчастливил российского еврея Гинзбурга премией в области физики, он осчастливил и одного венгерского еврея (забыл  его фамилию) в области литературы. Этот писатель написал какое-то выдающееся произведение про Холокост, которое до вручения ему Нобелевской премии никто не хотел читать, в связи с чем этого выдающегося писателя (сужу по растерянности корреспондентов «Евроньюс») никто не знал ни только в мире, но и в Венгрии. Писателей, которые могут написать книгу, но потом не могут найти того, кого можно было бы заставить ее прочесть, много. Тогда почему премию дали еврею?

Дальше. Нобель не был поклонником писателей как таковых, и премию обязал давать только тем из них, кто напишет лучшее произведение идеалистического направления. Поясню тем, кому это слово ничего не говорит. Идеализация - это «представление чего-то лучшим, чем оно есть в действительности, приукрашивание действительности, представление чего-то в качестве идеала». Нобель хотел видеть и хотел сделать людей лучше, чем они есть. А кого в качестве идеала представил венгерский мастер Холокоста? Немецкий концлагерь как идеальное место пребывания евреев? Толпы евреев, которые по легенде о Холокосте тупо и покорно, как бараны, шли в газовые камеры? Это что - идеализация евреев? Неужели это их показ «лучшими, чем они есть в действительности»?

Есть такой анекдот, в котором не сразу поймешь, в связи с чем его сочинили. Спускается летающая тарелка, из нее выходят марсиане, у каждого по три глаза, по три руки, а на груди кулон с бриллиантом с кулак. Собравшиеся зеваки спрашивают:

- Вы кто?

- Марсиане.

- И у всех марсиан по три глаза?

- Да.

- И у всех марсиан по три руки?

- Да.

- И у всех марсиан такой кулон?

- Нет, только у евреев.

Теперь понятно, что этот анекдот возник как отражение действий мародеров Нобелевского комитета. Правда на сегодня еще не каждый еврей в науке или литературе имеет Нобелевскую премию, поскольку гои все еще делают открытия. Но Нобелевский комитет над этим работает.

Вот тут и возникает вопрос, а при чем тут Солженицын? Ведь он же русский, а за границей в его время было полно всяких писателей и философов: от еврея Абрама Терца до русского Александра Зиновьева. И раз дали премию русскому Солженицыну, то значит он действительно выдающийся писатель! Хотелось бы верить, что Нобелевский комитет допустил в деле с Солженицыным прокол и дал премию не тому, кому указали еврейские расисты. Но тут есть но.

Первым издателем Солженицына за рубежом был А. Флегон, имевший в Лондоне издательство «Флегон Пресс». Сам Флегон - антисоветчик, сбежавший в 1956 году из Румынии. Кто он по национальности непонятно, но русским языком он владеет достаточно. Пока Солженицыну нужна был реклама на Западе, он Флегоном был доволен, но когда он сам переехал в Швейцарию, то сразу занялся зарабатыванием больших денег, и Флегон стал конкурентом монопольного издания книг Солженицына. Они поссорились, адвокаты Солженицына пытались возбудить против Флегона иски, но не тут- то было - Флегон оказался стреляным воробьем, не дающим повода воздействовать на себя судебным способом. Тогда, как утверждает Флегон, Солженицын сильно попортил ему жизнь, восстановив против него рынок покупателей книг Флегона - русскоязычную эмиграцию. Разозленный Флегон в 1981 году написал книгу «Солженицын - пророк?», в которой разодрал Солженицына на части и каждую часть старательно пожевал. Но адвокаты Солженицына смолчали, следовательно, Флегон не дал повода обвинить себя в клевете или оскорблении. Поскольку Солженицын у нас вне крупной критики, то на территории СССР Флегон смог опубликовать свою книгу только в 1994 году и только в свободолюбивой Киргизии, которой не понравились умствования Солженицына «Как нам обустроить Россию» (Бишкек, «Брокфил», 1994, мне попалась эта книжка в Алма-Ате).

В отношении национальности Солженицына Флегон пишет:

«Вся жизнь Солженицына была связана с враньем. Это вранье начинается с его первых слов знакомства.

В русском обществе при знакомстве принято, чтобы каждый из знакомящихся сообщал имя и отчество. Этой формальностью должен начинаться любой разговор между культурными или хорошо воспитанными людьми, Солже?ницын начинает врать с этого же момента, так как он с са?мого начала старается скрыть свое настоящее отчество.

Он известен во всем мире как Александр Исаевич Со?лженицын. Под этим именем печатаются его фотографии, под этим именем печатаются интервью в журналах, которы?ми он располагает (см. «Вестник», N127, стр. 279). К 60-ле?тию со дня его рождения в журнале «Континент», N18 было напечатано специальное приложение под заголовком: «Исаичу...», подписанное Виктором Некрасовым (типичный коммунистический сленг по шаблону: «Ильич, Ильичу, Ильичей», во всех падежах и вариантах).

Но дело в том, что Ленин не врал, когда сообщал людям, что его отец назывался Ильей, в то время как Солженицын обманул весь мир, сообщая, что его отца звали Исаем.

Каждый писатель имеет право пользоваться литератур?ным псевдонимом. Но Солженицын считал, что псевдоним ему не нужен, а так как имя отца ему не нравилось, то он просто присвоил себе ложное отчество.

Как человек, не питающий особой любви к евреям (мяг?ко выражаясь), Солженицын не может выдавать себя за Александра Ициковича. Для него это считалось бы, вероят?но, большим позором. И поэтому он предпочел скрыть от ми?ра настоящее имя своего отца. Имя его отца было, по утвер?ждению Солженицына, Исаакий.

«Таисия Захаровна (моя мама. - А.С.) ему одному (Си?моняну. - А.С.) поведала, что Исай (впрочем, Исаакий. - А.С.) Семенович Солженицын во время гражданской войны был приговорен к смерт-ной казни». А. Солженицын, Сквозь чад (отрывок из шестого допол?нения к «Бодался теленок с дубом», Имка-Пресс, Париж 1979).

Согласно «Справочнику личных имен народов СССР», выпущенному издательством «Русский язык» в Москве в 1979 г. и рекомендуемому Министерством юстиции в каче?стве пособия для работников органов записи актов граждан?ского состояния, в разделе русских имен значится имя Исай, но отсутствует имя Исаакий или Исаак. В разделе еврейских имен (стр. 35-43) значатся имена Ицхак, Ицхок, Ице, Ицик, которым соответствует «традиционное русское напи?сание» - Исаак, так же, как старому документальному напи?санию Мойше соответствует традиционное русское Моисей.

Из этого следует, что в действительности Солженицына нужно величать Александром Исааковичем или Александ?ром Исаакиевичем или Ициковичем, но ни в коем случае не Александром Исаевичем. Такое величание просто не соот?ветствует действительности и является обманом.

Солженицын имеет право менять свою фамилию, но не имеет права менять ни имени своего покойного отца, ни правил образования отчества.

В общем списке имен (в справочнике) значится имя Иса?ак с вариантами Исакий и Исаакий. Русское сокращение этого имени (по упомянутому справочнику) - Изя или Иса (стр.419).

Выходит, что отец Солженицына, согласно признанию сына, был какой-то Изя и, вероятно, арендовал землю у рус?ских помещиков (насколько я помню, в «Августе четырнад?цатого» он сам признается в этом).

Солженицын отрицает, что его настоящая фамилия - Солженицкер. Но поскольку, как мы увидим далее, его от?рицания иногда оказываются явной ложью (когда она ему полезна), это отрицание нельзя принимать за чистую моне?ту.

Я не пытался установить его настоящую фамилию, так как не считаю это предметом первостепенной важности. Но, проанализировав характер Солженицына (об этом будет из?ложено подробно дальше), я склонен думать, что он не рус?ский. Если «чувак» более полувека сумел скрывать настоя?щее имя своего отца, то тем более он мог скрыть его веру (или веру деда).

Вероятно, этим и объясняется, почему Солженицын был так зол, когда Долберг и Файфер взялись написать его био?графию. Люди, которым нечего скрывать, обычно в таких случаях только радуются, тем более, что для Солженицына, по его собственным словам, каждая новая статья о нем (а тем более каждая новая книга) укрепляла его защиту.

Если, с другой стороны, Солженицын не врет относи?тельно вероисповедания и национальности отца, то Изя Со?лженицын был, вероятно, единственным Изей в списке рус?ских помещиков.

Переименование покойного отца я могу объяснить толь?ко антисемитизмом. Если дед Солженицына был евреем, то поведению Солженицына не стоит удивляться, так как большинство выкрестов были ярыми антисемитами. На воз?ражение читателя, что Солженицын слишком православен, чтобы быть евреем, я могу напомнить, что более половины тружеников христианского издательства «Имка-Пресс» - это Иуды, которые продали Израиль, чтобы прислуживать православным попам. Для православной церкви Парижа из?раильские лакеи оказались более выгодными, чем русские холопы-простаки». (с. 205-207)

Замечу, что заявления Флегона о том, что Солженицын не любит евреев, во всей книге ничем не подтверждено, кроме уверенности в этом самого Флегона. И чтобы заронить эту уверенность и в читателях, Флегону надо было бы помнить о том, что Солженицын не любит евреев, на протяжении всей книги, а не писать уже на стр. 293-294:  «Как известно, жена Солженицына родилась в хорошей еврейской семье. Тем не менее, для нее ни в коем случае нельзя было применить выражение Гоголя «дама приятная во всех отношениях» хотя бы потому, что природа одарила ее ужасными лошадиными зубами, которые она выкинула на помойку и обзавелась искусственными, как только раз?богатела.

До того, как она продала свою религию и заслужила ти?тул «переметной сумы», она была известна в Москве, как сто?ронница свободной любви.

Солженицын взял ее с «прицепом» (т.е. с ребенком от первого брака)».

(Румыну, конечно, простительно, но в данном случае нужно писать «с приданым», а не «с прицепом», и «переметная сума» это совсем не то, что «перекати поле»).

Так что спасибо Флегону за фактический материал, и, судя по нему, еврейские расисты не ошиблись, выхлопотав Александру Ицковичу Нобелевскую премию. Более того, у них и без его национальности было много хлопот. Во-первых, отнести «Архипелаг Гулаг» к идеалистической литературе невозможно никакими силами, во-вторых, писания Солженицына никакими силами невозможно отнести и к «лучшим художественным» произведениям. Дело в том, что «лучшие художественные произведения» - это такие произведения, которые люди читают добровольно, не требуя за это никаких денег, и даже сами покупают книги. У Солженицына в этом плане, как и у того венгерского еврея, полный провал. Флегон по этому поводу пишет:

«Книги, которые пишет в настоящее время Солженицын, защищены, бесспорно, авторскими правами, и поэтому я не думаю, что кто-нибудь попытается их напечатать без его разрешения. Но, с другой стороны, интерес к книгам Солже?ницына настолько упал, что я лично никогда не согласился бы печатать его настоящие книги, даже если бы сам автор предложил их мне. Печатать книги Солженицына на рус?ском языке в настоящей обстановке - это чистая финансовая потеря. Их могут печатать только издательства, получаю?щие деньги от американской разведки для этой цели.

Я имею легальное право печатать разные книги Солже?ницына, как например, «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор» и пр., но я не собираюсь печатать их впредь. Во-первых, из-за переменившегося отношения читателей к автору, а во-вторых, из-за того, что я печатаю только тех ав?торов, в искренность которых я верю. Когда Евтушенко ста?вил себе какую-то благородную цель в жизни, я его печатал. Когда он стал молиться золотому агнцу, я перестал его пе?чатать. Изменение цели жизни привело автоматически и к изменению качества его произведений, которые преврати?лись в главлитизделия, т.е. в дешевую базарную пропаганду» (с.19).

Естественен вопрос - стоит ли верить издателю, которого гений лишил права публиковать свои бессмертные творения? Однако здесь следует обратить внимание на два момента. Флегон пишет об убыточности издания Солженицына «на русском языке». Многомиллионные тиражи изделий Солженицына отпечатаны на всех иностранных языках и их многомиллионность объясняется тем, что они являются обязательной литературой для изучения в школах и университетах Запада. Я помню, как меня самого покоробило, когда на мой вопрос партнеру-французу, что из советской литературы изучается во Франции, он ответил: «Преступление и наказание» Достоевского, «Война и мир» Толстого и «Архипелаг Гулаг» Солженицына. Так что на Западе творения Солженицына это не художественная литература, а учебники ненависти к СССР. Вон в Великую Отечественную войну немцы отпечатали тиражом в несколько миллионов экземпляров листовку со словами: «Бей жида политрука - морда просит кирпича!». И что же теперь делать в связи с таким огромным тиражом произведения анонимного автора? Выдвигать его на Нобелевскую премию?

Еще момент из текста Флегона, который надо пояснить и который потребуется в дальнейшем. Все издательства книг на русском языке на Западе (кроме, как утверждает Флегон, издательства «Флегон-Пресс») содержались Центральным разведывательным управлением США следующим образом. При печатании антисоветской литературы ЦРУ сразу закупало часть тиража на сумму, покрывающую расходы на издание книги. Оставшиеся книги приносили издателям чистую прибыль при продаже их эмигрантам по любой, даже «смешной» цене. А ЦРУ закупленные книги предназначало для бесплатной раздачи советским гражданам, находящимся в командировках и турпоездках на Западе.

Теперь вернемся к книгам Солженицына на русском языке. На Западе и тогда было несколько миллионов русскоговорящих эмигрантов: от трусов, сдавшихся немцам в плен и не рискнувшим после поражения Германии смотреть на родине в глаза вдовам и сиротам тех солдат, кто погиб, не сдаваясь, до старых, порой еще дореволюционных эмигрантов. К примеру, в Париже у меня переводчиком была внучка командира броненосца «Потемкин», которого утопили матросы во времена бунта в 1905 году. И эти люди испытывали постоянный дискомфорт от нависшего над ними часто молчаливого, но естественного вопроса коренных граждан: «А почему вы здесь, а не в СССР?» И вот теперь Солженицын написал книгу, показывающую, какой страшной страной является СССР, причем эта книга беспрецедентно рекламировалась среди жителей Запада. Как русскому эмигранту ее не прочесть? Солженицын был обречен, по меньшей мере, на тиражи своих книг на русском языке во многие сотни тысяч экземпляров. Но это если бы он был не пропагандистом ЦРУ, а пусть и хреновым, но писателем. Флегон пишет:

«Лучшим доказательством такого утверждения служат цифры продажи «Гулага». Первый том на русском языке выдержал три издания, и разошлось 60.000 экземпляров. Второй и тре?тий тома печатались только раз и то далеко не распроданы. Из второго тома разошлось всего 4.000, а из третьего 2.000 экземпляров. Это значит, что 58.000 читателей решили, что третий том - это просто потеря времени, а 56.000 читателей думают то же самое о втором томе.

В своей книге «Ошибка Запада» Солженицын сообщает об американце, который предложил своим дочерям по сто долларов, чтобы они прочли второй том «Гулага», но они от?казались наотрез» (с. 361).

Флегон постоянно подчеркивает, что Солженицын по своей глупости не понимает своей роли в строю антисоветских пропагандистов и действительно считает себя гением. И он приводит такой пример. Узнав, что пластинки В. Высоцкого разбираются в Париже по цене 70 франков, корифей сдуру решил, что пластинки с его голосом народ будет хватать нарасхват. Распорядился напечатать свою поэму «Прусские ночи», а к ней приложением отштамповать и пластинку с записью авторского исполнения этой поэмы. Для начала Солженицын все это сделал тиражом всего в 10 тысяч экземпляров и на гонорары Высоцкого тоже не стал замахиваться - за все удовольствие назначил цену в 40 франков. Выбросил товар в продажу и, надо думать, купил мешки под деньги и стал ждать. Флегон пишет:

«Но дни шли, а на пластинку и поэму никто не набрасы?вался. Тогда американская разведка дала ему свой первый заказ в надежде, что сможет быстро раздать бесплатно эти произведения советским морякам, туристам и русским, про?живающим на Западе, и пошлет потом второй, еще больший заказ. Но оказалось, что желающих иметь бесплатно Со?лженицына не так уж много. За несколько лет после поступ?ления этих произведений на рынок и до лета 1980 года автор смог продать (включая заказы американской разведки) все?го лишь каких-то двести экземпляров» (с. 369).

«Не лучше идет продажа и «Письма вождям Советского Союза». Напечатано 10.000 экземпляров. При помощи аме?риканской разведки было продано 2.000 экземпляров (1974-1980). С финансовой точки зрения была бы просто потеря де?нег при одном издании. А при двух уничтоженных и одном не проданном?

А великая эпопея «Бодался теленок с дубом»? Напечата?но 10.000 экземпляров, а продано не больше 4.000 за пять лет. Оказывается, мало кого она интересует».

Вот у меня и возникло предложение: если Нобелевский комитет выдает премии тем, кому распорядился Альфред Нобель, то таких лауреатов называть Нобелевскими, а если тем, кому распорядились еврейские расисты, - то Шнобелевскими.

http://www.duel.ru/200413/?13_1_3

АНТИСОВЕТСКИЙ ПРОЕКТ

(отрывки)

Клад для разведки

...ЦРУ начало интересоваться русской литературой, когда поняло, что советские писатели, в отличие от западных, представляют собой клад для разведки.

Советские писатели путешествуют по всей стране больше, чем люди любых других профессий. Они разъезжают для собирания материалов, для изучения языка, для выступлений, для творческих командировок. В отличие от курьеров они способны наблюдать за всем новым и запоминать. Они встречаются со всеми слоями населения, с космонавтами и колхозниками, с таксистами и строителями. Представитель какой другой профессии может содержать в своей голове столько информации о расположении бронетанковых войск, о строительстве новой площадки для вертолетов, о заседании в ЦК КПСС, об успехах металлургов, о любовных связях членов политбюро или о настроении пограничников на китайской границе?

Для получения общей информации ни один генерал не может представлять такого интереса, как активный советский писатель. Кроме того, кто может более ясно и кратко передать всю эту информацию?

Поэтому не стоит ли пригласить советского поэта в американские университеты для гастролей, заплатить ему несколько «косых» и дать ему возможность выпендриваться перед студентами? Пусть читает им любую пропаганду. А затем после выступления следует хорошенький сабантуй с бирлянием, кирянием и марухами.

В отличие от СССР, на Западе нет спроса на стихи, и поэтому издательства не хотят их печатать. Но поэт знать этого не хочет. Ему нужна валюта. Тогда представители ЦРУ обращаются к какому-нибудь издательству и предлагают ему деньги для печатания книги поэта, для соблюдения авторских прав (ведь нельзя же выдать чек от имени ЦРУ) и для приглашения его на Запад.

Для справедливости и объективности я должен отметить, что, в отличие от КГБ, ЦРУ обычно не фотографирует советских писателей во время исполнения их священного долга перед своей родиной, когда они в постели  демонстрируют мощь советского человека.

Написав эти строки, я не выдаю никакого государственного секрета, так как эта практика широко применяется и известна всем - кроме рядовых читателей.

С этой целью создаются общества дружбы, которые приглашают обычно советских «либералов», таких как Вознесенский, Ахмадулина, а иногда там встречаются и такие лица, как Ардаматский, о котором вспоминает Солженицын в своей любимой книге.

Иногда для этой цели ЦРУ прибегает к помощи студенческих кружков. Что им стоит дать в лапу председателю кружка, чтобы тот пригласил известного писателя?

Работа ЦРУ довольно разнообразна, и я не ставлю себе целью ее разбор в рамках настоящей книги.

Для поддержки связи с русскими и восточноевропейскими писателями и диссидентами-графоманами ЦРУ создало на Западе целую сеть журналов. Некоторые из них финансируются полностью ЦРУ («ПОСЕВ», «ГРАНИ», газета «РУССКАЯ МЫСЛЬ», «ВРЕМЯ И МЫ»), а другие («КОВЧЕГ», «СИНТАКСИС», «ЭХО») финансируются только тогда, когда содержат материал, одобряемый ЦРУ. Вот неполный список журналов, которые финансируются полностью или частично американской разведкой:

«Вестник русского христианского движения», Париж;

«Вольное слово», Франкфурт;

«Время и мы», Израиль - в прошлом, США - в настоящее время;

«Глагол», США;

«Гнозис», США;

«Грани», Франкфурт;

«Двадцать два», Израиль;

«Континент», Париж;

«Логос», Париж - Брюссель;

«Новый журнал», Нью-Йорк;

«Посев», Франкфурт;

«Синтаксис», Париж;

«Современник», Торонто;

«Третья волна», Париж;

«Хроника защиты прав в СССР», Нью-Йорк;

«Шалом», Тель-Авив;

«Эхо», Париж (правильнее - «Куриное эхо»);

«Русская мысль» (газета), Париж;

«Память», Париж;

«Тетради самиздата», Брюссель;

«Культура», Париж (на польском языке);

«Бъдъще», Париж (на болгарском языке);

«Сведецтви», Париж (на чешском языке).

Кроме редакций журналов ЦРУ создало и финансирует целый ряд русских книжных издательств, таких, как «ПОСЕВ», «ЛЕВ», «НЕЙМАНИС», «АРДИС», «ХРОНИКА-ПРЕСС», «ГЛОБУС», «ИМКА-ПРЕСС» и пр. Кроме того, некоторые книжные магазины, такие, как «Руссика» в Нью-Йорке, получают деньги от ЦРУ для печатания русских книг, одобренных ЦРУ.

Работники некоторых издательств считаются работниками ЦРУ и, проработав пять лет для этих организаций в Европе, получают право на американское подданство. В старости они получают пенсию от ЦРУ из Америки, как, например, А. Нейманис. Когда отец вышел на пенсию, на его место был переведен работник ЦРУ Орест Нейманис, его сын, занимающий до тех пор тепленькое место в другой организации ЦРУ (радио «Свобода»).

К этой сети издательств следует прибавить радиовещательные организации «Свобода» и «Свободная Европа».

К этому следует добавить русскую политическую организацию НТС, полностью финансируемую ЦРУ и имеющую свои центры во всех странах Западной Европы, к которой принадлежат, в большинстве случаев, всякие бездельники. Этих бездельников НТС посылает встречать советские пароходы и давать морякам бесплатно русскую литературу. Приглашая моряков на кружку пива, они стараются получить всевозможную информацию во время разговоров между двумя русскими, «случайно» встретившимися на чужбине. Так как это единственная русская политическая организация за пределами СССР, то естественно, что сюда попадают и наивные идеалисты, преподаватели русского языка или работники государственных радиостанций, таких, как Би-Би-Си или Немецкая Волна. Таким образом, через НТС ЦРУ зорко следит за русской эмиграцией во всем мире. (сс. 40-43)

...Возьмем для примера случай с В.

Вначале у меня были с ним очень хорошие отношения. Но слишком хорошие отношения между мной и советским писателем означали большой ущерб для ЦРУ. В. ускользнул бы из их когтей, если бы он мог печатать свои произведения у меня и не нуждался бы в их деньгах.

Началось с того, что я напечатал книжонку его стихов под заголовком «Меня пугают формализмом» без его ведома. Когда он узнал об этом, он был очень рад. Когда В. прилетел впервые в жизни в лондонский аэропорт, никто его не встре?чал, кроме меня. Я договорился с представителем газеты «Дэйли Телеграф» задержать В. в ресторане аэропорта до его приезда с тем, чтобы он мог получить какой-нибудь матери?ал для газеты. Через час к нам присоединились и представители «Общества Англия - СССР», которое пригласило В. в Англию.

В аэропорту я договорился с В. о печатании его стихов и выпуске его пластинки. Впоследствии Макс Гейворд, желая завербовать его в качестве информатора для американской разведки, согласился сделать то же самое, но заплатить ему куда больше, чем я (в то время, как я высчитывал сумму на основе авторских прав, американская разведка высчитыва?ла сумму на совершенно других основах). Кроме того, для большего успеха Макс Гейворд послал ему свою любовницу, которая, работая на того же хозяина, спала со всеми совет?скими писателями, которые могли предложить ей какую-либо информацию.

В. остался доволен американской разведкой, которая взяла на себя обязанности выпустить книгу его стихов на ан?глийском языке, а также пластинку с его стихами. Мой ус?тный договор с В. остался в воздухе.

...Впоследствии В. напал на меня, к радости КГБ и ЦРУ, двумя стихотворениями (по этому случаю в газете «Изве?стия» было напечатано, мне кажется, что это было впервые, слово «говно» без многоточий. Даже Троцкого при самом свирепом сталинизме не называли таким словом без много?точий).

Я ответил В. одной книжечкой, и на этом наша борьба прекратилась. Я думаю, что он ничего не выиграл, я поте?рял, а ЦРУ и английская разведка достигли своей цели.

На недоумение читателя, зачем ЦРУ печатать совет?ские стишки в английском переводе, можно дать очень про?стое объяснение: советские стишки им вовсе не нужны. Но им нужен предлог, под которым советскому писателю мож?но было бы вручить хорошую пачку денег. А взяв деньги, ни один писатель не будет сидеть молчаливо и не откажется, хотя бы из вежливости, отвечать на вопросы агентов ЦРУ. (сс. 89-92)

...Когда Светлана Сталина подала на меня в суд, обвиняя меня чуть ли не в краже ее рукописи (из ее московской квар?тиры), то все газеты поспешили сообщить об этом обвине?нии. Когда же через года два Светлане нужно было явиться в суд и доказывать, что я достал ее рукопись нечестным об?разом, то ее адвокат написал мне письмо с предложением за?быть все дело и помириться.

- Зачем забывать? - ответил я. - Давайте судиться.

Но не тут-то было. Адвокат Светланы послал деньги мо?ему адвокату, которые, якобы, пришли не из кармана Свет?ланы, а от неизвестного доброжелателя, и на этом дело кон?чилось без всяких свидетелей и выступлений перед судьей.

И подумал я: как-никак происходит девушка из хоро?шей, известной семьи, которая никогда никому никакого зла не делала. Зачем тягать ее по судам? А кроме того, мой адвокат требовал вперед несколько тысяч долларов, если бы я захотел судиться. И пришлось мне отказаться от тяжб. (с. 118)

Запад: поматросил и бросил

...Журналисты, связанные с разведкой, при посещении СССР встречают разных диссидентов-либералов или просто чудаков. Как только они заметят, что те занимаются чем-то необыкновенным (выпускают, например, книжечку без текста) или делают что-либо, не поощряемое правительст?вом, они начинают восхищаться и посвящать чудакам хвалебные статьи в западной прессе. Заурядный паренек при?обретает мировую славу и скоро приходит к ложному выво?ду, что в СССР его не понимают, и единственный выход для него, по его мнению, это выезд на Запад. Прибыв на Запад после нескольких лет хлопот с большими надеждами, он скоро отдает себе отчет, что им никто не интересуется и он обречен на полный провал в одиночестве, далеко от своих. Если он попробует хлопотать о возврате, ему приклеивают ярлык агента КГБ и его жизнь становится невыносимой. Любой человек, который попытается протестовать против такой практики, подвергается политическим преследовани?ям со стороны «почетных» лидеров эмиграции и, конечно, соответствующих разведок.

Я приведу один пример.

В Москву приезжали разные западные священники и восхищались работами молодого художника Юрия Титова. Он рисовал религиозные картины, лики, мистические ко?раблики. В западных книгах на тему о русской церкви его кар?тины часто воспроизводились с хвалебными статьями.
О нем часто появлялись материалы в русской эмигрантской прессе. Для меня, как и для многих других, знавших о нем по статьям, Юра Титов был выдающейся личностью. Я никогда не забу?ду, как один из моих русских знакомых, встретив меня на улице Лондона, сообщил мне взволнованным голосом:

- Слушай! Титов приехал. Только что сообщили по лондонскому радио.

- Где? Куда?

- В Рим. Но без картин. Кагебистские суки сожгли все его картины в самолете серной кислотой.

Вскоре детали о приезде знаменитого художника появи?лись в «Посеве» и в других журналах. Приезд Титова получил огласку как мировое событие.

Юра Титов приехал со своей женой и дочерью. Все трое были счастливы и надеялись на прекрасное будущее, соглас?но рассказам священника Бордо и его приятелей. Но судьба приготовила им другое будущее.

Во-первых, почти все те, кто прославлял его, когда он был в СССР, отказались вынимать деньги из кармана и покупать его религиозные картины. Одно дело писать в га?зете о возрождении религии в СССР, о гениальном русском художнике, вдохновленном святым духом, а другое дело раскошеливаться, чтобы приобрести картину сомнительной ценности. Пока Титов был в Москве и боролся против совет?ской системы, он был гениальным художником. Как только он появился на Западе, его гениальность испарилась. После нескольконедельной шумихи Титовы опомнились. Картины не продавались, а три рта нужно было кормить. Одна моя знакомая, видя их безвыходное положение, взяла всех троих к себе на квартиру с питанием. Но сколько же можно содержать бесплатно троих людей? Титов, которому миро?вая пресса вбила в голову еще в России, что он гениальный художник, отказывался от любой работы, кроме мазанья своих святых картин.

После многих хлопот семью Титовых устроили в париж?ском доме художников. Но здесь им дали только квартиру. На еду нужно было зарабатывать. Картины не продавались. Титов вошел в свою уборную с религиозными картинами и из уборной объявил забастовку, забив за собой дверь. Он ре?шил не выходить оттуда до самой смерти. Французские вла?сти отвезли его в больницу.

Его жена Лена попыталась найти себе работу, но ничего из этого не вышло. Работу по своим способностям ей не да?вали. Жить с воздуха было невозможно даже для святых ма?ляров. Лена Титова обратилась в советское посольство с просьбой пустить их обратно в СССР, где их окружало более отзывчивое общество. Как-никак в СССР они жили на вер?хушке социальной пирамиды диссидентов. У Титовой был хороший любовник - Буковский. Правда, муж застал его один раз в нескромном положении и, пользуясь своим фи?зическим преимуществом, а также психологическим (право первого), навесил ему несколько фонарей. Однако храбро?го Буковского это не устрашило и он не отрекся от любви из-за таких пустяков. (сс. 122-124)

...Когда на Западе появился Солженицын, у Титовых воз?никла новая надежда. На родине у них получилось недора?зумение, но на чужбине все прошлые, мелочные обиды за?бываются и чувство отчужденности сильно приближает и связывает (как односельчан или одноклассников в лагере). Но новый мессия, оказавшись на Западе, отказался принять семью художника, посвятившего всю свою жизнь христиан?ской религии. Надежда на то, что мессия соизволит запла?тить за работу, проделанную в СССР, увидя их жалкое по?ложение, лопнула, как мыльный пузырь,

Когда в Париже появился их знакомый и земляк вио?лончелист Ростропович, у разочарованных, оскорбленных, разоренных, несчастных и растерянных Титовых не было больше храбрости пойти к звезде с поклоном. Они любили и уважали Ростроповича, но с ужасом задавали себе вопрос:

- А что если и он даст нам по шее, как великий борец за счастье мира Александр Исаевич? Там-то мы все чувствова?ли себя равными и не чурались один другого. А здесь? У него же ведь тоже есть деньги.

И после долгих сомнений, исканий, переживаний, тер?заний, физических и душевных мук Лена пошла по един?ственному пути, который был открыт для нее: она накинула на себя петлю, проклиная русскую эмигрантскую среду и ее прессу, которая заманила их на Запад.

После ее смерти в газете «Ле монд» появилась очень хва?лебная статья о русской благородной женщине, умном и храбром борце против коммунизма, о друге человечества Лене Титовой.

Само собой разумеется, что в статье ни словом не намекалось на то, что эту прекрасную женщину убило русское «бдительное» эмигрантское общество. В статье самой авторитетной французской газеты не было сказано ни слова о том, что Титова покончила жизнь самоубийством; Фран?цузские читатели еще раз сожалели о слабости медицины в борьбе с болезнями.

Зачем знать им то, что невыгодно американской развед?ке и на руку коммунистической пропаганде?! Зачем запад?ной прессе предупреждать будущие жертвы? Ведь это на ру?ку коммунизму. А вот если люди вешаются, это, вероятно, на руку западной пропаганде. Ведь есть возможность тис?нуть вызывающую слезы статейку об очередной жертве коммунизма.

Газета «Ле монд» считается левой газетой Франции. (сс. 126-127)

Солженицын - «широкая русская душа»

Я упомянул выше, Александр Исаакиевич, о письмах Савинкова к Рейли и Гиппиус, которые у меня хранятся на продажу. Я мог бы их продать вам для поправки будущего издания «Гулага». Но вы же их не купите, а, вероятно, попро?сите бесплатно. Когда вам предложили архив русской белой армии, вы попросили через вашего представителя, чтобы бедный эмигрант, живущий перепродажей книг, передал вам этот архив бесплатно. Неужели вам не стыдно вести себя таким образом? У вас что, денег не хватает? Или вы Бог или второй Сталин, которому нужно делать подарки да еще и спасибо говорить за то, что он их принял?

Все подарки ему подносят

И спасибо говорят. Б. Окуджава, Черный кот.

Мне очень не нравятся шкуры с «сидорами» денег (по-ва?шему - бабок), выклянчивающие информацию у стариков первой эмиграции. Когда эти бедные, несчастные доходяги посылают вам информацию и просят вас заплатить за печа?тание на машинке и за потерянное время, то вы не считаете нужным хотя бы ответить на письма (не говоря уже о плате). Тем более, что эту информацию они посылают вам не по соб?ственной инициативе, а в ответ на вашу просьбу.

Я знаю, что у вас нет времени для всякой «мошкары», но ведь у вас есть секретарша и есть «мать моих детей», как вы называете женщину, которую нормальные люди называют женой или супругой и которая отказалась от своей личной жизни для того, чтобы служить вашему «великому» делу.

Я знаю одну милую старушку, которая училась в том же университете, что и вы. Она написала свои мемуары о сту?дентах 20-х годов и предложила издательству «Посев». Ей ответили, как и многим другим, что напечатают с удоволь?ствием, но при условии, что она заплатит за печатание. По?сле долгих переговоров старушка напечатала свою книгу в Южной Америке, где условия оказались выгоднее, чем в «Посеве». Весь тираж был распродан, но она не получила ни копейки. (Ей дали бесплатно несколько экземпляров собственной кни?ги.)

После похвальных статей в эмигрантских журналах она ждала заказов в надежде покрыть хотя бы часть своих рас?ходов. И что же? Вы ей написали письмо с просьбой выслать вам эту книгу. И она  сейчас же выслала ее. Это было не?сколько лет назад. А вы ей деньги выслали? Порядочные лю?ди обычно пишут: «Прошу вас выслать мне то-то и то-то с приложением счета». Но вы же счета не попросили, а писа?тельница, женщина старого аристократического воспита?ния, никогда в жизни не торговавшая, постеснялась послать вам счет без просьбы.

Старая эмигрантка подумала так: «Ведь знает же сам, что печатание книги связано в расходами, видел же цену книги в газете и мог бы уплатить за книгу при первом случае, когда в доме появится лишняя копейка». (Не все же русские писатели печатают книги на деньги ЦРУ, как А.И. Солже?ницын.) Но у шкур лишних копеек не бывает.

Александр Исаакиевич! Я обращаюсь к вам от имени не?скольких старых эмигрантов, которые послали вам материал о Первой мировой войне. Я думаю, что материал оказался ценным. На основе полученного  вы поняли, что написали чушь в вашем первом томе «Августа четырнадца?того», и решили переделать этот том в соответствии с полученной информацией. Если каждый том стоит в сред?нем 10 долларов и если вы продали 2 миллиона (из вашего заявления можно понять, что речь идет минимум о несколь?ких миллионах), то вы заграбастали за одну книгу свыше 2 миллионов долларов. Я думаю, что не покажусь вам наха?лом, если посмею напомнить, что в приличном обществе следует платить за работу людей. Моя просьба заключается в следующем: поройтесь в ваших глубоких карманах и до?станьте оттуда несколько медяков для тех доходяг, которые отказывались от ужина или от обеда, чтобы заплатить ма?шинистке за печатание материалов, предназначенных для ваших книг. Ведь они будут содержать их информацию, но будут увеличивать вашу прибыль и вашу славу всезнающего писателя. Надеюсь, что вы не откажете мне в любезности проделать эту столь болезненную для вашего сердца процедуру.

На скупость Солженицына жалуется также и Н. Решетовская. Вернувшись из лагеря, безденежный Солженицын запретил хорошо зарабатывавшей жене покупать книги на том основании, что их можно брать в библиотеке. Я видел бо?гатые дома в Англии, в которых не было ни одной книги или же были полки с красивыми фальшивыми корешками книг. Не потратив денег ни на одну книгу, хозяин красивой квар?тиры производил впечатление владельца обширной библи?отеки дорогих книг.
К счастью, русская интеллигенция от?носится к книгам иначе.

Когда Решетовская узнала, что Кока Виткевич, друг де?тства Солженицына, переезжает в Рязань, она очень обра?довалась. Но, по ее словам, Солженицын реагировал совсем не так, как она ожидала:

«В гости ходить будут... Подарки делать надо...» (Ре?шетовская, стр. 169).

В 1960 году Солженицын писал врачу Зубову, с которым жил в ссылке в одном селе и который, несомненно, подметил прижимистость Солженицына:

«Наташа «развратила» меня в том смысле, что при?тупила мою бдительность к копейкам и даже рублям».

Когда у Твардовского выходила какая-нибудь книга, Солженицын сразу же выклянчивал бесплатный экземпляр для своей библиотеки.

Когда 2 мая 1964 года Твардовский приехал в гости к Со?лженицыну, он привез с собой баночку меда, зная прекрас?но, что у Солженицына меда к чаю ему не предложат. Если бы Жорес Медведев захватывал с собой баночку какой-ни?будь «вкуснятины», когда ездил к своему кумиру, то воз?можно, что кумир не показал бы ему так быстро от ворот по?ворот.

О Медведеве пишет довольно забавно Н. Решетовская: «Некоторые из этих людей бывали даже назойливыми. Так, Жоресу Медведеву настолько импонировала репута?ция «друга Солженицына», что ради этого он порой прятал в карман чувство собственного достоинства,

Живя в Обнинске, Жорес предпочитал добираться до Москвы не по железной дороге, а на попутных машинах, чтобы ехать мимо нашей дачи с обязательной остановкой у нас.

Он не мог не чувствовать, что этому визиту далеко не всегда рады. И все-таки, хотя однажды его буквально вы?проводили со двора, он снова и снова появлялся у нас» (Решетовская, стр. 183).

Как жалко, Александр Исаакиевич, что вы не жили во времена Гоголя. Вот с кого Гоголю следовало бы писать Плюшкина! (сс. 284-287)

http://www.duel.ru/200413/?13_5_1

Солженицын был доносчиком?

Писатель Владимир Бушин, лауреат Шолоховской премии 2001 года, дописывает книгу "Гении и прохиндеи". В ней он рассказывает о многих нелицеприятных фактах из жизни знаменитостей. В частности, Бушин очень не любит Солженицына. "Солженицын – оборотень", - считает писатель. Как рассказывает Бушин на страницах "Экспресс-газеты", Солженицын приукрасил свою биографию. Он рассказывал об ужасах советских лагерей, а сам отсидел довольно легко. В Бутырской тюрьме он сидел во вполне удобной камере, из которой даже мог заказывать книги из Ленинской библиотеки.

"Мало того, доподлинно известно: этот человек был в советских тюрьмах осведомителем, - рассказывает Бушин. - Его даже завербовали без особого нажима: на горячие угли не ставили, голодом не морили. Просто позвали и спросили: "Можешь?" - "Могу!" - скромно и без тени смущения ответил будущий нобелевский лауреат и дал подписку о сотрудничестве".

Кроме того, Александр Исаевич (Бушин считает, что подлинное отчество Солженицына - Исаакович) основательно приукрасил свою деятельность во время войны. Солженицын утверждает, что прошел всю войну командиром батареи. В книге "Гении и прохиндеи" будет рассказано, что на самом деле на фронт Солженицын попал только в мае 1943 года, и командовал он не артиллерейской батареей, а подразделением звуковой разведки.

"Жизнь там текла настолько вольготно, что за собственной женой он послал в Ростов-на-Дону из Белоруссии ординарца. Приехав. Так стала переписывать рукописи, которые Солженицын регулярно отсылал в Москву. Командир дивизиона, узнав о такой вольности подчиненного, тут же распорядился: убрать бабу".

http://www.dni.ru/news/society/2002/10/21/15163.html

Немало писателей, на долю которых выпали арест, тюрьма, ссылка, оставили об этом воспоминания, которые, естественно, весьма различны не только по реальным обстоятельствам, но и по тону, по эмоциональной окраске. Так, Достоевский рассказал о своем аресте с иронической усмешкой: "Двадцать второго или, лучше сказать, двадцать третьего апреля (1849 года) я воротился домой часу в четвертом от Григорьева, лег спать и тотчас же заснул. Не более как через час я, сквозь сон, заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди. Брякнула сабля, нечаянно за что-то задевшая. Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий симпатичный голос: "Вставайте!"

Смотрю: квартальный или частный пристав, с красивыми бакенбардами. Но говорил не он; говорил господин, одетый в голубое, с подполковничьими эполетами.

- Что случилось? - спросил я, привставая с кровати.

- По повелению...

Смотрю: действительно, "по повелению". В дверях стоял солдат, тоже голубой. У него и звякнула сабля...

"Эге? Да это вот что!" - подумал я. - Позвольте же мне... - начал было я.

- Ничего, ничего! одевайтесь. Мы подождем-с, - прибавил подполковник еще более симпатическим голосом.

Пока я одевался, они потребовали все книги и стали рыться; немного нашли, но все перерыли. Бумаги и письма мои аккуратно связали веревочкой. Пристав обнаружил при этом много предусмотрительности: полез в печку и пошарил моим чубуком в старой золе. Жандармский унтер-офицер, по его приглашению, стал на стул и полез на печь, но оборвался с карниза и громко упал на стул, а потом со стула на пол. Тогда прозорливые господа убедились, что на печи ничего не было.

На столе лежал пятиалтынный, старый и согнутый. Пристав внимательно разглядывал его и наконец кивнул подполковнику.

- Уж, не фальшивый ли? - спросил я.

- Гм... Это, однако же, надо исследовать... - бормотал пристав и кончил тем, что присоединили его к делу.

Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка и человек ее, Иван, хотя и очень испуганный, но глядевший с какою-то тупой торжественностью, приличною событию, впрочем, торжественностью не праздничною. У подъезда стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и подполковник; мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего сада.

Там было много ходьбы и народу. Я встретил многих знакомых. Все были заспанные и молчаливые. Какой-то господин статский, но в большом чине, принимал... беспрерывно входили голубые господа с разными жертвами.

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - сказал мне кто-то на ухо.

23-го апреля был действительно Юрьев день...

Нас разместили по разным углам в ожидании окончательного решения, куда кого девать. В так называемой белой зале нас собралось человек семнадцать...

Вошел Леонтий Васильевич... (Дубельт).

Но здесь я прерываю мой рассказ. Долго рассказывать. Но уверяю, что Леонтий Васильевич был преприятный человек".

В обстоятельности повествования, в падении одного из "прозорливых господ" с печи, в "симпатическом" голосе другого, в "красивых бакенбардах" третьего, в иронической реплике по поводу пятиалтынного, в "тупой торжественности" Ивана, в упоминании о Юрьевом дне, в добродушно-насмешливом комплименте шефу жандармов Дубельту, наконец, в нежелании продолжать рассказ, - сколько во всем этом выдержки, достоинства, превосходства над "необыкновенными людьми", умения спокойно, с усмешкой взглянуть со стороны на то даже, что оказалось началом столь тяжких мук.

Могут сказать: "А велика ли цена выдержке, иронии, если дело-то было много лет назад?" Да, рассказ об аресте был записан Достоевским 24 мая 1860 года - спустя одиннадцать лет. Но...

Александр Солженицын поведал о своем аресте через двадцать восемь - срок почти в три раза больший, и тем не менее, в его рассказе не только не оказалось выдержки, превосходства или иронии, но и обнаружилось нечто в известном смысле противоположное. И это тем более разительно, что ведь для Достоевского арест обернулся каменным мешком Алексеевского равелина (почти год!), изуверской, доведенной вплотную до команды "пли!" инсценировкой смертной казни, кандалами, тяжким каторжным трудом, смрадной казармой, тремя блохастыми досками на общих нарах, тараканами в щах, наконец, унизительной, бесправной солдатчиной, - а Солженицын ничего этого не изведал. И однако же вот каков его рассказ.

"Комбриг вызвал меня на КП, спросил зачем-то мой пистолет, я отдал, не подозревая никакого лукавства, - и вдруг из напряженной в углу офицерской свиты выбежало двое контрразведчиков, в несколько прыжков пересекло комнату и четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически закричали:

- Вы арестованы!

И обоженный и проколотый от головы к пяткам, я не нашел ничего умней, как: - Я? За что?.."

Тут многое удивительно. И то, что рассказчик отдает комбригу пистолет без малейших сомнений; и то, что с него сорвали ремень, которого поверх шинели быть не могло; и то, что арестовали его не по-тихому, не в укромной обстановке, как водится, а в присутствии целой "офицерской свиты", для которой устроили спектакль; и то, что контрразведчики не просто подошли и объявили об аресте, а "выбежали" сразу двое из "свиты" и тарзаньими "прыжками" пересекли комнату, словно опасаясь сопротивления уже обезоруженного человека, да еще при этом "драматически" заорали в две глотки. Право, эти "драматические" голоса гораздо менее достоверны, чем "симпатический" голос у Достоевского.

А какой тут еще и совершенно кошмарный фон! Оказывается, сцена ареста разыгралась в сложнейшей фронтовой обстановке: "окружили не то мы немцев, не то они нас". И все это совершалось "под дыханием близкой смерти": "Дрожали стекла. Немецкие разрывы терзали землю метрах в двухстах." Жутко сказать, смерть дышит не то в лицо, не то в затылок, а этим мерзавцам из контрразведки хоть бы хны, им только бы сцапать Александра Исаевича, горемыку. Интересно еще и то, почему в столь ответственный момент сражения вокруг комбрига собралась целая свита офицеров, когда всем им надлежало быть на своих постах в боевых порядках рядом с солдатами. А как и зачем стали бы выводить из окружения, если это окружение, арестованного антисоветчика? Не лучше ли было вывести честных солдат?

Но есть и другая версия ареста. Ее мы находим в книге первой жены писателя Натальи Решетовской "В споре со временем": "Все произошло неожиданно и странно. 9 февраля (1945 года) старший сержант Соломин зашел к своему командиру с куском голубого бархата..." Одессит Илья Матвеевич Соломин - то ли ординарец, то ли просто очень доверенный человек Солженицына. Во всяком случае за девять месяцев до этого именно его послал он с блатными документами и с таким же обмундированием в Ростов, приказав доставить ему в землянку в качестве боевой подруги законную жену. В ту пору, в той обстановке такой приказ разве что только одессит и мог выполнить. И действительно, молодая супруга была доставлена и, по ее словам, чудесно провела в уютной землянке мужа несколько недель за переписыванием его рассказов, за чтением у камелька "Жизни Матвея Кожемякина" Горького и за другими еще более увлекательными делами. А еврей Соломин с конца семидесятых годов живет в США.

Итак ординарец зашел к своему командиру с куском голубого бархата. Что же дальше? "Я сказал ему, - передает Решетовская слова Соломина, - что у меня ведь все равно никого нет. Давайте пошлем в Ростов Наташе, блузка выйдет..."

Как видим, ни о каком окружении, ни о каком дыхании близкой смерти и речи нет. Командир и его ординарец заняты спокойным и самым обычным в те дни делом: судачат, как использовать кусок трофейного бархата. Дело-то было в Восточной Пруссии.

Соломин продолжал: "В этот момент вошли в комнату двое. Один говорит: "Солженицын Александр Исаевич? Вы нам нужны". Какая-то сила толкнула меня выйти следом. Он уже сидел в черной "эмке". Посмотрел на меня, или мне показалось, таким долгим взглядом... Его увезли. Больше я его не видел". Такова бархатная версия ареста: ни тарзаньих прыжков, ни хватанья в четыре руки, ни воплей "Вы арестованы!". Все тихо, деловито, обыденно.

"Сам не знаю почему, - закончил рассказ ординарец, - побежал я к его машине. Там стоял ящик из-под немецких снарядов. Раскрыл. Книжки... Перевернул обложку на одной, смотрю - портрет Гитлера". Пожалуй, Солженицын был единственным офицером Красной Армии, шедшим в кровавый бой против гитлеровских захватчиков с портретом Гитлера в чемодане.

Вот вам и первая загадка солженицынского ареста: какой версии верить - авторской или той, что рассказал ординарец и супруга арестованного? Железной или бархатной?

Уместно заметить, что такие загадки и дальше часто встречаются в биографии нашего героя. Например, с июля 1947 года до мая 1950-го он находился в спецтюрьме "Марфино" в районе Останкино. Вдруг, рассказывает с его слов Н. Решетовская, "19 мая "совершенно неожиданно" муж уехал в Марфино. Писал, что не думал, что это произойдет так скоро, что ему очень хотелось "прожить там до будущего лета". Желание вполне понятное, ибо это была весьма привилегированная тюрьма.

"Обстоятельства шаг за шагом ускоряли отъезд и сделали его неизбежным", - писал он мне", - продолжает бывшая жена. Но если так, если "шаг за шагом", то, во-первых, почему же ранее говорилось о полной неожиданности "отъезда"? Во-вторых, что это за "обстоятельства"? в чем их суть? какого они характера? Неизвестно. Тайна. А ведь именно они, выходит, оказались причиной "отъезда". Такова первая версия.

"В другом письме, написанном уже не мне, - читаем дальше у Решетовской, - он объяснил свой отъезд тем, что просто перестал работать". Это вторая версия. Человека просто выставили за безделье и саботаж. Но тогда непонятно, почему он уверял жену, будто уехал "вполне по-хорошему".

"Мне известна еще одна версия Солженицына по поводу того же, сообщенная им Леониду Власову, - вспоминает жена. - Он оказался жертвой спора двух начальников, которые "не поделили его между собой", и старший, наделенный властью послал его "на такую муку"... Очень красивая версия, но она решительно противоречит второй: кому нужен бездельник? кто захочет затевать спор из-за саботажника? Кроме того, в этой тюрьме, являвшейся научно-исследовательским институтом, занимались секретными проблемами связи, а Солженицын никогда не имел к ним никакого отношения по причине полной неосведомленности в них, - чего ж из-за такого спеца спорить?

Итак, перед нами уже не две, как в случае с арестом, а три совершенно разные версии одного и того же события, и в отличие от версий ареста все они принадлежат самому Солженицыну, рассказаны им трем разным людям. Столь многогранен, сложен и духовно богат этот человек.

Какой же версии верить? Последняя из них, как уже сказано, выглядит не менее красиво, чем легенда о гении древности: "Спорили семь городов за честь быть отчизной Гомера..." Но, увы, она совершенно неубедительна, ибо наш Гомер в вопросах связи ни бэ, ни мэ. Весьма легковесна и вторая версия: уж где-где, а в тюрьме-то, даже в самой привилегированной и либеральной, есть средства заставить работать обнаглевшего лодыря. Остается третья, все объясняющая какими-то таинственными "обстоятельствами", нарастающими шаг за шагом. Скорее всего, тут-то собака и зарыта. Эта версия появилась первой, а первый порыв, как известно, почти всегда правдив или близок к этому. А то, что человек ни сразу, ни потом не счел возможным объяснить суть "обстоятельств" даже родной жене, говорит об их серьезности. Словом, загадка локализована, однако осталась не раскрыта.

Но, между прочим, различия в версиях, как было с версиями ареста, в иных случаях не столь уж и важны. Здесь для понимания человеческой сути действующих лиц гораздо содержательнее различие между характерами их рассказов о происшедшем. В самом деле, как много говорит нам непохожесть спокойно-иронического, добродушно-обыденного рассказа Достоевского на рассказ Солженицына то истерически-взвинченный, то величественный и жуткий подобно картине Карла Брюллова "Последний день Помпеи" с ее поистине близким дыханием смерти.

К слову сказать, различие между двумя рассказами еще и в том, что Достоевский не только не перетрусил, но даже и не удивился тому, что за ним пришли, а Солженицын в страхе, который не забыл и двадцать восемь лет спустя, как букашка, "обожженный и пронзенный от головы к пяткам", оторопело воскликнул: "За что?". Так вот, за что же его арестовали? Ведь это главное, а не обстоятельства ареста и не рассказ о нем. И здесь нас ждут новые еще более увлекательные загадки.

Как известно, Достоевский был арестован за активное участие в революционно-демократическом кружке М.В. Петрашевского, и произошло это по доносу.

В давней статье "Литгазеты" о Солженицыне говорилось: "Он был осужден по обвинению в антисоветской деятельности". Темпераментная Лидия Чуковская, великая почитательница нового таланта, не могла безропотно пропустить такое ужасное обвинение в адрес своего кумира и тотчас воскликнула: "Какое право, моральное и юридическое, имеет газета публично заговаривать о несовершенном им преступлении?!" И в доказательство полной невиновности означенного кумира перед советской властью сослалась на предисловие к одному из изданий "Ивана Денисовича" в 1963 году, где было сказано: "Арестован по ложному доносу". Солженицын, болезненно внимательный ко всему, что о нем пишут, читал, конечно, это предисловие заранее. Но Достоевский мог назвать своего доносчика: Антонелли. А он, и все его почитатели, и архивы КГБ за пятьдесят лет так и не назвали доносчика. В чем же дело? и был ли доносчик-то?

Капитан второго ранга Бурковский, находившийся вместе с нашим героем в экибастузском лагере и даже послуживший ему в "Иване Денисовиче" прототипом для образа кавторанга Буйновского, говорил чехословацкому журналисту Т. Ржезачу, биографу писателя: "Солженицын рассказывал мне, что он на фронте попал в окружение, стал пробиваться к своим и оказался в плену. Его посадили якобы за то, что он сдался". Однако достоверно известно, что ни в каком плену, кроме плена своих литературно-политических фантасмагорий, Александр Исаевич никогда не был. И все же в "Архипелаге" он настаивает именно на этой версии, причислив себя к тем, кто, вернувшись из плена, попали в лагеря "за одно то, что все-таки остались жить". Но такова первая авторская версия. Но, как всегда, у него есть и запасная:

"Я арестован за переписку с моим школьным другом". За переписку! За одну лишь чистую любовь к эпистолярному жанру. Тут нельзя не вспомнить некоего Баклушина из "Записок" Достоевского. Герой, от лица которого ведется там повествование, спрашивает его, за что он угодил на каторгу. "За что? Как вы думаете, Александр Петрович, за что? - переспросил Баклушин. - Ведь за то, что влюбился!" Собеседник едва сдержал улыбку: "Ну, за это еще не пришлют сюда". Тогда жертва любви несколько уточнил обстоятельства: "Правда я при этом деле (т.е. при небесной влюбленности-то! - В.Б.) одного немца из пистолета пристрелил". И тут же искренне добавил: "Да ведь стоит ли ссылать из-за немца, посудите сами!"

В случае с Солженицыным тоже был свой "немец" - "критика Сталина", содержавшаяся в переписке с другом Николаем Виткевичем. В многочисленных устных и письменных заявлениях, например, в письме Четвертому съезду писателей в мае 1967 года, он долго будет твердить, что арестован именно за это. Многие станут горячо сочувствовать ему: ну, в самом деле, можно ли человека лишать свободы за одну лишь бескорыстную любовь к писанию писем да к нелицеприятной критике! И никто не вспомнил о Баклушине.

А суть-то дела вот в чем. Солженицын уверяет: "Наше (с моим однодельцем Николаем В.) впадение в тюрьму носило характер мальчишеский. Мы переписывались с ним во время войны и не могли, при военной цензуре, удержаться от почти открытого выражения своих политических негодований и ругательств, которыми мы поносили Мудрейшего из Мудрых". Позже делает такое добавление: "Мы с Кокой совсем были распоясаны. Нет, мы не писали прямо "Сталин" и "Ленин", но..." И приводил грязные издевательские прозвища.

Тут надо отметить два важных момента. С одной стороны, Виткевич сказал упоминающемуся Ржезачу, что никакой равноценной двусторонней переписки подобного содержания не велось, а были только письма Солженицына этого рода и устные разговоры с ним при встрече в июле 43-го года. "Я всегда полагал, - заметил при этом Виткевич, - что то, о чем мы с Саней говорили, останется между нами. Никогда и никому я не говорил и не писал о наших разговорах".

С другой стороны, в дальнейшем Солженицын признался, что похожие письма он посылал не одному Виткевичу, а "нескольким лицам": "Своим сверстникам и сверстницам я дерзко и почти с бравадой выражал в письмах крамольные мысли". Таких адресатов оказалось с полдюжины. Один из них, приятель школьной и студенческой поры Кирилл Симонян, в последствии главный хирург Советской Армии, рассказывал: "Однажды, это было, кажется в конце 1943 или в начале следующего года, в военный госпиталь, где я работал, мне принесли письмо от Моржа (школьное прозвище друга - В.Б.). Оно было адресовано мне и Лидии Ежерец, жене, которая в то время была со мной. В этом письме Солженицын резко критиковал действия Верховного командования и его стратегию. Были в нем резкие слова и в адрес Сталина".

Солженицын уверяет, что его адресаты отвечали ему почти тем же. Но это совсем не так. Симонян рассказывал: "Мы ответили ему письмом, в котором выразили несогласие с его взглядами, и на этом дело кончилось". Такого же характера ответ послал и Л. Власов, знакомый морской офицер. Другие, как Виткевич, просто промолчали в ответ.

Итак, человек написал и послал не одно письмишко с какой-то эмоциональной антисталинской репликой, а много писем по разным адресам, и в них - целая политическая концепция, в соответствии с которой он поносил не только Сталина, но и Ленина. Почти через тридцать лет признает: "Содержание наших писем давало по тому времени полновесный материал для осуждения нас обоих". А еще позже, находясь уже за границей, проявив все-таки большую самокритичность, чем бедолага Баклушин, скажет в выступлении по французскому телевидению: "Я не считаю себя невинной жертвой. (Мог бы добавить: "в отличии от Лидии Чуковской", - В.Б.). К моменту ареста я пришел к весьма уничтожающему выводу о Сталине. И даже со своим другом мы составили письменный документ о необходимости смены советской системы".

Спрашивается, что оставалось делать сперва работникам военной цензуры, прочитавшим кучу "крамольных писем" Солженицына, а потом - сотрудникам контрразведки, прочитавшим еще и помянутый "документ", в котором речь-то шла не о системе Станиславского, - что оставалось им делать, если они хотели оставаться цензорами и контрразведчиками, а не отставными балеринами. Где, когда существовала государственно-политическая система, которая на составителей подобных "документов" взирала бы равнодушно? Все это усугублялось еще и тем, что Сталин являлся Верховным Главнокомандующим армии, а его критик Солженицын - армейским офицером, рассылавшим сверстникам и сверстницам на фронте и в тылу письма, направленные на подрыв авторитета Верховного Главнокомандования. В любой армии, в любой стране подобные действия офицера в военное время, на фронте будут расценены не иначе, как военное и государственное преступление в пользу врага. Тем более, если враг еще находится на родной терзаемой земле. Нет, совершенно прав этот товарищ, когда говорит: "Я не считаю себя невинной жертвой". Какая уж тут невинность...

И тем не менее, называя свой арест "впадением в тюрьму", Солженицын старается внушить нам, что это "впадение" носило совершенно случайный, "мальчишеский" характер. Да, конечно, дескать, виноват, но уж очень был простодушен, наивен и открыт: "Когда я потом в тюрьмах рассказывал о своем деле, то нашей наивностью вызывал только смех и удивление. Говорили мне, что других таких телят и найти нельзя. И я тоже в этом уверился". Ну, а потом захотел уверить и нас: что, мол, с меня взять - теленок! Хоть и бодался с дубом. Тут мы подходим к главной загадке солженицынского ареста.

С целью убедить нас в своей наивности находчивый автор выискал историческую параллель: "Читая исследования о деле Александра Ульянова, узнал, что они попались на том же самом - на неосторожной переписке". Действительно, член террористической группы Пахомий Андреюшкин послал из Петербурга в Харьков слишком откровенное письмо своему другу студенту Ивану Никитину, и оно было перехвачено полицией. Вот, дескать, еще, когда среди противников режима телята водились. Как же после этого не поверить в случайность солженицинского впадения в тюрьму?

Да, все, вроде, так: параллель, сходство. Но, присмотревшись внимательней, не трудно увидеть кое-какое различие. Начать хотя бы с того, что Андреюшкину было всего 21 год, а Солженицыну шел уже 27-й, т.е. первый-то действительно почти мальчик - студент, мало что в жизни еще повидавший, а второй - человек, за плечами которого все-таки уже университет, два курса ИФЛИ, работа в школе, военное училище, офицерское звание, командирская должность, фронт. Один из них еще вполне мог быть достаточно неопытным и наивным, но откуда этим трогательным качествам взяться у второго? К тому же, в 1887 году в России царил мир, военной цензуры, которая проверяла бы всю корреспонденцию, не существовало, и Андреюшкин, естественно, мог рассчитывать, что его письмо не прочитает никто, кроме адресата; у Солженицына же, который прекрасно знал о всеобщей военной цензуре, была полная уверенность в обратном. Кроме того, Андреюшкин писал из большого города в город тоже не маленький, он имел возможность бросить письмо в любой почтовый ящик столицы, и, конечно, понимал, что это обстоятельство, в случае худого оборота дела, сильно затруднило бы розыск отправителя письма, да и обратного адреса он на конверте не написал, в итоге его искали целых пять недель; Солженицын не располагал роскошным выбором почтовых ящиков и отделений связи: письма на фронте мы отдавали в руки почтальону подразделения, который относил их всегда на одну и ту же ППС (полевая почтовая станция). Надо думать, при таких условиях установить авторство писем, если предположить, что они были без подписи, а это едва ли так, не представляло слишком сложной задачи. Наконец, Андреюшкин писал своему единомышленнику и, ясное дело, у него были все основания рассчитывать на понимание и на тайну со стороны адресата; у Солженицына же дело обстояло совсем наоборот: никто из его адресатов (кроме Виткевича, видимо) не являлся его единомышленником в вопросах о Сталине, о действиях Верховного Главнокомандования, тем более - о советской системе. И это тоже было ему известно.

Кстати, упоминающийся морской офицер Л. Власов, пославший отрицательный ответ на крамольное письмо, фигура для всей этой истории чрезвычайно показательная. Солженицын даже и не знал его как следует, они случайно познакомились в поезде Ростов - Москва в марте 1944 года при возвращении из отпуска на фронт, потом обменялись несколькими письмами - и все. И вот с одномоментным вагонным попутчиком Солженицын делится мыслями, за которые в те дни и в его положении совсем не трудно было угодить за решетку! Ведь если бы даже письмо незамеченным проскочило цензуру, то сам адресат мог оказаться человеком, который сообщил бы о нем куда следует. Разве одно это не поразительная загадка!

http://www.duel.ru/199612/?12_8_1

оригинал доноса Солженицына: будущий нобелевский лауреат под псевдонимом "Ветров" с помощью таких литературных опусов сдал заключенных, в основном из числа украинских националистов и "бандеровцев", готовивших восстание в лагере. Их всех расстреляли.

http://www.bryansk.org/solj.html

«В круге первом»: судим Солженицына по делам его
2006

Говоря о «писателе Солженицыне», некорректно умалчивать о фантастических ресурсах, вбитых Западом в его рекламу и целях всего проекта уничтожения Советского Союза, в рамках которого он и был сделан известным писателем и политиком. Так кто и для чего навязывает нам Солженицына?

Сбылась мечта престарелых идиотов-шестидесятников: экранизирован Солженицын, да еще в десятисерийном варианте.
Под видом «классики» ленивым и легковерным зрителям Глеб Панфилов и телеканал «Россия» поставят десять полновесных капельниц с небезопасным для разума содержимым. Но кто и зачем заказал очередной курс массовой промывки мозгов именно Солженицыным, и именно сейчас?

Хрущев: заказчик первый

Чтобы понять сущность предмета, надо узнать его назначение.
Поэтому, не касаясь содержания солженицынского «творчества», вспомним, кто и для чего принудительно навязывал Солженицына русскому читателю.
Итак, Солженицын, как «литератор», был отыскан и использован Хрущевым и его окружением как инструмент антисталинской пропаганды, «реабилитации невинных жертв сталинских репрессий» и прикрытия массовой чистки политически неугодных Хрущеву кадров.
Как нам пришлось убедиться сегодня, Хрущев не столько ликвидировал «культ личности», сколько подорвал основы советской цивилизации и создал основу для «бунта номенклатуры», разрушившей СССР в конце 80-х.
Известно, что среди действительно честных, серьезных и ответственных людей – строителей Советской империи ( даже тех, кто прошел через лагеря), Хрущев и его затеи не вызывали ничего, кроме брезгливости и протеста.
Не была исключением и писательская среда: оттепель оттепелью, но писать откровенные пасквили на свою страну и свой народ литераторы того времени еще брезговали: известный хрущевский доклад «О культе личности» долго не мог найти своего литературного воплощения.
Пришлось лепить нового классика «из того, что было». Тут подвернулся Солженицын, осаждавший редакции со своими лагерными автобиографиями. Вариант идеальный – интеллигент, «репрессированный сталинской контрразведкой», обвиняет «сталинских палачей» и «культ личности».
В результате была дана команда довести авторский текст до читаемого состояния ( это удалось не вполне – приходится убеждать читателей, что Солженицын пишет «особо высокохудожественным» языком, до восприятия которого они не доросли) и опубликовать массовым тиражом.
Таким образом, именно благодаря политическому заказу Хрущева на антисталинскую литературу Солженицын был назначен (подчеркиваем, НАЗНАЧЕН) писателем, а «Один день Ивана Денисовича» был опубликован миллионным тиражом в «Новом мире» - культовом издании тогдашней советской интеллигенции.
Так при участии Солженицына был создан совершенно новый жанр литературы – заказной роман-донос на собственное государство и более того – на собственный народ.

Культ ничтожества: когда бюджет имеет значение

После снятия Хрущева для Солженицына, потерявшего покровительство , настали тяжелые времена. Спроса на лагерные мемуары, по крайней мере, сверху, не было.
Зато довольно скоро «русским писателем-диссидентом» заинтересовались новые хозяева и рекламные спонсоры – американские спецслужбы, которым были как хлеб нужны новые персонажи с дудочками, способные повести за собой гордых, но недалеких советских завлабов и товароведов. Собственно, именно в те годы американцы перешли от прямой ядерной конфронтации к доктрине «разложения коммунизма изнутри», на что были брошены громадные научные и финансовые ресурсы.
Генералам психовойн были нужны культовые фигуры, причем копирующие и пародирующие главных персонажей советского пантеона. Были нужны «Антиленины» и «Антисталины» - идейные оппозиционеры, желательно прошедшие тюрьму и ссылку в Сибири ( уж таковы архетипы нашей интеллигенции со времен декабристов), имеющие определенный научный багаж ( чтобы говорить с МНСами на понятном им языке) и способные написать некие тексты, которые будут переписываться от руки и распространяться, выполняя роль «не только коллективного агитатора, но и коллективного организатора».
Под этот шаблон подошли Солженицын и Сахаров.
Итак, только после утверждения кандидатуры Солженицына на «раскрутку» по линии спецпропаганды в судьбе Солженицына и начались настоящие чудеса: на его рекламу были брошены силы не только «голосов», но и всего медиакомплекса Запада.
Пожалуй, только сегодня мы можем в полной мере оценить объемы затраченных ресурсов и качество работы политтехнологов, долгие годы работавших на создание имиджа и брэнда Солженицына.
Для начала «раскрутки» Солженицына была использована ударная тактика, использованная в те годы для раскрутки «Биттлз». Прекрасно, по-голливудски, задуманный сценарий включил тайный вывоз из-за «железного занавеса» «гениальной рукописи» «репрессированного писателя», шумное ее издание (провоцирующее советские власти на прессинг), после чего началась массированная реклама Солженицына, ставшая дежурным блюдом всей западной радиопропаганды на долгие десятилетия.
Если хотя бы приблизительно оценить ресурсы, за долгие годы «вбитые» в Солженицына, превращенного в один из ведущих брэндов всего антисоветского проекта, становится очевидно, что это была самая дорогая и длительная в мировой истории реклама литературного произведения.
А при таких объемах воздействия неизбежно срабатывает принцип массирования, так ярко раскрытый еще доктором Геббельсом.
Более того, сегодня нам на своем опыте прекрасно известно, что при массированной рекламе теряет значение и сам объект рекламной кампании: остается только нервный рефлекс, «якорь», вызывающий навязанную извне поведенческий отклик.
«Довгань», «Сникерс», Солженицын, Хопер-инвест… Да при чем тут литература! Просто в рекламу Солженицына было вбито средств и мозгов гораздо больше, чем во все российские брэнды, вместе взятые.
Как и в шоу-бизнесе, брэнд «гениального писателя Солженицына» не идентичен самому Александру Исаевичу, создан не им и потому с самого начала принадлежит не ему, а по праву является интеллектуальным капиталом его спонсоров.
Уже с момента издания «Гулага» Александр Солженицын не был самостоятельным явлением – он был и остается пусть важной, но зависимой частью громадного антисоветского ( а попутно – и антирусского) проекта, успех которого предполагал уничтожение и утилизацию Советского Союза и его населения.
Когда к власти пришел Горбачев, на раскрутку Солженицына, причем именно как части антисоветского PR – проекта, были брошены ресурсы союзных СМИ, ставших «независимыми» ( приплюсуем к рекламному бюджету и это). Проект победил – и Солженицын с «советами по обустройству» въехал в Россию в обозе ее победителей.
Можно ли говорить о Солженицыне, его «творчестве» и его «любви к Родине» и «страданиях» в отрыве от его участия в антисоветском проекте Вашингтона, в рамках которого он был сделан известным писателем и политиком? Проекта, равноценного военной агрессии, антирусская сторона которого была видна с самого начала?
Не более, чем о «патриотизме» генерала Власова, вместе с «освободительной армией» ставшего частью гитлеровского проекта уничтожения России.
Говоря о «писателе Солженицыне», некорректно умалчивать как о фантастических ресурсах, вбитых в его рекламу, так и о целях всего антисоветского проекта, частью которого он стал пожизненно.
Перефразируя нашего пациента, можно сказать: «Целили в Россию – использовали антикоммунизм Солженицына»
Задумайтесь: а почему бы к десяти сериям «Круга первого» не добавить такое же автобиографическое продолжение: переход на службу американцам, реклама на «голосах», сытная и почетная эмиграция, потом - «перестройка», «гласность», уничтожение Советского Союза со всеми известными последствиями ( для населения, особенно русского) и, как счастливый финал – получение очередной премии от Ельцина, Путина или самой Кондолизы Райс?
А ведь без такой концовки все десять серий про «невинно репрессированного» становятся наглой ложью. Чем дальше развиваются события, тем острее становится вопрос: так ли необоснованны были все репрессии? Ведь сегодня по законам тюремной «этики» и нормам тюремного довольствия живет не 1% населения, как тогда, а 100% - и конца срока пока не видно.

Судить по плодам

Искусствоведение – стезя шаткая и двусмысленная: что бы ни говорили критики, каждому читателю нравится и видится свое. Неоднозначны и политические взгляды: каждый считает свои намерения и интересы благими.
Поэтому критиковать его крайне уязвимые тексты с ( как это блестяще сделал В.Бушин) или, тем более, экранизацию в мексиканском стиле - значит, давать лить воду на его мельницу.
Как мы уже сказали, Солженицын – это уже не отдельный человек, а существенная и неотъемлемая часть идеологии, которую в той или иной степени разделяет заметная часть русскокультурного и не только, населения.
Соответственно, отношение к Солженицыну - уже давно не вопрос личного вкуса, а своего рода «генетический маркер», характерный для лиц определенных убеждений.
Поэтому попробуем подойти к Александру Солженицыну объективно, по евангельскому принципу - не по словам, а по делам его адептов и единомышленников.
И что же? Не секрет, что вся административная, коммерческая и медиаэлита новой России и поддерживающие ее социальные слои ( голосующие за СПС, «Яблоко» и «Единую Россию») поголовно состоят из ревностных почитателей Солженицына.
Авторитет Солженицына непоколебим и в верхах отделившихся национальных республик, особенно - на Украине и Прибалтике, элита которых вышла из национальных дивизий СС.
Высок рейтинг Солженицына и в элитах восточноевропейских стран, которые, как и Солженицын, выращены в рамках антисоветских спецпроектов. Не секрет, что именно эти элиты открыто толкают Евросоюз к расчленению и оккупации России – естественно, в рамках «демократизации».

Итак, ядовитое семя давно принесло свои плоды, волки сбросили овечьи шкуры, а слова стали делами – а мы все еще не решаемся положить конец культу солженицынского ничтожества. Но разве попустительство не есть преступление против истины?
…Хочешь прицелиться в коммунизм и попасть в Россию? Поклонись Солженицыну.
А.Дмитриев

http://www.snd-su.ru/cgi-bin/rg.pl?param=div2&page=4&type=1235&what=1001

От редакции:
Солженицын, как раковая опухоль массового сознания

Сравнение Солженицына (как, впрочем и других психологических спецпроектов ) в опухолью мозга не случайно. Подобно тому, как раковые клетки, не отторгаясь организмом, несут ему гибель, ложные ценности и ложные культурные образцы – тексты Солженицына, в частности, разрушают сознание (в том числе и массовое), обрекая человека и нацию на деградацию.

В своих программах по разрушению «культурного ядра» русской ( советской) цивилизации американские психологи уделяли особое внимание специально подобранным литературным текстам, способным не просто оказать влияние, а полностью перепрограммировать личность и ее моральные и поведенческие установки. Собственно, к инвалидам подобного рода и относятся фанаты Солженицына, патологически запрограммированные на уничтожение собственного государства.
Термин «перепрограммирование» следует понимать буквально: ведь любой человеческий язык суть язык программирования поведения.

Традиционно важную роль в технологиях военной пропаганды играют приемы снижения самооценки противника, подрыва его уверенности в собственных силах, внушения противнику чувства безысходности.
( Особо рекомендуем – Н. Маркова «Культуринтервенция» - взгляд на маскультуру, как спецпроект по маркетингу наркотиков)

В этом отношении тот же «Матренин двор», который забит и в школьные программы РФ, можно считать эталоном: со школьной скамьи людям прямым текстом внушают, что они - нация патологических вырожденцев и дебилов.

Кстати говоря, «Матренин двор» вполне можно и должно можно квалифицировать, как расистское произведение, разжигающее национальную рознь, и мотивирующие геноцид, поскольку его герои, изображенные в качестве типичных представителей народа (расы, по западной терминологии, наделены отталкивающими и явно патологическими чертами, что унижает национальное достоинство русских и провоцирует враждебность и агрессию других народов. Представьте, какие выводы для себя сделают кавказские подростки, «проработавшие» в школе «Матренин двор» …

Характерно, что тексты - не просто оружие, а оружие генетическое, поскольку обладает языковой избирательностью действия.

Таким образом, перед нами стоит громадная, но неизбежная задача оздоровления нашего культурно-информационного пространства, требующая не только нового содержательного наполнения, но и очистки его от враждебной и деструктивной информации, к которой относится не только порнография, насилие и реклама наркотиков, но и определенные тексты литературного и идеологического плана.

Мотивируя бесконтрольность и вседозволенность СМИ и культуры, медиакоммерсанты делают акцент на якобы развлекательном назначении информации, которая якобы неспособна причинить реальный вред ее потребителю.

Между тем, объективные научные данные, включая исторические примеры ( в том числе гибель Советского Союза) показывают, что древние были правы: слово есть дело – иногда доброе, а иногда и злое. А реальное действие должно предусматривать и реальную ответственность.

В свое время писателей называли «инженерами человеческих душ». Сегодня напрашивается другая аналогия: писатели – программисты человеческих душ.

Ну как, господа, хотите ли вы позволить каждому хакеру безнаказанно разрушать вашу личность, подменяя критически важные системные файлы? Или поставим надежный антивирус?

http://www.snd-su.ru/cgi-bin/rg.pl?param=div2&page=4&type=1236&what=1001

Часть 2