Яна Джин

Письма из Америки



1.Поэзия по-американски
2.Безостановочное счастье
4.Настоящие выборы
5.Эпоха Особого Ничто
6.Горести читающей Америки
7.Милостыня по-американски
9.Ты виноват!
11.Семьдесят четыре
года одиночества
12.Пещерные дамы
13.И снова - озабоченность
15.Верните мне мое ребро
16.Неполноценный комплекс превосходства
18.Выгоды пребывания в живых
19.Тошнотворное сходство
21.Девицы пермские,
одумайтесь!
22.Бегство от скуки: Роберт Ханссен
23.Ковбои и индейцы: ковбои
возвращаются
24.Прирожденные убийцы
25.Один день из жизни...

26. Призрак любви

27. Потанцуй же немножко!

28. Американская трагедия

29. Доллары, секс и все прочее

30. Калифорния, клубящаяся в грезах

31.Меняясь местами

32. Праздник в Америке

33. Много... хорошего?

34. В поисках неспешного времени

35. Низкопробные страстишки

36. Бросаясь каменьями

37. Провал успеха

38. В "небелом" состоянии

39. Абсурдное богатство

40. Покажи денежку!

41. Крошение небоскрёбов - или - "О чём" война?

42. Рабы истории

43. Опасное замешательство

44. Война мутная, как нефть

46. Нашествие лжепророков

47. За и против

49. Жирные, уставшие и скучные

50-51. Нашествие варваров - или выбор между ужасным и отвратным

52-53. Превеликий обман

54. Теле-вянные солдатики

55. Благодушие и воинственность

56. Сезон хамелеонов



Поэзия по-американски

Недавно среди американцев провели опрос. Их подрядили, в частности, назвать «ярчайшее поэтическое произведение последнего времени». Ответ оказался поразительным. Наиболее ярким событием поэтического жанра была признана демонстрация в городе Сиэтл. Демонстрация анархистов - людей, выкрикивавших лозунги «Смерть корпорациям!» и бивших витрины таких безошибочно американских спрутов, как рестораны «Макдоналдс», кафетерии «Старбакс» и магазины готовой одежды «Гэп». Не был назван ни один из поэтов - живых или усопших.
Объяснять это, по-моему, следует не только тем, что публика не знает имен. Причина скорее кроется в том фоне, на котором эти демонстрации протеста не могли не показаться многим истинно поэтическими. Причина кроется в удушающей предсказуемости существования «средних американцев». Несколько позже сиэтлские анархисты прибыли с теми же плакатами в город, в котором живу я, в Вашингтон, - и вот на моих глазах замшелое зеленое логово стерилизованных бюрократов - вашингтонский даунтаун превратился в шумный красочный фейерверк.
Я рассказала обо всем этом, чтобы выразить свою полную солидарность... со «средними американцами». Протест сиэтлских анархистов - это и есть истинная поэзия в нынешней Америке. Как всякое художественное творчество, поэзия представляет собой реакцию на окружение. Эстетическую и этическую. Даже «искусство
ради искусства», что представляется мне неестественной позой, есть реакция на окружение, ибо оно отметает прочие позы. Любое художественное творчество основано на бунте, на противостоянии привычному. Я бы сказала, что искусство есть отрицание привычки. Человек, приемлющий миропорядок, не знает необходимости браться за перо. Призывы к поэту стоять в стороне от всего, что именуют политикой, кажутся мне не просто глупыми или вредными, но несбыточными, как несбыточно быть трупом, пока жив.
По сути своей (скрытой или пробившейся наружу) корпоративная Америка отрицает все, на чем зиждется поэтический импульс, ибо она отрицает принцип духовной спонтанности и бунта. Единственное исключение составляют кружева американских автострад - в своей сплошной «протекаемости», пустынности и закрученности напоминающие мне рисунок головного мозга, озадаченного пусть и высокими, но безадресными мыслями. В корпоративной Америке все столь пустынно и тихо, что окажись нынче Иисус Христос в Новом Свете, ему было бы отказано в радостях публичной казни.
Спасителя скорее всего спровадили бы (с фарфоровой даунтауновской улыбкой) в приют для бездомных, чокнутых или беспомощных. Именно так обстоит там дело и с поэзией. Американские корпорации - это в большинстве своем тирания принципа аккумуляции ради аккумуляции, торжества количества над качеством. Такая тирания не просто заглушает любые противопоказанные ей звуки - она их уничтожает. 99% из именующегося сегодня в Америке поэзией - сонливое мычание профессорствующих мужей и дам, способных лишь
вогнать человека в состояние прострации. Зрелища - не просто более привлекательная альтернатива, но и более честная. Время от времени тот же Голливуд осмеливается заговорить об уродливом лике «Американской красотки» («American Beauty») или ее дурного братца «Американского психопата» («American Psycho»).
Что же касается поэзии, она (за редчайшими исключениями) не только не оспаривает статус-кво, но охотно его утверждает. Чтение же сродни принятию пищи из удушающих рук - из рук дьявола единообразия и согласия, этого верховного ангела всякой тирании духа. Откройте наугад любой американский литературный альманах - у вас зародится подозрение, будто высоколобых мужей и дам континента - всех их вместе - по какой-то необъяснимой причине поразил скорее смертоносный, чем жизнеутверждающий недуг, отшибающий любые мысли и переживания, и будто все они, мужи и дамы, как бывает только среди членов тайного ордена, сговорились упражняться в одном и только одном занятии - в описательстве.
Книга за книгой, журнал за журналом - неустанное повторение, скрупулезное воспроизведение реальности. Редко попадутся на глаза слова, в которых реальность переосмыслена - но даже в этих случаях о бунте против нее речи быть не может. Один из прозаиков нынешней Америки, избравший жизнь за ее пределами, вдали от ее корпораций, Гор Видал сказал, что англоязычная поэзия приказала долго жить по той простейшей из причин, что ее не читают. Я, впроем, ничуть не осуждаю не читающих эту поэзию. Я прекрасно понимаю людей, читающих в Америке все что угодно, но не поэзию. Одни только
умалишенные готовы беспрерывно глядеться в зеркало, а американская поэзия - это преимущественно недвижный взгляд, вперившийся в себя, глубоко уважаемого, безгранично любимого и прекрасно в зеркале отражающегося.
Американские поэты притворяются, что они уже вернули души Создателю - и единичные их читатели, увы, им верят. Поэтому-то читатели их в расчет и не принимают. Поэты в Америке стесняются жизни, и жизнь в ответ их чурается. Мне кажется, одну из самых ярких революций в сфере английской поэтической речи знаменовал собой приход рэпа. Единственная причина, в силу которой рэп не оказался подкошенным на корню, заключается в том, что разные корпорации нашли его весьма рентабельным. Даже пошивочные фабрики заработали на нем миллиарды, а чистоплюи-идеологи выказали значение маркетинга именно в том, чтобы вывести рэп на «столбовую дорогу американской культуры», - как если бы речь шла не о бунтарс-
ком рэпе, а о Фрэнке Синатре.
Именно так и идет в корпоративной Америке главная работа - подкуп и порабощение самостийного, оскопление «бунтарей» с помощью золотых тельцов, их растворение в сокрушительном потоке всепобеждающей посредственности. Так мы и скатились от Боба Дилана к Мадонне. Страна неограниченного выбора не оставляет иного, кроме того, чтобы отвернуться от той печальной картины, которую являет собой судьба Слова в США. В этом - уникальнейшее из достижений корпоративной Америки. Она рано уверовала в то, что вначале было Слово, и рано же распознала таящуюся в нем опасность, хотя изобрела свой собственный путь его «обезвреживания».
Десятилетия советского узурпаторства так и не сумели превратить 95% «сочинителей» в ремесленников, способных лишь к описательству, и 100% населения в «потребителей», пренебрегающих Словом. В Союзе инакомыслие наказывалось быстро, грубо и однообразно. Корпоративная Америка превращает инакомыслящих в хамелеонов, умеющих менять (плюс описывать) только три цвета: красный, белый и синий. (В триединстве этих красок желающие узреть параллель да узрят ее...) Зрение советских граждан «совершенствовалось» в пытках, которым подвергали их лики вездесущих вождей. Советская пропагандистская машина была куда более примитивной (не сказать бы «безобидной»!), нежели механизм, сработанный корпорациями. Его фирменной эмблемой значатся не профили бородатой тройки бунтарей (Маркс-Энгельс-Ленин), но покладистый мышонок Микки, а вместо серпа с молотом - витая бутылка кока-колы.
Микки, однако, - отнюдь не бесхитростный паразит. Это - символ серости, монотонности и повсеместной отоваренности духа. Куда легче (и почетней) бунтовать против людей, чем против слабосильного мышонка. Всё на свете корпорации обращают в безвкусную игру символов - и весь свет, включая Россию, охотно штудирует правила этой игры. Да, включая Россию, но, надеюсь, не поэтов ее и писателей. Многие из них остаются верны тем, казалось бы, несбыточным идеалам, которые любая реальность тщится посрамить, - стремлению к нескончаемому бунту против ущемления духа.
Будучи поэтом, живущим «на другом берегу», в Америке, им, таким людям, и адресую я свои симпатии, - верным служителям Слова, этой неизменно единственной защиты от всеядного и прожорливого молоха Действия и Пользы. Я прекрасно сознаю безысходную абсурд-
ность пребывания поэта в этой нашей враждебной ему вселенной. Единственное, впрочем, на что уповаю, - это на свое же собственное умение отворачиваться от варварского символизма делового даунтауна. И отворачиваюсь я прежде всего потому, чтобы ни один из теперь уже универсальных символов моего даунтауна не сумел «смазать» строчки, то и дело всплывающие в памяти:

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана.
Я показал на блюде студня
косые скулы океана...


Право на безостановочное счастье

Ешё в Талмуде говорилось о том, что сорок дней сплошного счастья утомляют душу. Нынешняя Америка этого, похоже, не признаёт. Более того, американцы вот-вот внесут в Билль о Правах слова, «пропущенные» по тому извечному недомыслию, которое обусловлено временем: слова о праве на безостановочное счастье. О неприкасаемом праве всякого гражданина, кто... может позволить себе приобретение средства, такое счастье форсирующего. Средство это, впрочем, грозит изменить лик сего общества столь радикально, что вызывает у некоторых искреннюю озабоченность.
Лет через тридцать, не исключено, прибывшему в Штаты туристу предстанет странное зрелище. У каждого второго или третьего американца что-нибудь безостановочно подрагивает и передергивается: либо лицевые мускулы, либо вся голова, либо верхние и нижние конечности, либо же всё это вместе плюс всё остальное. Причём, передергивающихся мира сего будет постоянно заклинивать на каком-нибудь гнусном «кадре» – на выпавшем изо рта языке или столь же отвратной гримасе блаженства, на немыслимом разлёте рук и ног или, наоборот, на той составной позе, которой «славится» паркинсоновский тик. Опять же: в отдельных случаях туристу удастся зафиксировать взглядом все эти и прочие позиции в их устрашающем единстве. Как бы, впрочем, подобные сцены его ни шокировали, ему следует помнить, что подозрение в массовом побеге пациентов из всех психбольниц Нового Света действительности не соответствует. Не будет соответствовать правде и догадка, будто душа Иоанна Крестителя претерпела вдруг многотиражное воплощение в телеса американцев. Напрасно поэтому было бы и надеяться, что столь странное поведение оных - это прелюдия к оглашению каких-нибудь откровений. Нет, все эти жесты обусловлены отнюдь не духовным началом, не артистическими импульсами. Ответ кроется в химии и звучит кратко: Prozac.
Слово «prozac» успело стать в Америке столь же прозаически обыденным, как hot-dog или aspirin. Несмотря на предостережения многих врачей о таком незавидном побочном эффекте препарата, как «дебилизирующее воздействие» на пациента, Управление по надзору над продовольствием и лекарствами (FDA), канонизирующее или запрещающее, скажем, новую приправу или медицинскую пилюлю, объявило prozac любимым детищем и усердно советует врачам прописывать его в щедрых дозировках. Почему? Да потому, что он «гарантирует» счастье, ответствует FDA и кивает в сторону prozac-ических «счастливцев» с такими же прозрачными зрачками, как вода в недвижном озере Рица. Подобных «везунчиков» в Америке миллионы – треть населения, и этого полку, в отличие от воды в том же озере, быстро прибывает.
Будь наивней, я, наверное, посоветовала бы «счастливцам» прислушиваться не к заправилам FDA, а к тем, кому сама доверяю больше: поэтам и мудрецам. Поскольку же, увы, этой публике американцы «уха одолживать» не привыкли, я продолжу мысль на языке конкретного «происшестия», единственно популярном из языков Нового Света.
Один мой знакомый (назову его Джон) совершил нередкий среди людей поступок – «упал в любовь». Влюбился. В отличие от большинства людей, ему, однако, на любовь не ответили. «Хуже» того: состояние влюбленности продлилось у него на чрезмерно долгие по нынешним стандартам годы – семь лет. На протяжении этого срока он писал возлюбленной письма и стихи, посылал цветы и имейлы, плюс, разумеется, часто вздыхал. Если предмету его воздыханий и не хватало художественного вкуса для адекватной оценки рифмованных посланий, то знаний приёмов юридической обороны ей было не занимать. Иными словами, найдя его «домогательства» обременительными, она добилась того, что окружной суд всучил Джону специфическое для американского законодательства постановление с требованием обходить истицу стороной. Проще говоря - забыть если не о любви, то, по крайней мере, о любимой. Требованию Джон не поддался – и теперь уже на него рассерчали его собственные предки, с благословления которых судья вынес новое постановление: подвергнуть Джона насильственному психобследованию. Выслушав историю о неуходящей романтической тяге, врач диагностировал её как синдром навязчивых ощущений и прописал «пациенту» 50 мг. Prozac-а в день – достаточная, по его мнению, доза для преодоления «болезни». Последнее слово я заключаю в кавычки просто потому, что искренне Джону завидовала из-за верности не столько предмету любви, сколько самому чувству. Сам он, между тем, располагал небогатым выбором: «сесть» либо на таблетки, либо на нары. К несчастью, он предпочёл первое: когда я встретила его через год, он уже был «счастливцем», то есть ко всему на свете относился одинаково хорошо. «Я счастлив! – твердил он мне. – И люблю... абсолютно всех!» Ещё через пару месяцев родители Джона, исправнейшие богомольцы, поместили его в психбольницу как раз потому, что сын действительно любил теперь всех и вся, - не только женщин и мужчин, но и тех, кто (благодаря хирургам) воплощали в себе оба пола и представляли третий. В больнице Джону наращивали дозу лекарства до тех пор, пока, к радости предков, его не залечили вконец: он благополучно обрел импотенцию, – ещё один из побочных эффектов препарата.
Ради чего же, спрашивается, FDA так пристрастился к prozac-у? Как раз ради побочных эффектов. Благодаря prozac-у здоровый человек со всеми присущими ему горестями и радостями способен вогнать собственный разум в беспробудный сон. И это... хорошо, ибо разум бодрствующий, то есть навевающий то неподдельный восторг, а то неподдельный же гнев, - вещь для этого общества опасная. Степень её опасности измеряется рвением, с которым Америка тщится превратить людей в роботы, - не различимые меж собой и всеядные; не различающие; в рабов. Тем паче, что ей не привыкать к бизнесу умножения оных. В отличие от прежних рабов, нынешние, однако, не распевают блюзы: их выделяет иной признак, - тик лицевых мускулов. К тому же нынешние рабы – это не чернокожие, а белые воротнички, у которых и водятся деньги на prozac. Скученные в середине социальной пирамиды, они одержимы страхом сорваться в бездну, которая, впрочем, сама настигает их. И вот в уже ином страхе – за порядок на пирамиде - радетельные командиры FDA лезут из кожи, чтобы белые воротники казались их носителям не тем, чем являются, не ошейниками, а наградными лентами счастья. Для обретения коего, как наставлял Твен, «достаточно двух качеств – самоуверенности и невежества» (Марк Твен).
Особенно эффективно prozac «углубляет» невежество. Он заражает «пациента» всеприятием, апатией, т.е. по сути дела приверженностью к статус-кво и, главное, безразличием к собственной судьбе, на которую ему невдомёк уже и роптать, ибо этот «чудо-препарат» выталкивает его в самый «восхитительный» из вояжей - прочь от самого себя. Необеспокоенность своим существованием перерастает у «больных» в удовлетворённость им и в почитание учреждённого прейскуранта социальных поз, ни одну из коих не сработать без такой же прилаженности к обществу, какой требует от винтика болт. Примерный семьянин в белом воротничке – так сегодня выглядит кит, которому Америка обязана тем, что держится на плаву. Поэтому она охотно скармливает ему prozac и запрещает марихуану, не поощряя его, кстати, и к потреблению коньяка, ибо движения наконьяченного кита непредсказуемы. Такова логическая предыстория войны, объявленной наркотикам и алкоголю не только правительством, но и корпорациями. Последних тоже, разумеется, давно тревожил факт, что реальность подмывает каждого работника спасаться от неё бегством, направление которого тоже не легко предвидеть. Теперь уже потенциального беглеца удерживают у конвейера «пилюльками счастья». Что же касается порчи, грозящей нынешней армии работников лет через тридцать, она как раз командиров FDA не волнует, поскольку к тому сроку рекруты постареют – и надо будет «заботиться» об их потомках. Если, правда, зараженные «безостановочным счастьем» сумеют их произвести.
Кому как, но мне лично существование представляется далеко не весёлой «ездой в незнаемое». Однополчан моих по армии грусти я посему призываю брать пример с меня: в тяжелую минуту потянуться за рюмкой коньяка и повторить вслед за Вуди Аленом, что «жизнь предлагает небогатый выбор между тем, что отвратно, и тем, что ничтожно, а посему главное – не ошибиться».
 

Настоящие выборы

          В течение последних месяцев на унылой холстине социальной иполитической возни в Америке возникли яркие мазки. СМИ – с возбуждением, которому позавидует экспрессионист – голосят о самых разных «спорных» вопросах. К кавычкам я обратилась лишь потому, что ни один из этих вопросов спорным или даже «живым» на фоне лика мира сего казаться не должен. Нормального человека не должно, например, пугать право на аборт в мире, в котором каждый третий из «неабортированных» и посему рождённых людей... голодает.  Не должен он бить в набат и в случае если подоходный налог в краю обильных доходов повыситься на йоту. Число недораспроданных персональных компьютеров всё равно окажется ниже числа войн, бушующих в нынешнем мире. Что же касается «проблемы» молитвы в начальной школе, то её надо бы просто «сплюнуть» с повестки дня. Так ли уж важно – пробубнит ли себе под потный нос средний сверхупитанный американский школьник «святые» словеса перед началом урока?! И потупит ли при этом взгляд – отведёт ли от всего мирского?!
          Американские СМИ зато тем и занимаются, что отводят взгляд от всего, что им прежде всего и положено разглядывать в мирском. Вместо того чтобы заметить на улице бездомных, чёрных и белых, то есть говорить о праве на жилище, они замечают лишь голубых, - говорят о праве на однополую любовь. «Промашка», конечно, идёт не от глупости, а от лицемерия. Учитывая, впрочем, что последнее служит горючим для любого имперского движка, можно было бы заключить, что нормальному человеку беспокоиться в Америке не о чем.
          И всё-таки есть вопрос, от которого отмахнуться невозможно. Этот вопрос, смертная казнь, обрел в Америке нежданную популярность, которую приписывать внезапному же обострению совестливости или чувствительности госмужей и (н)иже с ними тоже, разумеется, невозможно. Наоборот: и сами эти мужи, и публика в их подавляющем большинстве спокойно относятся к факту, что Америка – единственная на Западе страна, практикующая вышку. Причина, которой этот вопрос обязан бестселлерским бумом, носит календарный характер: президентские выборы. Каждая политическая система вынуждена притворяться, будто, наконец, пробудилась от спячки и решила «зализать» незакрытые раны. Происходит это, увы, с календарной надоедливостью – перед выборами или после них. Взять хотя бы приход «путинского порядка». О каком только не вспоминали в связи с ним! О плохом, например, сталинском. И чего только не предвещали! Массовых арестов хороших людей, например. А задержание отдельно взятого олигарха возбудило у когорты «пророков» апокалиптические видения. 
         Примечательно, однако, что в России даже по этому мелкому вопросу (пусть речь и идёт о возможном крупном воре) можно насчитать больше мнений, чем в рамках американской политической машины - по вопросу о смертной казни. Нынешнее позорное её единодушие – сравнительно новое явление. 
         Подобно абортам и школьным молитвам, смертная казнь служила прежде водорозделом между правящими партиями – демократами и республиканцами. Сегодня и те, и другие стали «искренней». Вместо того чтобы мобилизовать общественное мнение они подстелились под него – и гордятся этой позой. Более 75% американцев не желают допускать отмены смертной казни – и демократ Гор вкупе с республиканцем Бушем не желают того же. В прошлом демократы выступали против вышки из тех прагматических соображений, что она не сдерживает роста преступлений: самый быстрый приходится, дескать, на штаты, где её практикуют. Республиканцы, между тем, выказывали более интимное знакомство с людской природой. Они неизменно выигрывали голоса избирателей, разжигая в них низменную жажду мести и низменную же страсть к наказательству. Демократы тоже освоили ковбойскую мораль и тактику – и борьба за власть в Америке стала выглядеть как театр абсурда. Две основные противоборствующие партии теперь никак друг от друга не отличаются. Нынешний избирательный процесс в Америке лишает юмора анекдот советских лет: выборы нельзя считать настоящими пока не найдём второго кандидата.
          Если Наполеон был прав, что тупость - достоинство политика, то следует ждать лёгкой победы Буша. Стоило ему впервые открыть рот по ходу кампании, не распознать в его реченьях примитивных раскладок техасского жлоба оказалось трудно. Помимо такого же, как у Гора, «благородного происхождения» из политической знати, Буша отличает редкое единство феноменальной неосведомлённости и крайнего же жестокосердия. Последние пять с половиной лет он исполняет должность губернатора Техаса – и в течение этого срока там казнили больше людей, чем за всю историю штата. Сто тридцать пять! Эта цифра вогнала бы в краску даже «серийного убийцу».
          Недавно в штате казнили 136-го – Гэри Грэма. Казнь вызвала протесты: появились подозрения, что преступление, за которое его собрались казнить, совершил не он. Вина не подтверждалась ни вещественными свидетельствами, ни показаниями большинства очевидцев. Тем не менее с благословления Буша, возможного завтра лидера «свободного мира», Грэма умертвили. Буша более всего тревожит именно эта возможность пробиться в президенты – и поэтому он решил ешё раз предстать перед «охочей до правосудия» публикой стойким ковбоем, - для чего понадобилось не так уж и много: пренебречь конституционными правами (и жизнью) неимущего негра. 
           Несколько лет тому назад, кстати, демократ Клинтон продемонстрировал народу свою «несгибаемость» аналогичным жестом - прервал предвыборную кампанию специально для того, чтобы поприсутствовать в родном штате на церемонии смертной казни. Несгибаемость свою ему следовало бы доказывать в ином действии, при исполнении которого он и был застигнут с опущенными трусами.
          Что же всё это говорит тому же нормальному человеку об американской публике? Говорит простое: она лицемерна и выбирает президентов, которых заслуживает - либо малознающих  жлобов, либо просвещённых трУсов; она пускается в рассуждения о правосудии или справедливости не тогда, когда того требует действительность, а тогда, когда это выгодно вождям, которые перевирают как принципы правосудия, так и принципы справедливости. А если эти принципы и уважены именно в эти особые горячие для вождей деньки, то сам этот факт отражает скорее не истинность, а лживость ситуации в целом. В частности, - лживость выбора. 
           За кого же следует, стало быть, поднять руку 4-го ноября? Я лично поднимать её не буду ни за кого. 

Горести читающей Америки

            Бил Клинтон сделал для популяризации поэзии в Америке куда больше, чем все Национальные Поэты-Лауреаты вкупе. Правда, «неумышленно». И не рассчитывая на то, что об этом кому-нибудь станет известно. Но как только Моника проговорилась, что её бывший любовник подарил ей как-то поэтический сборник Уолта Уитмэна «Листья травы», публика рванулась в книжные лавки. Уитмена растащили в мгновение ока – и американцы вдруг узнали, что в начале столетия жил да был среди них «певец кипячёной и ярый враг воды сырой» - этакий поэт-бунтарь, а не кислый поэт-профессор, выуживающий слова из  толстенных тезарусов. Забавное это было занятие – наблюдать как в метро или в автобусах американцы... листают книжку стихов! Причём, - одну и ту же! В жадной, но тщетной надежде вычитать наконец «нужные» строчки! Именитых поэтов стали приглашать в телестудии, чтобы те объяснили недоумевающей публике смысл уитменовской поэзии. Все они твердили, что смысл, увы, заключается в призыве к свободе от всяких условностей - и потирали ручки в предвкушении запоздалого интереса к ним, поэтам вообще, интереса, который до сих пор народ проявлял разве что к поп-звёздам и плейбоевским красоткам. 
              Ликовать поэтам пришлось, увы, недолго. Уитменовский призыв к свободе от условностей американской публике не понравился. В лучшем случае – показался чересчур замысловатым. Публика тотчас же вернула Уитмэна забвению – и на местном поэтическом поприще снова воцарилась мёртвая тишина, которая, в свою очередь, снова же охладила пыл американских стихотворцев, тоже вернувшихся к обычному для них стилю безжизненного воспроизведения жизни. Недаром Стив Райт, юморист, заявил как-то, что пролистывал недавно обыкновенный словарь и думал, будто держит в руках длиннющую поэму обо всём на свете. И в этом, мол, виновата... зебра!
               Когда недавно возможного преемника Клинтона, Альберта Гора, попросили  назвать любимую книгу, он думал над ответом недолго и, горделиво улыбнувшись в телекамеру, назвал «Красное и чёрное». Ведущая программу дама не имела представления, что Гор сослался на роман Стендаля по той причине, что она и не догадывалась о существовании такого звукосочетания – «Стендаль». Отвечая на тот же вопрос, Джордж Буш, другой кандидат в наследники Клинтона, оказался демократичнее – и назвал 12-страничную книжку, исключительно популярную среди детей раннего школьного возраста. Между тем жена Буша, Лора, призналась, что коротает вечера над «Идиотом». Имея в виду не столько супруга, сколько роман Достоевского. Писателя, которого американская публика (если провести опрос) посчитает не просто замысловатым, но непростительно гнетущим. Вайнона Райдер, киноактириса, которую тут считают интеллектуально изощрённой (главным образом из-за того, что у неё чересчур плоская грудь), объявила недавно, что когда в 30-летнем возрасте ей впервые привелось прочитать Библию, книжка показалась ей... трогательной!
                Впрочем, довольно судачить о читательских привычках сильных мира сего! Обратимся к простому люду, который, по сути дела, более романтичен и самокритичен, чем его вожди и капитаны индустрии потребления и досуга. Простым американцам не до Уитмэна с Достоевским, предававшимся печали и впускавшим в голову пессимистические мысли. Куда ближе им такая, например, книга, как «Почему нельзя предаваться мрачным помышлениям?» Кстати говоря, если кто интересуется ответом, он сенсационен: мы, люди, живём, оказывается, только один раз. Если бы мы, дамы и господа, знали это уже в начале жизни, то кто, спрашивается, стал бы транжирить время на книжки чокнутых сочинителей типа Льва Толстого, который, пусть и был графом, ратовал за раздачу собственного имущества к ужасу вконец измученной им супруги!  А ратовал он за что ратовал только потому, что ему не привелось ознакомиться с другим популярнейшим в сегодняшней Америке опусом – «Почему Иисус призывает тебя быть богатеньким?» Как и в предыдущем случае, ответ рассчитан на то, чтобы обезоружить читателя: А потому, что Иисус желает тебе счастья, глупенький! Толстой же, наоборот, подтолкивает неврастеничных героинь под колёса позда! И ещё этому Толстому не достаёт того, чем писательница Даниель Стил обладает в избытке – последовательности и романтической утонченности! Она бы – в отличие от «депрессивного россиянина» - заставила Каренину осознать, что супружеская измена не лучший из поступков. Особенно при наличии детей. А в финале толстовского романа, если бы его сочинила Стил, Анна Каренина оказалась бы не под поздом, а в нём. Разумеется, вместе с Вронским, который наконец перестал бы быть маменьким сыночком, тогда как супружник Каренин был бы строго осужден за нечуткое отношение к жене! Тем более, что она – женщина! 
                Я ничуть не извращаю тут истинную картину читательских вкусов в Америке. Я лишь излагаю популярные формулы читающей Америки. Писать об американском читателе – дело потешное, ибо среднестатистическая американочка отдаётся в юности розовым любовным романчикам из серии Harlequin, тогда как юноша потребляет столь же возвышенную научно-фантастическую «прозу», повествующую о новых, неземных, формах убийств и насилия. Немудрено, что, достигнув «зрелости», и тот и другой переключаются на другую, самую популярную в Америке, серию «Помоги себе сам» - инструкции по психологическому «саморемонту». Только такая литература может объяснить какой-нибудь Нэнси почему же так вышло, что в супруги ей достался не викинг, умчавший её в голубые края на белом коне, а лысеющий Гарри, находящийся на содержании Центрального Статистического Бюро. Только «саморемонт» может «спасти» и того же Гарри от реальности, в которой каждое утро он усаживается не в космический корабль, вылетающий с заданием спасти землян от катастрофы, а в заурядный Шевролет, чтобы доехать до ближайшей станции метро, откуда легче и дешевле добираться до своей конторы. 
              Возвращаясь оттуда к Нэнси, Гарри читает в подземке новые бестселлеры с выразительными заголовками типа «Десять способов смириться с реальностью» или «Превратности существования». Между тем недовольная этим существованием Нэнси дожидается Гарри, почитывая другой бестселлер, который поможет ей наконец понять, что во всём виноваты мужья, ибо «Мужчины прибыли на землю с Марса, а женщины – с Венеры». Ей, Нэнси, невдомёк, что авторы подобных книжек прибывают с Урана...
              Американцы потребляют подобную литературу, пригодную разве что для обитателей Урана, именно для того, чтобы не кончить жизнь подобно Анне Карениной. От колёс редеющих в стране поездов удерживают их также и поваренные книги, равно как и подарочные издания к Рождеству. Или наконец – популярные медицинские издания из серии «Вылечи себя сам». Им, американцам, хочется жить долго. Долго и стерильно. Не вспоминая самого дельного совета, выданного им не пришельцом с Урана, а земляком - Марком Твеном: «Живите осторожно, ибо сдохнуть можно и от опечатки!»  
 

Милостыня по-американски

           Американцам нравится напоминать себе, что они счастливейший народ на планете. Попробую начать иначе: время от времени большинство народов ударяется в самовозвеличивание. Между тем, то, что для других стран является просто фактом бытия, в масштабной и интенсивной Америке становится часто манией. Каждый день американцы находят новый повод похлопать себя по плечу. Иногда – вполне оправданно. Выравнивание федерального бюджета, например, - веский довод для празднеств. Хотя бы из тех соображений, что это знаменовало прекращение уморительно скучных дебатов по вопросу о выравнивании федерального бюджета. Недавно, однако, когда американцы взяли и объявили себя самым смышлёным народом мира, по Европе прокатился приглушённый смешок. Американцы ему не вняли и объявили европейцам, что пора бы и тем взяться за ум: «Смышлёность любого общества измеряется порождённым им числом миллионеров и миллиардеров!» Что ж, действительно, Америка производит их в избытке, и стать нынче миллионером – дело чуть ли не обычное. 
          Впрочем, Америку занимает сегодня не столько делание денег, сколько их раздача. Милостыня.
          Согласно новейшим отчётам прессы, Америка – самое милостынеобильное государство в мире. В него, мол, в мир, пришла новая – филантропическая - эра, и, как обычно, возглавили движение в новую эру кто же как не американцы! Возникает, конечно, вопрос: Что же произошло?! Неужели американские богатеи все вдруг сразу подобрели?! Местные патриоты отвечают на вопрос, конечно, утвердительно: подобрели! Янки, мол, всё больше и больше напоминают Иисуса Христа. Я бы, однако, попыталась найти иное объяснение этого внезапного всплеска идеализма в Америке, предупредив читателя не дивиться, если после моих объяснений Иисус станет брезгливо морщиться при его сравнении с американскими филантропами.
        Виднейший из них, Бил Гейтс, основатель Microsoft, недавно выдал в качестве милостыни такую крупную сумму, что на эти деньги можно основать небольшое государство. Хулители Гейтса приписали этот жест желанию скрасить образ этакого «компьютерного монстра», созданный правительством «специально для него» в процессе т.н. антимонопольной атаки на Microsoft. Гейтс, вестимо, это отрицает – и я, кстати, склонна ему верить. Его решение выдать крупную милостыню обусловлено, по-моему, не столько судопроизводственным процессом правительства против него, сколько причинами иного порядка: сугубо делового и... психологического. Даже богатейший человек планеты – всего лишь человек. Будучи же оным, он, достигнув наивысшего финансового статуса среди смертных, начинает подумывать о... бессмертии. О наследии. Точнее, задумываться над тем – каким же он всё-таки будет вспоминаться всем пережившим его двуногим. И вот, подобно большинству людей, Гейтс не желает чтобы его помнили таким, какой он есть: чрезвычайно талантливый технарь и столь же чрезвычайно хитроумный бизнесмен, придавший «здоровой рыночной конкуренции» неслыханную испостась – существование в форме несуществования. Такая характеристика вряд ли обеспечит ему в памяти современников тёпленькое местечко. Почему он и решил выказать миру свою «сентиментальность», т.е. сбросить ему косточку с собственного пиршественного стола. 
           Дело, однако, в том, что манера, в которой он и иже с ним проделывают эти движения, вызвала бы у того же Иисуса презрительную отрыжку. В отличие  от последнего, новоявленные филантропы применяют заповедь о правой руке не ведающей дела левой в любой иной области, - только не в филантропии. Напротив, проявляют они рвение именно в том, чтобы выгодно рассчитать место приземления сброшенной ими кости и чтобы она издала при этом возможно громкий звук.
           Будь это, впрочем, их единственным мотивом, его можно было бы списать как простое тщеславие. Возможно, подобное «оправдание» и было бы уместным, если бы не тот факт, что адрес, по которому выбрасывают кости, тщательно и небескорыстно «разрабатывается». В стремительном, поистине маршевом темпе, множатся и растут в Штатах особые, неслыханные прежде, организации, которые окрестили скандально лицемерным «жанровым» именем: «предпринимательская филантропия». Их работа сводится к «разумному распределению» жертвуемых богачами сумм, - то бишь, к такому распределению, при котором деяния «доброго капиталистического дядюшки» получают широкую огласку и сулят ему очевидную пользу. 
           О какой же пользе тут может идти речь? 
           Для разнообразия приглашаю читателя за ответом в хозяйство другого магната и филантропа, - Ральфа Эмерсона, основателя Oracle, второй по масштабу компании по производству компьютерных программ. Он тоже объявил недавно, что часть своей прибыли надумал раздать нуждающимся студентам. С этой целью он нанял крупных спецов из ведущей фирмы по «предпринимательской филантропии» - и те сварганили хитроумный план, по которому каждый облагодетельствованный милостыней студент поневоле «вырастает» в узкого спеца для Oracle. Я лично назвала бы это ничем иным как «благовонным» способом закупки рабов. Мистер Эмерсон убивает сразу двух дурно пахнущих зайцев: во-первых, создаёт себе имидж крупного благодетеля, а во-вторых, поставляет дешёвую рабочую силу в собственную компанию. 
           Очень ли это походит на стиль Иисуса Христа? 
Любопытно, кстати, что ни один из прославившихся «американских дядюшек»-филантропов не дал ни единого цента бездомным, - наиболее остро нуждающемуся «классу» в Америке. Объясняется это просто: невыгодное вложение денег. Раздача милостыни бездомному люду не отвечает ни одному из названных выше критериев благоразумной «предпринимательской филантропии». Бездомные не ахти какие энтузиасты в деле участия во всякого рода рекламных спектаклях, а к тому же поскольку им, как правило, за тридцать, - то многого из них не выжмешь. 
             Американские филантропы выдают милостыню не тем, кто нуждаются в ней больше остальных, а тем, в ком они, «филантропы», нуждаются больше, чем в остальных. Эту мудрость они переняли у отечественных ассов по внешней политике, принцип которой примитивен: помогать тем, кто беспрекословно выполняет сопутствующее помощи волеизъявление. Паблисити и выгода, - вот что стоит за каждой «милостивой» акцией филантропов от внешней политики. Они составляют столь могущественную элиту, что любое дело, к которому прикладывают руку, тотчас же становится бизнесом. В том числе и милостыня. 
              И ещё. Американские богатеи не более романтичны, чем, скажем, российские олигархи. Как и последних, их передёргивает каждый раз, когда кто-нибудь из политиков заговорит о какой-нибудь социальной программе, финансируемой обществом. Подобное им не нравится ещё и потому, что если «милостыню» с них взимают через налого- или прочее «имперсональное» обложение, то вместо славы они вынуждены будут довольствоваться тем, чего заслуживают: безвестностью. Вот почему мне представляется крайне позорным факт, что большинство американцев воспринимает своих филантропов в качестве символа благодушия и заботы о ближнем. 
               И последний вопрос. Почему же вышло, что за последние 2000 лет мы откатились назад так далеко, что этим символом считается скорее не Христос, а стерилизованные предводители нынешних крупных фирм? Боюсь, что ответ не ублажит никакое ухо.         
 

Ты виноват!

          По нынешним временам выражать мысли в Америке следует осторожно. Хотя свободу слова тут не отменяли, одна неточная фраза может обойтись дорого. Пример. Моего приятеля администраторша отеля обозвала недавно по телефону хамом за то, что он спросил у нее есть ли при гостинице туалет для инвалидов. Она возмутилась - выражайся, мол, приличней:
          - Пусть мы и расположены в Гарлеме, но это не значит, будто нас не волнуют заботы лиц, подверженных физическим лишениям!
          - Вы расположены в Гарлеме? - переспросил он. - В самом гетто?!
          - "В гетто"?! - возмутилась та еще раз. - Так ты к тому же еще и расисткая свинья! - и брякнула трубкой. 
          Он был обескуражен. Прибыв в Штаты из Англии лишь час назад, он не успел еще уяснить себе, что в Америке английский язык отличается от британского не только акцентом. Иными словами, он не ведал о существовании новой всеамериканской культуры политической корректности, которая обрела тут поистине гротескные масштабы. Сегодня уже он свой последний вопрос высказал бы "правильней":
          - Вы расположены в Гарлеме? Извините, но Гарлем, как мне помнится, это этнически гомогенная территория, не так ли? (Британская Энциклопедия поясняет слово "гетто" синонимом "район трущоб".) И на этой территории обитают и действуют разного рода молодежные группировки, не так ли? (Бр. Энц.: "банды".) И эти группировки соперничают меж собой с целью увеличения списка лиц, подверженных метафизическим лишениям, не так ли? (Бр. Энц.: "трупы".) 
           Если подобный слог вас хоть чуточку коробит, как покоробил он моего приятеля, то вы, боюсь, не имеете никакого шанса на принадлежность к братству ПК ("политически корректных" граждан). Не имею этого шанса уже и я, поскольку в предыдущем предложении позволила себе слово "братство", то бишь выказала анти-женский шовинизм, не дополнив братьев мира сего его же сестрами. Я не преувеличиваю: ПК-ки и ПК-цы достигли уже такой степени изощренности в деле устыжения публики, что, согласно их катехизису, простой отчет о погоде можно расценить как заговор ку-клукс-клановцев. Впрочем, "все это было бы смешно, когда бы... "
           Политически корректная лингвистика не только эстетически отвратительна (ибо многословна), но и этически зловредна, ибо камуфлирует социальные язвы и придает пороку видимость добра. Девиз ее предельно прост: "Во всем виноват именно ты, а посему именно ты и обязан всех ублажать!" Мало того, что девиз звучит смехотворно, - он к тому же всех от всех... отчуждает. Индвидуализм, этот фирменный принцип Америки, возведен тут в такую неслыханно высокую степень, что перестает... существовать. Теперь уже ты не "я"; ты - частица некоей (пусть даже крохотной и никудышной) группы, которая именно благодаря своей крохотности и никудышности обретает право на все, в том числе - на то, чтобы насиловать язык. Политическая корректность - еще и символ крайнего лицемерия. Назвать, скажем, район трущоб "этнически гомогенной территорией" - значит умолчать о дефектах "территории", то есть лишить последнюю ее сущности. В итоге проживающие на этой территории люди воспринимаются уже не как страдальцы, а как счастливчики, которым подфартило поселиться именно среди себе подобных и тем самым не портерять, а, наоборот, укрепить собственные корни. При таком обороте дела - точнее, при таких оборотах речи - перестаешь ощущать "вину"... Не так ли? Иными словами, ПК-ки и ПК-цы - культивируют как минимум ложное покровительство и уподобляются змею, охотящемуся за собственным хвостом: с одной стороны, ПК-ки и ПК-цы навязывают всем чувство вины за все на свете, а с другой, - "обезболивают" словом всякий источник боли. Причем, перекраивают они на свой лад не только тебя и не только нынешнее, но даже самую историю, которую переписывают заново. 
            Пару лет назад американский юморист Гарнер переложил наиболее известные в мире сказки на политически корректное наречие и издал их под заголовком "Политические корректные истории для чтения перед сном". Книга разошлась мгновенно. Причем, отнюдь не все покупали ее для того, чтобы посмеяться... Какие же именно истории вошли в книгу? Помнишь, дорогой читатель, - был такой милый Пиноккио? Впрочем, если и помнишь, то забудь его напрочь, потому что никакой он, оказывается, не милый, этот Пиноккио, а... очень даже гнусный! Шовинист к тому же! И Гарнер это убедительно доказал: "Куда меня занесло? И кто я такой? Волшебник? - изумленно воскликнул Пиноккио. - Никак нет! Я - многосторонняя личность, одну из граней которой возможно условно и с натяжкой определить как преданность делу волшебства..." Если подобная речь тебя, читатель, не умиляет, - прекрасно! Так и задумано! ПК задумана и сотворена не умиления ради, а во имя пуританизма, возведенного в такую степень, когда, скажем, упоминать вслух о Белоснежке становится неприлично, ибо она - по сути дела белокожая расисткая сучка, эксплуатирующая в корыстных целях семерых граждан, испытывающих вертикальную недостаточность (гномов). У Андерсена, кстати, ни одна сказок (не только о Белоснежке) не выдерживает проверку на ПК. Ради придания сюжету забавности Андерсен сочинял героев, рожденных и взращенных в дисфункциональных семействах, и при этом все эти персонажи оказываются на поверку жертвами общества! 
          Действительно, когда б то не было смешно, то было бы оно... отвратно! 
          По стандартам ПК, толстозадую и пузатую домохозяйку из Огайо, не сомневающуюся в своем эстетическом превосходстве перед Клеопатрой, называть "чокнутой", например, недопустимо. Просто ее, увы, поразил дефицит адекватных представлений о реальности. Я бы добавила, конечно, что этот поразивший ее дефицит обрел (не за ее ли счет?) "библейские пропорции". Так или иначе при встрече с нею от каждого из нас требуется, согласно стандартам ПК, вести себя как Марка Антоний, дабы гражданку из Огайо не поразил вдруг еще и дефицит внимания к ней. 
          Новый "словарь" определяет бездомных как лиц, испытывающих недостачу в жилой площади, а голодающих бедняков, определит, не исключено, как лиц, подвергнутых кулинарной недостаточности. "В чем же заключается главная заповедь ПК?" - спросила я на днях эксперта в этой области. Лишенный половой определенности, эксперт ответил мне так: "Не потребляй мяса!" "А почему? Потому ли, что убиение - дело нехорошее?" "Не всегда! - продолжил эксперт. - Иногда это хорошее, то есть вполне адекватное, дело. Каким оно, например, было во время войны в Персидском заливе. Критерии бывают разные. Следует тщательно разбираться в вопросе о том - когда именно какая-нибудь скотина обладает правами, а когда она ими, этими правами, не обладает. Так уж повелось, что если скотина смотрится мило и покрыта тоненькой шерстью с завитушками, как, скажем, овечка, то она обладает правами - и ей можно жить дальше. До поры - до времени. Но если живность имеет неприятную, серую, окраску, как, скажем, крыса, её не только можно, но и должно убивать".
            Мне представляется, что ПК - новый вариант извечного порока глупости и поверхностности. Чего тебе, дорогой читатель, хотелось бы больше, - чтобы тебя погнали с работы или чтобы у твоей корпорации исчезла потребность в твоих услугах в результате уплотнения персонала? Впрочем, не ломай голову, - это одно и то же. И в первом, и во втором случае ты вскоре окажешься в незавидном положении лишившегося жилплощади лица, которое взывает к прохожим расстаться с мелкой купюрой для того, чтобы в результате перехода этой мелкой купюры в твое распоряжение ты сумел оказаться пространственно обездоленным существом (= вдребезги пьяным). Но даже если тебе уготована именно такая участь, тебя никто не вправе лишить шанса ежевечерне присягать политической корректности посредством заключения в объятия ближайшего древа. Ходят слухи, что оно, древо, куда надежней ближнего твоего. 

Семьдесят четыре года одиночества

Это эссэ было написано в августе 2000 г. в качестве еженедельной колонки для Moscow News. 
Опубликовано, впрочем, не было.

          Когда Габриэль Гарсиа Маркес спросил у Фиделя Кастро, давнишнего друга, что бы тому хотелось теперь делать до конца своих дней, кубинец ответил фразой, которая легко вписалась бы в любой из маркесовских романов; по крайней мере - в "Сто лет одиночества": "Я бы до скончания жизни просто шатался по улицам"... Эту мечту Фиделя, не ахти какую грандиозную, роднит с мечтами всех прочих людей одно-единственное качество, - неосуществимость. Если в его возрасте большинство людей занимается именно этим, - просто шатаются по пространству и времени, - Кастро так ни разу и не шатнулся.
           Я решила написать о кубинском президенте вовсе не потому, что на этой неделе его социалистическому государству исполнилось 47 лет или что самому Фиделю - "наборот" - 74. Хотя обе даты могут показаться кому-нибудь знаменательными, я пишу о нем потому, что он, Фидель Кастро, являет собой редчайшую ныне разновидность знаменитости, вспоминать которую следует отнюдь не только в юбилеи. Точнее говоря, он принадлежит к несуществующей когорте политических персонажей, которым ненавистны шатания и которые неизменно верны собственным убеждениям и принципам. Кастро выказал такую неслыханную по нынешним временам несгибаемость, что даже бесчисленным супостатам его не удается этого не отметить или этим не восторгаться. Причем, обильное наличие этих супостатов суть еще одна неизменная "деталь" жизни Фиделя Кастро. На неё, эту жизнь, за 47 лет правления Кастро покушались более 200 раз, и большинство этих покушений заказывала и оплачивала негодующая соседка - Америка. 
            К счастью, все эти попытки закончились плачевно. Я пишу "к счастью" постольку, поскольку не будь сегодня Кастро в живых, все его многоцветные хамелеоны-недруги, охотно подгоняющую собственную идеологическую окраску к любым оттенкам "общественного мнения", - все они оказались бы правы в утверждении, будто быть бунтарем и пребывать в живых по достижении тридцатилетнего возраста... невозможно. Независимо от того какова ваша собственная политическая окраска, дорогой читатель, вам придется признать, что невозможно как раз совершенно иное - найти в лексиконе этого человека такие слова, как "подладиться", "отступиться".
           Что касается меня, то я - даже при беглом взгляде на политическое "резюмэ" Фиделя - питаю неподдельное уважение к этому человеку, который в 27-летнем возрасте, возглавив горсть революционеров, вызвавшихся свергнуть режим Батисты на Кубе, одержал победу (причем, не с первой попытки!) - и в конце концов добился того, что страна из самой нищей и отсталой в Латинской Америке превратилась в самую продвинутую и развитую. Как только ему удалось одержать эту победу, Запад, особенно Штаты, учредил привычку уравнивать имя Фиделя Кастро с понятием нарушений прав человека. Чаще всего западные "свободолюбцы" ссылаются при этом на исход кубинской финансовой элиты из "острова Свободы" после захвата там власти Фиделем. В своем большинстве эта элита осела не так уж и далеко от острова, - на Флоридском полуострове. Том самом, где недавно разыгрывался очередной бесстыжий трагикомический фарс. Теперь - под названием "Права 9-летнего человека по имени Элиан Гонзалес". Того самого кубинского мальчика, который в конце концов был возвращен с "влюбившегося" в него полуострова на "ненавистный" мальчику остров. Возвращен любящему отцу, которому отказывали в этом возвращении  на том основании, что он проживает на "бесправном" острове.
            Возвращаясь же к Кастро, следовало бы пояснить, что предпринятое им 47 лет тому назад деяние следует именовать не "нарушением прав человека", а куда более лаконичным, но столь же более  адекватным словом, - "революция". Революция, которую осуществил у себя на острове Кастро, зиждилась на том принципе, что материальные ценности следует распределять между людьми поровну. Неудивительно поэтому, что та часть островной публики, которая не решилась на добровольное отчуждение собственных "излишков", оказалась либо в тюрьме, либо вне острова. Это должно быть понятно в согласии с тем очевидным обстоятельством, что состоялась война, которую эти люди проиграли. 
           Что же касается "прав человека", которые нарушаются на любых материках и островах испокон веков, то Фидель Кастро защищает их более успешно, чем его наиболее непримиримые хулители, - американцы. На Кубе полностью, например, изжита бездомность. И полностью же изжита безграмотность, например. Каждый кубинец - в пример той же Америке -вправе пользоваться медицинским обслуживанием, - бесплатным; причем, по всеобщему признанию, это обслуживание является на Кубе одним из лучших в мире. При этом подавляющее большинство кубинцев никоим образом не разделяет популярной на Западе неприязни к Кастро и именует своего лидера "по-домашнему", - Фидель. 
            Гарсиа Маркес, именующий Фиделя "утонченным интеллектуалом и принципиальным мужиком", объясняет уважение к нему кубинцев простым доводом. До Кастро Куба была не больше, не меньше, как американской колонией, этакой мусорной корзиной, которую, однако, охочие до забав американские миллионеры забросали угодными им злаками: игорными домами, домами терпимости, штаб-квартирами сомнительных бизнесов и прочими "площадками", на которых обычно буйно и цветет "свобода". В подавляющем большинстве кубинцы - на своей же земле - были прислужниками заезжих кутил. Кастро положил тому конец - и в подавляющем же большинстве кубинцы теперь считают себя не лакеями, а полноправными владельцами собственного дома. 
              Не знаю - как вы, читатель, но я лично не усматриваю тут... "нарушений прав..." Усматриваю же я в нем, в Кастро, другое: редчайшее единство не-эгоистических идеалов и неколебимой воли к их утверждению. Еще я усматриваю в нем неподдельный революционный дух, бескомпромиссно преданный собственной вере. Дух, отказавшийся подчиняться обстоятельствам, - и взамен сам их, обстоятельства, сотворяющий. Когда однажды по ходу интервью для американского телевидения его попросили назвать наиболее уважаемого им в истории человека, он ответил без промедления: "Христос, ибо он и сделал меня социалистом; он и заставил уверовать в возможность социальной справедливости и равенства." Несмотря на популярное ныне мнение, будто Кастро - душитель свободы, мне лично кажется, что сам Христос ответил бы Фиделю аналогичным комплиментом. Мне кажется еще, что Христу было бы приятнее оказаться в обществе того же Кастро, а не, скажем, Джорджа Буша-младшего, который недавно тоже кивнул на Спасителя как на "лучший образчик политического деятеля". А кажется мне это так хотя бы потому, что окажись Христос сегодня среди нас, - он вряд ли стал бы поддерживать взгляды Буша на смертную казнь или одобрять бушевский выбор вице-президента супердержавы. Я имею в виду Дика Чейни. Человека, посвятившего политическую карьеру борьбе с... равноправием.
            После того, как "надежнейший друг Кубы", Советский Союз, порешил с собой, а Фидель Кастро остался в полном одиночестве, он сумел еще доказать миру, что его страна является не "спутником" какого-нибудь "светилы", а самостийной звездой. Несмотря на призыв Папы Римского отменить торговые санкции против Кубы, Америка тоже продолжает быть неколебимой в желании наказывать это государство за его "неверность" Господу Богу. И наказывает его Америка излюбленнейшим средством, - долларом. Всякий, кто все еще уважает человеческую способность оставаться верным собственным убеждениям, не может не испытывать симпатий к кубинскому лидеру хотя бы потому, что пребывает он, Фидель Кастро, в полном одиночестве.

Пещерные дамы

         Мужчинам в Америке можно теперь вздохнуть с облегчением: их наконец не домогаются. Понятия "замужество", "женитьба", "преданность" становятся в Штатах таким же анахронизмом, как "любовь". Официальная статистика гласит, что по сравнению с 1965-м годом число незамужних женщин, которым вот-вот стукнет тридцать или уже стукнуло, утроилось. Самый скоропалительный вывод сводится к тому, что феминистские идеалы обретения полной физической и эмоциональной зависимости от мужчин в конце концов осуществлены. Напрашивается, правда, и другой, тоже как бы весьма очевидный, вывод: штатские дамы отличаются такой привередливостью и бескомпромиссностью в поисках "настоящей любви", что без оной вступать в брак не решаются. Хотя этот, второй, вывод более почетен для штатских дам, он, увы, неверен. Они обрекли себя на "гордое одиночество" отнюдь и вовсе не из-за нынешней внезапной неблагосклонности к ним купидонов и прочих ангелочков и божков любви.
          Если уж и говорить о божке, - то в данном случае пристало вести речь о куда менее импульсивном и более могущественном; о божке, с помощью коего штатские дамы обрели ныне неслыханную ранее самоуверенность, - о Молохе. Именно деньги внушили этим дамам, именуемым "профессионалками" (то бишь обладающими прибыльными и "приличными" профессиями), недоверие к стародавней традиции территориального сосуществования с "профессионалами", представляющими противоположный пол, - что (сосуществование) расценивается тут как отказ от "личностного пространства". Теперь уже от этого "пространства" они не отказываются, ибо никакой необходимости в том нету.
           Действительно, местные дамы достигли такой степени финансовой независимости, которая наделила их такою же "догадливостью", какой отличается милая американцам статистика: основная причина развода - это брак. Неудивительно посему, что американки, взращенные в духе почитания здравого, то есть насквозь прагматического, ума, предпочитают браку... безбрачие. Благодаря чему вместо традиционной американочки, просидевшей молодость в особняке, а ближе к пятидесяти годам покидающей его лишь чтобы степенно выгуливать внучек и внучат, все чаще попадаются на глаза иные. Менее степенные. Бегущие трусцой за убежавшей молодостью. В трусиках и в майке, расписанной всевозможными "новомудрыми" изречениями типа "Не ходите замуж, девки!" 
          Удивляет, впрочем, не это. Удивляет то, что бесчисленные заядлые "апостольши" феминизма не только не ликуют по сему поводу, но дружно хранят гробовое молчание. Что, впрочем, пониманию как раз доступно. Дело в том, что нынешние американские "супервуменши" не имеют ничего общего с иделами "добротного феминизма". Напротив. Нынешние американские "супервуменши" является не чем иным, как абсолютно зеркальным отражением основного зла в представлении "добротного феминизма", - нынешних американских "суперменов". Того самого зла, против которого феминистки и вели войну все это время. Против крайней прагматичности, амбициозности и эгоизма. Вместо обретения собственного лика и утверждения собственных, новых, идеалов - нынешние штатские дамы выказали по отношению к Молоху такую впечатлительность, что легко отказались от всех прочих "небесных авторитетов". Их, этих дам, легче уговорить, например, отказаться от шанса (и права) на аборт, чем от шанса выплачивать меньшие налоги. (В том числе - и налоги за бездетность.)
           Приходится сделать неутешительный вывод, что деньги, как сказал бы Боб Дилан, убеждают не только доводами, но и клятвами. К тому же - в отличие от мужчин или женщин - они лишены половой определенности. Невзирая на что обладают поистине взрывной андрогенной мощью, подминающей под себя как рассудок, так и сердце. Ничем иным невозможно объяснить тот, например, факт, что 70% дам, обитающих в богатейшем Вэстчестерском графстве штата Нью-Йорк, намерены голосовать против сенатской кандидатуры Хилари Клинтон, их новой соседки. 
            Как выяснилось, дам этих, в большинстве своем высокооплачиваемых "профессионалок", куда больше волнует вопрос о налогах, чем два других, традиционно "женских", вопроса - здоровье и образование. Как это ни парадоксально, - если Хилари Клинтон, этой "кондовой феминистке", и суждена победа на выборах в сенат от штата Нью-Йорк, то именно за счет... мужчин этого штата. Плюс - женщин-"непрофессионалок", которые зарабатывают мизерные деньги и не имеют никакого представления о том чем же именно следует закусывать "феминистское движение". Что же касается дам, зарабатывающих большие деньги, они в своей неприязни к Хилари ссылаются, конечно же, не на деньги, а на... идеалистические принципы. Им, видите ли, возвышенным душам, невдомек как это возможно - отдать голос бабе, простившей мужику... неверность! Хилари, дескать, обязана была развестись с Билом, несмотря на то, что президент американской супердержавы является, по мнению огромного числа людей, и самым обаятельным мужиком в супердержаве. В качестве примера грамотного поведения эти дамы ссылаются на... себя. Хотя большинство из них и вправду состоит в разводе, эти "принципиальные" дамы предпочитают забывать о том обстоятельстве, что кроме супружеской измены с Хилари роднит их, возможно, одно только имя супружника, ибо "биллов" в державе уйма. Как просто, без выкрутас, выразилась писательница Фланнери О'Коннор, "хорошего мужика найти трудно". Будучи смышленнее большинства упомянутых дам (а также упомянутых мужиков), Хилари Клинтон об этом... догадывается.
            Впрочем, станет она сенатором или нет, ясно другое: штатские дамы провалили экзамен по столь любому им, чуть ли не заветному, предмету: идеализм и отзывчивость. На протяжении многих лет эти дамы призывали своих мужиков образумиться, пытались вдолбить им, что кроме личных амбиций существуют иные, более возвышенные и менее частные, ориентиры бытия. Как выяснилось, однако, - подобные проповеди оказались не больше, чем "кухонным пустозвонством", ибо стоило им, набравшим силу представителям слабого пола, "изменить" кухне и перебраться в офис, - единственно верным ориентиром бытия представился им тот, который и господствует в офисе. Деньги.
            Доллар, - вот по чему вздыхают теперь штатские дамы. Принцип у них теперь тоже очень простой. Пещерный. И если им так уж и нравится мечта о своей собственной, ни с кем не разделенной, пещере, - мужчинам остается только возрадоваться. Действительно, - кого из них может прельщать сожительство с дамой, которая пуще всего стремится к "личностному пространству"?! И которая "догадалась", что все на свете, включая любовь, можно легко купить, если снизить торговые налоги?!
            Да, мужчинам в Америке можно теперь вздохнуть с облегчением. Они уже никому не нужны. Брак как таковой обретает родную окраску. Ядовито-зеленую. Дамы оказались столь же воинственными по отношению к зеленой банкноте, как и кавалеры: эту банкноту ни с кем им делить не хочется.

И снова - озабоченность

            Стоило было Западу наконец с облегчением вздохнуть при мысли о России и её убывающем глобальном влиянии, - пришло понимание, что расслабляться рановато. Американская пресса с ностальгической тоской вспоминает о совсем ещё недавнем прошлом, - о ельцинском дворе, который осознанно или нет так радовал взгляды с Запада. В течение этого недавнего прошлого, то есть - чуть ли не всех девяностых годов, когда Россия находилась под «разбойным» игом чуть ли не всегда неадекватного Ельцина, её грабили планомерно, но нещадно. Грабили её магнаты от грабежа, именуемые «олигархами», плюс ведущие ельцинцы: от семьи и правительства. Они обрели контроль над банковской системой страны и доступ к сырью для экспорта, сыграв решающую роль в предотвращении появления действенного свободного рынка. Доходы от своего творчества они направляли не в госказну, а на личные счета – и разрыв между имущими и неимущими в нынешней России напоминает не демократию, а феодализм. 
            Когда, наконец, обстоятельства вынудили Ельцина протрезветь, он решил отречься от трона. Америка, как и приличествует мировому жандарму, тотчас же начала выдавать России непрошеные советы. Главным образом – в форме возвышенной риторики: «Нет - семи десяткам лет позора!» и пр. Сказать, что при этом Вашингтон не выказывал восторга относительно ельцинского преемника Владимира Путина, - это упражняться в недомолвках. Политмашина Штатов – правительство и пресса – вычислила без труда, что будущее России может оказаться не тем, чем было в «добрые» последние времена: после почти 20-летнего периода неудержимого развала на всех фронтах новоявленный президент вдруг объявил, что настало время возрождать как Россию, так и чувство национальной гордости за неё. 
            Эти слова обескуражили местную знать. Пресса запестрила нелестными очерками о Путине и предупреждениями о возможности возвращения в Россию «дурной болезни». Местные писаки – начиная с расслабленного либерала Дэвида Рэмника и завершая неоттаивающим консерватором Джорджем Уиллом – забили в набат по поводу того, что Кремль достался, дескать, в наследство агенту КГБ. Причём, жаловались и жалуются на это так усердно, что можно подумать, будто своих президентов сами они выбирают исключительно из рядов цветочников и братьев милосердия. 
            Подобные стенания доказывают прежде всего другое: несмотря на короткую национальную историю, американцы, рассуждая о ней, часто напускают на себя амнезию. Выборочно, - в зависимости от темы или периода. В данном случае, однако, они переборщили, ибо, скажем, бушизм не успел даже стать историей. Папа-Буш был не просто полковником, а главой ЦРУ, а сынишка Джордж так сильно гордится папой, что следует по его пятам. Почему же тогда Дж.Уилл, опытный, то бишь знакомый с азами логического мышления, публицист, удивляется тому, что Путин пришёл к власти с аналогичным (в какой-то мере) послужным списком? Не только ли потому, что, согласно учреждённой тут логике, шпионами следует называть сотрудников не ЦРУ, а только заморских разведслужб?
 Как мне порой кажется, лицемерие пустило в Штатах такие глубокие корни, что стало котироваться в качестве естественной позы. Впрочем, ещё О.Уайльд подметил, что труднее всего держать именно естественную позу, - почему, собственно, после длившейся месяцы генеральной брани, которой американская пресса подвергла Путина, американская пресса вынуждена была признать: причина её неприязни к российскому президенту заключается не в том, что – в отличие от некогда робкого американского кандидата в президенты Гора – тот ни разу ещё не поцеловал жену взасос всенародно , а в том, что обещал вернуть России её былую мощь. 
          Это обещание для «демократических» ушей державной Америки звучит ужасающе. Куда приятнее для них прозвучало бы обещание разлагать Россию дальше, ибо сильная Россия Америке, провозгласившей свою победу над ней в холодной войне, никак не нужна. Один из видных «маршалов» этой войны, Збигнев Бжезинский, обнародовал только что труд под названием «Живя с Россией»: последняя уже никак, дескать, не вправе считать себя державой. Если это так, то – к чему столько жёлчи в адрес бывшего супостата? Точнее, - почему бы теперь уже не успокоиться?! Да потому, что Бжезинский не верит самому же себе. Точнее, понимает, что Россия по-прежнему является грозным потенциальным соперником. Причина недовольства Путиным в западной прессе объясняется тем элементарным обстоятельством, что она разглядела в нём лидера, который – впервые за последние полтора десятилетия – способен вернуть России часть былой силы. Независимо от того каким именно образом Путин попытается этого достичь, его приход к власти будет расцениваться тут как шаг назад. 
 Ясно, что об этом говорится тут не прямо. Прямо говорится о другом. О том, что Путин – душитель свободы и «новый Сталин». Эти характеристики выданы ему в связи с «преследованиями» полу-криминальных «героев» типа Гусинского. Гусинского назвать «жертвой» путинского режима и громко оплакать пресса тут постеснялись только потому, что он слишком уж много украл у своего государства, - куда больше, чем украл у «налогоплательщиков» его американский «содельник по духу» и мафиози Готти, упрятанный за решётку на всю жизнь. 
           Что же касается повальной брани в адрес Путина за то, что он пытается как-то влиять на российскую прессу, местным публицистам следовало бы прежде всего вспомнить о себе: любая, даже никудышная, американская многоторижка прислуживает чьим-то интересам, зачастую именуемым тут «специальными». По сравнению с российской, американская пресса – слепая овца, слепо бредущая за слепым же пастухом. Правительством. Почему же, спрашивается, Америка, вотчина рекламной пропаганды, ужасается тому, что Путин стремится приглушить критику в адрес своего правительства и ограничить пропагандистский произвол березовских и гусинских мира российского, - главных персонажей российской драмы о беспределе, не стесняющихся безгранично умножать собственные капиталы и власть?! Ответить можно перефразируя слова Гора Видала, писателя и кузена американского вице-президента: Америка, подобно березовским с гусинскими, стремится выпестовать весь мир по своему собственному образу, - по образу единого корпоративного орла, у которого оба крыла правые. 
         Что же касается тех, кто поругивает Путина за «попытки перевооружить Россию и тем самым похерить мечту никогда больше не дотрагиваться до автоматов Калашникова» (Маша Гессен, передовая в «Вашингтон пост»), - им я бы хотела сообщить превеликую новость: все мы, люди, живём в далёком от совершенства мире, который, однако, окажется ещё менее совершенным, если Калашниковы выдавать только одной группе двуногих. В этом случае, знаете, начнутся  расстрелы, а не дуэли. А дуэли, какими бы смешными не были, - более цивилизованное занятие, чем другая упомянутая форма убийства.

Верните мне мое ребро

             Недавно моя подружка Хэлен обратилась ко мне со странным вопросом: «Ты, кажется, считаешь, что в жизни смерть случается только один раз?» Смешавшись, я призналась ей, что так именно и считаю. «Стало быть, - заключила она, - тебе не приходилось ещё убивать вечер со страховым агентом!» Она была права, поскольку единственный страховой агент, с которым я согласилась бы убить его, то бишь вечер, должен обладать интеллектом равным тому, каким обладал Франц Кафка. Это мне не грозит, а значит, не грозит и лишняя кончина. Завышенные требования к компаньонам по убиению вечеров обусловлены у меня не столько неадекватным представлением о себе, сколько адекватным представлением себе американских страховых и прочих агентов или не-агентов. По каковой причине я, как правило, предпочитаю существовать не в настоящем и реальном, а  в прошлом. Как правило же – не-своём.
            Впрочем, вернёмся к Хэлен. Разведясь с мужем лишь недавно, она страдает не чрезмерной требовательностью, а как раз наоборот, - всеядностью, чем и объясняется её неспособность убивать вечера без посторонней помощи. В свои 34 года она уверена, что для активных поисков «настоящей любви» и теперь уже счастливого, второго, замужества ей осталось лишь несколько лет. Я, как всегда, попыталась взбодрить её: осталось, мол, больше, ибо оптимизма у тебя, получается, куда больше, чем опыта! 
           Так и есть: Хэлен принадлежит к той породе славненьких американочек, разведение которой в любой другой стране непредставимо: пассивно-наступательные феминистки, притворно-одухотворенные и вместе с тем крайне эгоистичные. Именно это последнее качество, а не, скажем, неугомонность в поиске «истинной любви» и превратила Хэлен в ненасытную хищницу на популярном тут фронте «агрессивных романтических знакомств» («aggressive dating»). Самозабвенно себе преданная, она считает, что одиночество, точнее, не-спаренность с мужчиной, придаёт ей в собственных глазах статус несчастливого человека – и посему Хэлен агрессивно разыскивает «партнёра», которому отдала половину своего незавидного груза. Супруг, оказывается, бросил её потому, что она вдруг стала стала чересчур требовательной. Действительно, начитавшись как-то серии туповатых статеек в женских журнальчиках, она стала предъявлять ему уйму требований, о существовании которых он не слышал не только от неё, но и вообще. Эти требования тут именуют правилами «романтического сосуществования». Он безропотно следовал всем её инструкциям, но «взорвался» на той, согласно которой вместо деловых ланчей ему надлежало встречаться с супружницей на зелёном лужку в парке – и вместо сытной пищи довольствоваться «романтически» лёгкой закуской, потребляемой на пикниках. 
           Но дело не только в этом. Если вы хоть сколько-нибудь знаете американцев, знаете и то, что непоправимой бедой они считают прежде всего упущенный шанс урвать лишний доллар. Представьте поэтому состояние супружника Хэлен, которому деловые ланчи с партнёрами по бизнесу в прохладном ресторанчике предстояло заменить «спонтанными» пикниками на травке в 40-градусную жару, - пикниками, во время которых ему предлагалось грызть огурчики и фисташки, обсуждая с приевшейся ему барракудой новаторские методы ублажения её «романтических» капризов. Он отказался. Потом отказался и от прочих аналогичных идей – и Хэлен, подав на развод, примкнула к армии одиноких дамочек, агрессивно домогающихся знакомств с одинокими же кавалерами. И вот даже она, чокнувшаяся на романтизме авантюристка, была вынуждена признать (после пары месяцев «агрессивного поиска новых знакомств»), что «aggressive dating» - занятие чересчур уж утомительное и неблагодарное. После одного из подобных свиданий Хэлен воскликнула: «Как же это нас угораздило превратить флирт в скучнейший бизнес!»
            Я попыталась её успокоить: даже, мол, беглый взгляд на уличную толпу убеждает, что рано или поздно все находят себе достойную пару, чего, увы, не миновать и тебе! А до тех пор я «прописала» ей психотерапевтов, без услуг коих не обходится почти никто из миллионов американок и американцев, просиживающих свои вечера в специальных кафе для «одиноких», где все они, впрочем, расслабляются так же «успешно», как Альберт Гор в зале президентских дебатов. Я вспомнила для Хэлен и старую шутку о Адаме, который после нескольких брачных лет с Евой потребовал обратно своё ребро. Хэлен, как всегда, обвинила меня в несерьёзном отношении к новым идеям. Я повесила трубку. Правда, успела брякнуть: «А как насчёт моего серьёзного отношения к идее запрета первых браков?!»
 Будь я ещё серьёзней, я бы объявила ей, что основная причина, которой dating обязан своей невыносимостью, - это как раз слишком уж серьёзное к нему отношение. Американцы воспринимают это занятие точно так же, как любой иной бизнес. Правда, оно и превратилось уже в исключительно масштабный бизнес. Америку наводнили брачные эксперты, прописывающие своим пациентам такие упражнения, как долгое совместное просиживание супругов перед зеркалом с целью подготовки себя к завершающему сеанс «высококачественному объятию». И пациенты (точнее, идиоты) исправно упражняются в отработке этих объятий. Вот ещё одно упражнение, регулярно прописываемое искателям романтики: что ни день выискивать для супруга(и) новый ласкательный эпитет; причём, не обзятально начинать с «лапочки». Достаточно сказать, что последний по счету писательский труд бывшей первой лэди державы Нэнси Рейган, озаглавленный «Я люблю тебя, Рони!», тотчас же стал национальным бестселлером! Кто в России удержался бы от хохота, если бы такой же Ангел Любви повредил вдруг голову Наине Ельциной?! 
            Кстати, список новейших книжных бестселлеров включает в себя и такие опусы, как «101 причина, по которой мужчины лгут женщинам», «Перечень мест, где следовало бы оставлять любовные записки для Него или для Неё», «Справочник для искателей заочной любви» и пр. Что касается мужского лганья, я лично не всегда считаю это предосудительным, ибо (перефразируя Оскара Уайльда) избыточной откровенностью мужчина в том же кафе для «одиноких» искателей романтических свиданий рискует нарваться на гневную отповедь со стороны какой-нибудь феминистки, которой он, избегая лжи, предложит провести с ним «высококачественную» или «многосодержательную» ночку. Подобное заявление прозвучало бы не менее глупо, чем многие недавние заявления Буша-младшего. 
           Между тем я вовсе не жалала бы обвинять во всём одних только американских дам. В этом бизнесе быстрых знакомств мужики выказывают ничуть не меньшую «изобретательность». Чего, скажем, стоит такое объявление в местной газете: «Мускулистый, чуткий и в меру агрессивный вашингтонец 35-ти лет, умеющий хорошо готовить обеды, познакомится с жизнерадостной женщиной для учреждения содержательной взаимной дружбы, включающей в себя интенсивные объятия и совместные ныряния на водных курортах».
          Ну, как испугались? Не надо. Вспомните лучше слова американской комедиантки Лили Томлин: «Если любовь и есть ответ хоть на что-нибудь, то нельзя ли, пардон, отредактировать вопрос?»

Неполноценный комплекс превосходства

            Вскоре после переселения на Запад писатель Василий Аксёнов заметил, что «эмиграция мало чем отличается от присутстувия на собственных похоронах». Эмигранты, дескать, сносят на погост собственное «я»: оно просто-напросто выбрасывается на свалку, и всякий эмигрант – суть порожняя раковина, которую посему следует начинить чем-нибудь заново.
           Хотя подобное не может не внушать ужаса, многим из нас, эмигрантам, эта перспектива представляется не столь уж и трагичной. Особенно на фоне того вещества, которым многие же из нас, эмигрантов (наряду, кстати, с аборигенами), начинены. Учитывая тошнотворное содержание и столь же тошнотворный дух этой начинки, нам и вправду следовало бы выпрастывать её из себя и приступать к поиску новой. И – да, к этому занятию следовало бы прибегать... периодически. Занятие, что и говорить, кропотливое и вряд ли лестное, но оно – и только оно – может придать нашему существованию некое достоинство и уберечь его от оболванивающе бесконечного повторения «пройденного». 
             Можно даже предположить, что эмиграция призвана помочь человеку уподобиться этакому бесконечно освежающемуся сосуду. Вырвавшемуся из родной (часто зловонной) трясины, эмигранту дана возможность расстаться также с «родными» предрассудками – и обрести качества стороннего, беспристрастного, наблюдателя жизни. Бродский даже утверждал, что покинуть родину – это войти в «новую инкарнацию». Действительность, впрочем, о новых инкарнациях говорить не позволяет.
             За доказательствами ходить далеко не приходится: взгляните хотя бы на российских эмигрантов, которые, если верить статистике, являют собой наиболее просвещённую когорту в среде новых пришельцев в Штаты. Благодаря тому же Интернету, нету даже надобности ездить на нью-йоркский Брайтон. Лучше (причем - гораздо лучше!) сидеть себе в какой-нибудь Венеции или в той же Москве – и «кликать» по страничкам «Нового Русского Слова». 
             Это – «центральная» русская газета в Америке. И ежедневная. Которая как нельзя адекватно воспроизводит ежедневный же мир «русского» эмигранта. Говоря о ней, единственно «новой», точнее, неслыханной, вещью я бы назвала требование, неизменно представляемое газетой своему потребителю – блюсти полную умственную и информационную девственность. Плюс «укреплять» в себе дух непротивления насильнику. И даже - симпатию к нему. Что же касается третьей составной названия газеты – "Слово" - она не менее лжива, если понимать это слово в классическом смысле. Пролистайте любой номер – и убедитесь, что «слово», которое эта газета несёт в «народ», не просто не имеет по своему духу ничего общего с библейскими образцами, но «обло и лаяй», лживо и злонамеренно. 
               Давайте даже выполним невыполнимое упражнение: притворимся, будто глаза наши ничуть не раздражают все эти аршинные «гвозди», вбиваемые прямо в зрачки... Я имею в виду огромнейшие (и «многоразовые») объявления о похоронах и свадьбах (равно как о годовщинах похорон и свадеб), о приближающихся (равно как и миновавших) обрядовых церемониях типа бар-мицвы плюс подобные же «сенсационные» сообщения о жизнедеятельности (платящих за эти «материалы») статистов в среде читательской паствы, - то есть я имею в виду объявления и сообщения, мимо которых эта газета не считает возможным пройти, ибо они приносят прибыль. Так вот, предположим, будто всё это не мешает нашему зрению не только потому, что глаз у нас «насмотренный», но ещё и потому, что, скажем, сообщению (нормальным шрифтом) о межгосударственных переговорах по сокращению ядерного вооружения уже не предшествует крупно набранная и обреченная на «неизбывность» скорбь по случаю «безвременной кончины на 82-м году» некоего дядюшки, о существовании которого (равно как и о существовании скорбящего племянничка из читательской паствы) никто никогда и не подозревал. То есть предположим, будто газета наконец-то изобрела колесо: «сослала» эти объявления и сообщения пусть  даже на большие отдельные страницы, а не, скажем, в неброский уголок, как это принято «в просвещённых домах». Даже в таком случае она, газета, не перестала бы являть собой, увы, агрессивный эталон воинствующего провинциализма и горделивой безвкусицы.
              Я не люблю «определений», но в данном случае не могу обойтись без ещё одного, которое, собственно, и  «определяет» остальные: «ненасытность». «Новое Русское Слово» - газета именно ненасытная в своей погоне за прибылью, а потому и в своём низкопоклонстве перед скорбящими или ликующими (что ей, разумеется, не важно!), но аккуратно платящими (что ей, разумеется, важно!) племянничками, она вместе со вкусом «сослала» в небытие и нормы порядочности.
              Не дивитесь посему не только тогда, когда сразу под крохотным портретом баллотирующейся в сенаторы Хилари Клинтон узрите огромную, чуть ли не в полный рост, фотографию неведомых миру Раечки и Семёна Попик, поздравляющих себя с золотой годовщиной свадьбы. Газета, сама недавно справившая 90-летний юбилей, считает подобную «макетировку» страниц нормальной, то есть вполне адекватной «деловому мышлению» - и содержатель газеты, Валерий Вайнберг, который, ничем то не мотивируя, представляет себя аборигенам в качестве Лорэнса Вайнберга, является как раз ничем иным, как заурядным деловиком...
             Продолжая мысль о том, чему ещё не следует дивиться, следует вернуться именно к третьему слову в названии газеты, - к «Слову». То есть к тому чем же именно загружает она порожние раковины своих читателей. Не истязайте себя, бога ради, чтением статей, - пробегите по заголовкам. Этого будет вполне достаточно чтобы объяснить – почему я употребила слова «обло» и «лживо». Вот, скажем: «Гор и Либерман воюют против частного сектора». Кто это придумал? И зачем? Гор и Либерман суть плоть от плоти «частного сектора» - и мало того, что не воюют они против него, но если и возглавят правительство, то именно благодаря своей службе этому самому сектору и своей абсолютной закупленности оным. В равной степени аксиоматично, что ежели газета того не ведает, это – порочное неведение. В том же выпуске один из читателей призывает «русскую общину» Нью-Йорка голосовать против Хилари Клинтон, поскольку та «призывает к... социалистической революции в Штатах»...
             Не удивительно и то, что «Новое Русское Слово», подобно большинству других газетных изданий в Америке, потрафляет вкусу читателя, которому и прислуживают. В данном случае – ультра-радикальному консерватору. Впрочем, подавляющая часть ультра-консервативных американских газет пытается лгать более изощрённо, - в этаком ультра-стерильном, все-американском духе, когда понимаешь, что тебя сильно избили, но не понимаешь куда именно били. НРС пренебрегает нюансами, - бьёт в морду, между глаз. Как стиль газеты, так и её начинка, столь неприкрыто провинциальны, что любой её номер оставляет по себе память в... ноздрях. Тот же самый запах перемаринованного чеснока, который не покидает вас ещё долго после того, как вы «передержали» себя в тесной брайтонской продлавке. 
             Уберегая читателя от небрежного вывода, будто поклонники маринованного чеснока (среди которых процент еврейского населения сравнительно высок) мне ненавистны, спешу поделиться личной анкетной информацией: внучке раввина, мне куда ближе по вкусу другие - начальные - символы еврейской культуры. Универсализм и справедливость. То есть, в конечном выражении, чувство меры. Почему, собственно, мне, мягко говоря, и кажется «чрезмерным» заголовок «Погром», который газета вынесла на первую полосу, рассказывая читателю об инциденте в Рязани, где антисемитствующие хулиганы совершили в еврейской школе действительно позорящие их мелкие «подвиги». 
              Кстати говоря, рассказы на любые (не только еврейские) российские темы, отличаются, как правило, особенной бесстыжестью авторов. Если верить НРС, большинство женщин в России – проститутки, большинство мужчин – бандиты, а остальные – антисемиты. Один из «ударников» газеты Владимир Козловский, например, сообразил совсем недавно, что главную причину падения популярности Америки в России следует усматривать в присущем последней «комплексу неполноценности» перед лицом первой. Мне же кажется, что если кому и пристало воспитывать в себе этот самый комплекс, - то прежде всего «Новому Русскому Слову» вкупе с её «читателями и писателями», дорожащим каждым поводом вымазать родину дёгтем. Вымазанная дёгтем родина и есть для них лицензия на «оправдание собственного существования». Чем – если не этим – объяснять их зоологическую ненависть к России? Хотя, конечно, именно оттуда, из России, газета и перепечатывает, как правило, статьи, которые можно... читать.
           Михаил Жванецкий недавно пожаловался, что, согласно отдельным публикациям, в России нет ни одного счастливого человека. Сотрудники НРС, видимо, услышали эти слова, но так и не поняли, что это – жалоба. Иначе бы они перестали ликовать каждый раз, когда в России что-нибудь взрывается или горит. Впрочем, и нам с вами, милейший читатель, пора завершать разговор о «Новом Русском Слове», ибо, в конце концов, можно ведь и допустить, что эта газета просто-напросто не ведает что творит. Иначе бы она была не смешной в своём убожестве, а... опасной. В нём же, в своем убожестве.                 
 

Выгоды пребывания в живых

            На протяжении последних недель Америка, затаив дыхание, следила за цирковым представлением, именуемым тут "президентские выборы". Оба главных клоуна выдали такие кренделя, что никому уже нету дела до происходящего за пределами нашей - самой совершенной в мире! - демократии. Например, когда месяц назад в Нидерландах было принято исторически важное решение о легализации евтаназии (безболезненной смерти), то в американских газетах место для этого сообщения нашлось лишь в самых "темных" уголках. Причем, - мелким шрифтом. Правда, где-то в штате Огайо эта новость спровоцировала демонстрацию протеста. Демонстрировали не многие, - этак двадцать... душ. В основном души эти были заправлены в плоть объемистых и толстозадых домохозяек, а все эти домохозяйки принадлежали организации "Нравственные христиане выступают за жизнь". Выглядели христианки столь отвратно, что телезрители в ужасе и мгновенно "бежали" на другие каналы, которым оказалось плевать на то покончит с собой или нет сия жирная двадцатка. 
            Местная полиция разогнала зилоток по домам и наказала им заткнуться на том основании, что их громкие протестации из Огайо против "врачей-убивцев" вряд ли услышат в нидерландском парламенте. Они, патриотически мыслящие (?!) полицейские, объяснили также преданным церкви дамам, что вместа гнева, направленного на нидерландцев, тем следовало бы преисполниться гордостью за американцев, "голоса коих сейчас и всегда так тщательно подсчитываются". Что касается самой церкви, именно она - хотя ее и не просят - с тщательной же периодичностью и оглашает идею, не позволившая огайским домохозяйкам усидеть дома и не имеющая ничего общего ни с рассудком, ни с состраданием. 
            Ватикан огласил загадочную энциклику, призвавшую нидерландских христиан отступиться от практики "добровольных самоубиений, ибо убиение - дело рук Господних: Ему решать какой жизни должно завершиться". Поразительно другое: католическая церковь начинает звучать точь в точь как Джордж Буш! Вплоть до того, что я готова поверить последнему: именно Иисус Христос, - наряду, конечно же, с Рональдом Рэйганом - и перевернули всю его жизнь! Мне, однако, кажется еще, что Ватикану самое время избавиться от своих безнадежно устаревших спичрайтеров (чтобы не сказать "безнадежно постаревших ораторов"), а вместо них нанять "быстроумных" стряпчих, которые в силу профессиональной необходимости обладают более адекватной информацией касательно объективной реальности. Если бы, во-первых, ватиканские служители Всевышнего обрели вдруг дальнозоркость и научились высматривать объективную реальность, простирающуся за далеко пределы своего Святого Града аж до самих Нидерландов, то они заметили бы, что число "практикующих" христиан в метрополиях этой страны вряд ли превышает число Христовых апостолов. Исходя из чего, их несогласие с мнением парламента мало что значит. 
           Во-вторых же, кто-нибудь да сообщит блистательным ватиканским схоластам элементарнейшую логическую "мудрость", согласно которой "самоубиение" только и может быть как "добровольным" и что богу в случае его всамделишнего существования бога (в чем нидерландцы, видимо, сильно сомневаются) следовало бы заняться чем-либо более полезным, чем занимался он до сей поры. Ему, например, следовало бы перестать наделять людей - "во славе Господней" - смертельными недугами, а затем оскорбляться, если некоторые из них возвращают ему в сердцах врученные им лицензии на существование. Или еще. Католикам, испокон веков сверлящих народу мозги своими байками о превечной жизни, вряд ли к лицу возмущаться всякий раз, когда какая-нибудь уставшая от земного пребывания душа поспешит на свидание ко всевышнему раньше, чем тот надумает ее призвать.
           Право же, Ватикану любую из своих заповедей легче всучать той же АМА (Американской Ассоциации Медиков), чем традиционно либеральным Нидерландам. Эта АМА тоже категорически возражает против эвтаназии. И тоже - даже в тех случаях, когда речь идет о совершенно безнадежно больном человеке, доживающем последние часы в унизительных и несносимых страданиях. Между тем - в отличие от католической церкви, отсылающей ревнителя логического мышления к незримому вседержителю - она, АМА, являя собой традиционную и образцовую американскую институцию, ссылается в своем мнении на божество куда более доступное созерцанию. На деньги. 
            Дело попросту в том, что евтаназия может лишить госпитали и врачей миллионы долларов, которые ежегодно стекаются к ним от пациентов и страховых компаний. А пускать на ветер миллионы долларов - дело просто-напросто антиамериканское. Причем, - невзирая на то, о чем идет речь. "Мы никогда не пойдем на то, чтобы выпихнуть пациентов из святая святых, из жизни!" Так объявил недавно один особенно сердобольный из нью-йоркских лекарей. Эти слова проняли бы, наверное, и меня, если бы не тот факт, что в этом краю не принято вспоминать о святая святых, о жизни, когда речь заходит о выпихивании неуплативших за квартиру человеков, в том числе и смертельно больных, из неуплаченной квартиры... на улицу. Меня в свете этого факта добросердечность американских врачевателей ни убеждает в себе, ни умиляет. В краю, где для пломбирования зуба стоматолог навязывает мне предварительное трех-недельное обследование организма, требующее тысячи долларов, и где к Рождеству еврейские торгаши продают агностикам расхожие среди последователей дзен "любовные бусы", - в таком краю нелегко уверовать в чистосердечность какой бы то ни было альтруистической или даже мало-мальски нравственной декларации. 
           Евтаназию, по моему убеждению, недопустимо выносить за скобки законности. Ее недопустимо преследовать от имени закона. Если бы я, например, безнадежно заболела, если бы эта болезнь приносила мне несносимые страдания и если бы, наконец, я по-прежнему проживала где проживаю, в Штатах, - выбор показался бы мне легким: не-ассистированное врачом самоубийство.  К этому же выбору, кстати, к не-ассистированному самоубийству, я прибегла бы и в том случае, если бы жила в Нидерландах, поскольку вряд ли бы мне захотелось унести с собой в качестве прощального видения впихнутый в белый халат образ какого-нибудь Д-ра Ганса-Ван-Дер-Кто-То, впрыскивающего мне в вену смертельную инъекцию и бормочущего какую-нибудь хреновину на своем вандерском наречии. Вместо этого я бы собрала в собственных карманах последние деньги, а в собственном организме последние силы, помчалась бы на такси в район амстердамских красных фонарей, купила бы там себе "галлюциногенное курево" и позволила бы своему духу из меня выкуриться. 
          Именно там, среди "отбросов" общества, среди той самой людской нечисти, которая - в отличие от большинства последователей Гиппократа - не получает прибыли от того, что является нечистью. Или - что тоже не исключено - в поиске приемлемой мне формы самубийства я бы просто стала метаться в агонии нерешительности. Или же, наконец, задыхаясь в том же амстердамском баре от смрада дымящихся наркотиков и пива, я бы вспоминала строчки из Дороти Паркер. Той самой, которая на протяжении своей тяжелой и печальной жизни не раз пыталась покончить с собой без постороннего ассистирования:           От бритвы больно.
          Река смердит.
          Яд невкусен -
          От него воротит.
          Пистолет - незаконно,
          В петле не взвыть,
          От газов - зловонно... 
          Ужели - жить?!       

Тошнотворное сходство

         Пренеприятнейшая известие! Несколько супер-богатеев, имена которых утаиваются, порешили меж собой, что пребывание их на этой земле в одном-единственном экземпляре вряд ли достаточно, и посему этот экземпляр надлежит расплодить. Иными словами, богатеи эти, не страдающие, по-видимому, комплексом неполноценности, изъявили благосклонное отношение к идее клонирования. Вместе с нею выказали и готовность щедро расплатиться со специалистами этого ремесла, - и работа, говорят, закипела.
          Не дивитесь поэтому, если через энное время наткнетесь на обновленный и омоложенный вариант Дональда Трампа, дефилирующий по вестибюлю одного из его игорных дворцов. Не дивитесь и не считайте, будто Дональд заявился туда прямехонько из кресла пластического хирурга. Согласно новейшим медицинским данным, клонированные существа столь точно повторяют оригинал, что можно смело биться об заклад: дональдовский клон будет обладать такою же надменной и отталкивающей улыбкой и теми же политическими предрассудками, которые так безошибочно характеризуют матрицу. Мне даже сдается, что разжившиеся ныне пластические хирурги лишатся источника дохода, ибо их нынешним клиентам завтра, скажем, захочется стать обладателями совершенно новых, "эстетически усовершенствованных" подбородков, носов и т.д. 
          С момента появление на свет клона самой прославленной в истории овечки по имени Долли проблема генетического клонирования не перестает вызывать оживленнейшие споры. Объясняется это тем, что Долли чувствует себя превосходно, то есть вполне нормально для любой овечки, - что проявляется, кстати, и в отсутствии каких-либо "сдвигов"; каковым, скажем, оказалось бы предреченное Библией непоборимое желание "улечься рядом со львом". В этом отношении Создатель Долли-клона д-р Уилмут из города Дублин оказался, увы, столь же неизобретательным, как Всевышний из Библии, вдохнувший в Свои создания не только жизнь, но и страх существования. Повадками своими Долли ничем, рассказывают, не отличается от остального овечьего контингента Дублина, - и список непоборимых желаний начинается у неё, конечно же, с желания согрешить с себе подобным существом и породить себе же подобное. 
 Как и следовало ждать, работа по тиражированию живых существ не ограничилась вниманием к одним только овцам. В дело пошли мартышки, лягушки, хрюшки и т.д. Эта блестящая идея получила, конечно же, и свое логическое завершение: клонирование "образованнейшего" из существ, - человека. Тут-то спор и разгорелся. Все сущие в мире церкви возгласили во славе своей, что эта идея являет собой гнусное надругание над самою человеческой природой, а Ватикан торжественно изрек, что пусть даже плоть и возможно "взращивать" в лабораториях, сотворение души по-прежнему остается делом рук Незримого Творца. Ученые возразили на это следующим соображением: поелику, дескать, никому из нас до сих пор не удалось разглядеть в наших микроскопах хоть каких-нибудь следов означенной субстанции, человеческой души, - в отличие, например, от тех же, человеческих, экскрементов, - мы склонны считать ее несуществующей, а посему охотно предоставляем работу по её сотворению Господу Богу, которого, поспешили они добавить в злорадстве своем, тоже не существует.
Более того, клонирование, рассудили ученые мужи, может сослужить добрую службу борьбе с наследственными заболеваниями и оказаться прекрасным подспорьем при пересадке органов. Если, дескать, какому-нибудь захиревшему святоше понадобится свежая печенка, то ее для святоши можно будет изъять из плоти наименее одухотворенного и возвышенного из его клонов. Исключительно во имя того, чтобы он не переставал присягать в верности пусть и не существующему, но зато весьма и весьма благонамеренному Всевышнему. 
             Вот вам еще один аргумент от имени ученого мира. Поскольку католическая церковь столь неодобрительно относится к плотским забавам (особенно гетеросексуального плана), то не пора ли ей учесть великолепнейшую возможность клонирования женских созданий, каждое из коих обретет умение, которым была наделена одна только Матерь Господня?! Умение рожать без свершения греха?! 
К радости ученых мужей, церковь не вправе более сжигать "еретиков", коим теперь, наверное, плевать что именно думает о них какой-нибудь епископ, батюшка или раввин. Власть ныне принадлежит не святошам, а политикам. Этой особой, мутантной, разновидности Homo Sapiens, которая тоже обладает уникальнейшим умением, - умением продавать себя исключительно быстро. Что же касается правил и этикета продажи, - их составляют покупатели. Богатеи. 
             Последние же, являя собой разновидность логически и претенциозно мыслящей живности, исходят из того соображения, что в течение последних двух тысяч лет Церковь многократно обещала им в обмен на многократные же щедрые пожертвования не что иное, как бессмертие. По наблюдениям богатеев эти обещания оказались, в свою очередь, не чем иным, как блефом. На протяжении всего указанного срока богатеи протягивали ноги так же исправно, как бедняки, - что, дескать, вынуждает усомниться и в том, будто Святой Петр держит небесные врата открытыми настежь именно и только для них. 
             И вот, одержимые сразу и страхом кончины, и страстью к власти и бессмертию, они, богатеи, бьют теперь челом не Господним апостолам, а умельцам из цеха клонирования, обещая им все, что угодно их душе в обмен на свое бесконечное воспроизведение, то есть бессмертие. И раз уж вы, дорогие умельцы, умеете-таки это делать, то не обделите бессмертием и "живую утварь" нашу, - собачек да кошечек наших, поскольку, будучи богатеями, мы, видите ли, взрастили в себе более утонченные и чувствительные души и поселили в ней благороднейшие сантименты. Удивительно, впрочем, другое: чаще всего они заказывают для себя не клоны своих благоверных супружниц, а копии Синди Кроуфорд. 
Умельцам, между тем, плевать на такие частности. Их занимает иное, - молекулы и клетки, которые, помимо всего прочего, и определяют смысл их собственного существования, ибо именно благодаря умению искусно управлять жизнью молекул и клеток эти ученые и обретают ныне статус вседержителей. Им начхать на то - кому именно та или иная клетка принадлежит: какому-нибудь Джону Джоновичу или Брунейскому Султану, который, к слову сказать, заказал себе новый гарем!
             Что касается меня, я отношусь ко всей затее совершенно беспристрастно. Они меня ни удивляет, ни возмущает. Точнее, - она меня не возмущает, ибо не удивляет. Правда, мне было бы крайней неприятно созерцать, например, сразу три снующих взад-вперед версии Владимира Гусинского, и это мое чувство, в свою очередь, поддерживает во мне тлеющую надежду, что те же сущие ученые мужи или тот же несуществующий Господь сумеют-таки наконец сотворить такой универсум, в котором все три вышепомянутые версии окажутся за решеткой. В ином случае, спрашивается, какой в том может быть смысл? В ином случае вся эта затея сведется к клонированию ущербного бога и к умножению уродливых человеческих душ. 
             Вот почему при всем моем уважении к ученым, я обращаюсь к ним с петицией не приступать к этому гнусному занятию клонирования человека. По крайней мере - до тех пор, пока все они не порешат меж собой, что если и воссоздавать какого-нибудь там Владимира, то уж не Гусинского, а, скажем, Маяковского. Приятней и глазу, и душе. А пока подобное произойдет, мне приходится уповать на то, что - согласно накопленному в сотворенном мире опыту - ошибаться присуще всему живому. Уповать на то, что в тот неминуемый день, когда кого-нибудь из ученых мужей осенит идея воссоздания Адольфа Гитлера (ну, хотя бы ради хохмы), он совершит великую ошибку - и на свете появится еще один бездарный художник.                   

Девицы пермские, одумайтесь!

            Пару недель назад получаю я и-мейл от давнишнего "знакомца", о существовании коего давно же и запамятовала. Причина, по коей вспомнил он обо мне, заключается в том простом обстоятельстве, что я, оказывается, единственная из его "окружения", кто "непосредственно связан" с Россией и бывшими советскими республиками. Он сообщал мне, что как только шесть месяцев назад ему, Барри, стукнуло пятьдесят, он решил приискать себе в России и импортировать оттуда невесту, а поиски вести с помощью почты. Нечто вроде доставки товара наложенным платежом. Причем, цель он поставил пред собой весьма конкретную: добыть самую что ни на есть головастую из красавиц города Пермь. 
           "Почему именно Пермь?" - удивилась я. Ответ его напомнил мне причину, благодаря которой я его, собственно, и предала забвению: "Видишь ли, "мое" брачное агентство заключило с пермчанами выгодную сделку - Buy one, get one free - плати за одну штучку, получай две!" Конечно же, добавил жених, он предпочёл бы выбирать среди москвичек или петербужанок, но брачные агентства, осуществляющие переписку с кандидатками в невесты, запрашивают за провинциалок меньшие суммы. Плюс к тому -  оные, дескать, не так капризны. Одним словом, Барри обращался ко мне с вопросом - не смогу ли я выделить вечерок для перевода пары дюжин посланий, поступивших к нему от пермчанок, и подсобить ему в правильном выборе невесты.
 Я не видела Барри два года, и первое, на что бросилось мне в глаза при встрече, - еще более распухшее брюхо и расползшаяся теперь уже по всему черепу лысина. Он ничем не походил на энергичного паломника, отправляющегося в дальний путь за любовью. После недолгой с ним беседы и просмотра фотографий пермских невест, довольно приглядных и намного, лет эдак на тридцать, моложе Барри, я решила было гаписать каждой из них коротенькое письмецо с мольбой держаться от него как можно дальше. Причем - вовсе не потому, что его намерения отличались от планов и чаяний прочих  -подобных ему - женихов чем-нибудь поистине тревожным. Напротив, - и "истории", рассказанные им про переписку с каждой из перспективных невест, и оброненные им походя "идеи" касательно своего будущего счастья, ничем не отличались от типовых. Благодаря чему как раз они представились мне... более омерзительными. 
             Последние 30 лет своей жизни Барри, подобно среднестатистическому американцу его возраста, провел в каком-то глухом городишке какого-то штата, который на карте находится где-то в середине державы. Все это время он созидал себе успешную карьеру в области производства компьютерных программ. Убедив себя (безо всякого основания) в том, будто он представляет собой когорту исключительно одаренных мужей, Барри на протяжении последних лет "жрал" так называемые "счастливые пилюли" (Prozac, Paxil и др.), и занимался этим не из какой-либо медицинской необходимости, а с благородной целью развития в себе еще большей терпимости к окружению и еще большего же рвения в движении... вперед! Вместо или помимо сего Барри развил в себе качества, которые медицине известны в качестве побочных симптомов пристрастия к психотропным средствам: раздражительность, нервные тики и, наконец, импотенция. Теперь уже семилетнее сосуществование с гёрл-фрэнд и её отпрысками от расторгнутого брака стало невыносимым. Гёрл-фрэнд вдруг решила отказываться "списывать" его неспровоцированные вспышки гнева за счет мифической, то бишь несуществующей, его одаренности, на которую, впрочем, сам он ссылался каждый раз, когда пытался убедить ее в необходимости родить ему детей, чтобы не дать его редчайшим генам рассеяться в небытие. Кроме возражений, сводившихся к напоминанию о его импотенции, она начала настаивать на том, что, если из них двоих кто-нибудь и отличается одаренностью, то скорее она, ибо-де как раз ее, а не его в течение последних десяти лет Венский Филармонический оркестр периодически приглашает выступать с сольными скрипичными концертами.
            Стерпеть эту правду Барри, видимо, оказался уже не в состоянии. Американок - всех без исключения - он предал анафеме, объявив их мужененавистницами и врагами благих традиций домостроительства. Так он, собственно, и вышел на пермских девиц! Вышел в поиске покладистой супружницы, которая исповедовала бы религию верности супругу и смирения пред ним. Плюс - конечно же - наплодила бы ему детей и воспитала бы их в любви да в послушании.
            "А отчего бы тебе не жениться на какой-нибудь филиппинке?" - спросила я в надежде отвести его помыслы от моих бывших соотечественниц. "Это не для меня! - ответствовал Барри. - Во-первых, у них крохотные сиськи, а во-вторых, - никакого образования! К тому же я не верю в смешение рас..." Он и в самом деле был убежден, что мир без его отпрысков оказался бы в еще более плачевном положении - и посему проблему их производства, то есть правильного выбора жены, обдумал тщательно. В списке его требований к будущей счастливице значились пункты о ее непременной обворожительности и неколебимой готовности к искусственному осеменению, поскольку он не допускал возможности предать забвению свой Prozac и хотя бы приостановить процесс триумфального шествия импотенции. Последнему обстоятельству я, кстати, возрадовалась "от имени" всех пермчанок, которым, стало быть, не грозят, по крайней мере, "тактильные удовольствия" при общении с Барри. "Получается, что ты просто приискиваешь себе незанятую утробу? - заключила я, одолев наконец позывы к рвоте. - И что же ты ей предлагаешь взамен?"
            Девицы пермские, одумайтесь! Подождите укладывать дорожные чемоданы! "Ковбои" не так уж много ведь вам и предлагают! Тот же Барри подсунет вам на подпись предбрачное соглашение, по которому вам не будет причитаться ни единого цента после двухлетнего - мучительно долгого - срока, необходимого для обретения грин-кард. Ибо я надеюсь, что по истечении этого срока вы подтвердите опасения Министерства Иммиграции и Натурализации (INS) - и подадите на развод. Я надеюсь еще, что в свои чемоданы вы не забудете уложить противозачаточные пилюли на тот несчастный случай, если ваша краса и свежесть одолеют, увы, его Prozac. Тот самый Prozac, в котором, боюсь, станете нуждаться и вы сами после отбывания двухлетнего срока в качестве покладистой второй полвины всех этих Барри. 
               Если ваши нынешние условия хоть как-нибудь можно назвать сносными, я призываю вас не продавать себя за мизерную цену. Помните, что в "любящих" очах всех этих стареющих мальчиков с ферм все вы представляете собой ни больше-ни меньше, чем выгодную инвестицию. Ваша транспортировка на Запад и оплата всех, связанных с нею юридических процедур, обходится им куда меньше, чем несколько визитов к местным проституткам. Собственно, они с вами и обходятся как с проститутками. Разница лишь в том, что, обслужив клиентов, последним ничто не препятствует возвратиться в собственные покои и продолжать вызывать к себе презрение "на дому".         

Бегство от скуки: Роберт Хассен

            В одном из своих эссе Иосиф Бродский заметил, что скука является самостоятельным жанром существования. Я лично не представляю себе человека, который не выказывал бы неизменную преданность этому жанру. Скука сильнее нас. По крайней мере, - тех из нас, кто не носит в себе некоего исключительно высоко организованного духа. Большинство же, увы, не обладает способностью относиться к происходящему вокруг с абсолютным безразличием. Безразличием к тому, что и порождает у людей это состояние всепоглощающей и всеядной скуки, - к неумолимому повторению всего и вся. К непоборимому принципу существования, - к принципу постоянного возвращения. 
              Сменяются дни, недели, месяцы, - но ничто ведь вокруг нас так по существу и не меняется: тот же даже муж или та же жена, те же, понятно, дети, те же звуки и тот же пейзаж. Кое-кто, конечно, и порывается время от времени изменить окружение, но по прошествии еще какого-то времени случается неизбежное: новое становится старым, старое повторяется, и скука, как ей и положено, возвращается. Ключевым моментом скуки является именно эта фраза, - "через какое-то время", ибо скука и есть ничто иное, как аккумилирование времени. Она - один из частных случаев проявления неизменного торжества времени над пространством. Вот, собственно, почему противостоять ей способны лишь святоши, ибо только им и удается не отводить взгляда от самой сути времени, не паникуя при этом от осознания собственной, человеческой, малозначительности, - о чем, конечно же, только и глаголит время.
          Всем остальным, несвятошам, приходится изыскивать пути спасения от этой истины. Бегства от нее. Формы бегства - самые разнообразные и варьируются в зависимости от особенностей той или иной культуры, но чаще всего сводятся к алкоголю, сексу, наркотикам, спорту или, наконец, искусству, как к средоточию перечисленного. Если, скажем, всем святошам всех прежних поколений дано преподавать нам уроки смирения и непротивления духу вечности, то и нам с вами дано открывать им значение страстей и чувственной отзывчивости, - вещей, которых так никогда и не коснулось внимание этих истинно возвышенных душ. Страсти, обыкновенные людские страсти, есть по сути дела оружие, с помощью которого нам, не возвышенным душам, людишкам, и "удается" пробиваться сквозь скуку, время, даже "вечность", - и именно ими, людскими нашими страстями означено абсолютно всё, что создано или разрушено человеком, - революции, телевидение, алкоголизм, искусство, наркотики, технология и т.д. Человек, снаряжающийся в Европу на каникулы, собирается, в сущности, туда же, куда отправляется тот, кто вместо билета на авиалайнер покупает себе седьмую рюмку виски в соседнем с домом баре. Он отправляется прочь от собственной реальности. 
           Вот, видимо, почему с чисто этической точки зрения художник и наркоман, - оба предаются одному и тому же греху бегства от скуки. В равной же степени бездельник, "поливающий" стены нью-йоркских зданий краской из распылителей и именующий загаженную им штукатурку словом "граффити", занимается в целом тем же, чем, как выяснилось, занимался Роберт Хассен, арестованный недавно по обвинению в шпионаже американец, - в модификации собственного бытия. 
          Дело Хассена интригует не с политической точки зрения, а с психологической. Субъект, выстроивший чрезвычайно успешную карьеру в органах; в Федеральном Бюро Расследований, где обрел репутацию чуть ли не самого надежного из агентов. При этом, будучи отцом шестерых проживавших с ним отпрысков и верным мужем благоверной же жены, он являл собой показательный образец американского семьянина из т.н. среднего класса. Коллеги считали и считают его человеком незаурядных способностей, сумевшим - помимо выполнения обязанностей - выучить даже целый ряд языков. В том числе - компьютерных. Ханссену удалось сделать это в свободное время, которого у него было вдоволь, - гораздо больше, чем у коллег, ибо был этот Ханссен смышленнее их и справлялся с работой быстрее.
          Достигнув совершенства в своем ремесле, он, по-видимому, стал испытать резкий... избыток времени, которое к концу рабочего дня накапливал куда больше, чем ему лично было необходимо для выполнения служебного долга. По-видимому же, это и спровоцировало скуку на атаку высокопоставленного работника  американских органов. Навалившись на него, она, скука, этим не ограничилась. Стала тяжелеть с каждым днем. С каждым же днем менее сносной стала поэтому казаться Ханссену и собственная жизнь. Полупорожней. Гнетуще одноплановой. И вот в конце концов  он решается укомплектовать собственное существование за счет введения в него новой - для него исключительно увлекательной - ипостаси самого же себя.  Ипостаси шпиона.
            Шпионаж связан с искусством лгать, а искусный лжец должен обладать воображением, - что у Ханссена тоже всегда было в избытке. Именно благодаря своему воображению ему и удавалось утирать нос начальству на протяжении более пятнадцати лет, в течение которых он, не вызывая ни у кого никаких подозрений, передавал России секретные материалы ФБР. Причем, перехитрил он и своих российских коллег, которым было невдомек кто же именно в ФБР передает им секреты. Мне думается, что Ханссена подвигли на "творчество" отнюдь не идеологические или финансовые соображения. Когда, например, благодарные россияне предложили ему денег побольше, он просто-напросто отказался, сославшись на то, что "выплачиваемая сумма покрывает его нужды ". Ханссена привлекло в шпионаже иное, - сам процесс игры и перспектива победы на обоих фронтах: и российском, и американском. Ханссен напоминает мне гроссмейстера, увлеченного сеансом одновременной игры с многочисленными шахматистами, которых он обходит по кругу, выигрывая партию за партией. Обыгрывая всех. В шпионской своей ипостаси американец пытался обвести вокруг пальца каждого в отдельности и всех вместе - и чем больше был связанный с этим риск, тем интереснее ему было играть.
          Местные хулители Ханссена, объяснившие эту скандальную историю нравственной несостоятельностью ханссеновской натуры, сами, на мой взгляд, выказали несостоятельность... интеллектуальную. Будь я Робертом Хансссеном, я бы возразила им, что нравственной низменностью отличается именно и прежде всего само наше бытие. Сам наш быт. Хотя бы, скажем, потому, что люди не научились существовать без таких изобретений, как ФБР или КГБ, и что нет совершенно никаких свидетельств, будто первая комбинация букв символизирует более высокое нравственное начало, нежели второе. Или - наоборот. Ненавистники Ханссена упускают из виду обстоятельство, которое было выявлено в ходе следствия и является ключевым для объяснения "природы" этого шпиона: согласно руководству ФБР, Ханссен нанес ущерб не столько безопасности государства, сколько - "благополучию" его контрразведки. Иными словами, он охотился за... себе подобными. Точнее, - состязался с ними, усматривая в том лучшую форму досуга. При этом - неизменно побеждая. Пока, разумеется, не проиграл...
          Новый генеральный прокурор державы громогласно пообещал, что отныне всем будущим ханссенам уже, дескать, не сдобровать, ибо он, генеральный прокурор, распорядился каждого работника органов периодически подвергать испытанию детектором лжи. Смехотворность обещания в том простом обстоятельстве, что детектор вылавливает шпионов не чаще, чем вооруженному сачком для отлова бабочек контрагенту удается поймать крокодила. Это и понятно, ибо единственное, что для посрамления детектора следует предпринять какому-нибудь ханссену, - всего лишь "обрести"... соответствующую испостась. 
         Именно это, кажется, и сделал сейчас еще один раз Роберт Ханссен. Он, как рассказывают, снова вошел в роль примерного семьянина, а на вопрос признает ли свою вину ответил категорическим "нет". Между тем никакой суд ни в каком государстве не выказывал пока т.н. многоуровневого мышления - и посему Ханссен, конечно же, категорически будет признан виновным. Невзирая на то, что, согласно его многоуровневому интеллекту, виновным следует признать не его, Ханссена, а наше плачевное бытие. 

Ковбои против индейцев: индейцы возвращаются

              В последнее время в американской прессе запестрили тревожные сообщения. Тревожные для белокожего населения державы. Согласно статистическим выкладкам, лет эдак через 50 крупнейшие города Штатов будут выглядеть совершенно иначе: представителей белой расы останется в них не больше одной четверти от общего числа горожан. Самой же многочисленной расой страны во второй половине нынешнего столетия окажутся латиноамериканцы. Их по-русски называли некогда "гишпанцами", а ныне - просто "латино". 
             Если в даунтаунах этот прогноз и не вызывает никакой паники, то остальная Америка, все еще придавленная пуританской моралью своих предков, относится к нему отнюдь не безразлично.
             Белокожие прихожане разномастных церквей и общин страны, от северных регионов штата Нью-Йорка до Мичигана, от Вирджинии до Флориды, давно уже ломают голову над тем - как бы, не дай Господь, не оказаться в меньшинстве. Пока, впрочем, ничего "дельного" они предложить не сумели; если, разумеется, не считать таковыми дичайшие проекты и пустозвоннную риторику, пропитанную либо патриотическими, либо же сугубо расистскими откровениями. Некая провинциальная община в штате Мичиган, величающая себя Уайтс Уиз Райтс (то бишь - хоть и белокожие, но, дескать, с правами!), постановила, например, что лучшим способом контролировать ситуацию оказался бы запрет на аборты в том случае, если оба родителя "выкрашены" в белый цвет и принадлежат к "чистой" расе. Этот запрет, однако, должен быть, по их мнению, "уравновешен" принудительным абортом в тех горемычных случаях, когда хотя бы один из из воспроизводящейся пары, увы и ах, к белым причислен быть не может. 
                  Что касается южан, отличающихся на фоне остального населения страны особой богобоязненностью, те отличились в этот раз от единомышленников из северных штатов только в том, что призвали к безотлагательным действиям, т.е. к действиям, не требующих санкционирования со стороны законодателей. Они бросили белокожим американцам бравый клик размножаться в скоростном порядке! Не дожидаясь, так сказать, будущего. В Западной Вирджинии и Кентукки эти Господни послушники выказали даже готовность к отмене запрета на кровосмесительство. Им, впрочем, не повезло: идея пришлась по вкусу не всем.
                 Итак, тем из нас, американцев, которые намерены продолжать существование и через пятьдесят лет, - придется подучить испанский язык. По многочисленным прогнозам, этот язык станет вторым официальным языком в США. Если, однако, "простодушное" население "руральной Америки" (то бишь, негородской американский люд) воспринимает эту тенденцию как именно расовую проблему, - "многомерные" и "утонченные" горожане размышляют прежде всего о несколько отдаленных, но весьма долгосрочных экономических импликациях. Аналитики и консультанты от бизнеса наперебой составляют доклады о перспективах наиболее адекватной реакции на уже наметившуюся динамику рынка. Появились слухи, что вскоре Макдональдс вместо заповедного кетчупа вот-вот начнет выдавать к бургерам острую салсу. Подозреваю, что кетчуп не окажется единственной "жанровой" характеристикой нынешнего "стерильного" американизма, которой грозит вторжение "гишпанской" культуры. 
               По мере проникновения иммиграции латино во все американские штаты учащаются и жалобы аборигенов. Жалобы, правда, мелкие. Дескать, жить по соседству с ними нелегко. Причем, жалуются как белокожие, так и наоборот. Чернокожие. Все в один голос утверждают, что латино - народ никудышный, ибо их не волнует идея создания или сохранения этнической гомогенности городских кварталов. "Северяне", то есть "штатские" американцы крайне недовольны тем, что "гишпанцы", подтянувшиеся к ним на север из южных стран американского континента, относятся, скажем, к стрижке лужаек перед своими домишками отнюдь не так уж и ревностно; что сами домишки выкрашивают "дикой олифой", в какие-то неунылые цвета, узаконенные в американской "сабурбии" (то бишь, в предместьях); и что подселяют к себе многочисленных родственников и друзей, не имеющих пока возможности жить самостоятельно и т.д. и пр. Одним словом, жалуются на то, что помимо самих себя латино импортировали в державу собственные несовместимые с ней порядки.
                Практикуемое "гишпанцами" впускание к себе неимущих родственников вместо выпихивания на улицы, где тех дожидается быстрорастущая рать бездомников, есть, мол, ничто иное, как пренебрежение к святая святых американского существования, - к принципу частной собственности.
                Цены на эту собственность в её недвижимой ипостаси, то есть на дома в той или иной сабурбии, мгновенно, дескать, упадут, если лужайки перед домами, упаси Господь, не будут совершенно одинаковыми по площади и цвету или если собакам не запретить там какать. Кстати говоря, в большинстве американских городов "неподбирание за домашними животными следов дефакации" карается законом. К счастью, "гишпанцы" не обращают никакого внимания на жалобы соседей из англосаксов. В основном - по причине невладения английской речью. Еще точнее - из нежелания ею владеть. Английский они считают языком трудным, состоящим из каких-то "иноземных" слов, которые, дескать, к тому и "неправильно" произносятся.
               В отличие от аборигенов, у этих "гишпанцев", однако, нету никакой идеологической программы. Цель свою они усматривают в том, чтобы обрести над головой крышу, которую выкрашивают в разные экспрессионистские цвета, и зарабатывать на хлеб для себя и своей родни. В алчности они не усматривают никакого достоинства и к роскоши отнюдь не стремятся. Уже одно это, на мой взгляд, ставит их гораздо выше всей аборигенной публики.
               Среднестатистический "гишпанец", например, не считает необходимым обладать пультом дистанционного управления всякого рода праздной и глупой электронной утварью, которую "аборигенец" тащит в "дом своей мечты". Среднестатистический американец посчитает себя нравственно униженным, если ему придется поднять из широкого кресла свой среднестатистически же жирный зад и вручную (!) включить цифровой увлажнитель воздуха. Согласно общепринятому катехизису, его существование не вправе считаться совершенным, если оно требует от него передвигаться в пространстве на собственных ногах. В отличие от коренной публики, латино не чураются никакой работы и, как правило же, справляются с нею быстрее и лучше. Наконец - им чужда эта пресловутая американская социальная амбициозность, и потому они работают только для того, чтобы жить. Не наоборот.
               Грубо говоря, все они - "гишпанские" мужики, бабы и дети - счастливее всех остальных американцев по той простой причине, что предпочитают жить как можно проще. Истинные, так сказать, толстовцы в этой державе. Толстовцы, стиль существования которых окажется тут скоро главенствующей нормой. Продолжая эту метафору, можно, наверное, сказать, что "гишпанцы" напоминают левиных из толстовской "Анны Карениной", тогда как остальная Америка - супружника Анны, пуританина и прагматика, обремененного лишь социальными амбициями и озабоченного лишь собственным имиджом.
              Вот, собственно, почему я лично - после всего тут сказанного - считаю, что будущим поколениям американцев будет житься лучше, ибо нынешнее уже задыхается от стерильности законов. Будущие американцы будут, наверное, полнокровными человеческими созданиями. Вот почему я лично пошла бы и на то, чтобы английский язык вытеснить испанским - если забвение первого приведет и к забвению жаргона политической корректности, того самого наречия, которое лишенные душ аборигены смастерили как средство выражения собственной ненормальности.
             Что же касается традиционно-культурных импликаций вторжения латино, - они уже себя выказывают. В списки "самых горячих музыкальных десяток" то и дело проникают латинские песни. Дизайнеры одежды все чаще торчат в латинских баррио, надеясь уловить там новые "мотивы". Эта тенденция кажется необратимой, а посему мне грустно сознавать, что в то время, когда она достигнет зенита, меня на этом пространстве уже не будет. Мне из-за этого, действительно, грустно, ибо к тому времени станет очевидно, что, перефразируя знаменитую цитату из ныне малоцитируемого Ленина, "гишпанцы" являются той незримой петлей, в которой испустит дух американский капитализм, который превыше всего на свете ставит принцип прибыли.     
 

Прирожденные убийцы

         "Destroy another fetus now/We don't like children anyhow!" ("Убей еще один зародыш-/ребенки не нужны народу!" Эту строчку я выписала из шлягера поэта и певца Ленарда Коэна, а сам этот шлягер об Америке, хлесткий и ироничный, он сочинял для киноленты "Прирожденные убийцы". В той же Америке, впрочем, большинство людей с Коэном не согласится, ибо оно, большинство американцев, считает свою страну "самой детолюбивой" в мире. В общем и целом американцы относятся к абортам плево - и немалую часть времени посвящают защите прав... зародыша. К вылупившемуся же из зародыша ребенку относятся тут, похоже, куда менее дружелюбно. Либо пропадает к нему всякая симпатия, либо же бывшим борцам за его право придти в это общество становится плевать на то, что это общество к пришедшему в него настроено враждебно. 
           Дети, в свою очередь, возвращают родителям "долг" самым громким образом, - стрельбой. Никогда прежде Америка не могла "похвалиться" столь агрессивным подрастающим поколением. Школа в этой стране превращается в стрельбище, где свое извечное ребяческое недовольство миром ребенки выражают с помощью ручных автоматов. Чуть ли не каждый месяц телестанции прерывают дежурные передачи и транслируют в прямом эфире очередной ужасный, но теперь уж документальный "сюжет", - историю об идущей в школьных стенах пальбе. Чуть ли не каждый месяц же "правила школьного поведения" ужесточаются, - что к нынешнему дню привело только к ужесточению кровавых "сюжетов". Согласно любого рода данным, быть подростком в нынешней Америке - самое незавидное дело, хотя подросткам всегда и всюду не слишком сладко. Так или иначе, в Америке сегодня многие заняты таким вопросом: Кто же они все-таки есть, эти американские подростки, восставшие против своего же мира и выражающие неприязнь к нему отстрелом сверстников?  Прирожденные убийцы - или слабосильные жертвы общества?
            Вот, скажем, Энди Уильямс, 15-летний калифорниец, наделавший шума несколько недель назад автоматной очередью в родной школе. Убил наповал двоих и ранил тринадцать школьников, спокойно передвигаясь по коридору с оружием в руках и с безмятежной улыбкой на лице. Одноклассники до сих пор не в силах объяснить его жестокости, а учителя - отсутствие раскаяния. Его, конечно, арестовали - и публика требует теперь судить его отнюдь не как несовершеннолетнего, то есть - безо всяких поблажек за маловозрастность. В случае признания его виновным, ему предстоит просидеть всю жизнь (если последнюю можно будет называть жизнью) в камере. В качестве несовершеннолетнего же ему, возможно, удастся оказаться на свободе в 25-летнем возрасте. 
            Тем временем "детолюбивые" американцы требуют введения смертной казни также и для несовершеннолетних, ссылаясь при этом на Энди Уильямса как на доказательство правоты этого требования. Одержимые предрассудками, скорые на суд и даже более мстительные, чем ветхозаветный Бог, они не сомневаются в том, что ужесточение любых правил и законов является единственным способом лечения проказы, поразившей это общество, которое, подражая опять же Вседержителю, они считают наиболее совершенным в мире только потому, что создавали его сами. 
            Поговорим, впрочем, не столько о них (тем более что это пренеприятно), сколько о маловозрастных уильямсах, действительно расплодившихся ныне в Америке. Сам Энди был и есть тот самый "милый" и "отзывчивый" подросток, который - по словам всех знавших его родственников, приятелей и знакомых - даже отличался от прочих своей очевидной добронравностью и мягкосердечностью. К животным и малолетним детям относился особенно любовно, и, несмотря на малый возраст, имел подружку, семья которой не чаяла в нем души. Не отличаясь, однако, атлетической внешностью, Энди был заядлым книгочетом, - что в нынешней Америке является чуть ли не беспрецедентным фактом. Школьные "атлеты", впрочем, постоянно подтрунивали над его тщедушностью, кротостью и несоразмерно большими ушами. Энди это, видимо, надоело - и положил тому конец с помощью автомата. 
           Когда его показывали по телевидению из зала суда, - ни на меня, ни, возможно, на большинство американцев он не произвел впечатления жестокого или даже сколь-нибудь хладнокровного юноши. Мне показалось, правда, что он пребывал уже по другую сторону страдания и печали. Выглядел как подросток, только что расставшийся с невинностью - и не отделавшийся пока от шока. Еще точнее, - вовсе не как злоумышленник или убивец, а как потерявшаяся душа, достаточно проницательная и чуткая для того, чтобы не убежать прочь от тошнотворно скучной толпы, но избравшая, увы, роковой выход при этом побеге. Я представила его себе как воплощение Холдена Колфилда, героя сэлинджеровской повести "Над пропастью во ржи". Подобно Энди Уильямсу, Холден видел этот мир каков он есть, - нацеженным болью и ложью, но тому хватило сил не выказывать гнева по отношению к окружавшему его миру. Холден ограничился тем, что поколотил одноклассника. А потом, - подобно самому своему создателю, автору повести, - он, Холден, просто-напросто отбился от нынешнего мира. Выбыл из него.
             Сэлинджеровского Холдена Колфилда, выдуманного писательской фантазией, и Энди Уильямса, насквозь всамделишного, разделяет ровно полвека. В течение этих пятидесяти лет многие "отшельники" мира сего, "лишние люди", отказавшиеся прижиться к мировому порядку, не раз брались за оружие, преисполненные презрения ко всем, благодаря кому существование представлялось этим "отказникам" невыносимо болезненным. И мои симпатии принадлежат именно Холденам Колфилдам мира сего, а не мучителям их, - дубинноголовым "парнишам", в порожних глазах коих "незакатаная американская мечта" сводится к игре в бейсбол и к мускулистым любовным стычкам с перекрашенными в блондинку "юбчонками", развлекающими зрителя между  баскетбольными таймами. 
            Что же касается причины,  по которой Холден Колфилд воплотился в Энди Уильямса, она также представляется мне вполне очевидной: день ото дня это общество становится все более и более нетерпимым к "иному" и все более и более жестким в требовании к каждому из нас мыслить и жить "как положено". То есть - как "положило" оно. Всякий, кто намерен в этом обществе выжить, вынужден ему подчиняться полностью и безоглядно. Всякий, кто посмеет усомниться в богоданности американских стандартов, становится в глазах этого общества сущей ему угрозой. И этот принцип получил освящение не только в среде легко ранимых подростков, но прежде всего в среде их родителей.
             Именно они, родители, и сотворили лик нынешней Америки, империю единоликости, царство, в котором понятие "иное" стало в конце концов столь же порожним, как "демократия" или "свобода". Мне представляется, что именно они, "взрослые американцы", и не вправе удивляться умножению "чудищ" в среде своих отпрысков. Ведь именно они, срывая себе ноги, гнались и гонятся за символикой пустопорожней американской мечты, оставив своих детей на произвол вытравляющих мозг компьютерных программ или тому "живописному" мусору, который Голливуд называет произведениями киноискусства и снабжает обычно ярлыком "Дозволено для потребления несовершеннолетними". Если этим "взрослым американцам" так уж не нравится, что ребенки стреляют друг друга, то им следует хотя бы "бежать помедленней", чтобы на ходу выкроить наконец время и...
             Беда, впрочем, в том, что после "и..." писать теперь уже нечего! Мне кажется, - духовная пустота этого общества обрела уже предельную "разреженность", и  никакие родительские нравоучения или никакие нововведения в законы ничего уже изменить не смогут. "Взрослым американцам" остается только одно. Самое последнее. Упокоить взор на накопленном и... уступить дорогу подрастающим. Прирожденным убийцам.

дальше

Начало сайта