Л. Лаврецкий, "Эрнесто
Че Гевара"
«ГРАНМА»
Я познакомился с Фиделем Кастро в одну из прохладных мексиканских ночей, и, помню, наш первый разговор был о международной политике. В ту же ночь, спустя несколько часов, на рассвете я уже стал одним из участников будущей экспедиции.
Эрнесто Че Гевара
Аргентинский посол в Гватемале, не без труда получив от новых властей разрешение на выезд для Че, упросил мексиканского коллегу выдать своему подопечному визу, купил ему железнодорожный билет до Мехико и отвез его на пригородную станцию, где посадил на поезд.
Этот поезд полз столь же медленно, как «молочный конвой», на котором год назад он прибыл в Ла-Пас. Поезд с трудом продирался сквозь густые тропические заросли, иногда приближаясь к тихоокеанскому побережью, иногда удаляясь от него. На пустынных станциях маячили солдатские патрули, напоминая, что страна на военном положении.
О чем думал, видя эти патрули, Че? Возможно, о том, что еще раз американские империалисты, используя местных марионеток, одержали победу. Сколько раз уже случалось такое в этих банановых республиках, сколько народной крови пролито здесь тиранами.
И все же... Несмотря на, казалось бы, непрерывные неудачи, поражения, предательства и разочарования, проходит некоторое время, и тот самый народ, который всего лишь недавно истекал кровью, был пришиблен, растерзан, вновь бросается на своего извечного врага с тем, чтобы вновь через короткое время быть повергнутым в прах. В этом народе таится, по-видимому, неисчерпаемый революционный запал, который неизбежно, несмотря на тысячи поражений, приведет его к победе. Он сможет победить раньше, если будет иметь мудрых и смелых вождей. Арбенс шел правильным путем, но проявил слабость в годину испытаний, и поэтому его правительство пало с такой легкостью.
Мысли Че прервал робкий стук в дверь, и в купе вошел крошечный человечек, похожий скорее на мальчика, чем на мужчину, с небольшим чемоданом в руке. Вошедший представился:
— Хулио Роберто Касерес Валье, ваш покорный слуга.
Не прошло и получаса, как попутчик рассказал свою нехитрую историю. Начинающий журналист, член Гватемальской партии труда, он направлялся в Мексику, спасаясь от преследований.
— Зови меня Патохо, — сказал он Че. — На гватемальском наречии это означает Мальчик с пальчик.
Патохо, на несколько лет моложе Че, стал одним из его самых близких друзей, вторым после Альберто Гранадоса. Патохо был коммунистом, а значит, оптимистом и, несмотря на поражение, верил в конечное торжество своих идей.
В статье, написанной по поводу гибели Патохо в горах Гватемалы, куда он вернулся уже после победы кубинской революции, чтобы с оружием в руках сражаться за свободу своей родины, Че писал о нем как о стойком коммунисте, умном, чутком, любознательном, и отмечал, что гватемальские события научили его многому. «Революция, — писал Че, — очищает людей, улучшает их, подобно тому как опытный крестьянин исправляет недостатки растений и укрепляет их хорошие качества».
Патохо, как и Че, любил поэзию и писал стихи, и это тоже сближало их. В упомянутой выше статье Че рассказывает, что перед отъездом с Кубы Патохо оставил ему свои стихи. Че цитирует стихотворение, написанное Патохо своей подруге:
Возьми, это только сердце,
Держи его в ладони.
И когда настанет рассвет,
Открой ладонь, пусть солнце его согреет.
21 сентября 1954 года они вместе с Патохо приехали в Мехико, огромный, чужой для них город, где ни у того, ни у другого не было ни друзей, ни знакомых.
Че и Патохо сблизились с пуэрториканкскими эмигрантами. Здесь сыграл роль случай. Они искали, где бы поселиться, и им указали на квартиру пуэрториканца Хуана Хуарбэ, который и сдал им скромную комнатушку. Хуан Хуарбэ оказался видным деятелем Националистической партии, выступавшей за независимость Пуэрто-Рико, острова, оккупированного янки в 1898 году и превращенного ими в колонию. Пытаясь привлечь внимание общественности к бедственному положению пуэрториканцев, деятели Националистической партии открыли стрельбу на одной из сессий конгресса в Вашингтоне. Их партия была объявлена вне закона в Пуэрто-Рико и в Соединенных Штатах. Их лидер Альбису Кампос томился в одной из каторжных тюрем США, осужденный на длительное заключение.
Пуэрториканкские революционеры не могли не привлечь симпатий аргентинца. Хотя их была всего лишь горстка, они тем не менее не страшились бросить вызов самой могущественной империалистической державе в мире, объявить ей войну, готовые в любой момент принять мученическую смерть. Их горячая вера в правоту своего дела, их идеализм, мужество, искренность, фанатизм и полная безнадежность в то время добиться какого-либо успеха вызывали восхищение. Че проникся к ним симпатией и потому, что это были люди не звонких революционных фраз, а дела. По крайней мере они были не баранами, покорно бредущими на убой, а настоящими мужчинами, готовыми, если надо, с оружием в руках сражаться за свою свободу.
На квартире у Хуана Хуарбэ проживал еще один политический изгнанник — молодой перуанец Лючо (Луис) де ла Пуэнте, бредивший, революцией в Перу. Ярый противник господствовавшего тогда в его стране диктатора полковника Одриа, Лючо мечтал поднять на борьбу за социальное освобождение индейские массы. Со временем он станет сторонником кубинской революции, возглавит партизанский отряд в одном из горных районов Перу и 23 октября 1965 года погибнет в бою с «рейнджерами» — специальными частями по борьбе с партизанами, вымуштрованными американскими диверсантами.
Семья Хуарбэ хоть л оказалась гостеприимной, но жила впроголодь.
Правда, для молодых еда не проблема.
«Мы оба сидели на мели... — вспоминает то время Че. — У Патохо не было ни гроша, у меня же всего несколько песо. Я купил фотоаппарат, и мы контрабандой делали снимки в парках. Печатать карточки нам помогал один мексиканец, владелец маленькой фотолаборатории. Мы познакомились с Мехико, исходив его пешком вдоль и поперек, пытаясь всучить клиентам свои неважные фотографии. Сколько приходилось убеждать, уговаривать, что у сфотографированного нами ребенка очень симпатичный вид и что, право, за такую прелесть стоит заплатить песо. Этим ремеслом мы кормились несколько месяцев. Понемногу наши дела налаживались...»
Че написал статью «Я видел свержение Арбенса», но его попытки устроиться на работу журналистом не увенчались успехом.
Между тем из Гватемалы приехала Ильда. Они поженились. Теперь Че нужно было заботиться не только о себе, но и о жене. Пришлось искать работу. Че вновь стал торговать вразнос книгами местного издательства «Фондо де культура экономика», выпускавшего разнообразную литературу по социальным проблемам. Но продавцом книг Че был никудышным: он больше спорил о них с издателями, чем торговал ими.
Книги продолжают очаровывать его. Чтобы иметь возможность познакомиться с новинками, Че однажды нанялся ночным сторожем на книжную выставку, где по ночам «глотал» одну книгу за другой. Наконец ему удалось получить по конкурсу место в аллергическом отделении городской больницы. Некоторое время он читал лекции на медицинском факультете Национального университета, затем перешел на научную работу в Институт кардиологии. Он получил доступ в лабораторию французской больницы, где экспериментировал над кошками, которых покупал у одной старушки, платя песо за штуку.
Царившая тогда в Мексике политическая атмосфера не вызывала у Че особых надежд. Мексиканская революция десятых годов, свергнувшая реакционный режим диктатора Порфирио Диаса, давно отгремела. К власти пришла так называемая новая буржуазия, жадная до наживы. Она широко открыла двери страны для вторжения американского капитала, маскируя свою деятельность псевдореволюционной демагогией. Левые силы были расколоты, раздроблены. Коммунистическая партия, подвергавшаяся постоянным преследованиям, не обладала достаточной мощью, чтобы объединить все прогрессивные силы в мощное антиимпериалистическое революционное движение.
Че полюбил Мексику, ее тружеников, ее художников и поэтов, ее древнюю индейскую культуру, ее живописную, буйную природу, горный чистый и прозрачный воздух — лучшее лекарство от астмы, продолжавшей, как обычно, ему докучать.
15 февраля 1956 года Ильда родила дочь, нареченную в честь матери Ильдитой. «Когда родилась моя дочь в городе Мехико, — сказал Че в интервью с корреспондентом мексиканского журнала «Сьемпре», в сентябре 1959 года, — мы могли зарегистрировать ее как перуанку — по матери, или как аргентинку — по отцу. И то и другое было бы логично, ведь мы находились как бы проездом в Мексике. Тем не менее мы с женой решили зарегистрировать ее как мексиканку в знак признательности и уважения к народу, который приютил нас в горький час поражения и изгнания».
В Мексике Че встретился с Раулем Роа, кубинским писателем и публицистом, противником Батисты. После свержения Батисты он стал министром иностранных дел. Рауль Роа вспоминает о своей встрече с Геварой: «Я познакомился с Че однажды ночью, в доме его соотечественника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гватемалы, где впервые принимал участие в революционном и антиимпериалистическом движении. Он еще остро переживал поражение.
Че казался и был молодым. Его образ запечатлелся в моей памяти: ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий, проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко...
Он только что приступил к работе в аллергическом отделении Института кардиологии. Мы говорили об Аргентине, Гватемале и Кубе, рассматривали их проблемы сквозь призму Латинской Америки. Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера».
Этот аргентинский врач в отличие от многих эмигрантов, обеспокоенных судьбами лишь своей страны, думал не столько об Аргентине, сколько о Латинской Америке в целом, стараясь нащупать ее самое «слабое звено». Ясно и то, что во время встречи с Роа Че таким звеном, по-видимому, Кубу не считал, хотя и был в курсе политических событий в этой стране.
Для того чтобы Куба привлекла его внимание больше, чем любая другая латиноамериканская страна, понадобилась встреча с людьми действия, с теми, кто вместо бесплодных споров призывал к немедленному выступлению. Отправным пунктом явилось его знакомство сначала с Раулем Кастро, а потом и Фиделем.
В конце июня 1955 года в городскую больницу пришли на консультацию два кубинца. Они попали на прием к дежурному врачу — Эрнесто Геваре. В одном из них Че узнал Ньико Лопеса, своего друга по гватемальскому периоду. Оба обрадовались неожиданной встрече. Ньико рассказал Че, что его товарищи по нападению на казармы «Монкада» вышли по амнистии из тюрьмы и теперь съезжаются в Мехико. Они намерены подготовить вооруженную экспедицию на Кубу. Это походило на настоящее дело! Че проявил интерес, и Ньико предложил познакомить его с Раулем Кастро.
Встреча с Раулем произошла несколько дней спустя. Он рассказал об эпопее «Монкады», о зверской бойне, учинённой батистовской солдатней, о процессе над его братом Фиделем, о речи последнего на суде, ставшей впоследствии известной под названием «История меня оправдает», об их злоключениях в каторжной тюрьме на острове Пинос и, наконец, о твердой решимости продолжать борьбу против тирана Батисты.
Впечатление? Че скажет потом о Рауле: «Мне кажется, что этот не похож на других. По крайней мере, говорит лучше других, кроме того, он думает».
Рауль тоже остался доволен своим собеседником. Он сразу в нем увидел человека, который может оказаться полезным в проектируемой экспедиции. Че обладал «гватемальским опытом» и был к тому же врачом. Договорились, что Рауль познакомит его с Фиделем, приезд которого из Нью-Йорка в Мехико ожидался со дня на день.
Фидель в Соединенных Штатах собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей экспедиции. Выступая в Нью-Йорке на одном из митингов против Батисты, Фидель заявил: «Могу сообщить вам со всей ответственностью, что в 1956 году мы обретем свободу или станем мучениками».
На что же надеялся молодой кубинский патриот? Во-первых, на свой собственный народ, ненавидевший Батисту, на его мужество и решимость, примеры которых он неоднократно давал на протяжении всей своей истории. Разве в прошлом столетии не сражались кубинцы почти полвека за свою независимость? Разве не свергли они в 1933 году ненавистного диктатора Мачадо? Да и теперь: Батиста зверствует — значит, боится народа.
Фидель также надеялся на поддержку своих последователей, участников созданного им «Движения 26 июля» (день нападения на казармы «Монкада»), и на сочувствующих. В основном это были студенты, молодые рабочие, служащие, ремесленники, учащиеся старших классов. Они не обладали политическим опытом, у них даже не было ясной программы, но зато было другое очень ценное качество: они беззаветно любили свою родину и ненавидели Батисту.
Для этих молодых людей Фидель был настоящим вождем. Как и его последователи, Фидель был молод. Он владел ораторским искусством, обладал великолепной внешностью, безрассудной смелостью, железной волей. Он блестяще знал прошлое Кубы и безошибочно ориентировался в лабиринтах современной кубинской политики. Он точно знал, против каких зол следует бороться, о чем с такой убедительностью и сказал на суде в своей речи «История меня оправдает».
Они встретились в доме у Марии-Антонии Гонсалес, на улице Эмпаран, 49. Мария-Антония — кубинка, замужем за мексиканцем, горячо сочувствовала молодым патриотам. Один из ее братьев, Исидоро, участник подпольной борьбы против Батисты, был подвергнут варварским пыткам в застенках тирана. Эмигрировав в Мексику, он вскоре умер. Мария-Антония предоставила свою скромную квартиру в распоряжение сторонников Фиделя, которые превратили ее в свой штаб. Они не только кормились у Марии-Антонии, но и жили у нее. Квартира была забита матрасами, раскладушками, всякого рода литературой и даже оружием. Для посещавших квартиру была выработана целая система условных знаков и паролей. О приходе конспираторов сигнализировал соседний лавочник, друг Марии-Антонии.
Случай захотел, чтобы Фидель Кастро прибыл в Мехико 9 июля 1955 года, в день, когда Аргентина празднует провозглашение независимости. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, участником гватемальских событий, и посоветовал с ним встретиться.
О чем говорили Фидель и Че во время их первой встречи? Речь шла, по свидетельству Че, о международной политике. Фидель, разумеется, ознакомил Че со своими планами, со своей политической программой.
— Мы начнем боевые действия в Ориенте, — говорил Фидель своему новому другу. — Ориенте — самая боевая, революционная и патриотическая из всех кубинских провинций. Здесь у меня больше всего единомышленников и друзей. Здесь мы пытались взять штурмом казармы «Монкада». Именно здесь началась некогда борьба за независимость, продолжавшаяся тридцать лет, и ее жители больше всех пролили крови и принесли жертв, они более всех проявили героизм... В Ориенте до сих пор чувствуется атмосфера этой героической эпопеи. И на рассвете, когда поют петухи и, словно горн, будят солдат, когда над горами, покрытыми соснами, встает солнце, кажется, что снова встает день Яра или Байре (Яра и Байре города, в которых началась война за независимость.).
Фидель отмечал потом, что Че во время их встречи «имел более зрелые по сравнению со мной революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более развитым. По сравнению со мной он был более передовым революционером».
О том, какое впечатление произвел Фидель на Че в эту первую встречу, Че рассказывал впоследствии:
— Я беседовал с Фиделем всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд будущей экспедиции. Собственно говоря, после пережитого во время моих скитаний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось много, чтобы толкнуть меня на участие в революции против любого тирана. К тому же Фидель произвел на меня впечатление исключительного человека. Он был способен решать самые сложные проблемы. Он питал глубокую веру, был убежден, что, направившись на Кубу, он достигнет ее. Что, достигнув ее, он начнет борьбу, что, начав борьбу, он добьется победы. Я заразился его оптимизмом. Нужно было делать дело, предпринимать конкретные меры, бороться. Настал час прекратить стенания и приступить к действиям.
Однако оптимизм Че был сдобрен вначале изрядной долей скептицизма. «Победа, — вспоминал Че после свержения Батисты, — казалась мне сомнительной, когда я только познакомился с командиром повстанцев, с которым меня с самого начала связывала романтика приключений. Тогда я считал, что не так уж плохо умереть на прибрежном пляже чужой страны за столь возвышенные идеалы».
О каких идеалах здесь идет речь? Ответ на этот вопрос мы можем найти в «Песне в честь Фиделя», написанной Че вскоре после его первой встречи с лидером "Движения 26 июля». Она опубликована после гибели автора. Это стихотворение знаменательно следующими двумя строфами, которые приводятся в подстрочном переводе:
Когда ты потребуешь во весь голос
Аграрной реформы, справедливости, хлеба и свободы,
Тогда рядом с тобой, провозглашая эти же требования,
Будем и мы.
В день, когда зверь будет зализывать свой раненый бок,
В который вопьется стрела национализации,
Тогда рядом с тобой, гордо подняв голову,
Будем и мы.
В первой строфе говорится о необходимости осуществления аграрной реформы, о чем до тех пор в документах «Движения 26 июля» не упоминалось. Во второй — речь идет о национализации собственности американских империалистов, о чем тоже, по крайней мере публично, не говорилось. Однако нет оснований сомневаться в том, что Фидель уже тогда разделял эти возвышенные идеалы.
Через некоторое время после встречи Че с Фиделем в Аргентине произошел военный переворот. Перон был свергнут и бежал за границу. Новые власти предложили эмигрантам — противникам Перона вернуться в Буэнос-Айрес. Рохо и другие аргентинцы, жившие в Мехико, стали собираться домой. Они уговаривали Че сделать то же самое. Че отказался. Он не верил в возможность коренных изменений в Аргентине в тогдашних условиях. Теперь все его мысли были заняты только одним — предстоящей экспедицией на Кубу.
Между тем эта экспедиция пока что существовала только в проекте. Чтобы ее воплотить в жизнь, было необходимо проделать гигантскую работу: достать деньги, много денег, собрать в Мексике будущих участников экспедиции, обеспечить питанием, проверить и законспирировать их. Организовать их в отряд. Подготовить отряд к партизанским действиям. Приобрести оружие, корабль. Обеспечить поддержку отряду на острове. И осуществить сотни других больших и малых дел. И все это приходилось делать в условиях строжайшей конспирации, скрываясь от батистовских ищеек, от агентов доминиканского тирана Трухильо, опасавшегося, как бы успешное восстание против Батисты на перекинулось и на его вотчину.
На первый взгляд вся эта затея с организацией экспедиции в чужой стране могла показаться авантюрой. Но только не для кубинца, не для обитателя Антильских островов или Центральной Америки. Еще в XIX столетии, в период борьбы за независимость, кубинские патриоты организовывали такого рода экспедиции, опираясь на Соединенные Штаты, Доминиканскую Республику, Гондурас, Мексику. В 40-х годах этого века было предпринято несколько вооруженных экспедиций из Гватемалы против тирана Трухильо. Противники диктатора Никарагуа Сомосы вторгались в эту страну из Коста-Рики. Противники венесуэльского тирана Гомеса организовывали против него повстанческие экспедиции на острове Тринидад. И во всех этих экспедициях участвовали латиноамериканцы из других республик, и не только искатели приключений, но и люди, боровшиеся за прогрессивные идеалы.
Подготовка Фиделем экспедиции в Мексике была вполне закономерным явлением, так сказать, в духе стародавних традиций, как и участие в ней аргентинца Гевары.
Судя по всему, Фидель рассчитывал, что одновременно с высадкой отряда неподалеку от Сантьяго его сторонники, возглавляемые Франком Паисом, молодым конспиратором, соратником Фиделя, поднимут восстание и захватят власть в городе. Это могло вызвать падение режима Батисты.
По-видимому, во время подготовки экспедиции в Мексике не предполагалось, что основной базой повстанцев станут горы Сьерра-Маэстры. Но возможность затяжной партизанской борьбы не исключалась, и именно к ней следовало подготовить будущих повстанцев.
Для этого нужно было найти специалиста, знатока партизанской войны, который взялся бы научить бойцов отряда искусству геррильи (Геррилья (испан.) партизанская война).
Нужно было обучить бойцов тактике партизанской войны, всем ее хитростям, подготовить их физически к партизанской жизни.
Мария-Антония познакомила Фиделя с другом своей семьи — мексиканцем Арсасио Ванегасом Арройо, хозяином небольшой типографии. В его типографии стали печатать денежные боны, манифесты и другие документы «Движения 26 июля». Арсасио к тому же оказался спортсменом-борцом. Узнав об этом, Фидель предложил ему взять на себя физическую подготовку будущих участников экспедиции «Гранма». Арсасио не возражал. Он стал совершать с кубинцами длительные походы по окрестным холмам, учить их дзю-до, нанял зал для занятий легкой атлетикой. «Кроме того, — вспоминает Арсасио, — ребята слушали лекции по географии, истории, о политическом положении и на другие темы. Иногда я сам оставался послушать эти лекции. Ребята также ходили в кино смотреть фильмы о войне».
Однако Арсасио, хоть и был полезным человеком, все же в главном помочь не мог, о партизанах он знал только то, что ему рассказывал дедушка о подвигах Панчо Вильи.
Нужного специалиста Фидель Кастро нашел в липе бывшего полковника испанской армии Альберто Байо. Полковник был даже для испанца весьма колоритной личностью. Он родился в 1892 году в испанской семье на Кубе и в детстве уехал вместе с родителями в Испанию. Со временем он закончил военное училище, воевал в Марокко, служил в Иностранном легионе, потом стал авиатором. Одновременно с военной дон Альберто занимался и литературной деятельностью: писал стихи и рассказы из солдатской жизни. Когда началась гражданская война, Байо встал на сторону народа и храбро сражался с франкистами. Он участвовал в десанте на остров Мальорку, захваченный франкистскими мятежниками, руководил подготовкой партизанских групп и отрядов. После падения республики Байо вначале эмигрировал на свою родину — Кубу, где открыл частную математическую школу. Вскоре, однако, он переехал в Мексику, где, приняв мексиканское гражданство, занимался предпринимательством — у него была мебельная фабрика. Служил инструктором в школе военной авиации и времена ми принимал участие в качестве «дипломированного специалиста» в попытках свергнуть того или иного диктатора в банановых республиках Центральной Америки. В 1955 году Байо выпустил в Мехико своеобразное учебное пособие под названием «150 вопросов партизану». Это сочинение было своего рода энциклопедией партизанской науки. По нему можно было научиться не только тому, как делать засады, взрывать мосты, приготавливать ручные бомбы и адские машины, но и тому, как устроить подкоп из мест заключения, как запустить мотор самолета и взлететь на нем, даже научиться... художественному свисту! Одним словом, постигнуть тайны партизанского искусства.
Само собой разумеется, что подобного рода специалист был настоящей находкой для будущих повстанцев. Фиделю Кастро не стоило большого труда убедить полковника, поэта, авиатора и знатока партизанских и диверсионных наук взять на себя почетную задачу соответствующе подготовить будущих освободителей их общей родины от тирании Батисты.
Правда, вначале для солидности Байо запросил за свои услуги 100 тысяч мексиканских песо (около 8 тысяч американских долларов), потом согласился преподать свои науки за половину этой суммы. Дело, однако, кончилось тем, что полковник Байо не только не взял ни гроша от своих юных друзей, но даже продал свою мебельную фабрику и вырученные деньги передал ученикам: он не сомневался, что они победят!
Вскоре дон Альберто, выдав себя за сальвадорского политического эмигранта, купил за 26 тысяч американских долларов у некоего Эрасмо Риверы, бывшего бойца партизанской армии Панчо Вильи, гасиенду «Санта-Росу», расположенную в гористой, поросшей диким кустарником местности в 35 километрах от столицы. Туда перебазировались участники отряда Фиделя, в их числе и Эрнесто Гевара.
Фидель назначил Че «ответственным за кадры» в «университете» полковника Байо, а по существу — комендантом этого своеобразного партизанского лагеря.
Началась усиленная подготовка будущих партизан. Байо, которого в целях конспирации стали именовать «профессором английского языка», был неутомим, настойчив, строг со своими подопечными. Он требовал от них строжайшей дисциплины, физической закалки, воздержания от алкоголя, чуть ли не монашеского образа жизни. С утра до вечера тренировал Байо своих учеников: учил их стрельбе, чтению карты, маскировке и тайным подходам, изготовлению взрывчатых смесей, метанию гранат, караульной службе, навьючивал их оружием, вещмешками, палатками, заставлял делать длительные, изнурительные переходы в любую погоду, в любое время суток.
Че воспринимал партизанскую науку со всей серьезностью и ответственностью. С первых же уроков полковника Байо у него исчезли, как он писал впоследствии, всякие сомнения в победе. Че являл собой пример дисциплины, лучше всех выполнял задания «профессора английского языка». Последний ставил отметки своим ученикам. Че всегда удостаивался высшего балла — 10 очков. «Мой самый способный ученик», — говорил о нем с уважением бывший полковник испанской республиканской армии.
Че не только сам учился, но и учил своих товарищей. Как врач отряда, он их учил лечить переломы, делать перевязки и инъекции. Причем предлагал себя товарищам в качестве «подопытного кролика». В ходе «практических» занятий он получил свыше ста уколов — по одному или больше от каждого из них.
Че выполнял в «Санта-Росе» и функции политического комиссара. Кубинец Карлос Бермудес так вспоминает о нем: «Занимаясь вместе с ним на ранчо «Санта-Роса», я узнал, какой это был человек — всегда самый усердный, всегда преисполненный самым высоким чувством ответственности, готовый помочь каждому из нас... Я познакомился с ним, когда он останавливал мне кровотечение после удаления зуба. В то время я еле-еле умел читать. А он мне говорит: «Я буду учить тебя читать и разбираться в прочитанном...» Однажды мы шли по улице, он вдруг зашел в книжный магазин и на те небольшие деньги, которые были у него, купил мне две книги — «Репортаж с петлей на шее» и «Молодую гвардию».
Другой товарищ по партизанской школе в «Санта-Росе», Дарио Лопес, отмечает в своих воспоминаниях, что «Че сам подбирал марксистскую литературу в библиотеку для политзанятий»,
Фидель Кастро в «Санта-Росе» появлялся редко. Он был по горло занят подготовкой экспедиции: добывал деньги, оружие, посылал и принимал курьеров с Кубы, вел политические переговоры с различными оппозиционными по отношению к Батисте группировками, писал статьи, воззвания, инструкции.
Подготовка отряда шла полным ходом. Байо был доволен своими воспитанниками и обещал закончить учебу к середине 1956 года. На Кубе Батиста продолжал зверствовать. Полиция подвергала противников тирана изощренным пыткам, а трупы замученных выбрасывала на улицы или в море. Диктатор превратился в марионетку американских империалистов. Он порвал дипломатические отношения с Советским Союзом и другими социалистическими странами, закрыл Общество кубино-советской дружбы, загнал в глубокое подполье Народно-социалистическую партию — партию кубинских коммунистов, подчинил профсоюзы гангстерам на службе предпринимателей. В стране орудовали американские капиталисты, в армии — американские офицеры, в полиции — агенты ЦРУ. Страна была наводнена антикоммунистической, антисоветской пропагандой. Куба действительно превратилась в колонию янки. Следует ли удивляться, что тогдашний вице-президент США провозгласил Батисту за столь «доблестные» деяния надежным «защитником свободы и демократии», а посол США А. Гарнер не постеснялся охарактеризовать диктатора, известного казнокрада и взяточника, «самым честным человеком» из всех политических деятелей Кубы.
Но кубинский народ был далек от отчаяния. Кубинские трудящиеся, интеллигенция, студенты, школьники все активнее включались в борьбу против тирана и его американских покровителей. Подпольная печать разоблачала преступления Батисты. Все чаще проводились митинги, демонстрации, забастовки против режима. Диктатор был вынужден закрыть все высшие учебные заведения страны. Действуя подкупом, шантажом, угрозами, он пытался заручиться поддержкой оппозиционных буржуазных лидеров. Заигрывал с церковью. Затеял строительство монументальной фигуры Христа у входа в Гаванскую гавань. В своих выступлениях говорил о прогрессе, о благоденствии нации, о патриотизме, кощунственно ссылаясь на пример Хосе Марти, великого патриота, отдавшего жизнь в борьбе за независимость. Но ни жестокий террор, ни социальная демагогия, ни политические интриги, ни хвалебные гимны в его честь американских сенаторов, ни благословения кубинского кардинала Артеаги и других католических иерархов не могли приостановить ширящегося движения против бывшего сержанта, а теперь генерала и самозванного президента страны Фульхенсио Батисты.
Фидель знал все это и делал все возможное, чтобы поскорей завершить все приготовления к экспедиции.
Но и агенты Батисты и ЦРУ не дремали. 22 июня 1956 года чины мексиканской охранки арестовали на одной из улиц столицы Фиделя Кастро, затем ворвались на квартиру Марии-Антонии, оставили там засаду, задерживая всех входящих. Был устроен полицейский налет и на ранчо «Санта-Роса», где полиции удалось захватить Че и некоторых его товарищей. Печать крикливыми заголовками сообщила об аресте кубинских заговорщиков. Разумеется, всплыло и имя полковника – Байо ( После победы кубинской революции Байо вернулся на Кубу, где умер в 1965 году.) — «профессора» партизанских наук.
Кубинские газеты, раболепствуя перед тираном, писали в связи с этим, что мексиканская полиция якобы имеет доказательства, что Фидель Кастро не только член коммунистической партии, но и тайный руководитель Мексикано-советского института культуры.
Как потом выяснилось, в ряды конспираторов проник батистовский шпион Венерио. Аресты были делом его грязных рук.
26 июня в мексиканской газете «Эксельсиор» был опубликован список арестованных — среди них фигурировало и имя Эрнесто Гевары Серны. Газета характеризовала его как опасного «международного коммунистического агитатора», подвизавшегося ранее в Гватемале чуть ли не в роли «агента Москвы» при президенте Арбенсе.
«После ареста нас повезли в тюрьму «Мигель Шульц» — место заключения эмигрантов. Там я увидела Че, — вспоминает Мария-Антония. — В дешевом прозрачном нейлоновом плаще и старой шляпе он смахивал на огородное пугало. И я, желая рассмешить его, сказала ему, какое он производит впечатление... Когда нас вывели из тюрьмы на допрос, ему единственному надели наручники. Я возмутилась и заявила представителю прокуратуры, что Гевара не преступник, чтобы надевать ему наручники и что в Мексике даже преступникам их не надевают. В тюрьму он возвращался уже без наручников».
Итак, казалось, что Фидель Кастро еще раз потерпел поражение в своем стремлении свергнуть тирана Батисту, Маловеры и недоброжелатели потирали руки от удовольствия: как же, разве этот провал не доказал лишний раз бесплодность и несерьезность такого рода заговоров — мальчишеской игры в революцию. Тем более что незадолго до ареста Фиделя и его друзей, 29 апреля, на Кубе группа юношей попыталась, следуя примеру героев «Монкады», захватить казарму «Гойкурия» в городе Матансас, и все участники этой операции погибли от рук палачей Батисты.
Но Фидель мыслил другими категориями по сравнению с его критиками. Неудачи он воспринимал как неизбежные издержки революционной борьбы. Поражения еще более его ожесточали, еще более укрепляли его веру в конечную победу дела, которому он посвятил свою жизнь. Его одержимость, его оптимизм передавались его последователям. «Мы никогда не теряли своей веры в Фиделя Кастро», — писал Че, вспоминая свое заключение в мексиканской тюрьме.
Арест кубинских революционеров вызвал возмущение прогрессивной мексиканской общественности. За них стали ходатайствовать бывший президент Ласаро Карденас, его бывший морской министр Эриберто Хара, рабочий лидер Ломбарде Толедано, знаменитые художники Давид Альфаро Сикейрос и Диего Ривера, известные писатели, ученые, университетские деятели. Батиста был к тому же слишком одиозной фигурой даже для мексиканских властей. Решив, что аресты и газетные разоблачения похоронили планы Фиделя Кастро, мексиканские власти проявили свой «гуманизм» и после месячного заключения выпустили на свободу всех задержанных, за исключением двух: Эрнесто Гевары и кубинца Каликсто Гарсии. Их обвиняли в том, что они нелегально проникли в Мексику.
По выходе из тюрьмы Фидель с прежней энергией стал готовить свой отряд к переброске на Кубу. Он вновь собирал деньги, покупал оружие, организовывал конспиративные квартиры, устанавливал явки и пароли. Бойцы, разбитые на мелкие группы, проводили военные занятия в отдаленных и глухих местах страны. У шведа Вернера Грина, известного этнографа, была куплена за 12 тысяч долларов яхта «Гранма», на которой предполагалось осуществить переброску отряда на Кубу. «Гранма» была рассчитана на 8, максимум на 12 человек, а должна была уместить более 80 бойцов. Но это не смущало Фиделя, к тому же другого выхода не было.
Фидель использовал все свои связи для того, чтобы добиться скорейшего освобождения Че и Гарсии. Че уговаривал Фиделя не терять на него времени и средств, опасаясь, как бы это не задержало отплытие «Гранмы». Фидель решительно ему сказал: «Я тебя не брошу!»
В тюрьме у Че во время сна украли одежду. «Тогда, — вспоминает Ильда Гадеа, — мы решили купить ему в складчину новую, но боялись, что он не примет подарка. К нашему удивлению, он даже захотел сам выбрать костюм. Он выбрал костюм темно-коричневого цвета, но тут же, не прошло и получаса, подарил его Каликсто Гарсии, своему товарищу по тюремному заключению».
Мексиканская полиция арестовала и Ильду Гадеа. Но все кончилось относительно благополучно. Некоторое время спустя Ильда и Че обрели свободу. Че просидел за решеткой 57 дней. Теперь он вновь на своем посту, рядом с Фиделем и Раулем.
Полицейские ищейки продолжали следить за кубинцами. Время от времени полиция врывалась в конспиративные квартиры. Газеты писали, что Фидель не угомонился и вновь готовит своих людей к отплытию на Кубу.
Следовало спешить с приготовлениями, иначе все предприятие могло действительно сорваться. Но еще столько недоделок, неувязок, не хватает оружия, боеприпасов, нет денег. На помощь приходит Франк Паис. Он привозит из Сантьяго 8 тысяч долларов, докладывает, что его люди готовы поднять в городе восстание.
В начале ноября полиция вновь нагрянула на несколько конспиративных квартир. Фидель узнал, что человек, на имя которого куплена «Гранма» и на хранении у которого находится радиопередатчик, — его собственный телохранитель, некий Рафаель дель Пино, согласился за 15 тысяч долларов выдать все группу кубинскому посольству в Мехико. Теперь действительно промедление смерти подобно. Фидель отдает приказ: провокатора изолировать и всем бойцам со снаряжением и оружием немедленно сосредоточиться в Туспане, небольшом рыбацком порту в Мексиканском заливе, где у причала стоит на якоре «Гранма».
Под большим секретом Фидель приказывает припрятать в Мексике в надежном месте несколько ружей. В ответ на недоуменные вопросы своих товарищей Фидель объяснял:
— Если нас вновь постигнет неудача, я вернусь в Мексику, снова соберу надежных людей и снова вернусь на Кубу — на самолете. Мы спустимся на парашютах в горы. И так буду делать до тех пор, пока меня не убьют или мы не освободим нашу родину от тиранов и эксплуататоров.
Фидель отдает последнее распоряжение: направить в Сантьяго Франку Паису условленную телеграмму со словами: «Книга распродана». Теперь Паис сможет в назначенный срок поднять восстание в столице Ориенте.
Че с саквояжем, в котором медицинские принадлежности — он ведь, кроме всего прочего, еще и врач отряда! — забегает домой, к Ильде, целует спящую дочь, наспех пишет прощальное письмо родителям. Оно, как и все его письма к родным, проникнуто мрачным юмором. Смысл письма следующий: дело, на которое иду, стоит того, чтобы за него погибнуть, хотя похоже, что это все равно что стучать лбом об стенку. «Не забудь твой ингалятор, не потеряй его», — говорит ему Ильда... Но Че забывает именно ингалятор! Чего только не случается с необстрелянными партизанами...
2 часа утра 25 ноября 1956 года. В Туспане идет посадка отряда на «Гранму». На пристани стоит шум, смех, беспорядок. Местная полиция, получившая «мордиду» — «кусок», или попросту взятку, блистает своим отсутствием. Проходит некоторое время, и 82 человека с ружьями, амуницией и прочим боевым хозяйством погружаются на игрушечную яхту, которая сейчас похожа на консервную банку, плотно набитую сардинами. Идет дождь, на море шторм, но отступления быть не может. Только вперед!
Че, Каликсто Гарсия и еще трое будущих повстанцев прибыли к месту посадки на «Гранму» последними.
В Туспан можно было добраться только на автомобиле. Сойдя на одной из железнодорожных станций, Че и его друзья стали ловить попутный транспорт. «Найти машину оказалось очень трудно, — вспоминает Каликсто. — Мы долго ждали на улице. Наконец остановили одну свободную машину и попросили водителя довезти нас до порта. Тот запросил сто восемьдесят песо. Мы согласились, но на полпути водитель, очевидно, струсил и отказался ехать дальше. Наше положение было тяжелым: и так уже было потеряно много времени, а тут еще непредвиденное осложнение...
Тогда Че сказал мне: «Наблюдай за дорогой, а шофера я беру на себя». С трудом уговорил он его довезти нас до Роса-Рика, что составляло немногим более половины пути, а оттуда, пересев на другую машину, мы поехали дальше к месту назначения. Наконец впереди показался маленький городок Туспан. При въезде нас встретил Хуан Мануэль Маркес и повел к реке, где у берега стояла яхта «Гранма».
Опоздавшие спешат на палубу «Гранмы».
Фидель приказывает:
— Отдать концы и запустить мотор!
Перегруженная донельзя «Гранма» с потухшими огнями с трудом отчаливает от берега и ложится курсом на Кубу.
Бойцы поют кубинский гимн и гимн «Движения 26 июля».
Фидель сдержал свое слово: в 1956 году им предстоит стать героями или мучениками...
СЬЕРРА-МАЭСТРА
БОИ В ГОРАХ
Вперед, заре навстречу, Товарищи в борьбе! Штыками и картечью Проложим путь себе!
«Молодая гвардия»
«Гранму» в море встретил шторм. «Судно, — пишет Че в воспоминаниях, — стало представлять собой трагикомическое зрелище: люди сидели с печальными лицами, обхватив руками животы, одни — уткнувшись головой в ведро, другие — распластавшись в самых неестественных позах. Из 82 человек только два или три матроса да четыре или пять пассажиров не страдали от морской болезни».
Неожиданно яхту стало заполнять водой. Насос для откачки испортился, заглох двигатель. Попробовали вычерпывать воду ведрами. Чтобы избавиться от лишнего груза, за борт побросали консервы. Тогда обнаружили, что причина «наводнения» — открытый кран в уборной. С трудом вновь пустили в ход двигатель.
Каликсто Гарсия вспоминал об этом плавании: «Нужно иметь богатое воображение, чтобы представить себе, как могли на такой маленькой посудине разместиться 82 человека с оружием и снаряжением. Яхта была набита до отказа. Люди сидели буквально друг на друге. Продуктов взяли в обрез. В первые дни каждому выдавалось полбанки сгущенного молока, но вскоре оно кончилось. На четвертый день каждый получил по кусочку сыра и колбасы, а на пятый остались лишь одни гнилые апельсины». А ведь им предстояло еще плыть долгих три дня...
На «Гранме» Че страдал от острого приступа астмы, но, как вспоминает Роберто Роке Нуньес, он крепился и находил в себе силы шутить и подбадривать других...
Из-за этого Роберто, опытного, к слову сказать, моряка, назначенного Фиделем штурманом судна (капитаном был Ладислао Ондино Пино), было потеряно несколько драгоценных часов. Стараясь определить местонахождение яхты, Роберто залез на крышу капитанской рубки, и набежавшая волна смыла его в море. Злополучного моряка с трудом обнаружили в воде и подняли на борт.
Сверхперегруженная яхта медленно шла по направлению к острову, часто сбиваясь с курса. Фидель рассчитывал высадиться в селении Никаро вблизи Сантьяго 30 ноября. Отсюда Фидель рассчитывал направиться в Сантьяго, где Франк Паис и его единомышленники именно в этот день готовились поднять восстание. Но 30 ноября «Гранма» находилась в двух днях хода от берегов Кубы.
В 5.40 утра в Сантьяго сторонники мужественного Франка Паиса вышли на улицы города и захватили правительственные учреждения. Но удержать власть в своих руках не смогли. В тот же день самолеты Батисты «засекли» у берегов Кубы «Гранму».
Только 2 декабря днем «Гранма» наконец подошла к кубинскому берегу.
«Был отдан приказ быть готовыми к бою, — вспоминает один из участников экспедиции. — Нет слов описать, что мы испытывали тогда, особенно те из нас, кто давно покинул родину. При полном молчании яхта тихо скользила с приглушенным мотором. Все смотрели вперед, стараясь разглядеть берег. Стало слышно, как киль и дно судна зашуршали по песку. Мы были в Лас Колорадас — в зоне мыса Крус, муниципальный округ Никаро, в провинции Ориенте».
Не доходя до берега, «Гранма» села на мель. На борту яхты имелась шлюпка. Ее спустили было на воду, но она тут же затонула. Бойцам пришлось добираться до берега вброд, вода покрывала им плечи. С собой удалось взять только оружие и немного еды. К месту высадки сразу же устремились батистовские катера и самолеты, они откры ли по бойцам Фиделя Кастро яростный огонь. «Это была не высадка, а кораблекрушение», — вспоминал впоследствии Рауль Кастро,
Революционерам пришлось долго пробираться по заболоченному, илистому побережью. Ванда Василевская, посетившая это место в 1961 году, так описала его в Книге «Архипелаг свободы»: «Болото и мангровые заросли. Рыжая вязкая топь, над которой поднимаются причудливые переплетения голых корней и мангровых веток, покрытых мясистыми глянцевыми листьями. Это не ольховые заросли, которые нетрудно раздвинуть, и не заросли ивняка, легко сгибающиеся под рукой, — это частая твердая решетка, а вернее, сотни решеток. Своим основанием они уходят далеко в ил. Местами грунт кажется более твердым, местами мангровые ветки переплетаются над водой, разливающейся маленькими озерцами, но и здесь на дне — рыжий ил».
Преодолеть эту преграду, подобную проволочным заграждениям, голодным, испытывавшим жажду, обессиленным бойцам стоило нечеловеческих усилий. Писательница замечает, что, может быть, если бы ей не пришлось пережить войну и видеть потонувших в осенней грязи дорог отступления сорок первого года, она не испытала бы там, в зарослях далекой Кубы, такого волнения. Теперь она знала, чувствовала, понимала, как шли, что переживали и как умирали бойцы с «Гранмы».
Казалось, история повторялась. Шестьдесят лет назад где-то неподалеку от этих мест воевали легендарные мамбисы — кубинские патриоты. Их возглавлял другой отважный борец за независимость Кубы — генерал Антонио Масео. Петр Стрельцов, русский доброволец, сражавшийся в рядах повстанцев, оставил воспоминания. Они были напечатаны в «Вестнике Европы». Он писал о своих соратниках: «Они калечили босые ноги о камни, тяжелые, неуклюжие ящики натирали им спины до ран. У них начинались приступы желтой лихорадки: они падали на голые камни и глухо стонали, а здоровые... двигались все вперед и вперед, буквально неся на плечах успех освобождения своей родины. Многие во все время перехода, то есть в течение 4—5 дней, почти ничего не ели... Но, несмотря на это, я не слышал ни одной жалобы, ни одного упрека: так велик подъем патриотизма у инсургентов».
Теперь внукам и правнукам этих героев предстояло пройти тот же скорбный путь жертв и лишений, прежде чем вырвать победу у новых поработителей их родины...
Двое суток бойцы Фиделя Кастро, вверяясь случайным проводникам, старались уйти от искавших их вражеских самолетов.
«Всю ночь на 5 декабря, — рассказывает Че, — мы шли по плантации сахарного тростника. Голод и жажду утоляли тростником, бросая остатки себе под ноги. Это было недопустимой оплошностью, так как батистовские солдаты легко могли выследить нас.
Но, как выяснилось значительно позже, нас выдали не огрызки тростника, а проводник. Как раз накануне описываемых событий мы отпустили его, и он навел батистовцев на след нашего отряда. Такую ошибку мы допускали не раз, пока не поняли, что нужно быть осторожными и крайне бдительными.
К утру мы совсем выбились из сил, решили сделать кратковременный привал на территории сентраля (Сентраль— сахарный завод вместе с плантацией), в местности, которая называется Алегрия-де-Пио (Святая радость). Едва успели расположиться, как многие тут же уснули.
Около полудня над нами появились самолеты. Измученные тяжелым переходом, мы не сразу обратили на них внимание.
Мне, как врачу отряда, пришлось перевязывать товарищей. Ноги у них были стерты и покрыты язвами. Очень хорошо помню, что последнюю перевязку в тот тяжелый день я делал Умберто Ламоте.
Прислонившись к стволу дерева, мы с товарищем Монтанэ говорили о наших детях и поглощали свой скудный рацион — кусочек колбасы с двумя галетами, как вдруг раздался выстрел. Прошла какая-то секунда, и свинцовый дождь обрушился на группу из 82 человек. У меня была не самая лучшая винтовка. Я умышленно попросил оружие похуже. На протяжении всего морского пути меня мучил жестокий приступ астмы, и я не хотел, чтобы хорошее оружие пропадало в моих руках.
Мы были почти безоружны перед яростно атакующим противником: от нашего военного снаряжения после высадки с «Гранмы» и перехода по болотам уцелели лишь винтовки и немного патронов, да и те в большинстве оказались подмоченными... Помню, ко мне подбежал Хуан Альмейда. «Что делать?» — спросил он. Мы решили как можно скорее пробираться к зарослям тростника, ибо понимали — там наше спасение!..
В этот момент я заметил, что один боец бросает на бегу патроны. Я схватил было его за руку, пытаясь остановить, он вырвался, крикнув: «Конец нам!» Лицо его перекосилось от страха.
Возможно, впервые передо мной тогда возникла дилемма: кто же я — врач или солдат? Передо мной лежали набитый лекарствами рюкзак и ящик с патронами. Взять и то и другое не хватало сил. Я схватил ящик с патронами и перебежал открытое место, отделявшее меня от тростникового поля...
Между тем стрельба усилилась. Прогремела очередь. Что-то сильно толкнуло меня в грудь, и я упал. Один раз, повинуясь какому-то смутному инстинкту раненого, я выстрелил в сторону гор. И в этот момент, когда все казалось потерянным, я вдруг вспомнил старый рассказ Джека Лондона. Его героя, который, понимая, что все равно должен замерзнуть, готовился принять смерть с достоинством.
Рядом лежал Арбентоса. Он был весь в крови, но продолжал стрелять. Не в силах подняться, я окликнул Фаустино. Тот, не переставая стрелять, обернулся, дружески кивнул мне и крикнул: «Ничего, брат, держись!»
Превозмогая страшную боль, я поднял свою винтовку и начал стрелять в сторону врагов. Твердо решил, что уж если приходится погибать, то постараюсь отдать свою жизнь как можно дороже.
Кто-то из бойцов закричал, что надо сдаваться, но тут же раздался громкий голос Камило Съенфуэгоса: «Трус! Бойцы Фиделя не сдаются!»...
Вдруг появился Альмейда. Он обхватил меня и потащил в глубь тростника, где лежали другие раненые, которых перевязывал Фаустино.
В этот момент вражеские самолеты пронеслись прямо над нашей головой.
Ужасающий грохот, треск автоматных очередей, крики и стоны раненых — все слилось в сплошной гул.
Наконец самолеты улетели, и стрельба стала утихать. Мы снова собрались вместе, но теперь нас оставалось всего пятеро — Рамиро Вальдес, Чао, Бенитес, Альмейда и я. Нам удалось благополучно пересечь плантацию и скрыться в лесу. И тут со стороны зарослей тростника послышался сильный треск. Я обернулся: те место, где мы только что вели бой, было объято густыми клубами дыма.
Мне никогда не забыть Алегрия-де-Пио: там 5 декабря 1956 года наш отряд получил боевое крещение, дав бой превосходящим силам батистовцев».
В этом бою почти половина бойцов погибла, около 20 человек попало в плен. Многие из них были подвергнуты пыткам и расстреляны. Но когда на следующий день оставшиеся в живых собрались в крестьянской хижине на подступах к Сьерра-Маэстре, Фидель сказал;
«Враг нанес нам поражение, но не сумел нас уничтожить. Мы будем сражаться и выиграем эту войну».
Горечь поражения при Алегрия-де-Пио несколько смягчалась дружелюбием гуахиро (Г у а х и р о -- крестьянин Кубы). «Все мы почувствовали симпатию и сердечное расположение к нам крестьян, — писал Че. — Они радушно нас принимали и, помогая пройти вереницу испытаний, надежно укрывали в своих домах... Но чья вера в народ была поистине безгранична, так это вера Фиделя. Он продемонстрировал в то время необыкновенный талант организатора и вождя. Где-нибудь в лесу, долгими ночами (с заходом солнца начиналось наше бездействие) строили мы дерзкие планы. Мечтали о сражениях, крупных операциях, о победе. Это были счастливые часы. Вместе со всеми я наслаждался впервые в моей жизни сигарами, которые научился курить, чтобы отгонять назойливых комаров. С тех пор въелся в меня аромат кубинского табака. И кружилась голова, то ли от крепкой «гаваны», то ли от дерзости наших планов — один отчаяннее другого».
Однако не все уцелевшие от первого сражения повстанцы разделяли, подобно Че, оптимизм Фиделя. Тяжелые потери угнетали, длительные переходы изматывали, бойцам недоставало дисциплины, в бою — решительности.
Как оценивал создавшееся положение Че? В 1963 году он писал о первых днях после высадки с «Гранмы»:
«Действительность опровергла наши планы: не было всех необходимых субъективных условий для успешного осуществления предпринятой попытки, не были соблюдены все правила революционной войны, которые мы потом усвоили ценой собственной крови и крови наших братьев по борьбе в течение двух лет тяжелой борьбы. Мы потер пели поражение, и тогда началась самая важная часть истории нашего движения. Тогда стала явной его подлинная сила, его подлинная историческая заслуга. Мы поняли, что совершали тактические ошибки и что движению недоставало некоторых важных субъективных элементов; народ сознавал необходимость перемен, но ему не хватало веры в возможность их осуществления. Задача заключалась в том, чтобы убедить его в этом».
Но прежде чем убедить народ в этом, нужно было убедить самих себя. А для этого следовало атаковать врага и выиграть хоть небольшой, но все-таки серьезный бой. Ведь ничто так не бодрит людей, не внушает им веру в себя, как победа. И повстанцы одержали победу 16 января, атаковав и захватив военный пост на реке Ла-Плата. В этой операции участвовал Че. Результаты боя: у противника — двое убитых, пять раненых, трое взято в плен; у повстанцев — ни одной потери. Кроме того, победители захватили винтовки, пулемет «томпсон», около тысячи патронов, амуницию, продукты. Фидель приказал оказать врачебную помощь раненым солдатам. Их и пленных оставили на свободе.
И все же положение повстанцев лишь в малой степени изменилось к лучшему. Че отмечал в дневнике, что крестьяне, хотя и относились благожелательно к людям Фиделя, «еще не созрели к участию в борьбе и связь с нашими единомышленниками в городе тоже отсутствовала». Батистовские войска, авиация, полиция продолжали упорно преследовать повстанцев.
В этих условиях Фидель принял решение уйти в горы Сьерра-Маэстры, укрепиться там и оттуда начать партизанскую борьбу с войсками Батисты.
* *
*
Что же такое Сьерра-Маэстра? За двадцать лет до высадки с «Гранмы» известный кубинский писатель-коммунист Пабло де ла Торрьенте Брау ( Пабло де ла Торрьенте Брау сражался добровольцем в рядах интербригад в Испании, погиб в одном из сражений с франкистскими войсками.), писал, что если кто либо пожелает познать другую страну, не покидая Кубы, то пусть посетит Сьерра-Маэстру. Там он найдет не только другую природу, другие обычаи, но и человека, воспринимающего жизнь по-иному, человека свободолюбивого, мужественного и благородного, у которого свои счеты с полицейскими и властями.
Именно здесь еще в XIX веке, во время войны за независимость находили приют и поддержку кубинские патриоты. «Горе тому, кто поднимает меч на эти вершины,— предупреждал Пабло де ла Торрьенте Брау. — Повстанец с винтовкой, укрывшись за несокрушимым утесом, может сражаться здесь против десятерых. Пулеметчик, засевший в ущелье, сдержит натиск тысячи солдат. Пусть не рассчитывают на самолеты те, кто пойдет войной на эти вершины! Пещеры укроют повстанцев. Горе тому, кто задумал уничтожить горцев! Как деревья, приросшие к скалам, они держатся за родную землю. Горе поднявшему меч на жителей гор! Они совершили то, что еще никому не удавалось. Воспитанные своей землей, всей историей своей нищей жизни, они покрыли себя неувядаемой славой, проявляя чудеса храбрости. Пусть знают все: как вековые сосны, неколебимо стоят горцы. Лучше умереть в борьбе среди родных скал, чем погибнуть от нищеты и голода, как гибнут кубинские деревья, пересаженные в чужие для них чопорные английские парки».
Фидель Кастро, хотя и родился в провинции Ориенте, никогда в горах Сьерра-Маэстры не был и знал о них только понаслышке, впрочем, как и все участники экспедиции на «Гранме». Еще меньше о Сьерра-Маэстре знал Че.
В эти незнакомые для них, но казавшиеся неприступными и спасительными горы направились уцелевшие после разгрома у Алегрия-де-Пио повстанцы. И они не ошиблись. Сьерра-Маэстра стала непобедимой для батистовской армии крепостью, первой Свободной территорией Кубы и Америки.
Не успели повстанцы освоиться в горах, как 22 января 1957 года при Адском ручье (Арройо-де-Инфьерно) они уже нанесли поражение отряду каскитос (Каскитос -- солдаты Батисты), которым командовал один из самых кровожадных батистовских карателей — Санчес Москера.
О своем участии в этом бою Че пишет: «Вдруг я заметил, что в ближайшей ко мне хижине находится еще один вражеский солдат, который старается укрыться от нашего огня. Я выстрелил и промахнулся. Второй выстрел попал ему прямо в грудь, и он рухнул, выпустив винтов ку, воткнувшуюся штыком в землю. Прикрываемый гуахиро Креспо, я добрался до убитого, взял его винтовку, патроны и кое-какое снаряжение».
Под натиском повстанцев Санчес Москера был вынужден поспешно ретироваться, оставив на поле боя пять убитых каскитос, повстанцы же потерь не понесли.
28 января Че пишет письмо Ильде, которое доверенный человек опустил в почтовый ящик в Сантьяго. Это первое нам известное письменное свидетельство того, как оценивал Че происшедшее за два месяца после высадки с «Гранмы». Че писал:
«Дорогая старуха!
Пишу тебе эти пылающие мартианские (Мартианские — от Хосе Марти, поэта и борца за независимость Кубы (1850—1898)) строки из кубинской манигуа (Манигуа — заросли дикого колючего кустарника.). Я жив и жажду крови. Похоже на то, что я действительно солдат (по крайней мере, я грязный и оборванный), ибо пишу на походной тарелке, с ружьем на плече и новым приобретением в губах — сигарой. Дело оказалось не легким. Ты уже знаешь, что после семи дней плавания на «Гранме», где нельзя было даже дыхнуть, мы по вине штурмана оказались в вонючих зарослях, и продолжались наши несчастья до тех пор, пока на нас не напали в уже знаменитой Алегрия-де-Пио и не развеяли в разные стороны, подобно голубям. Там меня ранило в шею, и остался я жив только благодаря моему кошачьему счастью, ибо пулеметная пуля попала в ящик с патронами, который я таскал на груди, и оттуда рикошетом — в шею. Я бродил несколько дней по горам, считая себя опасно раненным, кроме раны в шее, у меня еще сильно болела грудь. Из тебе знакомых ребят погиб только Джимми Хиртцель, он сдался в плен, и его убили. Я же вместе со знакомыми тебе Альмейдой и Рамирито провел семь дней страшной голодухи и жажды, пока мы не вышли из окружения и при помощи крестьян не присоединились к Фиделю (говорят, хотя это еще не подтверждено, что погиб и бедный Ньико). Нам пришлось немало потрудиться, чтобы вновь организоваться в отряд, вооружиться. После чего мы напали на армейский пост, несколько солдат мы убили и ранили, других взяли в плен. Убитые остались на месте боя. Некоторое время спустя мы захватили еще трех солдат и разоружили их. Если к этому добавить, что у нас не было потерь и что в горах мы как у себя дома, то тебе будет ясно, насколько деморализованы солдаты, им никогда не удастся нас окружить. Естественно, борьба еще не выиграна, еще предстоит немало сражений, но стрелка весов уже клонится в нашу сторону, и этот перевес будет с каждым днем увеличиваться.
Теперь, говоря о вас, хотел бы знать, находишься ли ты все в том же доме, куда я тебе пишу, и как вы там живете, в особенности «самый нежный лепесток любви»? Обними ее и поцелуй с такой силой, насколько позволяют ее косточки. Я так спешил, что оставил в доме у Панчо твои и дочки фотографии. Пришли мне их. Можешь писать мне на адрес дяди и на имя Патохо. Письма могут немного задержаться, но, я думаю, дойдут».
Повстанцы продолжали блуждать по Сьерра-Маэстре, преследуемые вражеской авиацией и солдатами Батисты. Голодные, страдающие от жажды, в изорванных башмаках и одежде, грязные, они избегали населенных пунктов, опасаясь предательства. Но предатель был среди них. Им оказался крестьянин Эутимио Герра, примкнувший к отряду вскоре после его высадки. Эутимио знал каждую горную тропинку, снабжал повстанцев пищей. Но однажды он попался в лапы батистовцев. Ему обещали большую награду, если он убьет Фиделя Кастро. Темный, забитый крестьянин, соблазненный посулами карателей, выжидал удобного момента, чтобы выполнить порученное ему преступление, и только случай помог разоблачить его. Герра признался в своем предательстве и попросил перед смертью, чтобы повстанцы после победы помогли его детям получить образование. Ему это обещали, и впоследствии обещание было выполнено.
В эти первые месяцы в горах физическое состояние Че было плачевным. Период акклиматизации оказался для него тяжелым. В феврале его свалил с ног приступ малярии, а затем новый приступ астмы, который нельзя было приостановить из-за отсутствия лекарств. Во время одного из переходов повстанцы были застигнуты карателями, открывшими по ним огонь. Повстанцы отступили, ища укрытия, но Че не мог двигаться. Крестьянин Креспо, взвалив его на спину, вынес из-под огня.
Повстанцы устроили Че в доме одного фермера — противника Батисты и оставили бойца охранять его. Фермер раздобыл немного адреналина, это помогло Че встать на ноги и отправиться на соединение с товарищами. Но он был настолько слаб, что расстояние, которое здоровый человек мог бы пройти за несколько часов, он преодолел Только за десять дней. «Это были, — пишет Че, — самые горькие для меня дни на Сьерра-Маэстре. Я с трудом передвигался, опираясь на стволы деревьев и на приклад ружья, сопровождаемый трусливым бойцом, который дрожал всякий раз, когда слышал стрельбу, впадал в истерику, когда астма вызывала у меня кашель, который мог привлечь к нам внимание карателей».
В апреле 1957 года, тоже во время приступа астмы, Че столкнулся с солдатами, которыми командовал уже знаковый читателю Санчес Москера. Отстреливаясь, Че с трудом добрался до укрытия. «Астма, — вспоминает он, — сперва сжалилась надо мной и позволила пробежать несколько метров, но потом отомстила: сердце мое стучало так, что, казалось, выскочит из груди. Вдруг я услышал хруст веток, но уже не смог побежать, хотя хотел это сделать. На этот раз это был один из наших новых бойцов — он сбился с пути. Увидя меня, он сказал: «Не бойтесь, командир, я умру вместе с вами!» Мне вовсе не хотелось умирать, а хотелось послать его к чертовой бабушке. Мне кажется, что это я и сделал. В этот день мне казалось, что я трус».
Только когда астма окончательно одолевала, Че, боясь стать обузой для своих товарищей, оставался отлеживаться в какой-нибудь крестьянской хижине. В таких случаях руки его стискивали уже не ружье, а книгу или блокнот, в котором он отмечал важнейшие события дня. На одной из сохранившихся от того периода фотографий мы видим его лежащим с биографией Гёте, Эмиля Людвига, в руках.
Капитан Марсиаль Ороско, сражавшийся в его колонне, свидетельствует: «Я помню, у него было много книг. Он много читал. Он не терял ни минуты. Часто он жертвовал сном, чтобы почитать или сделать запись в дневнике. Если он вставал с зарей, он принимался за чтение. Часто он читал ночью при свете костра. У него было очень хорошее зрение».
И на Сьерра-Маэстре он не мог жить без стихов. Один из повстанцев, Каликсто Моралес, вспоминает: «Меня направляют в Сантьяго, и он просит привезти ему две книги. Одна из них — «Всеобщая песнь» Пабло Неруды, а другая — поэтический сборник Мигеля Эрнандеса. Он очень любил стихи».
Другой свидетель, капитан Антонио, пишет: «Я не понимаю, как он мог ходить, болезнь его то и дело душила Однако он шел по горам с вещевым мешком за спиной, с оружием, с полным снаряжением, как самый выносливый боец. Воля у него, конечно, была железная, но еще большей была преданность идеалам — вот что придавало ему силы».
Если приступ астмы схватывал его на марше, Че не разрешал себе отстать от отряда. «Если у Че начинался приступ, — вспоминает участник боев в Сьерра-Маэстре, Жоэль Иглесиас, — это никак не отражалось на движении колонны. Самое большее, что он допускал, это чтобы кто-то нес его рюкзак. Он считал, что отряд не должен задерживаться из-за того, что он болен. Это было общее для всех правило. Отряд не задерживался из-за больных. Если не можешь идти — оставайся, лечись. Если можешь терпеть-— иди. Это правило он никогда не нарушал».
Этот повстанец — чужестранец, врач, страдающий от приступов астмы, — привлекал к себе особое внимание гуахиро, вызывая у одних удивление, у других уважение и сострадание. Старая крестьянка — жительница гор, Понсиана Перес, помогавшая повстанцам (ее Че в шутку называл «моя невеста»), вспоминает о нем:
«Бедный Че! Я видела, как он страдает от астмы, и только вздыхала, когда начинался приступ. Он умолкал. дышал тихонечко, чтобы еще больше не растревожить болезнь. Некоторые во время приступа впадают в истерику, кашляют, раскрывают рот. Че старался сдержать приступ, успокоить астму. Он забивался в угол, садился на табурет или на камень и отдыхал. Иногда, разговаривая с ним, я замечала, что он начинает делать паузы между словами, сразу догадывалась, что у него приступ астмы, и спешила приготовить ему что-нибудь тепленькое, чтобы он выпил, согрел грудь. Ему тогда становилось легче. Пресвятая дева! Было так тяжело смотреть, как задыхается, страдает этот сильный и красивый человек!
Но ему не нравилось, когда его жалели. Стоило кому-нибудь сказать: «Бедняга!», как он бросал на него быстрый взгляд, который вроде бы и ничего не означал, а в то же время говорил многое. Ему надо было подать какое-нибудь целебное варево без вздохов и взглядов, без жалостливых слов: «Ох, господи, что же с тобой делается!»
Хотя этот странный повстанец был так не похож на них и говорил на «чудном» для них языке аргентинца, гуахиро относились к нему с доверием. Многих крестьян Че покорил своей простотой, мужеством и справедливостью, человеческими качествами, ценимыми на всех широтах мира.
Один из повстанцев, Рафаэль Чао, рассказывает: «Он всегда был в хорошем настроении, говорил, не повышая голоса. Он никогда ни на кого не кричал. Хотя в разговоре он часто употреблял крепкие слова. Но никогда не кричал на человека, не допускал издевок. И это несмотря на то, что он бывал резок, очень резок, когда это было нужно... Я не знал менее эгоистичного человека. Если у него бывал всего один клубень бониато ( Бониато -- сладкий картофель), он готов был отдать его товарищам».
Партизан должен быть аскетом, говорил Че, и таким был он сам всегда. Партизанский командир, учил Че, должен быть образцом безупречного поведения и готовности к самопожертвованию, и таким он был сам всегда.
Фидель Кастро говорит, что Че отличался тем, что не раздумывая брался за выполнение самого опасного поручения. Этот человек, посвятивший себя служению возвышенным идеалам, мечтавший об освобождении других стран Латинской Америки, поражал бойцов своим альтруизмом, своей готовностью осуществлять самые трудные дела и повседневно рисковать своей жизнью.
Партизан, писал Че, должен обладать железным здоровьем, это позволит ему справляться со всеми невзгодами и не болеть. Невольно слышится в этих словах сожаление, что он сам был больным человеком. О том, сколько духовных сил он тратил на борьбу со своим недугом, мы можем только гадать.
Следует ли удивляться, что этого человека уважали не только бойцы, но и гуахиро, на глазах которых он жил и боролся...
Дневник, который вел Че на протяжении всей войны, послужил основой для его знаменитых «Эпизодов революционной войны». Эта правдивая книга, насыщенная драматизмом и поэзией, — о суровой партизанской жизни, о горестях, мечтах и надеждах людей, пришедших сюда, чтобы победить или умереть в неравной борьбе с коварным, жестоким и беспощадным врагом. Но эта книга и о самом Че, о мужественном, скромном и добром человеке, хотя автор говорит о себе скупо, чаще всего с улыбкой или иронией, как бы стараясь дегероизировать себя.
Воспоминания Че по своему стилю — необычное явление в латиноамериканской мемуарной литературе. В них нет ни многословия, ни мелодраматизма, ни стремления автора представить себя идеальным героем.
Че не терпел рисовки, хвастовства, преувеличений, саморекламы. Его мужество не нуждалось в ретуши. Комментируя в «Эпизодах» бой у селения Буэйсито, которым он руководил, Че писал: «Мое участие в этом бою было незначительным и отнюдь не героическим — те немногие выстрелы, которые прозвучали, я встретил не грудью, а совсем наоборот».
* *
*
Постепенно удалось наладить связь с подпольной организацией «Движения 26 июля», действовавшей в Сантьяго и в Гаване. Руководители подполья и активисты — Франк Паис, Армандо Харт, Вильма Эспин, Аидэ Санта-мария, Селия Санчес— прибыли в горы, где встретились с Фиделем. Подпольщики обязались обеспечивать повстанцев оружием, боеприпасами, одеждой, лекарствами, деньгами, направлять в горы добровольцев. Они также должны были мобилизовать массы на борьбу с Батистой.
Пока в горах держалась хоть горсточка бойцов во главе с Фиделем Кастро, Батиста не мог спать спокойно. С первого же дня высадки повстанцев он заявлял чуть ли не ежедневно, что «разбойники» — «форахидос» — окружены, разбиты, уничтожены. Он бросил на преследование повстанцев свои лучшие войска, авиацию. Но стрельба в горах не прекращалась, а значит, и теплилась у повстанцев надежда на то, что еще не все потеряно и что из высеченной Фиделем Кастро искры может в конце концов возгореться пламя всенародной освободительной борьбы...
Чтобы опровергнуть измышления Батисты о мнимом разгроме повстанцев, Фидель Кастро послал в Гавану Фаустино Переса с поручением установить связь с каким-нибудь авторитетным американским журналистом и доставить его в горы. Выбор пал на Герберта Мэтьюза, корреспондента газеты «Нью-Йорк таймс», который, минуя батистовских ищеек, пробрался в горы, где 17 февраля 1957 года встретился с Фиделем Кастро.
Неделю спустя Мэтьюз опубликовал в своей газете сенсационный репортаж с вождем повстанцев, в котором подтверждал, что Фидель Кастро жив и успешно сражается в суровых и почти непроходимых горах Сьерра-Маэстры. «Судя по всему, — пророчески писал Мэтьюз, — у генерала Батисты нет оснований надеяться подавить восстание Кастро. Он может рассчитывать только на то, что одна из колонн солдат невзначай набредет на юного вождя и его штаб и уничтожит их, но это вряд ли случится...»
Статья Мэтьюза, сопровождавшаяся фотографиями Фиделя и его бойцов в горах, еще больше подорвала и без того пошатнувшийся авторитет диктатора. Его противники за рубежом активизировали свою деятельность. Нарастала и борьба против диктатора в столице и других городах острова.
4 января в Сантьяго состоялась массовая демонстрация женщин против диктатора, которые несли плакаты с надписями: «Прекратите убивать наших сыновей!»
В Гаване готовилась к восстанию студенческая организация «Революционный директорат». 13 марта 1957 года ее члены предприняли нападение на радиостанцию, университет и президентский дворец, где надеялись захватить Батисту. Но хотя и эта попытка окончилась неудачно — большинство восставших погибло в бою с полицией и армией, — антибатистовские настроения продолжали расти.
Террор, произвол, коррупция, казнокрадство и пресмыкательство перед американскими бизнесменами, перед Пентагоном и госдепартаментом, характерные для режима Батисты, вызывали возмущение и негодование среди широких слоев населения острова, за исключением преданных диктатору полицейских и армейских чинов, продажных чиновников, богатых сахарозаводчиков и части местной буржуазии, строившей свое благополучие на сотрудничестве с американским капиталом.
* *
*
В середине марта повстанцы получили подкрепление. Франк Паис снарядил им в подмогу отряд в 50 добровольцев, которыми командовал Хорхе Сотус, подпольщик из Сантьяго, принимавший участие в восстании 30 ноября. Этих добровольцев привез на грузовиках хозяин местной рисовой плантации Уберто Матос. И Хорхе Сотус, и Уберто Матос, ярые антикоммунисты, со временем предадут революцию и будут осуждены ревтрибуналом на длительные сроки тюремного заключения (Сотус бежал в США, где подорвался на мине во время подготовки диверсионного акта против революционной Кубы.). Фидель поручил Че встретить отряд Сотуса и принять его под свое командование. Однако Сотус категорически отказался передать отряд в распоряжение аргентинца. «Я же в то время, — пишет Че, — еще чувствовал комплекс иностранца и не хотел поэтому обострять отношения». Фидель, узнав об этом, сделал замечание Че, указав, что он должен был настоять на выполнении приказа.
Новое пополнение не было подготовлено к условиям партизанской войны в горах. Горожане с трудом передвигались по гористой местности, быстро уставая, избавлялись от грузов, причем бросали необходимое — еду и таскали второстепенное — туалетные принадлежности.
Тем не менее прибытие этого отряда сразу увеличило силы повстанцев чуть ли не вдвое. Фидель разделил своих бойцов на три взвода, поставив во главе их капитанов — Рауля Кастро, Хуана Альмейду и Хорхе Сотуса. Авангардом было поручено командовать Камило Съенфуэгосу, арьергардом — Эфихенио Амейхейрасу, начальником охраны генштаба был назначен Универсо Санчес, а Че был оставлен официально врачом при главном штабе, а фактически как бы советником или офицером-порученцем при Фиделе Кастро.
Теперь, когда повстанцы пополнили свои ряды, Че предложил Фиделю немедленно начать наступательные действия против батистовцев — напасть на первый попавшийся сторожевой пост или устроить засаду на шоссе и захватить грузовик. Но Фидель придерживался другого мнения: сперва следовало закалить новобранцев, приучить их к трудностям горной жизни, к преодолению длительных расстояний, научить хорошо владеть оружием, а когда они «созреют», предпринять нападение на один из гарнизонов, расположенных у подножия Сьерра-Маэстры. Взятие такого гарнизона произвело бы большое впечатление на всю страну. Че согласился, что решение Фиделя обоснованно.
Началась подготовка бойцов к предстоящим военным действиям.
«В эти дни испытаний, — вспоминает Че, — мне наконец удалось заполучить брезентовый гамак. Этот гамак был драгоценным сокровищем, но по суровым партизанским законам его мог получить только тот, кто, победив лень, соорудил себе гамак из мешковины. Владельцы гамаков из мешковины имели право на получение брезентовых гамаков по мере их поступления. Однако я не мог из-за своей аллергии пользоваться гамаком из мешковины. Ворс из мешковины меня очень раздражал, и я вынужден был спать на земле. А без гамака из мешковины я не имел права рассчитывать на брезентовый. Фидель узнал об этом и сделал исключение, приказав, чтобы мне выдали брезентовый гамак. Я навсегда запомнил, что это случилось на берегах Ла-Платы, когда мы поднимались по отрогам гор к Пальма-Моче. Это было на следующий день после того, как мы впервые отведали конины. Конина была не только роскошной пищей, более того, она стала как бы боевой проверкой приспособляемости людей. Крестьяне из нашего отряда с возмущением отказались от своей порции конского мяса, а некоторые считали Мануэля Фахардо чуть ли не убийцей. В мирное время он работал мясником, и вот мы воспользовались его профессией, чтобы поручить ему заколоть лошадь.
Эта первая лошадь принадлежала крестьянину по имени Попа, который жил на другом берегу Ла-Платы. Партизаны перепутали его с одним доносчиком и конфисковали старую лошадь, у которой была сильно побита спина. Через несколько часов лошадь стала нашей пищей. Для иных ее мясо было деликатесом, а для желудков крестьян явилось испытанием. Они считали себя чуть ли не людоедами, пережевывая мясо старого друга человека».
Армия и полиция Батисты старались вовсю, чтобы покончить с повстанцами на Сьерра-Маэстре и подавить оппозиционное движение в стране. Террор, однако, не приносил тирану желаемых результатов. Горы оказались для его войска непреодолимым препятствием. О смелых налетах повстанцев на гарнизоны батистовцев писала печать, передавали радиостанции. К бородачам — барбудос, как окрестила народная молва бойцов Фиделя, отпустивших бороды из-за отсутствия бритв, спешили присоединиться добровольцы самых различных политических взглядов. За рубежом кубинские эмигранты собирали для них средства, закупали медикаменты, оружие, которые тайно переправляли на Кубу.
В мае 1957 года на помощь повстанцам должно было прийти из Майами (США) судно «Коринтия» с добровольцами во главе с Каликсто Санчесом. Фидель решил отвлечь внимание карателей, рыскавших по побережью в ожидании «Коринтии», и дал приказ взять штурмом казарму, расположенную в селении Уверо, в пятнадцати километрах от Сантьяго. Гарнизон в Уверо как бы преграждал повстанцам выход со Сьерра-Маэстры. Взятие укрепленного пункта в Уверо открыло бы им путь в долинные районы провинции Ориенте и доказало бы их способность не только обороняться, но и наступать. Для Батисты же это было бы первым крупным военным поражением.
Че, принимавший участие в бою за Уверо, так его описал в своих «Эпизодах революционной войны»:
«После того как был намечен объект нападения, нам осталось только уточнить детали предстоящего боя. Для этого необходимо было определить численность противника, количество постов, вид используемой связи, пути подхода к нему и т. д. Немалую помощь в этом нам оказал товарищ Кальдеро, ставший потом майором Повстанческой армии.
Мы считали, что противник располагал о нас более или менее точными сведениями: были схвачены два шпиона, которые показали, что их послал батистовец Касильяс для выявления мест расположения отрядов Повстанческой армии и пунктов их сбора.
В этот же день, 27 мая, собрался весь штаб. Фидель объявил, что скоро начнется бой и что отрядам надлежит быть готовыми к маршу.
Нашим проводником был Кальдеро: он отлично знал район казармы Уверо и все пути подхода к нему. Поход начался вечером. Предстояло за ночь пройти около 16 километров. Путь был нелегким: горная дорога, извиваясь, круто спускалась вниз. На передвижение ушло около восьми часов: ради предосторожности пришлось несколько раз останавливаться, особенно когда мы проходили через опасные районы. Наконец был отдан приказ атаковать противника. Предстояло захватить посты и обрушить огонь всех средств на деревянную казарму батистовцев.
Было известно, что вокруг казармы расставлены усиленные посты, каждый в составе не менее четырех солдат.
Кустарник позволял подойти к противнику очень близко.
Наш штаб для руководства боем выбрал командный пункт на небольшой высоте прямо напротив казарм. Бойцы получили строгий приказ не открывать огня по жилым постройкам, так как там находились дети и женщины.
Казарма Уверо расположена на берегу моря, и, чтобы окружить ее, надо было наступать с трех сторон.
Атаковать пост батистовцев, прикрывавших дорогу, идущую по берегу моря из Пеладеро, должна была группа под командованием Хорхе Сотуса и Гильермо Гарсии. Альмейде было поручено ликвидировать пост, находящийся напротив высоты.
Фидель расположился на высоте, а Рауль со своим взводом должен был атаковать казармы с фронта. Мне отвели промежуточное направление. Камило и Амейхейрас должны были действовать в промежутке между моей группой и взводом Рауля, но в темноте они плохо сориентировались и вместо того, чтобы быть левее меня, оказались справа. Взвод Крессенсио Переса должен был овладеть дорогой Уверо — Чивирико и воспрепятствовать подходу вражеских подкреплений.
Предполагалось, что бой будет коротким, поскольку наше нападение должно было быть абсолютно внезапным. Однако время шло, а мы все еще не могли занять свои боевые порядки согласно приказу. Через проводников, Кальдеро и местного жителя Элихио Мендосу, непрерывно поступали донесения. Уже светало, а бой все не начинался. Я лежал на большом бугре, казарма была довольно далеко внизу. Поэтому решили продвинуться вперед и. найти более выгодную позицию.
Выступили и другие подразделения. Альмейда шел в направлении поста, прикрывавшего подступы к казарме, со стороны отведенного ему сектора. Слева от меня шагал Камило Съенфуэгос в шляпе, напоминавшей каску солдата Иностранного легиона, с эмблемой «Движения 26 июля». Противник заметил нас и открыл огонь. Но мы продолжали двигаться вперед, соблюдая все меры предосторожности. Вскоре к нашему небольшому подразделению присоединились отставшие от своих групп бойцы. Это были товарищ из Пилона по кличке Бомби, Марио Леаль и Акунья.
Огонь противника все усиливался. Мы уже подошли к открытому участку местности, по которому нам предстояло двигаться дальше. Противник не прекращал вести прицельный огонь. Со своей позиции, которая была примерно в 60 метрах от переднего края противника, я увидел, как из траншей выскочили два батистовских солдата и бегом бросились к жилым домам. Я стал стрелять по ним но они уже успели вбежать в дом, по которому мы не могли стрелять: там были женщины и дети.
Между тем группа вышла на открытый «участок местности. Кругом свистели пули. Вдруг совсем рядом послышался стон. Мне показалось, что это застонал раненый батистовский солдат. Осторожно я подполз к нему. Оказалось, что это был Марио Леаль. Его ранило в голову. Я осмотрел рану. Ее нужно было срочно перевязать но сделать это было нечем. Жоэль Иглесиас, шедший' сзади, через некоторое время оттащил раненого в кусты. Мы же шли дальше. Вскоре упал Акунья. Тогда мы остановились, залегли и стали вести огонь по хорошо замаскированному вражескому окопу, находившемуся впереди. Взять окоп можно было только смелой атакой. Я принял решение, и мы ликвидировали этот очаг сопротивления противника.
Казалось, бой продолжался одно мгновение, на самом же деле от первого выстрела до захвата казармы прошло два часа сорок пять минут.
И вот наконец из-за бревенчатого укрытия, расположенного прямо против нас, выскакивает батистовец и поднимает руки вверх. Отовсюду слышатся крики: «Сдаюсь!» Мы поднимаемся и бежим к казарме.
Мы во дворе казармы. Берем в плен двух солдат, врача и санитара. Количество раненых все растет. У меня нет возможности заняться ими, и я решаю передать их этому врачу. Вдруг врач спрашивает, сколько мне лет и когда я получил диплом, и откровенно признается: «Знаешь, парень, займись сам ранеными, я только что закончил учебу, и у меня еще нет опыта». Как видно, этот человек по своей неопытности и от страха забыл все, чему его учили. Мне снова пришлось сменить винтовку бойца на халат врача...
В этом бою погиб проводник Элихио Мендоса, когда он с винтовкой в руке бросился на врага. Элихио был суеверным человеком и носил с собой талисман. Когда ему крикнули «Осторожно!» — он с презрением ответил:
«Меня защитит мой святой!» Через несколько минут его буквально надвое перерезала автоматная очередь.
Самое тяжелое ранение, с которым мне в тот день пришлось иметь дело как врачу отряда, было у товарища Сильероса. Пуля разбила ему плечо, пробила легкие и застряла в позвоночнике. Состояние больного было крайне тяжелым. Я дал ему успокаивающие средства и перевязал грудь. Это было единственное, чем я мог ему помочь. Двух тяжело раненных товарищей — Леаля и Сильероса — было решено оставить на попечение врача вражеского гарнизона. Я попрощался с ними, стараясь не выдавать свою тревогу за них. Они заявили, что предпочитают умереть среди своих, что будут сражаться до последнего дыхания. Но выхода не было. Их пришлось оставить в казарме вместе с ранеными батистовцами, которым мы тоже оказали первую помощь.
Нагрузив один из грузовиков снаряжением и медикаментами, мы отправились в горы. Быстро добрались до наших баз, оказали помощь раненым и похоронили погибших у поворота дороги».
Взвод Крессенсио не участвовал в штурме, он охранял дорогу на Чивирико. Там бойцы взвода поймали нескольких батистовских солдат, пытавшихся спастись бегством.
Когда подвели итоги боя, оказалось, что повстанцы потеряли убитыми и ранеными 15 человек, а противник — 19 человек ранеными и 14 убитыми.
Для повстанцев бой за Уверо явился переломным моментом. После него окреп боевой дух отряда, еще сильнее стала вера в победу. Победа при Уверо определила судьбу мелких гарнизонов противника, расположенных у подножия Сьерра-Маэстры. В короткое время эти гарнизоны были уничтожены.
Среди отличившихся в бою при Уверо был повстанец Хуан-Виталио Акунья Нуньес (друзья звали его Вило), который впоследствии под псевдонимом Хоакина будет Сражаться с Че в горах Боливии и погибнет там.
Бой при Уверо еще раз показал, что этот аргентинец-астматик обладал природными качествами бойца: смелостью, хладнокровием, молниеносной сообразительностью. Недаром «профессор» партизанских наук Байо считал его своим лучшим учеником. Но то было в теории, а теперь это подтвердила практика.
Однако бой для Че не был самоцелью. Каликсто Моралес так характеризует Че-бойца: «Для него бой был всего-навсего частью работы. После того как смолкнут выстрелы, даже в случае победного исхода боя, нужно продолжать работу. Нужно подсчитать потери, составить военную сводку и список трофеев. Только это. Никаких митингов. Никаких торжеств. Лишь иногда, спустя несколько дней, мы собирались вечерами, чтобы потолковать о бое. Даже и эту беседу он использовал для того, чтобы указать на ошибки, отметить, что было сделано плохо, подвергнуть детальному анализу прошедшие события».
Как ни стремился Че стать только бойцом и забросить свои обязанности врачевателя, это ему не удавалось сделать: лечить бойцов все равно ему приходилось. Делал это он основательно, насколько, разумеется, позволяли обстоятельства и условия партизанской жизни.
О талантах Че-«зубодера» в горах Сьерра-Маэстры ходили легенды. Однажды в отряд, в котором он находился, были доставлены зубоврачебные инструменты. Как только бойцы устроили привал, Че с энтузиазмом принялся искать, кому бы удалить зуб, причем операцию эту он собирался делать впервые в жизни. Смельчаки нашлись, хотя и горько жалели потом, что доверились Че.
«Мало того, что у меня не было опыта, — вспоминал потом импровизированный дантист, — не хватало и обезболивающих средств. Так что приходилось налегать на «психологическую анестезию», и я поносил своих пациентов на чем свет стоит, если они неумеренно жаловались, пока я копался у них во рту».
Че лечил не только партизан, но и крестьян: молодых женщин, которых тяжкий труд раньше времени превратил в старух, детей, больных рахитом. Гуахиро болели авитаминозом, желудочными расстройствами, туберкулезом. Никто из них никогда не видел врача в глаза. Но облегчить тяжелую долю этих горцев, обездоленных, больных, живущих во власти предрассудков, могли не столько лекарства и врачебная помощь, сколько коренные социальные изменения, аграрная реформа в частности.
Че был убежден в этом и старался заразить этой убежденностью других повстанцев...
ПАРТИЗАНСКИЕ БУДНИ
Самый лучший вид слова — это дело.
Хосе М а р т и
Нанеся поражение батистовцам при Уверо, повстанцы доказали, что регулярная армия вовсе не непобедима, как громко заверяли сторонники батистовского режима.
И хотя на следующий день после Уверо армейское командование сообщило, что уничтожены или взяты в плен все повстанцы, высадившиеся с «Коринтии», Батиста все же был вынужден приспустить флаги над военным лагерем «Колумбия» в знак траура по погибшим каскитос. Разъяренный диктатор приказал принудительно эвакуировать крестьян со склонов Сьерра-Маэстры, надеясь таким образом лишить повстанцев поддержки местного населения. Но гуахиро сопротивлялись эвакуации, многие из них вступали в отряды повстанцев или оказывали им разнообразную помощь. Обеспечивали провиантом, вели наблюдение за действиями противника, служили проводниками.
Нельзя, однако, сказать, чтобы сближение крестьян с повстанцами проходило гладко. Это был сложный, противоречивый и длительный процесс. Не все крестьяне понимали политические цели и задачи повстанцев. В большинстве гуахиро были неграмотны и суеверны. Иногда было достаточно одного неосторожного слова, жеста, необдуманного поступка, чтобы потерять их доверие.
О духовном мире гуахиро можно судить по рассказу Жоэля Иглесиаса — участника партизанской борьбы. В рассказе описывается жизнь повстанцев в одном из горных селений; «Поначалу, когда мы только обосновались в этом районе, круг наших собеседников был ограничен... Но понемногу вокруг нас собиралось все больше крестьян, которым мы могли доверять. И все это главным образом, благодаря Че, его постоянному общению с людьми, его беседам. Так мы завоевывали симпатии этих людей. Всем было известно, кто мы, однако никто не донес на нас. Так вот, по вечерам мы вели беседы и говорили на разные темы: сколько будет людей у Фиделя, когда мы снова с ним соединимся, что будет после окончания войны... Но одна тема выплывала в наших разговорах чуть ли не каждый вечер: легенда о птице-ведьме, миф очень древний и крайне почитаемый в тех краях.
Рассказывали, что один испанец как-то выстрелил в эту птицу, но не убил ее, а сам чуть не поплатился жизнью: шляпа у него оказалась пробитой в нескольких местах. Был один несчастный, который не верил, что есть такая птица, но однажды ночью она явилась ему, и с тех пор он калека.
Во время одной из таких бесед я заявил, что пусть только эта птица появится — я уложу ее из винтовки наповал. Крестьяне предупредили, что тот, кто так говорит, обязательно встретится с птицей и последствия будут самые печальные.
На следующий день все только и говорили о моей выходке, а некоторые даже отказывались выходить со мной на улицу. Че, когда мы остались наедине, спросил, что я думаю о птице и зачем я пообещал ее пристрелить. Я ему объяснил, что не верю в эту чертовщину.
Несколько дней спустя мы опять вернулись к этой теме, и я воспользовался случаем, чтобы разъяснить гуахиро, что, хотя сам и не верю в птицу, тем не менее уважаю мнение тех, кто верит».
Гуахиро ненавидели Батисту и его карателей, грабивших их жалкие хижины — боио, насиловавших их дочерей, жестоко расправлявшихся с их семьями. И в то же самое время многие гуахиро считали коммунизм чуть ли не сатанинским наваждением. Это им внушали в церковных проповедях и по радио.
Весьма красноречивый эпизод рассказывает крестьянка Инирия Гутьеррес, первая женщина в партизанском отряде Че, вступившая в него в 18-летнем возрасте: «Однажды Че спросил меня о моих религиозных взглядах. Это заставило меня задать ему вопрос, верит ли он сам в бога. «Нет, — ответил он мне, — я не верю, потому что я коммунист». Я онемела. Я была тогда еще очень молодой, не имела политической подготовки, а о коммунистах слыхала только ужасные вещи. Я вскочила с гамака и закричала: «Нет! Вы не можете быть коммунистом, ведь вы такой добрый человек!» Че долго смеялся, а потом стал объяснять мне все то, чего я не понимала».
Антикоммунизмом были заражены не только темные гуахиро, но и некоторые повстанцы. Марсиаль Ороско вспоминает: «Однажды кто-то из бойцов сказал, что война будет продолжаться и после свержения Батисты. Тогда настанет черед воевать против коммунистов. Че. тронул меня ногой, чтобы обратить внимание на эти слова, и сказал тому бойцу: «Знаешь, с коммунистами очень трудно расправиться». — «Почему?» — спросил тот. «Потому, — ответил Че, — что они находятся повсюду, и ты не знаешь, кто они и где они. Их невозможно схватить. Иногда ты говоришь с человеком, а он коммунист, но ты этого не знаешь».
Беседуя с крестьянами и бойцами, Че настойчиво рассеивал отравлявший их сознание антикоммунистический дурман. Весьма показателен в этом отношении его фельетон за подписью «Снайпер», опубликованный в первом номере органа повстанцев «Эль Кубано либре» («Свободный кубинец»). Этот фельетон, вышедший в январе 1958 года, — первая статья Че, которая увидела свет на Кубе. Ниже он приводится полностью:
«К вершинам нашей Сьерра-Маэстры события из дальних стран доходят через радио и газеты, весьма откровенно сообщающие о том, что происходит там, ибо они не могут рассказать о преступлениях, совершаемых ежедневно здесь.
Итак, мы читаем и слышим о волнениях и убийствах, происходящих на Кипре, в Алжире, Ифни и Малайзии. Все эти события имеют общие черты:
а) Власти «нанесли многочисленные потери повстанцам».
б) Пленных нет.
в) Правительство не намерено менять свою политику.
г) Все революционеры, независимо от страны или региона, в котором они действуют, получают тайную «помощь» от коммунистов.
Как весь мир похож на Кубу! Всюду происходит одно и то же. Группу патриотов, вооруженных или нет, восставших или нет, убивают, каратели еще раз одерживают «победу после длительной перестрелки». Всех свидетелей убивают, поэтому нет пленных.
Правительственные силы никогда не терпят потерь, что иногда соответствует действительности, ибо не очень опасно беззащитных людей убивать. Но часто это сплошная ложь. Сьерра-Маэстра — неопровержимое доказательство тому. И наконец, старое обычное обвинение в «коммунизме».
Коммунистами являются все те, кто берется за оружие, ибо они устали от нищеты, в какой бы это стране ни происходило... Демократами называют себя все те, кто убивает простых людей: мужчин, женщин, детей. Как весь мир похож на Кубу!
Но всюду, как и на Кубе, народу принадлежит последнее слово против злой силы и несправедливости, и народ одержит победу».
В батистовских газетах, официальных сообщениях Че всегда именовался не иначе как «аргентинский коммунистический главарь бандитской шайки, оперирующей на Сьерра-Маэстре». Официальная пропаганда Батисты «разоблачала» повстанцев как коммунистов и «агентов Москвы» и утверждала, что, преследуя их, войска Батисты спасают Кубу и Латинскую Америку от коммунизма. Тиран знал «слабинку» своего американского хозяина:
преследование коммунизма всегда приносило огромные дивиденды латиноамериканским «гориллам» в виде подачек с барского стола Вашингтона.
Но антикоммунизм дорого обходится тем, кто его исповедует; они сами гибнут от этой отравы.
* *
*
Степень доверия крестьян Сьерра-Маэстры к повстанцам зависела от поведения повстанцев по отношению к жителям гор. А для того чтобы оно было образцовым, повстанцы должны были навести порядок в своих собственных рядах, освободиться от анархиствующих, деклассированных элементов, которые всегда примыкают к такого рода движениям, в особенности на их начальной стадии.
Дисциплина среди повстанцев в первые месяцы войны существенно хромала. Об этом Че рассказывает в главе своих воспоминаний «Чрезвычайное происшествие».
Че находился в отряде, которым командовал Лало Сардиньяс, преданный и смелый товарищ, бойцы его уважали и любили. В отряде была создана комиссия по соблюдению дисциплины, наделенная полномочиями военного трибунала. Однажды группа бойцов, пытаясь разыграть членов комиссии, вызвала их якобы по срочному делу в отдаленную от стоянки отряда местность. Шутников арестовали, их стал допрашивать Лало. Распалившись, он ударил одного из них пистолетом. Пистолет неожиданно выстрелил, и боец упал мертвым. По указанию Фиделя Лало был арестован.
Начались расследование дела и допрос очевидцев. Мнения разделились. Одни считали, что убийство совершено преднамеренно, другие — случайно. Однако как бы то ни было, но самовольная расправа командира с бойцами абсолютно недопустима.
В отряд приехал Фидель. Допрос свидетелей продолжался до поздней ночи. Многие требовали смертного приговора Лало. Че выступил перед бойцами против этого требования, но его пылкая речь не смогла переубедить противников Сардиньяса.
Уже наступила ночь, а бурная дискуссия среди бойцов все еще продолжалась. Наконец слово взял Фидель. Он говорил горячо и долго, разъясняя бойцам, почему Лало Сардиньясу следует сохранить жизнь. Фидель говорил о слабой дисциплине повстанцев, об ошибках, совершаемых ежедневно, разбирал их причины, а в заключение подчеркнул, что проступок Лало заслуживает сурового наказания, однако он был совершен в защиту дисциплины и об этом не следует забывать. Сильный голос Фиделя, его темпераментная речь, могучая фигура, озаряемая факелами, — все это необычайно сильно подействовало на бойцов, и многие из тех, кто требовал расстрелять Лало, постепенно начали поддерживать Фиделя.
Когда вопрос поставили на голосование, то из 146 бойцов отряда 76 голосовали за понижение Лало в звании, а остальные 70 за расстрел.
Лало Сардиньяс был понижен в должности, на его место командиром отряда Фидель назначил Камило Съенфуэгоса.
Повстанцам приходилось бороться не только за дисциплину в своих рядах, но и с бандами мародеров, которые, прикрываясь именем революции, грабили крестьян, действуя на руку режиму Батисты.
Ликвидировать одну из таких банд было поручено отряду Камило Съенфуэгоса. О том, как этот приказ был осуществлен, Че рассказывает в эпизоде, озаглавленном «Борьба с бандитизмом».
Навести единый и твердый революционный порядок в горах Сьерра-Маэстры было не так легко. Слишком низкий уровень политического сознания населения требовал длительной и кропотливой воспитательной работы. И, кроме того, кругом были батистовцы. Повстанцы все время жили под угрозой вражеского вторжения в горы Сьерра-Маэстры.
В одном из горных районов — Каракасе, действовала банда, разорявшая и опустошавшая крестьянские хозяйства. Главарем ее был некий китаец Чанг (На Кубе проживает около 100 тысяч человек китайского происхождения. Это потомки китайских кули, завезенных на остров во второй половине XIX века для работы на сахарных плантациях. Подавляющее большинство из них ассимилировалось с местным населением.)
Бандиты, прикрываясь революционными фразами, грабили, убивали, насильничали. Имя Чанга наводило ужас на всю округу.
Повстанцам удалось ликвидировать банду Чанга. Бандитов судил революционный трибунал. Чанг был приговорен к расстрелу, другие — к разного рода наказаниям. Трое юношей из банды Чанга впоследствии вступили в ряды повстанцев и стали хорошими и честными бойцами.
«В то трудное время, — отмечает Че, — нужно было твердой рукой пресекать всякое нарушение революционной дисциплины и не позволять развиваться анархии в освобожденных районах».
Другой проблемой, которая постоянно требовала к себе внимания, было дезертирство в рядах повстанцев. Среди дезертиров попадались не только городские жители, которых пугали трудности, лишения и опасности партизанской борьбы, но и местные крестьяне. Че рассказывает о случае, когда за дезертирство был расстрелян один из бойцов его отряда. «Я, — пишет Че, — собрал весь наш отряд на склоне горы, как раз в том месте, где произошла трагедия, и объяснил повстанцам, что все это значило для нас, почему дезертирство будет караться смертной казнью и почему достоин смерти тот, кто предает революцию.
В строгом молчании мы прошли мимо трупа человека, который оставил свой пост; многие бойцы находились под сильным впечатлением первого расстрела, быть может, движимые скорее какими-то личными чувствами к дезертиру и слабостью политических воззрений, чем неверностью революции. Нет необходимости называть имена действующих лиц этой истории... Скажем только, что дезертир был простым, отсталым деревенским парнем из этих краев».
Становление революционной сознательности повстанцев было трудным и сложным делом. В «партизанской школе» на Сьерра-Маэстре все учились: и руководители, и рядовые повстанцы, и крестьяне.
Крестьянский мир, открытый Че на Сьерра-Маэстре, больше всего привлекал его. Крестьяне, по существу, были первыми «униженными и оскорбленными», которых он по-настоящему узнал, с которыми он постоянно общался. Он полюбил, но не идеализировал их. Без их поддержки повстанцы не только не могли победить, но даже и продержаться в горах какое-то время. Однако гуахиро также нуждались в повстанцах, от победы которых зависели их дальнейшая судьба, их надежды на лучшее будущее. Чтобы заручиться доброй волей горцев, повстанцы должны были доказать им, что они не на словах, а на деле их на стоящие друзья. И повстанцы это делали: они защищали гуахиро от преследований карателей, от кровососов-богатеев, лечили и учили крестьян, их детей и жен, закрепили права крестьян на землю, которую те обрабатывали.
Че говорил одному журналисту, посетившему Сьерра-Маэстру в апреле — мае 1958 года:
— О многом из того, что мы делаем, мы раньше даже не мечтали. Можно сказать, что мы становились революционерами в процессе революции. Мы прибыли сюда, чтобы свергнуть тирана, но обнаружили здесь обширную крестьянскую зону, ставшую опорой в нашей борьбе. Эта зона — самая нуждающаяся на Кубе в освобождении. И, не придерживаясь догм и застывших ортодоксальных взглядов, мы оказали ей нашу поддержку, не пустозвонную, как это делали разные псевдореволюционеры, а действенную помощь.
* * *
Интересы борьбы нередко требовали суровых решений, но это была та неизбежная плата за победу, без которой не обходится ни одна подлинная революция. И не только по отношению к людям. Описывая атмосферу повседневной жизни партизан, Че рассказывает:
«Для трудных условий Сьерра-Маэстры это был счастливый день. В долине Агуа-Ревес, одной из самых крутых и извилистых в районе Туркино, мы терпеливо следили за продвижением солдат Санчеса Москеры. Упрямый убийца оставлял позади себя сожженные ранчо, и это вызывало возмущение и грусть.
Но стремление настигнуть нас заставляло противника подняться вверх по одному из двух или трех проходов, туда, где находился Камило. Он мог бы также пройти по проходу Невады, или по проходу Хромого, или, как теперь его называют, проходу Смерти.
Камило спешно вышел к нему навстречу с 12 бойцами, но даже и эту горстку он должен был разделить, расставить в трех различных местах, чтобы задержать отряд больше чем в сто солдат. Моя задача заключалась в том, чтобы напасть с тыла на Санчеса Москеру и окружить его. Окружение — вот к чему мы стремились, поэтому, стиснув зубы, наш отряд шея мимо дымящихся боио, по тылам противника, особенно к нему не приближаясь.
Мы были далеко от него, однако не настолько, чтобы не слышать возгласов карателей. Мы не знали точно, сколько их было. Наша колонна с трудом передвигалась по склонам, в то время как по дну глубокой впадины шел враг.
Все было бы прекрасно, если бы не новый наш спутник — охотничий щенок. Хотя Феликс неоднократно отгонял его в сторону нашей базы — хижины, где остались повара, щенок продолжал следовать за нами. В этом месте Сьерра-Маэстры очень трудно передвигаться по склонам из-за отсутствия тропинок. Мы проходили место, в котором старые мертвые деревья были покрыты свежими зарослями, и каждый шаг нам давался с большим трудом. Бойцы прыгали через стволы и заросли, стараясь не потерять из виду наших «гостей». Маленькая колонна передвигалась, соблюдая тишину. И только иногда звук сломанной ветки врывался в естественный для этих горных мест шум. Внезапно раздался отчаянный, нервный лай щенка. Собачонка застряла в зарослях и звала своих хозяев на помощь. Кто-то помог выбраться щенку, и все вновь пустились в путь. Но когда мы отдыхали у горного ручья, а один из нас следил с высоты за движением вражеских солдат, собака вновь истерически завыла. Она уже не звала к себе, а лаяла со страху, что ее могут покинуть на произвол судьбы.
Помню, что я резко приказал Феликсу: «Заткни этой собаке глотку. Задуши ее. Лай должен прекратиться!» Феликс посмотрел на меня невидящим взглядом. Его и собаку окружили усталые бойцы. Он медленно вытащил из кармана веревку, окрутил ею шею щенка и стал его душить. Сперва щенок весело вертел хвостом, потом движения хвоста стали резкими в такт жалобному хрипу, прорывавшемуся через стиснутую веревкой глотку. Не знаю, сколько времени все это длилось, но нам всем показалось оно нескончаемо долгим. Щенок, рванувшись в последний раз, затих. Так мы его и оставили лежащим на ветках.
Мы вновь пустились в путь. Никто о происшедшем не сказал ни слова. Расстояние между солдатами Санчеса Москеры и нами несколько увеличилось, и некоторое время спустя послышались выстрелы.
Мы быстро спускались со склона в поисках удобного пути, который приблизил бы нас к противнику. Судя по всему, он наткнулся на бойцов Камило. Перестрелка была частой, по недолгой. Все мы находились в состоянии на пряженного ожидания. Стоило немалого труда дойти до хижины, где, по нашим расчетам, произошло столкновение, но там солдат не оказалось. Два разведчика поднялись к проходу Хромого. Некоторое время спустя они вернулись, сообщив, что обнаружили свежую могилу, а в ней каскито (батистовского солдата). Разведчики принесли документы убитого. Итак, произошла стычка, и одного солдата убили. Больше мы ничего не знали.
Обескураженные, мы побрели обратно. Разведав окрестность, обнаружили по обе стороны склона следы проходивших вниз людей. Возвращение длилось долго.
К ночи мы дошли до пустой хижины. Это была ферма Мар-Верде. Там остановились на отдых. Быстро зарезали поросенка, сварили его с юкой (Юка – вид корнеплода). Один из бойцов нашел в хижине гитару. Кто-то запел песню.
Может быть, потому, что песня была сентиментальной, или потому, что стояла ночь и мы все до смерти устали, по произошло вот что. Феликс, евший сидя на земле, вдруг бросил кость. Ее ухватила и стала грызть крутившаяся подле него кроткая хозяйская собачка. Феликс погладил ее по голове. Собака удивленно посмотрела на него, а он на меня. Мы оба почувствовали себя виноватыми. Все умолкли. Незаметно всех нас охватило волнение. На нас смотрел кроткими глазами другой собаки, глазами, в которых можно было прочитать упрек, убитый щенок».
Американские пропагандисты пытались представить Че бесчувственным, жестоким, слепым фанатиком, жаждавшим крови своих противников и безразлично относившимся к гибели своих друзей. Говоря так, они меряют на свой аршин и на аршин своих союзников — будь то батистовская Куба, или любое другое место на земле, не исключая самих Соединенных Штатов, где разбойничают «борцы» с антикоммунизмом. Че был бойцом гуманным и благородным. Он оказывал медицинскую помощь в первую очередь раненым пленным, строго следил, чтобы их не обижали. Пленных, как правило, повстанцы отпускали на свободу.
Че глубоко переживал гибель своих товарищей. Но боец есть боец. Он должен храбро встретить свою собственную смерть и остаться стойким и непоколебимым перед смертью, сразившей его друга и товарища. Ответ на эту смерть — месть противнику в бою. Командир в этом отношении должен всегда служить примером.
Но бывали смерти, которые колебали и его железную волю. «Когда Че сообщили, что Сиро Редондо убит, — вспоминает гуахиро Хавьер Милиан Фонсека, — произошло нечто ужасное. Я не думал, что Че способен плакать, но в тот день он не смог сдержаться, боль превозмогла его. Я видел, как, прислонившись к скале и закрыв лицо руками, он горько рыдал».
* *
*
В начале июня 1957 года Фидель Кастро разделил повстанческие отряды на две колонны. Командование первой колонной имени Хосе Марти Фидель оставил за собой, а командиром второй (или четвертой, как в целях конспирации она именовалась) был назначен Че, который, по общему признанию, уже проявил блестящие военные способности.
Колонна Че состояла из 75 бойцов, разбитых на три взвода, ими командовали уже знакомый нам «нарушитель дисциплины» Лало Сардиньяс, Сиро Редондо (после гибели Редондо имя его будет присвоено колонне) и Рамиро Вальдес. После победы революции Рамиро Вальдес стал министром внутренних дел, а ныне является членом Политбюро ЦК Коммунистической партии Кубы.
Некоторое время спустя, когда командиры повстанцев подписывали письмо Франку Паису, где благодарили его за помощь и поддержку, Фидель Кастро сказал Че: «Подпишись майором». Так капитану Че было присвоено высшее в Повстанческой армии звание. «Доза тщеславия, которая имеется у всех нас, — вспоминал об этом событии Че, — сделала меня в тот день самым счастливым человеком в мире». Селия Санчес, заведовавшая походной канцелярией генштаба повстанцев, по этому поводу подарила Че наручные часы и маленькую пятиконечную звездочку, которую он нацепил на свой черный берет.
Успехи повстанцев в боях с карателями заставили представителей антибатистовской буржуазной оппозиции установить прямой контакт с Фиделем Кастро. В июле Фелипе Пасос и Рауль Чибас, «примадонны» буржуазной политики, как их называл Че, прибыли на Сьерра-Маэстру. Пасос был при президенте Прио Сокаррасе директором Национального государственного банка, а Рауль Чибас — лидером партии «ортодоксов». Фидель подписал с ними манифест об образовании Революционного гражданского фронта. Манифест требовал ухода в отставку Батисты, назначения временного президента (Пасос претендовал на этот пост), проведения всеобщих выборов и осуществления аграрной реформы, которая предусматривала раздел пустующих земель.
Комментируя это соглашение, Че писал впоследствии: «Мы знали, что это программа-минимум, ограничивающая наши усилия, но мы также знали, что нам трудно навязать нашу волю со Сьерра-Маэстры. Вот почему мы должны были в течение длительного времени опираться на многих «друзей», которые стремились использовагь нашу военную силу и большое доверие народа к Фиделю Кастро в целях своих бессовестных интриг и главным образом для обеспечения господства империализма на Кубе, — через компрадорскую буржуазию, тесно связанную с северными владыками».
Между тем полиция и войска Батисты, терпевшие поражение за поражением в горах Сьерра-Маэстры, усиливали террор в городах и селениях страны. 30 июля 1957 года полиция убила на одной из улиц Сантьяго Франка Паиса, погиб от полицейской пули и его брат Хосуэ. Вспыхнувшая в связи с этими преступлениями забастовка протеста, в которой участвовало почти все население города Сантьяго, была жестоко подавлена властями.
5 сентября 1957 года в городе Съенфуэгосе восстали моряки военно-морской базы. Ими руководили оппозиционно настроенные офицеры, пытавшиеся свержением Батисты предотвратить углубление и расширение подлинно народного движения. Но и это восстание закончилось поражением. Преданные диктатору войска подавили восставших, а пленных расстреляли. В Съенфуэгосе во время и после восстания погибло свыше 600 человек — противников тирана.
Беспощадно расправлялись каратели Батисты с коммунистами — членами Народно-социалистической партии, неустанно боровшимися за единство действий всех трудящихся, всех прогрессивных сил в борьбе с тиранией и оказывавшими всемерную поддержку повстанческому движению Фиделя Кастро. «Работа, которую вели члены нашей партии и Союза социалистической молодежи в нелегальных условиях, — говорил в 1959 году генеральный секретарь Народно-социалистической партии Блас Рока, — требовала принципиальности, мужества и стойкости, так как все, кто был арестован, подвергались пыткам, издевательствам, а многие из них были зверски убиты».
Террористические акты, пишет мексиканский публицист Марио Хиль, автор книги о Кубе тех лет, невиданные по своей жестокости пытки, убийства невинных в качестве ответных мер против революционных действий — все это превратило остров в сплошное поле сражения. С одной стороны выступала диктатура, вооруженная мощным современным оружием, которое поставляли Соединенные Штаты, с другой — народ, неорганизованный, но единый в своей ненависти к диктатуре. Не сумев сломить этот народ террором, Батиста прибег к самому подлому из всех средств: он назначил награду за голову Фиделя Кастро. Вся провинция Ориенте была наводнена объявлениями следующего содержания:
«Настоящим объявляется, что каждый человек, сообщивший сведения, которые могут способствовать успеху операции против мятежных групп под командованием Фиделя Кастро, Рауля Кастро, Крессенсио Переса, Гильермо Гонсалеса или других вожаков, будет вознагражден в зависимости от важности сообщенных им сведений; при этом вознаграждение в любом случае составит не менее 5 тысяч песо.
Размер вознаграждения может колебаться от 5 тысяч до 100 тысяч песо; наивысшая сумма в 100 тысяч песо будет заплачена за голову самого Фиделя Кастро.
Примечание: имя сообщившего сведения навсегда останется в тайне».
Но даже за такую сумму найти другого Эутимио Герру Батисте не удалось...
Спасаясь от полицейских зверств, многие противники Батисты уходили в горы, пополняя ряды повстанцев на Сьерра-Маэстре. Возникли также очаги восстания в горах Эскамбрая, Сьерра-дель-Кристаль и в районе Баракоа. Этими группами руководили деятели из Революционного директората, «Движения 26 июля» и коммунисты.
«Сравнивая итоги революционной борьбы в городах и действий партизан, — резюмирует Че результаты боев на Кубе, — становится ясно, что последняя форма народной борьбы с деспотическим режимом является наиболее действенной, характеризуется меньшими жертвами для народа. В то время как потери партизан были незначительны, в городах гибли не только профессиональные революционеры, но и рядовые борцы и гражданское население, что объяснялось большой уязвимостью городских организаций во время репрессий, чинимых диктатурой».
В городах хорошо организованные акты саботажа. писал Че, чередовались с отчаянными, но ненужными террористическими действиями, в результате которых гибли лучшие сыны народа, не принося ощутимой пользы общему делу.
Кубинские буржуазные деятели, все еще надеясь нажить политический капитал на подвигах повстанцев Сьерра-Маэстры, собрались в октябре в Майами и стали делить меж собой шкуру еще не убитого медведя. Они учредили Совет освобождения, провозгласили Фелипе Пасоса временным президентом, сочинили манифест к народу. В этих маневрах принимал участие агент ЦРУ Жюль Дюбуа, который находился в постоянном контакте с майамскими заговорщиками.
Фидель Кастро в публичном заявлении решительно осудил интриги буржуазных «примадонн», пресмыкавшихся перед американцами. «Мы остались в одиночестве, — говорил Фидель Кастро по этому поводу уже после победы революции, — но это был действительно тот случай, когда стоило тысячу раз оказаться одному, чем быть в плохой компании». Цель этих политиканов была очевидной: вырвать из рук повстанцев победу, реставрировать после падения Батисты «демократический порядок», усмирить трудящихся и снова начать крутить шарманку антикоммунизма в угоду американским боссам. Но Фидель отверг «майамский пакт», и этим коварным планам не суждено было осуществиться.
Че горячо одобрил позицию Фиделя. В письме к нему Че писал: «Еще раз поздравляю тебя с твоим заявлением. Я тебе говорил, что твоей заслугой всегда будет то, что ты доказал возможность вооруженной борьбы, пользующейся поддержкой народа. Теперь ты вступаешь на еще более замечательный путь, который приведет к власти в результате вооруженной борьбы масс».
* *
*
К концу 1957 года военное положение повстанцев упрочилось. Теперь они господствовали на Сьерра-Маэстре. Наступило непродолжительное и своеобразное перемирие: войска Батисты не поднимались в горы, а повстанцы копили силы и не спускались в долины.
«Мирная» жизнь повстанцев, рассказывает Че в «Эпизодах», была очень тяжелой. Бойцам не хватало продуктов, одежды, медикаментов. Туго у них было с оружием и боеприпасами, для развертывания политической работы ощущалась нужда в собственной газете, радиостанции.
Вначале небольшие партизанские отряды добывали продукты кто где мог, но по мере роста их сил возникала необходимость наладить регулярное централизованное снабжение продовольствием. Местные крестьяне продавали повстанцам фасоль, кукурузу, рис. Через тех же гуахиро повстанцы покупали в селениях другие продукты. Что касается медикаментов, то их партизанам доставляли главным образом городские подпольщики, но далеко не в том количестве и не всегда те, что были нужны.
В промежутках между боями и стычками с противником Че энергично укреплял партизанский «тыл», организуя санитарные пункты, полевые госпитали, оружейные мастерские. Мастерские, в которых кустарным способом, но все-таки изготовлялись обувь, вещевые мешки, патронташи, обмундирование. Первую шапку военного образца, сшитую в такой мастерской, Че торжественно преподнес Фиделю Кастро.
Приложил руку Че и к созданию миниатюрной табачной фабрики, производившей сигареты, хоть и невысокого качества, но за отсутствием других и эти бойцы курили с удовольствием. Мясо партизаны отбирали у предателей и крупных скотопромышленников, часть конфискованного безвозмездно передавалась местным жителям.
По инициативе Че и под его редакцией стала выходить в горах газета «Эль Кубано либре», первые номера которой были написаны от руки, а потом печатались на гектографе. Газету под таким названием в конце XIX века издавали кубинские патриоты, сражавшиеся за независимость. Сообщая Фиделю Кастро о выходе в свет первого номера, Че писал главнокомандующему: «Посылаю тебе газету и напечатанные программы. Надеюсь, их низкое техническое качество вызовет у тебя шок, и тогда ты что-нибудь напишешь за своей подписью. Передовая статья второго номера будет посвящена пожарам на плантациях сахарного тростника. В этом номере выступает Нода с материалом об аграрной реформе, Киала со статьей «Реакция перед лицом преступления», врач с материалом «Какова жизнь кубинского крестьянина», Рамиро с сообщением о последних новостях и я — с разъяснением названия газеты, с передовицей и статьей «Ни одной пули — мимо!».
Повстанцы смогли обзавестись и маленьким радиопередатчиком. Качество передач постепенно улучшалось, а к концу 1958 года, когда установка была переведена в первую колонну, эта радиостанция стала одной из самых популярных на Кубе.
К концу первого года борьбы была налажена тесная связь с жителями окрестных городов и селений. По тайным тропам жители пробирались в горы и приносили новости.
Местные гуахиро немедленно сообщали повстанцам не только о появлении каскитос, но и о всяком новом человеке в горах, благодаря чему были обезврежены многие вражеские лазутчики.
«Что же касается политической обстановки, — писал Че в «Эпизодах», — то она в этот период была очень сложной и противоречивой. Батистовская диктатура в своих действиях опиралась на продажный конгресс. В ее руках были мощные средства пропаганды, денно и нощно призывавшие народ к национальному единству и согласию...
В стране развелось множество групп и группировок, между которыми шла глухая ожесточенная борьба. Подавляющее большинство этих группировок тайно мечтало о захвате власти. В них кишмя кишели агенты Батисты, которые доносили об их деятельности.
Несмотря на гангстерский характер, отличавший действия этих групп, в них были и хорошие люди, имена которых до сих пор с уважением произносятся народом. Революционный директорат, хотя и взял в марте курс на повстанческую борьбу, вскоре отделился от нас, провозгласив свои лозунги. Народно-социалистическая партия Кубы поддерживала нас в некоторых конкретных мероприятиях. Но взаимное недоверие препятствовало нашему объединению.
В самом нашем движении существовали две ярко выраженные точки зрения на методы борьбы. Одна из них, защищаемая партизанами со Сьерра-Маэстры, сводилась к необходимости дальнейшего развертывания партизанского движения, распространению его в другие районы и ликвидации аппарата тирании путем упорной вооруженной борьбы. Революционеры из равнинных районов страны придерживались другой позиции, предлагая начать во всех городах организованные выступления трудящихся, которые со временем выльются во всеобщую забастовку, в результате чего будет свергнут ненавистный режим Батисты.
Эта позиция казалась на первый взгляд даже более революционной, чем наша. Но на самом деле то, что эти товарищи предлагали в качестве всеобщей забастовки, далеко не соответствовало требованиям момента. Политический уровень защитников этой концепции был довольно невысок...
Обе эти точки зрения пользовались примерно одинаковой поддержкой со стороны членов национального руководства «Движения 26 июля», состав которого в ходе борьбы неоднократно менялся...»
Здесь уместно привести следующее высказывание Фиделя Кастро из его выступления в Сагуа-ла-Гранде 9 апреля 1968 года: «Элементарная справедливость требует отметить: характер нашей борьбы и то обстоятельство, что она началась на Сьерра-Маэстре и что в конечном счете решающие бои вели партизанские силы, привели к тому, что в течение длительного периода почти все внимание, все признание, почти все восхищение концентрировалось на партизанском движении в горах. Следует отметить, ибо разумно и полезно быть справедливым, что это обстоятельство в известной степени привело к затушевыванию роли участников подпольного движения в революции; роли и героизма тысяч молодых людей, отдавших жизнь и боровшихся в исключительно тяжелых условиях. Необходимо указать также и на тот факт, что в истории нашего революционного движения, как и во всех подобных процессах, главным же образом в новых явлениях истории, не было вначале большой ясности о роли партизанского движения и роли подпольной борьбы. Несомненно, что даже многие революционеры считали партизанское движение символом, который поддерживал бы пламя революции и народные надежды и ослаблял бы тиранию, но в конечном счете не оно, а всеобщее восстание привело бы к свержению диктатуры. Хотелось бы, однако, подчеркнуть, что при наличии в революционном движении разных критериев и точек зрения — явление, по нашему мнению, естественное и логичное — никто не мог претендовать на обладание истиной. Лично мы ориентировались на победу партизанского движения, но если бы произошло так, что до того, как партизанское движение развилось в достаточной степени, чтобы нанести поражение армии, возникло бы сильное массовое движение и народное восстание победило в одном из городов, мы были готовы, если бы это произошло, немедленно оказать такому движению поддержку и принять в нем участие. Я хочу сказать, что в революционном процессе могли иметь место разные альтернативы и что просто следовало быть готовыми использовать любую из них».
Необходимо напомнить, что рядовые партизаны в горах и на равнине, героически сражавшиеся с диктатурой Батисты, придерживались в общем правильных взглядов на цели и задачи революции и все больше проникались боевым революционным духом. Уже после победы они активно боролись за создание единой революционной партии под непосредственным руководством Фиделя. Группа «Движения 26 июля» объединила свои усилия со студенческими организациями и Народно-социалистической партией Кубы. Так был создан единый фронт борьбы.
Падение режима Батисты затягивалось главным образом из-за того, что Соединенные Штаты продолжали оказывать ему финансовую, политическую и военную помощь. Несмотря на растущую политическую изоляцию тирании, правящие круги США продолжали делать ставку на своего клеврета. Хотя в марте 1958 года правительство США заявило об эмбарго на доставку оружия Батисте, оно продолжало его вооружать, снабжая напалмовыми бомбами, ракетами и прочим военным снаряжением. Батистовские самолеты, бомбившие повстанцев, заправлялись и вооружались на военной базе американцев в Гуантанамо вплоть до конца 1958 года. Правительство Соединенных Штатов отказалось отозвать свою военную миссию с Кубы, которая руководила за спиной Батисты военными действиями карателей, несмотря на то, что соответствующее соглашение обязывало США отозвать военных советников в случае «гражданской войны на Кубе». Столь же преступную роль играли и шпионские службы Вашингтона, в подчинении которых находился репрессивный аппарат диктатора.
Американцы надеялись если и не сохранить «своего человека» в Гаване у власти, то, во всяком случае, заменить его столь же услужливой марионеткой. Согласно провозглашенной Батистой конституции (статуту) новые президентские выборы должны были состояться в конце 1958 года. На этот пост Батиста выдвинул своего премьера Риву Агуэро. Никто не сомневался, что на «выборах» этот кандидат одержит «победу».
Фидель Кастро и его единомышленники должны были проявить особую гибкость и политический такт, чтобы не дать повода для прямого вооруженного вмешательства Соединенных Штатов в дела Кубы под предлогом предотвращения победы коммунизма и не допустить замены Батисты другой марионеткой при одновременном сохранении тиранического режима в стране. Фиделю Кастро это удалось, ибо он, как отмечал Че, показал себя блестящим политиком, который раскрывал свои подлинные планы только в пределах определенных границ, введя своей кажущейся умеренностью в заблуждение стратегов Вашингтона. Ведь о социализме, а тем более о коммунизме на Сьерра-Маэстре никто не говорил. В то же время радикальные реформы, предлагавшиеся повстанцами, такие, как ликвидация латифундий и национализация транспорта, электрокомпаний и других предприятий общественного значения, особого страха у американцев не вызывали. Их столько раз обещали и не выполняли буржуазные политики, в том числе сам Батиста.
Американские специалисты по Кубе были уверены, что если случится неизбежное и победит Фидель Кастро, то с ним тоже можно будет «договориться», как договаривались до него с реформистами буржуазного толка. Вашингтонские стратеги подсчитали, что только в XX веке в Латинской Америке произошло не менее 80 «революций», но от них влияние капитала США не только не уменьшилось в этом регионе, а, наоборот, увеличилось. Им казалось, что только самоубийца мог всерьез надеяться изгнать капитал янки из какой-либо латиноамериканской республики, тем более с Кубы, находившейся под боком, вернее — под пятой своего северного «покровителя». Ну что ж, если Фидель пожелает стать таким самоубийцей, то тем хуже для него. Так или приблизительно так рассуждали в Вашингтоне.
* *
*
В начале марта 1958 года по приказу Фиделя колонна, которой командовал Рауль, спустилась со Сьерра-Маэстры и, захватив грузовики, чудом проскочила через район, кишевший солдатней Батисты, к отрогам Сьерра-дель-Кристаль на северо-западе провинции Ориенте, где открыла второй фронт имени Франка Паиса. Одновременно другая колонна под командованием Альмейды перебазировалась в восточную часть провинции Ориенте, где также начала успешные военные действия.
12 марта 1958 года был опубликован манифест «Движения 26 июля» к народу, подписанный Фиделем Кастро. Манифест призывал к всеобщей войне против диктатуры, запрещал с 1 апреля платить налоги правительству Батисты и призывал войска противника восстать и примкнуть к повстанцам. Манифест обращался к населению с призывом принять участие в общенациональной забастовке против диктатуры.
Забастовка была назначена на 9 апреля, однако она не удалась. Об этом и о последующих событиях Че пишет в «Эпизодах»:
«Наступило 9 апреля, и вся наша борьба оказалась напрасной. Национальное руководство «Движения 26 июля», совершенно игнорируя принципы массовой борьбы, пыталось начать забастовку неожиданно, стрельбой, без предварительного оповещения, что повлекло за собой отказ рабочих от забастовки, гибель многих замечательных людей. День 9 апреля стал громким провалом, никоим образом не пошатнув устоев режима.
Более того, подавив забастовку, правительство смогло высвободить часть войск, постепенно направляя их в провинцию Ориенте для ликвидации повстанцев в горах Сьерра-Маэстры. Нам приходилось строить оборону, уходя все дальше в горы, а правительство продолжало наращивать свои силы, сконцентрировав их у наших позиций. Наконец число батистовских солдат достигло 10 тысяч, и тогда 25 мая правительство начало наступление в районе поселка Лас-Марседес, где были наши передовые позиции. Наши ребята мужественно сражались в течение двух дней, причем соотношение сил было 1:10 или 1:15. Кроме того, армия использовала минометы, танки, авиацию. Наша небольшая группа вынуждена была оставить поселок.
Между тем противник развивал наступление. За два с половиной месяца упорных боев противник потерял убитыми, ранеными и дезертировавшими более тысячи человек. Батистовская армия сломала себе хребет в этом заключительном наступлении на Сьерра-Маэстру, но все еще не была побеждена...
Войска Батисты не смогли не только покорить Сьерра-Маэстру, но и расправиться с действовавшим в долине вторым фронтом, которым командовал Рауль Кастро. Во второй половине 1958 года повстанцы второго фронта контролировали территорию в 12 тысяч квадратных километров на северо-востоке провинции Ориенте. На этой территории создавался новый революционный порядок, действовали 200 школ, 300 подготовительных классов для дошкольников, взимались налоги, имелись своя радиостанция и телефонная сеть, семь взлетно-посадочных площадок, 12 госпиталей, революционные суды, выходила газета, осуществлялась аграрная реформа...»
Бессилие армии справиться с повстанцами предвещало неизбежный крах диктатуры. Некоторые из приближенных тирана стали подумывать, как бы избавиться от Батисты, сохранив свои посты и положение. Генерал Кантильо, командовавший войсками в провинции Ориенте, предложил Фиделю Кастро отстранить Батисту от власти, заменив его новым диктатором, на роль которого предложил самого себя. Фидель Кастро в присутствии Че принял посланца Кантильо, которому заявил, что может согласиться только с полной передачей власти повстанцам. Он потребовал от Кантильо арестовать Батисту и других его сатрапов для предания их суду. От диктаторского режима можно было избавиться не путем верхушечного переворота, а только разгромив войска тирании.
В августе не только военное, но и политическое положение повстанцев вновь заметно укрепилось. Народно-социалистическая партия установила связь с их командованием. В Сьерра-Маэстру прибыли член Политбюро Народно-социалистической партии Карлос Рафаэль Родригес и другие коммунисты, за плечами которых были годы борьбы с диктатурой и империализмом. Фидель и Че приветствовали сотрудничество с коммунистами, считая, что оно укрепит фронт антибатистовских сил и придаст ему еще большую антиимпериалистическую направленность, хотя среди сторонников «Движения 26 июля» было немало и таких, которые все еще с недоверием относились к коммунистам (Об отношении коммунистов к «Движению 26 июля», в частности к повстанцам Фиделя Кастро, написано врагами кубинской революции большое количество небылиц и провокационных измышлений. Батиста, например, утверждал, что Фидель Кастро был «тайным коммунистом», другие, спекулируя на том обстоятельстве, что в начале партизанского движения коммунисты отдавали предпочтение борьбе масс против диктатуры Батисты, говорили о якобы враждебном отношении коммунистов к повстанцам. В действительности же обе эти силы уже в тот период боролись за одни идеалы, за одну программу, но разными средствами, дополнявшими друг друга.
В процессе развития революционной борьбы против Батисты различия в точках зрения между этими двумя силами были преодолены и налажено тесное сотрудничество между ними, которое привело в конечном итоге к образованию единой марксистско-ленинской партии.).
Час победы над тиранией Батисты приближался...
ЧЕРЕЗ САНТА-КЛАРУ В ГАВАНУ
Из приказа Верховного главнокомандующего Фиделя Кастро:
На майора Эрнесто Гевару возлагается задача — провести повстанческую колонну из Сьерра-Маэстры в провинцию Лас-Вильяс и действовать на указанной территории в соответствии со стратегическим планом Повстанческой армии.
С ь е р р а-М а э с т р а, 21 августа 1958 года, 21 час
В середине августа 1958 года главнокомандующий Повстанческой армии Фидель Кастро разрабатывает генеральный план наступления, которое должно было привести к крушению батистовской тирании. План смелый, дерзкий, но стратегически верный и политически обоснованный. Правда, в распоряжении Батисты все еще имеется 20-тысячная армия, вооруженная различным оружием, включая танки и самолеты, которые все еще поставляют ему Соединенные Штаты. У тирана — с полдюжины разведок и контрразведок, тысячи полицейских и осведомителей, специальные карательные отряды. За спинами палачей маячат фигуры «рыцарей плаща и кинжала» — советников из ЦРУ и ФБР. У Батисты — сотни миллионов долларов. А у повстанцев всего лишь несколько сот плохо вооруженных бойцов. И они надеются одержать победу. Не химера ли это? Нет, на этот раз рас чет правилен, революционная бухгалтерия сработала верно.
Да, у Батисты, несомненно, перевес в силе. Но оружие без людей, которые готовы им пользоваться, — железный лом, каскитос уже не те, кем были два года тому назад. Теперь они знают, что борьба с повстанцами — это не охота на куропаток, что в этой борьбе они рискуют потерять голову. Солдаты Батисты проявляют все меньше желания сражаться и умирать за него. В офицерских кругах тоже растет недовольство диктатором. Ответственность за свои неудачи в борьбе с повстанцами офицеры сваливают на Батисту. Его обвиняют в трусости, ведь он ни разу не побывал во фронтовой зоне, даже не решился посетить Сантьяго. Кубинское общество устало от террора и беззакония, от казнокрадства и произвола властей. Уже никто не верит в способность тирана удержать власть. Против него ополчились даже церковники, даже плантаторы и сахарозаводчики, которые платят налоги Фиделю Кастро, опасаясь «красного петуха» со стороны повстанцев. Бывшие союзники диктатора не испытывают желания идти вместе с ним на дно. Даже в правящих кругах Соединенных Штатов раздается все больше голосов, требующих отказаться от услуг «нашего человека в Гаване». И действительно, кому нужен этот бывший сержант, если он не в состоянии обеспечить «мир и спокойствие» на Острове сокровищ, каким была и остается Куба для американских пиратов — монополистов. Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти, а если заартачится, то может получить и пинок от своих хозяев...
Силы же повстанцев растут. Не столько их число, сколько симпатии к ним всех слоев населения, в первую очередь крестьян и рабочих. Теперь крестьяне повсеместно оказывают повстанцам поддержку, большинство бойцов в их рядах — гуахиро. Крестьяне убеждены, что в лице повстанцев они впервые в истории Кубы обрели своих подлинных защитников и искренних друзей. Оказывают поддержку повстанцам и рабочие, студенчество, интеллигенция, различные буржуазные крути. Правда, последние делают это не без задней мысли. На поклон к Фиделю Кастро, в его неприступную ставку в горах Сьерра-Маэстры устремляются даже церковники. Его осаждают журналисты, местные и зарубежные. Среди них — замаскированные под журналистов агенты ЦРУ. Их задача — выяснить степень радикализма Фиделя, прощупать его настроения, разузнать, сможет ли Вашингтон с ним поладить, если случится худшее и он все-таки придет к власти. Но даже присутствие в горах агентов ЦРУ свидетельствует о растущей популярности и авторитете этого партизанского вождя, Робин Гуда XX века, овеянного легендой борца за справедливость и свободу.
В чем же конкретно заключается новый стратегический план Фиделя Кастро? Он в какой-то мере напоминал действия кубинских патриотов — мамби, боровшихся против испанских колонизаторов. Согласно плану колонна под командованием самого Фиделя и колонна Рауля должны были окружить Сантьяго и взять этот город. Вторая колонна под командованием Камило Съенфуэгоса должна была перебазироваться в западную часть острова — провинцию Пинар-дель-Рио и открыть там военные действия. Наконец, колонне Че, которой присваивались № 8 и имя героического капитана Сиро Редондо, поручалось прорваться в провинцию Лас-Вильяс, расположенную в центре острова. Захватить ее, взять столипу — город Санта-Клара, а оттуда двинуться на Гавану. Одновременно к столице должен был подойти с запада Камило Съенфуэгос. Наиболее сложной была задача, порученная Че. Не только потому, что в провинции Лас-Вильяс были сосредоточены крупные силы противника, но и потому, что в этом районе действовали к тому времени вооруженные группировки других антибатистовских организаций, соперничавшие между собой и считавшие этот район зоной своего влияния. Че должен был сплотить эти разрозненные группировки, добиться координации их действий, а также, преодолев их антикоммунистические предрассудки, обеспечить сотрудничество с Народно-социалистической партией, которая располагала в этом районе вооруженным отрядом.