Л. Лаврецкий, "Эрнесто Че Гевара"

 

 Части 1, 2, 3, 4, 5

ПУТЬ К „ГРАНМЕ"

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Вопрос: Ваша национальность, ваше происхождение?
Ответ: Вы знаете, и это всем известно, - я родился в Аргентине.
(Из интервью, взятого у Эрнесто Че Гевары корреспондентом мексиканского журнала "Сьемпре", сентябрь 1959 г.)
 
      В один из февральских вечеров 1969 года мы сидим в просторной гостиной Альберто Гранадоса, в гаванском пригороде Мирамар. За столом - дон Эрнесто Гевара Линч, Альберто и я. Время от времени к нам присоединяется жена Альберто - Хулия, венесуэлка. Вспоминаем детские и юношеские годы Че.
      За окнами хлещет тропический ливень. Потоки воды обрушиваются на виллу. Сквозь жалюзи сверкают молнии. Гремит гром. Впечатление такое, что где-то рядом грохочут пушки. Невольно думаешь: хорошо в такое ненастье находиться под крышей, а каково человеку, если ливень застигнет его в горах или в манигуа, как кубинцы называют покрытое колючим кустарником поле.
      Ученые называют тропики печальными, но они и грозные. Жить в тропиках трудно и часто опасно. Чтобы добыть себе на пропитание, здесь тоже нужны мужество, упорство, железная воля, находчивость и, конечно, удача.
      Отцу Че под семьдесят. Он среднего роста, подтянут. За стеклами в черепаховой оправе поблескивают лукавые глаза. Говорит с характерным для жителей Ла-Платы акцентом, по которому сразу можно определить аргентинца. И, как все аргентинцы и уругвайцы, часто употребляет междометие "че". Знатоки утверждают, что свое "че" аргентинцы заимствовали у индейцев гуарани - на их языке оно означает "мое". Но в устах жителей пампасов "че" выражает в зависимости от интонации и контекста целую гамму "страстей человеческих" - и удивление, и восторг, и печаль, и нежность, и одобрение, и протест.
      За пристрастие к этому междометию сына дона Эрнесто - Эрнесто Гевару кубинские повстанцы прозвали Че. Со временем это прозвище стало его боевым псевдонимом, срослось с его именем и фамилией. Он стал известен как Эрнесто Че Гевара и на Кубе, и во всем мире.
      После свержения Батисты Гевара, став директором Национального банка Кубы, на банкнотах нового выпуска поставил подпись "Че", чем вызвал возмущение контрреволюционеров.
      Когда его однажды спросили, уже после победы кубинской революции, как он относится к своему новому имени, он ответил: "Для меня "Че" означает самое важное, самое дорогое в моей жизни. Иначе и быть не могло. Ведь мои имя и фамилия - нечто маленькое, частное, незначительное".
      - Чтобы уяснить себе, каким образом мой сын стал майором Че, одним из вождей кубинской революции, и что привело его в боливийские горы, - говорит мне дон Эрнесто, - следует приоткрыть завесу прошлого а познакомиться с предками нашей семьи. Скажу сразу: в жилах моего сына текла кровь ирландских мятежников, испанских завоевателей, аргентинских патриотов. По-видимому, Че передались по наследству некоторые черты наших беспокойных предков. У него в характере было что-то, что влекло его к дальним странствиям, к опасным приключениям, к новым идеям.
      Я и сам в молодости был большим непоседой. Сперва у меня была плантация иерба-матэ ( Иерба-матэ - парагвайский чай. )  в далекой аргентинской провинции Мисионес, что на границы с Парагваем. Потом я строил дома в Кордове, Буэнос-Айресе и других городах моей страны. Учреждал строительные компании, часто прогорал. Так и не сколотил себе никакого состояния. Наживаться за счет других не умел, поэтому другие наживались за мой счет. Но я об этом не жалею. Ведь главное в жизни не деньги, а чистая совесть. Хотя мои финансовые дела никогда не были блестящими, все дети -а их у меня пятеро - получили высшее образование, что называется, вышли в люди. Но больше всего, конечно, я горжусь Эрнестом. Он был настоящим мужчиной, настоящим борцом.
      Мы пьем горячий кофе, настоящий "тинто" (крепкий), который по венесуэльскому рецепту приготовила Хулия.
      - К сожалению, я не могу угостить вас "матэ", - говорит Альберто, - из-за проклятой блокады его не так-то легко получить из Аргентины. Но и "тинто" неплохой напиток в ненастную ночь, тем более если на столе, кроме "экстра-секо", еще и бутылка русской водки.
      Хулия осуждающе смотрит на нас: у ее мужа больная печень, в врачи запретили ему прикасаться к спиртному.
      - Я, грешным делом, люблю пригубить рюмочку, - оправдывается Альберто, - а вот Че не был любителем спиртного. Он рано пристрастился к ароматическим противоастматичесним сигаретам, на Кубе же полюбил сигары - "табако". Ои утверждал, что они спасали его от приступов астмы. Он действительно знал толк в хороших "табако" и курил почти непрерывно.
       - Итак, молодой человек, - продолжает свой рассказ дон Эрнесто, - как я уже сказал, нам необходимо углубиться в историю. Вам, как историку, это будет тем более полезно. Когда был свергнут Батиста и Че стал знаменитостью, газеты пошли писать о нем всякие небылицы. Некоторые журналисты даже высказывали сомнение, что он аргентинец. Нашлись и такие, которые утверждали, что он русский, выдающий себя. за аргентинца. Но мы аргентинцы, и притом коренные, а таких в нашей стране, населенной главным образом выходцами из Европы, не так уж много. По моей линии Че аргентинец двенадцатого поколения, по линии матери - восьмого. Более древний аргентинский род, чем наш, пожалуй, трудно и сыскать в моей стране. Начну с наших предков. По испанскому обычаю мы носим две фамилии. По отцу я Гевара, по матери - Линч. Предки моего отца, испанцы, поселились в Аргентине еще в колониальное время  (  Сам Че не придавал никакого значения своей родословной, и если упоминал о ней, то только в шутку. В 1964 году на письмо одной сеньоры на Касабланки, некой Марии Росарио Гевары, спрашивавшей, откуда родом его предки, Че ответил: "Товарищ! Откровенно говоря, точно не знаю, из какой части Испании пришли мои предки. Они давным-давно покинули те места "в чей мать родила". И я не хожу сейчас в таком виде лишь потому, что это не особенно удобно. Не думаю, что мы с Вами близкие родственники, но если Вы способны трепетать от негодовании каждый раз, когда совершается несправедливость в этом мире, мы с Вами - товарищи, а это гораздо важнее".). Они обосновались, в пограничной с Чили провинции Мендосе и занялись здесь земледелием. Мендоса, как вам, конечно, известно, в начале прошлого века служила базой для армии нашего освободителя - генерала Хосе де Сан-Мартина. Под его началом и было свергнуто испанское господство в Аргентине. Из Мендосы армия Сан-Мартина перешла в Чили и оттуда тоже изгнала испанцев, затем освободила Лиму, столицу вице-королевства Перу. Тем временем в Аргентине началась гражданская война. Сан-Мартин был вынужден подать в отставку. Колумбийские войска под командованием Симона Боливара и маршала Сукре завершили освобождение Перу.
       Гражданская междоусобица в Аргентине окончилась в 1829 году - власть в Буэнос-Айресе захватил генерал Хуан Мануэль Росас. Это был ставленник буэнос-айресовских скотоводов-богачей. Он беспощадно уничтожал своих противников, истреблял целые семьи, присваивал их имущество. Находился он у власти долгие 23 года.
      В 1840 году, спасаясь ог преследований Росаса, из Мендосы в Вальпараисо бежали мой дед по отцу Хуан Антонио и его брат Хосе Габриэль Гевара. Росас конфисковал их земли. Вместе с ними бежал в Чили и их сосед лейтенант Франсиско Линч. Его отец полковник Линч-и-Арандия был убит по приказу тирана. Земли Линчей также достались Росасу.
      Основателем аргентинской ветви Линчей был ирландец Патрик, или, как мы его называем, Патрисио, участник освободительной борьбы против английского господства. Патрисио немало насолил англичанам. Они за ним охотились, он бежал в Испанию, а оттуда - в Аргентину, или, как ее тогда называли, губернаторство Ла-Платы. Здесь он женился на богатой креолке, наследнице большого скотоводческого имения в Мендосе. Это было во второй половине восемнадцатого века, еще в период владычества испанцев.
      Запомните, молодой человек, Франсиско Линч - мой дед по материнской линии. А теперь послушайте, как будут развиваться события дальше. Франсиско Линч в поисках работы объехал все Чили, побывал у Магелланова пролива, на самом краю нашего континента. Затем его потянуло в соседнее Перу, и там он заболел холерой. Из Перу направился в Эквадор - там схватил оспу. Из Эквадора вернулся в Вальпараисо, где встретился вновь с братьями Гевара.
      В то время в Вальпараисо проживало много аргентинских изгнанников - противников Росаса. В их числе - писатели Доминго Сармьенто и Бартоломе Митре, ставшие потом президентами Аргентины, Хуан Баутиста Альберди, один из выдающихся демократов нашей страды, сторонник и пропагандист французских утопистов. Они разоблачали преступления Росаса в местной печати, планировали против него заговоры. Но тогда Росас еще крепко сидел в своем президентском кресле, и попытки свергнуть его заканчивались гибелью смельчаков.
      И вот однажды, это было в начале 1848 года, когда Линч и братья Гевара вместе с Сармьенто сидели в вальпараисском кафе и обсуждали последние аргентинские новости, прибегает их соотечественник, Хосе Карреас, и сообщает сенсационную новость: в Калифорнии открыты баснословные золотые россыпи! Карреас предлагает немедленно ехать туда. Обладание "презренным металлом " позволит вооружить патриотов и свергнуть Росаса.
      Предложение Карреаса было по-разному воспринято завсегдатаями кафе. "Не успеете добраться до Калифорнии, - сказал Сармьенто, - как золотые жилы иссякнут, и вам придется не солоно хлебавши возвращаться в Вальпараисо".
      Но молодость доверчива и безрассудна, что ей советы умудренных опытом старших! Франсиско Линч и братья Гевара заболевают "золотой лихорадкой" и готовы без промедления отбыть в Калифорнию.
      Не прошло и нескольких недель, как будущие миллионеры плыли на двухмачтовой бригантине по направлению к Сан-Франциско, куда они благополучно и прибыли зимой 1848 года. .Кстати, туда же направились тогда и многие чилийцы. О том, что им довелось пережить на чужбине, поведал миру Пабло Неруда в своей драматической кантате "Жизнь и гибель Хоакина Мурьеты".
      В Сан-Франциско творилось нечто неописуемое. Город был забит золотоискателями всех стран, рас и народов. Прошло некоторое время, прежде чем наши мореплаватели смогли продать свою бригантину и направиться в обетованную долину Сакраменто, где, как они были уверены, их ждали несметные сокровища. Но в Сакраменто отбыли не все. Линч застрял в Сан-Франциско. Здесь он познакомился с молодой чилийкой Элоисой Ортис, вдовой английского моряка Эндрича, влюбился и женился на ней. Оставить молодую жену в Сан-Франциско, а самому податься на прииск? Или, может быть, взять ее вместе с собою? И то и другое казалось равно рискованным. Линч был настоящим кабальеро, он решился остаться в Сан-Франциско и попытать счастья здесь. Удача сопутствовала ему и дальше. Линч открыл в Сан-Франциско бар - салун "Пласерес де Калифорния" - "Прелести Калифорнии". Этот салун и стал для него золотоносной жилой. Линч разбогател...
      От брака Линча с Элоисой Ортис родилась в Калифорнии дочь Анна. Запомните, молодой человек, Анна Линч Ортис - моя мать, бабушка Че.
      -А что же случилось с братьями Гевара?
      - О, это была истинная одиссея! Хуану Антонио и Хосе Габриэлю Гевара не повезло. Видать, у нас на роду написано: не быть нам миллионерами. Доставшийся им участок в долине Сакраменто оказался "пустым". За год они прорыли его вдоль и поперек, размыли тонны руды, и все понапрасну: золота там оказалось не больше, чем на дне этого бокала! Но, как говорится, нет худа без добра. Золотоискатели наши вернулись в Сан-Франциско злые, измотанные до предела. Тут и пригрел их Линч - дал работу в салуне "Прелести Калифорнии". Там они познакомились с местным аристократом доном Гильермо де Кастро, женатым на внучке испанского гранда Перальты, бывшего вице-короля Новой Испании, нынешней Мексики, от которой янки отторгнули Калифорнию. Гильермо де Кастро владел многочисленными поместьями, ему принадлежал даже Великий каньон в Колорадо.
      Не думайте, молодой человек, что я плету вам всякую чушь, что все это не относится к интересующему вас вопросу. Напротив. Сейчас вы убедитесь, что Гильермо де Кастро и его сеньора, внучка вице-короля Перальты имеют самое прямое касательство к вашему покорному слуге, а значит, и к Че. Братья Гевара пришлись по душе дону Гильермо, н он назначил их управляющими своего скотоводческого ранчо "Саи-Лоренсо", что вблизи нынешнего города Сан-Диего. Н не ошибся, ибо мои деды скотоводческое дело отлично знали. Не прогадали и братья Гевара, приняв предложение дона Гильермо, особенно же выиграл мой дед Хуан Антонио, ибо именно там, на ранчо "Сан-Лоренсо", и ждало его настоящее счастье. Здесь он познакомился с единственной дочерью дона Гильермо - Консепсион. Молодые люди полюбили друг друга. А где любовь, там в свадьба. По крайней мере, так было в те добрые, старые времена. Дон Гильермо радовался, что выдал свою дочь за аргентинца, человека испанских кровей. А деда моего женитьба сделала наследником всего имущества Гильермо де Кастро, в том числе и Великого каньона. Сразу скажу: все эти земли, как и Великий каньон, были потом обманным путем присвоены американскими властями. Наша семья долго судилась с ними. Дело дошло до Верховного федерального суда, но суд встал на сторону властей, а нам досталась только уплата судебных издержек, что составило по тем временам совершенно баснословную сумму. Впрочем, не будем жалеть об этом. Ведь если бы нам возвратили тогда земли, как знать, может быть, судьба нашей семьи повернула бы совсем в другую сторону и вместо героического майора Че, отдавшего свою жизнь за свободу Америки, где-нибудь жил бы, утопая в богатстве и роскоши, еще один бездельник...
      Вы уж, наверное, догадались, что у моего деда Хуана Антонио и у моей бабки Консепсион родился сын. Да, это было именно так. Он родился в Соединенных Штатах, и его нарекли Роберто. Это был мой отец. Как и моя мать, он был, таким образом, урожденным гражданином Соединенных Штатов Америки. Вот какие сюрпризы преподносит нам иногда история! Но для того чтобы появился на свет я, мой отец Роберто Гевара, сын Хуана Антонио н Консепсион де Кастро, должен был жениться на моей матери, Анне Линч, дочери Франсиско Линча и Элоисы Ортис. И это произошло 26 лет спустя при следующих обстоятельствах.
      У нас в Аргентине есть такая пословица: "Каждой свинье приходит свой смертный час". Пробил такой час и для Росаса. В 1852 году против него восстал губернатор провинции Энтре-Риос генерал Хусто Хосе де Уркиса. К нему присоединились все противники тирана, весь народ. Росас был свергнут, над Аргентиной вновь повеял ветер свободы. Когда эти добрые вести пришли в Сан-Франциско, Калифорнию, то ничто не могло удержать моего дедушку и его брата от немедленного возвращения домой. Он, как истый испанский гидальго, понимал, что первый долг мужчины - служить своей родине.
      На сборы ушли считанные дни. Корабль быстро доставил их из Сан-Франциско в Вальпараисо, откуда, преодолев Анды, они прибыли в родную Мендосу. Разумеется, новое правительство немедленно возвратило братьям Гевара отобранные тираном Росасом земли. Наконец их жизнь снова вернулась в ее обычное русло.
      Вы спросите: что же произошло с Франсиско Линчем, хозяином салуна "Прелести Калифорнии"? Сейчас скажу. Линч задержался на чужбине еще на целую четверть века. Причины? Кто в них разберется теперь. Возможно, ему было жаль покидать свой салун, возможно, что его удерживало многочисленное семейство. Ведь донья Элоиса, его жена, родила ему не более не менее как семнадцать детей. Но Калифорния есть Калифорния, а родина есть родина. И хотя все семнадцать детей дона Франсиско Линча родились в Соединенный Штатах, бывшего лейтенанта аргентинской армии в конце концов неудержимо повлекло обратно, в родные пампасы. В семидесятых годах он продал салун и со всем своим кланом вернулся на землю предков, в Мендосу, где вновь поселился в родовой гасиенде по соседству с друзьями, братьями Гевара.
      Легко представить себе, с какой радостью встретили мои деды возвращение Линчей. Моему отцу Роберто исполнилось тогда двадцать шесть лет, а старшей дочери Линчей Анне - на год больше, и она еще не была замужем. Казалось, оба жили в ожидании этой встречи. Они поженились, и у них было одиннадцать детей. Шестым родился ваш покорный слуга - Эрнесто Гевара Линч.
      Мой отец, Роберто Гевара, был по образованию землемер. Он занимал довольно видный пост в правительстве - был начальником Государственной комиссии по уточнению границ с Чили, Боливией, Парагваем и Уругваем. Он все время находился в разъездах, вел переговоры с нашими соседями. Можно сказать, что нынешние границы Аргентины были установлены при его непосредственном участии.
Теперь, молодой человек, разрешите сказать несколько слов о себе. Я учился на архитектурном факультете Национального университета в Буэнос-Айресе, но с перерывами - приходилось работать. От былых гасиенд моего дедушки мне остались одни воспоминания. У него, кроме моего отца, было еще много детей, а у моих родителей, как я уже сказал, их было одиннадцать. Это объяснит вам, почему мы жили не на ренту. И это хорошо, ибо никто из нас не стал паразитом.
      - Скажите, дон Эрнесто, знаменитый аргентинский писатель Бенито Линч, автор книги "Стервятники "Флориды", к слову сказать, переведенной на русский язык ( Бенито Линч (1885-1951), его книга "Стервятники "Флориды" вышла в русском переводе в издательстве "Художественная литература". М., 1963.), ваш родственник?
      - Бенито - внук дона Франсиско Линча, приходится мне двоюродным братом. Вообще, у меня родственников бесчисленное множество, и всякие: богатые, среднего достатка, умные, глупые, известные и безвестные, революционеры и реакционеры. Один из моих двоюродных братьев, адмирал Линч, был послом Аргентины на Кубе незадолго до того, как туда прибыл мой сын. Среди Линчей есть даже немецкая ветвь. Одна из моих тетушек - дочерей дона Франсиско - вышла замуж за своего преподавателя музыки - немца и тем самым "подпортила" нашу родословную. Отпрыски этого брака стали последователями параноика Гитлера. А я всю жизнь был самым решительным врагом нацизма и фашизма. Эти взгляды разделяли моя жена и все мои дети. Еще в тридцатые годы наша семья принимала участие в аргентинском движении против фашизма и антисемитизма, в движении помощи республиканской Испании, а в период второй мировой войны - в движении солидарности с союзниками, в частности с деголлевской "Свободной Францией", к которой мы испытывали тогда особую симпатию.
      Моя жена Селия де ла Серна-и-де ла Льоса, с которой мы поженились в 1927 году, принадлежала, как и я, к старинному аргентинскому роду. Мы даже были в отдаленном родстве.
      Дядя Селии, Хуан де ла Серна, был женат на моей тетушке, одной из дочерей дона Франсиско Линча. Отец Селии, адвокат Хуан Мартин де ла Серна, вошел в историю Аргентины как основатель города Авельянеды, соседствующего с Буэнос-Айресом. Теперь Авельянеда - крупный индустриальный центр, где расположены наши знаменитые "фригорифико" - мясохладобойни. "Наши" - относительно, так как ими владеют "Свифт", "Армур"- и другие английские и американские компании. Я, однако, не сомневаюсь, что рано иди поздно эти фригорифико перейдут в собственность аргентинского народа, которому они по праву уже давно принадлежат.
      Должен упомянуть, что в роду моей жены Селии тоже имеется свой испанский гранд. Не думайте, что она или я этим особенно гордились. Но нельзя игнорировать факты.
      - По-русски, дон Эрнесто, говорится: "из песни слова не выкинешь".
      - Вот именно это я и имею в виду. Я говорю о генерале Хосе де ла Серна-э-Инохоса, последнем испанском вице-короле Перу. Это его войска были разгромлены колумбийском маршалом Сукре в памятном сражении при Аякучо.
      - Дон Эрнесто! Имя генерала Хосе де ла Серны упоминается Марксом и Энгельсом в статье "Аякучо" (К. Маркс и Ф, Энгельс, Сочинения, издание второе, т. 14, стр. 176-177.), в которой они описывают подробности этого исторического сражения, завершившего пятнадцатилетнюю войну за независимость Латинской Америки.
      - Впервые слышу об этом, хотя не удивлен, ведь Маркс и Энгельс были универсальными учеными, они интересовались важнейшими событиями своего века, и сражение при Аякучо, окончательно закрепившее борьбу наших патриотов за независимость, не могло не привлечь их внимания.
      Вернемся, однако, к моей жене Селии. Это была независимая натура; она не считалась с условностями нашей аристократической касты. Ее интересовала политика, по всем вопросам она высказывала свои собственные смелые, оригинальные суждения. И это несмотря на то, что она воспитывалась в закрытом католическом колледже. А может быть, именно благодаря этому, ведь Вольтер и Фидель Кастро тоже учились у иезуитов с известным всем результатом. Что касается религии, то и в этом вопросе у нас было полное согласие с Селией. Ни мы, ни наши дети в церковь не ходили. Селия в юности принимала участие в феминистском движении, боролась за предоставление женщинам избирательных прав. Одной из первых среди женщин Аргентины она села за руль автомобиля и даже отважилась поехать, в нарушение всех правил, по улице Флорида, а по ней разрешается лишь ходить пешеходам; одной из первых она отрезала косы, стала подписывать своим именем банковские чеки. В те годы ее поведение возмущало аристократов, ее считали экстравагантной, эксцентричной женщиной. Но то, что шокировало в ней других, нравилось мне - ее ум, ее независимый, свободолюбивый характер.
      С чего мы начали нашу совместную жизнь? Селии досталась по наследству плантация иерба-матэ в провинции Мисионес. Вот мы и поселились там - хотели превратить ее в образцовое хозяйство. Цены тогда на иерба-матэ были высокими, недаром его называли "зеленым золотом". Я купил самые современные машины, попытался облегчить труд рабочих-сезонников - сборщиков этой культуры.
      Аргентинцы большие охотники до иерба-матэ, они пьют его столь же много, как другие народы чай или кофе. Страстным любителем матэ был и мой сын. Наш поэт Фернан Сильва Вальдес говорит об этом приятном и целебном напитке:
      Есть в тебе грубоватая резкость
      И крепость ладони мужской,
      Горький матэ.
      Ты везде и повсюду со мной,
      Когда весело мне и печально...
      Я пригублю тебя , и отхлынет от сердца тоска,
      Сгинут беды, и радость придет,
      В моем доме невзгоды растают .

(Перевод Г. Шмакова. )

      Матэ доставляет людям радость, удовольствие. Но тем, кто выращивал эту культуру, матэ причинял неисчислимые страдания.
      Рабочие плантации иерба-матэ находились на положении отверженных, каторжников, хозяин плантации распоряжался их жизнью и смертью, мог их безнаказанно избить и даже убить. Работали они не то чтобы за гроши, а за талоны - "вале", взамен которых получали в хозяйской лавке продукты второго сорта и всякую мелочь, причем хозяин сбывал им любую дрянь втридорога. Да к тому же отравлял их алкоголем, которого в лавке имелись неограниченные запасы. Любое организованное сопротивление рабочих жестоко подавлялось плантаторами и полицией.
      Я первым делом отменил талоны и начал выплачивать рабочим заработную плату деньгами. Я также запретил продавать алкоголь на плантации. И сразу нажил себе врагов в лице окрестных плантаторов. Сперва плантаторы посчитали меня за сумасшедшего, но потом, убедившись, что я в здравом уме, стали называть коммунистом. По своим политическим симпатиям я тогда был радикалом, сторонником партии Гражданский радикальный союз. Это демократическая партия, ее глава президент Ипполито Иригойен, находившийся в то время у власти, сделал много полезного для страны, он выступал за независимую внешнюю политику, соблюдал конституцию. Плантаторы угрожали мне расправой. Тогда в Мисионес царил полный произвол. Местные власти, полиция были в руках плантаторов. Я не из робкого десятка, но рисковать Селией не считал себя вправе. Решил переселиться в Росарио, второй по величине город Аргентины, и открыть там фабрику по переработке парагвайского чая. Здесь 14 июня 1928 года и родился за месяц до положенного срока Че, которого Селия нарекла в мою честь Эрнесто. Мы его звали дома Тэтэ.
      Мои планы открыть фабрику в Росарио тоже не увенчались успехом. Как раз разразился мировой экономический кризис. Экономика Аргентины, зависевшая от Нью-Йорка и Лондона, тоже сильно потерпела от кризиса. Сократилась внешняя торговля, цены на наше сырье на мировом рынке катастрофически упали, обанкротились многие фирмы, появилась безработица. Я не смог получить кредитов, на которые рассчитывал. Пришлось от планов стать фабрикантом отказаться и вернуться в Мисионес на плантацию.
      2 мая 1930 года, я очень хорошо помню этот день, мы направились с Селией и Тэтэ в плавательный бассейн купаться. Селия была хорошей пловчихой и обожала плавать. День выдался прохладный, дул резкий, холодный ветер. Тэтэ вдруг закашлялся, стал задыхаться. Мы отнесли его немедленно к врачу, который констатировал у мальчика астму. Возможно, он простудился, возможно, что у него была врожденная склонность к этой болезни, которой в детстве страдала и Селия.
      Тогда врачи были бессильны перед астмой. Теперь врачи утверждают, что астма аллергического происхождения. Но в те времена они не знали даже этого. Единственно, что они могли нам посоветовать, - это переменить климат. Мы выбрали Кордову, самую "здоровую" нашу провинцию, расположенную в гористой местности. Ее чистый, прозрачный воздух, насыщенный ароматом хвойных лесов, считается целебным. Без сожаления мы продали нашу плантацию, купили дом - "Виллу Нидию" в местечке Альта-Грасия, расположенном близ города Кордова, в двух тысячах метров над уровнем моря. Я стал работать подрядчиком по строительству домов, Селия смотрела за больным Тэтэ.
      С того злосчастного 2 мая 1930 года у него почти ежедневно, вернее - еженощно, повторялись приступы астмы. Я спал рядом с его кроваткой и, когда Тэтэ начинал задыхаться, брал его на руки, качал и успокаивал, пока не проходил приступ и обессиленный мальчик не засыпал. Часто это случалось только под утро.
      Вслед за Тэтэ у нас родилось еще четверо детей - Селия (нареченная в честь моей жены), Роберто (в честь моего отца), Анна Мария (в честь моей матери), Хуан Мартин (в честь отца моей жены). Все они, как и Тэтэ, получили высшее образование. Дочери стали архитекторами, Роберто - адвокат, Хуан Мартин - проектировщик. Росли они нормально, особых забот нам не доставляли.
      С Тэтэ было совсем иначе. Он даже не смог поступить в школу. Два года мать занималась с ним дома. Правда, читать он начал с четырех лет и с того времени читал запоем всю свою жизнь. Мне говорили, что, даже когда он сражался в Боливии, преследуемый противником, терзаемый астмой, он и тогда ухитрялся читать.
      Что он читал? Как вам сказать? Все. Мы сами, я и Селия, страстно любили книги, у нас была большая библиотека, несколько тысяч книг, главное украшение нашего дома, наш главный капитал. Тут была и классика - от испанской до русской, и книги по истории, философии, психологии, искусству. Были работы Маркса, Энгельса, Ленина. Имелись и книги Кропоткина, Бакунина. Аргентинские писатели были представлены Хосе Эрнандесом, Сармьенто и другими. Часть книг была на французском языке. Селия владела французским. Она занималась этим языком с Тэта.
      Конечно, у Че, как и у каждого из нас, были свои излюбленные авторы. В детстве это были Сальгари, Жюль Верн, Дюма, Гюго, Джек Лондон. Затем он увлекался Сервантесом, Анатолем Франсом. Читав Толстого, Достоевского, Горького. Конечно, он прочел и все модные тогда латиноамериканские социальные романы - перуанца Сиро Алегрии, эквадорца Хорхе Икасы, колумбийца Хосе Эустасио Риверы, - в них описывались тяжелая жизнь индейцев и рабский труд рабочих в поместьях и на плантациях.
      Че с детства полюбил поэзию, зачитывался Бодлером, Верленом, Гарсиа Лоркой, Антонио Мачадо, любил стихи Пабло Неруды. Множество стихов он знал на память и сам сочинял стихи... Но, разумеется, мой сын себя поэтом не считал. Он как-то назвал себя революционером, который так никогда и не стал поэтом.. А в письме к испанскому поэту-республиканцу Леону Фелипэ, книгу стихов которого "Олень" он держал у изголовья, Эрнесто называет себя "неудавшимся поэтом". Кубинский поэт Роберто Фернандес Ретамар рассказывает, что незадолго до того, как Эрнесто покинул навсегда Кубу, он одолжил у Роберто антологию испанской поэзии, из которой выписал стихотворение Неруды "Прощай!".
      Мой сын не расставался с поэзией до самой своей смерти. Как известно, в его рюкзаке вместе со знаменитым "Боливийским дневником" была обнаружена тетрадь с его любимыми стихами. Об Эрнесто, таким образом, можно сдавать словами нашего героя Мартина Фьерро:
      С песней жил я, с ней умру,
      С ней я странствовал повсюду,
      С ней я похоронен буду,
      С ней явлюсь перед творцом...

( "Мартин Фьерро" - широко известная в Аргентине и Уругвае поэма Хосе Эрнандеса (1834-1886). Перевод М. Донского.)

      Эрнесто увлекался также живописью, знал хорошо ее историю, сам неплохо рисовал акварелью.
      - Мне рассказывали, - прервал я дона Эрнесто, - что Че не любил модернистскую живопись. Однажды, посетив модернистскую выставку в одной из европейских стран, он заявил журналистам: "Извините, но о модернистской живописи я ничего не могу сказать, ибо просто ее не понимаю. Возможно, она имеет свой смысл, но таковой вне моего разумения".
      - Моему сыну больше всего нравились импрессионисты. Увлекался он и шахматами. Уже после победы кубинской революции участвовал в турнирах и состязаниях. Когда он звонил домой и говорил жене: "Пошел на свидание", жена знала, что Че идет поиграть с друзьями в шахматы.
      Но в чем он совершенно не разбирался, так это в музыке. У него не было слуха. Он не мог отличить танго от вальса. Не умел танцевать, что вовсе не типично для аргентинца. Ведь каждый на нас считает себя великолепный танцором, даже если таковым не является.
      - Мне говорили, дон Эрнесто, что когда Че был министром промышленности и его попросили высказать мнение о качестве новых пластинок, то он ответил: "Я не могу высказать о музыке никакого мнения, мое невежество в этой области стопроцентно.
      - Это похоже на него. Он никогда не стеснялся признаться в своих недостатках. Он любил их высмеивать в других, но не щадил и самого себя. Он был самокритичен, я бы даже сказал, беспощаден к самому себе. Некоторые видели в этом признак оригинальничанья, эксцентричности, рисовки. Причина же была более серьезной и глубокой, она заключалась в его предельной искренности, в его непримиримости ко лжи, к условностям, к мещанской морали, а искренность всегда удивляет и поражает обывателя. Того, кто не похож на него, обыватель считает спятившим с ума или хитрой бестией, притворщиком, мистификатором. Некоторые из биографов Че придумывают для объяснения его необычного для них поведения разного рода фрейдистские комплексы, приписывают астме чуть ли не решающую роль в формировании его характера и революционного мировоззрения. Все это несерьезно.
      Революционеров порождают не болезни, или физические недостатки, или тот или другой душевный настрой, а эксплуататорский социальный строй и естественное стремление человека к справедливости.
       Тэтэ увлекался не только "воздушными" материями, как поэзия и искусство. Вовсе нет. Он был силен и в математике к в других точных науках. Мы даже думали, что он станет со временем инженером, но, как известно, он выбрал профессию врача. Возможно, что тому была причиной его собственная болезнь или неизлечимая болезнь его бабушки, матери Селии, которую он сильно любил и которая ему отвечала тем же. У нее был рак, от которого она и умерла, как, впрочем, и Селия. Но, кажется, я слишком забегаю вперед.
      С очень раннего возраста мы стали приучать Тэтэ, да и других наших детей, к разным видам спорта, Тэтэ любил спорт, более того, он отдавался ему, как, впрочем, всему, за что принимался, самозабвенно и без скидок на свою болезнь. Он словно стремился доказать, что способен, несмотря на свою проклятую астму, делать не только все то, что делают другие его сверстники, но даже больше и лучше их. Будучи школьником, он вступил в местный спортивный клуб "Аталайя" и играл в запасной футбольной команде. Игроком он был отличным, но в основном составе клуба не мог играть, так как во время состязаний случались с ним приступы астмы, что вынуждало его покидать поле, чтобы приложиться к ингалятору. Он играл в регби, в эту игру смелых и сильных, состоящую из сплошных силовых приемов, занимался он и конным спортом, увлекался гольфом и даже планеризмом, но главной его страстью детских и юношеских лет был, несомненно, велосипед. На фотографии, которую он однажды подарил своей невесте Чинчине (Мария дель Кармен Ферейра), он написал: "Поклонникам Чинчины от Короля педали".
      - Если я не ошибаюсь, дон Эрнесто, с велосипедом связано и первое появление имени вашего сына в печати?
      Роюсь в своих записях и нахожу объявление из аргентинского журнала "Эль Графико" от 5 мая 1950 года, которое и читаю отцу Че:
      - "23 февраля 1950 года. Сеньоры, представители фирмы мопедов "Микрон". Посылаю Вам на проверку мопед "Микрон". На нем я совершил путешествие в четыре тысячи километров по двенадцати провинциям Аргентины. Мопед на протяжении всего путешествия функционировал безупречно, и я не обнаружил в нем малейшей неисправности. Надеюсь получить его обратно в таком же состоянии". Подписано: "Эрнесто Гевара Серна".
      - Это путешествие совершил Тэтэ, уже будучи студентом. Фирма "Микрон" предоставила ему мопед своей марки в целях рекламы и частично покрыла расходы, связанные с путешествием.
      Домоседом его назвать никак нельзя было. Будучи студентом, он нанялся матросом на аргентинское грузовое судно и некоторое время плавал на нем, побывал на Тринидаде, в Британской Гвиане. А потом объехал, вернее - обошел, вместе с Гранадосом половину Южной Америки.
      - Вы не испытывали беспокойства, когда Тэтэ пускался в столь рискованные, особенно при его нездоровье, предприятия?
      - Конечно, я и Селия всегда волновались и казнили себя в таких случаях. Но наши страхи мы оставляли при себе. Я приучал своих детей к самостоятельности и был твердо убежден, что это им поможет в будущем. Да и удержать их от так называемых безрассудных поступков, на которые так щедра молодость, было бы все равно невозможно. Я вспоминаю, как однажды Тэтэ и Роберто исчезли из дому. Тэтэ было тогда одиннадцать лет, а Роберто восемь. Они точно в воду канули. Мы думали, что они заблудились в соседних лесах, искали их там, сообщили об их исчезновении в полицию. Несколько дней спустя их обнаружили в восьмистах километрах от Кордовы, куда их завез грузовик, в кузов которого они тайком забрались. Но все наши треволнения, связанные с юношескими похождениями Тэтэ, были только цветочками по сравнению с тем, что ждало нас в будущем. Смутно и тревожно становилось на душе, когда мы получали от него письма с описаниями лепрозориев, в которых он и Гранадос "гостили" во время их путешествия по странам Южной Америки. Однажды он сообщил ним из Перу, что направляется с Альберто на плоту, подаренном прокаженными, вниз по течению Амазонки, то есть в самые дебри, к черту на рога, и предупреждал: "Если через месяц не получите от меня вестей, значит или нас сожрали крокодилы, или слопали индейцы хибаро, засушив наши головы и продав их американским туристам. Ищите тогда наши буйные головушки в сувенирных лавках Нью-Йорка". Мы, конечно, хорошо знали нашего сына, знали, что он пишет нам в свойственном ему стиле "черного юмора", потому что уверен в себе и убежден, что все обойдется благополучно. И все же... Ведь следующее письмо от него пришло не через месяц, а через два!
      Потом... Когда он написал нам из Мексики, что вступил в отряд Фиделя Кастро и направляется на Кубу сражаться с Батистой, у меня, откровенно говоря, не хватило мужества, чтобы сразу прочесть это письмо. Щадя мои нервы, его мне вкратце пересказала Селия. И снова два года никаких вестей, если не считать рассказов аргентинского журналиста Хорхе Рикардо Масетти. Он побывал в апреле - мае 1958 года на Сьерра-Маэстре, откуда привез записанные на магнитофон беседы с Че и Фиделем. Масетти опубликовал книгу об этих встречах: "Те, кто борется, и те, кто плачет". Газеты, однако, неоднократно писали о разгроме повстанцев войсками Батисты, и каждое такое сообщение порождало в нас тревогу за судьбу сына.
      31 декабря 1958 года, накануне падения режима Батисты, мы собралась всей семьей, чтобы встретить Новый год. Настроение у нас было неважное, так как радио сообщало о кубинских событиях самые противоречивые сведения, а о Че мы знали только, что в боях за город Санта-Клару он был ранен. В Буэнос-Айресе действовал Комитет солидарности с кубинским народом, у которого была даже радиосвязь со ставкой Фиделя. Но связь эта была ненадежной, часто прерывалась. Что в действительности происходило на Кубе, нам было неизвестно.
      В ту новогоднюю ночь, когда все мы были в сборе и уже никого не ждали, около одиннадцати часов ночи раздался стук в дверь. Открываем, на пороге конверт - кто его принес, так до сих пор и не знаю. В конверте записка: "Дорогие старики! Самочувствие отличное. Израсходовал две, осталось - пять. Продолжаю работать. Вести - редкие, так и будет впредь. Однако уповайте, чтобы бог был аргентинцем. Крепко обнимаю вас всех, Тэтэ". Он всегда говорил, что у него, как у кошки, семь жизней. Слова "израсходовал две, осталось - пять" означали, что он был дважды ранен и что у него остались еще пять жизней в запасе.
      Мы были ошеломлены и обрадованы столь неожиданным посланием. Но это не был единственный сюрприз в ту памятную ночь. Не прошло и десяти минут, как нам подбросили новый конверт: в нем - открытка с нарисованной красной розой, на открытке написано: "Счастливого рождества и Нового года! Самочувствие Тэтэ отличное!" На следующий день, 1 января 1959 года, к нам зашли Масетти и Альберто Гранадос, которые сообщили о бегстве Батисты с Кубы. Через неделю, 7 января, когда Гавана уже была освобождена повстанческой армией, Камило Сьенфуэгос, приготовив Че приятный сюрприз, прислал за нами самолет из Гаваны. От всех этих треволнений я слег, в Гавану полетела Селия. Когда она обняла на аэродроме сына, то не выдержала и расплакалась. Это случилось с нею впервые.
      Месяц спустя прилетел в Гавану и я. Че встретил меня у трапа самолета. Я спросил его, не думает ли он теперь посвятить себя медицине. Он ответил:
      - Титул врача могу подарить тебе на память. Что же касается моих дальнейших планов, то, возможно, останусь здесь или буду продолжать борьбу к других местах...
      Таким местом, как известно, стала для него Боливия. Семья наша не знала, что он сражается там, хотя газеты и писали об этом. В начале января 1967 года нам пришло письмо Тэтэ в конверте о аргентинской маркой. Письмо было обращено ко мне, я приурочено ко дню рождения моей сестры Беатрисы, любимой тетки Тэтэ, Вот текст этого письма:
      "Дон Эрнесто!
Сквозь пыль, поднятую копытами Росинанта, с копьем, готовым вонзиться во врагов-гигантов, преследующих меня, я спешу передать Вам это почти телепатическое послание, передать ритуальное поздравление с Новым годом и обнять вас всех. Пусть сеньорита, Ваша сестра, встретит свои пятнадцать лет в окружении любящих ее родственников и чуточку вспомнит ее отсутствующего и сентиментального кавалера, который хотел бы вас всех увидеть раньше, чем это было в последний раз. Таковы мои конкретные желания, которые я доверил мимолетной звезде, повстречавшейся мне на пути по воле Короля-волшебника.
До скорого.
       И коль тебя я больше не увижу...
                                                               Д. Твой сын".
      Две последние строчки письма были написаны по-итальянски. Письмо написано в обычной для Че шутливо-драматической "конспиративной" манере: Беатрисе исполнилось не 15, а 80 лет. Судя по всему, это письмо было послано через Таню, осуществлявшую связь между отрядом Че и внешним миром.
      Это была последняя весточка от моего сына...
       -А как учился Че, был ли он хорошим учеником?
      - Он был одаренным, талантливым, но не отличником. Я уже говорил, что первые два года он учился дома. Потом он стал посещать среднюю школу в Альта-Грасии, но по состоянию здоровья делал это с перерывами. В 1941 году, когда ему исполнилось тринадцать лет, он поступил в государственный колледж имени Деан-Фунеса (был такой священник, участник движения за независимость) в Кордове, куда его ежедневно на старенькой машине возила Селия. Четыре года спустя, в 1945 году, Тэтэ закончил колледж. В том же году мы переселились в Буэнос-Айрес, где Тэтэ поступил на медицинский факультет местного университета.
      - Я, наверное, утомил вас своими расспросами, дон Эрнесто, но остается еще один важный для меня вопрос. Как, под влиянием каких событий, факторов, явлений формировались политические взгляды юного Че? Участвовал ли он в студенческие годы в политических движениях, какие суждения на этот счет высказывал?
      - Такие вопросы мне неоднократно задавали многие журналисты, на эту тему досужими писаками написана масса всяких небылиц, впрочем, как обо всем, ,что связано с Че. Что же касается его политических взглядов, симпатий и антипатий того периода, когда он жил под отчим кровом, то об этом могу сказать следующее. Я и Селия в вопросах внутренней политики находились в решительной оппозиции к олигархическим и военным правительствам, сменявшим одно другое начиная с 1930 года, когда был свергнут президент Ипполито Иригойен и к власти пришел первый аргентинский "горилла" - генерал Урибуру, обещавший спасти страну от коммунизма. Урибуру сменил генерал Хусто, после которого непродолжительное время страной правили два олигарха - Ортис, настроенный проанглийски, и Кастильо, настроенный пронемецки. Последнего в 1941 году сверг триумвират, состоявший из "горилл" в генеральских мундирах - Раусона, Фарреля и Рамиреса, на смену которым пришел полковник Перон в компании с его женушкой Эвитой Перон. В 1956 году Перона убрала хунта генералов и адмиралов во главе с Лонарди и Арамбуру. О дальнейших событиях я не рассказываю, ибо еще в 1953 году Тэтэ уехал из Аргентины, и, как потом оказалось, навсегда.
       На жизнь Аргентины, кроме событий чисто внутренней политики, влияют крупные внешнеполитические события. И по разным причинам. Во-первых, наша экономика тесно связана с лондонским Сити и нью-йоркским Уолл-стритом, поэтому все, что происходит в этих странах, нас интересует и волнует. Во-вторых, значительная часть населения Аргентины - эмигранты или дети эмигрантов - в основном выходцы из Италии и Испании. У нас имеется большая немецкая колония, много евреев, поляков, сирийцев, англичан. Естественно, что все эти национальные группы живо, страстно откликаются на события, происходящие в странах, откуда они или их родители родом. В-третьих, наша интеллигенция, в особенности творческая, всегда тянулась к Франции. Париж был Меккой наших интеллектуалов, писателей, артистов, художников. Поэтому судьба Франции тоже всегда для нас была небезразличной.
      С другой стороны - события в Советском Союзе тоже нас всех интересовали. У нас своя, Коммунистическая партия Аргентины, жестоко преследуемая властями, но тем не менее активно действующая. Вообще идеи социализма довольно широко распространены в Аргентине. Социалистическая рабочая партия у нас возникла еще в конце прошлого столетия, и ее основатель Хуан Б. Хусто первым перевел на испанский язык "Капитал" Карла Маркса, В Аргентине издавалось и издается много книг по социализму, марксизму. Многие из них имелись в моей библиотеке. Однако о коммунизме и Советском Союзе писали. говорили не только друзья, но и враги, конечно, с диаметрально противоположных по сравнению с первыми позиций, а именно нагромождая одну клевету на другую, пуская в ход всякого рода вымыслы. Тогда им в этом помогал Гитлер, Франке и Муссолини, а теперь, как вам известно, эту грязную работу делают янки. В результате всего этого аргентинские газеты широко освещали зарубежные события, я бы сказал, даже шире, чем события внутренней жизни. Все это позволяло Тэтэ быть в курсе важнейших событий мировой политики.
      Своих детей я пытался воспитать всесторонне. И наш дом был всегда открыт для их сверстников, среди которых были и дети богатых семейств Кордовы, и рабочие ребята, были и дети коммунистов. Тэтэ, например, дружил с Негритой, дочерью поэта Каэтано Кордобы Итурбуру, разделявшего тогда идеи коммунистов, женатого на сестре Селии.
      - Дон Эрнесто! Мне довелось сражаться в Испании в рядах интернациональных бригад. В начале 1937 года в Мадриде мой друг поэт Рафаэль Альберти познакомил меня с Кордобой Итурбуру, который тоже приехал помогать республиканской Испании.
       -Мир действительно тесен. Но вы к месту вспомнили об Испании. Испанская гражданская война имела широкий отклик в Аргентине. У нас был Комитет помощи республиканской Испания, которому я и Селия оказывали всяческое содействие. Все мои дети стояли горой за республиканцев. Мы были соседями и очень близкими друзьями доктора Хуана Гонсалеса Агиляра, заместителя премьер-министра Негрина в правительстве республиканской Испании. После поражения республики он эмигрировал в Аргентину и поселился в Альта-Грасии. Мои дети дружили с детьми Гонсалеса, учились с ними в одной школе, а затем в одном и том же колледже в Кордове, куда на машине вместе с Тэтэ их ежедневно отвозила Селия. Тэтэ дружил и со своим сверстником испанским юношей Фернандо Барралем, отец которого, республиканец, погиб, сражаясь с фашистами. Упомяну также видного республиканского генерала Хурадо, одно время гостившего у Гонсалесов. Хурадо часто бывал в нашем доме и рассказывал о перипетиях гражданской войны, о зверствах франкистов и их союзников-итальянцев, немцев. Все это оказывало соответствующее влияние на Тэтэ, на формирование его будущих политических взглядов.
      Затем пришла вторая мировая война, и, конечно, вся наша семья и наши друзья горячо сочувствовали союзникам, России, всей душой желая поражения странам "оси", радуясь победам Красной Армии. Огромное впечатление произвела на нас Сталинградская битва, в которой немецкий вермахт потерпел сокрушительное поражение. Перон, правивший тогда Аргентиной, сочувствовал Гитлеру и Муссолини и, несмотря на давление союзников, поддерживал со странами "оси" дипломатические отношения. Аргентина была наводнена агентами и шпионами "оси", располагавшими тайными радиостанциями. Власти не только не препятствовали и не пресекали их подрывной деятельности, но всячески ее покрывали и ей содействовали. Мы же, друзья союзников, помогали выявлять и разоблачать фашистских агентов. В таких операциях приходилось участвовать и мне. Тэтэ знал об этом и всегда просился ко мне в помощники.
      Я и Селия принадлежали к числу активных противников Перона. Селию даже арестовали, когда она во время одной демонстрации в Кордове стала громко ругать Перона и выкрикивать антиперонистские лозунги. В 1962 году ее вновь задержала полиция за участие в антиправительственной демонстрации. А спустя год она была арестована при возвращении с Кубы и заключена на несколько недель в тюрьму.
      Во время господства Перона в Аргентине существовало множество подпольных боевых организаций, выступавших против диктатора. В одной из таких организаций, действовавшей на территории Кордовы, участвовал и я. В нашем доме фабриковались бомбы, которые использовались для защиты от полицейских во время антиперонистских демонстраций. Все это делалось на глазах у Тэтэ, который однажды мне сказал: "Папа! Или ты разрешишь помогать тебе, или я начну действовать самостоятельно, вступлю в другую боевую группу". Пришлось разрешить, чтобы иметь возможность контролировать его действия и таким образом обезопасить от провала и полицейских репрессий.
      Тэтэ был в те годы демократом и антифашистом, это несомненно, но стоял он не то чтобы в стороне от политических битв того времени, а как бы особняком. Он точно берег себя для будущих более серьезных и решительных сражению.
      Разумеется, учитывая его болезнь, я не толкал его к более активному участию в политике, но и не предпринимал ничего такого, чтобы помешать ему участвовать в ней. Все, что он уже тогда делал, он делал сам, сам решал, как ему поступить в том или другом случае.
      Я снова роюсь в своих записях и нахожу копию письма Че к Фернандо Барралю, написанного в 1959 году, вскоре после свержения Батисты. Читаю письмо дону Эрнесто:
      - "Дорогой Фернандо! Знаю, что у тебя были сомнения в отношении моей личности, я это или не я, хотя действительно я уже не тот, каким ты меня знал. Много воды утекло с тех пор под моими мостами, и от прежнего астматика и индивидуалиста осталась только астма. Мне сообщили, что ты женился, я тоже. Имею двух детей, однако продолжаю оставаться любителем приключений, хотя теперь мои приключения преследуют правильную цель. Приветствуй твою семью от реликта ушедшей эпохи и прими братское объятие от Че, ибо таково мое новое имя".
      Итак, индивидуалист и любитель приключений - таким видел себя Че в юности?
      - Пожалуй, это верно, - соглашается дон Эрнесто. Уже далеко за полночь. Ливень утих. Мы прощаемся с доном Эрнесто, человеком столь же искренним, прямодушный и обаятельным, каким был и его сын Че.

ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА

В силу обстоятельств и, наверное, благодаря своему характеру я начал путешествовать по Американскому континенту и хорошо узнал его...

Эрнесто   Че   Гевара

Жена Альберто Гранадоса Хулия приносит нам чуть ли не десятую чашечку ароматного «тинто». Нам пред­стоит еще бодрствовать несколько часов. Альберто обе­щал рассказать мне о том, как зародилась его дружба с Че, и об их совместных путешествиях по странам Латин­ской Америки.

Альберто уже писал об этом в воспоминаниях о Че, опубликованных в кубинской печати. Но одно — про­честь, а другое — услышать все из уст самого Альберто Гранадоса.

Мало кто из школьных или университетских друзей Тэтэ мог похвастаться большой с ним близостью. Да и очень уж отличался он от своих сверстников. Че совер­шенно не обращал внимания на свою внешность: ходил в измятой куртке, огромных истоптанных башмаках, с растрепанными волосами. Между тем молодые аргентин­цы его круга были франтами, гордились начищенными до зеркального блеска ботинками, напомаженными до­нельзя волосами.

Эрнесто отличался от них и своим резким характером, едким, разящим юмором. Что же тогда влекло их к нему? По-видимому, его душевные качества — рыцарство, готовность всегда постоять за товарища, его романтизм, фантазия и, может быть, в первую очередь его мужество. Несмотря на свой тяжелый недуг, он был не только «как все», но и впереди других в играх, забавах и юношеских проделках. В то же время существовал какой-то неви­димый барьер, отделявший его от друзей, и отнюдь не каждому было дано перешагнуть его. Почему? Не пото­му ли, что за этим барьером скрывалась поэтическая ду­ша (вспомним сопутствующее всей его жизни увлечение поэзией), легко уязвимая и ранимая душа ребенка, стра­дающего неизлечимой болезнью. Исключением были только Чинчина, юношеская любовь Че, и Альберто Гранадос.

И оба эти исключения для Че были закономерны, ибо такие юноши, как он, позволяют переступить охраняю­щий их барьер или любимой девушке, часто не схожей с ними по характеру и по душевному складу, или другу, который во всем — противоположность и в то же вре­мя не посягает на их духовный мир, духовную незави­симость, не претендует на роль духовного ментора, по­кровителя или, как часто случается, тирана, требующего взамен дружбы слепого подчинения и безусловной пре­данности. Это именно тот случай, когда крайности схо­дятся.

Мы мало что знаем от самого Че о его отношении к Чинчине, но, если верить воспоминаниям ее сестры и другим свидетельствам, Че любил ее и собирался на ней жениться. Чинчина, дочь одного из богатейших помещи­ков Кордовы, принадлежала, как говорят в Аргентине, к высшей «коровьей аристократии». Она обладала всем тем, чего был лишен юный Тэтэ: завидным здоровьем, ослепительной красотой, изяществом и элегантностью аристократки, огромным состоянием. Ее руки и сердца добивались отпрыски «лучших» семейств Кордовы.

А Че являлся в дом Чинчины, на званые вечера, как обычно, лохматый, в потрепанной куртке и рваных баш­маках, эпатируя местных снобов не только своим внеш­ним видом, но и едкими репликами в их адрес и в адрес их политических кумиров.

На что же надеялся Че? На любовь Чинчины. Он пред­лагал ей покинуть отчий кров, забыть о своем богатстве и уехать с ним за границу (это было после его возвра­щения из первой поездки по Южной Америке), в Вене­суэлу, где он намеревался работать в лепрозории и вме­сте со своим другом Альберто Гранадосом лечить прока­женных, как это сделал до него Альберт Швейцер, перед подвигом которого Че преклонялся.

Но Чинчина, обыкновенная девушка, любила Че обык­новенной любовью. Она готова была стать женой Эрне­сто, но при условии, что он останется с ней, вернее — при ней. Его донкихотский проект переселиться в венесуэль­ские дебри и посвятить себя лечению прокаженных ка­зался ей трогательным, благородным, но совершенно не­реальным. Вошли в непримиримый конфликт возвышен­ное и обыденное, поэзия и низменная проза жизни. Это не могло закончиться компромиссом. Ни Эрнесто, ни Чин­чина не сдавали своих позиций. И они мирно разошлись: она, чтобы благополучно выйти замуж, он, чтобы всту­пить на путь, с которого нет возврата к прошлому.

Альберто Гранадос, или Миаль(Сокращенно от «Ми Альберто» (испан, «Мой Альберто»)), как его называли друзья, был старше Тэтэ на шесть лет. Что же сблизило Тэтэ с Миалем? Я слушал Альберто и думал, что свой­ственные ему оригинальность суждений, стремление к познанию неизведанного были, вероятно, созвучны Тэтэ. Но, кроме того, Альберто работал в лепрозории. Выбрать такую работу по призванию мог только человек высоких моральных качеств и гражданского мужества. К тому же этому самаритянину одновременно была присуща неис­сякаемая жизнерадостность, роднившая его с Кола Брюньоном, на которого он и внешне был похож. Не эти ли черты больше всего привлекали Че в моем собеседнике?

Однако предоставим слово самому Альберто Гра­надосу:

— Нас было три брата — я, Томас-Франсйско и Грегорио-Патрисио. Родом мы из местечка Эрнандо, что на юге провинции Кордовы. Сам я сначала закончил фармацевтический факультет университета. Однако карьера аптекаря меня не прельщала. Я увлекся проблемой лечения проказы, проучился в университете еще три го­да, стал биохимиком. И в 1945 году начал работать в лепрозории, расположенном в ста восьмидесяти километ­рах от Кордовы.

С Че я познакомился еще в 1941 году, когда ему бы­ло тринадцать лет, через своего брата Томаса. Они учились в одном классе в колледже Деан-Фунес. Нас сдружили страсть к чтению и любовь к природе. Я стал частым гостем в доме Гевары, где имелась прекрасная библиотека, которой я пользовался как своей собствен­ной. Че был завзятым спорщиком, и мы провели с ним не одну ночь, споря до хрипоты о том или другом авторе.

Я и мои братья все свободные дни проводили в жи­вописных окрестностях Кордовы, где жили робинзонами на вольном воздухе. Че почти всегда присоединялся к нам. Родители охотно отпускали его. Чистый горный воз­дух облегчал его постоянную борьбу с астмой, а длитель­ные переходы пешком закаляли организм и приучали к выносливости. Правда, тогда врачи думали, что для аст­матиков сильные физические перегрузки опасны, но мы, молодые студенты-медики, придерживались другого мне­ния, считая, что спорт — лучшее лекарство против этого недуга. Родители Че разделяли это мнение. Че бы­стро постиг все премудрости жизни на лоне природы. Он научился сооружать из ветвей шалаш, быстро разжи­гать костер. Все это пригодилось ему, когда он партиза­нил в горах Сьерра-Маэстры. Разумеется, в те далекие годы нам даже в голову не приходило, что ему придется когда-либо воспользоваться опытом юного робинзона для партизанской борьбы.

Мы, конечно, знали, что в начале девятнадцатого века наши патриоты вели партизанские действия против испанцев. Знали о партизанской войне крестьянских во­жаков Панчо Вильи и Сапаты во время мексиканской ре­волюции. О борьбе никарагуанцев, руководимых леген­дарным генералом Сандино, против интервентов-янки. Доходили до нас сведения и о партизанской борьбе в Китае. Мы восторгались подвигами советских партизан в тылу немецких войск в период второй мировой войны. Но никто из нас, включая Че, тогда не предполагал, что и у нас это возможно. Это вовсе не значит, что мы стоя­ли в стороне от политической борьбы. Наоборот. По всей стране студенты принимали в ней самое активное уча­стие. Мы считали себя антиимпериалистами и антифа­шистами, боролись против Перона, устраивали забастов­ки, демонстрации, дрались с полицией.

Кордова — один из крупных культурных центров Ар­гентины. Ее называют у нас «докта Кордова» — ученая, мудрая Кордова. Кроме университета, одного из старей­ших в Америке — он был основан в 1613 году, в нашем городе — Музей естественной истории, большой зооло­гический сад, Академия художеств. Город славится и своими свободолюбивыми традициями. В стенах нашего университета зародилось в 1918 году революционное сту­денческое движение за университетскую реформу, прохо­дившее под антиимпериалистическими лозунгами и охва­тившее потом все университеты Латинской Америки. В 1930-х годах в Кордове образовалась влиятельная группа во главе с известным публицистом Деодоро Рока, сме­ло выступавшая против полицейских репрессии и фашиз­ма. В нашем городе активно действовали такие прогрес­сивные организации, как Комитет помощи Советскому Союзу, и многие другие.

Я сам участвовал в антиперонистском студенческом движении. В 1943 году за участие в демонстрации про­теста против вторжения полиции на территорию универ­ситета меня и еще нескольких студентов арестовали. Мой брат Томас и Эрнесто пришли ко мне на свидание в по­лицейский участок. Я попросил их вывести на улицу учащихся колледжей с требованием немедленно освобо­дить арестованных студентов. Признаться, меня удивила реплика Че на мою просьбу: «Что ты, Миаль, выйти на улицу, чтоб тебя просто огрели полицейской дубинкой по башке?! Нет, дружочек, я выйду на улицу, только если мне дадут «буфосо» (пистолет)!»

У меня в памяти запечатлелась и другая его реплика такого же рода. Путешествуя по странам Южной Аме­рики, мы прибыли в Перу, где посетили древний город инков Мачу-Пикчу. Облазили его, а потом расположи­лись на площадке одного из старинных храмов, где, по преданию, инкские жрецы совершали человеческие жерт­воприношения, стали пить матэ и фантазировать. Я го­ворю Че: «Знаешь, старик, давай останемся здесь. Я же­нюсь на индианке из знатного инкского рода, провозгла­шу себя императором и стану правителем Перу, а тебя назначу премьер-министром, и мы вместе осуществим социальную революцию». Че ответил: «Ты сумасшедший, Миаль, революцию без стрельбы не делают!»

— Расскажите, Альберто, более подробно об этом пу­тешествии.

— Я давно мечтал посетить страны Южной Америки, о которых мы, хотя и были жителями этих мест, знали тогда очень мало. Мы больше знали о жизни и событиях в Испании, Франции или Соединенных Штатах, чем о том, что происходило у нас под боком в соседних респуб­ликах. У меня был и сугубо личный профессиональный интерес к этой поездке: я намеревался посетить лепрозо­рии в соседних странах, ознакомиться с их работой и, может быть, потом написать об этом книгу.

Естественно, денег у меня на такую поездку не было, но зато был «транспорт» — старый мотоцикл, который я непрестанно чинил, надеясь довести до рабочей кондиции. Что касается расходов на пропитание, то этот во­прос меня особенно не волновал. Я рассчитывал на слу­чайные заработки, а также на солидарность моих кол­лег — врачей в лепрозориях.

Настал день, когда мой «конь» был готов к путеше­ствию. В то время семья Гевары уже жила в Буэнос-Айресе, где Че учился на медицинском факультете и ста­жировался в институте по изучению аллергии, возглав­лявшемся известным аргентинским ученым доктором Писани. Семья Гевары испытывала тогда материальные трудности, и Эрнесто подрабатывал, работая библиотека­рем в муниципальной библиотеке. На каникулы он при­езжал в Кордову, навещал меня в лепрозории. Он инте­ресовался новыми методами лечения прокаженных, по­могал мне в моих опытах.

В один из таких приездов, в сентябре 1951 года, я по совету моего брата Томаса предложил ему быть моим напарником в проектируемом путешествии.

Эрнесто с детства грезил путешествиями. Ему была свойственна страсть к познанию окружающей его дей­ствительности, и не столько через книжные трактаты, сколько путем личного контакта с этой действительно­стью. Он интересовался, как живут его соотечественни­ки — аргентинцы не только в столице, но и в далеких провинциях, как живут крестьяне, батраки, индейцы. Наконец, как выглядит его родина. Он хотел видеть соб­ственными глазами ее бескрайние степи — пампасы, ее горы, ее жаркие северные районы, где раскинулись план­тации хлопка и парагвайского чая — матэ. И когда он все это увидит, он поймет, что этого мало, нужно уви­деть и другие страны Латинской Америки, познакомить­ся с жизнью, надеждами и тревогами других народов кон­тинента. Только тогда можно будет найти правильный ответ на мучивший его с каждым днем все больше и боль­ше вопрос: а как же все-таки изменить жизнь народов континента к лучшему, как избавить их от нищеты и бо­лезней, как освободить от гнета помещиков, капитали­стов и иностранных монополий.

Следует ли удивляться, что Эрнесто с восторгом при­нял мое предложение, только просил подождать некото­рое время, пока не сдаст очередных экзаменов. Он тогда учился на последнем курсе медицинского факульте­та. Родители Эрнесто не возражали отпустить его со мной при условии, что мы будем отсутствовать не больше года и Эрнесто возвратится к сдаче выпускных экза­менов.

29 декабря 1951 года, нагрузив нашего «коня» всевоз­можной хозяйственной утварью, походной палаткой, одеялами, вооружившись автоматическим пистолетом и фотоаппаратом, мы пустились в путь. По дороге заехали проститься с Чинчиной, она дала Эрнесто 15 долларов с просьбой привезти ей кружевное платье. Эрнесто подарил ей собачонку, которую назвал «Камбэк» — «Вернись». Простились мы и с родителями Эрнесто. Нас ничто боль­ше не задерживало в Аргентине, и мы направились в Чи­ли — первую зарубежную страну, лежавшую на нашем пути. Проехав провинцию Мендосу, где некогда жили предки Че и где мы посетили несколько гасиенд, наблю­дая, как укрощают лошадей и как живут наши гаучо, мы повернули на юг, подальше от андских вершин, не­проходимых для нашего чахлого двухколесного Росинанта. Нам пришлось изрядно помучиться. Мотоцикл непре­станно ломался и требовал починки. Мы не столько еха­ли на нем, сколько волокли его на себе.

По дороге останавливались на ночлег в поле или в лесу, смотря по тому, где мы оказывались в это время. Хуже было с едой. Несколько монет, с которыми мы по­кинули Аргентину, улетучились в первые же дни, 15 долларов Чинчины тоже были истрачены на пропита­ние, после чего на хлеб насущный пришлось зарабаты­вать «в поте лица своего». Мы мыли посуду в рестора­нах, лечили крестьян, выступали в роли ветеринаров, грузчиков, носильщиков, матросов, чинили радиоприем­ники в селениях. Спасительными оазисами служили ле­прозории, к которым мы стремились, как мусульмане в Мекку. В них мы утоляли не только физический, но и духовный голод, так как обменивались опытом с мест­ными коллегами, узнавали много для себя интересного и полезного. Эрнесто все больше и больше увлекался про­блемой исследования и лечения проказы. Как и я, он не боялся прокаженных, не испытывал к ним отвращения. Наоборот, вид этих несчастных, отверженных, забытых близкими и обществом, вызывал в нем живейшее уча­стие, в нем зрела мысль посвятить свою жизнь их ле­чению.

18 февраля 1952 года мы прибыли в чилийский город Темуко. На следующий день местная газета «Диарио Аустраль» опубликовала о нас статью, которую перепечатала «Гранма» вскоре после гибели Че в октябре 1967 года.

— У меня есть текст этой статьи, — говорю я Аль­берто и, чтоб дать ему отдохнуть и спокойно допить ча­шечку горячего «тинто», которую нам с грустной, пони­мающей улыбкой вновь предлагает милая Хулия, вслух читаю статью из «Диарио Аустралъ», озаглавленную:

«Два аргентинских эксперта-лепролога путешествуют по Южной Америке на мотоцикле».

 «Со вчерашнего дня находятся в Темуко доктор био­химии сеньор Альберто Гранадос и студент последнего курса медицинского факультета университета в Буэнос-Айресе сеньор Эрнесто Гевара Серна, которые совер­шают рейд на мотоцикле по главным латиноамериканским странам.

Мотоциклисты начали свое путешествие в провинции Кордова 29 декабря. Они направились на юг через Мен­досу и Сальту, въехав через пограничный пункт Пеулья в Чили. Они побывали в Петробуэ, Осорбо и Вальдивии, откуда вчера прибыли на своем мотоцикле в Темуко.

Специалисты по лепрологии

Ученые гости являются специалистами в области ле­прологии и других болезней, сопутствующих проказе. Они хорошо знакомы с положением в этой области на их родине. Там около трех тысяч больных проказой находят­ся на излечении в лепрозориях в Серритос, Диамантес, Хенераль Родригес, Кордове и Посадас.

Они также посетили лазареты в Бразилии, стране, где наивысший процент больных этой болезнью.

Интерес к посещению острова Пасхи

Кроме намерения ознакомиться с постановкой сани­тарного дела в разных странах Южной Америки, сеньоры Гранадос и Гевара, путешествующие на свои собствен­ные средства, испытывают особое желание посетить чи­лийский лепрозорий в Рапа-Нуи. Наши врачи рассчиты­вают, прибыв в Вальпараисо, установить контакт с ру­ководителями Общества друзей острова Пасхи с целью изучить возможность посетить этот далекий лепрозорий, расположенный на нашем острове в Тихом океане.

Путешествующие ученые планируют завершить свою экспедицию в Венесуэле.

Закончив однодневное пребывание в Темуко, сеньоры Гранадос и Гевара продолжат свой путь сегодня утром в направлении города Консепсион».

Альберто смеется.

— Да, накручено в этой заметке здорово! В Брази­лии мы, конечно, не были. Но на остров Пасхи мечтали попасть. Однако в Вальпараисо, откуда сто лет тому назад направились за золотом в Калифорнию предки Че, нам сказали, что парохода на остров Пасхи пришлось бы ждать полгода. Поэтому мы, к сожалению, вынуждены были отказаться от идеи посоперничать с Туром Хейердалом. Остров Пасхи, правда, занял определенное место в биографии Че. Но это уже имеет отношение к его бо­ливийской эпопее.

Из Вальпараисо мы продолжали наш путь, только уже не на мотоцикле, а пешком, попутным транспортом и «зайцами» на поездах или пароходах. Наш двухколесный Росинант испустил дух недалеко от Сантьяго. Никакая починка уже не могла его оживить, и нам пришлось не без печали с ним окончательно расстаться. Мы соору­дили ему «гробницу» в виде шалаша, попрощались с его бренными останками и двинулись дальше.

Пешком добрались до медного рудника Чукикаматы, принадлежащего американской компании «Браден коппер майнинг компани». Ночь мы провели в казарме охранников рудника.

В Перу мы воочию познакомились с жизнью и бытом индейцев кечуа и аймара, прозябавших в беспросветной нужде, забитых, эксплуатируемых помещиками и властя­ми, отравленных кокой ( Кока — листья одноименного кустарника, содержащие кокаин.), которую они потребляют, чтобы заглушить голод. Нас интересовали следы древней циви­лизации инков. В Куско, куда мы добрались не без при­ключений, Эрнесто часами просиживал в местной биб­лиотеке, зачитываясь книгами о древней империи инков. Несколько дней мы провели среди живописных развалин Мачу-Пикчу, грандиозные размеры которых так порази­ли Эрнесто, что он вознамерился посвятить себя изуче­нию прошлого инков. Я даже стал звать его в шутку ар­хеологом.

Че с упоением декламировал вдохновенные строки Пабло Неруды, посвященные священному городу инков:

И я взошел по лестнице земли,

меж костяками гибнущих лесов

к тебе, непостижимый Мачу-Пикчу,

заоблачный, на каменных ступенях,

последний город тех, кто суть земную

не скрыл в своих дремотных одеяньях.

И там, как две слепящих параллели,

мерцают молния и человек.

Ты — колыбель среди ночного вихря,

праматерь камня, кондора корона,

сияющий коралл зари вселенской,

мотыга, погребенная в песке (Перевод А. Голембы.)

Я рассказываю Миалю, что в прошлом году Перу по­сетил писатель С. С. Смирнов, на которого Мачу-Пикчу тоже произвел неизгладимое впечатление. И я читаю моему собеседнику переведенное на испанский язык опи­сание этого «перуанского чуда» из очерков С. С. Смир­нова о Перу:

— «В мире есть немало удивительных руин — памят­ников труда и искусства наших давних предков. Где-ни­будь в Гималаях, на Памире или в тех же Кордильерах можно отыскать горные пейзажи не меньшей красоты и первозданной дикости. Но именно сочетание рукотворно­го и суровой величавой природы делает Мачу-Пикчу единственным, неповторимым местом на нашей планете. С каким-то странным и неожиданным для себя чувством внезапного открытия вы постигаете, что и город, и ги­гантская лестница сделаны людьми, такими же, как вы сами, безмерно маленькими рядом с исполинскими гора­ми и бездонными пропастями и все же победившими их. Будто невидимая, но неразрывно прочная нить вдруг протягивается от этих каменных коробок инкских жилищ и храмов, от ступеней ведущей к небу лестницы к вам, нынешнему поколению людей, летающему высоко над зем­лей в реактивных самолетах, вырвавшемуся в космос, ступившему на почву Луны, проникшему в недра атом­ного ядра. Нить, тянущаяся через века и уводящая ку­да-то во временные дали будущего. И восторженная гор­дость за сына земли, за человечество, за свою принадлеж­ность к нему вспыхивает в вашей душе мгновением истин­ного счастья. Уже за это чувство, за эту счастливую гордость самопознания и самоутверждения люди наших дней должны быть благодарны потерянному и возвращен­ному им городу инков, перуанскому чуду — Мачу-Пикчу».

Миаль внимательно слушает меня.

— Впечатления советского писателя весьма созвуч­ны тем, которые испытывали и мы, встретившись с Ма­чу-Пикчу. Этот мертвый город нам казался полным жиз­ни. Само его существование вселяло в нас веру в свет­лое будущее наших народов. Потомки строителей Мачу-Пикчу рано или поздно сбросят с себя оковы векового рабства. Мы были в этом убеждены и фантазировали, как индейские армии под водительством нового Тупак-Амару (Индейский вождь, возглавивший восстание против испанского владычества во второй половине XVIII века.), конечно, при нашем самом деятельном участии, пробудят, наконец, древнее Перу к счастливой и свобод­ной жизни...

Из Мачу-Пикчу мы направились далеко в горы, в се­ление Уамбо, с заездом в лепрозорий, основанный уче­ным-подвижником доктором Уго Песче, членом Комму­нистической партии Перу. Он принял нас очень тепло, ознакомил со своими методами лечения и снабдил реко­мендательным письмом в другой крупный центр по лече­нию проказы, близ города Сан-Пабло, в перуанской про­винции Лорето.

Добраться до Сан-Пабло было не так-то просто. В се­лении Пукальпа, что на реке Укаяли, мы устроились на судно, которое довезло нас до Икитоса — порта, распо­ложенного на берегах Амазонки. В этом районе в шести­десятых годах начал свою деятельность один из первых перуанских партизанских отрядов. В Икитосе мы были вынуждены задержаться на некоторое время, так как Эр­несто, по-видимому, иод воздействием сильной влажности и рыбной пищи совсем расклеился: астма его букваль­но душила, и он был вынужден слечь на «отдых» в мест­ный лазарет. Но железная воля позволила Эрнесто пре­одолеть не только приступ этой болезни, но и тысячи других препятствий на нашем пути.

Должен сказать, что Че был не из легких попут­чиков. Он был острым, даже язвительным на язык, и ску­чать мне с ним не приходилось. В пути, бывало, мы с ним ссорились и ругались из-за пустяков. Но он, впро­чем, как и я, не был злопамятен, быстро остывал, и до следующего «конфликта» мы путешествовали в мире и согласии. И все-таки он был идеальным напарником. Не­смотря на свой недуг, он разделял со мной по-братски все тяготы путешествия и не разрешал себе каких-либо поблажек и скидок на болезнь. В трудностях проявлял завидное упорство, и если брался за какое-нибудь дело, то обязательно доводил его до конца.

В госпитале Икитоса его быстро поставили на ноги, и вскоре мы смогли возобновить наше путешествие по Амазонке в направлении Сан-Пабло.

Врачи лепрозория в Саи-Пабло оказали нам сердеч­ный прием, предоставили в наше распоряжение лаборато­рию, пригласили участвовать в лечении больных. Мы по­пытались применить психотерапию и развлекали прока­женных. Организовали из больных футбольную команду, устраивали спортивные состязания, охотились в их ком­пании на обезьян, беседовали с ними на самые разнооб­разные темы. Наше внимание и товарищеское отношение к этим несчастным резко подняло их тонус. Больные иск­ренне привязались к нам. Пытаясь нас как-то отблагода­рить, они построили нам похожий на «Кон-Тики» плот с тем, чтобы мы могли добраться до следующего пункта нашего путешествия — Летисии, колумбийского порта, тоже расположенного на берегах Амазонки.

В канун нашего отъезда в Сан-Пабло прибыла попро­щаться с нами делегация прокаженных — мужчины, жен­щины, дети. Они приплыли на судне к причалу, где стоял плот, названный в нашу честь «Мамбо-Танго». Танго, вы знаете, национальный аргентинский танец, а мамбо — перуанский. Это экзотическое название должно было сим­волизировать аргентино-перуанскую дружбу. Шел дождь, но энтузиазм провожающих от этого не уменьшился. Сперва они пели в нашу честь песни, а потом трое из прокаженных выступили с прощальными речами. Говори­ли они не очень складно, но зато искренне. Затем дер­жал речь я, очень волновался, мне, как и Эрнесто, было жалко покидать этих простых и добрых .людей, с кото­рыми мы крепко сдружились во время нашего непродол­жительного пребывания в Сан-Пабло.

На следующий день, 21 июня 1952 года, уложив наши нехитрые пожитки на «Мамбо-Танго», мы поплыли вниз по течению величественной Амазонки в направлении к Летисии. Течение несло нас вперед. Эрнесто много фото­графировал и вел, следуя моему примеру, дневник. На­слаждаясь буйной тропической природой, мы, к нашему стыду, «прозевали» Летисию и заметили это только то­гда, когда наш «Мамбо-Танго» пристал к большому остро­ву, который оказался уже бразильской территорией.

Плыть обратно на плоту — против течения — затея без­надежная. Пришлось обменять «Мамбо-Танго» на лодку и еще в придачу отдать за нее все наши скудные сбе­режения.

В результате мы прибыли в Летисию не только до предела измотанные, но и без сентаво в кармане. Наш непрезентабельный вид вызвал естественные подозрения у полиции, и вскоре мы очутились за решеткой. На этот раз выручила слава аргентинского футбола. Когда началь­ник полиции, страстный «инча» (болельщик), узнал, что мы аргентинцы, он предложил нам свободу в обмен на согласие стать тренерами местной футбольной команды, которой предстояло участвовать в районном чемпионате. И когда «наша» команда выиграла, благодарные фанати­ки кожаного мяча купили нам билеты на самолет, кото­рый благополучно доставил нас в столицу Колумбии — Боготу.

В то время в Колумбии правил президент Лауреано Гомес. В стране господствовала «виоленсия» — насилие. Армия и полиция вели войну против непокорных кре­стьян. Убийства неугодных властям деятелей соверша­лись ежедневно. Тюрьмы были забиты политическими за­ключенными. Полиция и здесь нас встретила «гостепри­имно» — нас схватили и бросили за решетку. Пришлось пообещать властям немедленно покинуть Колумбию. Зна­комые студенты собрали нам деньги на дорогу, и мы на автобусе направились в пограничный с Венесуэлой город Кукуту. Из Кукуты мы перешли по международному мосту границу и очутились в венесуэльском городе Сан-Кристобале, откуда 14 июля 1952 года благополучно до­брались до Каракаса — конечной цели нашего путеше­ствия. За месяц до этого Че исполнилось двадцать четы­ре года.

Настало время возвращаться в Аргентину. Я, однако, решил бросить якорь в Венесуэле. И причиной тому была не только интересная работа, которую мне предложили в лепрозории Каракаса, но и то, что здесь я познакомил­ся с Хулией. Стали обсуждать с Че, как ему одному до­браться до Буэнос-Айреса. Денег у нас, как обычно, не было. Но нам, как и на всем протяжении нашего путе­шествия, продолжала улыбаться удача. В Каракасе Че случайно встретил своего дальнего родственника, торгов­ца породистыми лошадьми. Родственник перевозил ска­кунов самолетом из Буэнос-Айреса в Майами (США) с остановкой в Каракасе. В Майами он закупал лошадей-ломовиков, которых переправлял самолетом в венесуэль­ский город Маракаибо, где продавал их и откуда само­лет летел порожняком в Буэнос-Айрес. Он предложил Че сопровождать очередную партию лошадей из Каракаса в Майами, а оттуда вернуться через Маракаибо в Буэнос-Айрес, и даже обещал денег на мелкие расходы. Че со­гласился, и в конце июля я с ним расстался. Он обещал после сдачи экзаменов и получения диплома врача вернуться в Каракас и работать со мной в лепрозории. Но этим планам не суждено было осуществиться. В сле­дующий раз я его увидел только после победы кубин­ской революции, в Гаване, в кабинете президента На­ционального банка Кубы, пост которого он занимал. Это было 18 июня 1960 года.

Чтобы закончить историю нашего путешествия, ска­жу, что в Майами Че задержался на целый месяц. День­ги у него быстро иссякли, хотя он и успел купить обе­щанное Чинчине кружевное платье. В Майами Че жил впроголодь, коротая время в местной библиотеке.

В августе 1952 года Че вернулся в Буэнос-Айрес и засел за учебники. Ему предстояло подготовить диплом­ную работу о проблемах аллергии и сдать добрую дюжи­ну заключительных экзаменов. На это ушло пять меся­цев. Он спешил распрощаться с университетом еще и по­тому, что по новому закону в следующем учебном году ему пришлось бы сдавать экзамен по «хустисиализму» — социально-политической доктрине Нерона, а это ему бы­ло явно не по нутру.

В марте 1953 года Эрнесто получил наконец диплом доктора-хирурга, специалиста по дерматологии. Но сво­бодным гражданином он себя считать еще не мог. Его призвали в армию. Не желая служить в армии «горилл», Че принял ледяную ванну, спровоцировав таким обра­зом очередной приступ астмы, после чего явился на вра­чебную комиссию, которая признала его негодным к во­енной службе.

Теперь он действительно стал вольной птицей и мог избрать любой из открывшихся перед ним путей: начать карьеру врача у себя на родине или вернуться в Кара­кас, где лепрозорий предлагал ему место врача с месяч­ным жалованьем в восемьсот американских долларов. Но, как известно, Че принял другое решение. Видно, ему было так на роду написано.

— Скажите, Альберто, после того, как вы расстались с Че в Каракасе, вы с ним переписывались?

— Пока он находился в Буэнос-Айресе, да. Я был уверен, что он вернется в Каракас. Затем, когда он направился во второе путешествие по Латинской Америке, он мне прислал открытку из Гуаякиля (Эквадор) сле­дующего содержания: «Малыш! Еду в Гватемалу. Потом тебе напишу». На этом наша связь прервалась вплоть до свержения Батисты, когда я послал Че в Гавану письмо, на которое он вскоре ответил. Че писал, что надеялся при­ехать в Каракас вместе с Фиделем, но заболел, и поэто­му наша встреча тогда не состоялась. Я, в свою очередь, стремился на Кубу, но по разным причинам мой отъезд затягивался. В 1960 году пришло новое письмо Че, от 13 мая. В письме он приглашал нас переехать на по­стоянное жительство на Кубу. Че спрашивал: «Мог ли ты когда-нибудь вообразить себе, что известный тебе лю­битель поболтать и попить матэ превратится в человека, без устали трудящегося на пользу делу».

Да, революция изменила Тэта, сделала из него желез­ного бойца и неутомимого труженика. В этом мы убеди­лись, когда в том же году приехали, наконец, на остров Свободы и встретились с ним. Теперь он знал ответы на вопросы, мучившие его в годы юности. Не изменился он только в одном: он был таким же скромным и равно­душным к жизненным благам, каким был и раньше. Вы­павшую на его долю славу и популярность Че воспри­нимал с юмором. Будучи одним из вождей революции, министром, он продолжал вести свой обычный спартан­ский образ жизни, зачастую сознательно лишая себя минимальных удобств.  Из всех людских слабостей у него, пожалуй, были только три: табак, книги и шахматы.

Че неоднократно говорил, что революционный госу­дарственный деятель должен вести монашеский образ жизни. И это понятно, ведь большинство чиновников, в особенности высокооплачиваемых, в наших странах за­нимаются самообогащением, раскрадыванием государ­ственной казны, берут взятки, живут в роскошных вил­лах, пьянствуют, развратничают.

Переехав в 1960 году на Кубу, мы обосновались по совету Че в Сантьяго, где я стал преподавать на меди­цинском факультете местного университета. Че говорил нам: «Живите скромно, не пытайтесь делать капитализм при социализме». Разумеется, мы к этому и не стре­мились.

Когда вышла его книга «Партизанская война», он мне ее подарил со следующей надписью: «Желаю, чтобы дни Твои не закончились без того, чтобы не почувствовать за­пах пороха и не услышать клич народов к борьбе, — сублимированная форма испытать сильные эмоции, не менее яркие и более полезные, чем пережитые на Ама­зонке».

И еще одну книгу он подарил мне с дарственной надписью перед своим отъездом с Кубы. Он мне сказал, что уезжает, но куда и зачем конечно, не говорил, и я у него не спрашивал. Вот что он мне написал тогда:

«Не знаю, что оставить Тебе на память. Обязываю Тебя отбыть на рубку сахарного тростника. Мой походный дом снова будет держаться на двух лапах, и мои мечты будут безграничны до тех пор, пока пуля не поставит на них точку. Жду Тебя, оседлый цыган, когда пороховой дым рассеется. Обнимаю вас всех, включая Томаса. Че».

— Были ли у Че, — спрашиваю я у Альберто, — кроме политических, личные причины, побудившие его покинуть Кубу и возглавить партизанское движение в Боливии?

— У Че слово никогда не расходилось с делом. Он никому не поручал ничего такого, чего бы сам не мог или не был бы готов в любой момент выполнить. Он считал, что личный пример имеет не меньшее значение, чем тео­ретические рассуждения. В наших странах личный при­мер играет огромное значение. У нас всегда был избыток теоретиков, в особенности «кофейных стратегов», и мало настоящих людей действия. Че принадлежал к числу последних. В Сьерра-Маэстре он не только сражался, но и лечил раненых, рыл окопы, строил и организовывал мастерские, таскал на себе грузы. Он выполнял не толь­ко обязанности командира, но и рядового бойца. Так же он вел себя и на посту министра промышленности: уча­ствовал в стройках, в разгрузке кораблей, садился за руль трактора, рубил тростник.

Внешне он мог иногда казаться резким и даже гру­бым, но мы, его друзья, знали, какой он был чуткий и отзывчивый. Он глубоко переживал гибель близких ему товарищей, друзей и последователей, которые по его примеру после победы кубинcкой революции подняли в разных местах Латинской Америки знамя партизанской войны. Как-то он мне с горечью пожаловался: «Миаль! Пока я сижу за письменным столом, мои друзья гибнут, неумело применяя мою партизанскую тактику».

Перед отъездом он мне сказал: «Я никогда не вернусь побежденным. Предпочту смерть поражению». И это не были красивые слова.

Альберто берет с полки книгу Че «Партизанская война».

— Эту книгу Че написал в 1960 году. Она посвящена другому герою кубинской революции — Камило Сьенфуэгосу. Камило погиб трагически. Он вылетел самоле­том из Камагуэя в Гавану и исчез. Возможно, его само­лет был сбит контрреволюционерами или взорвался над океаном в результате диверсионного акта.

В посвящении Че писал: «Камило был участником со­тен сражений, человеком, которому Фидель доверял в самые трудные моменты войны. Этот самоотверженный боец всегда был готов пожертвовать собой, что закаляло характер и самого Камило и партизан... Однако нельзя рассматривать Камило как героя-одиночку, совершающе­го блистательные подвиги лишь по зову собственного сердца. Ведь он — частица самого народа, который его взрастил в ходе упорной и суровой борьбы, как взрастил и других своих героев и вождей.

Я не знаю, было ли известно Камило изречение Дан­тона о революционном движении: «Смелость, смелость и еще раз смелость!» Во всяком случае, именно это каче­ство проявлялось в его действиях и действиях руководи­мых им партизан. Наряду с этим он всегда требовал от них быстрой и точной оценки обстановки и предваритель­ного изучения задач...

Особенностью его характера была непринужденность в обращении с людьми и глубокое уважение к народу. Мы порой забывали еще об одном качестве, которое было свойственно Камило: не оставлять без завершения дело рук своих...

 Камило свято чтил верность. Он был верен и Фиделю, который, как никто другой, воплощает в себе волю на­рода, и самому народу...

Кто убил Камило?

Его убил враг, убил потому, что хотел его смерти... Наконец, его убил собственный характер. Камило нико­гда не отступал перед опасностью, он смело смотрел ей в глаза, заигрывал с нею, дразнил ее, как тореадор, и вступал с нею в единоборство. В его сознании партизана не укладывалось, что какое-нибудь препятствие может остановить его или заставить свернуть с намеченного пути».

Все то, что Че писал о Камило, можно было бы ска­зать и о нем самом. Достаточно в этом тексте заменить имя Камило именем Че, и вы получите точный портрет друга и товарища моей юности.

Таким был Че. Другим он быть не мог.

Альберто умолк. Сквозь жалюзи пробивались первые лучи восходящего солнца.

Я собрал свои записи.

Пришла Хулия. Она тоже бодрствовала всю ночь.

Мы выпили по последней чашечке «тинто» и распро­щались.

ПРОИГРАННАЯ БИТВА

Я начал становиться революционером  в Гватемале.

Эрнесто Че Гевара

Он был полон глубокой ненависти и презре­ния к империализму, и не только потому, что он обладал высокоразвитым политическим со­знанием, но потому, что не так давно, будучи в Гватемале, имел возможность стать свидетелем преступной империалистической агрессии, когда военные наемники задушили революцию в этой стране.

Фидель    Кастро

К чему же в действительности стремился этот 24-лет­ний аргентинец с дипломом врача-дерматолога в кармане, какие цели он ставил перед собой, почему он так по­спешно вновь покидает родину? Ответить на эти вопросы нам поможет он сам. Предельно, до беспощадности иск­ренний, Че после победы кубинской революции неодно­кратно рассказывал, каким он был до того, как связал свою судьбу с делом Фиделя Кастро в июле 1955 года в Мексике.

Выступая 19 августа 1960 года перед кубинскими вра­чами в Гаване, Че говорил: «Когда я еще только при­ступал к изучению медицины, те взгляды, которые при­сущи мне сейчас как революционеру, в арсенале моих идеалов отсутствовали. Я, как и все, хотел одерживать победы, мечтал стать знаменитым исследователем, мечтал неустанно трудиться, чтобы добиться чего-то такого, что пошло бы в конечном итоге на пользу человечеству, но это была мечта о личной победе. Я был, как все мы, про­дуктом своей среды».

Перелом наступает во время путешествия с Гранадо­сом. Что больше всего поражает Гевару, когда он путе­шествует по странам тихоокеанского побережья Южной Америки, посещая медные рудники, индейские селения, лепрозории? Беспросветная нужда, отсталость крестьян, индейцев, простых тружеников этого огромного континен­та, которым противостоят черствость, продажность, рас­пущенность верхов, эксплуатирующих, грабящих, обма­нывающих народные массы.

«...Я видел,— продолжал Че в своем выступлении, — как не могут вылечить ребенка, потому что нет средств; как люди доходят до такого скотского состояния из-за по­стоянного голода и страданий, что смерть ребенка уже ка­жется отцу незначительным эпизодом... И я понял, что есть задача, не менее важная, чем стать знаменитым ис­следователем или сделать существенный вклад в медицин­скую науку, — она заключается в том, чтобы прийти на помощь этим людям».

Но как, какими средствами можно им помочь, что нужно сделать для того, чтобы облегчить их участь, из­бавить от бесправия и нищеты, сделать полноправными, подлинными хозяевами своей судьбы и огромных природ­ных богатств?

Путем благотворительной деятельности, «малых дел», постепенных реформ? Все это уже пытались сделать до него разного рода буржуазные политики. Но их реформа­торская деятельность приводила только к еще большему закабалению стран иностранными монополиями. Нет! Чтобы изменить судьбу народов Латинской Америки, вырвать их из тисков нищеты в бесправия, чтобы осво­бодить их от империализма, для этого есть только одно средство, один выход: вырвать с корнем зло, совершить социальную революцию. Именно к такому выводу прихо­дит Че после первого путешествия по странам Латинской Америки. Он еще не знает, где, кто и когда совершит та­кую революцию, у него еще много неясного, неопределен­ного на этот счет в голове, но одно он уже твердо ре­шил для себя: если когда-нибудь, кто-нибудь и где-ни­будь начнет такую революцию, то он будет ее солдатом. И когда в июле 1953 года на вокзале «Бельграно» в Буэ­нос-Айресе он, прощаясь с родителями и друзьями, говорит им: «С вами прощается солдат Америки», — он именно это имеет в виду.

Американец Даниель Джеймс, автор биографии Че, пытающийся всячески исказить и принизить его образ в угоду тем, по приказу которых он был убит, с наивным притворством вопрошает в своей книге: «Почему столь широкий и глубокий ум, как Эрнесто Гевара, не обра­тился к опыту других стран, где предпринимались или, по крайней мере, намечались попытки предпринять дру­гие, мирные, решения социального вопроса? Если его не­нависть к Соединенным Штатам исключала возможность объективного изучения американского общества, то по­чему не обратился он к опыту таких стран, как Швеция или Израиль, где осуществлялись социальные экспери­менты, более близкие его настроениям? Почему он оказался неспособным смотреть на вещи шире, не сквозь призму парализующей латиноамериканские страны моно­культуры? Почему его ум в столь раннем возрасте ис­ключил другие решения и другие ответы на извечные вопросы человечества?»

Даниель Джеймс от ответа на эти патетические во­просы воздерживается. Ибо ответ на этот вопрос может быть только один: причина того, что Че избрал путь со­циальной революции, — в политике порабощения и произвола, которую на протяжении десятилетий прово­дят в Латинской Америке империалисты Соединенных Штатов. Американские монополии, банки, тресты захва­тили основные богатства стран Латинской Америки. Пен­тагон, госдепартамент, ЦРУ превратили в норму вмеша­тельство в политическую жизнь этих стран. Правящие круги Соединенных Штатов боялись не только коммуни­стической революции в Латинской Америке, они боя­лись любой серьезной буржуазной реформы, ибо она за­девала интересы их монополий, била по карману магна­тов Уолл-стрита.

На любую попытку реформ Вашингтон отвечал эко­номическими санкциями, вооруженными интервенциями. Реформистов — даже самого умеренного толка — по при­казу из Вашингтона свергали специально выдрессирован­ные для этого «гориллы». Иных «приручали» — шанта­жом, угрозами или жалкими подачками. Это по приказу Вашингтона были убиты такие политические деятели, выступавшие с независимых позиций, как Гитерас на Кубе и Гайтан в Колумбии, свергнут демократический президент Гальегос в Венесуэле. «Приручены» такие «ре­форматоры», как Гонсалес Видела в Чили и Перон в Ар­гентине. Поставлены у власти такие преданные Пента­гону «гориллы», как Одриа в Перу. На протяжении десятилетий местные тираны в угоду Вашингтону и оли­гархии загоняли в подполье, гноили в зловонных казема­тах, пытали, уничтожали коммунистов и других борцов за подлинную демократию и счастье своих народов. Все это видел и знал молодой аргентинский врач Эрнесто Гевара, как видели и знали его сверстники, товарищи и друзья. Однако не все они делали из этого однознач­ные выводы. Будущий Че сделал для себя единственно правильный вывод. Он понял: чтобы добиться справед­ливости, нужно изменить социальный порядок.

Нельзя сказать, чтобы этот вывод был личным откры­тием Че. Задолго до него к этому призывали коммунисты, основываясь на великом марксистско-ленинском учении. Разумеется, юный Эрнесто читал и Маркса, и Ленина, и не только их, но и их противников. В буржуазных жур­налах он читал не только, вернее не столько, хвалу Совет­скому Союзу и коммунистам, сколько клевету и самые дикие вымыслы о них. У него была возможность выбо­ра. Что же заставило его выбрать революцию? Его соб­ственный опыт и благородное стремление служить обез­доленным.

Значит ли это, что тогда, прощаясь с близкими на вокзале «Бельграно», будущий солдат революции считал себя коммунистом? Вовсе нет. К коммунизму приходят разными путями. Для одних это светоч, который сразу открывает им путь из царства тьмы в царство свободы. Иные приходят к коммунизму, разуверившись в прежних своих идеалах, пройдя сквозь мучительную переоценку ценностей, преодолев национальную ограниченность, пред­рассудки, свойственные их окружению, эгоцентризм. Эр­несто Гевара в отличие от многих других представите­лей средних слоев не был отягощен багажом заскорузлых привычек или взглядов, которые отделяли бы его ки­тайской стеной от восприятия новых, революционных идей. Более того, он начал свою духовную жизнь с нис­провержения этих привычек и взглядов. Но позитивная программа формировалась в нем медленно, зрела посте­пенно. Вот почему этот будущий солдат революции пока что направляется к своему другу Гранадосу в Каракас лечить прокаженных.

Но тогда почему он не в порту или не на аэродроме, а на вокзале и садится в поезд, идущий в столицу Бо­ливии — Ла-Пас? (Официальной столицей страны является город Сукре, фак­тической же — Ла-Пас, местопребывание правительства и зако­нодательных органов.).  Своим родным и друзьям он объяс­няет выбор столь необычного маршрута в Венесуэлу от­сутствием денег на покупку авиа- или пароходного би­лета. Действительно, у него в кармане не густо, и он са­дится в «молочный конвой», как называют в Аргентине поезда, останавливающиеся на всех полустанках, где обычно фермеры грузят бидоны с молоком. Но неужели врач, которого ждет в Каракасе солидный месячный оклад в 800 долларов, не мог занять у кого-нибудь 200 долларов, чтобы добраться до Венесуэлы самолетом или пароходом? Нет, здесь что-то не то. Что же?

Че едет в Боливию потому, что он еще там не был, а он задался целью познакомиться со всеми латиноаме­риканскими странами. И все же сейчас в Боливии его привлекают не руины древних индейских храмов и да­же не голодные и нищие индейцы кечуа. Ему не терпит­ся увидеть своими глазами боливийскую революцию.

Боливию называют «нищим на золотом троне». В нед­рах этой страны неисчислимые богатства — нефть, олово, золото, но все эти сокровища были захвачены иностран­ными монополиями, получавшими от их эксплуатации огромные прибыли. Народ же жил в беспросветной нуж­де и невежестве, забитый, терзаемый болезнями, отрав­ляемый кокой. Жизненный уровень миллионов жителей этой страны, в основном индейцев и метисов, был до не­давнего времени одним из самых низких в мире, а дет­ская смертность самой высокой.

До начала 50-х годов Боливией за ее пределами мало кто интересовался, за исключением агентов оловянных и нефтяных монополий. Столица Ла-Пас, расположенная на высоте около 4 тысяч метров над уровнем моря, почти недоступна европейцам, ее называют «кладбищем ино­странцев». Иностранцы посещали страну столь же редко, писал в начале 60-х годов боливийский писатель Луис Луксич, как дебри Центральной Африки или Тибет. Ино­странцу был противопоказан ее климат — и физический, и политический. Ежегодно в среднем там происходили по две «революции», как правило, сопровождавшиеся весьма обильным кровопусканием.

Вот как описывает боливийскую столицу современ­ный шведский писатель Артур Лундквист: «Крутые ули­цы ведут к площади Мурильо, вокруг нее — дворец пре­зидента, дом правительства и собор. Фонарные столбы словно специально приспособлены для того, чтобы ве­шать на них президентов и министров. Вы как бы чутьем угадываете тайные выходы, скрытые на окраинных ули­цах города: через них в самый последний момент улепе­тывают всякие важные господа, прихватив с собой госу­дарственную казну или еще более солидную сумму де­нег. Горняки устраивают на этой площади демонстрации, набив предварительно свои карманы динамитом, предъ­являют здесь ультиматум правительству. Нередко слу­чается и так, что государственных деятелей разрывают на куски или просто пристреливают, а потом выбрасы­вают с балкона на каменную мостовую».

Этот необычный город не мог не заинтересовать моло­дого, жадного до новых впечатлений аргентинского док­тора. Но как бы ни привлекали его контрасты боливий­ской столицы, на этот раз он больше всего стремился ознакомиться с тем новым, что происходило в этой стра­не в последнее время.

9 апреля 1952 года здесь произошла очередная, 179-я по счету революция. В отличие от 178 предшествующих эта революция и в самом деле продвинула Боливию по пути прогресса. В ней участвовали шахтеры, крестьяне. К власти пришла партия Националистическое револю­ционное движение, лидер которой Пас Эстенсоро стал президентом страны. Новое правительство национализи­ровало оловянные рудники, правда, выплатив иностран­ным компаниям щедрую компенсацию. Стало осуще­ствлять аграрную реформу, организовало из шахтеров и крестьян милицию. Эти меры при всей их ограниченно­сти были весьма обнадеживающими. В Боливию за опы­том потянулись многие прогрессивно настроенные интел­лектуалы, политические деятели. Следуя их примеру, Эр­несто Гевара проложил свой маршрут в Каракас через Ла-Пас.

В Боливии Че встречался с представителями прави­тельства, бывал в шахтерских поселках, горных индей­ских селениях. Некоторое время он даже работал в управ­лении информации и культуры и в ведомстве по осуще­ствлению аграрной реформы.

Разумеется, и тут, в Боливии, он интересовался археологическими древностями и посетил развалины ска­зочных индейских святилищ Тиауанаку, что вблизи озера Титикака. Завзятый фотограф, он снял десятки снимков «Ворот солнца» — храма, где некогда индейцы поклоня­лись Виракоче — богу огненного светила.

Но если древний мир индейцев здесь, как и всюду, оказывал на него чуть ли не магическое действие, если сами индейцы, эти молчаливые, покорные и в то же са­мое время грозные существа, по-прежнему заворажива­ли его и притягивали к себе, то боливийская революция его разочаровала. И разочаровала прежде всего потому, что индейцы, коренное население этой страны, продол­жали оставаться за пределами общества, влачили такое же жалкое существование, как и в те далекие времена, когда их жизнями распоряжались испанские завоеватели.

Руководители этой революции вызывали в нем недо­верие и неприязнь. Буржуазные деятели, они стремились не углубить, а затормозить революционный процесс, рабо­лепствовали перед Вашингтоном, многие из них занима­лись разного рода финансовыми махинациями и спеку­ляцией. В профсоюзах заправляли ловкие политиканы. Что же касается коммунистической партии, то, основан­ная только в 1950 году, она еще не успела приобрести заметного влияния на трудящиеся массы страны.

Нет, час Боливии еще не настал. Думал ли Эрнесто Гевара, что ему не в таком уж отдаленном будущем суж­дено вернуться сюда, чтобы сражаться за этих индейцев, потомков некогда могучих инкских племен, и что именно здесь закончится его короткая, но славная жизнь рево­люционера? Конечно, нет. Но то, что в 1953 году он по­сетил эту страну, объехал и изучил ее, «прочувствовал» ее проблемы, сыграло определенную роль в его решении вернуться на знакомое ему плоскогорье.

В Ла-Пасе Че познакомился с молодым аргентинским адвокатом, противником Перона — Рикардо Рохо. Спа­саясь от преследований полиции, Рохо нашел убежище в гватемальском посольстве в Буэнос-Айресе. И это навело его на мысль уехать в Гватемалу.

В то время в Гватемале у власти находился прези­дент Хакобо Арбенс, проявивший необычайную для го­сударственного деятеля Центральной Америки смелость: он отважился национализировать часть земель «зеленого чудовища», или «Мамиты Юнай», как зовут латиноаме­риканцы «Юнайтед фрут компани». Предшественником Арбенса на посту президента был демократически на­строенный профессор философии Хуан-Хосе Аревало. Одно время он жил в эмиграции в Аргентине и имел там много друзей. От некоторых из них и получил Рохо ре­комендательные письма, которые, он надеялся, позволят ему неплохо устроиться в Гватемале. Рохо уговаривал Че вместе пробираться в эту страну (Р. Рохо — буржуазный политикан, после смерти Че недостойно спекулировал на знакомстве с ним публикуя сенсационные измышления, широко распространяемые реакционной прессой.)

Че согласился на роль попутчика Рохо, но только до Колумбии. Разочарованный в боливийской революции, он весьма критически воспринимал восторги Рохо по пово­ду гватемальского правительства. Он все еще намере­вался ехать в Каракас, где в местном лепрозории его с нетерпением ожидал Миаль.

Рохо полетел в Лиму, а Гевара вместе с аргентин­ским студентом Карлосом Феррером на автобусе объехал самое высокое в мире озеро Титикака, по которому про­ходит граница между Боливией и Перу, и прибыл в зна­комое ему уже по предыдущему путешествию Куско. Здесь пограничники их задержали, приняв за опасных агитаторов, но затем выпустили, отобрав книги и бро­шюры о боливийской революции. Вскоре путешествен­ники достигли Лимы, где встретились с Рохо.

Положение в Перу было не из приятных. Страной правил тиран Одриа, слуга Вашингтона, тюрьмы были забиты политическими заключенными. Долго задержи­ваться в Лиме было опасно. Раздобыв денег, Рохо, Феррер и Гевара сели в автобус и направились по тихоокеан­скому побережью к Эквадору, границу с которым пере­секли 26 сентября 1953 года.

В Гуаякиле они обратились в колумбийское консуль­ство за визой. Консул не возражал, но потребовал от путешественников представить ему авиабилеты до Бого­ты. В Колумбии только что произошел очередной пере­ворот: тирана Лауреано Гомеса сверг генерал Рохас Пинилья. Консул посчитал, что иностранцам небезопасно путешествовать по стране столь демократическим видом транспорта, как автобус.

Путешественники рады были бы представить консулу авиабилеты, да их скудные ресурсы не позволяли им это­го сделать. Нужно было искать какой-то иной выход.

У аргентинцев было рекомендательное письмо от Сальва­дора Альенде, лидера Социалистической партии Чили, к местному социалистическому деятелю, довольно изве­стному в Гуаякиле адвокату. Тот достал им бесплатные билеты на пароход «Юнайтед фрут компани», отплывав­ший из Гуаякиля в Панаму. «Зеленое чудовище» было готово время  от  времени  благодетельствовать ни­щих  студентов,   чтобы   доказать   свое   «доброе» сердце...

Рохо продолжал уговаривать Гевару ехать вместе в Гватемалу. Под влиянием этих уговоров, а может быть, и под впечатлением газетных сообщений о предстоящей интервенции США против Арбенса Че соглашается сме­нить, по крайней мере временно, Венесуэлу на Гватемалу и уведомляет об этом Миаля запиской в одну строку, содержание которой известно читателю.

В Панаме группа разделилась: Рохо продолжал свой путь в Гватемалу, а Гевара и Феррер задержались — у них кончились деньги. Чтобы добраться хотя бы до соседней Коста-Рики, Гевара продал все свои книги, а за­тем опубликовал в одном из местных журналов несколь­ко репортажей о Мачу-Пикчу и других перуанских древ­ностях. И все же денег было маловато. В столицу Коста-Рики — Сан-Хосе отправились попутным транспортом. По дороге грузовик, на котором ехал Гевара, попал в зо­ну тропических ливней и перевернулся. Эрнесто сильно ушиб ноги и левую руку, которой он потом долгое время с трудом владел.

В начале декабря Эрнесто и его аргентинский прия­тель уже бродили по улицам Сан-Хосе, столицы самой ма­ленькой по населению (тогда около 1 миллиона человек) латиноамериканской республики, которая, однако, по накалу политических страстей нисколько не уступала остальным.

В то время в Сан-Хосе стекались политические изгнан­ники из стран Центральной Америки и Карибского бас­сейна. Здесь плелись нити заговоров, переворотов и ре­волюций, готовились освободительные экспедиции, деба­тировались политические планы, программы, манифесты. Но дальше словесных баталий за бутылкой виски в мест­ных барах и кафе дело не продвигалось.

Президентом Коста-Рики был тогда, как, впрочем, и сейчас, Хосе Фигерес, кофейный плантатор, возглавив­ший в 1948 году восстание против правительства Теодо ро Пикадо. Он обвинял его в симпатиях к коммунизму. Однако Фигерес не был реакционером обычного типа. Его идеалом был так называемый «третий путь» — бур­жуазная демократия. Фигерес выступал с осуждением диктаторских режимов в Центральной Америке и Кариб­ском бассейне и оказывал поддержку различным претен­дентам на власть в этих странах. Многие из них нахо­дились тогда в эмиграции в Сан-Хосе. Этой цели должен был служить и созданный Фигересом так называемый Карибский легион, в который вошли искатели приключе­ний, политические изгнанники, авантюристы и просто наемники. Среди участников легиона были доминиканцы, никарагуанцы, кубинцы, гватемальцы, испанские респуб­ликанцы из числа эмигрировавших в Латинскую Амери­ку после победы каудильо Франко.

Здесь, в Сан-Хосе, Гевара встречается с лидером ве­несуэльской партии «Демократическое действие» Ромуло Бетанкуром.

В ранней молодости Бетанкур примкнул к коммуни­стам. Теперь он никак не мог себе простить этого юно­шеского «грехопадения». Ренегат, политикан, демагог, Бетанкур пытался убедить Гевару, что в правящих кру­гах Соединенных Штатов якобы имеются люди, заинте­ресованные в демократическом развитии Латинской Аме­рики. Без участия американских капиталов, утверждал Бетанкур, невозможен прогресс в Латинской Америке.

Гевара сразу разгадал в этом медоворечивом «демо­крате» пособника американского империализма. И дей­ствительно, став президентом Венесуэлы в 1968 году, Бетанкур первым делом развязал в стране жестокий тер­рор. Чинил расправу над борцами национального осво­бождения. Загнал в подполье коммунистическую партию.

Бетанкур вызвал в Геваре не только антипатию — от­вращение.

А вот другой видный политический деятель, с кото­рым Гевара познакомился в Сан-Хосе, доминиканец Хуан Бош, ему понравился. Талантливый писатель, автор яр­ких, правдивых рассказов о жизни простых людей, о го­рестях и бедах своего народа, Хуан Бош многие годы скитался по странам Латинской Америки, разоблачая пре­ступления тирана Леонидаса Трухильо, превратившего его родину, Доминиканскую Республику, в средневековый застенок. В отношении американских империалистов Бош не питал никаких иллюзий. Они не раз посылали на его родину морскую пехоту для «наведения порядка» и на­дежно опекали своего союзника и единомышленника «карибского шакала» Трухильо. Хуан Бош тоже станет президентом Доминиканской Республики, но в отличие от Бетанкура — поклонника США — старый писатель и патриот будет свергнут «гориллами», вымуштрованными специально для этого заплечных дел мастерами из ЦРУ и Пентагона.

В Сан-Хосе Гевара встретился с кубинцами, участни­ками подпольной борьбы с диктатором Батистой.

Значительно позже, в 1963 году, в беседе с корреспон­дентом кубинской газеты «Эль Мундо» Че расскажет, что впервые заинтересовался Кубой, когда ему было 11 лет. В Буэнос-Айрес приехал тогда великий кубинский шахма­тист Хосе Рауль Капабланка. Юный Тэтэ страстно увле­кался шахматами и, естественно, обожал Капабланку. Этим, можно сказать, длительное время и ограничивался его интерес к Кубе. В пути из Буэнос-Айреса в Боливию Гевара, возможно, прочел в газетах заметку о нападении группы смельчаков во главе с молодым адвокатом Фиде­лем Кастро на казармы «Монкада» в городе Сантьяго. Мы пишем «возможно», так как сам Че нигде не вспо­минает об этом. Но если он и прочел тогда об этом собы­тии в газетах, то вряд ли оно особо привлекло его вни­мание. Столкновения молодежи с полицией — обычное дело в странах Латинской Америки. Да и мог ли он то­гда думать, что именно остров Куба, эта сахарница Со­единенных Штатов, которую сами американцы бесстыдно именовали «нашей колонией», станет вскоре ареной рево­люционной войны, первой страной в западном полуша­рии, поднявшей знамя социализма, и что именно ему будет суждено играть в этих событиях выдающую­ся роль?

К тому же первые кубинцы, которых он встретил в Сан-Хосе, могли рассказать ему только о поражении бой­цов Фиделя Кастро, штурмовавших «Монкаду», о герои­ческой гибели многих из них и об аресте оставшихся в живых. Да, это были мужественные ребята, настоящие патриоты. Но что толку? С вооруженной до зубов армией Батисты, за спиной которого стоял американский импе­риализм, им было не под силу бороться. Ведь о тогдаш­ней Кубе ходила поговорка, что это «страна, в которой никогда ничего не случается», в том смысле, что там не­возможны какие-либо изменения, настолько, казалось, крепко был прикован этот остров к колеснице северного гиганта.

Во всяком случае, тогда в центре всеобщего внимания находилась не Куба, где в заключении томились Фидель Кастро, его брат Рауль и другие герои сражения за «Монкаду», а Гватемала, над которой с каждым днем все больше сгущались тучи. Газеты сообщали, что в сосед­нем с Гватемалой Гондурасе под покровительством мест­ного диктатора, в прошлом адвоката на службе «Юнайтед фрут компани», собирались всякого рода авантюристы, уголовники, которых обучали искусству убивать специа­листы «мокрых дел» из ЦРУ, готовившие свержение пра­вительства Арбенса. Во главе наемников был поставлен гватемальский подполковник Кастильо Армас, еще в 1950 году поднявший мятеж против правительства Ар­бенса и бежавший в Гондурас. Здесь он поступил на службу к «зеленому чудовищу». Армас получал от аме­риканцев ежемесячно 150 тысяч долларов на вербовку наемников и их вооружение. Подготовка интервенции ве­лась открыто, и официальные круги Вашингтона с ци­низмом заявляли, что она производится с их одобрения, при их поддержке.

Следовало спешить в Гватемалу. В конце 1953 года Эрнесто Гевара в компании с несколькими аргентински­ми товарищами направляется автобусом из Сан-Хосе в Сан-Сальвадор, откуда попутными машинами добирается 24 декабря в город Гватемалу, столицу одноименной рес­публики.

Город Гватемала расположен на высоте 1800 метров над уровнем моря. Это самая «высокая» столица в Цент­ральной Америке. Рядом — вулканы. Город неоднократно разрушался землетрясениями. Одноэтажные, в основном, домики утопают в зелени. В парках много певчих птиц, среди них примечательна тесонтле, внешне похожая на воробья, — «птица четырехсот голосов». Символ Гвате­малы тоже птица — кетцаль, маленькая, с великолепным длинным хвостом, окрашенным во все цвета радуги, в не­воле она гибнет.

Эрнесто сразу понравился этот город. Его прозрачный воздух напоминал ему Альта-Гарсию. У него рекоменда­тельные письма к гватемальским деятелям. Кроме того, у него письмо от знакомого из Лимы к перуанской ре­волюционерке Ильде Гадеа. Ильда метиска, в ее жилах течет кровь испанцев и индейцев. Она закончила экономический факультет университета «Сан-Маркос» в Лиме, активистка левого крыла партии АПРА, объявленной вне закона перуанским диктатором генералом Одриа. Ильда работает в Государственном институте развития народно­го хозяйства. Как и многие политические изгнанники ле­вого толка, Ильда — сторонница правительства Арбенса. Эрнесто находит Ильду в пансионате «Сервантес», где живут политические эмигранты из разных стран Латин­ской Америки. Там же поселяется и Эрнесто.

Ильда Гадеа, как и Эрнесто, много путешествовала по странам Латинской Америки. Она любила искусство, счи­тала себя марксисткой. Общие взгляды и интересы быст­ро сблизили молодых людей.

Вот что рассказывает в своих воспоминаниях Ильда Гадеа о впечатлении, которое произвел на нее молодой ар­гентинский врач:

«Доктор Эрнесто Гевара поразил меня с первых же бесед своим умом, серьезностью, своими взглядами и зна­нием марксизма... Выходец из буржуазной семьи, он, имея на руках диплом врача, мог легко сделать карьеру у себя на родине, как это и делают в наших странах все специалисты, получившие высшее образование. Между тем он стремился работать в самых отсталых районах, даже бесплатно, чтобы лечить простых людей. Но боль­ше всего вызвало мое восхищение его отношение к меди­цине. Он с негодованием говорил, исходя из виденного в своих путешествиях по разным странам Южной Аме­рики, об антисанитарных условиях и нищете, в которых живут наши народы. Я хорошо помню, что мы обсуждали в связи с этим роман А. Кронина «Цитадель» и другие книги, в которых затрагивается тема долга врача по от­ношению к трудящимся. Ссылаясь на эти книги, Эрнесто приходил к выводу, что врач в наших странах не должен быть привилегированным специалистом, он не должен об­служивать господствующие классы, изобретать бесполез­ные лекарства для воображаемых больных. Разумеется, поступая так, можно заручиться солидными доходами и добиться успеха в жизни, но к этому ли следует стре­миться молодым сознательным специалистам наших стран.

Доктор Гевара считал, что врач обязан посвятить се­бя улучшению условий жизни широких масс. А это неми­нуемо приведет его к осуждению правительственных си­стем, господствующих в наших странах, эксплуатируемых олигархиями, где все усиливалось вмешательство импе­риализма янки».

Здесь Эрнесто также встречается с кубинскими эми­грантами — соратниками Фиделя Кастро. Среди них — Антонио Лопес Фернандес по прозвищу «Ньико», Марио Далмау, Дарио Лопас. Все они — будущие участники экспедиции «Гранмы». Они рассказывают Эрнесто о ге­роических подвигах борцов против тирана Батисты. Они надеются, что гватемальская революция изменит соотношение сил в Карибском бассейне в пользу противников Батисты, поможет им свергнуть ненавистно­го тирана. Такие же надежды питали находившиеся в то время в Гватемале изгнанники и из других стран этого региона, где господствовали тираны — верные слуги аме­риканского империализма.

Казалось, что Эрнесто обрел в Гватемале личное сча­стье и многих друзей-единомышленников. Этого ему было недостаточно. Он стремился к активному участию в ре­волюционном процессе в Гватемале, он хотел занять ме­сто бойца в гватемальской революции, чтобы действовать, делать полезные и нужные простым людям дела. Ведь именно за этим он сюда и приехал. Но именно это у него не получалось.

Итак, Эрнесто Гевара прибыл в Гватемалу, чтобы уча­ствовать в революции. Что же это была за революция? Как мы уже говорили, правительство Хакобо Арбенса осуществило некоторые меры в защиту национальных ин­тересов Гватемалы. Оно провело через парламент закон об аграрной реформе, добилось для рабочих «Юнайтед фрут компани» увеличения в два раза заработной пла­ты, экспроприировало 554 тысячи гектаров помещи­чьей земли, в том числе около 160 тысяч гектаров, принадлежавших «Мамите Юнай», соблюдало демократи­ческие свободы. Эти меры вызвали приступ бешенства в правящих кругах Вашингтона. Президентом США в то время был Дуайт Эйзенхауэр, а его правой рукой — Джон Фостер Даллес, один из держателей акций «Юнайтед фрут компани». С «Мамитой Юнай» был тесно связан по­мощник Даллеса по межамериканским делам Джон М. Кэбот Лодж, тот самый Кэбот Лодж, который при пре­зиденте Джонсоне был послом США в Сайгоне, где вы­ступал за бомбардировки ДРВ, затем он представлял США в комиссии по переговорам с ДРВ в Париже, а в момент написания этой книги заканчивает свою карьеру дипломата и разведчика в роли личного представителя президента США при папе римском.

Правительство Соединенных Штатов направило в Гва­темалу послом известного разведчика и диверсанта Джо­на Перифуа с заданием свергнуть Арбенса. «Перифуа, — по словам президента Эйзенхауэра, — был ранее послом в Греции и там узнал тактику коммунистов. Перифуа бы­стро пришел к совершенно определенному выводу отно­сительно характера правительства Арбенса».

К какому же выводу пришел этот матерый разведчик? Об этом он рассказал после свержения правительства Ар­бенса: «Мне показалось, что этот человек (Арбенс) ду­мал и говорил как коммунист, и если это не было вы­ражено прямо, то могло сказаться впоследствии. Об этом я информировал Джона   Фостера   Даллеса, который, в свою очередь, доложил президенту Эйзен­хауэру».

Вслед за этим в американской реакционной печати на­чалась травля «коммунистического» правительства Арбен­са. «Гватемала — красный аванпост в Центральной Аме­рике», «Карибское море — коммунистическое озеро» — эти и тому подобные провокационные аршинные шапки американских газет внушали обывателям, что Гватемала якобы стала «коммунистическим» государством и чуть ли не угрожает самому существованию могучей империи доллара.

Высокопоставленные официальные лица Вашингтона стали публично требовать свержения Арбенса. Посол Джон Перифуа заявил журналу «Тайм», что «Соединен­ные Штаты не могут допустить возникновения советской республики между Техасом и Панамским каналом». По­мощник государственного секретаря по межамериканским делам Кэбот Лодж утверждал, что правительство Гвате­малы состоит на «жалованье у Кремля», является «марио­неткой Москвы» и с этим положением скоро будет покон­чено. Роль карателей должны были выполнить наемники во главе с Кастильо Армасом, с ним и поддерживал по­стоянную связь упомянутый Джон Перифуа.

Было ли правительство Арбенса «коммунистическим» в действительности? Отнюдь нет. Арбенс был кадровым военным, окончившим военный колледж с отличием еще во времена тирана Хорхе Убико до прозвищу «Наполеончик Карибского морт». Участник военного переворота, сверг­нувшего в 1944 году Убико, Арбенс затем занимал пост военного министра в либеральном правительстве Хуана Хосе Аревало. В 1945 году президент Аревало установил дипломатические отношения с Советским Союзом, но советского посольства ни при Аревало, ни при Арбенсе в Гватемале не было, как не было никогда и гвате­мальского посольства в Москве.

Полковник Арбенс был избран президентом Гватема­лы осенью 1950 года. Он получил 267 тысяч голосов, а его противники, вместе взятые, — 140 тысяч голосов. Ар­бенса поддержали буржуазно-демократические партии, выступавшие с позиций национальной независимости. Поддержала кандидатуру Арбенса и молодая Гватемаль­ская партия труда (компартия). Но эта партия имела весьма ограниченное влияние. Она оформилась только в 1949 году и насчитывала в своих рядах всего несколько сот членов. В национальном конгрессе она была пред­ставлена всего лишь четырьмя депутатами (из 56).

Правительство Арбенса было прогрессивным, но бур­жуазным, со всеми присущими такому правительству ко­лебаниями и нерешительностью. В него входили и явно консервативные элементы.

Следует ли удивляться, что в этих условиях молодому аргентинскому врачу, откровенно высказывавшему свои марксистские взгляды, было трудно и даже почти невоз­можно устроиться в Гватемале.

Эрнесто предложил свои услуги врача министру здра­воохранения, он вызвался поехать в самый отдаленный район Гватемалы, в джунгли Петена, чтобы работать вра­чом в индейских общинах. Он был готов выполнять лю­бую другую работу, полезную для революции однако правительственные чиновники без всякого энтузиазма вос­принимали предложения молодого аргентинца. Они тре­бовали от него сперва подтвердить его диплом врача, а на эту сложную процедуру потребовалось бы не мень­ше года.

Между тем нужно было добывать хоть минимальные средства на хлеб насущный. Эрнесто пробавляется слу­чайными заработками, пишет заметки в местную печать, торгует вразнос книгами. Ильда шутит, что он больше читает эти книги, чем продает их. Он сотрудничает с мо­лодежной организацией Гватемальской партии труда — Патриотической молодежью труда. Путешествует по стра­не с котомкой за плечами, изучает древнюю культуру индейцев майя.

Все его тогдашние друзья отмечают, что он был неуто­мимым спорщиком. А спорил он тогда со своими друзья­ми главным образом о том, как, какими путями, опираясь на какие силы, можно освободить латиноамериканские народы от гнета империализма, от эксплуатации, нищеты. Молодые люди — его друзья жаждали изменений, жаж­дали борьбы. Они спорили до хрипоты о борьбе классов, о необходимости аграрной реформы, о роли рабочего класса, о социализме, о коммунизме, о марксизме, о ленинизме.

В отличие от некоторых своих тогдашних друзей Эр­несто Гевара не только спорил, но и запоем читал марк­систскую литературу. «В то время, — вспоминает подру­жившийся с ним в Гватемале кубинский революционер Марио Дальмау, — у него уже сложилось довольно ясное марксистское мировоззрение. Он проштудировал Маркса и Ленина. Прочитал целую библиотеку марксистской ли­тературы».

Эрнесто крайне обеспокоен развитием событий в Гва­темале. Страна наводнена американскими разведчиками, диверсантами. В одном из селений Эрнесто встречает из­вестного американского «специалиста» по коммунизму в странах Латинской Америки, профессора Роберта Александера.

— Много гринго, много гринго! — говорит Эрнесто своему спутнику. — Как ты думаешь, с какой целью они здесь лазают? Выдают себя за исследователей, а на самом деле шпионят по заданию американской раз­ведки.

Правительство Соединенных Штатов готовилось на­деть «смирительную рубашку» на непокорную Гватемалу. В марте 1954 года по настоянию Вашингтона в Каракасе собралась Х Межамериканская конференция, на которой Фостер Даллес выступил с обвинением Гватемалы в ком­мунизме. Под нажимом Даллеса конференция, несмотря на сопротивление  некоторых латиноамериканских го­сударств, приняла антикоммунистическую резолюцию, фактически санкционировав интервенцию против Гва­темалы.

Арбенс категорически отрицал какую-либо связь с коммунизмом или коммунистами. Он также категориче­ски отрицал, и с полным основанием, какую-либо связь с Советским Союзом. 1 марта 1954 года Арбенс писал в послании конгрессу республики: «Даже для самых проницательных людей становится очевидным, что Советский Союз не вмешивался и не вмешивается в дела нашей страны и не угрожает нам никакой интервенцией».

Но Арбенс не был антикоммунистом, не был антисо­ветчиком, а именно этого не могли ему простить вашинг­тонские заправилы. Сардина посмела ослушаться акулу! Банановая республика посмела бросить вызов своему повелителю дяде Сэму! Неслыханное нарушение «священ­ной» доктрины Монро — иначе не назовешь поведение правительства Арбенса. Убедившись, что всякого рода угрозы и экономические санкции не производили впечат­ления на Арбенса, Вашингтон решил спустить против него с цепи свору гончих.

17 июня 1954 года банды Армаса, вооруженные и обученные американскими разведчиками, вторглись из Гондураса на территорию Гватемалы и заняли несколько пограничных селений. Начались расстрелы сторонников правительства Арбенса. Военные самолеты интервентов стали бомбить столицу и другие стратегические пункты страны.

Силы интервентов состояли всего лишь из 800 наемни­ков, из коих гватемальцев было только 200, а остальные — иностранцы. В то же время правительство Арбенса располагало 6—7-тысячной армией. И тем не менее прави­тельственные войска на начальной стадии интервенции уклонялись от сражений о наемниками, отступали в глубь страны.

Президент Арбенс надеялся мирными средствами уре­гулировать конфликт. Он обратился с жалобой в Совет Безопасности ООН, требуя немедленного вывода войск интервентов. Жалобу Гватемалы поддержал в Совете Без­опасности представитель СССР. Он заявил: «Гватемала подверглась вооруженному нападению с суши, с моря и воздуха. Перед нами случай совершенно явной, неприкры­той агрессии: нападение на одно на государств Централь­ной Америки — Гватемалу, являющуюся членом ООН. Поэтому долг и обязанность Совета Безопасности состоит в том, чтобы принять немедленные меры к пресечению агрессии, и Совет Безопасности не может уклоняться от этой ответственности, и никакой другой орган не может подменить Совет Безопасности в этом вопросе». Несмот­ря на настойчивые требования Гватемалы и Советского Союза, Совет Безопасности не принял каких-либо эффек­тивных мер для прекращения агрессии против Гватемалы.

Между тем трудящиеся Гватемалы призывали прави­тельство к решительным действиям против наемников, требовали оружия, организации ополчения, мобилизации всех народных сил на защиту республики. Правительство отказалось вооружить народ, хотя, уступая давлению масс, и отдало приказ войскам изгнать наемников с тер­ритории республики. Гватемальская армия перешла в на­ступление и нанесла поражение бандам наемников, остат­ки которых в панике бежали обратно в Гондурас.

Разгром наемников вызвал смятение в Вашингтоне. Затеянная ЦРУ, Пентагоном и государственным департа­ментом агрессия против демократической Гватемалы угро­жала провалом, а такого рода провалы американский «эстеблишмент» не прощает своим слугам. Об этом напо­минал комментарий на гватемальские события, опублико­ванный в те дни в «Нью-Йорк геральд трибюн» — этой трибуне американских монополий: «Армия гватемальско­го правительства, насчитывающая 6 тысяч человек, обуче­на по американскому образцу. Если она нанесет пораже­ние антикоммунисту Армасу, она будет благодарна за это американскому военному министру. Руководители Пентагона теперь видят, какая в этом ирония — содер­жать военную миссию при правительстве, которое нахо­дится под коммунистическим влиянием. Американские советники будут отозваны, если повстанцы потерпят по­ражение».

Вашингтонские покровители Армаса поняли намек. Видя, что надежда на наемников себя не оправдала, они лихорадочно Стали готовить свержение Арбенса путем военного переворота, используя для этого своих агентов, выступавших до этого в роли приверженцев президента. Главным действующим лицом в этой операции стал Перифуа. Это он сочинил ультиматум, который высшие ар­мейские чины направили Арбенсу. Они потребовали от Арбенса отставки, угрожая в противном случае его сверг­нуть. В целях маскировки заговорщики обещали уважать «свободу и жизнь всех граждан» и продолжать борьбу против наемников. Арбенс не выдержал нажима и, не за­просив даже мнения поддерживавших его партий, 27 июня 1954 года отказался от поста президента. Он передал власть командующему вооруженными силами Гватемалы полковнику Диасу и укрылся в мексиканском посольстве, откуда вскоре выехал за границу. Диас первым делом за­претил Гватемальскую партию труда и арестовал ее руководителей, а затем уступил бразды правления ставлен­нику Перифуа полковнику Монсону, а тот — Кастильо Армасу, который во главе своих наемников вновь вторгся в Гватемалу. Несколько дней спустя, приветствуемый ре­акционерами всех мастей, местным архиепископом и Пе­рифуа, новоиспеченный диктатор въехал триумфатором: в столицу, где уже начались массовые расстрелы сторонников свергнутого президента.

Что же делал в эти суровые для Гватемалы дни Эрнесто Гевара? Он, как и все противники американского империализма, горит желанием взяться за оружие и сра­жаться в защиту режима президента Арбенса. Он при­зывает создать ополчение, вооружить трудящихся, при­нять решительные меры против реакционеров, готовивших переворот. Но его призывы, как и подобные же при­зывы других трезво мыслящих людей, не находили откли­ка. Арбенс надеялся, что ему удастся справиться с наем­никами силами армии, он верил в преданность ему офи­церского корпуса.

«Эрнесто, — вспоминает Ильда, — просит, чтобы его отправили в район боев, но никто на него не обращает внимания. Тогда он пристраивается к группам противо­воздушной обороны города, помогает им во время бомбе­жек, перевозит оружие...»

Эрнесто не гнушается никакой работы. «Вместе с членами организации Патриотическая молодежь труда, — свидетельствует Марио Дальмау, — он несет караульную службу среди пожаров и разрывов бомб, подвергая себя смертельной опасности».

Этот молодой аргентинец, призывающий гватемальцев сражаться против американского империализма, не может не попасть в поле зрения шпионов ЦРУ, следящих за развитием событий в гватемальской столице. Амери­канская охранка заносит его в список «опасных коммуни­стов», подлежащих ликвидации сразу же после сверже­ния Арбенса. Аргентинский посол, узнав об этом, поспешил в пансион «Сервантес» предупредить своего со­отечественника о грозящей ему опасности и предложить ему воспользоваться правом убежища в посольстве. Когда Кастильо Армас вошел в Гватемалу, Эрнесто поселился в аргентинском посольстве, где нашли убежище аргентин­цы, кубинцы и некоторые гватемальцы, сочувствовавшие Арбенсу. Вся эта публика разделилась на две группы: .«демократов» и коммунистов. Эрнесто без колебания примкнул  к последним, хотя и не являлся членом компартии.

Аргентинский посол предложил Эрнесто вернуться на казенный счет в Аргентину. Но у Гевары не было ника­кой охоты возвращаться в Аргентину Перона. Лучше он поедет в Мексику, куда уже направились его кубинские и другие латиноамериканские друзья, которые готовы про­должать борьбу, не теряя надежды одержать победу в другом месте. А пока есть такие буйные головушки, веря­щие, что невозможное станет возможным, не все еще по­теряно.

Гватемальские события оставили глубокий след в со­знании Че, он политически возмужал в те считанные дни, когда решалась судьба правительства Арбенса. Он еще раз убедился, что главный враг, коварный и жестокий,— это американские империалисты, что они используют ан­тикоммунизм и антисоветизм для прикрытия своих пре­ступлений, что ЦРУ и Пентагон располагают надежной агентурой в армейских кругах, что подлинная народная революция обязана эту военную машину сломать, заме­нить народной армией, что, наконец, необходимо воору­жить народ, ибо только сражающийся народ может до­биться успеха в борьбе с империализмом.

Эта эволюция Че не прошла незамеченной для аме­риканской агентуры. Впоследствии, когда американская охранка стала составлять досье на сподвижников Фиде­ля Кастро, сражавшихся в горах Сьерра-Маэстры, для нее было совершенно очевидно, что в лице Эрнесто Че Гевары она имеет революционера с «гватемальским» стажем.

В апреле 1958 года аргентинский журналист Хорхе Рикардо Масетти посетил бойцов Фиделя Кастро в горах Сьерра-Маэстры. Среди других он интервьюировал Че. Ма­сетти спросил своего соотечественника, насколько оправ­даны слухи «о коммунизме» Фиделя Кастро. Че ответил:

— Фидель не коммунист... Это мне в первую очередь приписывают коммунизм. Еще не было такого американ­ского журналиста, который, поднявшись в горы, не стал бы расспрашивать меня о моей деятельности в рядах Гва­темальской коммунистической партии, — они считали до­казанным, что я состоял в коммунистической партии этой страны только потому, что я был и остаюсь решительным поклонником демократического правительства полковни­ка Хакобо Арбенса.

— Ты занимал какой-нибудь пост в правительстве? — продолжал свой «допрос с пристрастием» Масетти.

— Нет, никакого. Но когда началось североамерикан­ское вторжение, я попытался собрать группу таких же молодых людей, как я сам, чтобы дать отпор «фруктовым» авантюристам. В Гватемале надо было сражаться, но поч­ти никто не сражался. Надо было сопротивляться, но почти никто не хотел этого делать.

После победы кубинской революции Че неоднократ­но в выступлениях, письмах вспоминает свой «гватемаль­ский период». В одном из таких выступлений в 1960 году Че говорил:

— После долгих странствий, находясь в Гватемале, Гватемале Арбенса, я попытался сделать ряд заметок, что­бы выработать нормы поведения революционного врача. Я попытался разобраться, что же необходимо для того, чтобы стать революционным врачом. Но тут началась агрессия, агрессия, которую развязали «Юнайтед фрут», госдепартамент, Джон Фостер Даллес — в общем-то это одно и то же, и их марионетка, которую звали Кастильо Армас — звали! (Кастильо Армас был   убит в 1955 году одним из своих тело­хранителей.).  Агрессия имела успех, ибо гватемаль­ский народ еще не достиг тогда той степени зрелости, ко­торой достиг сегодня кубинский народ, и в один прекрас­ный день я покинул, вернее — бежал из Гватемалы... Вот тогда я понял главное: для того чтобы стать революцион­ным врачом, прежде всего нужна революция. Ничего не стоят изолированные, индивидуальные усилия, чистота идеалов, стремление пожертвовать жизнью во имя само­го благородного из идеалов, борьба в одиночку в каком-нибудь захолустье Америки против враждебных прави­тельств и социальных условий, препятствующих продви­жению вперед. Для того чтобы сделать революцию, необходимо иметь то, что есть на Кубе: мобилизацию все­го народа, который, пользуясь оружием и опытом единства, достигнутого в борьбе, познал бы значение оружия и зна­чение народного единства.

Только ли революционный врач нуждается в народной поддержке? Вовсе нет. Любой борец за народное счастье может чего-то достигнуть, только если он участвует в борьбе всего народа, если он борется за единство действий всех сил, выступающих против империализма и всяческого гнета. Именно об этом Че писал в том же году одному своему корреспонденту в США: «Мой опыт в Гватемале Арбенса, который смело ополчился против колониализма, но стал жертвой агрессии североамериканских монопо­листов, привел меня к одному существенному выводу: чтобы быть революционером, в первую очередь необходи­мо наличие революции».

Боливийская революция застряла на половине пути, гватемальская революция потерпела поражение, но на­стоящая революция еще впереди, и встреча с нею близка...

 Части 1, 2, 3, 4, 5

начало сайта