назад    дальше

Именно Хауз и был избран Вильсоном для ведения переговоров с Бернсторфом в 1916 г.

Что касается позиции Бернсторфа, то она была четко изложена им в донесении, посланном из Вашингтона в Берлин 12 июня 1915 г.: «Мы должны приложить все силы к тому, что бы достигнуть соглашения с мистером Вильсоном...»{237}. Английский биограф фон Папена отмечает, что Бернсторф выступал против его рискованных махинаций в США и с самого начала войны «имел одну [78] задачу: сделать отношения между своим правительством и Вашингтоном возможно более дружественными»{238}.

Американскому правительству было известно об этих настроениях германского посла. Графиня Зеер-Тосс после своего разведывательного вояжа в США сообщала, что «в хорошем американском обществе... граф Бернсторф пользуется расположением»{239}. Отец пронырливой графини Генри Уайт, как свидетельствует его биограф, считал, что если бы в Берлине слушались советов Бернсторфа, то он добился бы мира при американском посредничестве{240}.

Расположение правителей Америки было немаловажным фактором, который, очевидно, и побудил кайзеровское правительство не посылать никакого специального эмиссара в США, а поручить ведение весьма щекотливых переговоров послу Бернсторфу.

В архиве германского МИД сохранился любопытный документ, по-видимому, имеющий непосредственное отношение к подготовке этих переговоров. Это — направленное в конце января 1916 г. письмо Бернсторфа в Берлин о необходимости прервать компрометировавшие посольство контакты с немецкими диверсантами в США. «Если сюда засылаются лица с заданием подкладывать бомбы и т. п., — писал Бернсторф, — то они должны быть снабжены на родине всеми необходимыми средствами и им следует строго запретить даже косвенно вступать в связь с находящимися здесь германскими официальными учреждениями»{241}.

Известно, что до того германский посол без колебаний покрывал немецких тайных агентов, прибывавших с диверсионными заданиями. Да и в этом письме он не только не возражал против их заброски в Соединенные Штаты, но называл их диверсии «полезной работой»{242}. Однако Бернсторф явно опасался, как бы не произошел какой-нибудь скандал во время предстоявших переговоров.

В архивных материалах есть сведения и о том, что в начале 1916 г. германские руководители поддерживали неофициальные контакты с США не только через Бернсторфа. [79] Так, в начале февраля 1916 г. американский посол в Турции Моргентау проездом останавливался в Берлине, где беседовал со статс-секретарем МИД фон Яговым и его заместителем Циммерманом. Неофициальный характер беседы отчетливо проявился в том, что на нее не был приглашен посол США в Берлине Джерард{243}. Однако не подлежит сомнению, что главная роль в американо-германских контактах в тот период была отведена Бернсторфу.

Из архива Герварта мы узнаем, что в феврале 1916 г. в Берлине готовились направить в США на помощь Бернсторфу некую «специальную миссию». При этом преследовалась цель «иметь там некоторое число деятелей, которые могут пробудить необходимое понимание к нашим (германским. — М. В.) взглядам и пожеланиям в руководящих кругах Вашингтона». Речь шла о том, чтобы избежать «разрыва с Америкой», а потому «на случай трений (между Германией и США. — М. В.) принять меры заблаговременно и по крайней мере попытаться усилить там свое дипломатическое влияние». Состав миссии, формировавшейся Циммерманом, подбирался при активном участии немецких монополистов{244}.

«Специальная миссия» не была отправлена. Видимо, в последний момент в Берлине пришли к выводу, что предстоявшие переговоры — слишком деликатное дело и не следует снаряжать за океан целую ватагу немецких милитаристов. Переговоры ограничились тайными беседами между Бернсторфом и Хаузом.

Трудно точно указать хронологические рамки этих переговоров: во-первых, потому, что вся документация хранится в сейфах империалистических правительств, а, во-вторых, потому, что контакт между германским послом и Хаузом поддерживался длительное время и носил регулярный характер. Именно Хауз говорил Бернсторфу в конце 1915 г.: «Вы и думать не должны о возвращении на [80] родину до тех пор, пока не будет подписан мир. Вы сейчас — единственная нить, которая все еще связывает нас с Германией»{245}.

Правительство США старалось, чтобы эта нить не обрывалась. Бернсторфу были предоставлены самые широкие возможности для поддержания связи с германским правительством, от которого он был отрезан антантовской блокадой. Государственный департамент США пошел столь далеко, что стал передавать через свои каналы шифрованные телеграммы Бернсторфа в Берлин{246}.

Кайзеровский посол состоял в дружбе со многими влиятельными американскими политиками. Так, у него издавна установились отличные отношения с лидером оппозиции в конгрессе, главой республиканцев-изоляционистов сенатором Лоджем. «Лично я не могу пожаловаться на Лоджа, — писал Бернсторф еще в 1911 г. — ...Мы очень дружны со всей его семьей»{247}. Но особенно тесными были связи Бернсторфа не в среде оппозиции, а в окружении Вильсона — и прежде всего с полковником Хаузом.

В какое трогательное сотрудничество выливались эти связи, видно из следующего любопытного эпизода. Как отмечено выше, германское правительство было недовольно послом США в Берлине Джерардом, который, по мнению немецких милитаристов, вел себя недостаточно дружелюбно. Бернсторфу было поручено добиться отозвания или по крайней мере вызова Джерарда в США. «Как всегда в строго секретных делах, я обратился с этим вопросом к полковнику Хаузу...», — пишет Бернсторф. Хауз ответил, что политическая ситуация не позволяет в данный момент отозвать Джерарда, «однако он устроит так, чтобы посол был немедленно затребован в Вашингтон для получения новых инструкций». Действительно, очень скоро Джерард был вызван в США и получил там примерный нагоняй от своего начальства, после чего не замедлил провозгласить себя ярым поборником американо-германской дружбы{248}. [81]

«...Я почти исключительно вел переговоры с Хаузом, с которым у меня были дружеские отношения и который всегда давал мне очень подробную информацию», — отмечает сам Бернсторф в мемуарах. Естественно, речь шла не о каких-то личных дружеских связях между Хаузом и Бернсторфом, а о повседневном контакте между германским послом и президентом США через доверенное лицо последнего. «Как я могу теперь установить, Хауз всегда точно излагал мне взгляды президента, а не свою личную точку зрения», — признает Бернсторф{249}.

Соответственно и переговоры Бернсторфа с Хаузом были не личными беседами, а переговорами между правительствами Германии и США{250}.

Несомненно, затронув вопрос о подводной войне, Бернсторф и Хауз перешли затем к вопросам, связанным с намерением правящих кругов США предложить воевавшим странам свое посредничество при заключении мира. Отмеченный В. И. Лениным поворот от империалистической войны к империалистическому миру властно диктовал тематику переговоров.

Каким образом немецкие милитаристы могли обеспечить приемлемые для себя условия мира? Сами они находились уже не в таком положении, чтобы навязать свои требования Антанте, а союзные империалисты продиктовали бы германским конкурентам такой мир, на который те отнюдь не желали соглашаться. Берлинские правители решили, что устраивающие их условия мира смогут быть обеспечены, если мирные переговоры будут вестись при посредничестве руководителей США, связанных тысячами нитей с германскими монополиями. Бернсторф писал впоследствии, что он стремился «добиться установления американского мира при помощи посредничества» (курсив мой. — М. В.){251}. Бывший германский министр иностранных дел Ягов писал в сентябре 1919 г.: «По моему [82] мнению, мы смогли бы при помощи Вильсона получить вполне благоприятный для нас мир...»{252}

В Берлине сознавали, что правящие круги США сочтут необходимым обеспечить себе поддержку со стороны Германии против антантовской коалиции. А это означало, что германский милитаризм может рассчитывать на получение определенных выгод в результате «американского мира».

Идея заключения «американского мира» особенно устраивала, разумеется, самих империалистов США, которых в высшей степени прельщала перспектива выступить в роли международного арбитра и навязать обескровленным воюющим сторонам выгодные для Уолл-стрита условия мира. О таком «мире» империалисты США давно уже мечтали.

Нет нужды говорить, что временное совпадение в этом вопросе интересов правителей США и Германии отнюдь не означало, что существовавшие между ними противоречия были в какой-либо степени ликвидированы. Строя планы «американского мира», империалисты США отводили Германии роль своего вассала. Немецкие монополисты также не забывали о своих намерениях нанести заатлантическому конкуренту поражение на мировых рынках. Но в создавшейся обстановке правящие круги обеих стран готовы были к совместным маневрам.

Первая попытка дипломатии США навязать воюющим странам свое посредничество в целях заключения «американского мира» была предпринята еще в первый год войны, когда полковник Хауз был послан с «мирной» миссией в Европу. Миссия Хауза окончилась неудачей, так как руководители европейских стран не были склонны подчиняться диктату США. Однако эта неудача не отбила у правительства США охоту под видом «посредничества» продиктовать свои условия европейским государствам.

«Мирные планы господина Вильсона становятся все более и более осязаемыми... — доносил Бернсторф секретной телеграммой в Берлин 28 мая 1916 г. — Президент рассматривает план созыва конференции в Гааге... Если этот проект будет реализован, то полковник Хауз уверен, что он примет участие в конференции, даже если и не будет официальным американским представителем. Так [83] или иначе, его влияние наверняка будет очень велико, так как никто другой не отражает в такой мере, как он, взгляды господина Вильсона». По мнению посла, Вильсон и Хауз опасались только, как бы правительства Антанты не решили, что «президент, открывая мирные переговоры, действует в интересах Германии»{253}.

Тем не менее руководители США продолжали развивать контакты с Берлином по этому вопросу.

Как выясняется из архивных документов германского МИД, в августе 1916 г. в Берлин приезжал американец Скоуп. Формально он числился представителем газеты «Нью-Йорк уорлд», а фактически, как отмечал тогдашний германский посланник в Дании Брокдорф-Рантцау, был «по-видимому, отправлен непосредственно президентом Вильсоном в Германию с важной миссией».

Цель этой миссии Брокдорф-Рантцау характеризует следующим образом: Скоуп «старается улучшить наши отношения с Америкой». Но, разумеется, в Вашингтоне перед Скоупом поставили и какую-то конкретную задачу. Очевидно, именно для ее выполнения Скоуп был снабжен рекомендательным письмом от Бернсторфа. Впрочем, в руководящих кругах Берлина американский эмиссар был уже известен, ибо в период предшествовавшего пребывания Скоупа в Германии его «неоднократно принимал» заместитель статс-секретаря МИД Циммерман.

«...Совершенно определенно, — писал Брокдорф-Рантцау, — что С [коуп] поддерживает тесные отношения с Вильсоном и перед своим отъездом много раз беседовал с президентом». Вильсон поручил Скоупу сказать в Германии, что «придает самое большое значение подлинно дружественным отношениям между обеими нациями (США и Германией. — М. В.). Кроме того, президент Вильсон поручил ему прозондировать настроение в Германии относительно возможности (американского. — М. В.) мирного посредничества»{254}.

Визит Скоупа в Берлин явно увенчался успехом. Германские руководители восторженно приветствовали намерение Вильсона предложить созыв мирной конференции под эгидой США. Рейхсканцлер Бетман-Гольвег [84] телеграфировал (Вернсторфу 18 августа 1916 г.: «Мы с удовольствием готовы принять посредничество президента, направленное на открытие мирных переговоров между воюющими сторонами. Прошу Вас самым решительным образом поощрять усилия президента в этом направлении»{255}.

Летом и осенью 1916 г. в США в глубокой тайне происходили переговоры между американским правительством и Бернсторфом. Непосредственный контакт Бернсторф имел по-прежнему с Хаузом. «В каком секрете мы поддерживали наши отношения, видно из того факта, что по специальной договоренности я писал письма и слал телеграммы полковнику Хаузу под псевдонимом «Mapтин»{256}, — сообщает Беристорф. Тайна переговоров ревниво оберегалась и германскими правителями: близко стоявший к берлинским правящим кругам и обычно превосходно информированный Эрцбергер узнал о самом факте этих переговоров лишь через полгода, в апреле 1917 г., когда США уже вступили в войну против Германии{257}.

1 сентября 1916 г. Бернсторф тайно посетил Хауза на его вилле в Нью-Лондоне. Хауз передал германскому послу от имени Вильсона, что президент решил временно отложить свое предложение о созыве мирной конференции, так как в связи с вступлением в войну Румынии ситуация стала менее благоприятной для Германии и правительства Антанты будут несговорчивы. Вильсон обещал выступить с «мирным» предложением сразу же после своего переизбрания президентом США, т.е. в ноябре — декабре 1916 г. Хауз настойчиво советовал, пишет Бернсторф, «чтобы в Берлине делалось поменьше публичных заявлений о скорейшем заключении мира, так как таким путем мы (правители Германии. — М. В.) выдаем свою слабость и делаем задачу Америки более трудной»{258}.

В ожидании официального выступления Вильсона Бернсторф и Хауз продолжали тайные переговоры. «С полковником Хаузом я, как известно, поддерживаю постоянную связь...», — доносил Бернсторф шифрованной [85] телеграммой в Берлин в октябре 1916 г.{259} Бернсторф и Хауз совместно рассматривали основные условия мира, которые США должны были предложить на проектировавшейся конференции. Эти условия были продиктованы интересами монополий США. Однако американские дипломаты согласились включить в них некоторые пункты, которые служили приманкой для германских империалистов. «Приходившие из Берлина инструкции заставляли меня часто беседовать с полковником Хаузом», — пишет Бернсторф. «В беседах с полковником Хаузом мы никогда не говорили об эвакуации какой бы то ни было части германской территории. Мы всегда ограничивались миром на основе переговоров и на базе сохранения «статус кво». При таком мире международные позиции Германии не понесли бы ни малейшего ущерба»{260}.

Однако положение кайзеровских войск на фронтах мировой войны становилось все менее благоприятным. Поэтому берлинские правители стали торопить своих американских коллег, настойчиво требуя от них выступить с «мирными» предложениями прежде, чем эта бесперспективность стала бы ясна противникам Германии. В октябре 1916 г. император Вильгельм II прислал Вильсону меморандум, в котором просил его ускорить выступление о посредничестве и грозил, что в противном случае Германия вынуждена будет начать неограниченную подводную войну. «...Я передал меморандум полковнику Хаузу, с умением которого хранить тайну я уже был знаком в течение двух лет, — пишет Бернсторф. — Таким путем меморандум попал в руки также исключительно хорошо умеющего хранить тайну президента, без того чтобы кто-либо еще что-нибудь о нем узнал»{261}. Сразу же после своего переизбрания в ноябре 4916 г. (Вильсон сообщил Бернсторфу через Хауза, что до 1 января 1917 г. выступит с предложением об американском посредничестве{262}.

Осенью 1916 г. американская дипломатия активизировала подготовку к намечавшейся «мирной акции» Вильсона. Параллельно вашингтонским переговорам Бернсторфа — Хауза беседы на эту тему стал вести в Берлине уже известный нам Грю — советник посольства и временный [86] поверенный в делах США в Германии. Граф Зеер-Тосс сообщал в политический отдел германского генштаба: «Осенью 1916 года... мистер Грю, близкий родственник Пирпонта Моргана... начал игру в мир»{263}. Мюриэл Зеер-Тосс, беседуя с Грю 26 ноября 1916 г., сумела выудить у него следующие сведения, тотчас же переданные начальнику III-б Николаи: «Американское правительство очень интересуется всем, что указывало бы на склонность здесь (в правящих кругах Берлина. — М. В.) к заключению мира; ему (Грю. — М. В.) дано поручение сообщать во всех подробностях о мирных планах и пожеланиях (Германии. — М. В.)... У него создалось впечатление, что Германия склонна к миру... В этом смысле он и проинформировал свое правительство». Грю высказал мнение, что «Вильсон имеет теперь серьезное намерение принять участие в том, чтобы войне был положен конец, и во всяком случае, чтобы была созвана конференция воюющих стран, где были бы обсуждены различные пожелания, цели и компенсации»{264}.

Однако эти сведения не произвели обнадеживающего впечатления на германские правящие круги. «Ни победы Германии, ни победы Англии — такова политика Америки», — резюмировал Зеер-Тосс в своем донесении{265}. Правители кайзеровской Германии, лишь скрепя сердце согласившиеся на переговоры об «американском мире», не доверяли Вильсону и опасались, что его маневры нанесут ущерб немецкому империализму{266}.

Для оценки тогдашних настроений Вильсона и стоявших за ним сил нужно иметь в виду следующее. Вильсон в этот период отнюдь не придерживался антантофильской ориентации. Как явствует из опубликованной в 1958 г. Бирнбаумом записи в дневнике Хауза, еще 15 ноября 1916 г. в ответ на предостережения Хауза против совместных с Берлином дипломатических акций Вильсон заявил: «Если союзники захотят воевать против нас, мы не дрогнем»{267}. Таким образом, еще поздней [87] осенью 1916 г. президент не исключал возможности того, что США могли бы оказаться вовлеченными в войну против Антанты на стороне Германии.

18 декабря 1916 г. Вильсон обратился к воюющим державам с призывом начать мирные переговоры. Однако этот маневр вильсоновской дипломатии оказался с самого начала обреченным на провал, так как германские империалисты, не веря обещаниям американских политиков, выступили со своим собственным «мирным» предложением буквально за несколько дней до заявления Вильсона (12 декабря 1916 г.). В результате наличие связи между обоими заявлениями стало совершенно очевидным. Державы Антанты в вежливой форме отказались от американского посредничества, которое слишком явно не соответствовало их интересам. Таким образом, попытка правящих кругов США выступить в роли всемирного арбитра и тем самым добиться установления выгодного им послевоенного режима мира провалилась.

Впрочем, и после этого провала американские политики в течение некоторого времени не теряли надежды добиться созыва конференции для заключения мира на продиктованных ими условиях. Так как державы Антанты отказались от предложенной Вильсоном официальной конференции, правители США намеревались организовать тайные переговоры между США, Германией и Антантой. 29 декабря 1916 г. Бернсторф сообщал в Берлин: «Хауз передал мне мнение Вильсона, что из конференции ничего не выйдет без предварительных конфиденциальных переговоров... Эти слова полковника Хауза были сопровождены приглашением принять участие в строго секретных переговорах, о которых знали бы только он и господин Вильсон. В этих условиях было бы обеспечено полное сохранение тайны...»{268}

Говоря о попытке империалистов США и Германии в 1916 г. созвать «мирную» конференцию воюющих сторон, необходимо подчеркнуть, что вся эта дипломатическая комбинация Вильсона не имела ничего общего с действительным желанием добиться окончания войны и установления мира. Американские монополисты готовы были пойти на прекращение прибыльной для них мировой войны только при условии, что Уолл-стрит выиграет от этого еще [88] больше. Они готовы были на заключение не всякого, а только «американского» мира, означавшего установление мирового господства монополистов США.

Подлинное отношение монополистических магнатов США к мировой войне выразил один из крупнейших американских капиталистов Ламонт, заявивший в апреле 1915 г., что война должна продолжаться как можно дольше и что в этом случае США станут финансовым центром мира{269}. Реакционный американский журналист Найбер, приехав в Германию в июне 1915 г., откровенно сообщал немецким разведчикам: «Уолл-стрит вовсе не заинтересован в сокращении сроков войны», так как наживается на производстве вооружения и на росте цен на продовольствие, причем последнее «принесло Уолл-стриту чудовищные заработки»{270}. Так что попытка заключить мир отнюдь не свидетельствовала о миролюбии правителей США.

В. И. Ленин превосходно вскрыл фарисейскую сущность призывов Вильсона к миру. Он писал тогда: «... выступление Вильсона явная ложь и лицемерие, ибо Вильсон есть представитель буржуазии, нажившей миллиарды на войне, есть глава правительства, доведшего до бешенства вооружение Соединенных Штатов...»{271}

Переговоры Бернсторфа — Хауза не закончились историей с мирными предложениями 1916 г. Как явствует из упоминаний в документах архива германского министерства иностранных дел, в январе 1917 г. Бернсторф и Хауз рассматривали новый вариант «мирных» предложений. Как указано в одном из документов, 26 января 1917 г. Вильсон передал Бернсторфу через полковника Хауза «официальное предложение мира». Бернсторф незамедлительно переслал его в Берлин, и оно «было формально принято кайзеровским правительством с выражением полного доверия президенту Вильсону, о чем было сообщено телеграммой от 29 января (1917 г. — М. В.)»{272}.

Это отрывочное упоминание с несомненностью свидетельствует, что тайные контакты между США и Германией [89] через Бернсторфа и Хауза продолжались еще n конце января 1917 г., т. е. вплоть до разрыва дипломатических отношений между обоими государствами.

Это, однако, не значит, что монополии США, поддерживая такой контакт, не помышляли о войне с Германией. Напротив, именно в материалах архива МИД Германии мы находим совершенно недвусмысленные указания на то, что Уолл-стрит весьма заблаговременно запланировал вступление США в войну против Германии.

В монополистических кругах США стали подумывать о вступлении в войну на стороне Антанты уже в 1915 г., когда, как мы видели из высказываний Ламонта, была сформулирована идея об участии США в европейской войне с целью оказаться в лагере держав-победительниц. Летом 1915 г. президент «Нейшенл сити бэнк» Стилман в беседе с советником германской миссии в Швейцарии фон Брюнингом многозначительно сказал, что «усматривает в предоставлении Америкой Антанте больших займов чрезвычайную опасность для своей страны (т. е. для США, — М. В.), которая таким путем даже против своей воли может быть вовлечена в войну». Сообщавший об этом канцлеру Бетман-Гольвегу германский посланник в Берне не без сарказма отметил, что эти слова не помешали самому Стилману «чрезвычайно активно принять участие в эмиссии антантовских займов»{273}.

В течение 1916 г. эти настроения на Уолл-стрите значительно усилились. Весьма показателен находящийся в делах МИД Германии за 1917 г. документ: сообщение некоего доктора Гретена о беседах, состоявшихся у него в том же «Нейшенл сити бэнк». Третей пишет, что в апреле 1916 г., когда произошло обострение отношений между Германией и США, он, находясь в Нью-Йорке, пошел в банк посоветоваться о судьбе своих вкладов, Чиновники банка давали ему успокоительные ответы. Однако директор «Нейшенл сити бэнк», сообщает Гретен, «в противоположность младшим сотрудникам посоветовал мне полностью взять вложенные деньги и постоянно носить их с собой». Видимо, этот высокопоставленный представитель Уоллстрита уже тогда весьма отчетливо видел перспективу германо-американской войны. [90]

Когда же в конце января или в начале февраля 1917 г. Гретен отправился в банк получать денежный перевод по кредитному письму, клерк прямо ему сказал: «Да, мы будем воевать». Он просил только не сообщать его высказывания никому, «особенно ни одному газетчику». Оплачивать кредитное письмо банк отказался, и беседовавший с Гретеном банковский чиновник заявил, что они с конца декабря 1916 г. знали о предстоявшем разрыве дипломатических отношений между США и Германией{274}.

Чиновник был неточен: как показывают документы, на Уолл-стрите знали о разрыве отношений — и, больше того, о войне США с Германией уже в самый разгар переговоров Бернсторфа — Хауза. Интересно, что сведения об этом исходят от самого Хауза. Двуличный полковник рассказывал знакомому швейцарцу: уже «в декабре 1916 г., еще до германского мирного предложения, все в Америке считали, что будет война с Германией»{275}. Говоря обо «всех», Хауз подразумевал, конечно, правящую верхушку США.

Таким образом, вопрос о вступлении в войну с Германией был решен Уолл-стритом, и это решение было выполнено правительством Вильсона. Переговоры между Бернсторфом и Хаузом не могли ничего изменить. Монополии США вступали в войну на стороне будущих победителей, чтобы иметь возможность диктовать затем свою волю при определении послевоенного режима мира.

Но это не значит, что американские монополии поставили крест на своих связях с германским капиталом. Напротив, с первых же шагов участия США в первой мировой войне эти связи явственно давали о себе знать.

В любой энциклопедии, в любом учебнике подвой истории можно без труда обнаружить дату начала войны между США и Германией: 6 апреля 1917 г. Казалось бы, этот [91] вопрос совершенно ясен. Однако стоит заглянуть в дела из архива германского министерства иностранных дел, как вопрос становится значительно менее простым.

В самом деле: вот текст радиограммы МИД Испании своему посольству в Берлине от 5 августа 1917 г. В этом документе, написанном ровно через четыре месяца после кажущегося общеизвестным начала американо-германской войны, вдруг категорически утверждается, что «испанское правительство... делает вывод, на котором оно будет основывать свои решения: Германия не находится в состоянии войны ни с одной из стран Америки (курсив мой. — М. В.)»{276}.

В чем же дело?

6 апреля 1917 г. — это дата послания Вильсона к конгрессу. В послании говорится о войне США против Германии, и текст его находится в германском архиве. Но было бы тщетным искать в этом архиве текст американской ноты об объявлении войны Германии: такого документа вообще не существует. Что же касается вильсоновской декларации, то, по предложению германского канцлера, Вильгельм II решил не считать Германию в состоянии войны с США, пока не будет официального объявления войны. Кайзер дал указание, что «события в американском конгрессе должны рассматриваться как внутреннее дело Америки, и поэтому пока что не следует предпринимать против Америки никаких шагов»{277}.

Не надо думать, что речь идет об очередном сумасбродном решении Вильгельма II. Позиция германского руководства была вызвана действиями Вашингтона. Швейцарская миссия в Берлине в качестве миссии страны, представлявшей после разрыва дипломатических отношений германские интересы в США, специально известила министерство иностранных дел Германии: прокламация Вильсона «не была направлена американским государственным департаментом швейцарскому посланнику в Вашингтоне для сообщения ее германскому правительству». Экземпляр декларации Вильсона, хранящийся в делах германского МИД, был, оказывается, прислан [92] в Берлин по (инициативе самой швейцарской миссии «исключительно в целях информации»{278}. Таким образом, США не только не направили Германии объявления войны, но даже не препроводили ей текст документа, который мог бы его заменить. Поскольку же военные действия между Германией и США, разделенными Атлантическим океаном, фактически не открылись, вопрос, началась между ними война или нет, действительно оказался неясным.

Немецкая военщина полностью поддерживала занятую правительством позицию. Прочитав в письме военного министерства, что американские граждане причислялись к «подданным вражеской державы», Людендорф забил тревогу. 23 апреля 1917 г. он телеграфировал в министерство иностранных дел, что это расходится с решением кайзера не считать Германию в состоянии войны с США{279}. «До тех пор, пока американские вооруженные силы фактически не предпримут с ведома и согласия своего правительства военные действия против нас, — повторял Людендорф в мае 1917 г., — я согласен с тем, чтобы мы не считали себя находящимися в состоянии войны с США...»{280} В июне 1917 г. Людендорф вновь подтвердил неизменность этой позиции военного руководства Германии: «Я разделяю точку зрения, что мы не должны считать себя находящимися в состоянии войны с США до тех пор, пока не будет военных действий». Людендорф подчеркивал, что «американцы в Германии... не должны быть приравнены к подданным вражеских держав»{281}. Так с завидной методичностью военный диктатор Германии из месяца в месяц подчеркивал, что Германия не воюет против США.

Документы из архива германского МИД показывают, что только в августе 1917 г. в правящих кругах Германии начались некоторые колебания относительно того, [93] находятся они в состоянии войны с США или нет. Впервые такие колебания отразились в германской вербальной ноте испанскому посольству, где было оказано: «Является несомненным факт того, что президент Соединенных Штатов опубликовал прокламацию о войне против Германии и совершил враждебные акты, в особенности направив войска на театр военных действий. Следовательно, поскольку нет сомнений в том, что Соединенные Штаты считают себя находящимися в состоянии войны «.; Германией, какие-либо заявления со стороны Германии (об объявлении войны Соединенным Штатам. — М. В.) не представляются необходимыми»{282}.

Но и после такого — надо оказать, весьма неопределенного по формулировкам — документа правящие круги Германии все же не изменили свою позицию в вопросе о состоянии войны с США. 27 августа 1917 г. Людендорф в письме статс-секретарю германского МИД Кюльману отмечал: «По известным политическим причинам... согласен, чтобы мы воздержались от официального заявления о том, что находимся в состоянии войны с Соединенными Штатами». И это — несмотря на то, что, как говорилось в том же письме, США высадили войска во Франции, американские самолеты приняли участие в военных действиях на Западном фронте, а американские военные суда стали проводить совместные операции с английским флотом{283}.

Империалисты США, сознавая, что война клонится к концу, решили демонстративно принять в ней участие своими вооруженными силами. В этих условиях невозможно было далее считать, что войны между Германией и США нет.

1 сентября 1917 г. германское военное министерство обратилось к рейхсканцлеру с просьбой «еще раз рассмотреть вопрос: можно ли и далее придерживаться предположения, что мы не находимся в войне с США, хотя американские войска на Западе воюют теперь против [94] нас»{284}. Только 7 сентября 1917 г. в 8 час. 45 мин. утра из германского министерства иностранных дел Людендорфу было отослано сообщение: «И со здешней точки зрения состояние войны между Германией и Соединенными Штатами Америки теперь началось...»{285} Но лишь еще через неделю, 14 сентября 1917 г., Кюльман решился сообщить военному министру: «Имею честь ответить Вашему превосходительству, что мы находимся в состоянии войны с США, так как американские войска сражаются против нас»{286}.

Так, из архивных материалов германского министерства иностранных дел мы узнаем вторую дату начала германо-американской войны — как ни парадоксально, но, пожалуй, столь же правомерную, как 6 апреля 1917 г. Это — момент, когда наличие войны между Германией и США было впервые официально констатировано германским правительством: 7 сентября 1917 г., 8 час. 45 мин. утра, — ровно на пять месяцев позднее стандартной даты из учебников.

Dröle de guerre — «странная война» — этот термин в истории международных отношений прочно ассоциируется с войной на Западе между нацистской Германией, Францией и Англией в 1939 — начале 1940 г. Но с неменьшим основанием он мог бы быть применен и к войне между США и Германией в 1917 г.

Странность этой войны не ограничивалась тем, что, как мы видели, на протяжении почти полугода оставалось неясным, ведется ли она вообще. Сама эта неясность была лишь одним из симптомов характерного для «странной войны» стремления обеих сторон не порывать отношения до конца и зарезервировать все возможности восстановления германо-американских связей после войны. [95]

В то время (как официальная пропаганда обеих сторон всячески поносила противника и старалась создать впечатление яростной непримиримости, в архивных делах германского МИД отложились документы, свидетельствующие о совсем иной тенденции, официально не признававшейся, но фактически достаточно сильной. Вот несколько примеров.

В Болгарии германское командование конфисковало принадлежавшие американцам склады табака на сумму 5–6 млн. марок. Германский посланник в Софии немедленно дал обеспокоенную телеграмму в Берлин: «Любая германская акция против американской частной собственности представляется мне принципиально в высшей степени сомнительной, так как она могла бы дать американскому правительству желанный предлог для мер против немецкой частной собственности в Америке; насколько я знаю, оно (правительство США. — М. В.) до сих пор воздерживалось от таких мер». Посланник рекомендовал оказать соответствующее влияние на германские военные власти в Болгарии{287}.

Речь шла не о личном мнении посланника Оберндорфа, а о линии германского правительства. Это видно из следующего документа. От имени рейхсканцлера в конце апреля 1917 г. «Северогерманскому Ллойду» было сообщено, что германское правительство согласно с продажей судов «Ллойда», находившихся в американских портах. «Желательно, если это достижимо, — говорилось в телеграмме, — чтобы часть судов не поступила в продажу — при наличии обязывающего заявления американского правительства, что оно не будет реквизировать или конфисковать эти... суда, так чтобы суда после заключения мира сразу же оказались вновь полностью в распоряжении Ллойда»{288}.

Не удивительно, что при таких установках правящие круги США и Германии стали делать друг другу всяческие поблажки.

Кайзеровское правительство помогло спастись от секвестра многим закамуфлированным американским предприятиям [96] в Германии, зачастую несмотря на всю прозрачность этого камуфляжа. Официально принадлежавшие американским капиталистам компании по производству радиаторов, насосов, сепараторов в Германии были переданы в ведение германского управления по опеке, но за американскими владельцами были сохранены права на эти компании{289}.

Не оставались в долгу и американские монополии. Известно весьма либеральное отношение правительства США к контрабандным экономическим связям с Германией в период войны. Любопытно, что именно по настоянию американских дипломатов Высший экономический совет Антанты принял решение об отмене с 1 апреля 1919 г. всех «черных списков», в которые вносились союзные фирмы, ведшие тайную торговлю с Германией{290}.

Швейцарская миссия в Вашингтоне сообщала в июне 1917 г. в связи с тем, что госдепартамент США дал инструкцию следить за банковскими счетами подданных вражеских государств и не допускать перевода этих счетов и проведения каких-либо операций в Латинской Америке и в нейтральных странах: «В противоположность этому законные операции немцев не встречают ровно никаких препятствий»{291}.

Так германское правительство уже в самом начале столкновения с США выступало за негласную договоренность с правительством Вильсона о сохранении «Северогерманского Ллойда» и восстановлении экономических отношений с заокеанской державой немедленно после войны.

Такими же были настроения и в американских правящих кругах. В июне 1917 г., зафиксировано в документе германского МИД, некий приехавший из США нейтрал рассказывал, что в тамошних деловых кругах «постоянно» всплывает из осторожности скрываемая и тем не менее достаточно ясно ощутимая мысль о том, как восстановить после войны сделавшиеся столь ценными экономические отношения с Германией...» Выход американских или немецких дельцов из совместных предприятий, фирм и банков, [97] по словам этого нейтрала, «производит такое впечатление, как если бы речь шла только о видимости, а в действительности с нетерпением ожидают момента, когда эта мера сможет быть пересмотрена»{292}. Сообщение нейтрала оказалось, с точки зрения германских правящих кругов, столь важным, что представитель МИД в ставке Грюнау ознакомил с документом самого кайзера. «Кайзер прочел донесение с интересом и передал его для ознакомления господам шефам кабинета»{293}.

Характерно, что в Южной Америке, находившейся в годы войны преимущественно под контролем США, германское имущество (за исключением торговых судов) не было секвестрировано, а немецкий «Дойч-Юберзеише банк» столь успешно продолжал свои операции, что в 1914–1918 гг. выплачивал дивиденды в размере 6%{294}. Швейцарская миссия в США отмечала, что «американское правительство явно стремится избежать применения каких-либо мер против немцев в Америке. Оно до сих пор не предприняло ничего, что могло бы ограничить личную свободу немцев. Об интернировании даже и не думают. Немцев не принуждают регистрироваться в полиции, их свобода передвижений вообще никак не ограничена. Ходатайства о выдаче разрешений на выезд в Германию удовлетворяются». Изложив это сообщение для передачи верховному командованию, Циммерман писал: «Я бы считал правильным, чтобы и после начала состояния войны с Америкой американцы, находящиеся в Германии, не подвергались мерам полицейского надзора, предусмотренным для подданных вражеских держав»{295}. МИД Германии прямо ставит перед военным министром вопрос о том, чтобы «американцы были выделены из числа подданных [98] вражеских держав и в ряде отношений были поставлены в лучшее положение»{296}.

Германские дипломаты извлекли из архивной пыли американо-германский договор 1799 г., который, оказывается, предусматривал на основе взаимности какие-то облегчения для граждан этих стран в случае войны. Циммерман сообщил верховному командованию: «Мы известили американское правительство, что при условии соблюдения взаимности мы будем и впредь придерживаться этих постановлений и истолковывать их в либеральном духе»{297}.

Насколько либеральным был этот дух, видно из того, что генеральный штаб германских сухопутных войск в извиняющемся тоне писал в июне 1917 г. в МИД, отсылая копию во всемогущий отдел III-б: «При рассмотрении ходатайств североамериканцев о выезде давно уже нет задержек»; от граждан США требуют для оформления выезда из Германии только то, что и от других иностранцев, не являющихся подданными вражеских держав{298}. А ведь речь шла о выезде американцев, многие из которых, вернувшись на родину, должны были вступить в армию, воевавшую против Германии.

«Странная война», толком не объявленная, со взаимными поблажками с обеих сторон, сопровождалась далеко идущими примирительными заявлениями.

Из германских военных кругов исходила идея обратиться к США с заявлением о том, что Германия «не сделает первой ни одного военного шага против Америки». Внесенное начальником адмиральского штаба военно-морского флота Германии в июне 1917 г.{299}, это предложение немедленно встретило поддержку Людендорфа{300}.

Если так говорили высокопоставленные представители кайзеровской военщины, то еще более ласково обращались [99] к американским монополиям немецкие империалистические политики. В архиве германского МИД находится инструкция статс-секретаря посланнику в Швейцарии от 20 июня 1917 г. Это — любопытный документ, показывающий, в каком тоне германские руководители старались разговаривать в то время с Вашингтоном.

Документ был составлен в связи с тем, что из Швейцарии в США направлялся новый посланник Сульцер, на долю которого выпадало представлять немецкие интересы в Вашингтоне. В инструкции германского статс-секретаря содержался текст того, что Берлин хотел бы передать через Сульцера правительству США. «Немецкий народ вовсе не настроен враждебно по отношению к Америке... Разрыв дипломатических отношений и объявление состояния войны не вызвали с немецкой стороны никакой ненависти к американскому народу. Здесь сознавали, что не существует подлинных противоречий между Германией и Соединенными Штатами». Война Германии с ее противниками «не затрагивает таких жизненных интересов американцев, которые оправдывали бы войну между обоими государствами». В Германии «очень рады» тому, что в США хорошо обращаются с немцами, и соответственно германские власти хорошо обращаются с американскими гражданами. Составители инструкции дошли до того, что рекомендовали Сульцеру «в подходящих случаях указывать на демократическое развитие Германии», предвосхитив таким образом ноты принца Макса Баденского, написанные в октябре 1918 г.{301}

Призывы правящих кругов Германии и США не остались без ответа. Правители обеих стран еще не успели окончательно решить, находятся ли они в состоянии войны [100] друг с другом, как был установлен первый негласный контакт между американскими и германскими правящими кругами. Речь идет о видном американском журналисте немецкого происхождения фон Виганде, представителе херстовской прессы.

Вот что доносил об этом контакте рейсканцлеру Бетман-Гольвегу германский посланник в Швеции 15 июня 1917 г.: «Сегодня во второй половине дня господин фон Виганд посетил меня, чтобы сказать, что пресса Херста продолжает, насколько возможно, действовать в прогерманском духе и во всяком случае против Англии... У меня создалось впечатление, что господин фон Виганд, который был мне представлен генеральным консулом Хиршем, искренне стремится действовать в дружественном Германия духе. Он сказал мне также, что здешний американский посланник мистер Моррис, с которым я лично нахожусь в дружеских отношениях, относится к числу тех, кто особенно болезненно воспринял разрыв отношений (между США и Германией. — М. В.). Предполагаю, что Ваше превосходительство согласно, чтобы я при случае принял господина фон Виганда, так как он может быть ценным источником информации». Против заключительной фразы на полях документа рукою Бетмана выведено жирное «да»{302}.

Действительно, контакт фон Виганда с германской миссией в Швеции продолжался. Так, 3 июля 1917 г. германский посланник в Швеции доносил канцлеру, что Виганд сообщил его знакомым о создании в Христиании англоамериканского центра по проведению политики в Скандинавии{303}. А вскоре в Христиании появился и сам Виганд. 20 июля 1917 г. он беседовал там с германским посланником Хинтце, как сообщал последний, «в таком месте и в такое время, что безусловно об этом никто не узнал...» Интересно, что Виганд тоже ставил вопрос о «демократизации германской конституции», причем «Демократизацию» эту американские империалисты толковали более чем скромно: «Чтобы в конституцию был включен параграф, ставящий объявление войны в зависимость от [101] согласия рейхстага»{304}. Так начинали вырисовываться черты общности в установках правящих кругов США и Германии.

Какое значение придавалось в Берлине контакту с Вигандом, видно из того, что сообщения о беседах с ним направлялись из германской миссии в Стокгольме не в МИД, а прямо рейхсканцлеру.

Но этот контакт был лишь предвестником тех тайных контактов и переговоров между правящими кругами США и Германии, которые начались после Великой Октябрьской социалистической революции.

Таким образом, факты свидетельствуют, что задолго до первой мировой войны установились тесные связи и сотрудничество между империалистами США и Германии как в экономической, так и в политической сфере.

Эти связи послужили немаловажной предпосылкой к последующим связям. Когда грянула Октябрьская революция, нанесшая страшную рану системе империализма, правящие круги Германии потянулись именно к империалистам США, чтобы вместе с ними выступить против родившегося мира социализма.

С какого момента империалисты Германии и США взяли курс на сговор друг с другом? Решающим рубежом явилась Октябрьская социалистическая революция. Если поворот в мировой политике от империалистической войны к империалистическому миру привел немецких и американских империалистов к переговорам Бернсторфа — Хауза, то удар по империализму, до основания потрясший всю его систему, каким явилась Октябрьская революция в нашей стране, побудил немецких и американских империалистов с лихорадочной поспешностью приступить к тайным переговорам против Советской России.

Коммунистическая партия и Советское правительство предвидели возможность сговора между союзными и немецкими империалистами. В ряде своих выступлений в 1918 г., отметая крикливую военную пропаганду обеих коалиций, В. И. Ленин подчеркивал, что они могут очень скоро заключить союз для совместной борьбы против Советской России и всех социалистических сил. «...Весьма возможно, — предупреждал В. И. Ленин, — что союзные империалисты объединятся с немецким империализмом... для соединенного похода на Россию»{305}.

В. И. Ленин особо отмечал старания в немецких правящих кругах добиться такого сговора. «Германская буржуазия и германское правительство, разбитые на войне и угрожаемые могучим революционным движением извнутри, мечутся в поисках спасения, — указывал [102] Ленин, — одно течение в правящих кругах Германии надеется еще оттяжками выиграть время до зимы и подготовить военную оборону страны на новой линии укреплений. Другое течение судорожно ищет соглашения с англо-французской буржуазией против революционного пролетариата и большевиков. Поскольку это течение натыкается на крайнюю несговорчивость победителей, англо-французских империалистов, постольку оно старается запугать их большевистской опасностью и подкупить их, оказывая им услуги против большевиков, против пролетарской революции»{306}.

Факты и документы полностью подтверждают этот поразительный по своей точности анализ, данный В. И. Лениным в 1918 г., когда еще бушевала война между лагерем Антанты и центральными Державами. Эти документы неопровержимо доказывают, что уже тогда в глубокой тайне велись переговоры о союзе против Советской России между германским милитаризмом и правителями США, которые оказались гораздо более сговорчивыми, нежели их англо-французские партнеры.

Каковы были настроения в правящих кругах Германии и США сразу же после Октябрьской революции, накануне тайных переговоров между империалистами обеих стран?

«Эти осень и зима 1917/18 г. были периодом лавирования и нерешительности в Вашингтоне...», — писал в своих мемуарах Бернард Барух, мультимиллионер и начальник управления военной торговли США{307}.

Несомненно, пролетарская революция в России, провозгласившая идеалы мира, разоружения и подлинной демократии, привела в замешательство Вашингтон и вынудила американскую дипломатию к сложному лавированию. Правящие круги США не понимали еще всего гигантского масштаба того поворота в судьбах человечества, который ознаменовала собой Великая Октябрьская социалистическая революция. Однако они осознали, что революция в России нанесла страшный удар по замыслам мирового империализма и, в частности, империализма США. «...Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики [103] будут оставаться у власти», — писал Вильсону государственный секретарь США Лансинг уже вскоре после победы Октябрьской революции, в декабре 1917 г.{308} В 1963 г. профессор Уильяме из Висконсинского университета ознакомил читателей с интересными материалами из Национального архива США, показывающими настроения американских политиков в первые драй после Октябрьской революции{309}. Мы узнаем, что генеральный консул США в России Мэддин Саммерз, который, по характеристике американского посла в России Френсиса, «яростно ненавидит большевиков»{310}, уже 7 ноября 1917 г. прислал государственному секретарю США телеграмму с выражением крайней тревоги и с требованием что-то предпринять{311}. 26 ноября 1917 г. Саммерз вновь телеграфирует Лансингу: «Усиленно рекомендую ...протестовать против нынешнего режима (в России. — М. В.)»{312}.

8 Вашингтоне полностью разделяли эти настроения. Хотя американская правительственная пропаганда охотно подхватила провокационную ложь о том, будто большевики — «германские агенты», в действительности, как неопровержимо показывает Уильяме, никто в правящих кругах США не верил в эту выдумку. Руководители США понимали, что в России пришла к власти подлинно революционная партия, решительно выступающая против всякого империализма, и именно поэтому империалисты США поставили перед собой задачу уничтожить Советское государство{313}. В Вашингтоне при этом рассудили, что можно будет найти и другие империалистические силы, которые будут готовы выступить против родины Октября.

9 ноября 1917 г. после заседания правительства США прессе было сообщено, что США окажут помощь всем антибольшевистским силам, а большевики будут рассматриваться как «поставленные вне международного закона»{314}. Уильяме доказывает, что 10–12 декабря 1917 г. в Вашингтоне [104] было принято решение и о прямом участии американских войск в антисоветской интервенции{315}.

Но в центре внимания правящих кругов США, стремившихся загребать жар чужими руками, стоял вопрос об отыскании «антибольшевистских сил», которым Вашингтон готов был оказать всемерную помощь. Эксперт по русским делам в госдепартаменте США Бэзил Майлз писал впоследствии Лансингу: «С 1917 г. я неизменно придерживаюсь той точки зрения, что мы должны поддерживать любые здравые элементы порядка, имеющие хорошую репутацию, где бы мы их ни нашли»{316}.

Как уже отмечалось, правящие круги США нашли такие «элементы порядка» в лице германских милитаристов, готовых к борьбе против Советской России. Мы подчеркивали, что замыслы руководителей США не ограничивались отправкой остатков кайзеровской армии на фронт антисоветской интервенции, а предусматривали, на случай провала интервенции, длительную подготовку германского милитаризма к последующей агрессии на Восток.

Детальные планы использования германского империализма против Советской России стали разрабатываться поздней осенью 1917 г. в недрах созданной в Вашингтоне секретной комиссии по подготовке материалов к мирным переговорам — так называемой «Инкуайри». Бумаги «Инкуайри» до сих пор не опубликованы. Однако даже из тех очень немногих документов этой комиссии, которые госдепартамент США отважился включить в свою публикацию материалов Парижской конференции, с несомненностью явствует, что в «Инкуайри» такие планы готовились.

В меморандуме «Инкуайри» от 22 декабря 1917 г., озаглавленном «Современное положение; цели войны и условия мира», говорилось следующее: «В настоящее время... направлением наиболее легкого продвижения Германии должен быть Восток. Данный момент является наилучшим временем для Германии, чтобы воспользоваться открывшимися здесь для нее возможностями. Это вполне может побудить ее решиться на жертвы на Юго-Востоке, на Западе, на других континентах и на отдаленных морях с тем, чтобы обеспечить контроль над Россией (курсив мой — М. В.)». В качестве приманки для немецких империалистов [105] меморандум предлагал дать обещание предоставить Германии рынки и сырье{317}.

Военный министр США Бекер в письме в «Инкуайри» от 23 ноября 1917 г. прямо ставил «опрос об оказании Соединенными Штатами материальной поддержки империалистической Германии при условии, что предоставленные ей «ресурсы будут использованы в интересах цивилизации»{318}. Под этим весьма прозрачно подразумевалась борьба против Советской России, против революции.

Разумеется, говоря о перспективе для немецких империалистов «обеспечить контроль над Россией», правящие круги США имели в виду лишь подтолкнуть германскую экспансию на Восток. Хозяйничать в нашей стране намеревались они сами. «Германии следует предоставить долю участия в коммерческих возможностях России, но отнюдь не монополию», — писал руководитель военной миссии США в Прибалтике Грин{319}.

А каковы были настроения в Берлине в ноябре 1917 г.?

Если еще до начала первой мировой войны правящие круги Германии придавали большое значение роли США в мировой экономике и политике, то к концу 1917 г. в этих кругах пришли к выводу, что Америка занимает первое место в капиталистическом мире.

Ровно через неделю после Октябрьской революции Герварт отмечал для себя: «При рассмотрении соотношения сил в Европе указать на Америку, которая явно выдвинулась на первое место. Центр тяжести мира переместился из Лондона в Вашингтон»{320}.

«...С Америкой была связана первая, ближайшая надежда Германии на беспристрастное влияние в условиях мира, на поставки продовольствия, возможную финансовую помощь, торговлю», — писал американский автор Брукс, характеризуя установки Германии к концу первой мировой войны. Он отмечал вместе с тем, что дальнейшие перспективы своего «спасения» в Берлине усматривали не в этих американских подачках, а в использовании в своих [106] интересах «слаборазвитой цивилизации на Востоке, в России»{321}. Здесь, с точки зрения германских милитаристов, и следовало искать основу для соглашения с США.

G пристальным вниманием наблюдая за настроениями в монополистических кругах могущественной заокеанской державы, немецкие милитаристы стали улавливать их готовность к установлению взаимопонимания с правителями Германии. В Берлине с полным основанием делали вывод, что эта тенденция не замедлит проявиться в действиях правительства США. Вильсон «слишком зависит от Уолл-стрита, чтобы не учитывать возникающие, по-видимому, и там сомнения относительно дальнейшего участия в войне», — докладывал Герварт начальству 15 ноября 1917 г.{322}

Подробное изложение взглядов, которые сразу же после Октябрьской революции получили хождение в милитаристских кругах Германии, содержится в составленной Гервартом 29 ноября 1917 г. докладной записке «К современному положению».

Показательна сама дата написания этого документа. Как раз в этот день в рейхстаге происходило обсуждение правительственного заявления нового канцлера Гертлинга, причем в центре внимания находилось предложение Советского правительства открыть мирные переговоры{323}. Вопрос о том, какую дальше проводить политику на Востоке, явно стоял тогда на первом плане для правящих кругов Германии. Тем более характерно, что вся докладная записка Герварта с начала до конца представляла собой обоснование необходимости союза Германии и США.

«Если уже довольно давно финансовое преобладание перешло от Англии к Америке, то сегодня... к ней переходит и политический перевес», — говорилось в докладной записке. «Только наша неловкая политика в стране Вашингтона привела к тому, что традиционная дружба (США. — М. В.] с Пруссией — Германией могла быть превращена Англией во враждебность. Нет никаких оснований, [107] почему бы нам не извлечь урок из сделанных ошибок и не восстановить хорошие отношения с Америкой». При этом, подчеркивалось в докладной записке, «соглашение с янки» может иметь «для нашего отечества решающее значение». В документе пояснялось, что такое соглашение «сведет вместе две молодые, экономически предназначенные друг для друга белые нации, которые прежде всегда жили в дружбе».

Докладная записка «К современному положению» недвусмысленно ставила вопрос о том, какой могла бы быть реальная основа такого соглашения империалистов Германии и США: «Раздел мира на три части». Однако, вчитываясь в документ, нельзя не прийти к выводу, что речь шла в действительности о разделе мира на две части: «центральноевропейско-русский континентальный союз», охватывающий территорию от Атлантического до Индийского океана и находящийся под контролем Германии, и Америка, контролируемая США. «...Империализм Америки нашел бы на первое время достаточную пищу на собственном континенте», — многозначительно говорилось в докладной записке. США были бы великой морской державой, которая при таком разделе мира «имела бы в Европе и Азии необходимых ей могущественных союзников» и, в свою очередь, являлась бы сильным союзником «центральноевропейско-русского континентального блока»{324}.

Вот какие идеи возникли в милитаристских кругах Германии сразу же после победы Октябрьской революции: германская экспансия на Восток, подчинение Германии значительной части континента Евразии, раздел мира между Германией и США — все это на основе соглашения с американским империализмом.

«Возникает только вопрос: как достигнуть такого соглашения? Пойдет ли вообще на него Америка?» — вопрошал автор докладной записки{325}.

Ответ на этот вопрос должны были дать германским империалистам тайные переговоры с США. [108]

22 ноября 1918 г., через 11 дней после заключения Компьенского перемирия, газета «Берлинер тагеблат» опубликовала на второй странице следующее заявление баварского министра финансов проф. Яффе: «Чтобы не допустить никакого затемнения фактов, настоящим я заявляю в «Берлинер тагеблат», что я лично поздней осенью 1917 г. передал в руки статс-секретаря фон дем Буше врученное мне женевским доверенным лицом президента Вильсона мирное предложение правительства Соединенных Штатов»{326}.

Заявление Яффе, погребенное в подшивках старых газет, представляет большой интерес. Оно прямо указывает исходный пункт начала тайных переговоров между США и Германией: позднюю осень 1917 г. — непосредственно вслед за Октябрьской революцией в нашей стране.

Яффе не назвал по имени «женевское доверенное лицо» Вильсона, но оно объявилось само: с «опровержением» заявления Яффе поспешил выступить проживавший в Женеве американский проф. Джордж Херрон{327}. Кто такой Херрон?

Американский биографический справочник того времени сообщает, что Джордж Дэвис Херрон родился в Монтезуме (штат Индиана) в 1862 г., учился два года в Европе, был пастором конгрегационистской церкви в Лейк-Сити (штат Миннесота), преподавал христианское вероучение в колледже в Айове, читал лекции об отношении христианства к существующим общественным условиям. Сообщается, что Херрон — автор ряда книг, в том числе «Почему я социалист», «Война и мир при социализме», что живет он во Флоренции и овдовел в январе 1914 г.{328}

Этот постный образ овдовевшего пастора-социалиста существенно меняется при ознакомлении с другими материалами о Джордже Херроне.

После начала войны, в 1914 г., Херрон переехал из Флоренции в Женеву, чтобы быть, как он сам писал, «в большей степени в центре конфликта»{329}. Почему почтенный пастор стал искать вдруг центр конфликта, причем [109] отправился в этих поисках в традиционно нейтральную Швейцарию? Объяснение простое: Херрон облюбовал Женеву как удобное место для разведывательной работы.

Именно такого рода «работой» и занимался Херрон, прикрываясь тройной личиной «профессора», пастора и «социалиста». Свои разведывательные донесения Херрон направлял в Вашингтон через дипломатические каналы посольства США в Париже, а затем миссия США в Берне, адресуя их непосредственно посланнику Стоваллу или же сотрудникам миссии, в числе которых фигурировал уже тогда подвизавшийся на шпионском поприще Ал лен Даллес{330}.

Херрон был связан не только с американской, но и с английской разведкой. Он сам признавал, что уже в начале своей деятельности в Женеве «познакомился с ...Хью Уиттоллом, который возглавлял хорошо организованную и эффективную британскую «Интеллидженс сервис» в Швейцарии». Вскоре он стал поставлять информацию Уиттоллу для передачи в британское военное министерство. Параллельно Херрон связался с британским Форин оффисом. Весной 1918 г. некий Бленд] из департамента информации (т. е. разведки) Форин оффиса договорился с Херроном, что тот будет посылать ему донесения. Разумеется, все это делалось не даром: британская разведка ежемесячно выдавала Херрону тысячу швейцарских франков за «специальную стенографическую работу»{331}.

Облик этого платного двойного шпиона был бы недостаточно полно обрисован, если не сказать о его тесных связях с монополистическими кругами США. Сила Херрона в том и состояла, что он был не просто разведчиком, а прямым агентом монополий США. Он был близким другом таких магнатов США, как Фрэнк Вандерлип или издатель «Уолл-стрит джорнэл» Кларенс Бэртэон. Последний побывал у Херрона в Швейцарии летом 1918 г. и затем, вернувшись в США, регулярно переписывался с ним, а некоторые из писем Херрона помещал в качестве редакционных статей в «Уолл-стрит джорнэл» и прямо инструктировал Херрона: «Без колебаний пишите мне, если у вас будут какие-либо мысля, которые полезно было бы поставить на рассмотрение финансовых кругов в нашей стране. [110] Я считаю, что финансисты — люди, говорящие своими чековыми книжками, — наиболее влиятельный народ»{332}.

Именно с позиций монополистического капитала Херрон подходил к проблемам политики. «Практически все вопросы войны и мира вылились во всемирную борьбу между двумя большими финансовыми группами за господство над нациями, — писал он (в мае 1919 г. — Во главе этих групп находятся соответственно дом Рокфеллера и дом Моргана в Нью-Йорке. Борьба развертывается за контроль над источниками сырья и неиспользованными ресурсами во всем мире»{333}.

В этой борьбе Херрон призывал американские монополии к самым решительным действиям с целью использовать послевоенную ситуацию для своей экспансии и уничтожить Советскую Россию. Он писал Вандерлипу в 1919 г.: «Американский капитал... смог бы спасти мир от большевиков», а также «смог бы немедленно вторгнуться в Европу, сначала накормить ее, а затем открыть себе путь к промышленным возможностям»{334}. А в первую годовщину Компьенского перемирия Херрон направил Вандерлипу каблограмму: «...добейтесь немедленных действий нью-йоркских финансистов в Европе»{335}.

Херрон был лютым врагом Советской России. Его биограф Бриггс прямо пишет: «Ни одна проблема на европейском горизонте не казалась ему столь важной... как угроза большевизма... Его позиция по отношению ко всем другим европейским вопросам определялась отвращением к московской программе»{336}. Не в силах отрицать крайней реакционности взглядов Херрона, Бриггс констатировал: «Даже не Керенский, а профессор Павел Милюков представлял в глазах Херрона надежду на удовлетворительное разрешение русской проблемы»{337}.

Как Херрон намеревался разрешать «русскую проблему», видно из следующего. Пользуясь своими связями с госдепартаментом США и британским Форин оффисом, он направил в оба учреждения письмо белоэмигранта Перского, [111] который «доказывал», что с большевиками нельзя вести переговоры, а нужно воевать. В сопроводительном письме Херрон всячески превозносил Перского и настаивал: «Его мнение заслуживает серьезного внимания»{338}.

Херрон поддерживал обширные связи в кругах белогвардейцев, охотно пересылал высокопоставленным американским Деятелям — в том числе полковнику Хаузу — их писания с призывами к борьбе против Советской России. Переписывался Херрон и с представителями всевозможных националистических группировок — сторонниками расчленения России, отрыва Украины, Крыма, Прибалтики. Он много занимался проблемой русских военнопленных на Западе, так как боялся «эффективности большевистской пропаганды»{339}.

Херрон считался в правящих кругах США специалистом по «русскому вопросу»: недаром именно он был назначен представителем США на несостоявшейся конференции на Принцевых островах{340}.

Злобный враг нашей страны, агент монополий, состоявший на содержании одновременно у двух разведок, — вот кто скрывался под ханжеской личиной пастора-социалиста. На этого человека и было возложено открытие секретных переговоров США с немецкими милитаристами{341}.

Биограф Херрона Бриггс глухо упоминает, что Херрон «занял один из передовых постов американского государственного департамента в конце ноября 1917 г. (курсив мой — М. В.)»{342}. Это — то самое время, которое назвал в своем заявлении Яффе, — время сразу после победы Октябрьской революции. Именно в этот момент правящие круги США взяли на себя инициативу установления тайного контакта с Германией{343}. [112]

Нет ли возможности еще больше уточнить время открытия американо-германских секретных переговоров в Швейцарии в ноябре 1917 г.?

Некоторые данные есть в документе, хранящемся в секретной папке архива МИД Германии с шифром «Соединенные Штаты Америки № 16». Документ без даты и без подписи озаглавлен одним словом: «Америка». Он подшит в деле с пояснительной запиской от 24 ноября 1917 г. и испещрен визами читавших его кайзеровских чиновников. Самая ранняя из виз датирована 18 ноября{344}.

Анонимный составитель документа сообщает: «Во время моего последнего пребывания в Швейцарии мне было сказано, что хотят устроить мою встречу с одним лицом, которое в период последних президентских выборов и до самого недавнего времени было довольно близко связано с Вильсоном». Встреча состоялась «на этих днях» и «имел место ряд бесед».

Когда все это происходило?

Документ не имеет характерного вида бумаги, присланной германской миссией из-за границы (в данном случае из Берна). Дай из первой фразы видно, что он был составлен по возвращении его автора из Швейцарии, — надо полагать, немедленно. Очевидно, столь же незамедлительно его начали читать в германском министерстве иностранных дел. Поскольку составитель документа написал, что беседы с американцем состоялись «на этих днях», есть все основания считать, что это было примерно за 3–4 дня до 18 ноября 1917 г. Иными словами, тайный американо-германский контакт в Швейцарии был установлен через неделю после Октябрьской революции. [113]

Трудно в категорической форме утверждать, что фигурирующий в документе американец и есть Херрон. Составитель документа сообщает, что американец «не хочет, чтобы с самого начала была названа его фамилия». «Однако, — добавляет немецкий агент, — он готов и в дальнейшем беседовать со мной и сообщать мне о важных делах, о которых он получает сведения в своей регулярной переписке с руководящими деятелями США». Подчеркнутая близость американского представителя к администрации Вильсона и правящим кругам США, а также его явное намерение надолго расположиться в Швейцарии и поддерживать длительный контакт с германским агентом делают вероятным, что американцем и был Херрон: во всяком случае, в последовавшие недели и месяцы в Швейцарии подобной фигурой с американской стороны был, видимо, только он.

Что касается его немецкого собеседника — составителя документа, то о нем трудно высказать какое-либо предположение.

В пометках на документе и в записке он характеризуется как «надежное лицо», которое «заслуживает доверия» и считается «проверенным и надежным источником». Очевидно, это был крупный немецкий разведчик.

Впрочем, был ли американским представителем Херрон или какой-то другой разведчик, подготовлявший почву для его переговоров, — вопрос второстепенный. Интереснее другое: о чем говорил американец?

Как с несомненностью явствует из записи бесед, весь смысл его высказываний состоял в том, чтобы подчеркнуть: США занимают в отношении Германии другую позицию, нежели державы Антанты, и готовы договариваться с Берлином. Американец подчеркивал, что участие США в войне «не должно переходить определенных границ и продолжаться особенно долго», что оно «несмотря на внешнее присоединение к союзникам должно представлять исключительно американские интересы». Он рекомендовал правящим кругам Германии «при оценке обстановки в Америке не упускать из виду, что против финансовой группы, которая, исходя из известных интересов, старается поддерживать чрезмерную военную политику, подспудно действуют почти столь же мощные группы». Американский эмиссар дошел до того, что открыто приветствовал военный успех центральных держав в Италии, «который, надо надеяться, распространится до Милана, а еще лучше — до [114] Генуи». Он прямо заявил, что такие успехи немецких Милитаристов «приветствуются в Вашингтоне, так как вынуждают союзников говорить о мире». А в ходе мирных переговоров «Америка скажет свое веское слово, свое очень веское слово»{345}.

К этим многозначительным рассуждениям, как видно из рассматриваемой записи, и свелись беседы американского агента с ее составителем. У США иной подход к германскому милитаризму, чем у Антанты: США и Германия могут договориться — таков был лейтмотив этой американской прелюдии к переговорам Херрона.

Отзвуки этого мотива явственно слышатся и в инструкциях Вашингтона «профессору» Херрону о порядке пересылки его донесений.

В ноябре 1917 г. Херрон побывал в Париже, где имел беседы с послом США во Франции Шарпом о пересылке своей информации в Вашингтон. Однако уже с января 1918 г. информация Херрона шла другим путем: не через Париж, а через миссию США в Берне. Сохранилась инструкция об этом, данная Херрону, — письмо советника миссии Хью Уилсона: «Прошу Вас передавать непосредственно мне донесения по тем делам, которыми Вы сейчас заняты... Это — столь деликатные вопросы, что я опасаюсь каких-либо иных каналов связи»{346}. Значит, дело было не в мелких технических причинах, а в политических проблемах. В этом еще больше убеждает тот факт, что когда осенью 1929 г. — более чем через 11 лет — Бриггс обратился к Хью Уилсону за разъяснением, последний ответил: «...я не могу сообщить Вам, почему проф. Херрон отказался от своей первоначальной практики отправлять донесения через посольство в Париже, а не через миссию в Берне... Я не готов, по крайней мере в настоящее время, изложить причины такой перемены»{347}.

Какие же это были вопросы, столь деликатные, что даже в 1929 г. в правящих кругах США о них еще не решались говорить? Почему для передачи сообщений по этим вопросам требовались каналы связи, шедшие не через союзный Париж, а через нейтральный Берн? [115]

Бриггс напрасно отказывается искать объяснение — оно достаточно очевидно. Херрон занялся тайными переговорами с Германией; эти переговоры представляли собой не только — и, видимо, не столько — зондаж о возможности заключения мира, проводимый от имени всего лагеря Антанты, сколько сговор между американскими и немецкими империалистами, который, естественно, надо было старательно скрывать от французских и прочих союзников США по антигерманской коалиции. Так, казалось бы, незначительный факт бросает свет на содержание дел, которые вел Херрон с ноября 1917 г.

В 1925 г. в Брно вышла в свет небольшая (59 стр.) книжка, ныне ставшая библиографической редкостью. Это — книга тогдашнего чехословацкого посла в Париже Штефана Осуского «Джордж Д. Херрон — доверенное лицо Вильсона в годы войны». Книжка посвящена в основном беседам, которые вел Херрон в Женеве с австрийским представителем Ламмашем. В ней отмечается, однако, что к Херрону («приезжало много немецких эмиссаров». Осуский называет «профессоров» де Фиори, Квидде, Фёрстера и уже упоминавшегося Яффе. Он добавляет, что «приезжали и политики, среди них Шейдеман, Конрад Хауссман и Пайер — бывший германский вице-канцлер». Осуский ограничился перечнем имен, заявив: «Об этих немецких эмиссарах, о содержании поставленной перед ними задачи, о способах, которыми они ее выполняли, и вообще о том, как протекали их встречи с проф. Херроном, я в настоящее время не хочу распространяться»{348}.

Мы попытаемся на основании материалов, разбросанных в западных публикациях, восстановить ход этих тайных переговоров, о которых так упорно предпочитают молчать буржуазные политики.

Нам неизвестно содержание бесед между Херроном и Яффе в ноябре 1917 г. Но продолжением их встреч было следующее.

В декабре 1917 г. с Херроном установил контакт бывший начальник департамента в голландском министерстве юстиции, носивший звучную фамилию де Йонг ван Беек [116] эн Донк{349}. Херрон писал, что ван Беек эн Донк, поселившись в Берне в конце войны, «проводил настойчивую пропаганду в пользу германского мира»{350}.

Этот откровенно прогерманский политик устроил встречу Херрона с одним из руководителей немецких либералов Хауссманом и австрийским финансистом Мейнлем.

В 1924 г. в Германии была опубликована подборка документов из личного архива Хауссмана. Среди них есть и донесение Хауссмана канцлеру Гертлингу с описанием этой встречи{351}.

Встреча произошла 20 декабря 1917 г. в Женеве, на вилле, которую снимал Херрон. Беседа продолжалась два часа. Херрон говорил по-английски, Хауссман — по-немецки, а ван Беек эн Донк и Мейнль переводили, лишь изредка вмешиваясь в беседу.

Смысл разговора состоял в том, что Херрон убеждал германскую сторону вступить в переговоры. Американский эмиссар всячески старался при этом представить в возможно более розовом свете военное положение Германии. Он делал это, как отметил Хауссман, в «неожиданно подчеркнутой манере». Херрон твердил: «Теперь именно германское правительство должно взять инициативу, потому что Германия в военном отношении находится повсюду в исключительно благоприятной ситуации. Только тот, кто добился военных успехов, может говорить о мире. Но он и должен это сделать, если действительно имеет мирные намерения»{352}. Относительно условий мирного договора Херрон ответил в том смысле, что немцам придется эвакуировать свои войска из Бельгии и Франции, а все конкретные вопросы разрешит мирная конференция. Вывода немецких войск с территории Восточной Европы Херрон явно не требовал{353}.

В 1962 г. австрийский историк Бенедикт опубликовал текст записки Мейнля, где говорится об этой же беседе. По сообщению Мейнля, Херрон ему «отчетливо дал понять, что имеет специальные полномочия от Вильсона для данной [117] миссии». Больше того, Херрон, оказывается, вручил ему подготовленный с ведома Вильсона проект заявления, с которым, по планам США, должна была выступить Германия{354}.

Текст проекта был записан Мейнлем под диктовку Херрона и имеется в нашем распоряжении. Он содержится в протоколе об этой беседе, который ван Беек эн Донк и Мейнль составили уже после окончания военных действий, в декабре 1918 г. Проект предусматривал, что Германия объявит о своей готовности «вступить в «Общество наций» (по-видимому, имелась в виду будущая Лига наций), вывести войска из Бельгии и Франции и передать «вопросы о европейских народах и национальностях» на решение мирной конференции{355}. Иными словами, текст требуемой Вильсоном германской декларации должен был содержать те положения, которые излагал своим собеседникам Херрон, и смысл которых сводился к одному: заставив Германию восстановить статус-кво на Западе, не мешать ее агрессии на Востоке.

Для большей убедительности контакт с эмиссарами центральных держав установил и официальный представитель США в Женеве.

В тот же вечер в женевском ресторане «Кафе дю Нор» Хауссман и Мейнль встретились с американским консулом Эдельманом. «Так как в ресторане были другие посетители, — замечает Хауссман, — беседа велась между М. и Эдельманом, тихо переговаривавшимися по-английски»{356}. Смысл этих перешептываний за ресторанным столиком состоял в следующем: американец предлагал связаться непосредственно с Вильсоном, а Хауюсман и Мейнль интересовались возможными условиями мира{357}.

В цитированной записке Мейгаля иодчеркяуто, что официальный американский представитель повторил почти слово в слово все высказывания Херрона{358}. [118]

И все же, видимо, центральные державы хотели получить предложения лично от Вильсона. Как явствует из американских дипломатических документов, представители центральных держав заявили, что Германия готова сделать мирные предложения, но хочет заранее выяснить, какова будет в этом случае позиция США. А для этого они намерены переслать с Херроном письмо от рейхсканцлера Гертлинга президенту Вильсону — «Запрос о возможной позиции Вашингтона в том случае, если Германия возьмет на себя инициативу и предложит... условия мира»{359}.

С германской стороны были предприняты и другие акции для развития контактов с правительством США через Херрона. На пост баварского посланника в Швейцарии был назначен проф. Ферстер — давний друг Херрона, поддерживавший с ним тесные связи еще в предвоенные годы{360}. Еще с 1908 г. был знаком Херрон и с адмиралом Хинтце, который был назначен в июле 1918 г. статс-секретарем германского МИД «как особенно хороший знаток русских дел»{361}.

Германские условия были доведены до сведения правительства США уже через несколько дней после беседы Херрона с Хауссманом и Мейнлем. Немецкий посланник в Копенгагене сообщил через своего агента поверенному в делах США в Дании Грант-Смиту, что Германия готова (вернуть Франции Лотарингию (получив в обмен отобранные у нее колонии) и согласна на проведение плебисцита в Эльзасе. Это примерно соответствовало тем требованиям, которые в 1916 т. выдвигались в американском проекте мирного урегулирования в Европе. Видимо, также в предвидении американского согласия, германское правительство просило предоставить ему «свободу рук в России в экономических вопросах»{362}. Весьма характерно, что тем самым уже в начале тайных контактов с США [119] немецкие империалисты подчеркнули свое намерение активно участвовать в борьбе против Советской страны.

Американские условия мира не заставили себя долго ждать. Но это уже не были предложения 1916 г.: обстановка изменилась, и рассчитывать на прежние условия немецким империалистам не приходилось. Американской программой мира явились пресловутые «14 пунктов» Вильсона — послание президента США конгрессу от 8 января 1918 г.

В Берлине весьма быстро поняли сущность новой американской программы. По свидетельству архивных материалов, вот какая оценка давалась там летом 1918 г. программе Вильсона: эта программа, в частности Лига наций, по своему существу приспособлена к тому, чтобы «санкционировать и в известной мере «увековечить» условия, сложившиеся в данный момент... В таком увековечении Америка заинтересована, так как в силу исключительно благоприятной конъюнктуры достигла нового роста своего могущества, — возможно, и не имеющего внутренних оснований быть длительным...»{363}

Вильсоновская программа была встречена в штыки немецкой официальной пропагандой. Немецкие газеты хором поносили ее и объявляли неприемлемой{364}. Рейхсканцлер Гертлинг громогласно заявил в рейхстаге: «Таким языком разговаривает только победитель с побежденным... Пусть Антанта внесет другие предложения: тогда мы их серьезно рассмотрим»{365}.

Однако в действительности наигранное негодование германских правящих кругов преследовало цель выторговать уступки у американских империалистов. Оказавшиеся перед катастрофой, руководители Германии были согласны вести переговоры на базе «14 пунктов». Экспансионистская программа США, выраженная ев «14 пунктах», была в конечном счете более приемлемой для германских империалистов, нежели программа любой другой державы лагеря Антанты: осуществление планов завоевания мирового владычества Германии все равно приходилось отложить, а значительное ослабление немецкого империализма [120] не входило в намерения Вильсона. Как отмечала крупная нью-йоркская газета, для германских правителей «14 пунктов» являлись «обещанием (смягчить наказание, которому они подверглись, ослаблением суровости этого наказания»{366}.

(Соглашаясь с «14 пунктами», германские империалисты хотели только добиться для себя каких-нибудь поблажек. Как сообщал посланник США в Голландии Гаррет, через два дня после упоминавшегося выше выступления Гертлинга в рейхстаге «одно немецкое частное лицо, которое считают тесно связанным с германскими правительственными кругами», проинформировало его, что цель заявления рейхсканцлера — «показать готовность продолжить обмен мнениями... особенно в связи с посланием президента Вильсона»{367}. О принципиальном согласии германских империалистов с «14 пунктами» сообщил Гаррету и один из лидеров немецкой либеральной партии К. Хан{368}.

Надо сказать, что правящие круги США весьма настойчиво подталкивали Берлин к такому согласию.

15 февраля 1918 г. по инициативе Херрона состоялась вторая его встреча с Хауссманом в Женеве. Беседа была целиком посвящена вопросу о программе Вильсона, который за 4 дня до этого, 11 февраля, сформулировал новые 4 пункта, содержавшие по существу те же идеи, что и «14 пунктов».

Херрон настаивал на безоговорочном принятии Германией этой программы. Он твердил, что если пункты Вильсона [121] будут приняты в Берлине, то президент добьется немедленного открытия мирных переговоров. «Это так же верно, как то, что Христос был распят на кресте!» — клялся для вящей убедительности пастор-разведчик{369}. Но если Германия не согласится с программой Вильсона — война будет вестись беспощадно. «Даже если ваше наступление увенчается успехом, — грозил Херрон, — если вы сокрушите Францию и сокрушите Италию, не будет никакого мира без 4 пунктов. Без них и без установления нового порядка Америка не заключит мира...»{370}

Это был ультиматум. Суть его не менялась, а становилась, пожалуй, еще более зловещей оттого, что он был предъявил не во всеуслышание, а в тиши тайных переговоров. В качестве предпосылки для сговора правящие круги США требовали от германских империалистов полного подчинения своей программе — и добились своего.

Биограф Херрона сообщает, что к американскому агенту потянулось «большое количество немецких эмиссаров, которые... были посланы министерством иностранных дел, хотя и (выдавались за независимых и идеалистов. Говорили они все одно и то же: Германия хочет мира и готова заключить его на базе 4 пунктов послания Вильсона от 11 февраля (1918 г. — М. В.)».

Эмиссары не забывали скороговоркой добавлять, что «если союзники отвергнут эту немецкую уступку, то будут сокрушены германской военной машиной, которая в действительности непобедима»{371}. Однако этим словам никто не придавал значения. Речь шла о капитуляции германского империализма перед американским, — только не безоговорочной, а на определенных условиях, о которых и следовало прийти к соглашению.

Основа для переговоров об этих условиях была установлена: программа Вильсона. Правящие круги Германии считали, что медлить нельзя. В Берлине сознавали, что время работает против центральных держав и что условия, на которых можно договориться с США, с ходом событий [122] станут лишь более жесткими. Вот почему сразу же после опубликования «14 пунктов» с немецкой стороны градом посыпались предложения ускорить переговоры. Предложения эти делались по конфиденциальным каналам в различных странах.

В Голландии упомянутый выше Курт Хан обратился к посланнику США Гаррету.

Необходимо отметить, что Хан был связан с американской разведкой{372}. Сообщив Гаррету о согласии (правящих кругов Германии с программой Вильсона, Хан подчеркнул, что «дальнейшие публичные заявления относительно условий мира будут совершенно бесполезными, если их не будут предварять неофициальные переговоры между представителями воюющих стран... Подобные переговоры могли бы состояться до начала подготовляемого немцами крупного наступления»{373}. Через две недели Хан снова обратился к Гарроту с предложением открыть переговоры. «Если Соединенные Штаты действительно хотят выяснить возможности мира, — заявил Хан, — они должны назначить пользующегося доверием обоих правительств американца для неофициальных секретных переговоров с удовлетворяющим тому же требованию немцем... Готовность Германии назначить такого человека была продемонстрирована [123] уже много раз, так что очередь за другой стороной»{374}.

У руководителей США не было никаких сомнений в том, что Хан действует по поручению германского пра-вительств1а, а не либеральной псевдооппозиции. Заместитель государственного секретаря Полк прямо писал, что Хан, «по-видимому, говорит теперь не как представитель группы немецких либералов, а как неофициальный представитель германского правительства»{375}.

Другой агент германского правительства установил в это время контакт с американской миссией в Швеции. [124]

Это был депутат рейхстага социал-демократ Лойбе. «Я уверен, что германскому правительству известно о его визите ко мне», — писал Лансингу посланник США т Стокгольме Моррис. Лойбе заявил Моррису, что Германия согласна отказаться от Эльзаса и Лотарингии, но претендует на то, чтобы ей были сохранены все имевшиеся у нее до войны владения{376}. Вскоре тоже самое подтвердил и канцлер Гертлинг через жену одного из немецких генералов тесно связанному .с американцами Менсингу, служившему в германском адмиралтействе и являвшемуся пасынком вице-консула США в Цюрихе Матс-Нэлли{377}. 26 февраля 1918 г. Лойбе снова беседовал с Моррисом, на этот раз уже не скрывая, что действует по поручению «весьма высокопоставленных германских официальных лиц», и подобно Хану предложил тачать тайные американо-германские переговоры, с тем чтобы «было достигнуто соглашение между Германией и президентом Вильсоном»{378}.

О каком «соглашении» шла речь? Можно ли полагать, что имелось в виду лишь предварительное соглашение с союзниками об условиях перемирия?

Нет. Под «соглашением» и германские, и американские политики подразумевали в первую очередь двустороннее соглашение между США и Германией. Разумеется, в обстановке заканчивавшейся войны такое соглашение должно было включать основные условия предстоявшего перемирия и даже мирного договора, но этим отнюдь не исчерпывалось. Дело шло о широком соглашении между империалистами США и Германии.

Неоспоримым подтверждением этого служит тот факт, что правители США постарались всеми средствами скрыть установленный ими контакт с Германией от своих союзников по Антанте. Так, 1 февраля 1918 г. Лансинг поручил послу США в Англии Пейджу «конфиденциально проверить, не питает ли британское правительство подозрений насчет того, что правительство США может без ведома союзников поддерживать связь или даже вступить в мирные переговоры с какой-либо из центральных держав». [125]

«Если это так, — инструктировал Лансинг Пейджа, — Вы должны будете неофициально выразить огорчение нашего правительства, что подобную вещь смогли счесть возможной...»{379} Не удовольствовавшись этим маневром, Лансинг в начале апреля 1918 г. разослал американским послам в Англии, Франции и Италии для информирования правительств циркуляр, в котором пытался доказать, ссылаясь на... американский уголовный кодекс, что США не станут вести секретных переговоров с противником{380}.

Ясно, что если бы речь шла не о тайном американо-германском альянсе, а только об условиях перемирия, руководителям США не было бы нужды скрывать свой контакт с Германией от других держав Антанты. Напротив, следовало бы ожидать, что в этом случае США постараются выяснить точку зрения своих союзников относительно условий перемирия. Таким образом, не подлежит сомнению, что империалисты США связывали с американо-германскими переговорами планы, далеко выходившие за рамки общих интересов держав Антанты.

Свидетельством того, что руководители США готовились в эти весенние месяцы 1918 г. к возобновлению тайных переговоров с Германией, служит следующий эпизод, сообщаемый американским историком Мэмэти на основании архивных дел госдепартамента. Во второй половине апреля 1918 г. американский посланник в Берне Стовалл, видимо, в результате каких-то трений с Херроном, порекомендовал Лансингу временно отозвать «профессора» на родину{381}. Лансинг доложил об этом Вильсону — и через несколько дней последовал ответ: было бы «серьезной ошибкой» просить Херрона выехать в США, «ибо такая просьба помешала бы в будущем возможным независимым и неофициальным (контактам между ним и его друзьями в центральных державах»{382}. [126]

Однако, имея в виду достигнуть договоренности с правителями Германии, американские империалисты отнюдь не форсировали события. В Вашингтоне выжидали развертывания операций на фронте. США были заинтересованы в том, чтобы до того, как состоится их соглашение с немецкими империалистам и последние потерпели военное поражение и, таким образом, сделались более уступчивыми. К тому же в то время — в начале 1918 г. — кайзеровская Германия сама, без всякого дополнительного соглашения, вела открытую войну против Советской России, так что империалистам США не было необходимости спешить с переговорами, одна из главных целей которых и состояла в использовании Германии против нашей Родины.

Между тем в Берлине придумывали различные маневры с целью побудить США скорее приступить к новому туру переговоров.

В качестве арены своих махинаций правители Германии вновь избрали Швейцарию. «Атмосфера в Швейцарии насыщена слухами о вероятном немецком мирном наступлении. В настоящее время в Швейцарии находится ряд высокопоставленных немцев», — доносил в конце апреля 1918 г. посланник США в Берне Стовалл{383}. Именно через Швейцарию было осуществлено и прямое конфиденциальное обращение германского правительства к Вильсону.

В первых числах мая 1918 г. Гертлинг вызвал к себе уже упоминавшегося Менсинга и имел с ним длительную беседу. Германский канцлер поведал родственнику американского консула, что если бы он, Гертлинг, имел возможность «непосредственно сообщаться с президентом США, к которому он относится с величайшим доверием, могло бы быть достигнуто дружественное соглашение». При этом он «гарантировал бы со стороны своего правительства строжайшее соблюдение тайны и попросил бы в обмен такую же гарантию». Гертлинг вручил Менсингу для передачи Вильсону меморандум за своей подписью относительно требуемых кайзеровской Германией условий послевоенного режима мира{384}. [127] Однако не столько настояния Гертлинга, сколько общая ситуация побудила правителей США пойти на ускорение переговоров с Германией.

Весна и лето 1918 г. были периодом наступления германских войск на Западе. Это наступление принесло немецкому командованию значительные тактические успехи. Казалось, что перспектива победы Антанты отдаляется и становится весьма неопределенной. В то же время призрачные «успехи» германских оккупантов на Украине и в Белоруссии явным образом закончились, и с каждым днем все явственнее становилась бесперспективность борьбы кайзеровских захватчиков против народов нашей страны, поднявшихся на войну в защиту своей Родины. Обеспокоенные и тем и другим, американские политики сочли целесообразным провести с германским правительством и, в частности, с тогдашним фактическим диктатором Германии Людендорфом более основательные переговоры, нежели происходившие ранее.

Как явствует из документов, новый тур тайных переговоров между Германией и США состоялся в Женеве в июне — августе 1918 г.

Представителем США в этих переговорах был опять Херрон. «Профессор»-разведчик был наделен столь обширными полномочиями, что вице-консул США в Цюрихе Мак-Нэлли даже счел необходимым осведомиться у Лансинга: «Является ли профессор Херрон представителем президента в Швейцарии?»{385}

Германским делегатом был некто де Фиори, прибывший в Швейцарию в июне 1918 г. под видом баварского журналиста. В действительности, как информировал американцев Мюлон, бивший директор концерна Круппа, де Фиори — «один из наиболее способных агентов Людендорфа. Ему разрешено свободно путешествовать и переезжать границы без визы германского правительства»{386}.

Содержание переговоров между двумя разведчиками до сих пор скрыто в тайниках архивов госдепартамента [128] США. Попавшие в американскую публикацию разрозненные документы не дают сколько-нибудь ясной картины этих переговоров. Составители вашингтонской публикации сами вынуждены косвенно признать наличие в ней серьезных пробелов по вопросу о беседах Херрона с де Фиори. Так, в издании госдепартамента отмечено, что первая из этих бесед «не печатается», хотя в ней, несомненно, было много интересного: Херрон послал отчет о ней на 47 страницах{387}.

Не много добавляет и биограф Херрона — Бритте, столь же ревниво оберегающий тайну германо-американских переговоров 1918 г. Правда, он указывает точную дату начала переговоров де Фиори с Херроном — 7 июня 1918 г. Бриггс сообщает также, что де Фиори прибыл к Херрону с рекомендательным письмом от Фёрстера — уже упоминавшегося мюнхенского профессора, давно знакомого с Херроном и получившего затем — видимо, в связи с этим знакомством — пост баварского посланника в Швейцарии{388}. Бриггс добавляет также, что отчеты Херрона о беседах с де Фиори составили 200 страниц машинописного текста{389} донесений Бриггс не приводит.

Мы можем, однако, составить себе представление об общей обстановке переговоров, ибо она вряд ли отличалась от обстановки бесед Херрона с австрийцем Ламмашем, описанной весьма красочно: «Все предосторожности были приняты для того, чтобы встреча была тайной. Хотя поддерживалась фикция, будто собеседники действовали под личную ответственность и не имели инструкций, миссия (США. — М. В.) в Берне была полностью осведомлена о намеченной беседе и о ее теме. Более того: военный атташе полковник Годсон; и лейтенант Дьюолд{390} были откомандированы в распоряжение Херрона и, оба вооруженные, сопровождали его в автомобиле миссии к месту переговоров... Наконец, Вильсон (Хью. — М. В.) организовал дело так, что немедленно после каждой беседы Херрона приводили [129] в миссию, где он рассказывал обо всем происшедшем, и рассказ стенографировался»{391}.

Из предосторожности де Фиори выдавался за «представителя Баварии». Нечего и говорить, что на самом деле он действовал по поручению общегерманского правительства. Стовалл прямо писал об этом государственному секретарю США Лансингу, да и сам де Фиори заявил Херрону, что «должен посылать отчет о переговорах рейхсканцлеру»{392}. Попытаемся извлечь из источников то, что в них сказано о ходе переговоров де Фиори с Херроном.

После первой же беседы 7 июня 1918 г. де Фиори незамедлительно отправился IB Германию. Очевидно, американский представитель сделал ему важное сообщение, требовавшее ответа высших инстанций.

Вскоре агент Людендорфа вернулся в Женеву и передал агенту Вильсона примерную программу условий мира, устраивавших германских империалистов. Херрон заявил, что перешлет этот документ правительству США и вызовет де Фиори из Цюриха, когда придет ответ{393}. Что содержалось в немецкой программе? Биограф Херрона замечает, что она не заслуживает «детального рассмотрения», так как включенные в нее германские предложения «не сделались (статьями договора». Впрочем, Бригтс тут же (признает, что, не будь положение Германии катастрофическим, к этим предложениям могли бы отнестись «с некоторой благосклонностью»{394}.

Но, поскольку положение германских правителей становилось все более безвыходным, их американские собеседники не считали нужным проявлять такую «благосклонность». Предложенная немецкими империалистами программа не удовлетворила правящие круги США. Почему?

Здесь мы, очевидно, и наталкиваемся на вопрос о существе переговоров Херрона — де Фиори.

Как убедительно показал западногерманский историк Фишер, май, — июнь 1918 г. были для монополистических кругов Германии периодом подробного обсуждения их агрессивных [130] планов в отношении Советской России. В мае 1918 г. в Дюссельдорфе состоялось созванное по инициативе фирмы Круппа совещание по этому вопросу. В нем участвовали руководители двенадцати важнейших немецких концернов тяжелой индустрии, в том числе Тиссен, Стиннес, Ройш, Клёкнер, Рёхлинг, представители Круппа — Гутенберг и Брун. Участники совещания высказались за то, чтобы обеспечить себе возможности неограниченной эксплуатации богатств России и вообще гарантировать «длительное преобладание Германии на Востоке»{395}.

В соответствии с рекомендациями совещания Брун 1 июня 1918 г. предложил, чтобы германское правительство оказало помощь в создании синдиката «по экономическому освоению России». Не теряя времени, 4 июня 1918 г. была созвана конференция в министерстве экономики с участием представителей концернов Круппа, Стиганеса, «Феникс» и банков Варбурга и «Дисконтогезелльшафт». Конференция постановила образовать синдикат с капиталом 2 млрд. марок, причем значительную часть этой суммы должно было предоставить государство. Предусматривалось, что синдикат будет иметь два дочерних общества: одно для «освоения» России, другое — для «освоения» Украины. Прямая заинтересованность немецких милитаристов во всей этой операции была явственно видна из того, что в правительстве вопросом о синдикате ведал военный министр фон Штейн{396}.

В июле — августе 1918 г. в германских правящих кругах обсуждались планы военного свержения Советской власти в России силами специально для этого посланных немецких дивизий{397}.

Надо думать, что именно эти вопросы, занимавшие тогда германских руководителей, и обсуждались в ходе переговоров Херрона — де Фиори. Такое предположение подтверждается тем, что правительство США, отвергая германские предложения, прямо мотивировало это расхождением по вопросам политики на Востоке. Лансинг телеграфировал в Швейцарию посланнику Стоваллу: «Следует обратить внимание Херрона на то, что... какая-либо дискуссия о соглашении, при котором все русские, турецкие [131] и восточные карты не были бы выложены на стол, абсолютно невозможна (курсив мой — М. В.)»{398}. Американских руководителей устраивала только такая договоренность, при которой милитаристская Германия сделалась бы их орудием против Советской России, а не занималась самостоятельным ее «освоением».

Впрочем, несмотря на подчеркнутую ультимативность своего ответа, правители США весьма дорожили тайной связью, установленной между ними и немецкими руководителями. Даже когда французская разведка в Швейцарии пронюхала про переговоры Херрона с де Фиори и угрожала американцам международным скандалом{399}, пойманное с поличным правительство США все же не отказалось от переговоров. На запрос Херрона, следует ли «оставить баварскую дверь открытой»{400}, заместитель государственного секретаря Полк ответил: «Не нужно закрывать ни [132] одной двери»{401}.

Тайные американо-германские переговоры в Женеве продолжались, причем было даже внесено предложение, чтобы в ходе этих переговоров «высокопоставленные лица в Германии» могли непосредственно обмениваться письмами с Вильсоном{402}.

Переговоры Херрона — де Фиори были прерваны в первой половине августа 1918 г., после того как 8 августа [133] началось успешное наступление войск Антанты на Западном фронте. Видя, что (разгром кайзеровской Германии — дело самого недалекого будущего, американские империалисты поспешили приостановить переговоры и выждать поражения своих немецких конкурентов, с тем чтобы потом заключить с ними соглашение на более выгодных для себя условиях. 13 августа 1918 г. Лансинг дал указание Херрону сообщить де Фиори, что США прекращают переговоры с ним и не намерены более вести бесед с неофициальными представителями Германии{403}.

Несмотря на категоричность этого заявления, контакты Херрона с де Фиори, видимо, не были прерваны полностью. Бриггс утверждает, что они продолжались «до самого кануна перемирия» и что всего между обоими разведчиками состоялось пять серий бесед{404}. Так, еще в конце сентября 1918 г. они обсуждали вопрос о будущем Эльзаса и Лотарингии{405}.

Но в сущности американская сторона явно считала второй тур тайных переговоров с Германией завершенным.

Разрыв переговоров с США шел вразрез с расчетами германских империалистов. Видный представитель немецких монополистических кругов, связанных с Уолл-стритом, генеральный директор «Гапаг» Баллин посетил 2 сентября 1918 г. Вильгельма II и без обиняков заявил: «Надо как можно скорее установить связь с Вильсоном»{406}.

Подталкиваемое монополистами, германское правительство попыталось тут же, в сентябре 1918 г., восстановить тайный контакт с США в Берне, где состоялись в это время официальные переговоры между Антантой и Германией по вопросу о судьбе военнопленных. В составе германской делегации в Берн был послан Менсинг с очевидной целью использовать его в качестве посредника для установления связи с США. Как видно из официальной германской публикации «Служебные документы к предыстории перемирия 1918 г.», во второй половине сентября 1918 г. такая связь была установлена и поддерживалась до последних чисел сентября, но не привела ни к какому результату. Подробности этой истории неизвестны. Составители [134] немецкой публикации лаконично заявляют: «Издание относящихся к этому делу документов должно быть отложено на будущее время, так как оно касается не только Германии»{407}. Как явствует из американской публикации, контакт был прерван по прямому указанию Лансинга посланнику Гаррету, который возглавлял делегацию США на бернских переговорах о военнопленных{408}.

Так закончился второй тур секретных американо-германских переговоров 1918 г. Уже этот тур отчетливо показал, что американские политики, преследуя свои экспансионистские, в первую очередь антисоветские, цели, в равной мере вероломно и бесцеремонно вели себя по отношению как к своим антантовским союзникам, так и к немецким империалистам.

Маневры США в ходе переговоров Херрона — де Фиори побудили правящие круги Германии всерьез заняться вопросом: правильна ли их ориентация на американский империализм? Не выгоднее ли встать на путь сговора с английским империализмом? Как свидетельствуют документы, этот вопрос подвергся детальному рассмотрению в Берлине в 1918 г., причем особенно оживленно он дебатировался в августе — сентябре 1918 г.

В правящих кругах Германии в 1918 г. имел хождение не только план тайного сговора с США, но и план сговора с Англией. В одном из документов того времени он получил весьма четкое название: der englische Gedankengang — английский вариант{409} .

Выше были рассмотрены мотивы, которыми руководствовались сторонники «американского варианта» в руководящих сферах кайзеровской Германии, и был обрисован сам круг этих политиков. Что касается «английского варианта», то его разработка и пропагандирование были связаны [135] в первую очередь с именем немецкого калиевого магната Арнольда Рехберга.

Имя Рехберга как сторонника тесного экономического и политического союза Германии с Англией или Францией известно в литературе. Немалую роль сыграли в этом старания самого Рехберга как можно шире и громогласнее агитировать в пользу своего плана. Занимался он этим с удивительным упорством на протяжении всей жизни.

Рехберг сообщает, что еще в начале первой мировой войны он пытался установить через итальянского маркиза д'Адда тайные контакты с Кайо и его группой в Париже с целью добиться сепаратного мира Франции с Германией. В курсе этих переговоров был майор Дойтельмозер из отдела III-б{410}. Однако, видимо, немецкая разведка была недовольна тем, что столь важное дело осуществлялось не ею. Начальник III-б Николаи добился того, что Рехберг был отстранен от переговоров с группой Кайо{411}. Для большой надежности разведчики из III-б запрятали Рехберга в сумасшедший дом, откуда он был вызволен лишь благодаря вмешательству Эрцбергера{412}.

В результате этой истории отношения Рехберга с немецкой разведкой оказались испорченными, и в своих дальнейших действиях он старался по возможности обходить стороной могущественный отдел III-б. А это означало, что Рехберг вынужден был ограничиться писанием статей и докладных записок, в которых развивал свои проекты.

Суть проектов сводилась к созданию после войны тесного переплетения германского и английского капиталов в качестве основы прочного союза между обеими странами.

Сама идея о послевоенном объединении капиталов Германии и ее англосаксонских противников не была собственным изобретением Рехберга. Калиевый магнат лишь выразил те мысли, которые имели хождение среди определенной части немецких капиталистов. Как видно из архивных фондов рейхсканцелярии, в январе 1918 г. германское правительство попыталось через посредство датского короля и министра иностранных дел Дании Скавениуса установить тайный контакт с Англией{413}. В тех же фондах хранится и написанный в марте 1918 г. пространный меморандум принца Макса Баденского, впоследствии канцлера, где прямо сказано: «У нас есть сейчас... разумные основания для заключения мира и соглашения между немецким и английским империализмом (!)»{414}.

Мысли о желательности переплетения английского и немецкого капитала проникли тогда же в прессу. Известный немецкий экономист проф. Брентано поместил в марте 1918 г. в венской «Нойе фрайе прессе» нашумевшую статью «Предложение по вопросу о сырье после войны». Смысл предложения состоял в объединении немецкого и английского капитала в сырьевой сфере.

В начале мая 1918 г. английский журнал «Нейшн» напечатал статью Эрцбергера, призывавшую вообще использовать как «гарантию мира» взаимопроникновение англосаксонского и немецкого капитала. Эта мысль была поддержана с британской стороны в статье английского экономиста Брейлсфорда, опубликованной в конце мая 1918 г. венским еженедельником «Дер фриде»{415}.

Таким образом, предложения Рехберга не выходили из круга идей, сложившихся на заключительном этапе войны в определенных группах германской и английской буржуазии.

В мае — июне 1918 г. Рехберг опубликовал в органе немецких деловых кругов «Берлинер бёрзенцайтунг» две статьи под заголовком «Германо-английская экономическая договоренность»{416}. В июле 1918 г. он выступил со статьями на ту же тему во франкфуртской газете «Акционер» и в крайне правой «Кройццайтунг»{417}.

Рехберг предлагал для преодоления экономических противоречий между Германией и Англией создать довольно сложную систему участия в размере 1/3 английского капитала в немецкой промышленности и немецкого капитала [136] в английской промышленности. В итоге должен был возникнуть «экономически и тем самым политически надежный союз» между обеими странами. «Германо-английское экономическое объединение» должно было быть закреплено соответствующим государственным договором. Рехберг на свое лады расхваливал выгоды такой комбинации для заинтересованных стран. Однако единственно реальным во всех этих рассуждениях было то, что относилось к выгодам для самой империалистической Германии: ее беспрепятственный доступ на мировые рынки и свобода морей{418}. Англия же, по его расчетам, должна была пойти навстречу Германии в вопросе о судьбе Бельгии и о колониях, а также, многозначительно подчеркивал Рехберг, «при решении восточных проблем»{419}.

Рехберг особо отмечал в своих статьях, что высказанные им идеи встречают поддержку во влиятельных немецких кругах: среди «политиков почти всех партий от левых до правых, вплоть до сторонников открытой политики силы»{420}, :и среди «весьма компетентных немецких крупных промышленников» и финансистов{421}.

Кроме названных статей Рехберг опубликовал летом 1918 г. две брошюры с изложением тех же идей.

Но деятельность Рехберга в отстаивании «английского варианта» сговора Германии с Западом не ограничилась публикациями. Неутомимый промышленник активно старался привлечь на сторону своих единомышленников влиятельные круги и ведомства кайзеровской Германии и установил даже прямой контакт с англичанами. Об этом мы узнаем из архивов Рехберга и Герварта.

В 1958 г. в Кобленце была выпущена на правах рукописи очень небольшим тиражом книга Эберхарда фон Фича «Арнольд Рехберг и проблема политической ориентации Германии на Запад после первой мировой войны». Книга написана по материалам личного архива Рехберга, обнаруженного после его смерти (в 1947 г.) на его вилле в Кемпфенхаузее{422}. Ряд документов из архива напечатан в книге. Из книги Фича мы узнаем, что Рехберг вместе с Эрцбергером [137] составил секретный меморандум, который был затем разослан наиболее влиятельным лицам в правящих кругах Германии, а Эрцбергер направил его лидерам всех партий{423}.

Что содержалось в этом секретном меморандуме, который в книге Фича не опубликован?

В архиве Герварта удалось обнаружить документ, который, по-видимому, восполняет этот пробел: меморандум Рехберга на 18 машинописных листах{424}, который, как явствует из материалов архива, был разослан высокопоставленным лицам в Германии и, видимо, должен быть отождествлен с меморандумом, упомянутым у Фича.

Меморандум открывается утверждением, что чисто политическая форма союза с Германией не удовлетворит Англию, ибо «как раз и подвергнет английскую экономическую жизнь ничем не ограничиваемой угрозе немецкой конкуренции». Поэтому нужно создать «далеко идущую общность экономических интересов между обеими нациями». Изложив упомянутую выше схему англо-германского «экономического объединения», автор меморандума подробно останавливается на тех выгодах, которые оно сулит Германии, в частности для различных отраслей промышленности: металлургической, текстильной, калиевой, химической, для немецкого судоходства.

Об «американском варианте» Рехберг отозвался крайне отрицательно. «Политические цели, которые США преследуют в отношении Германии, настолько для Германии неприемлемы, — писал он, — что соглашение о них представляется немыслимым»{425}. Впрочем, он указывал, что если не удастся договориться с Англией, то надо будет «пойти, насколько возможно, навстречу любому другому государству и любому другому народу, которые были бы готовы протянуть Германии руку»{426}.

Таково было содержание плана Рехберга, разосланного хозяевам кайзеровской Германии.

Какова была их реакция?

Фич справедливо замечает, что полученные Рехбергом ответы «представляют собой... более интересный исторический [138] источник, чем соображения Рехберга. В данном случае для историка реакция важнее, чем сама акция!»{427}. Приходится лишь выразить недоумение, почему Фич не опубликовал эти ответы полностью. Однако и из того, что им опубликовано, можно сделать определенные выводы.

Хозяева Германии отвергли предложения Рехберга. Крупнейшие немецкие монополисты: Тиссен, Стиннес, генеральный директор «Гапаг» Баллин, генеральный директор «Северогерманского Ллойда» Хайнекен — высказались против этих предложений. Выступили против них и представители правых партий. Крайне сдержанно отнеслись к «английскому варианту» руководящие военные деятели{428}. Министерство иностранных дел во главе со статс-секретарем Кюльманом также выступило против этого варианта{429}.

Действительно, реакция правящих кругов Германии на план англо-германского экономического и политического союза оказалась весьма симптоматичной. Она показала, что «американский вариант» союза с Западом против Востока приобрел к середине 1918 г. прочную поддержку в верхушке кайзеровской Германии.

Маневры американской стороны в ходе тайных переговоров Херрона — де Фиори в августе 1918 г. пробудили в правящих кругах Германии интерес к «английскому варианту». Сменивший в июле 1918 г. Кюльмана на посту статс-секретаря МИД адмирал Хинтце, хотя и был сторонником «американского варианта», дал указание заняться также рассмотрением «английского»{430}.

В архиве Герварта находится пакет с пометкой: «Дело Рехберг — Хелиус, август 1918 г.»{431}. Содержащиеся в нем документы раскрывают любопытную страничку истории обсуждения «английского варианта» в Берлине в августе 1918 г., совершенно не нашедшую отражения в книге Фича.

Стараясь использовать некоторую перемену настроений в министерстве иностранных дел, сторонники «английского [139] варианта» предприняли в начале августа 1918 г. попытку добиться одобрения своего плана в придворных кругах. С этой целью 3 августа 1918 г. Рехберг посетил кайзеровского генерал-адъютанта фон Хелиуса и за чашкой чая изложил ему свой план. Хелиус, отлично понявший, что вопрос относится к компетенции разведки, порекомендовал обсудить дело с Гервартом{432}. В тот же день{433} Хелиус попросил Герварта принять Рехберга и рассмотреть с ним «английский вариант»{434}.

По просьбе Герварта Рехберг срочно прислал ему свой меморандум, после ознакомления с которым они встретились. Герварт передал Рехбергу свои письменные замечания по существу «английского варианта», и они условились, что Рехберг подготовит свои соображения в связи с [140] этими замечаниями{435}.

В чем заключались замечания представителя германской разведки относительно плана экономического и политического союза Германии с Англией? Мы узнаем это из находящегося в архиве Герварта неотправленного письма генералу Хелиусу. Упомянув, что с идеями, подобными плану Рехберга, он сталкивался еще в 1911 г. в Англии{436}, Герварт указывал, что, по его мнению, «всякому экономическому сближению Германии и Англии должно предшествовать политическое соглашение». После этого Герварт безапелляционно заявлял: «...По предложенному (Рехбергом. — М. В.) пути пойти нельзя». В подкрепление такой позиции Герварт ссылался на то, что проект Рехберга, опубликованный в печати, «встретил у всех отрицательное отношение». Привел он скороговоркой и некоторые экономические аргументы против «английского варианта»{437}. [141] В следующем параграфе мы еще вернемся к письму Герварта. Но уже из сказанного видно: Герварт высказался неодобрительно об «английском варианте».

Ничто не могло изменить отрицательной позиции представителя немецкой разведки. Хелиус стал настаивать, чтобы Герварт побеседовал об «английском варианте» со статс-секретарем МИД Хинтце{438}. Герварт протянул пару дней, ссылаясь на болезнь статс-секретаря, а потом прямо сообщил, со ссылкой на шефа иностранного отдела верховного командования, что отдел не будет ставить этот вопрос перед другими инстанциями, и пусть уж лучше Хелиус сам связывается с Хинтце{439}. Видимо, с целью уравновесить в придворных кругах влияние Хелиуса, склонявшегося к «английскому варианту», разведчики проинформировали обо всем деле другого кайзеровского генерал-адъютанта — фон Гонтарда{440}.

Не помогли и дополнительные разъяснения, представленные Рехбергом, о которых Герварт с фальшивой любезностью отозвался благоприятно. Видя столь упорное противодействие разведки, Рехберг пришел даже к выводу, что дело — в личной неприязни к нему всесильного Николаи в связи с упомянутой историей его контактов с группой Кайо{441}. Разведчики поспешили опровергнуть эту точку зрения{442}, и Герварт иронически написал Рехбергу: «...Да позволено мне будет еще раз подчеркнуть, что при рассмотрении всего дела вопрос о Вашей уважаемой персоне не сыграл ни малейшей роли»{443}.

Герварт в общем писал правду. Как бы ни относилась кайзеровская разведка к Рехбергу, не это играло решающую роль в ее отказе от «английского варианта». Просто наиболее влиятельные круги германского монополистического капитала, волю которых выполняли Николаи, Хефтен, Герварт и прочие, упорно предпочитали другой — «американский вариант». [142]

Несмотря на неудачу, круги, выразителем мнения которых был Рехберг, продолжали отстаивать «английский вариант». Рехберг старался убедить ставшего в октябре 1918 г. статс-секретарем МИД Эрцбергера в предпочтительности этого варианта. Он писал Эрцбергеру: если ему, Рехбергу, будет дана возможность вступить в Копенгагене в контакт с англичанами, «могу Вам гарантировать, что мы Вам привезем оттуда такой мир, который сделает Вас величайшим государственным деятелем всех времен»{444}.

Эрцбергер не смог устоять перед столь заманчивой перспективой. Он дал разрешение Рехбергу отправиться в Копенгаген в конце октября 1918 г.

Прибыв в Данию, Рехберг в начале ноября довел до сведения британского посольства свои предложения. Вскоре к нему явился англичанин, представившийся как мистер Спенсер. Англичанин заявил, что «знаком с влиятельными английскими деятелями» и пришел, так как ему известно, что Рехберг «выступает за идею англо-германского соглашения на экономической основе».

Однако вовсе не обсуждение этой идеи послужило главной целью визита мистера Спенсера. Он пришел высказать неудовольствие правящих кругов Англии тем, что германские империалисты стараются наладить контакт не с Англией, а с США. Спенсер сетовал на то, что у Рехберга нет официальных полномочий, и пояснил, что только по этой причине «английские должностные лица» не могут вступить с ним в переговоры относительно англо-германской комбинации. «Но если Германия действительно желает чего-либо подобного, — подчеркнул Спенсер, — непонятно, почему немецкое правительство не вступает на этот путь». Не получив ответа, английский эмиссар поставил вопрос в лоб: «Почему ... германское правительство не вступает на предложенный (Рехбергом. — М. В.) путь и почему оно постоянно обращается к Вильсону, а не к Англии? Это оскорбительно для Англии»{445}.

Беседа Спенсера с Рехбергом представляет большой [143] интерес, ибо показывает, что британские правящие круги активно поддерживали «английский вариант» и даже прямо предлагали Берлину всерьез приступить к переговорам.

Но эти предложения не имели успеха. Характерно, что едва успел Рехберг выехать в Копенгаген, как заместитель статс-секретаря германского МИД Давид телеграфировал немецкому послу в Дании Брокедорфу-Рантцау: «Дело Рехберга носит чисто личный характер». А вскоре, 7 ноября 1918 г., и сам Эрцбергер направил в Копенгаген шифровку, в которой отказался от всех своих инструкций Рехбергу и заранее полностью его дезавуировал{446}.

Германские империалисты решительно взяли курс на осуществление «американского варианта».

Именно США рассматривали они как наиболее могучую силу в лагере империализма, силу, которой должны будут подчиниться все остальные державы. «В результате этой войны обессиленной в экономическом, политическом и военном отношениях Европе будет противостоять Америка, всосавшая в себя европейские ценности и готовая играть роль диктатора Европы и диктатора мира...», — писал в сентябре 1918 г. германский официоз «Норддойче альгемайне цайтунг»{447}. Выражая ту же мысль, известный буржуазный журналист Карл Шеффлер провозглашал в газете «Фоссише цайтунг» в начале октября 1918 г.: «Америка достигла такого пункта своего внутреннего и внешнего развития, когда она стремится и должна стремиться приобрести определенную власть над Европой — над всей Европой... В Америке явно подготовляется мировая империя... Доктрина Монро — это доктрина создания мировой державы... Сейчас молодая Америка ступила ногой на старую Европу... с тем, чтобы ее поработить». Шеффлер пророчествовал, что Европе предстоит «в определенном смысле сделаться колонией» Америки, которой л весь мир будет подчинен в политическом отношении»{448}. [144]

Таковы были настроения правящих кругов Германии в начале 1918 г. С твердой установкой на осуществление «американского варианта» германские руководители шли к новому, решающему туру тайных переговоров с империалистами США.

После окончания второго тура американо-германских переговоров (во второй половине сентября 1918 г.) в правящих кругах Германии стали разрабатываться новые планы установления тайного контакта с США. Людендорф предлагал начать переговоры через князя Гогенлоэ-Лангенбурга, который возглавлял находившуюся в Берне германскую комиссию по делам военнопленных{449}. Имелся проект начать переговоры непосредственно с дипломатическими представителями США в нейтральных странах{450}. Как явствует из опубликованных немецких документов, германский кабинет одно время склонялся к тому, чтобы установить связь с США через какого-либо американца{451}. Следует сказать, что у немецких правителей были на примете пригодные для этой цели американские разведчики. Так, Макс Баденский в своих мемуарах сообщает, что «в одной из северных столиц» (судя по всему, в Скандинавии) находился в тот период некий «молодой американский дипломат», который вплоть до самого вступления США в войну часто бывал в Германии и старался «установить контакт между умеренными кругами Англии и Германией». Макс Баденский не называет имени этого «дипломата», но подчеркивает, что он являлся ярым приверженцем Вильсона. «Связь между этим господином и моими ближайшими единомышленниками никогда не прерывалась»{452}, — признает Макс Баденский. Очевидно, через этого или подобного американского разведчика с дипломатическим паспортом германский кабинет и предполагал возобновить переговоры с США{453}. [145]

24 сентября 1918 г. статс-секретарь германского МИД фон Хинтце телеграфировал представителю МИД при главкой ставке Лерснеру: «Подготовка к установлению связи с Америкой закончена»{454}.

В последний момент было решено для большей надежности сразу использовать все — как официальные, так и неофициальные пути. Послание Вильсону с предложением о перемирии было направлено официальным путем через швейцарское правительство, представлявшее интересы Германии в США{455}. В то же время был установлен неофициальный контакт с американцами через все вышеуказанные каналы: через посольства в нейтральных странах, через комиссию по делам военнопленных и через американских разведчиков, выступавших в роли «доверенных лиц» правительств США и Германии.

Таким образом, с самого начала переписки германского правительства с Вильсоном по вопросу о перемирии была установлена двойная связь между Германией и США. Одна связь была официальной и выражалась в обмене широко разрекламированными нотами, в которых Вильсон с наигранным негодованием клеймил кайзеровский абсолютизм, а наспех состряпанное псевдолиберальное правительство принца Макса Баденского превозносило «демократические преобразования», якобы происшедшие в Германии. Другая — гораздо более деловая — связь была тайной, тщательно скрывавшейся от мировой общественности, и носила характер секретных переговоров между империалистами США и Германии.

Слухи о двойственном характере американо-германских переговоров тогда же, в начале октября 1918 г., проникли в швейцарскую печать. 7 октября 1918 г. газета «Базлер нахрихтен» поместила сообщение своего корреспондента из Берна, в котором говорилось: «В Берне распространяются самые авантюристические слухи о том, будто мирное предложение центральных держав является только внешним выражением переговоров, [146] которые уже 8 дней назад начались в Берне между воюющими сторонами»{456}.

Та» начался третий тур тайных американо-германских переговоров 1918 г. Он происходил в иной обстановке, нежели предыдущий. Если тогда переговоры развернулись в условиях наступления германских войск на Западном фронте, когда исход войны еще казался неясным, то теперь окончательное поражение Германии было для всех очевидно. Соответственно изменилась и тактика американской дипломатии. Если на начальных этапах переговоров представители США вели себя сдержанно, стараясь не форсировать переговоры, а затянуть установленный контакт до прояснения военно-политической обстановки, то здесь США сами стали активно устанавливать и укреплять тайные связи с немецкими руководителями с целью сделать их своими подручными в борьбе против Советской России.

Уж]е через три дня после отправки германского предложения о перемирии и за день до ответной ноты Вильсона германский посланник в Голландии передал в Берлин сведения о том, каков будет ответ Вильсона. Это сообщение исходило от миссии США в Гааге. Оно сопровождалось одобрительным замечанием с американской стороны по поводу действий германского правительства, обратившегося с мирными предложениями именно к Вильсону. Характерно, что с обычной бесцеремонностью Вашингтон позволил себе сразу же вмешаться во внутренние дела германского правительства, выразив удовлетворение назначением на пост статс-секретаря германского МИД Зольфа, отличавшегося своей проамериканской ориентацией{457}. [147]

Для того чтобы надежнее скрыть от общественности начавшиеся тайные переговоры с Германией, американская пропаганда развернула в эти дни крикливую кампанию, призванную служить дымовой завесой. О том, что вся эта кампания направлялась из Вашингтона, писала тогда даже реакционная французская газета «Журналь»{458}.

Все американские газеты, в том числе бывшие до того явно прогерманскими, вроде «Чикаго трибюн»{459}, на все голоса стали поносить немецкий милитаризм и требовать продолжения войны до полнейшего разгрома Германии. «Нью-Йорк трибюн» писала 7 октября 1918 г.: «Мы поставили перед собой единственную цель в войне: использовать силу без ограничений до тех пор, пока мы не уничтожим это бесчестное, невыносимое и преступное существо (германский милитаризм. — М. В.), которое протягивает сейчас свою сальную руку». «Ударим без жалости!» — призывала «Буффало окурир».

В конгрессе сенатор Мак-Камбер требовал, чтобы еще до заключения перемирия Германия распустила свои вооруженные силы и полностью уплатила репарации. Губернатор штата Иллинойс Лоуден заявил: «Мы должны продолжать войну, как если бы мы ничего и не знали о предложении противника». Председатель Американской федерации труда Гомперс говорил, что не следует соглашаться на германское предложение о перемирии.

Девиз всей этой инспирированной правительством США кампании сформулировала газета «Нью-Йорк геральд»: «Не будет никакого перемирия, не будет никаких переговоров до тех пор, пока Германия не сдастся без всяких условий»{460}.

Под шумок этой кампании и развертывались закулисные переговоры между империалистами США и Германии.

Из переписки, касающейся второй ноты Вильсона{461}, на примере Бельгии становится известным прием, которым [148] пользовалась американская разведка для установления контакта с германским правительством. Начальник политического отдела при немецком генерал-губернаторе оккупированной Бельгии посланник Ланкен писал 17 октября 1918 г. в совершенно секретной телеграмме из Брюсселя: «10 октября я сообщал на основании высказываний одного важного доверенного лица{462}, что Вильсон... в своем ответе даст понять, что он не желает подписывать мир с «самодержавной властью». Вчера после опубликования ответа Вильсона от 15 числа это лицо сказало мне: «Вы видите, что я вас правильно информировал. Я могу вам теперь сказать, что оба главных пункта (ноты Вильсона. — М. В.) ...без выполнения которых президент не согласен на перемирие, имеют следующий смысл...», далее шли комментарии к ноте Вильсона{463}. Так как немецким политикам было более чем ясно, что в даре «предсказания» содержания американских нот не было ничего мистического, подобный прием служил американским тайным агентам вместо верительных грамот и наилучшим образом подтверждал, что они действительно [говорят от имени правительства США. Вместе с тем этот прием позволял правителям США заблаговременно знакомить своих германских контрагентов с содержанием официальных нот Вильсона.

Как известно, вторая нота Вильсона вызвала большой переполох среди правителей кайзеровской Германии, так как создавала впечатление, будто Вашингтон ставит условием открытия мирных переговоров ликвидацию монархии в Германии. Руководители США поспешили успокоить своих немецких коллег. Американские агенты в Брюсселе и Копенгагене тайно сообщили немцам, что речь идет самое большее об отречении от престола Вильгельма II и кронпринца. «Представление, будто нота требует отречения всей династии Гогенцоллернов, неверно; требуется только существенное ограничение власти монарха, — сообщил [149] немцам через своего агента американский поверенный в делах в Копенгагене. — Америка сама сожалеет, что Антанта принуждает ее к суровым требованиям...»{464}.

Несомненно, именно успокоительные американские заверения дали немецким правящим кругам основание не поверить выпадам Вильсона против кайзеровской «автократии» и позволили Максу Баденскому уверенно заявить на заседании германского кабинета 17 октября 1918 г.: «Совершенно ясно, что Вильсон поставлен в тяжелое положение американскими шовинистами и нажимом со стороны Франции и Англии; как я надеюсь, он сам рассчитывает, что мы дадим ему возможность продолжать с нами переговоры...»{465}.

Секретные переговоры между США и Германией касались не только нотной переписки Вильсона с Максом Баденским, а затрагивали самые различные вопросы. Так, между 11 и 25 октября 1918 г. через посредство тайного американского агента в Берне были проведены переговоры о прекращении подводной войны, особенно беспокоившей США. Правители США считали этот вопрос настолько важным, что их бернский агент не ограничился обычными беседами с германским посланником в Швейцарии, а послал «личное» письмо статс-секретарю Зольфу. Короткая выдержка из этого письма с грифом «строго доверительно» помещена в немецкой публикации «Служебные документы к предыстории перемирия 1918 г.» Судя по тексту, в опущенной при напечатании первой части письма говорилось о том, что в США удовлетворены ходом германо-американских переговоров. «Единственным, что сейчас снова смогло бы создать большие осложнения, было бы потопление судна с американскими пассажирами и т. п. подводной (немецкой. — М. В.) лодкой»{466}, — писал с угрозой этот агент, поставивший в конце письма вместо своего имени «X».

Американские руководители потребовали в эти же дни прекращения подводной войны через своего тайного агента в Гааге, о котором германский посланник в Голландии [150] сообщал, что «он имеет теснейшую связь с американским посольством»{467}. В результате американского нажима всем немецким подводным лодкам был отдан секретный приказ возвратиться на свои базы и прекратить нападения на торговые и пассажирские суда{468}.

25 октября 1918 г. статс-секретарь Зольф составил следующую шифрованную телеграмму германскому посланнику в Берне, хорошо иллюстрирующую характер переговоров германского правительства с американскими «доверенными лицами»: «Прошу сообщить доверенному лицу строго конфиденциально и только для передачи президенту, что все подводные лодки получили приказ вернуться и ввиду переговоров с президентом воздерживаться от каких-либо военных действий против торговых судов»{469}.

Из этой телеграммы ясно видно, что американские «доверенные лица» с полным основанием рассматривались немецкими правителями не как мелкие агенты, а как полномочные представители президента Вильсона, имевшие с ним постоянную и непосредственную связь.

В ходе секретных американо-германских переговоров представители США подчеркивали противоположность своих установок в германском вопросе позиции «союзников» США по Антанте. Вот, например, какой (разумеется, облеченный в демагогическую форму) документ был составлен немецкими политиками в середине октября 1918 г. в результате бесед с американскими агентами: «В настоящее время существует большое противоречие между Вильсоном и Фошем... Фош желает полного унижения Германии и удовлетворения французского тщеславия. Всякое укрепление германского фронта и германской дипломатической позиции усиливает положение Вильсона; всякое проявление военной и политической слабости усиливает Фоша... Вильсон не стремится к военному бессилию Германии. Фош, напротив, хочет всеми средствами добиться [151] ее полной военной капитуляции и унижения... Кто из двоих победит, зависит исключительно от того, как будет держаться Германия»{470}. Из этого документа видно, что в результате переговоров с США немецкие империалисты еще до окончания войны по существу считали США скорее союзником Германии, нежели Франции или других держав Антанты.

Больше того. Документы свидетельствуют, что в октябре 1918 г. немецкие правители самым серьезным образом рассматривали возможность не только фактического, но даже официального отхода США от антантовской коалиции. В инструкциях комиссии по перемирию Гинденбург, указав, что в случае, если будут предъявлены условия, которые «губят будущее» Германии, писал: «Такие условия, очевидно, не входят в намерения президента Вильсона. Можно скорее ожидать от Франции или Англии, что эти государства будут продолжать войну для достижения невыполнимых условий. В таком случае не исключено, что Соединенные Штаты воздержатся от продолжения войны. Борьба же против англо-французских войск отнюдь не является бесперспективной...»{471}

Столь далеко шедшие расчеты немецких империалистов целиком основывались на том, что им говорили американские агенты. Интересным свидетельством того, что рассуждения о возможном отходе США от Англии были не просто фантазией германских правителей, служит следующее. 29 октября 1918 г. Макс Баденский послал сотрудника «военного отдела» МИД (т. е. разведки) Хана для переговоров с уже упоминавшимся выше американским «дипломатом», подвизавшимся «в одной из северных столиц»{472}. Хан имел там беседу с двумя американцами, которых Макс Баденский именует в своих мемуарах «X» и «У». Во время этой беседы «X» весьма прозрачно намекнул, что США не будут продолжать войну, если Англия и Франция откажутся заключить перемирие на основе американских требований. «Тогда продолжение войны будет означать большой риск для Клемансо и Ллойд Джорджа», — таков был вывод американского разведчика{473}. [152]

Здесь уместно будет вспомнить, что полковник Хауз, ведший в то время в Париже переговоры с руководителями Антанты, открыто грозил своим собеседникам заключением сепаратного мира между США и Германией, вели «союзники» отвергнут требования Уолл-стрита об условиях мира. В тот же день, 29 октября 1918 г., когда состоялась беседа Хана с американскими разведчиками, полковник Хауз на совещании с руководителями Антанты заявил, что в случае их отказа от условий Вильсона «возникнет вопрос, не следует ли Америке вступить в прямые переговоры с Германией и Австрией». Не подозревавший, что на самом деле такие переговоры уже идут, Клемансо все же сразу понял значение слов Хауза. «Это могло бы привести к сепаратному миру между Соединенными Штатами и центральными державами», — сказал французский премьер. — «Да», — без тени смущения ответил Хауз{474}. Секретарь Высшего военного совета Антанты Моррис Хэнки в своих мемуарах назвал это заявление «большим блефом» Хауза{475}. Однако приведенные выше факты показывают, что слова Хауза имели весьма серьезный смысл. Можно предположить, что американские империалисты готовы были пойти очень далеко для того, чтобы обеспечить нужные им условия мира, которые содействовали бы установлению господства США в Европе и во всем мире.

назад    дальше