Русский человек (особенности менталитета)

 О “таинственной” и “загадочной” русской душе написано немало. Много верного, объективного и реалистического, но и немало в литературе (да и наговорено в истории) ошибочного и даже смердяковского, и просто всякого вздора и небылиц. С нашей точки зрения в русском национальном характере нет ничего “таинственного”
     
     Вся “тайна” русской души в том, что она просто русская, не западная и не восточная. Сформулируем принципиальную ментальную идею для национального характера русских - “душа всего дороже”. Известная во всем мире так называемая “русская душевность”! Этот архетип первичнее других качеств души и духа русского народа, а также смены любых идеологий, религий, форм общественно-политической жизни, государства и т.д. Душевность (и духовность) русских (усиленная православием, особенно идеологией Нила Сорского) - приоритет духовно-нравственных мотивов жизненного поведения и труда по сравнению с материальными, экономическими, политическими и т.п.
     Известный русский философ И.Ильин обосновывал как первичную душевную силу русского народа - “созерцание сердцем”. “Русская же душа прежде всего, - отмечал он, - есть дитя чувства и созерцания. Ее культуро-творящий акт суть сердечное ведение и религиозно-совестливый порыв. Любовь и созерцание при этом свободны, как свободно пространство, свободна равнина, как живой орган природы, как молящийся дух, - вот почему русский нуждается в свободе и ценит ее, как воздух для легких, как простор для движения. Русская культура построена на чувстве и сердце, на созерцании, на свободе совести и свободе молитвы. Это они являются первичными силами и установками русской души, которая задает тон их могучему темпераменту. В качестве вторичных сил выступают воля, осознанная мысль, правовое сознание и организаторские функции”. Следовательно русский народ - народ сердца и совести. Здесь источник его достоинств и недостатков. В противоположность западному человеку “здесь все основано не на моральной рефлексии, не на “проклятых долге и обязанности” (с этим можно поспорить - мы), не на принудительной дисциплине или страхе греховности, а скорее на свободной доброте и на несколько мечтательном, порою сердечном созерцании”. Деловому общению, холодному, расчетливому и умозрительному рассудку русский противопоставляет в повседневной жизни - доверительный разговор “по душам”. Более всего на Руси любили (умного почитали, перед волевым склонялись) человека душевного, сердечного, совестливого. “Душа - человек” - высшая архетипическая похвала у русских. Поэтому они легко отказываются от “права собственности”, политики, правовых законов. Сердцу все это не нужно; счастью, душевному покою, гармонии - тоже.
     С сердечно-созерцательным строем русской души связана и специфическая вера русских в Иисуса Христа, утвердившего примат души и духа над всеми другими сторонами жизнедеятельности человека. Рассудочное отношение к религии (мысль вообще, мы считаем, не может породить религию, веру, здесь она не первична) чуждо русским. Оно воспринимается как плоское, поверхностное, мещанское и пошлое. Даже И.Тургенев, Л.Толстой, А.Чехов и другие, утратившие личностную православную веру, отмечали эту особенность нашего религиозного менталитета. Русский человек не закален в догматике, в церковной вере (что подчеркивал религиозный экзистенциалист Н.Бердяев), он довольствуется в своей повседневной религиозной жизни простой и краткой иисусовой молитвой: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного”.
     Если “душа всего дороже”, то не тело (материальное) главным образом страдает от зла на земле, желает лучшей жизни, а совестливое сердце (душа и дух). Отсюда и терпение, почти “божественная крепость” русского человека, простота и достоинство, “удивительно спокойное отношение к смерти” как предельной форме зла.
     Метафизическая первичность души (душевности, а на уровне мировоззрения - духовности), ее свободы - ключ к постижению “таинственной” русской души. “Запад, - пишет В.Шубарт, - подарил человечеству наиболее совершенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачей России является вернуть ее людям. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе”.
     Эта базовая особенность русского народа, взятая во взаимодействии с русской экзистенциальной историей, обнаруживает его крайне противоречивый, даже полярный национальный менталитет. Об этом писали почти все русские философы. Алеша Карамазов и его сводный брат Смердяков - все это русский характер. “В жизни каждого народа, - писал Н.О.Лосский, - воплощены пары противоположностей, и их особенно много среди русских людей”. Н.А.Бердяев более определенно настаивал на том, что нет другого такого противоречивого народа, как русский, на Земле. “Два противоположных начала, - писал он, - легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисическая стихия и аскетическое монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безликий коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт”. И.Ильин основное противоречие русского национального характера видел в том, что “он колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом”.
     Сложность русской души Бердяев, например, связывал, и с этим нельзя не согласиться, с тем, что “в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории - Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира”. Русские, можем мы сказать, есть диалектический синтез, (диалог по М.Бахтину) существующий в “снятом” виде восточного и западного мировоззренческих и культурно-этнических начал, как бытийственный факт культурного архетипа русской истории. Бердяев ищет единую причину “страдательной истории народа”, дуализма народной психологии в разобщенности мужественного и женственного начал. Поэтому русским более всего, считал он, как и И.Ильин, необходимы повышение самодисциплины воли и духа, закал нравственного характера, более мужественное отношение ко всей жизни, особенно к государственной власти. В русском смирении и непротивленстве, в чем повинно русское православие, он видел “опасный, расслабляющий уклон, уклон от христианства к буддизму”. Беда русского народа в том, что он “хочет быть землей, которая невестится, ждет своего мужа”. Но в историческом бытии это приводит к “браку с чужим и чуждым мужем”. Россия и сейчас, заметим мы словами Бердяева, “ошиблась в женихе”. Спасение ее он увидел бы в отказе от рабского подчинения Западу на основе “пробуждения мужественного активного духа... лика России” и преодоления “женственной пассивности” и “женственной морали”.
     Имея ввиду “безмерность жизненного порыва”, устремленность русских в бездонную пропасть антиномии, Ф.М.Достоевский, открывший эти свойства в русской душе, устами Дмитрия Карамазова сказал: “Широк человек, я бы сузил”. К чему приводят размышления над бездной противоречий и сомнений русской души, показывает пример Ивана Карамазова. “Просто помешаться можно...” - говорят в народе у нас о такому случаю. Что может быть страшнее (особенно сейчас) экзистенциального сомнения, порожденного противоречивой диалектикой человеческой души, а, следовательно, и сознания “хрупкости человеческого бытия”? Отсюда вытекает, следовательно, непредсказуемость русских - самая, пожалуй, ненавистная для русофобов национальная черта. Только русский человек, как показывает новейшая история реформируемой России, способен работать без зарплаты... “...Что ждать, - спрашивает современный философ, - от русского расчетливым претендентам на манипуляцию людьми или просто добропорядочным обывателям, которым, хоть трава не расти во всем остальном мире, только бы дали спокойно вылизывать мостовую перед своим домом?.. Да ничего хорошего!” Пресловутые русские “авось”, “небось” и “ничего” всегда были знаком отмеченной выше особенности, противоречиво отражаясь на прочности русского бытия, его судьбах и страны.
     К числу ценностных основ русского характера следует также отнести стремление русских к Абсолюту (идеалу), бесконечному, возвышенному и святому, с чем они соразмеряют свое сознание и свою жизнь, откуда берут начало такие свойства характера как мессианизм, миссионизм, максимализм, анархизм и т.д.
     Стремление к совершенной Правде и Справедливости - источник русского героизма, подвижничества, способности к жертве. Прогрессивное восхождение русской нации стало возможным, как отмечал П.Сорокин, потому, что у русского человека всегда была “готовность жертвовать своими жизнями, судьбами, ресурсами и благополучием во имя спасения свободы, достоинства и других великих национальных ценностей”.
     Бердяев, Лосский, Карсавин, Кавелин и др. подчеркивали, что русские мало интересуются “средней областью культуры”. Они хотят исторически действовать только во имя абсолютного идеала и совершенства. Они не хотят своего оправдания материальной культуры, как это имеет место на Западе. Русская метафизика выразила нашу жажду творить новую жизнь, новый совершенный социальный строй на основе абсолютных ценностей, а не новые культурные формы быта и искусства. Только с учетом этого можно понять, почему такие “звезды первой величины” русской культуры как Н.А.Бердяев, Н.В.Гоголь, Л.Н.Толстой, Н.Г.Чернышевский, Н.Ф.Федоров хотели бы прекратить творчество в сфере культуры и начать творчество лучшей жизни в России.
     На почве максимализма, бескомпромиссности в устроении жизни, “равнодушия к средней области культуры” в России в XIX веке возникло широкое социально-радикальное движение, вызвавшее чисто русскую моральную жертвенность.
     Желание русских Всесовершенства оборачивается и недостатками, о которых Лосский писал следующим образом: “Отрицательные свойства русского народа - экстремизм, максимализм, требование всего или ничего, невыработанность характера, отсутствие дисциплины, дерзкое испытание ценностей, анархизм... нигилизм...” Вера в будущее “обеспложивает” настоящее, работу по его сохранению, приводит к перечеркиванию уже достигнутого, шараханию из одной крайности к другой.
     В итоге вся русская традиция в противоположность западной отличается недостаточным “даром создания средней культуры”. Эту нашу особенность можно назвать инверсионной в отличие от медиационной западной культуры. Поэтому у нас “все срединные формы культуры (например, идеал просвещенной монархии, конституции, правового государства, либерализм, идейный и культурный плюрализм, политическая терпимость и достижение компромиссов, буржуазные “рыночные” отношения и т.п.) изживались, “выдавливались” из общества, не получая поддержки ни в “низах” общества, ни в его “верхах”, ни среди консерваторов, ни в рядах революционеров”.
     
     Укажем далее на некоторые черты нашего характера, в которых отражаются установки на определенный тип организации русской жизни, высвечивающие базовые ценности русского сознания.
     
     
     На вопрос корреспондента: “В чем же отличие русского от западного человека?” современный исследователь русского национального характера, известный писатель В.Личутин дает следующий точный ответ: “Русский человек - дитя пространства, человек свободы и воли. Западному жильцу хватает лишь свободы, он отвык жить в своем кругу, европейцу достаточно, чтобы взгляд его доставал до костела и замка, в этом видя устойчивость и безопасность. Да, европеец пытался проникнуть в другие миры, но как завоеватель, с душою немирной, властной и жестокой; и был изгнан, как чужак истиравший с земли малые племена. Европеец слабо понимает живот свой, лег под Гитлера, почти не оказав сопротивления. Жертвенный русский освободил Европу от гнета, и она сейчас, самодовольная и сытая, надменно смеется над нами, не понимая куцей душою своей, что рыгочет над собою, податливой, вялой и практически превратившейся в песчаную пирамиду. Для русских воля выше и желанней свободы; и сейчас под давлением иноплеменников и чужаков мы теряем волю, и потому тоскуем. В поисках воли кидались тысячи русских мужиков в Сибирь, чтобы сыскать там Беловодье, чтобы устроить жизнь без насилия... От желания безграничной воли воспитались в русских долготерпение, умение обходиться самым необходимым, нестяжательство, созерцательность, дружинность... Из желания воли всевечный конфликт государства и народа... Для русских распрощаться с волей, это отрезать душу, превратить ее в шагреневую кожу. Из чувства воли возник конфликт “демократов” и русских, ибо демократам (“западникам”) это желание воли неведомо. Им хватает “кухонной свободы”, когда не покушаются на их дом и капиталы. И все... Отсюда разница устремлений и разное чувство Родины. Поклонившийся Западу, невольно теряет оттенки души, он укорачивает, обрезает ее под западный характер, не сознавая вполне, что если он русский, то даже при полной слиянности взглядов на жизнь, внутри его будет постоянно жить бунт...”
     Действительно, “самый непокорный народ на земле” исторически организует свобода: воля русского человека ставит. Русские вольны, а потому нет им предела, меры, закона. Эту внутреннюю свободу духа (ее отметил и И.Ильин, подчеркивая, что она не уживается ни с каким рабским сознанием), еще более, чем столетие назад подмечали иностранцы. Англичанин, путешествующий по стране, однажды встретил А.С.Пушкина и сказал ему среди прочего: “Знаете, что меня здесь (в России) особенно удивляет? Чистота и свобода русского крестьянина. Понаблюдайте-ка его: можно ли представить себе нечто более свободное, чем его обхождение с нами? Нет ни малейшего следа рабской приниженности в его манерах и речах”.
     “Природная свобода” русских порождает, по мысли И.Ильина, их “живой и богатырский темперамент, ...любовь к размаху... способность к воодушевлению, ...удаль...” Однако, не будем забывать, что в русской свободе и свои преимущества, и свои недостатки (слабости и опасности). Но надо знать русского человека, а уж потом давать оценки и судить... В общественном сознании у нас всегда, особенно сейчас, преобладают самые разные “оценки” русского народа, нежели размышления объективного и беспристрастного характера.
     Итак, “внутреннюю свободу” русского народа Н.Бердяев, более других в русской философии исследовавший проблему свободы в России, сравнивал с “внутренней несвободой” западных народов, их порабощенности внешним. “В русском народе, - писал философ, - по-истине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия - страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами... Русский человек с большой легкостью... уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России... Странник - самый свободный человек на земле... Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника... Россия - фантастическая страна духовного опьянения... страна самозванцев и пугачевщины... страна мятежная и жуткая в своей стихийности”. Именно в таком характере русского народа, мы вслед за П.Чаадаевым и Н.Бердяевым, а не в какой-то патологической жажде власти российских правителей и “рабской” психике русского народа (так думают многие нынешние “идеологи”) видим причину существования исторической российской государственной авторитарности, а порой и деспотизма. И последнее. Любители порассуждать о вековечной “несвободе” русских обычно ссылаются на крепостное право. Вопрос этот непростой, многоемкий. Заметим лишь “абстрактно”, что “нельзя не учитывать и тот факт, что крепостничество распространялось менее чем на половину русских крестьян, и к тому же около половины из этих последних были оброчными (не “барщина” - А.А.), т.е. жили где хотели и подчас становились более богатыми, чем их владельцы-помещики; большинство русских купцов и промышленников вышли именно из рядов оброчных крестьян”.
     Русская душа - не позитивистка. Русский человек не может полюбить жизнь прежде ее смысла. Когда утрачивается смысл, выходящий за пределы материального бытия, он не хочет трудиться над общественным и личным благоустройством. Для него жизнь полна сакрального, мистического смысла, нацеленного на поиск “потаенного бытия”, скрытого смысла вещей и человеческих явлений. Этот метафизический (магически-потаенный) смысл явлений мотивирует поступки русского человека, те, которые противоречат здравому смыслу, эмпирическому опыту, но ведут к прорыву в новую духовную реальность. Сошлемся на героев русских народных сказок - Ивана дурака, Емелю, “чудиков” из рассказов В.Шукшина. Как правильно пишет великий русский советский писатель А.Платонов, классически выразивший антипозитивистский склад русской души, русский человек “каменный, еще зеленеющий мир превращает в чудо и свободу”. В своей волшебной любви к революции и женщине Степан Копенкин в “Чевенгуре” ревниво осматривает куст, так ли он тоскует по Розе Люксембург; в противном случае он ссекал его саблей. Русским людям всегда кажется, что за всем этим злым и страдальческим миром есть другой, настоящий, подлинный, который можно достичь. Счастье (и душевное страдание) происходит не от материального бытия, а от смысла жизни. Русские, сильные “истиной” смысла жизни, слабеют и телом и духом, остывают душой, когда теряют социальную (и экзистенциальную) истину (идеал), этно-нравственное значение жизни. Герой “Котлована” А.Платонова признается: “У меня без истины тело слабнет, я трудом кормиться не могу, я задумывался на производстве, и меня сократили”. Приведем и следующее место из повести: “Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. “Ты не имел смысла жизни, - со скупостью сочувствия полагал Вощев, - лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешь среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить””. Вощев - русский антипод позитивистского экзистенциального бессмыслия.
     Незначительные, обыденные смыслы русскому человеку не нужны. “Всё есть, а вместе с тем ничего нет” - чисто русское восприятие нынешней российской смуты. “Утратив цель и смысл бытия, российской душе трудно, непривычно (и даже неприлично) истово заботиться о нуждах тела, - пишет А.Неклесса. - Трудно обустраивать мир, в котором нет великих далей... отсюда, по-видимому, мелкость обсуждаемых в России тем и замыслов, почти сплошь экономических, вернее будет сказать, экономистических, ибо их показной экономизм - симулякр, скрывающий нищету и растерянность голого прагматизма” Правильно подметил Бердяев - русскому народу свойственно философствовать, “русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера - о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божие”.
     Н.Н.Алексеев, автор оригинальной евразийской концепции государства и глубокий исследователь русского менталитета, писал в 1959 году: “Может быть, русский народ утратил свои юношеские мечты и станет трезвым позитивистом? Он просто станет жить, не думая, хорошая эта жизнь или плохая. Мы не верим в эту возможность и не считаем ее желательной”.
     Принцип целостности бытия, целостности человеческого духа (кроме идеи Бога, он, по нашему мнению, единственный Абсолют в мире, однако отрицаемый философией постмодернизма) является метафизической основой организации русской народной жизни, способной преодолеть ее российскую подмену позитивизмом. Кстати, дореволюционная Россия также как и нынешняя не избежала (это касается в частности и русского национального характера) тлетворного влияния западного позитивизма. Даже Д.М.Мережковский, “являвший собой едва ли не самую “маргинальную” фигуру русского “серебряного века” “критиковал охранительный, “мертвый позитивизм” русского самодержавия, государственной бюрократии и “православной казенщины””. Современный рост мещанства (в лексике Д.М.Мережковского - “грядущего хамства”) в стране является позитивистским по своему философскому смыслу. Критика мещанства - как явления культуры, социально-антропологического типа, политического противника в борьбе, - предпринятая Горьким, Мережковским, Лениным, Бердяевым, - и сейчас актуальна.
     Философски позитивистским является и “западнистское” разрушение подлинных онтологических основ русской культуры в целом. С беспокойством замечаем, например, участившуюся сейчас в прессе критику нашей кириллицы (чаще всего выступает член-корреспондент РАН С.Арутюнов). Необходимость ее транслитерирования на, якобы, “самый совершенный в мире латинский алфавит” (латиницу) обосновывается целями “общемировых цивилизационных процессов глобализации”. “И если Россия, - вещает С.Арутюнов, - хочет идти в ногу с прогрессивным миром, хочет быть частью Европы, Россия должна полностью перейти на латинский алфавит, и рано или поздно оно к этому придет”. Писатель В.Распутин говорит: “Будем надеяться, что... отказа от кириллицы все-таки не произойдет. Это было бы окончательным самоубийством нации. Представить только - читать “Слово о полку Игореве” и “Слово о законе и благодати”, Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого, Тютчева и Есенина на латинице! Перевести на нее письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке и треугольные письма наших отцов и дедов с фронтов Великой Отечественной! Отказаться от православной веры и всей культурной и духовной генетики! Нет, такое даже и представить нельзя”.
     Не следует, однако, абсолютизировать эту нашу ментальную черту. В истории русской религиозно-философской мысли, на наш взгляд, действительно был момент преувеличения иррациональной (антипозитивистской) составляющей в содержании русского характера, русской культуры в целом. Это объяснялось в частности тем, что большинство религиозных философов придерживалось апофатического способа религиозного понимания мира и человека. В народном же сознании всегда был распространен и культ знания, который не отменял, а дополнял нравственно-совестливые ориентиры экзистенциального и социально-гражданского поведения русских людей. Антирусскими по сути, мы считаем, являются попытки лишить русского человека способности понимания (и разума как его средства) как важнейшего общегносеологического акта, определяющего познание значений и ценностей событий отечественной истории (в частности советской жизни). Неверно сводить русский характер в этом плане лишь к простому верованию, или интуициям и иллюзиям. Это тем более надо подчеркнуть, что и некоторые современные философы в своей критике западного утилитаризма, позитивизма, рационализма не знают диалектической меры, тем самым не способствуют точной оценке национального менталитета и обнаружению его слабых черт. “Эта позиция, - справедливо пишет А.В.Разин, - ...доводится порой до абсурда, вызывает резкую антирациональную тенденцию, порождает феномен Ивана-дурака в фольклоре, Фамусова в среде в общем-то образованного класса дворянства, Распутина в политической жизни”.
     Все русские мыслители, философы и писатели отмечали отсутствие в русской душе буржуазности. Все они боролись против буржуазной пошлости и мещанства. Ненависть их свободного духа к буржуазии как классу, к “буржуа-плебею” (Бердяев) как антропологическому типу была жизненным нервом их размышлений и пророчеств о России.
     Писатель И.А.Бунин, не принявший ни Февральскую, ни Октябрьскую революции, посвятивший всю жизнь изучению души русского человека (“Деревня”, “Суходол”, “Исход”, “Антоновские яблоки”), отрицавший любовь к богатству, жизнь во имя только материального преуспевания, сам писал о -себе: “Я с истинным страхом смотрел всегда на всякое благополучие, приобретение которого и обладание которым поглощало человека, а излишество и обычная низость этого благополучия вызывали во мне ненависть - даже всякая средняя гостиная с неизбежной лампой на высокой подставке под громадным рогатым абажуром из красного шелка выводили меня из себя”.
     У русских не было сакрального отношения к институту частной собственности. Собственность не абсолютное благо, а часто зло, грех, отступничество от евангельского Христа, который ее осудил. В старообрядческой молитве русских Ефрема Сирина говорится: “Господи, грех уныния и стяжательства отжени от мене...” Поэтому “душа России - не буржуазная душа” (Бердяев). “Душа русского народа, - писал антибуржуазный философ, - никогда не поклонялась золотому тельцу - и, верю, никогда ему не поклонится... Русский человек будет грабить и наживаться не чистыми путями, но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей ценностью... Русский буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником и немного презирает буржуазные добродетели”. Бердяев полагал, что русский человек определяет свое отношение к “собственности и воровству” через “отношение к человеку”. Отсюда он выводил и “русскую борьбу против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира”.
     Антибуржуазный характер русского менталитета, “аграрный коммунизм” (М.Вебер) в сознании крестьянина стал причиной краха столыпинской крестьянско-земельной реформы в начале XX века. Мироощущение русского человека никогда в истории не возводило историческое (и даже чисто случайное) право собственности в “естественное право”. Современно напомнить, каким убежденным противником купли-продажи земли был Л.Толстой. “Всемирно-историческая задача России, - пишет он, - состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства земельной собственности. Русский народ отрицает собственность самую порочную - земельную”.
     Стоит сказать еще и о том, что русская неприятие буржуазного духа классически выражено, на наш взгляд, например, в образе Обломова, который долгое время ошибочно трактовался у нас как символ “русской лени”, социальной пассивности и т.п.
     Всякий народный дух утверждает свою независимость, то есть самобытность. Но мог ли русский человек всегда познать себя? И на этой основе обрести императивы своей национальной жизни? Это всегда было метафизической и экзистенциальной проблемой и нередко (особенно сейчас) трагедией национальной истории. Только на основе самопознания русский человек найдет сейчас пути спасения своего, народа и страны.
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=4114

 

Миф о неопрятности русского народа

Повторяя строки классика, перед глазами встает образ нечесаного и бородатого мужика в зипуне... Справедлив ли миф о традиционной русской неопрятности? Существует мнение, что на Руси люди ходили в грязной, нестираной одежде, а привычка мыться пришла к нам из так называемой цивилизованной Европы. Много ли в этом утвержде­нии правды? Так ли все было на самом деле?
     
     Бани в России были известны в самой глубокой древности. Летописец Нестор относит их к первому веку по Р.X. , когда Святой апостол Андрей путешествовал по Днепру, проповедуя Евангельское слово, и дошел значительно севернее его, "туда, где теперь Новгород", где он увидел чудо - парившихся в бане. В ней, по его описанию, все превращались по цвету в сваренных раков. "Накалив печь в деревянных банях, - говорит Нестор, - входили туда нагими и там обливались водой; потом брали розги и начинали сами себя бить, и до того секли, что едва выходили живыми; но потом, окатившись холодной водой, оживали. Так делали еженедельно, и притом, - заключает Нестор, - никем не быв мучимы, сами себя мучили, и совершали не омовение, а мучение".
     Такие же свидетельства можно найти и у Геродота. Он отмечал, что жители древнерусских степей всегда имели среди своих поселений специальные хижины с вечно горящим огнем, где раскаляли камни докрасна и на них поливали воду, рассыпали конопляное семя и в жарких парах омывали свои телеса.
     Личная гигиена населения в средневековой Европе практически не существовала, так как телу и заботам о нем по религиозным причинам не уделялось никакого внимания. В XI веке папа Климент III издал указ, в силу которого было запрещено по воскресеньям купаться и даже мыть лицо. У славян даже рожать было принято не в доме, а в хорошо истопленной бане, так как они верили, что рождение, как и смерть, нарушает границу невидимых миров. Именно поэтому роженицы удалялись подальше от людей, чтобы никому не навредить. Появление ребенка на свет у древних славян сопровождалось мытьем и даже парением в бане. При этом приговаривалось: "Благослови, Господи, пар да веник".
     В русских сказках часто встречается сюжет с исцелением героя живой и мертвой водой. Илья Муромец, тридцать лет пролежавший без движения, набрался от нее силы и одолел зло - Соловья-разбойника.
     В странах же Западной Европы в то время бань не было, так как церковь, посчитав древнеримские термы источником разврата, запретила их. И вообще, рекомендовала мыться как можно реже, чтобы не отвлекаться от работы и служения церкви.
     В хронике 966 года говорится, что в уставе новгородского и киевского князя Владимира Красное Солнышко бани именовались заведениями для немогущих. Возможно, это были первые на Руси своеобразные лечебницы.
     В древности все любили бани, за что однажды и поплатился русский князь. Бенедикт, предводитель венгерского войска, осадив город Галич в 1211 году, захватил в ней беспечно мывшегося князя Романа Игоревича.
     Вот свидетельство арабского путешественника и ученого Абу-Обейд-Абдаллахала Бекри о существовании на Древней Руси бань: "И не имеют они купален, но устраивают себе дом из дерева... В одном из углов дома устраивают очаг из камней и на самом верху открывают окно для дыма. В доме же имеется резервуар для воды, которой поливают раскаленный очаг, и поднимается тогда пар. В руках у каждого связка сухих ветвей, которой приводят в движение воздух и притягивают его к себе". Далее он пишет, что этот народ не знает ни чесотки, ни язв.
     В "цивилизованной" Европе и не знали о существовании такого удобного способа поддерживать гигиену, пока в 13 веке крестоносцы не привезли из Святой Земли заморскую забаву - восточные бани. Однако уже ко времени Реформации бани вновь искоренили, как источник разврата.
     Мало кому известно, как уличили Лжедмитрия в том, что он не русский, а стало быть, самозванец? Очень просто - он не ходил в баню. А так в то время мог поступать только европеец.
     Уроженец Курляндии Яков Рейтенфельс, живший в Москве в 1670-1673 годах, отмечает в записках о России: "Русские считают невозможным заключить дружбу, не пригласив в баню и не откушав затем за одним столом".
     Кто был прав, показала в XIV веке страшная эпидемия чумы "Черная смерть", которая уничтожила почти половину населения Европы. Хотя чума пришла с Востока, в частности из Индии, она обошла Россию стороной.
     Венецианский путешественник Марко Поло приводит такие факты: "Венецианки ходили в дорогих шелках, мехах, щеголяли драгоценностями, но не мылись, а нижняя одежда у них была или чудовищно грязна, или ее не было вовсе".
     Известный исследователь Леонид Васильевич Милов пишет в своей книге "Великорусский пахарь": "Старательная крестьянская женка детей своих каждую неделю мыла раза по два и по три, белье каждую неделю на них переменяла, а подушки и перины часть проветривала на воздухе, выколачивала". Для всей семьи обязательна была еженедельная баня. Недаром в народе говорилось: "Баня парит, баня правит. Баня все поправит".
     Реформатор Петр Великий поощрял строительство бань: за их постройку не взимались пошлины. "Эликсиры хорошо, а баня лучше", - говорил он.
     Многие века баня в России была почти при каждом дворе. Известный французский писатель Теофиль Готье в своей книге "Путешествие по России" отмечал, что "под своей рубахой русский мужик чист телом".
     В то же время в так называемой передовой и опрятной Европе даже коронованные особы не стеснялись своего пренебрежения мытьем. Королева Изабелла Кастильская (правившая в Испании во второй половине 15 века) признавалась, что за всю свою жизнь мылась всего два раза - при рождении и перед свадьбой.
     Сохранились сведения, что жители Рейтлингена убеждали императора Фридриха III не приезжать к ним в гости. Император не послушался и чуть не утонул в грязи вместе с лошадью. Это было в 15 веке, а причиной сей неприятности стало то, что отходы и все помои жители выкидывали из окон прямо на головы прохожим, а улицы практически не убирались.
     Вот описание русским историком жителей европейского города XVIII века: "Моются редко. В сущности, и мыться негде. Общественных бань нет и в помине. Великолепным инкубатором для блох являются высокие прически дам и кавалеров. Мыла они не знали, вследствие всего этого были изобретены духи, чтобы забивать неприятные запахи от тел и одежды".
     Пока Россия регулярно мылась, "немытая" Европа изобретала все более сильные духи, о чем рассказывает знаменитая книга Патрика Зюскинда "Парфюмер". Дамы при дворе Людовика-Солнце (современника Петра Великого) непрерывно чесались. Изящные блохоловки и чесалки из слоновой кости сегодня можно увидеть во многих французских музеях.
     В эдикте французского короля Людовика XIV говорилось, что при посещении двора следует не жалеть крепких духов, чтобы их аромат заглушал зловоние от тел и одежды.
     Нет худа без добра, в Европе появились духи, которые уже сейчас служат не по прямому назначению - отгонять клопов и забивать неприятный запах.
     
     В записках немецкого путешественника Айрамана, который пешком прошел от Кенигсберга до Нарвы и от Нарвы до Москвы, говорится: "О банях московитов или их привычках мыться я хочу вкратце вспомнить, потому что у нас неизвестно... В общем, ни в одной стране не найдешь, чтобы так ценили мытье, как в этой Москве. Женщины находят в этом высшее свое удовольствие".
     Немецкий врач Цвирлейн в 1788 году писал в своей книге "Врач для любителей красоты или легкое средство сделаться пригожим и быть здоровому всем телом": "Кто чаще станет обмывать водой лицо, голову, шею и грудь, тот не будет иметь флюсу, опухоли, а также зубной и ушной боли, насморку и чахотки. В России совсем не знают сих болезней, потому что россияне с самого рождения начинают привыкать омываться водой". Надо заметить, что книги в то время могли позволить себе только богатые люди, что же творилось в среде бедняков, которых некому было научить мыться!
     Русские бани стали распространяться во всем мире после войны 1812 года. Наполеоновская армия состояла из солдат разных стран, таким образом отогревавшиеся во время морозов в бане, они привезли обычай париться в свои страны. В 1812 году первая русская баня открывается в Берлине, позже в Париже, Берне и Праге.
     В книге "Верные, удобные и дешевые средства, употребляемые во Франции для истребления клопов", вышедшей в Европе в 1829 году, говорится: "У клопов чрезвычайно тонкое обоняние, поэтому, во избежание укусов надо натираться духами. От запаха натертого тела духами бегут на некоторое время клопы, но скоро, побуждаемые голодом, превозмогают они отвращение свое к запахам и возвращаются сосать тело с большим еще ожесточением нежели прежде". Эта книга пользовалась большой популярностью в Европе, Россия же не сталкивалась с подобной проблемой, так как постоянно ходила в баню.
     В конце XVIII века португальский врач Антонио Нуньес Риберо Саншес издал в Европе книгу "Уважительные сочинения о русских банях", где пишет: "Искреннее желание мое простирается только до показания превосходства Бань Российских перед бывшими издревле у греков и римлян и пред находящимися ныне во употреблении у турков, как для сохранения здоровья так и для излечения многих болезней".
     Многие европейцы отмечали пристрастие русских париться в бане.
     "Русский крестьянин, - отмечалось в энциклопедическом словаре "Большой Брокгауз", издававшемся в Амстердаме и Лейпциге, - благодаря своей излюбленной бане, значительно опередил своих европейских собратьев относительно заботливости о чистоте кожи".
     В книге "Медико-топографические сведения о Санкт-Петербурге", изданной в начале XIX века во многих странах Европы, говорится: "Нет в мире народа, который бы так часто употреблял паровые бани, как русский. Привыкши с младенчества по крайней мере один раз в неделю быть в паровой бане, русский едва ли без нее может обойтись".
     В роскошных Сандуновских банях, отмечает исследователь жизни Москвы Гиляровский, перебывала и грибоедовская, и пушкинская Москва, та, которая собиралась в салоне блистательной Зинаиды Волконской и в престижном Английском клубе. Ведя рассказ о банях, писатель приводит слова старого актера Ивана Григоровского: "И Пушкина видел... любил жарко париться".
     Немецкий врач-гигиенист Макс Плотен обращает внимание на то, что русская баня стала распространяться и в Европе, особенно в Германии. "Но мы, немцы, - пишет он, - пользуясь этим целебным средством, никогда даже не упоминаем ее названия, редко вспоминаем, что этим шагом вперед в культурном развитии обязаны нашему восточному соседу".
     В XIX веке Европа все же осознала необходимость регулярной гигиены. В 1889 году в Берлине было основано "Немецкое общество народных бань". Девиз общества был таким: "Каждому немцу - баня каждую неделю". Правда, к началу Первой мировой войны - на всю Германию было всего 224 бани. В отличие от Германии, в России уже в начале XVIII века, в одной Москве было 1500 бань на частных дворах и в городских усадьбах, а так же 70 общественных.
     Вот таким долгим был путь Европы к осознанию необходимости личной гигиены. Огромную роль в прививании европейцам любви к чистоте сыграли именно русские. А сегодня культивируется миф о немытой, нецивилизованной России, которая и научила европейцев личной гигиене. Как мы видим, и этот миф опровергает история нашей страны.
     
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=4115

Тавистокский эксперимент

Представьте себе, вам сказали, что «Битлз» — это результат социального эксперимента по изменению сознания, не имеющего аналогов в истории. Популярность которой было искусственно создана английскими и американскими учеными-социологами. Фанаты «ливерпульской четверки», наверняка, разорвут такого человека на части (до того они, судя по всему, на этой почве помешаны[1]). Остальные поднимут сказавшего такие слова на смех или сочтут за сумасшедшего. Особенно, если они в свое время участвовали в молодежном движении 60-х годов под девизом: «sex, drugs and rock-n-roll». А таких на Западе — большинство. И хотя СССР остался в стороне от тех потрясений, которым подверглись жители западных стран, веяния шестидесятых дошли и до нас.

Конечно, не будь «Битлз», не было бы ни рок-музыки, ни ее многочисленных «потомков» (практически все направления современной музыки, от металла до попа произошли от рока шестидесятых). Но, если верить автору «Комитета 300»[2], «Битлз» никогда не стала бы сверхпопулярной группой, не приложи к этому свои руки Теодор Адорно[3], сочинивший музыку к большинству хитов «Битлз», и многочисленные СМИ, действовавшие по указке «сверху» (подробнее об этой версии читайте в вышеупомянутой книге).

Многие скажут, что это бред, потому что противоречит здравому смыслу. А задумывался ли кто-нибудь, откуда у него этот здравый смысл появился? И с чего это именно у вас он здравый? Впрочем, вернемся к «Битлз». Большинство возражающих непременно будет ссылаться на историю группы «Битлз» (как будто все там — истина от первой до последней строчки). В ней об Адорно — ни слова. А на нет, и суда нет. Но в том то и дело, что многочисленную толпу обмануть гораздо легче, чем одного человека. Толпе скажи, что все так думают, или — известнейшие и уважаемые обществом люди, говорят, что дело было так и так…. «Все так думают» — очень серьезный аргумент для обывателей.

Впрочем, это все лирика. Лучше перейдем к самой сути вопроса: подвергнем сомнению несколько общеизвестных «истин». А верить или не верить — дело ваше.

Они принесли с собой в мир «надежду, мир и любовь»

Каким образом «Битлз» завоевали такую бешеную популярность? Обычно отвечают примерно так: ребята из «Битлз» были не только талантливыми музыкантами, но и смогли найти ключ к сердцам миллионов молодых людей. Джон Леннон и сотоварищи протестовали против устаревшей социальной системы. Против богатства, людского эгоизма, жестокости и насилия. Одним словом, они что-то вроде рок-коммунистов (вспомните революционный лозунг «свобода, равенства и братство).

А теперь обо всем этом, но уже с другой стороны. Ральф Эпперсон, автор книги «Невидимая рука, или Введение во взгляд на историю как на Заговор»[4] приводит слова американского писателя Gary Allen: «Молодежь верит, что бунтует против Истеблишмента. А Истеблишмент владеет и управляет радио- и телевизионными станциями, массовыми журналами и компании звукозаписи, которые превратили рок-музыку и ее исполнителей в могущественную силу американской жизни». Добавим, не только американской.

Спрашивается, для чего «капиталистам» помогать своим идейным «врагам»? Только в том случае, если «враги» не опасны и контролируются самими «Истеблишментом». Если это так, то понятно, почему в июне 1965 года «за выдающийся вклад в дело процветания Великобритании» королева наградила музыкантов орденом Британской империи (из-за протеста некоторых кавалеров ордена церемония прошло только в конце октября). Для чего монархия Великобритании — хранительница морали и протестантской религии — удостоила такой чести Джона Леннона, известного бунтаря и предводителя молодежной революции 60-х годов, который летом следующего года заявил «Христианство рано или поздно изживет себя. Оно съежится и исчезнет». Или т.н. молодежная революция была полностью спланирована и разыграна как по нотам?

Как творилась молодежная революция

После книги Джона Колемана, который привел немало фактов, подобное уже не кажется бредом. Он считает, что «феномен «Битлз» не был спонтанным молодежным бунтом против старой социальной системы. Наоборот, это был тщательно разработанный неуловимыми заговорщиками план ввода чрезвычайно разрушительного элемента в большую целевую группу населения, сознание которой планировалось изменить против ее воли».

По его мнению, кроме небольшой кучки подростков «никто бы не обратил внимание на шутовскую группу из Ливерпуля, если бы пресса не подняла вокруг них настоящий ажиотаж» («неверующим» советую вспомнить, каким образом «становятся» популярными современные поп-звезды). А двенадцати-атональную систему «музыки»[5] для «Битлз» сочинил известный теоретик музыки. Тавистокский институт человеческих отношений и его Стэнфордский исследовательский центр сотворили специальные молодежный слэнг («тинэйджер», «cool» и другие слова были изобретены учеными социологами), новый стиль одежды, прически. Одним словом, был создан новый стиль жизни (битники, хиппи, «разбитое поколение»). Таким образом, была очерчена граница целевой группы воздействия (процесс «фрагментации — неадекватной адаптации»), которая затянула миллионы молодых людей в свой культ.

Западная молодежь (особенно американская) подверглась радикальной революции (хотя многие считают, что молодежь сама эту революцию организовала), начавшаяся 7 февраля 1964 года, когда «ливерпульская четверка» прибыла в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Буквально за несколько дней при помощи СМИ «Битлз» стали сверхпопулярны. Вслед за «Битлз» в США стали прибывать и другие рок-группы. Рок концерты стали обязательным элементом повседневной жизни американской молодежи. В тандеме с этими «концертами» пропорционально росло и потребление молодежью наркотиков. Дьявольский бедлам тяжелых ударных звуков[6] глушил сознание слушателей до такой степени, что любого можно было легко убедить попробовать новый наркотик лишь потому, что «все делают это».

В это время один из химиков швейцарской фармацевтической компанией «Sandoz» открыл синтез эрготамина — одного из мощнейших изменяющих сознание наркотиков. Это была лизергиновая кислота, более известная как ЛСД. Новый «чудо-наркотик» стал быстро распространяться в «пробных» упаковках, бесплатно раздаваемых в колледжах и на рок-концертах по всей территории США. ЛСД приобщил американскую молодежь и к другим наркотикам.

Несмотря на очевидный рост распространения наркотиков, Управление по борьбе с наркотиками США (УБН) не вмешивалось в ситуацию. Старшее поколение, разумеется, возмутилось. Но весь свой гнев обратило не на источник распространения наркотического зла, а на последствия наркомании. Обвиняли молодежь, родителей, правоохранительные органы, но только не тех, кто это все устроил.

Нельзя рекламировать, зато можно обсуждать

Каким образом рекламировался новый образ жизни: сексуальная революция, наркотики? Очень просто. Так как рекламировать наркотики нельзя, можно просто начать о них говорить. Организуются всевозможные ток-шоу, где в прямом эфире группы «экспертов» рекламируют наркотические вещества под видом «обсуждения», а участники шоу демонстрируют различные точки зрения, сторонники и противники высказываются за или против. В газетах и журналах пишутся подробные статьи о проблеме. В результате обсуждавшийся вопрос прочно застревает в сознании публики. Кроме того, старшее поколение и молодежь (которые предварительно были «фрагментированы» друг от друга) по-разному воспринимают эту информацию, поэтому «пропагандисты наркотиков» с экранов телевизоров и с полос печатных СМИ высказывались таким образом, чтобы быть понятным только молодым. Как закономерный итог «обсуждения проблемы, которую надо создать»: рост распространения наркотиков. Таким же образом, в СССР (а позднее в России) «появился» секс, наркотики, гомосексуалисты и т.п. Все эти явления, разумеется, существовали и ранее, но стали серьезной проблемой только после того, как их начали прилюдно рекламировать под видом обсуждения.

Кстати, так называемая «война с наркотиками» — фарс (ловят лишь тех, кто пытается в одиночку начать влезть в этот бизнес или случайные мелкие партии). Истинные владельцы наркобизнеса вовсе не представители развивающихся стран, да и наркотики обычно перевозятся крупными партиями под надежным прикрытием.

Кому это все было нужно?

Если все-таки согласиться с тем, что молодежная революция шестидесятых годов была четко спланированной акцией, возникает закономерный вопрос: для чего все это было нужно?

Во-первых, ради денег. Торговля колебаниями воздуха приносит астрономические состояния. Причем доходы превышают расходы в десятки и сотни раз. Музыка не относится к товарам первой необходимости, но ею кормится огромное количество всевозможных музыкантов, продюсеров, промоутеров, компаний звукозаписи, СМИ и пр. Еще больший доход дает торговля наркотиками (в западных странах тесно связанная с музыкой).

И, самое главное, западные ученые и политики, усиленно очернявшие фашистов и коммунистов, создали новую форму тоталитаризма для контроля над личностью. Эта революция на самом деле не освободила молодежь, а, наоборот, закабалила (вспомните Дж. Оруэлла «свобода — это рабство»). Если раньше молодежь всегда активно протестовала против существующего миропорядка, то теперь вся их энергия направлена из политической сферы в сферу «лохматых причесок, грязных штанов и курения «травки» (то, что сейчас «рулит» поп, а не рок, совершенно неважно). Нынешний молодежный протест — пассивен и уже не имеет той былой силы, которая позволяла им активно изменять мир. Несмотря на то, что современная молодежь считает, что может иметь свободу выбора и самостоятельно мыслить, она никогда еще не была так управляема и направляема.

Некоторые странности в истории «Битлз» и их творчества

Как ни странно, но «Битлз», записав свою первую пластинку в 1963 году, уже через три года, в августе 1966 года дают свой последний концерт. И разбегаются в 1970 году на пике славы, просуществовав всего одиннадцать лет. Не потому ли, что в августе 1969 года умирает Теодор Адорно (их возможный идейный вдохновитель). Но популярность Джона Леннона только возрастала. А его убийство (возможно, подстроенное спецслужбами и до сих пор полностью не рассекреченное) окончательно закрепило за ним образ молодежного кумира.

В названиях некоторых песен «Битлз», оказывается, имеется скрытый наркотический подтекст.

«Желтая подводная лодка» — «Подводная лодка» — затормаживающий наркотик.
«Lucy in the Sky with Diamonds» — Заглавные буквы значимых слов названия складываются в наркотик LSD.
«Hey Jude» — в широком смысле толкуется как песня о наркотике, известном как метадрин.
«Земляничные поляны» — для сокрытия посевов опиумного мака его часто высаживают в зарослях земляники.
«Норвежский лес» — британское название марихуаны.

Надежда умирает последней. Потом умирают люди

Так что те, кто до сих пор верит в то, что «Битлз» принесли в мир «надежду, мир и любовь», глубоко ошибаются. Они принесли в мир наркотики. То есть уничтожили и надежду, и мир, и любовь.


Примечание
[1] Фанаты грозятся убить Марка Чэпммена, застрелившего Джона Леннона 8 декабря 1980 года, если тот будет помилован.
[2] Д-р Джон Колеман. «Комитет 300. Тайны мирового правительства». (более известна как «Комитет 300»).
[3] Адорно (настоящая фамилия — Визенгрунд) Теодор (11.09.1903, Франкфурт-на-Майне — 6.08.1969, Фисп, Швейцария). Немецкий социальный философ, социолог искусства (главным образом музыки) и литературы. С 1931 преподавал во Франкфуртском университете (куда вернулся в 1949), в 1934 был вынужден эмигрировать в Великобританию, с 1938 работал в США. Один из ведущих представителей франкфуртской школы неомарксизма. Сотрудник, а затем и соруководитель Франкфуртского института социальных исследований. Изучал процессы «овеществления» и «фетишизации» в современной музыке и ее восприятия слушателями. Постепенно перешел к анализу под этим углом зрения и других областей искусства, литературы и философии. Автор нескольких серьезных работ в области социологии и искусства.
[4] http://www.dotu.ru/files/apperson.zip.
[5] Существует две различные системы нот: 7-ричная — «тональная», «орфическая» или «белая», и 12-ричная — «атональная», «дионисическая» или «черная». Рок-музыка «Битлз» была основана на 12-ричной системе. А русская народная песня — по тональной системе.
[6] Имеются данные, что американцы пытали иракских пленных, заставляя их постоянно слушать тяжелую рок-музыку.

Максим ИВАНОВ, г. Новочебоксарск, 6 октября 2004 года

http://www.contr-tv.ru/article/culture/2004-12-01/beatles

Истоки русского характера

В статье описывается русский национальный характер, как он сформировался к началу XX века. Так сложилось, что он во многом оказался сокрытым для русской литературы и публицистики. Необходимо выявить исходную природу национального характера, объективные факторы, влияющие на его формирование, а также субъективные обстоятельства, способствующие его искажению. Все это - актуальные проблемы нашего бытия: чтобы понять, кем мы являемся, мы должны вспомнить - кем были. Четыре основных фактора влияли на формирование русского национального характера:
     
     1) Первозданный духовный образ и историческое предназначение, которыми Творец наделяет народ (духовный генотип); "Бог дает Дары Святого Духа - всем народам, но мерою различною и особливою. Почему, кому, и сколько - не разумеем. Но исповедуем, что нет народа обделенного и отвергнутого, хотя есть народы - не соблюдшие, растратившие и зарывшие талант свой в землю" (И.А.Ильин).
     
     2) Природные генетические свойства восточно-славянского этноса (природный или этнический генотип); "Наше своеобразие от славянской крови и славянской души, не похожей ни на монгольство, ни на романство, ни на германство. Нет на свете чистых кровей и чистых рас; все давно смешалось и переплелось. Смешалась и наша славянская кровь с азиатскими и европейскими народами. Но, смешавшись, не растворилась, а дифференцировалась - и дала своеобразный уклад: темперамента, естественности, сердечности, широты, простоты и приспособимости. И эти черты мы передаем и другим народам и другим исповеданиям, живущим с нами" (И.А.Ильин).
     
     3) Экстремальные условия выживания на просторах Евразии - климатические, географические и геополитические (исторический архетип); "Наше своеобразие от нашей природы - от пространства, от климата, от равнины, от отсутствия близкого моря, от рек, от погоды, от почвы и от растительности; и от далекого рассеяния по пространствам. Мы сами не знаем, когда и как мы вжились в нашу природу и вжили ее в себя. Но получили мы от нее много; и страстность, и созерцательность, и неуравновешенность, и свободолюбие, и склонность к лени, и братскую спайку... Наше своеобразие было довершено нашей историей. И расселенностью по равнине; и борьбою с кочевниками; и удельно-вечевым периодом; и торговлей с греками и варягами; и Киевским расцветом; и нашествием татар, борьбою с ними насмерть, их 250-летним игом, и идеею града Китежа. И далее - и вторжением западных соседей, и собиранием Руси Москвою; борьбою с Польшею и Литвою; бесконечными войнами оборонительного характера; Грозным и опричниной; Смутою и замирением юга; присоединением Малороссии; творческою бурею Петра Великого; крепостным строением, бунтами простонародья, дворянскими переворотами, нашествием Наполеона и культурным расцветом 19 века" (И.А.Ильин).
     
     4) Воспитание православием (духовный архетип); "Наше своеобразие - от нашей веры, от принятого нами и вскормившего нашу культуру греческого православия, по-своему нами воспринятого, по-своему нами переработанного и по-особому нас самих переработавшего. Оно дало нам больше всего: живое желание нравственного совершенства, стремление внести во все начало любви, веру во второстепенность земного и в бессмертие личной души, открытую живую совесть, дар покаяния, искусство страдать и терпеть, неутолимый голод по религиозному осмыслению всей жизни и всего мира сверху донизу; и еще: непоколебимую уверенность в возможности и необходимости единения человека с Богом в этой жизни и в будущей, искание живых путей в этом единении и преодоление страха смерти через созерцание жизни и земной смерти Христа Сына Божия. Это и есть именно тот дар, который в истории христианства называется духом ап. Иоанна, который утрачен Западом и отречься от которого значило бы отречься от самого русского естества. И что еще достопримечательно, что этот Иоанновский дух пропитал всю русскую культур, - русское искусство, русскую науку, русский суд - и незаметно был впитан и инокровными и инославными русскими народами: и русскими магометанами, и русскими иудеями так, что они уже нередко чувствуют себя ближе к нам, чем к своим единокровным и единоверным братьям" (И.А.Ильин).
     
     Русская история, русская культура и русская цивилизация - это уникальное явление духа, преодолевающего и преобразующего невиданное сопротивление мировой материи. Многие факты и факторы русской жизни, отличающиеся от других народов, особенно европейских, вопиют именно об этом. Нигде и никогда в истории не создавалась цивилизация в подобных экстремальных природно-климатических и геополитических условиях жизни на огромных пространствах. В России самая низкая в мире среднегодовая температура, годовой перепад температуры в центральной России - 50 градусов, а не 20 - как в Европе, климат которой намного смягчался теплым океанским течением Гольфстрим. Из-за долгой и холодной зимы отопительный сезон на юге России длится до шести месяцев в году, на севере - практически круглый год; в то время как в западных странах - три-четыре месяца в году. Холодный климат во все века требовал от народа гораздо больших затрат на одежду, на питание, на утепление и отапливание не только жилья, но и производственных помещений, в то время, как в западных странах многое могло существовать под открытым небом. Из-за холодных зим и резких перепадов температуры в России более чем в других странах вероятны разного рода поломки и аварии в жизненной инфрастуктуре, а любая авария чревата катастрофичностью - одна неотапливаемая зима приводит в негодность любое здание. Суровый климат Руси позволял заниматься сельскохозяйственными работами только 4-5 месяцев в году, в то время как в Европе сельскохозяйственный сезон длился 8-10 месяцев. Необычайно короткий рабочий сезон в земледелии и заготовке кормов, а также малая плодородность большинства русских почв резко ограничивали возможности развития земледелия и удорожали его продукцию. К этому добавлялась климатическая нестабильность: в центре России весенние и осенние заморозки чередовались с длительными дождливыми ненастьями, на юге страны в плодородных землях - частые засухи, уничтожавшие богатый урожай. Уровень затрат труда в таких условиях почти в шесть-десять раз превышал доход. Если учесть отсутствие выхода к теплым морям - мировым торговым путям, то хозяйствование на Руси приговорено быть экстенсивным. На такие выводы обычно возражают, что и в Канаде, и в скандинавских странах не менее суровые жизненные условия, что, однако, не вынуждало тамошних жителей к экстремальным формам жизни. Но этот миф развенчивается беспристрастным сравнением фактов. Более 90% населения и промышленного потенциала Канады сосредоточены южнее широты Москвы, а канадский юг находится на широте Сочи. Норвежский климат делает умеренно морским теплое океанское течение Гольфстрим, который согревает и другие страны Северной Европы. При этом большинство населения Норвегии, Швеции, Финляндии живет на юге страны, в то время как русский Север заселен гораздо больше. Ко всему этому нужно добавить, что западные страны всегда имели выход к морям - мировым торговым путям, а большую часть своей истории не знали вторжений иноземцев.
     В России малые площади и разбросанность плодородных земель, а также разбросанность природных ископаемых - требовали хозяйственного освоения больших территорий, связь между которыми и жизнь на которых была возможна только при сильной государственной централизации. Уже при Ярославе Мудром территория Руси была больше всей Западной Европы, - дороги и все виды связи на этом пространстве могло обустраивать только сильное государство. В России природные ресурсы находятся в нескольких тысячах километров от портов и мировых рынков, в то время как нигде в мире эти расстояния не превышают тысячи километров. Естественно, что преодоление огромных пространств для транспортировки сырья резко удорожает его стоимость. В результате все, что производилось в России во все века, было наиболее энергоемким в мире, а значит с наибольшей себестоимостью и наименьшей рентабельностью. Жесткие экономические условия требовали гораздо большего, чем в Европе участия государства в хозяйственной жизни. Помимо этого, бесконечные нашествия с Запада, Юга и Востока, разрушавшие дотла русские города и наполнявшие русскими людьми средиземноморские рынки работорговли, тоже требовали расширения территорий и сильного государства для самозащиты. Вместе с тем, вытянутость страны по широте, а также сложнейший рельеф границ создавал новые трудности для защиты и неблагоприятные условия для хозяйствования. Таким образом, получая по объективным причинам гораздо меньший прибавочный продукт, русский труженик вынужден был отчуждать гораздо большую, чем в Европе, его часть на государственную защиту. Жизнь объективно требовала большей, чем на Западе, роли государства, ибо русская государственность - это форма самосохранения народа в тяжелейших условиях исторического существования. Надо сказать, что ни один цивилизованный народ в истории не выжил в подобных обстоятельствах, тем более не создал высокой культуры. Русский народ-государствообразователь создал огромное многонациональное государство, уникальную культуру и русскую православную цивилизацию.
     Понятно, что выжить в беспрецедентно трудных условиях можно было только благодаря определенным компенсационным механизмам - и в общественно-политической жизни, и в национальном характере. Многие общественные и государственные институты в России не похожи на западные и поэтому всегда подвергались жесткой критике как отсталые, азиатские, рабские, в то время как это были единственно возможные формы выживания в суровейшем углу планеты. Так, "В этих условиях единственным рентабельным трудом в земледелии в течение многих столетий был крепостной (почти рабский) труд русских крестьян... Крепостное право в России было не результатом жадности и жестокости царя и помещиков, а своеобразным, хотя и жестоким, компенсационным механизмом выживания российского социума в целом" (Л.В.Милов). Конечно же, в таковых условиях единодержавная власть была единственно приемлемой для огромной многонациональной страны: "Русская монархия делала все, что могла, для защиты внешней и внутренней свободы России и людей России, - если ей это не всегда удавалось, то виною этому были не Цари, а цареубийцы... Русское самодержавие было всегда самым верным стражем русского самоуправления и русское самоуправление - почти всегда, кроме последних десятилетий - было верной опорой самодержавия" (И.Л.Солоневич). Во имя самосохранения народа и русской цивилизации в целом приходилось ужесточать некоторые формы общежития: "Такой меры личной свободы, какую имели США и Англия в начале нынешнего столетия, русский народ не будет иметь никогда. Ибо если безопасность США и Англии была гарантирована океанами и проливами, то наша - может быть гарантирована только воинской повинностью. Американская свобода - как и американское богатство, определены американской географией - наша свобода и наше богатство ограничены русской географией" (И.Л.Солоневич).
     Вместе с тем, человеческая жизнь в огромной империи была возможна благодаря тому, что русскому государствообразующему народу была свойственна соборность, уживчивость, терпимость. Многие народы добровольно входили в Российскую империю, присоединялись огромные территории, не имеющие собственной государственности, и только в редких случаях завоевывались земли, которые были источником постоянной угрозы для России. При этом русский народ не уничтожил, не поработил, не перекрестил насильственно ни один народ (что совершенно беспрецедентно на фоне колониальной политики западноевропейских народов, истребивших и поработивших коренное население нескольких материков). И при этом Русь защитила христианскую цивилизацию от татаро-монгольского нашествия, Россия никогда не совершала экспансии на Европу, со стороны которой веками грозила России смертельная опасность. Русские войска были и в Берлине, и в Париже, но только при отражении агрессии. Победоносные походы русской армии в Европу не заканчивались, как это было принято в ней, присоединением каких-либо земель. Таким образом, и в отношениях с другими народами русские проявляли беспримерные качества.
     Борьба за выживание в невероятно трудных условиях воспитывала в русском человеке предприимчивость, сообразительность, динамичный и разносторонний ум, непреклонную волю. За кратчайший исторический срок русский народ цивилизовал огромные пространства - вплоть до Аляски и Русской Калифорнии, территории которых русские цари подарили США. Объективные жизненные циклы воспитывали в народе привычку к чередованию периодов сверхнапряжения с необходимыми паузами расслабления. Русский мужик был просто обязан зимой лежать на печи, иначе летом у него не хватило бы сил для каторжной работы при сне не более четырех часов в сутки. Таковые циклы сверхнапряжения-расллабления были свойственны и общенациональному поведению, без чего недоступны были бы и освоение безмерных просторов, и защита от бесконечных нашествий и нескончаемых природных бедствий. Так формировался особый человеческий тип, и так характер русского народа отразился в облике государства, культуры и цивилизации. При этом таковая особость была непонятной для многих европейцев, и нередко трактовалась как "варварство", вызывающее позывы "цивилизовать" русских.
     Итак, русская судьба состоит из очевидных и, вместе с тем, беспрецедентных исторических фактов. Но наиболее беспрецедентно то, что русский народ не только выжил при этом, но и создал культуру великого духа. Что подвигало народ совершать беспримерные исторические деяния и проявлять невиданные качества? О загадке русского духа, о его сущности и судьбе, о его диалектике и пойдет речь.
     Генетически русский человек наделен эмоциональной, страстной, неукротимой природой, сметливым умом, выносливостью, твердостью, - всем, что требовалось для выживания восточнославянским племенам. Православие не насиловало, но окультуривало буйную языческую натуру, нивелируя одни качества, развивая другие. Первым актом национальной самоидентификации - самосознания русского народа было крещение в Православие. Поэтому принадлежность к русскому народу всегда определялась не только этнически, но, прежде всего, по религиозным и культурным признакам самоидентификации. В этот момент разные племена сложились в единый народ. Истории известна только одна аналогия: исход из Египта разных семитских племен, которых Моисей объединил верой в Единого Бога Яхве - религия явилась основанием формирования и существования еврейского народа. Выбрав Православие, народ сформировал себя, талантливая природа увидела себя в духовном зерцале православной религиозности, огранила и определила свою сущность. Вместе с церковно-славянским языком народ получил целостный космос духовных традиций: античности, платонизма и неоплатонизма, патристики, Византии, тем самым, получил прямой доступ к истокам христианства. Акт духовного рождения наделяет народ своеобразными архетипическими свойствами. Отныне в русском характере отразились православные доминанты: метафизичность, соборность, универсальность, антиномичность, которые по-разному сказывались на разных этажах культуры.
     Христианство наиболее метафизическая из всех религий. На судьбе русского народа запечатлено метафизическое тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Это сказывалось и в философичности характера, и в наиболее натуральных, казалось бы, результатах: не мог народ освоить наибольшие в мировой истории и суровейшие пространства, если бы его не подвигал некий метафизический идеал преображения бытия. Метафизичность характера сказывалась и в некотором пренебрежении к обустройству натуральной жизни. Соборную характеристику Православия народ принял как свое родное, многое в русской жизни определялось ею, в частности принцип созидания империи - через собирание земель, соборное сожитие множества племен и религий. Христианский универсализм наделил народ умением открыться Востоку и Западу, переплавлять множество культурных влияний, воспринимать наиболее широкий спектр проблем существования. В сути своей христианство антиномично: Триединый Бог, Ипостаси Которого едины и неслиянны, Бого-человек, смертию смерть поправ, через Крест - воскресение, человек - не от мира сего, но в мире сем... Сверху антиномичность русского характера определялась религиозностью, снизу же противоречивость характера народа усиливалась уникально противоречивой судьбой его. Отсюда и склонность к крайностям при непрерывном тяготении к гармонии, и бесконечная русская вольница при сильнейшем государственном закрепощении, и сочетание жесткой централизации при обширном самоуправлении земель.
     Как и люди, народы переживают молодость, зрелость и старость. Их характер вполне формируется в зрелом состоянии. Характер русского народа сложился в результате воздействия различных факторов: осознания своей исторической миссии и реальной истории, свободного самоопределения и инерции исторического процесса, национального идеала и народных эмоций, страстей, аффектов, духовных битв и реальной действительности. В русском характере запечатлена с одной стороны русская идея, как национальный идеал и духовная норма, с другой же, в нем отражаются все исторические ошибки и грехи народа, сумма обстоятельств его жизни. Если национальная идея отражает национальный дух, то национальный характер есть психея народа.
     Тема русского национального характера особенно актуальна сейчас - в период глобальных преобразований на евразийском континенте. К началу XX столетия сложился специфический национальный характер, который был так или иначе свойственен всем сословиям, но в наиболее чистом виде сохранялся в провинции и низовых сословиях. Несмотря на невиданные катаклизмы и жертвы нынешнего столетия, русский народ сохранил многие свои генетические и культурные характеристики. Что-то искажено и требует излечения, что-то ждет своего возрождения, поэтому, прежде всего, необходимо реконструировать облик дореволюционного русского национального характера…
     Как у всякого великого народа, русский национальный характер есть явление неопределимое по существу. Как можно определить вечную душу человека или народа? Только любовь позволяет почувствовать другого изнутри, духовно соединившись с ним. Мы должны отрешиться от эгоистических притязаний и возвыситься до объективности любви и солидарности. И тогда не будем приписывать то, что навязывают наши претензии и амбиции, не будем проецировать свои слабости и пороки, но взглядом любви и участия сможем увидеть неповторимый лик души. При этом нужно помнить, что судим и объясняем мы себя - свою соборную душу. В каждом народе есть свои маргиналы и люмпен, но не они являются носителями национального характера, ибо свойства денационализированных и деклассированных элементов интернациональны. Пороки - схожи, добродетель - индивидуальна. Характер народа - это, прежде всего, его достоинства, продолжением которых могут быть и недостатки. Созидают национальный характер святость и творческий гений - во всех областях жизни. Несет же достоинства национального характера консервативное большинство народа, на котором земля стоит.
     Много сказано на тему загадочной противоречивости русского человека, но, как правило, эта тема мифологизируется. Амбивалентность характера русского народа нередко преувеличивают, пытаясь объяснить многие катаклизмы российской истории. Но некоторые реальные противоречия русского характера отражают взаимоотношения прирожденных свойств (природного генотипа) и православного воспитания (духовного архетипа).
     Русский человек унаследовал от своих древних славянских предков талантливый сложный характер и сильный темперамент. "Добродетели открыло христианство, а в язычестве отличались они только доблестями, каковы храбрость, смелость, неустрашимость, терпение" (М.П.Погодин). Историки отмечали удивительную жизнестойкость славян, веками отбивавшихся от готов, угров, гуннов, аваров, хазар: "Все вынесло, все преодолело это упругое племя, пока пробилось на широкую дорогу своей исторической жизни" (Д.И.Иловайский). Античные авторы тоже отмечали достоинства варварского народа: "Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково, оказывая им знаки своего расположения" (Маврикий Стратег). Несмотря на известные победоносные походы славян, историки описывают их миролюбие: "Дикая свирепость не была отличительным их характером. Славянское племя вообще имело более склонности к жизни мирной, чем воинственной... Если ни вторжения неприятелей, ни внутренние раздоры не воспламеняли их страстей, любили жизнь мирную, охотно занимались земледелием, отличались добродушием и своим гостеприимством удивляли просвещенных греков, оставив эту добродетель самым отдаленным потомкам" (Н.Г.Устрялов). Конечно, как и все выжившие в древности племена, славяне были воинственны, но при этом некоторые качества отличали их от соседей: "Сии люди, на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов ее, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравов, неизвестную тогдашним грекам; обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю, или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве. Столь единогласно хвалят летописи общее гостеприимство Славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное... Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенною и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали Славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников" (Н.М.Карамзин). С самого начала русская народность складывалась как большая по численности и огромная по территории, объединяющая множество различных племенных индивидуальностей. Единящей силы хватало на соединение, но не хватало на нивелирование индивидуальных различий, самомнение которых и сказывается во все века. Уже на ранних стадиях своей истории славяне отличались качествами, которые позволили выжить в суровых пространствах: "Из всех способностей, которыми природа щедро оделила Славянорусское племя, наиболее драгоценными являются, конечно, его предприимчивость, мужество и способность созидательная" (Д.И.Иловайский).
     Вместе с этим предхристианская Русь отличалась и множеством добродетелей: "Сличив известия современников-чузеземцев, мы находим, что вообще славяне свою нравственностию производили на них выгодное впечатление: простота нравов славянских находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или полуобразованных народов. Так, встречаем отзывы, что злые и лукавые попадаются очень редко между славянами. Доброта не исключала, впрочем, свирепости и жестокости в известных случаях; те же писатели, которые хвалят доброту славян, рассказывают ужасы об обхождении их с пленными, с проповедниками христианства... так часто бывает у людей и целых нардов, добрых по природе, но предоставленных влечениям одной только природы" (С.М.Соловьев). Европейский ученый XIX века заметил в славянах то сочетание качеств, которое оставалось свойственным русскому народу на протяжении всей его истории: "Внешняя мягкость славянского существа допустила без сильного противодействия вторжение и господство чуждого элемента, но тягучее ядро, прикрытое этою мягкою внешностью, сделало невозможными, чтобы славянская сущность потерпела какое-нибудь внутреннее изменение от этого чуждого элемента. Так, в сравнительно очень короткое время чужие властители совершенно переродились в славян, и варяжская династия стала и по крови, и по духу такою же русскою, как самый низший слой собственно русского народа" (Г.Рюккерт).
     
     Православная культура не подавляет богатую языческую природу славянина, но обуздывает, окультуривает, созидательно ориентирует душевную энергию, претворяя стихийные доблести в добродетели нравственного существа. "Уже самая сущность новой религии - любовь к ближнему, столь доступная общему пониманию, - и вместе с тем прекращение кровавых человеческих жертв ненасытному Перуну не могли не произвести благодетельного переворота в народных представлениях о Верховном существе и не повлиять на смягчение грубых, жестоких нравов" (Д.И.Иловайский). Но скованные или облагороженные природные стихии разнуздывались при ослаблении духовного напряжения.
     Русская православная религиозность существенно отличается от западной католическо-протестантской, что во многом усугубило различие русской и европейской души. "Существеннейшее и драгоценнейшее отличие Православия от Римского католицизма (а потому и от взбунтовавшихся против него детей его - всех протестантских исповеданий) - лежит не в догматической сфере, не в обрядовой и не в церковно-организационной, а в сфере религиозного акта и его строения... Все зависит от того, какие силы человека и народа - их души и духа - определяют самое верование, какие силы главные и первичные - и какие душевно духовные силы являются вторичными и подчиненными. Православный человек движим другими первичными силами, чем католик. И в этом главное, неизменимое, неизвратимое, определившее русскую душу, ее религию и культуру" (И.А.Ильин).
     В конечном итоге, религия определяет и культуру, и жизненный уклад, и характер народа. Русский философ Иван Ильин описывает сущность различия европейской и русской религиозности, выявляя ее онтологические характеристики: "Вера католика есть акт воли. Личной воли и церковной воли. Больше церковной, чем личной. Потому - акт мысли - личной мысли и церковной мысли. Больше церковной, чем личной. Все остальное есть в католицизме - подчиненное, несущественное, нехарактерное или прямо утраченное. Вера православного есть акт любви. Потом акт созерцания. Созерцающая же любовь - есть совесть. Все остальное в православии - воля, мысль, дисциплина имеет значение вторичное и подчиненное. В этом главное различие. Отличие Иоанновского духа не от Павловского, а от не-Иоанновского и противо-Иоанновского". В этом смысле интересен генезис европейской религиозности, породивший ее основные тенденции. "Католик унаследовал свой религиозный акт - от римской, древне-римской культуры, - которая была культурой воли, юридической воли, властной воли, воли к господству над миром. И в то же врем культурою мысли, не философской мысли, не разумной мысли, не созерцающей мысли, а мысли отвлеченной, рассудочной, ясной, трезвой, земной, эмпирической. Римлянин дохристианской эпохи - был человеком волевой власти, вооруженного господства, трезвой логики, прозаического организаторства. В общем - стихии земной и трезвой. Не стихии любви. Стихии юридически-государственной, стихии договора, авторитета, покорения; стихии не совестной; не созерцающей; не любовной. Элемент расчета и пользы, выгоды и кары, сделки и оружия - преобладал здесь над всем и делал римлянина наподобие иудея существом жестоковыйным и к христианству до крайности не предрасположенным. Этот акт - как национальный акт римского народа - влился иррационально в христиан римской нации - проник в католическую церковь - определил ее ментальность и веру, и этику, и организацию... Католик верует тогда, когда он решит веровать - и начнет заставлять себя верить. Поэтому неверие - как акт злой воли - было для него всегда преступлением; - отсюда наказания безбожников, инквизиция, костры, крестовые походы против еретиков и знаменитый трактат "Молот ведьм", написанный в 1487 году двумя инквизиторами... Эта книга обнаруживает изумительную логику, прекрасное знание Ветхого и Нового Завета, удивительную зоркость в клиническом описании женской истерии - и дает систематическое наставление, как надлежит, какими нечеловеческими пытками и муками пытать от имени Христа и во славу Христа истерически больных женщин. Я готов признать, что она одна из самых цельных, страшных и безбожных книг... Этим актом воли и рассудка определяется и нравственное учение католицизма. С неподражаемым мастерством логики и знания оно изложено в моральных трактатах отцов иезуитов... Все случаи и положения жизненного конфликта предусмотрены здесь и разрешимы с точки зрения их допустимости, греховности и простительности. Здесь есть и ум, и логика, и опыт, и теологическое образование. Но здесь нет ни сердца, ни живого созерцания, ни совести, а потому нет Христа и христианства. Здесь есть искусное разрешение лжи, коварства, порочности и предательства; здесь есть учение о том, что церковная цель оправдывает все и всяческие средства; но здесь нет ни любви, ни доброты, ни Божией благодати" (И.А.Ильин).
     Итак, православная духовность принципиально отлична от духовности западноевропейской. В православном воспитании коренятся и наиболее глубинные основания противоречивости русского характера. В католическом мировоззрении бытие состоит из трех уровней: мир сей представляет собой сферу естественного, которая находится между небесной сферой сверхъестественного и областью зла - противоестественного. В русской православной духовности мир делится только на две сферы - божественную и адскую, земное существование не имеет собственной бытийности, это только арена борьбы добра и зла. Европейская горизонталь - земная укорененность - и русская вертикаль - устремелнность к горнему - определяют многие различия в мировоззрении и характере народов. Русский человек пребывает в мире сем не от мира сего, он ощущает себя странником и пришельцем на этой грешной земле и больше устремлен к горнему. Поэтому русский человек больше склонен к внутреннему совершенствованию, а не к внешнему успеху, он больше печется о спасении души, а не о завоевании мира или приобретении мирских благ. "Он любит этот мир не ради его самого, а ради выявления в нем Божественного мира. Он ценит этот мир лишь постольку, поскольку видит в нем исходный материал для осуществления своей миссии... Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий существует одно и то же слово - правда. В своем редком двойном смысле оно означает то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе, как, не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счете, земное приносится в жертву идее" (В.Шубарт).
     Русскому присуща "устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Эсхатологическая устремленность принадлежит к структуре русской души. Странничество - очень характерное русское явление, в такой степени незнакомое Западу. Странник ходит по необъятной русской земле, никогда не оседает и ни к чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлен вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлен к Граду Грядущему. Народный слой всегда выделял из своей среды странников... Есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному" (Н.А.Бердяев).
     Новоевропейский человек "взирает на мир как на хаос, который он должен - сначала еще по воле Бога, а потом самовольно - укротить и оформить... Так мир утрачивает свое единство, уступая силам разделения... Русский с его живым чувством Вселенной, постоянно влекомый к бесконечному при виде своих бескрайних степей, никогда не будет созвучен прометеевской культуре, проникнутой "точечным чувством" и направленной на автономию человеческой особи или, что одно и тоже, - на сокрушение Богов" (В.Шубарт). В России отсутствует большой пласт культуры, который - от теологии до права и техники - в Европе скрупулезно упорядочивает естественный уровень бытия, регламентирует и мораль, и межличностные отношения (культура контракта). Господство юридического духа и духа контракта - чужды для русского человека, который более ориентирован на возвышенные идеалы, и который не формален, задушевен в общении, ибо непосредственно открыт и Богу, и ближнему своему. Но отсутствие буферной зоны естественного отзывается в русском человеке не только достоинствами.
     Биполярная духовность, наложенная на необузданную славянскую природу, задает трагическую противоречивость русского характера. Русскому человеку непонятно, как можно и зачем нужно столько сил тратить на обустройство земной жизни и комфортабельности быта, как это с энтузиазмом делает человек европейский. Русские люди были вынуждены тратить огромные силы в борьбе за выживание в жестких условиях, но русский дух стремился за пределы серединного царства - к сверхъестественному и безмерному. Поэтому русская цивилизация - это цивилизация вдохновения и подвига, в которой не популярна упорная кропотливая работа во имя повышения благосостояния. В европейской культуре жизненные идеалы обмирщены, занижены, их реализация не требует сверхнапряжения и менее драматична, чем в русской культуре, в которой завышенность идеалов чревато срывами и катастрофами. Если европейские пороки - от приземленности идеалов, то русские - это срыв при воплощении евангельского идеала. Русская душа страстно тянется к небесному, но при потере духовной ориентации не удерживается в серединных измерениях и обрушивается в преисподнюю. Отчего русский человек и предстает в истории либо в образе божеском, либо в обличии зверском, он способен на проявления и неистовой религиозности, и неистового богоборчества. Мессианская энергетика проявляется на разных уровнях в противоположных направлениях. Когда по тем или иным причинам сокрушались носители культурного архетипа - традиции, жизненный уклад, то в слепом инстинкте могли проявляться и разрушительные, и созидательные стихии.
     Онтологическая поляризация русской души сказывается в различных измерениях и коренным образом отличает русского человека от европейцев. "Француз - догматик и скептик, догматик на положительном полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец - мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же - апокалиптик или нигилист, апокалиптик - на положительном полюсе и нигилист на отрицательном полюсе. Русский случай - самый крайний и самый трудный. Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догматически и скептически, можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалипсически и нигилистически. Культура может иметь под собой глубину, догматическую и мистическую, но она предполагает, что за серединой жизненного процесса признается какая-то ценность, что значение имеет не только абсолютное, но и относительное. Апокалипсическое и нигилистическое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все исторические ступени, не хочет знать никаких ценностей культуры, оно устремляет к концу, к пределу. Эти противоположности легко переходят друг в друга... И у русского человека так переменно и так спутано апокалипсическое и нигилистическое, что трудно бывает различить эти полярно противоположные начала" (Н.А.Бердяев).
     В данном случае необходимо различать понятия: эсхатология - это устремленность к Новому Небу и Новой Земле, к горнему миру, к запредельному; апокалипсис же описывает трагедию конца мира сего. Если эсхатологическое сознание сосредоточено на зарницах преображенного мира, оно устремлено к началу Нового Бытия, то апокалипсическое сознание заворожено неизбежностью абсолютной смерти всего в мироздании, оно зациклено на конце старого мира. Целостное религиозное сознание органично охватывает обе перспективы - и конца времен, и начал вечности. Одно представление без другого самоограничивается: апокалипсический страх без эсхатологического чувства - гипнотизирует, эсхатологическая устремленность без ощущения трагедии всеобщего конца - экзальтирует. Религиозно аффективная или маниакальная апокалиптичность внедрена в русскую душу иосифлянством, и с тех пор рецидивы ее выплескиваются в трагические периоды русской истории. Иначе в безрелигиозном сознании, которое лишено ощущения вечности, ограничено мирскими понятиями, отчего безысходно пессимистическими становятся и представления о конце времен. Все духовные чаяния, вся слепая религиозная энергия безбожного человека концентрируется в узких мирских границах и порождает фантомы. Секулярно эсхатологическое сознание рождает утопизм - учения о тысячелетнем царстве Божием на земле, секулярно апокалипсическое сознание маниакально зациклено на перспективах смерти. Если первое - это утопия созидания, то второе - это мания всеотрицания и всеуничтожения. Русское мессианское сознание при впадении в атеизм порождает характерно русские формы утопизма и одержимости, связанные, как правило, с искажением эсхатологических и апокалипсических чаяний. И ложный героизм, и искаженная жертвенность, и нигилистическое всеотрицание, и стремление к разрушению - это формы устремленности к концу потерявшей Бога и потерявшейся души, когда секулярная апокалиптика перекрывает и побеждает эсхатологию. Европеец в приземленной эсхатологической одержимости целиком в пределах мира сего: он стремится к подчинению и порабощению всех вокруг, насаждает железный порядок. Русский в апокалипсической мании разрушает, истребляет все и вся вплоть до самосожжения старообрядцев - феномен, совершенно невиданный в Европе.
     Одни и те же качества национального характера могли сказываться по-разному - до противоположности - в слоях, укорененных в традициях и оторвавшихся от них. Некоторые черты русского характера отзывались в послепетровском дворянстве и интеллигенции в негативном преломлении. Так беспочвенная русская интеллигенция была беспочвенна по-русски страстно: истово, с надрывом; радикально нигилистична - до отрицания всякой почвы как жизненной плоти. Секуляризованное сознание оставалось биполярным, но отвергала онтологичность мирских реальностей не во имя Божественного, а тотально нигилистически. "Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себя имманентным государство, Церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее. Никогда русская интеллигенция не переживала истории и исторической судьбы, как имманентной себе, как своего собственного дела, и потому вела процесс против истории, как против совершающегося над ней насилия" (Н.А.Бердяев).
     Рассуждения Вальтера Шубарта в книге "Европа и душа Востока" о диалектике русской апокалиптичности в сравнении с европейским серединным жизнеощущением - заслуживают особого внимания, хотя с оговоркой: "Много тонкого и верного сказал он о русской душе; но русского духа не постиг" (И.А.Ильин). При этом нужно иметь в виду, что секуляризованная апокалиптичность свойственна состояниям богооставленности или оторвавшимся от Бога сословиям. Маниакальная апокалиптичность может проявляться и в искаженном религиозном сознании. Но она не свойственна здоровому состоянию русской души и не воспитывается русской православной традицией. Вместе с тем, отсутствие серединной укорененности вбрасывает русского человека в радикальные крайности всякий раз, когда рушится зыбкий жизненный космос. Итак, "Прометеевский человек не хочет видеть сущность мира иной, чем она есть; он лишь хочет упорядочить его, использовать, овладеть им. Русский же хотел бы видеть мир иным в самой основе. А в своем нигилистическом рвении он доходит до того, что вообще не хочет мира. Поэтому западноевропеец стремится к успокаивающей и консолидирующей середине, а русский - к всеосвобождающему концу. Конечной целью западной культуры является не борьба с силами земли, а состояние всеобщей безопасности, порядка и благосостояния после победного окончания борьбы. Ее цель - мещанство, в то время как русская культура в своей глубине стремится к тому, чтобы в заключительном акте принести себя в жертву. Русский не чувствует ценности эволюции, устойчивости культуры и т.д., но обладает довольно тонким чутьем к кризисам" (В.Шубарт). Здесь надо уточнить, что в душе русского человека органично уравновешивалась эсхатологическая и апокалипсическая ориентация, иначе русские были бы не способны освоить и обустроить самые суровые и самые огромные в мире пространства. Без Бога русский человек долго не задерживается в мирской середине, но неизбежно обрушивается в преисподнюю; и в этом случае это жажда совершенно другого конца - сатанинского апокалипсиса. Русский характер соткан из парадоксов: будучи более "заоблачными", чем европейцы, русские смогли освоить грандиозные пространства; менее европейцев укорененные в земном мире, русские проявляются в нем несравненно сложнее. Отсутствие серединного измерения сказывается во всем.
     Эсхатологическая ориентация сказывается и в том, что русский человек по природе своей аскетичен, он умел и желал довольствоваться необходимым, ибо только по таким нормам можно было выжить в данных условиях. И суровая жизнь, и идеализм характера приучили к самоограничению в материальной жизни. Поэтому среди русских не было распространено накопительство, стремление к обогащению любой ценой и русский человек не мог все силы бросать на материальное благоустройство. В русской жизни материальное стяжание никогда не было общественным идеалом, не было европейского пиетета к собственности и богатству, и не мог утвердиться приоритет денег. Понятно, что всякий живой человек не может быть абсолютно равнодушным к материальным ценностям, которые могут очень облегчать жизнь, отсюда и сложное отношение. Но в суровых российских условиях богатство, выделяющее человека из общего образа жизни, дается, как правило, неправедными средствами. Поэтому, когда встает вопрос о приоритетах, о первостепенном и второстепенном, то есть о том, что в основаниях жизни, то европейского уважения к богатству в России по природе вещей быть не могло. "У европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти; у русских богатый зачастую смотрит на бедного со стыдом. У западного человека сердце радостнее бьется, когда он обозревает свое имущество, а русский при этом чувствует порой угрызения совести. В нем живо чувство, что собственность владеет нами, а не мы ею, что владеть значит быть в плену того, чем владеешь, что в богатстве чахнет свобода души, а таинство этой свободы и есть самая дорога святыня" (В.Шубарт). Принцип аскетической достаточности и самоограничения действовал на Руси даже в редкие периоды благополучия - во имя накопления сил в суровой борьбе за выживание и для более насущных жизненных. Но в низких проявлениях эти качества сказывались в распространенной на Руси агрессивности к богатым, в неуважении к праву собственности. На селе зажиточный крестьянин всегда слыл мироедом, кулаком, у богатого - помещика или кулака - "можно" украсть, ибо к этому относились как к "справедливому" перераспределению. Хотя русский - не скуп, но бережлив, замаистый - что наше, то наше, - запасливость воспитывалась веками лихолетья и суровыми условиями жизни.
     Таким образом, и по земным, и по небесным мерам богатство - неправедно. Поэтому "Русский вкушает земные блага, пока они ему даются, но он не страдает своим внутренним существом, если приходится ими жертвовать или лишиться их... Нигде в мире не расстаются так легко с земными благами, нигде столь быстро не прощают их хищений и столь основательно не забывают боли потерь, как у русских. С широким жестом проходят они мимо всего, что представляет собой только земное... По сей день европейца, путешествующего по России, поражает равнодушие людей, даже молодежи, к внешним дарам жизни, к одежде, гурманству, славе, имуществу" (В.Шубарт). По русской шкале ценностей в общественном мнении достоинства человека измерялись по внутренним качествам, а не материальным положением. "Русское отношение к собственности связано с отношением к человеку. Человек становится выше собственности. Бесчестность есть обида, нанесенная человеку, а не обида, нанесенная собственности. В западном буржуазном мире ценность человека слишком определялась не тем, что есть человек, а тем, что есть у человека... Русские суждения о собственности и воровстве определяются не отношением к собственности как социальному институту, а отношением к человеку" (Н.А.Бердяев).
     Не будучи тотально привязанным к земному, русский человек именно поэтому рачительно относился к земле, он не склонен выколачивать из нее все новые продукты для все новых потребностей. Отсюда характер хозяйственной жизни не был хищническим, потребительским, не стимулировал ограбление завоеванных территорий и не перемалывал природные ресурсы. Аскетизм характера сказывался и в том, что народ избегал разрушительно приспосабливать к себе окружающую среду, а сохранял ее и приспосабливался к ней. Если европеец по своей установке - завоеватель, покоритель, навязывающий свой образ жизни и народам, и природе, то русский человек - осваиватель, преобразователь, органично встраивающий свое жилище в природные ландшафты и ритмы космоса. Отсюда бережное отношение к природе, открытость к ее таинственности и красоте. В русском мировоззрении не могло родиться представление о том, что человек, как и всякое живое существо, - автомат (Декарт), а природа - это машина (Ламетри). К мирозданию русские люди относились не как к бездушной среде обитания, а как к живому организму, то есть и в природе ценили, прежде всего, ее душу, а не преходящую плоть.
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=4113

/1.12.2004/

О русском самостоянии в личностных чертах человека

Н. Дорошенко

1.Национальный характер народа и характер его самочувствия -это не одно и то же
     
     В последнее десятилетие мы поразили мир необыкновенным смирением. Уж англичане, едва у них цены на бензин поднялись, устроили настоящий бунт. А в Юго-Восточной Азии и в Аргентине под напором уличных манифестаций меняются правительства. Но тому, кто действительно верит, что русский народ слишком терпелив и покорен, я советую представить многотысячную толпу пенсионеров, которые, подобно сеульским студентам, выходят на улицы и, разгорячась, кидают камни в стражей порядка, вступают с ними в жаркий рукопашный бой во имя неких социальных или политических идеалов.
     Картина получается невероятная.
     Но ведь сегодняшняя Россия - это страна стариков. А наши немногочисленные молодые соотечественники воспитаны не в шумливых стайках сестер да братьев, а в общении со степенными мамами, бабушками и дедушками. Наличие в русской семье отца - уже редкость. Так что нынешнее 'русское смирение' - это не национальная черта, это всего лишь естественное психологическое состояние, свойственное народу, переживающему глубокий демографический кризис.
     А на волне демографического подъема конца 19-го века у нас, как известно, была революция и ожесточеннейшая гражданская война.
     И это демографические взрывы позволили русским около двух сотен лет назад заселить не только Сибирь и Приморье, но и вполне обжитый древний Кавказ, где свободных ниш для крестьян, ремесленников и торговцев вроде бы уже не имелось. Русские потеснили в Тифлисе и Баку даже необыкновенно предприимчивых армян. А сегодня у нас некому осваивать рынки в собственных городах, сегодня каждый пятый или шестой ребенок из чеченской или азербайджанской семьи становится частью пока еще непривычной для России мощной миграционной волны с нерусского юга на русский север. На прибыльных нефтяных и газовых промыслах - в зонах вечной мерзлоты! - выходцы с жарких южных республик уже составляют в некоторых местах до четверти от местного населения.
     Впрочем, в такой же демографический кризис погружается и Западная Европа. Уже невозможно представить нынешних флегматичных немцев потомками тех германцев, которые перекроили всю Римскую Империю, нынешних французов - героями романов Дюма, англичан и испанцев - пиратами и колонизаторами Нового Света.
     А что касается времен Аттилы, когда многие народы Европы и Азии были вовлечены в неистовый и кровавый хоровод 'переселений', времен князя Святослава, когда русские дружины играли мечами на пространстве от хазарских земель до Балкан, то разгадать их может лишь тот историк, который сначала обратит внимание на средний возраст тогдашних героев. Это были чуть ли не подросткового возраста князья, это были воины, у которых, в лучшем случае, только что начала расти борода. А до золотых сорока лет (когда вроде бы еще силы есть, но уже азарт не тот и к перемене мест охоты мало) в ту пору редко кто доживал.
     Увы, национальный характер народа и характер его физического самочувствия и состояния - это не одно и то же.
     
     2. Хороший историк подобен психоаналитику
     
     Народам, преисполненным сил, собственное прошлое видится безмятежным. Народы вымирающие просыпаются от своего славного прошлого с тревожными предчувствиями. Поэтому хороший национальный историк всегда подобен умному психоаналитику, которого интересует не 'вся правда' о прошлом его клиента, а только та, которая возвращает клиенту уверенность в завтрашнем дне, которая излечивает его от ненужных комплексов.
     Национальную историю США писали именно врачи-психоаналитики. И потому американцы уже 'не помнят' ни уничтоженных ими индейцев, ни свои рабовладельческие плантации. Благородный и трудолюбивый золотоискатель, лихой и отважный ковбой,добрый к людям и очень бережливый негоциант - вот все, что у американцев не стерто из национальной памяти.
     Можно было бы утверждать, что и история второй мировой войны тоже переписана именно психоаналитиками, озабоченными душевным здоровьем американцев. Но мировая история, в отличии от национальной, пишется не психоаналитиками, а хирургами. Которые, особо не церемонясь, забирают у здорового донора здоровую почку и пересаживают ее своему больному пациенту. Например, когда нам 'наши историки' сегодня внушают, что это мы были союзниками Гитлера на первом этапе второй мировой войны, что главная роль в разгроме фашистской Германии принадлежит США, что мы всю вторую половину двадцатого столетия были лишь главной угрозой для мира во всем мире, что только в полуразрушенном состоянии наша страна может иметь более или менее человеческое лицо, то это значит, что составные части нашего душевного здоровья (например, былые победы над сильными и жестокими врагами, выдающиеся успехи в науке и культуре и т. п.) нам уже не принадлежат, являются они лишь донорским материалом для народов иных.
     Но не надо обижаться на историков-психоаналитиков и историков-хирургов. Это работа у них такая. Подобно тому, как каждый отдельный человек не может обойтись без врача, так и народ не может обойтись без историка. Надо всего лишь понимать: если 'наши историки' внушают нам, что мы до сих пор 'не выдавили из себя раба', то, значит, платят им наши потенциальные рабовладельцы. Если нам по государственным телеканалам внушают, что тотальное воровство последнего десятилетия - это лишь возвращение к русским 'национальным традициям', значит у нас все еще есть государственные мужи, которые рассчитывают, что воровать они будут очень и очень долго.
     Кстати, меня не удивляет, что не кто-то иной, а именно американцы учат моего Президента уважать права человека и свободу слова. У них на родине лишь недавно отменили рабство. Они еще помнят, как негры не имели права ездить с белыми в одном автобусе. Историки-психотерапевты и историки-хирурги, чтобы избавить американцев от комплекса неполноценности, смогли научить их лишь беззастенчивой уверенности в своей правоте и превосходстве над всеми прочими людьми. А нашего Президента и нас с вами, уважаемый читатель, в школе учили, что лишь при советской власти мы произошли от обезьян. А теперь нам 'наши историки' объясняют, что и при советской власти мы все-таки оставались обезьянами, и только начиная с Гайдара процесс пошел.
     Но говорю я об этом не для того, чтобы пожалеть бедных и несчастных россиян и пожурить окончательно зазнавшихся американцев, а для того, чтобы сделать следующий вывод: историк, пишущий лишь историю болезни, но не пытающийся болезнь лечить - это нечто противоестественное в мире живых страстей, в мире, где люди и народы постоянно теснят друг друга. Лишь на кладбище история превращается в абсолютно беспристрастную науку. И точно так же, как первые теплые солнечные лучи являются верной приметой скорой весны, так и появление отечественных историков, которые будут внушать нам, что Россия - это 'родина слонов', станет верной приметой нашего скорого национального выздоровления и возрождения.
     
     3. Мы все-таки зря испугались 'норманской' версии.
     
     Правда, у нас однажды уже был поиск отечественных 'слонов'. Наши историки-терапевты (Россия тоже когда-то могла себе позволить собственных лечащих врачей!) вдруг решили, что запечатленная в летописях просьба Руси к варягам придти и владеть ею может развить в русских людях комплекс национальной неполноценности. И в противовес 'норманской' версии происхождения русской государственности стали у нас появляться всякие иные, более мудреные.
     Не буду пересказывать аргументы историков-патриотов. Многие читатели, наверно, помнят нашумевший в свое время роман-эссе В.Чивилихана 'Память'. Но, признавая добрые намерения талантливого писателя, я все же при чтении его книги испытывал и легкое чувство досады. Вот, например, китайцам ничуть не обидно заплетать волосы в косичку. При всем том, что 'национальная мода' на эти косички у них появилась в сугубо принудительном порядке. Это пришедшие с северо-востока завоеватели, чтобы унизить аборигенов Срединной Империи, велели их мужчинам носить женские прически. Но завоеватели вскоре растворились среди китайцев, как капля в море, а сами китайцы к косичкам своим стали относиться с особой гордостью - как к атрибутам своей национальной самобытности. И не появляется на китайском языке сочинений о каком-либо не столь обидном происхождении вот этой весьма странной привычки китайских мужчин носить косичку.
     Чтобы избавиться от ненужных комплексов, нельзя искать сходства с кем-то. Уже в самом этом поиске есть признание собственной второсортности. Гораздо полезнее искать признаки своей уникальности, неповторимости. Потому что на самом деле каждый народ именно уникален и неповторим.
     
     Вот и сегодня мы все боимся, что жить будем хуже, если наша демократия не будет похожа на западную. Китайцы же решили, что их классической континентальной земледельческой цивилизации, для которой характерен неистребимый общинный дух и отеческий характер власти (а даже плохой отец - это все-таки отец!), не стоит тушеваться перед цивилизациями торговыми (при всем том, что торговать на мировом рынке китайцы умеют!). И в результате получилось, что Китай сегодня стремительно развивается, а Россия, упрямо придерживаясь западного 'курса на прогресс', стремительно деградирует.
     Егор Гайдар, которому, по его признанию, помешал осуществить реформы по западному образцу наш 'некачественный народ', в общем-то, не прав только в том, что народ, создавший великую империю, лидировавший в освоении космоса, давший миру великую литературу и культуру, некачественным быть не может. А вот в штат Флорида или в Баварию нашу Вологодскую область действительно не превратишь. Сначала надо будет поменять там население.
     И уж пусть на меня патриоты не обижаются, но не соответствует нашему национальному характеру так же и 'антинорманская' версия происхождения нашей государственности. По большому счету, попытка найти не 'норманскую' версию, это не что иное как сублимация все того же западничества. Только - скрытого.
     То есть, у русского народа все же есть свой особый национальный характер. И скорее сопьются наши россияне, чем приспособятся к условиям жизни, не соответствующим их характеру. А вот какой это характер - надо еще разобраться.
     
     4. Скажи, как ты прожил, и я скажу, кто ты есть
     
     В школе нас учили судить о русском характере по литературным героям. И мы судили. Одним казалось, что русский человек - это Татьяна Ларина, Тарас Бульба, Болконский, другие обращали внимание лишь на Чичикова, Ноздрева, героев города Глупова.
     На самом же деле выбор этот мог свидетельствовать лишь о характере того, кто выбирает, а не о русском характере вообще.
     Более того, чем жизнеспособней и талантливей народ, тем больше мы в нем найдем самых разных, самых противоположных и противоречивых 'национальных' черт. Князь Святополк Окаянный и ближайшие родственники его Борис и Глеб - это русские люди. Пошехонский крестьянин, не утруждающий себя затыканием дырки в крыше, и помор, возводившие себе для жилья дворец-пятистенок - это русские люди.
     И в вот этих очень разных людях все же можно найти некое общее свойство.
     Во-первых, сколько бы мы пальцев на руке не загибали, перечисляя своих храбрых и удачливых полководцев, русский человек в ту далекую пору, когда народы, тесня друг друга, бродили из континента на континент, на большую дорогу предпочел не выходить. Вместо того, чтобы бесконечно с кем-то выяснять отношения, наши предки ушли в непроходимые леса. Ну, бывает так, что некий человек скорее уйдет из слишком неприятной для него компании, чем станет диктовать ей свою волю. И превыше всего русский человек ценил именно возможность жить без посторонних помех, по своему усмотрению. Об этом свидетельствует то, что Великая степь, протянувшаяся, как многолюдный Бродвей, от Великой китайской стены до Дуная, никуда нас из глухих лесов не выманила. При всем том, что многие родственные нам индо-европейские народы, оседлав лошадей, свирепо вторгались в благоприятные для жизни и потому густонаселенные анклавы, мечом вырубали всех, кто становился им поперек. А затем или растворялись, как хеты, или, как дорийцы (спартанцы), сурово сохраняли свое превосходство над покоренными народами. Все, что нас теперь так восхищает в спартанцах - это всего лишь спесь победителя, вечно тренирующегося держать в страхе своих порабощенных кормильцев-илотов. И 'Мальчик, вынимающий занозу' (в учебниках истории была изображена эта скульптура), прежде чем стать мужчиной, должен был пойти в деревню и убить илота. Убить лишь ради улучшения своего и без того высокого мнения о себе.
     Стремление избежать больших дорог, помогло нашим предкам не угнетать свою душу неизбежным для народов, ищущих себе лучшей доли, чувством превосходства над другими людьми и институтом рабства. А обратной стороной этой изначально христианской русской души стало то, что в собственной среде русские люди не познали дух соперничества. Уже называлась Русь 'страной городов', а единого вождя, который бы решился все города себе подчинить - у нее не нашлось. И это было чревато смутами при слишком развитых экономических отношениях, нарушающих самодостаточность и саморегулируемость общинных структур.
     По сути дела, нужен был один высокомерный негодяй, чья власть была бы освящена всеобщим страхом перед ним. А поскольку страха не нашлось, то не нашлось и собственного негодяя-узурпатора.
     Нам сегодня это уже трудно понять, но для русских людей той поры, привыкших жить лишь в общине, где все равны в своей человеческой сути, было проще не потерять своего человеческого достоинства, поставив над собою кого-то изначально иного, чем они сами. Это позволило им сохранить ощущение своего человеческого равенства и своего природного единства. Это было следствием их высокой духовной развитости, уже не соответствующей вызову развитых экономических тираний.
     Собственно, мы, как выяснилось и сегодня на всемирном экономическом лохотроне оказались более пригодными к роли обыкновенных лохов. Ибо общинная мораль и рыночная - это две вещи не совместимые.
     А теперь давайте посмотрим на карту и обратим внимание, что все известные нам мировые цивилизации расположены южнее России. То есть, князь Святослав не зря ходил за Дунай. Не зря он и русскую столицу хотел туда перенести. Более высокая среднегодовая температура заметно снизила бы наш порог выживаемости (все миграции того времени были продиктованы именно этим существенным обстоятельством!). Но - толкаться локтями с соседними народами на более благоприятных для жизни землях наши предки не захотели. И - создали единственную в мире северную цивилизацию. Всего лишь потому, что здесь нам никто не мешал жить. Всего лишь потому что сами мы здесь никому особо не досаждали своим присутствием.
     Когда-то главный идеолог Российской Империи К. Победоносцев учил нашего императора, что проживающие в России народы можно лишить всего, но не того, в чем стоят они перед Богом. Вот это национальное уважение к внутренней свободе человека, как это ни парадоксально, напоминает нам и о тех веках, когда Русь сама предпочитала быть рабою Золотой Орды, не покушавшейся на ее духовный строй, и упрямо противостояла 'просвещенному' католическому Западу, который в русском человеке видел лишь заблудшего в своей вере схизматика. Который хотел русского человека переделать на свой лад.
     Вся Российская Империя собиралась на принципе внутренней свободы каждой ее живой души. Немцы, расширяя ареал своего проживания, уничтожили полабских славян. Англичане уничтожили индейцев. Османская Империя предоставляла равные права только единоверцам. Лишь Россия сохранила все свои народы живыми и невредимыми, в их природной сути.
     Об органичности вот этого слияния многих народов в единое могучее государство свидетельствует хотя бы то, что в смутные времена, когда еще живы были свидетели взятия Казани Иваном Грозным, татары первыми послали своих воинов на выручку Москве, восставшей против католической экспансии. А могли бы ведь и войти в сговор с Польшей ради возвращения своего суверенитета.
     Кстати, читая 'реакционного' Победоносцева, можно понять и запорожского атамана Серко. Который, утомившись выслушивать жалобы на крымских татар, промышляющих частыми набегами, быстро их покорил, но - тут же дал им опять волю, потому что счел себя не вправе наказывать людей лишь за то, что Бог не дал им безвредного способа добывать себе пропитание.
     ...Я назвал всего лишь отдельные черты нашего национального характера. Но и этого достаточно, чтобы убедиться, что для нового мирового порядка, где Победоносцев всего лишь антиперсона, где все так больно и грубо толкают друг друга локтями, мы не годимся. Нашему крестьянину при своем крепостном праве жилось свободней, чем западному при всех его свободах. Иностранцы удивлялись этому таинственному обстоятельству. Они не понимают нас. Мы не понимаем их. У нас слишком разный исторический опыт. А что касается историков-терапевтов, которым, если Бог даст, придется нас лечить от нынешних депрессивных состояний, то им надо будет не только учить нас оптимизму, но и разбираться, какого свойства уверенность в себе нам придется по душе и по характеру.
     
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=4116

Этническая идентификация русских

Статья представляет собой попытку осмысления процесса этнической идентификации и его особенностей в современной России (на примере русского этноса). В неустойчивой ситуации “переходного общества” этническая принадлежность является способом вновь ощутить себя частью некоего социального целого, найти психологическую поддуржку в традиции. В связи с этим не случайным представляется повышенное внимание к этнической идентификации и выдвигается тезис, что включение себя в тот или иной этнос зависит от принятия индивидом мифологических по своей природе посылок и оснований.
     
     В современных западных исследованиях термин “транснационализм” занял прочные позиции в описаниях мировых тенденций развития. Деньги, труд, образы и стили жизни, информация и идеи не знают сегодня границ. Вместе с тем тенденции глобализации отнюдь не означают кризиса национальной государственности, они не отменяют устойчивости местной неформальной экономики, этнического национализма и культурного “почвенничества” в самых разных видах (“grassroots activism”). Более того, национальные и этнические проблемы являются одними из наиболее острых и болезненных в современном мире. Это явление (получившее в литературе название “этнического парадокса”) стало своеобразной реакций на тенденции нарастающей унификации духовной и материальной культуры в условиях глобализации. В конце ХХ в. человечество столкнулось с проблемой актуализации различий – не только национальных, но и культурных, гендерных, расовых, религиозных. Несмотря на мощные интегративные тенденции, универсализм не вытесняет партикуляризма, а лишь дополняет его. Таким образом, для современного человечества особую значимость приобрела проблема сочетания универсальных принципов и ценностей с позитивным (а не просто нейтральным) отношением к различиям (в том числе, этническим).
     Неприятие “транснационализма” (и, как следствие, оживление национализма) проявляется сильнее всего в сознании отставших в своем развитии народов: “врастание” в глобальную техногенную цивилизацию воспринимается ими как экономическая и культурная экспансия более развитых соседей, навязывание чуждого образа жизни. Нечто подобное происходит и в сегодняшней России. Ломка существовавшей ранее привычной системы ценностей и непростое складывание новой привели к появлению характерного чувства незащищенности у огромного количества людей. Если в периоды стабильности социальная система ограждает и отчасти защищает человека относительно статичными, устойчивыми нормами, правилами, законами и т. п., что делает его жизнь предсказуемой и прогнозируемой, то в переходные исторические эпохи ситуация коренным образом меняется: потеряв былые точки опоры, человек ищет и нуждается в новых. Четко разграниченная ранее жизнь в социуме теряет свою определенность, и человек встает перед проблемой выбора новых ориентиров. В этом смысле переходные общества – это всегда “открытые” общества, для которых принципиально не характерна замкнутость, господство какой-то одной системы ценностей, “проговоренность до конца”.
     С одной стороны, это означает разрушение рамок, привычного “канона” жизни, интенсивный поиск новых ориентиров бытия, творение новой культуры. С другой, обывательской точки зрения, – “не дай Бог жить во время перемен”, когда нет единого господствующего стереотипа восприятия и поведения, нет готовых ответов на вопросы о смысле человеческого существования. Переходные эпохи открывают человеку горизонты свободы более, чем все остальные, но, согласно известному афоризму Бердяева, “свобода аристократична”, она не всем по плечу. Поэтому наряду с открытостью, интенсивностью культурной жизни, поисками новых решений в переходные периоды так возрастает тяга к конформизму, желание вновь обрести устойчивую социальную идентичность и связанный с нею психологический комфорт. (В конечном счете, “социальная драма” и завершается реинтеграцией и восстановлением “закрытости” – в значении этого термина у А. Бергсона – во многом благодаря этим тенденциям в массовом сознании.)
     
     
     Этнический национализм
     
     Согласно современной теории аффилиации, каждому человеку в той или иной степени присуща потребность принадлежности к группе. Для большинства людей в неустойчивой ситуации переходного общества семейная и этническая принадлежность (восприятие себя членом “семьи” – маленькой или большой) становится наиболее приемлемым способом вновь ощутить себя частью некоего целого, найти психологическую поддержку в традиции. Отсюда – повышенное внимание к этнической идентификации, потребность консолидации этнической общности, попытки выработки интегрирующего национального идеала в новых социальных условиях, “охранение” и обособление своей национальной мифологии, культуры, истории.
     Личность ощущает себя репрезентантом этнической группы в результате процедуры идентификации, то есть определения критериев и границ общности. Само введение термина “идентификация” (“identity”) в связи с работами В. Тернера (V. Turner) и Э. Эриксона (E. Erikson) по теории идентичности придало новое звучание исследованиям по национальному самосознанию и проблемам этничности. В русле этих работ (особенно поздних книг Тернера) период “социальной драмы” стал рассматриваться не только как время потерь, кризиса и разрушившихся социальных связей, но и как процесс выделения различного вида общностей, артикулированных с помощью ритуалов, табу, церемоний, “карнавала”, проинтерпретированной в определенном ключе истории и т. п. В конечном счете, осознание переходности того или иного исторического времени пробуждает рефлексивные тенденции в сознании личности и общества, что проявляется и в повышенном внимании к этнической идентификации.
     Индивид идентифицирует себя не только с этнической общностью, поэтому этничность может иногда находиться и на периферии личностной мотивации. На значимость этнической принадлежности влияют не только объективная социальная реальность (“переходность” общества, этнические конфликты, миграции и т. п.), но и ряд субъективных факторов – уровень образования индивида, например. Значение этнической идентификации ситуативно. Как правило, этническое сознание групп и индивида не актуализировано при условиях стабильных этнических отношений или в моноэтнической среде. Фактором, увеличивающим возможность этнических конфликтов и, соответственно, повышающим роль этнической идентификации, являются миграции. Еще одной закономерностью является тот факт, что чувство этничности обычно выше у недоминирующих общностей. В советское и даже в постсоветское время самосознание русского населения на территории России не являлось и не является значительным фактором обыденной жизни индивида. Об этом свидетельствуют, в частности, результаты широко используемого “теста Куна” (когда респонденты несколько раз отвечают на один и тот же вопрос: “Кто я?”), проведенного в России. Упоминание о “русскости” в местах, где русские доминировали, встречалось нечасто [Арутюнян, Дробижева, Сусоколов. Но ситуация менялась в иноэтническом окружении – в Казахстане, например.
     Тем не менее, даже в центральной части России этнические признаки играют все большую роль в жизни русского населения. Если в 1986 г. по данным социологических опросов 78 % русских признали себя “советскими” и только 15 % – русскими, то уже через 10 лет ситуация сильно изменилась: лишь 45 % русских не придавали значения своей национальности. Можно назвать по меньшей мере три причины подобного повышения роли этничности: во-первых, затянувшийся переход к другому типу социальной организации (реакцией на который является обращение к традиционности и устойчивости), во-вторых, сепаратистские процессы в Российской Федерации (когда многие агрессивные националистические движения винят за ошибки в национальной политике не власть, а русских, делая из них “оккупантов”, “нахлебников” и т. д.) и, в-третьих, направленное идеологическое воздействие.
     Чрезвычайно важным представляется именно третий фактор: этническое единение возникает не только стихийно (из сходного жизненного опыта, общности “крови” и “почвы”), но и формируется целенаправленно. Даже не разделяя крайних точек зрения о том, что этнос целиком и полностью “конструируется” элитой [Anderson], необходимо признать: вера в некие естественные связи между членами этнической общности значит больше, чем реальное наличие этих связей. В этом смысле, именно идеологи декларируют единство на основе общей истории этноса (о которой рядовой член общности может иногда иметь весьма смутное представление), единой культуры (хотя при господстве массовой культуры этнодифференцирующий аспект культура имеет, главным образом, лишь для интеллигенции), религии (хотя речь идет в большинстве случаях о мировых религиях, и православный алеут не менее православен, чем православный русский) и т. д.
     В случае с русским этносом национальная идентичность используется как инструмент для политической “мобилизации” самыми разными силами: от попыток адаптировать “русскую идею” к государственной идеологии до версий консервативно-националистических течений (от сталинистов до православных монархистов). Нормальная идентичность замещается гиперпозитивной (этноцентричной, этнодоминирующей или даже фанатичной), этнос консолидируется через самоутверждение и проповедь исключительности. По сути, национальная идентификация становится своеобразным следствием “национальной агитации”, когда интеллектуалы не ограничиваются теоретическими штудиями, а пытаются активно формировать национальное самосознание. Идеологи находят в этнической идентификации тот ритуал, который выражает солидарность больших анонимных общностей и является катализатором социальной активности.
     Действенность идеологий, “замешанных” на национально-этническом чувстве, не вызывает сомнений. Отсюда – попытки использовать национализм в “смеси” с коммунизмом, фашизмом, монархизмом, клерикализмом, демократией и даже либерализмом. Насколько можно “приручить” национализм? В конечном счете, чрезмерная ориентация на этничность закономерно приводит к ущемлению прав личности, ведь рано или поздно встает вопрос: приоритет личности (независимо от ее этнической идентификации) или приоритет общности?
     Холистский национализм, в отличие от либерализма, имеет высокие шансы на популярность в переходном обществе: он представляется борьбой порядка против хаоса. Этот порядок осознанно вносится в жизнь людьми, объединенными надличной сакральной целью (возрождением русской нации, например). Такая надличная цель обеспечивает не только единение человека с другими людьми, но и придает смысл его индивидуальному существованию. Кризис государственности, разрушение привычных ниш бытия, развал СССР, изменение образа жизни – все это значительно увеличило число людей, выброшенных из нормальной, монотонной колеи жизни, разбудило их ото сна. Но, проснувшись, люди ищут ответа на “последние вопросы” – вопросы о смысле своего существования. Они легко получают ответ на эти вопросы у идеологий с авторитарной и тоталитарной окраской, когда личность приносится в жертву целому. Коммунизм, фашизм, национализм – могут дать такой смысл жизни миллионам своих последователей. Поэтому вполне рациональная и прагматическая установка идеологов на использование национальных чувств для достижения тех или иных политических целей может разбудить абсолютно иррациональную и непредсказуемую стихию национализма, тем более опасного у доминирующей нации (как это обстоит в России с русскими).
     В целом, для русских свойственна толерантность в национальных вопросах. В исследовании 1995 г. Фонда “Общественное мнение” русским (по паспортным данным) респондентам предложили определить “русскость”. Признаки указывались самые различные: “имеет русскую внешность” (23 % опрошенных), “имеет обоих русских родителей” (25 %), “имеет одного русского родителя” (52 %), “живет в России” (33 %), “придерживается православной веры” (46 %), “имеет российское гражданство” (57 %), “говорит на русском языке” (81 %), “любит русскую культуру, обычаи, традиции” (87 %) и т. д. Таким образом, большинство респондентов судило о принадлежности к русской нации не “по анализу крови”, а пользовалось гораздо более гибкими критериями, что говорит о незначительной роли этнонационализма в сознании русских. Вместе с тем, около половины опрошенных готовы были признать этнический принцип устройства государства: 23 % русских респондентов “безусловно согласны” и 24 % “скорее согласны”, что “надо стремиться к созданию государства, в котором русские официально признаются главной нацией” (имелось в виду, что национальность определяется по паспортным данным). 34 % считают, что Россия “должна стремиться к присоединению соседних территорий бывших союзных республик, населенных преимущественно русскими”. Таким образом, налицо некоторая противоречивость во взглядах на свою нацию, ее характер, роль в обществе и т. п. Как эта неопределенность будет преодолена, в какую сторону качнется маятник поведения масс зависит, прежде всего, от направленного идеологического воздействия. М. Хоркхаймер и Т. Адорно в одной из своих статей остроумно заметили, что “сегодня индивиды получают свои политические платформы уже готовыми от властей точно так же, как потребители – свои автомобили от торговых филиалов фабрик-производителей”. Если исходить из признания истины в этом высказывании, то попытки использовать иррациональную стихию национализма могут привести к созданию устойчивого и влиятельного националистического движения, что чрезвычайно опасно в многонациональной России.
     Рассмотрение нации как высшей ценности и ориентация на “сильную власть” роднит работы таких современных идеологов “русской идеи” как А. Проханов, А. Дугин и др. с установками “новой правой” во Франции, например, или Германии – ничто не ново под луной. Но если, скажем, во Франции популярность “новой правой” невелика и она проповедует “этноплюрализм” (с большим или меньшим успехом пытаясь избежать ксенофобии), то в России, к сожалению, ситуация несколько иная: у русских националистов есть реальные шансы получить поддержку власти и стать ее идеологами. Кроме того, “этноплюрализм” присущ только крайне умеренным русским националистам, если же обратиться к радикалам, то типичной может быть позиция “Русского Национального Единства”: “Объединяйтесь на основе Русской идеологии и Православия! Не допускайте в свои общины людей, чуждых по крови и духу!... Оказывайте доверие и поддержку только людям одной с вами крови и убеждений!”, – можно прочитать на интернетовском сайте организации. Причем, как практическое развитие подобных лозунгов, там же можно найти советы о том, что русские врачи должны лечить русских людей, русские педагоги заботиться об образовании именно русских школьников и т. д.
     Многие факты современной жизни говорят о том, что в России предпринимаются попытки сделать национализм политическим проектом . Идеализация “великой страны”, концентрация на тенденциозно истолкованных образах прошлого и будущего рассматриваются как средство для решения политических и экономических задач. По сути, национализм становится своеобразной оболочкой для различных идеологических конструкций, способствующей их адаптации к массовому сознанию. И здесь речь может идти не только о Национал-большевистской партии Э. Лимонова или “Русском Национальном Единстве” А. Баркашова, но и о более респектабельных “Отечестве”, КПРФ или “Единстве”. Единого лидера общенационального масштаба русская национал-протестная среда пока не выдвинула, что делает ее “ресурсом” как для радикалов разных окрасок, так и для “центристов” и “партии власти”.
     
     В принципе, радикальный русский национализм характерен сегодня только для маргинальных групп и партий. Зато его умеренная версия в последние несколько лет стала “хорошим тоном” в политике, что особенно заметно при обсуждении таких болезненных вопросов, как миграции населения, реституция культурных ценностей, сокращение армии, положение 25 миллионов этнических русских в странах ближнего зарубежья, автономия Крыма и др. Националистическая идеология во взглядах российского политического истеблишмента чрезвычайно редко проявляется как прямая проповедь превосходства русских, зато она неявно присутствует в антизападничестве (и наиболее частом его проявлении сегодня – антиамериканизме), элементах антисемитизма, “кавказофобии” и т. д. На этих вопросах смыкаются крайне правые и коммунисты, эти темы становятся предметом популистских заигрываний с населением, что является симптомом того, что весь спектр российской политики сдвигается в сторону национализма, а у националистических идеологов есть неплохие шансы влиять на принятие властных решений.
     
      Этническая идентификация: правила игры
     
     Спецификой того русского национализма, который пытаются использовать в политических целях и который проповедуют отечественные “национал-патриоты”, является его опора на этничность (что можно воспринимать как некую иронию, учитывая отмеченную выше достаточно высокую толерантность русских к этнонационализму). Если воспользоваться классификацией типов национализма, предложенной американской исследовательницей Л. Гринфелд (L. Greenfeld), то русский национализм будет, преимущественно, относится к коллективистскому этническому типу. Поэтому условием его формирования является этническая (национальная) идентификация индивида.
     Предлагаем выделить три основные фазы процесса национальной идентификации:
     
     1. Фаза этнодифференциации. На этой фазе происходит осознание особенностей своей общности, отличий “мы” от “они”. Речь идет об определении этнонима (самоназвания), мифологизации прошлого общности, ее “почвы” (территории, языка, культуры, религии).
     
     2. Фаза выработки авто- и гетеростереотипов. В рамках данной фазы складываются представления о национальном характере, психическом складе, темпераменте типичного представителя общности, для описания чего обычно используется термин “модальная личность”, либо понятие “этноиндивидуальности”.
     
     3. Фаза формулирования национального идеала. Эта фаза является своего рода синтезом двух предыдущих, поскольку включает в себя не только оценку своего этноса, но и представление о его социально-исторических задачах, предназначении, а также о господствующих в нем ценностных ориентациях. Основной функцией национальных идеалов является интеграция общности, остальные же функции (коммуникативная, компенсаторная, аксиологическая, прогностическая, адаптационная и др.) носят вспомогательный характер.
     
     Попробуем охарактеризовать выделенные фазы более детально.
     
     Фаза этнодифференциации . Одним из наиболее очевидных признаков существования этнической общности является этноним. Выработка этнонима явно показывает осознанное выделение этнической группы из числа других. Казалось бы, название – вещь второстепенная, но не в данном случае: этническая идентификация возможна лишь при наличии этнонима, так как индивид не может идентифицировать себя с общностью, если она сама еще не конституировалась, не выделилась из числа других общностей. В данном случае, дискуссия об употреблении понятий “российский” и “русский” (применительно к культуре, государственности, традициям и т. п.) свидетельствует о различных позициях в определении своей общности – по критерию гражданства либо этничности, что, в свою очередь, отражает два реальных исторических процесса: становление гражданской нации в России (начиная со второй половины XIX в. и вплоть до 1917 г.) и конструирование этно-нации на базе существующих или воображаемых этнических различий советской властью (чему особенно способствовала практика создания федеральных субъектов по этническому признаку, обязательная паспортная регистрация своей национальности “по крови” и т. п.). Выработка этнонима подразумевает и определение других факторов, обособляющих этническую группу: территории, общности происхождения, культуры, экономики и т. д. Основную роль в этнодифференциации играет язык. Он выступает одним из важнейших объективных факторов как складывания этноса, так и его дальнейшего развития. Любопытно, что язык не только является средством этнической коммуникации, не только формирует особое языковое сознание общности, но и во многом определяет коллективное бессознательное.
     Показательны в этом смысле исследования филологов с использованием ассоциативных “прямых” и “обратных” словарей. Ассоциативные тезаурусы являются результатами статистической обработки массовых исследований, когда испытуемые носители языка фиксируют свободные ассоциации, возникающие у них в сознании по поводу того или иного слова-стимула. Обратные же словари показывают “поле” понятий уже от “реакции к стимулу”, выявляя тем самым круг наиболее существенных и богатых значениями понятий для типичного носителя языка. В результате, ассоциативное поле того или иного слова-стимула помогает воссоздать определенный фрагмент миросозерцания этноса, а сравнительный анализ количества ассоциаций, вызываемых различными словами, делает возможным выделение “ядра” современного языка – наиболее значимых понятий в нем.
     Интересной иллюстрацией этой исследовательской программы является анализ современного английского языка, проделанный А.А. Залевской. Оказалось, что в английском языке можно выделить около 75 слов (“ядро лексикона”), для которых характерно большое число ассоциативных связей, значительно превышающее среднее для других вербальных единиц. Например, слово “me” было вызвано в сознании “среднего” носителя языка 1 087 стимулами, “man” – появилось как реакция на 1 071 стимул, “good” – стало ответом на 881 стимул, затем шли “sex” (847), “no” (805), “money” (750) и т. д. Позднее этот же подход был применен Н.В. Уфимцевой к анализу ассоциативного тезауруса современного русского языка]. Ядро языкового сознания для носителя русского языка оказалось принципиально иным: “человек” (773), “дом” (593), “нет” (560), “хорошо” (513), “жизнь” (494), “плохо” (465) и т. д. Если для носителя английского языка в центре – связи с его индивидуальным “я”, а представление о “человеке вообще” стоит лишь на втором месте, то для русскоговорящего индивида – “я” стоит лишь на 36 месте (!), центральным же является понятие “человек”. Причем трактовка даже этого “человека вообще” резко различается у носителей двух языков: для русского “человек” ассоциируется с прилагательными – “хороший” (22), “добрый” (20), “разумный” (17), “умный” (15); это человек “дела” (8) и “слова” (5), но очень редко – “долга” (2) и “чести” (1). Это слово вызывает ассоциации со “зверем” (13), “животным” (12), “обезьяной” (10), но это и “друг” (10). Человек практически не воспринимается русскими как “гражданин” (4) и “личность” (4). Кроме того, “человек” – это “мужчина” (4) больше, чем “женщина” (1).
     Это является косвенным доказательством недостаточной представленности ценностей индивидуализма в сознании русских людей. Разумеется, речь идет о некотором “усредненном” сознании, так как словари оперируют ассоциациями “среднестатистического” человека, без учета стратификации общества. Видимо, словари, составленные в результате исследований ассоциативных полей представителей образованной элиты и рядовых членов русской языковой общности, отличались бы друг от друга. Тем не менее, если признавать различие культур (в самом широком смысле слова) по господствующим системам ценностей: индивидуализм – коллективизм (в зависимости от того, ставится на первое место индивидуальный самоконтроль или обязательство общественной солидарности), то вывод из анализа “ядра лексикона” ясен. Не только прошлую, но и настоящую российскую культуру можно отнести к коллективистскому типу, что имеет одно важное для современного российского общества следствие: Россия по-прежнему живет в условиях преимущественно внешней, а не внутренней детерминации поведения индивида. Более того, такая внешняя зависимость является, пользуясь термином Ю. Хабермаса, условием интерсубъективного взаимопонимания: члену определенного общественного организма дозволяются не все действия, рациональные с точки зрения достижения успеха, но только те, которые считаются ценностно значимыми с точки зрения других. Традиция приказного, административного управления в России подкрепляется исторически привычным ограничением свободы человека, суверенность личности в русском национальном сознании воспринимается как нечто второстепенное и не очень важное. Следствием подобной исторической “привычки” является отсутствие у многих членов российского общества навыков обоснования своего выбора, принятия осознанного решения, достаточно низкий уровень политической культуры.
     
     Показательным является и сравнение понятий “деньги” (связано с 367 словами-стимулами в русском сознании, занимает 9-е место в ядре лексикона) и “money” (соответственно 750 и 6-е место для англичан). В этом пункте сравнение ассоциативных полей, на наш взгляд, позволяет сделать обоснованный вывод об абсолютной “неэкономичности” мышления “среднестатистического” русского человека. Десятилетнее вхождение российского общества в рыночную экономику, конечно, вносит определенные коррективы в этот факт, но язык инерционен, требуется большее время для закрепления этих изменений в ассоциативных связях. Пока же неэкономическое (или внеэкономическое?) мышление русских проявляется вполне отчетливо: “в сознании русских деньги прежде всего большие (41), бешеные (14), шальные (2)... Деньги – это зло (9), грязь (4), грязные (4), дрянь (3), мусор (2)... Деньги нужны (11), не пахнут (8). Из 537 слов-реакций на стимул деньги только 9 связаны с понятием “работа”: заработанные (2), работа (2),... зарплата (1), трудовые (1)... Если мы обратимся к данным Обратных словарей..., то увидим, что наиболее типичное действие, свершаемое русскими с деньгами, – это тратить (259), затем платить (142), получать (109), получить (54), отобрать (51), делать (27), брать (22), отнять (20), требовать (17), менять (22). Интересно отметить..., что в качестве реакции на слово вор деньги встречаются 5 раз, а на слово рабочий только один раз”.
     Совсем иначе обстоит дело с деньгами в сознании англичан. Согласно прямому словарю, “деньги” ассоциируются у англичан с “мешками”, “наличными”, “золотом”, “богатством”. Обратный же словарь показывает, что деньги чаще всего связаны в сознании с кошельком (71), копилкой (51), банком (34). Деньги воспринимаются как финансы (61), пособие (52), сбережение (41), расходы (39), счета (38), взятка (37), плата (36), вознаграждение (36), зарплата (32) и т. д. Разумеется, носители английского языка деньги тоже тратят (53), но они их и зарабатывают (49), инвестируют (49), возвращают (47), вкладывают (45), дают (44), откладывают и экономят (24). Отличия в восприятии разительны! Речь идет о совершенно различных стилях мышления, о другом общественно-экономическом миросозерцании. Подобные отличия помогают лучше понять реальные процессы, происходящие в российском обществе, так как язык не только является средством этнодифференциации и коммуникации этнической общности, он является контекстом психики и вместилищем неких архетипов восприятия мира членами данной общности.
     Уже на этом этапе этнической идентификации можно вести речь о стереотипизации (и символизации) восприятия окружающей действительности членами общности. Выделение своего этноса из ряда других всегда сопровождается выработкой определенных вербальных и невербальных стереотипов: установление общих этнонима, территории, языка, прошлого, будущих задач и т. д. приводит к восприятию индивидов себя как части целого. Отсюда – свойственная целому (общности) символика принимается как обязательная для индивида. Простейшие примеры: цвета одежды (цвет траура у русских – черный, у китайцев – красный), нормы речевого этикета (если для русского рассказ о приключившихся неприятностях является вполне допустимым ответом на дежурный вопрос “как дела?”, то у американца он вызовет удивление), доминантные вербальные раздражители (о чем уже говорилось в связи с ядром лексикона), украшения, жесты, мимика и др.
     
     Фаза выработки авто- и гетеростереотипов . В конечном счете, этнодифференциация приводит как к осознанию психологических особенностей своего этноса, так и особенностей других этнических общностей. Образ “мы” фиксируется в системе автостереотипов, образы других этносов – в гетеростереотипах. Речь идет о непроизвольной и часто не осознаваемой представителем общности психологической установки в восприятии себя и других. Этот уровень этнической идентификации связан с формированием относительно устойчивых представлений и оценок, типичных для этнической группы поведенческих, коммуникативных, эмоциональных стилей. Стереотипы связаны между собой; они образуют самоорганизующуюся систему, которая аккумулирует некий стандартизированный коллективный опыт и является неотъемлемым элементом обыденного сознания.
     Э. Дюркгейм писал о двух сознаниях внутри каждого из нас: одно содержит уникальные состояния, присущие лично индивиду, а другое – состояния, присущие всей группе, членом которой он является. Разумеется, это рассуждение применимо и к этнической общности. Тема “национального характера”, столь популярная в начале XX в., сегодня вновь звучит в многочисленных исследованиях и публикациях, причем не только отечественных. Современные исследования обычно рассматривают национальный характер как составную часть психического склада нации (и шире – этноса), включающего в себя и другие этнопсихологические особенности (настроения, чувства, интересы, аттитюды и т. п.). Национальный характер часто раскрывают, используя понятие “модальной личности”, то есть личности, наиболее часто встречающейся в данной культуре, обладающей сравнительно прочно сохраняющимися качествами и чертами, которые типичны для взрослых членов общности.
     
     Стереотип национального характера – это схема и, как любая схема, она ущербна. В “Письмах русского путешественника” Н. Карамзин называл французов – “легкомысленными”, итальянцев – “коварными”, а англичан – “угрюмыми”. Некоторые современные авторы выделяют такие черты русского (российского?) характера как сервильность, потребность ощущать зависимость от чего-либо (“a need of dependence”) в сочетании с зависимостью от власти, авторитета (“relation to authority”), рабскую ментальность (“Russian slave mentality”, “slave soul of Russia”, “Russian masochism”), терпение (“терпение – это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера”, мечтательность (“dreaminess”) и т. д. Все это – примеры национальных стереотипов, с каждым можно поспорить или согласиться. Если стереотип принимается, – он становится психологической установкой, своеобразными “правилами игры”, которые определяют межнациональное общение. По сути, речь идет о мифологизации сознания с помощью стереотипов: человек “кодируется” с помощью стереотипных образов, причем эффективность такой “закодированности” практически не зависит от того, насколько эти образы соответствуют действительности. “Кодирование” стереотипами гораздо более действенно по отношению к сознанию масс, чем к сознанию элиты, в силу их большей конформности и более низкой способности к критике.
     Разумеется, стереотипное восприятие этноса возможно как “снаружи” (гетеростереотипы), так и “изнутри” (автостереотипы). В контексте данной статьи нас в большей степени интересуют именно автостереотипы, то есть представления русских о самих себе. Автостереотипы практически всегда позитивно окрашены (в случае нормальной и позитивной этнической идентичности) и могут служить характерной иллюстрацией явления, которое Л. Гумилев назвал “внутриэтнической комплиментарностью” – симпатией к членам своей этнической общности. Тем не менее, динамика автостереотипов может дать достаточный материал для размышлений о процессах, происходящих с этносом. Нами было проведено анкетирование студентов МГУ, во время которого респодентам было предложено выбрать из списка личностных характеристик те, что кажутся им наиболее типичными для представителей различных этнических групп. Любопытно, что даже при сравнении наших чрезвычайно ограниченных данных с подобными же исследованиями, проводившимися в прошлом, прослеживается некая тенденция: если стереотип “советского человека” (к сожалению, мы не смогли найти исследований автостереотипов русских “доперестроечного” времени) включал в себя такие качества, как трудолюбие, добросовестность, стремление к успеху, честность и др., то образ современного русского человека видится несколько иным: чаще всего ему приписываются такие качества, как доброжелательность, дружелюбие, доброта, отзывчивость и т. п. С одной стороны, очевидно, что именно эти качества занимают традиционно высокое место в иерархии ценностей отечественной культуры. С другой, – этнологами замечена закономерность, что группы, потерпевшие поражение в межгрупповом соревновании, характеризуют себя с точки зрения душевности, открытости, добросердечия и т. п. Здесь явно проявилась психологическая реакция на кризис, переживаемый страной: отставание в экономике от промышленно развитых стран стало очевидным, и для реабилитации нации от подозрения во “второсортности” на первый план выдвигаются ценности, которым трудно найти объективное “измерение”. Таким образом, анализ автостереотипов подтверждает, что современная ситуация оценивается многими русскими как “национальное унижение”, что является идеальной средой для формирования агрессивного национализма.
     Фаза формулирования национального идеала сводится к выработке объединяющего общность идеала. Идеал – модель будущего, которая призывает к частичному или полному изменению существующего в данное время порядка вещей, “взрывает” этот порядок вещей изнутри (K. Mannheim). При построении идеала вечная оппозиция должного и сущего разрешается в пользу долженствования. Именно с точки зрения долженствования и воспринимается будущее этноса, идет ли речь о культурной автономии, создании самостоятельного государства или выполнении некоего мессианского предназначения. Характерным примером подобного национального идеала может служить “русская идея”, содержание которой достаточно сильно эволюционирует со временем и в связи с социальными изменениями. (Если исходить из предположения, что каждый исторический период характеризуется определенным психологическим и духовным состоянием этнических общностей, которые проявляются в различных поведенческих доминантах, то очевидным станет и динамический характер национального и этнического идеала.)
     Самосознание общности можно рассматривать как одну из самых существенных детерминант этноса. Завершающей же, синтетической стадией этнического самосознания является идеал. Речь идет о своеобразном переходе от этнической психологии к идеологии, ведь предвидение будущего и выработка идеала имманентно входит в задачи любой идеологической системы. Специфической задачей национальной идеологии является формулировка долгосрочных, “стратегических” целей нации, ее исторических задач и – в соответствии с ними – выдвижение конкретных лозунгов дня.
     Особенностью подобного идеологического предвидения является то обстоятельство, что идеал становится предметом веры. Если прогнозы в науке преследуют цель теоретического объяснения существующих тенденций, их исследования, то цель идеологического предвидения – не только объяснить, но и воздействовать на мир в том или ином направлении. Для этого необходим “перевод” идеала во внутренний мир человека в качестве духовного регулятора его поведения. Идеология выступает своеобразным инструментом социального ориентирования и прогнозирования для общности, а конструируемая в ее рамках модель развития – исходным пунктом для оценки конкретных социальных явлений. При этом результаты такого предвидения носят характер как поиска, так и норм. Являясь ядром любой идеологии, идеал устанавливает иерархию духовных ценностей и сам выступает как императив нравственного порядка. Таким образом, на этой фазе этнической идентификации можно вести речь о целенаправленном идеологическом воздействии со стороны идеологов нации (этноса), которые и разрабатывают идеальную модель желаемого будущего. Отсюда – проблема ответственности национальной интеллигенции за направленность идеологии в целом и идеала в частности. Сознательная поэтизация этноса и его дифференциация от других чревата не только двойным стандартом в оценке “своих” и “чужих”, но и формированием “образа врага”, что ведет к росту агрессивности в массовом сознании.
     Постсоветская Россия – общество с очень непоследовательной и хаотичной политикой и с не менее запутанным идеологическим обоснованием этой политики. Наверное, единственной более или менее постоянной ее составляющей является включение в ее состав национальных лозунгов. В большей степени это свойственно для “национальных окраин”, этнических меньшинств на территории РФ, но усиление национального элемента прослеживается и в идеологическом обосновании государственной политики на федеральном уровне. Разумеется, когда В.В. Путин провозгласил: “Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще”, вряд ли он имел в виду только русскую Россию. Но риторика, используемая президентом, вызвала реакцию “узнавания” у многих русских националистически настроенных групп.
     
     Мифологический характер этнической идентификации. При рассмотрении процесса этнической идентификации можно заметить достаточно интересную закономерность: основным способом этнической идентификации является выработка и усвоение мифов, что типично для всех трех выделенных выше фаз. Именно миф может быть рассмотрен как основная форма упорядочивания сложной социальной реальности. А если учесть, что спецификой мифологического мышления является неразличение реального и идеального, то становится очевидным, почему мифологическое восприятие своей этнической общности является ведущим в переходные социальные эпохи: в мифологии оппозиция “должного” и “сущего” стирается, общность абсолютизируется, что является эффективным психологическим стабилизатором сознания. Идентификация происходит в сравнении, в отталкивании от “соседей”, в выработке общих стереотипов восприятия, причем именно миф становится основой для интерпретации происходящих социальных событий – будь это миф об общей “крови и почве” или миф о “загадочной русской душе”. Г. Гачев использует очень удачное выражение, называя национальный миф “энтилехией нации”. Наибольшим интегрирующим воздействием обладает национальный (этнический) идеал, который по своей природе тоже всегда мифологичен.
     Очевидно, что современное отношение к мифам далеко от рассмотрения их как неких “иллюзий” и “заблуждений”. Миф – вечный (пока существует человек) способ упорядочивания реальности, который можно сравнить с кантовскими априорными формами, интегрирующими опыт. Применительно к нашему сюжету, не так уж важно, насколько стереотипы восприятия отражают реальные особенности этносов – действительно ли итальянцы “коварны”, а русские “ленивы”, гораздо важнее, что, приняв форму мифологем, стереотипы определяют поступки людей. Миф “переводит” отвлеченную информацию на язык действия и лежит в основе мировоззрения (даже если форму мифа принимает научная гипотеза). Результатом усвоения мифа является понимание (в отличие от знания, на которое претендует наука). В конечном счете, миф дает определенную картину мира, реальности вне человека, он является коллективным верованием и выступает чрезвычайно успешным механизмом эмоциональной консолидации общности.
     На уровне массового сознания рациональное обоснование идеи утрачивает свою актуальность, важнее включенность идеи в миф. Мифы активно используются в политической пропаганде, и благодаря ним формируется общественное мнение. Для человека, видящего в этнической общности свою “большую семью”, мифы нации играют роль светской религии. Всякая современная политическая идеология строится именно на мифах: в той мере, в какой она стремиться включить в себя чисто рациональные моменты, – она, как правило, перестает восприниматься массами и оказывается неэффективной. Без мифов вообще не удалось бы построить ни одну политическую программу. Опора на миф увеличивает коммуникативность сложного идеологического “текста”, способствует его адаптации. Можно согласиться с утверждением В. Полосина, что “основным методом национальной идентификации является обращение общественного сознания на национальный миф”].
     В литературе не раз отмечался тот факт, что с первой трети 20 столетия мифы начинают играть все большую роль в жизни человеческого общества. Этот процесс даже получил название “ремифологизации” (в отличие от “демифологизации”, достигшей своего апогея в эпоху просвещения 18 столетия и раннего позитивизма XIX в.). Прежде всего, это связано, разумеется, с прагматической функцией мифа, которая (как показали Э. Дюркгейм и затем Э. Кассирер) состоит в утверждении солидарности. Как мы уже подчеркивали выше, нация не может просто “возникнуть”, она должна быть “произведена” посредством разработанной мифологии и идеологии. В этом смысле, этничность – отчасти социальный конструкт, и в еще большей мере это относится к этническому национализму.
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=4112