Отрывки из книги Н. Чомски(Noam Chomsky) "Новый Военный Гуманизм(The New Military Humanism), (Общая Смелость(Common Courage), 1999 год)

Презрение США к основам мирового порядка так сильно, что это даже странно обсуждать.

Несмотря на отчаянные меры идеологов доказать, что круг является квадратом, нет серьезного сомнения, что бомбардировки НАТО все дальше подрывают то, что осталось от хрупкой структуры международного закона. США сделали это очевидным в ходе дебатов, приведших к решениям НАТО. Чем более тесно это касалось конфликтного региона, тем сильнее в основном была оппозиция Вашингтону по вопросу применения силы, даже в пределах НАТО(Греция и Италия). Опять же, это не является чем-то необычным: другим недавним примером являются бомбардировки США и Великобританией, предпринятые в декабре 1998 года с необычайно наглыми жестами неуважения к Совету Безопасности - даже выбор времени, совпавший с непредвиденной сессией по вопросу кризиса. Еще одна другая иллюстрация этого - уничтожение Клинтоном половины фармацевтического производства небольшой африканской страны несколькими месяцами раньше. Это было преподнесено здесь как малозначимый любопытный случай(marginal curiosity), хотя если бы то же самое сделали в Америке исламские террористы, это вызвало бы немного другую реакцию. Возможно это пример типа "деятельного сдерживания(creative deterrence)" объявленного в Стратегической команде США(U.S. Strategic Command) 1995 года, нацеленного на то, что "оценивается в пределах культуры", как например, судьба детей, умирающих от легко излечимой болезни.

Необязательно подчеркивать, что есть значительно более обширное толкование, которое может быть существенно пересмотрено прямо сейчас, если рассмотреть факты, актуальные при определении термина "обычай и практика", толкование, в соответствии с которым придется предоставить наиболее просвещенному государству право "делать то, что оно считает нужным" посредством силы.

Могло бы быть доказано, довольно правдоподобно, что дальнейшее разрушение правил мирового порядка теперь не имеет никакого значения, также, как было в поздних 1930х. Презрение к ведущей силе мирового соообщества в отношении основ мирового порядка стало настолько предельно, что немного странно(little left) обсуждать это. Обзор внутренней документальной хроники демонстрирует, что эта поза(США) прослеживается далеко назад, вплоть до самых ранних дней, даже к первому меморандуму впервые сформированного Национального Совета Безопасности в 1947. Во времена Кеннеди, эта поза начала приобретать открытое выражение, как, например, когда выдающийся государственный деятель и советник Кеннеди Дин Эчисон(Dean Acheson) оправдал блокаду Кубы в 1962, сообщив Американскому обществу международного закона(American Society of International Law), что это "уместность" ответа США на "вызов....власти, позиции, и престижу Соединенных Штатов...", и что этот вызов "... - не законное дело". "Реальной целью говорить о международном законе было, для Эчисона, просто ‘чтобы украсить наши позиции этикой(ethos), выведенной из очень общих моральных принципов, которые затрагивали официальную доктрину’", — когда это удобно.

Главным новшеством для времени Рейгана-Клинтона стало полное пренебрежение международным законом, и серьезные обязательства были полностью сняты(open), это даже широко восхваляли на Западе как "новый интернационализм", который возвещает замечательную новую эру, уникальную в человеческой истории. Неудивительно, что такое развитие было восприняты довольно по-разному в традиционных областях просвещенных государств; и, в силу различных причин, вызвало озабоченность даже у некоторых хищно(hawkish) настроенных политических аналитиков.

Конец холодной войны сделал возможным превосходить даже цинизм Эчисона. Поклоны мировому порядку необязательны, даже презренны, так как просвещенные государства поступают как им угодно без беспокойства насчет сдерживания или мирового общественного мнения. Идеологическое управление добавляет - "чтобы прикрыть наши позиции этическими признаками(ethos) производными от очень общих моральных принципов", как со значительной ясностью показывают последние события(developments). "Прогрессивное, но оправданное расширение толкования международного закона" (Марк Веллер( Weller)), может быть разработано по желанию могущественных государств, чтобы обслуживать их специальные интересы: "гуманитарное вмешательство" бомбами в Косово, но никакого изъятия огромного потока смертельного вооружения для достойной(worthy) этнической чистки и государственного террора в пределах НАТО, чтобы привести только наиболее драматичную иллюстрацию. С "замалчиваемыми непопулярными идеями и держащимися в тайне неудобными фактами" в стиле, описываемом Оруэлом(Orwell) в его наблюдениях (замалчиваемых) о свободных обществах, все должно проходить гладко. Что бы не произошло, - это "поворотный пункт в международных отношениях", если "просвещенные государства", ведомые "идеалистичным Новым Светом(New World), который напряженно борется за прекращение бесчеловечности", приступают к использованию военной силы, где они "верят, что это должно быть справедливо",— или, как это видится другим, чтобы разработать "правила игры", которые дадут им "право на силовое вмешательство, чтобы заставить оправдать то, что по их мнению должно быть оправдано", всегда "замаскировано в моралистичную праведность", "как в колониальной эпохе."

С точки зрения этих просвещенных государств, такое различие в оценке происходящего отражает четкий раздел, который отделяет их "нормальный мир" от тех отсталых народов, которым недостает "западных понятий терпимости", и которые еще не преодолели "человеческой способности ко злу", к удивлению и смятению цивилизованного мира.

В этом контексте, вряд ли удивляет то, что "международный закон сегодня вероятно менее всего берется в расчет в стране(США), чем когда-либо" со времени основания Американского общества международного закона в 1908 году. Или то, что редактор ведущего профессионального журнала по международным законам должен заботиться о "тревожащем углублении" отказа Вашингтона от договорных обязательств.

Господствующая позиция по отношению к установкам мирового порядка было проиллюстрировано другим образом, когда Югославия выдвинула обвинения против стран НАТО в Мировом Суде, указывая на Конвенцию о Геноциде. Суд определил, что у него нет необходимой юрисдикции, считая что "все стороны должны действовать в соответствии с их обязательствами в соответствии с Уставом Объединенных Наций", который ясно запрещает бомбардировки — " завуалированная формулировка чтобы сказать, что бомбардировка нарушала международный закон", - сообщила "Нью-Йоорк Таймс". Особенно интересно было сообщение правительства США, которое представляло собой скользкий юридический аргумент, принятый Судом, о том, что их действия не подпадают под юрисдикцию Суда. США на самом деле ратифицировали Соглашение о Геноциде, после очень длинной задержки и с оговоркой, что "требуется специфическое согласие Соединенных Штатов", если обвинения выдвигаются против них; а Соединенные Штаты отказываются давать это "специфическое согласие", указанное в ограничении. Судебные правила требуют, чтобы обе стороны соглашались с юрисдикцией Мирового Суда, напомнил Суду советник Джон Крук(Crook), а ратификация США Соглашения была обусловлена его неприменением к самим Соединенным Штатам.

Может быть добавлено, что это ограничение еще более общее. США ратифицирует несколько возможных конвенций относительно прав человека и связанных с этим вопросов, и эти несколько конвенций обусловливаются оговорками, которые предоставляют США (действенно) неприменимость их в отношении США.

Объяснения, предложенные для отказа от международных обязательств интересные, и должны были бы занимать первые страницы и особо изучаться в школьных и университетских программах, если бы честность и гуманитарные последствия считались значимыми величинами.

Самые высшие власти дали понять, что международные законы и средства стали неактуальны, поскольку они больше не следуют указаниям Вашингтона, как это было в первые послевоенные годы, когда власть США была господствующей. Когда Мировой Суд рассматривал то, что позже осудил, как "противозаконное использование силы" Вашингтона против Никарагуа, гос.секретарь Джордж Шульц(Shultz) — почитаемый, как м-р Уборщик(Mr. Clean) в администрации Рейгана — вымеивал тех, кто защищает "утопические, юридические(legalistic) средства вроде внешнего посредничества, Объединенных Наций и Мирового Суда, игнорируя силовой элемент уравнения." Ясно и прямодушно, и вне сомнения оригинально. Юридический советник государственного департамента Абрахам Софер(Sofaer) объяснил, что члены ООН не могут больше "приниматься в расчет при формировании наших взглядов", и что "большинство"(в ООН)"часто не согласно с Соединенными Штатами в важных международных вопросах", поэтому мы должны "зарезервировать за собой власть, чтобы определять", как мы будем поступать, и какие вопросы подпадают "по существу в пределы внутренней юрисдикции Соединенных Штатов, как определено Соединенными Штатами" в этом случае, "внезаконного(unlawful) использования силы" Вашингтоном против Никарагуа.

Все это очень хорошо - говорить отвлеченно о "прогрессивном, но законном расширения международного закона", который создает право "гуманитарного вмешательства", или согласовывать с просвященными государствами право использования военной силы, где, как они "полагают", это "должны быть оправдано". Но также нужно признать и то, что едва ли случайно государствами, оценивающим себя как просвещенные, оказываются те, которые могут действовать как им угодно. И это в реальном мире, где есть два выбора: (1) некоторый тип основы мирового порядка, возможно Устав ООН, Международный Суд Законности, другие существующие учреждения, или, возможно, что-то лучшее, если это может быть разработано и широко принято; (2) те, у кого есть сила, делают то, что они хотят, ожидая получать одобрения, которые есть прерогатива власти.

Абстрактная дискуссия может выбрать для рассмотрения другой возможный миропорядок, и, возможно, это отличная тема для выпускных семинаров по философии. Но в настоящем, по крайней мере, это - выбор между (1) и (2), определяющий реальный мир, в котором решения, влияющие на гуманитарные дела, должны приниматься.

Тот факт, что реальный(operative) возможности выбора сводятся к (1) или (2), был признан 50 лет тому назад Мировым Судом: "Только Судом может рассматривать предполагаемое право интервенции(вмешательства), как провозглашение политики силы, которая, как это было в прошлом, привела к наиболее серьезные злоупотребления, и которая не может, каковы бы не были недостатки международной организации, существовать в международном законе...; из природы вещей следует, что если возможность [интервенции] будет сохренена для наиболее сильных государств, то это может легко привести к извращению самой сути(administration) законности ".

Можно принять позу "преднамеренного незнания" и игнорировать "обычай и практику", или развивать их на некоторых нелепых предположениях ("перемены, конечно", "холодная война", и другие знакомые предлоги). Или мы можем взять обычай, практику, и явную идеологию серьезно, вместе с фактической историей "гуманитарного интервенции", отдаляясь от приличных норм, но по крайней мере открывая возможность получать некоторую понимание того, что происходит в мире.

Куда подпадает особый вопрос о том, что было сделано в Косово? Этот вопрос оставили без ответа. Ответ не может просто выводиться из абстрактного принципа, и еще меньше из набожных надежд, но он требует осторожного внимания к обстоятельствам реального мира.

Разумный вывод, я полагаю, в том, что США выбрали курс действия, который, - как и ожидалось, — усиливал бы зверства и насилие; и это очередной удар по режиму международного порядка, который предлагает слабую, по крайней мере, некоторую ограниченную защиту от грабительских государств; это подрывает демократические наработки в пределах Югославии, возможно, также, и в Македонии; и это отбрасывает назад перспективу для разоружения и для некоторого управления ядерным оружием и другим оружием массового уничтожения, и, на самом деле, может оставить другие "нет выбора"(при интервенции), но "получать оружие массового уничтожения" во время самообороны. Из трех логически возможных вариантов, они(США) выбирают (I) - "действие, чтобы усилить катастрофу", отвергая альтернативы: (II) "не делать ничего", и (III) "попытка, чтобы смягчить катастрофу". Был ли выбор (III) реалистичный? Нельзя точно знать, но есть признаки того, что это было вероятно.

Для Косово с самого начала было одно правдоподобное наблюдение о том, что "каждая бомба, которая падает на Сербию и каждое этническое убийство в Косово предполагает, что едва ли будет возможно для сербов и албанцев жить рядом друг с другом в каком-нибудь подобии мира" (Файненшиэл Таймс, 27 марта). Другие возможные долгосрочные результаты также не приятны, если подумать. В лучшем случае, как было признано, безотлагательное учреждение НАТОвскойй версии официального урегулирования оставляет "неустойчивые проблемы" адресованные, наиболее безотлагательно тем, кто попал под "эффект" бомбардировок.

Стандартный аргумент при этом состоит в том, что мы должны были что-то делать: мы не могли просто держаться в стороне, в то время, как зверства продолжались. Применению силы не было никакой альтернативы, заявлял Тони Блэр(Blair), вместе со многими головами(heads), кивающими в трезвом соглашении: "ничего не делать - значило бы молча соглашаться со зверствами Милошевича". Если выбор (III) ("смягчить катастрофу"), исключен, как и было молчаливо принято, и мы оставлены только с (I) ("усиливать катастрофу") или (II) ("не делать ничего"), то мы, конечно же, должны были выбрать (I). То, что аргумент может даже быть высказан, - награда отчаянию сторонников бомбардировки. Предположим, что Вы видите преступление на улицах и чувствуйте, что Вы просто не можете держаться в стороне молча, поэтому Вы приобретаете наступательную винтовку и убиваете всех, включая: преступника, жертву, свидетелей. - Должны же мы понять, каким должен быть рациональный и моральный ответ, в соответствии с принципом Блэра?

Один вариант, всегда возможный, состоит в том, чтобы следовать принципу Гиппократа: "Прежде всего, не причини вреда". Если Вы никоим образом не можете думать о том, чтобы придерживаться этого элементарного принципа, тогда не делайте ничего; по крайней мере, это предпочтительнее причинению вреда — последствие, признанное заранее как "предсказуемое" в случае Косово, и прогноз точно исполнился. Иногда может быть истиной, что поиск мирных средств следует начинать с конца списка, и, что есть "нет выбора" в ничегонеделании или же причиняя обширный вред. Если так, то каждый, даже с минимальной претензией на то, чтобы действовать морально, соблюдет принцип Гиппократа. То, что ничего конструктивного не может быть сделано, должно, тем не менее, быть продемонстрировано. В случае Косово, дипломатический выбор появился чтобы быть сделанным, и он мог бы быть продуктивным, но, как приходится признаваться, он появился слишком поздно.

Право "гуманитарного вмешательства" вероятно будет более часто применяться в ближайшие годы — может быть с оправданием, может быть нет — сейчас эта система сдерживания обрушилась (позволяя большую свободу действий), и факторы холодной войны потеряли свою эффективность (требуя новых). В такое время, возможно стоит обратить внимание на взгляды очень уважаемых комментаторов — не забывая про Мировой Суд, который управлял в вопросе вмешательства и "гуманитарной помощи" в решении, отвергнутом Соединенными Штатами, и о выводах которого даже не было сообщено.

В учебных дисциплинах по международным делам и международному закону будет трудно найти более уважаемые голоса, чем Хедли Балла(Bull), или Льюиса Хенкина(Henkin). Балл предупреждал 15 лет назад, что "Отдельные государства, или группы государств, которые установили сами себя в качестве авторитетных судей мирового общего блага(common good), игнорируя вгляды других, - фактически становятся угрозой международному порядку, и таким образом, эффективному действию в этой области". Хенкин, в основной(standard) работе о мировом порядке пишет, что "давления, разрушающие запрет на использование силы - прискорбные, и аргументы, чтобы узаконить использование силы в этих обстоятельствах - неубедительны и опасны... Даже ‘гуманитарное вмешательство’ может слишком легко быть использовано как случай или предлог для агрессии. Нарушения прав человека - на самом деле слишком обычная вещь, и если бы было допустимым исправить их внешним использованием силы, то не было бы никаких законов, чтобы запретить использование силы почти любым государством против почти любого государства. Права человека, я уверен, должны быть защищены(vindicated), и другие несправедливости должны быть исправлены, но другими, мирными средствами, не открывая дверь агрессии и уничтожению главного преимущества международного закона, - незаконности войны и запрещению силы".

Это размышления, которые не должны быть просто проигнорированы. Признанные принципы международного закона и мирового порядка, договорные обязательства, решения Мирового Суда, указанные заявления уважаемых комментаторов — это это, что не дает автоматически общих принципов или решений для конкретных проблем. Все должно рассматриваться в меру своих достоинств. Для тех, кто не приемлет стандарты Саддама Хуссейна, существует тяжелое бремя доказывания, чтобы собраться в предотвращении угрозы или использования силы.

Возможно, трудности и появятся, но это то, что должно быть показано, а не просто провозглашено. Последствия должны быть оценены с осторожностью — особенно, те, что мы беремся "предсказывать". Причины действий также должны быть оценены — на рациональной почве, с вниманием к историческому факту и документальным свидетельствам, а не к лести наших лидеров и "принципов и ценностей", приписанными им поклонниками.

Согласие без согласия: манипуляция общественным мнением

            Подлинно демократическое общество должно основываться на принципе "согласия управляемых". Эта идея снискала всеобщее признание, но с ней можно поспорить и как со слишком сильной, и как со слишком слабой. Она является слишком сильной, поскольку наводит на мысль о том, что народ должен быть управляемым и контролируемым. Она является слишком слабой, поскольку даже самые жестокие правители в известной мере нуждаются в "согласии управляемых" и обычно добиваются его, причем не только силой.

            Меня интересует здесь то, как обстоит дело с этими вопросами в тех обществах, где есть свобода и демократия. На протяжении долгих лет народные силы пытались добиться большего участия в управлении собственными делами. На этом пути им удалось достичь определенных успехов, но пришлось испытать и горечь многих поражений. Между тем, появился определенный набор мудрых мыслей, оправдывающих сопротивление демократии со стороны элиты. Тем, кто надеется понять прошлое и сформировать будущее, хорошо было бы уделить серьезное внимание не только практике такого сопротивления, но и поддерживающей его доктринальной основе.

            Эти вопросы рассматривались 250 лет назад в классических работах Давида Юма. Юм был поражен той "легкостью, с какой большинство управляется немногими, той безоговорочной покорностью, с которой люди вверяют судьбу своим правителям". Он находил это удивительным, поскольку "сила всегда на стороне управляемых". Если бы люди осознали это, они бы восстали и сбросили иго своих господ. Отсюда Юм сделал вывод, что управление основывается на контроле над мнением и что этот принцип "распространяется как на наиболее деспотичные и военные правительства, так и на самые свободные и народные".

            Конечно же, Юм недооценивал действенность грубой силы. Более точным вариантом его утверждения будет следующее: чем "свободнее и популярнее" правительство, тем более необходимым становится для него опора на контроль за мнением ради обеспечения подчинения правителям.

            То, что народ должен подчиняться, принимается как должное почти во всеми типами управления. В демократии управляемые имеют право на согласие, но ничуть не больше. По терминологии современной прогрессивной мысли, население может играть роль "зрителей", но не "участников", — если отвлечься от случайного выбора из среды лидеров, представляющих подлинную власть. Такова политическая арена. Население должно быть полностью удалено и с арены экономической, где в значительной степени определяется то, что происходит в обществе. Согласно преобладающей демократической теории, в экономике широкая общественность не должна играть никакой роли.

            На протяжении истории эти положения оспаривались, но особенную важность данные вопросы приобрели после первого в Новое время подъема демократии в Англии XVII века. Смута той эпохи часто описывается как конфликт между королем и парламентом, однако — как это часто бывает — изрядная часть населения не желала быть управляемой ни одним из претендентов на власть, но лишь, как заявлялось в их памфлетах, "простолюдинами (countrymen) вроде нас, которые знают наши нужды", а "не рыцарями и джентльменами", которые "не ведают недугов народа" и будут "лишь угнетать нас".

            Такие мысли причиняли большое беспокойство "достойнейшим мужам", как они сами себя называли, — а по современной терминологии, "ответственным людям". Они были готовы пожаловать народу права, но лишь ограниченные, и с условием, что под "народом" не будет подразумеваться неорганизованная и невежественная чернь. Но как примирить этот основополагающий принцип социальной жизни с доктриной "согласия управляемых", которую в то время было не так-то легко подавить? Одно из решений проблемы предложил современник Юма Френсис Хатчесон, выдающийся философ морали. Он выдвинул тезис, что принцип "согласия управляемых" не нарушается, когда правители навязывают общественности отвергаемые ею планы, если впоследствии "глупые" и "суеверные" массы "охотно согласятся" с тем, что "ответственные люди" сделали от их имени. Мы можем принять принцип "согласия без согласия", — термин, впоследствии применявшийся социологом Франклином Генри Гиддингсом.

            Хатчесона беспокоил контроль над чернью в родной стране, Гиддингса — принудительное наведение порядка за границей. Он писал о Филиппинах, стране, которую в то время освобождала армия США, одновременно освобождая и несколько сот тысяч душ от земных забот, или же, как выражалась пресса, "устраивая массовые убийства туземцев на английский лад", чтобы "сбившиеся с пути праведного существа", оказывающие нам сопротивление, хотя бы "уважали наше оружие", а впоследствии признали, что мы желаем им "свободы" и "счастья". Чтобы объяснить все это в пристойно цивилизованных тонах, Гиддингс изобрел понятие "согласие без согласия": "Если в последующие годы [завоеванный народ] поймет и признает, что оспариваемая им зависимость служила высшим интересам, то с основанием можно утверждать, что эта власть была навязана с согласия управляемых", подобно тому, как родитель запрещает ребенку бегать по оживленной улице.

            В этих объяснениях схвачен реальный смысл доктрины "согласия управляемых". Люди должны подчиняться своим правительствам, и будет достаточно, если они дадут согласие без согласия. В тираническом государстве или на зарубежных территориях допускается применение силы. Если же ресурсы насилия ограничены, согласие управляемых должно достигаться с помощью приема, которое прогрессивное и либеральное мнение называет "изготовлением согласия".

            Мощная PR-индустрия от самых ее истоков в начале XX столетия занималась "контролем над общественным мнением", — так ее задачу описывали заправилы бизнеса. И они действовали в соответствии со своими словами; это — одна из центральных тем современной истории. Того, что PR-индустрия получила развитие прежде всего в "самой свободной" стране мира, как раз и следовало ожидать при правильном понимании максимы Юма.

            Прошло несколько лет после выхода в свет процитированных произведений Юма и Хатчесона, и проблемы, вызванные чернью в Англии, распространились на восставшие колонии в Северной Америке. Отцы-основатели США повторяли настроения британских "достойнейших мужей" почти в тех же словах. Вот как об этом писал один из них: "Когда я говорю об общественности, то я имею в виду только разумную ее часть. Невежественные люди и плебеи столь же не способны судить о способах [правления], сколь неспособны они справляться с [его] браздами". Его коллега Александр Гамильтон заявил, что народ — это "большой зверь", которого надо укротить. Склонных к бунту и независимых фермеров надо учить — иногда насильно — тому, что идеалы революционных памфлетов не следует принимать всерьез. Простые люди должны иметь представителей в лице не подобных им проспростолюдинов, которые знают недуги народа, а в лице дворян, купцов, юристов и прочих "ответственных людей", которым можно поручить защиту привилегий.

     Господствующая доктрина была ясно выражена президентом Континентального Конгресса и первым главным судьей Верховного Суда Джоном Джеем: "Люди, которым принадлежит страна, должны управлять ею". Осталось разрешить один вопрос: а кому же принадлежит страна? На этот вопрос предстояло ответить растущим частным корпорациям и структурам, предназначенным их защищать и поддерживать, хотя до сих пор не так-то просто принудить общественность ограничиться зрительской ролью.

      Если мы надеемся понять сегодняшний и завтрашний мир, то Соединенные Штаты, разумеется, представляют собой для исследования наиболее показательный пример. Одна причина этому — их несравненная мощь. Другая — их стабильные демократические институты. Кроме того, США больше других стран приближались к tabula rasa . Америка может быть "столь счастливой, сколь ей угодно", заметил Томас Пейн в 1776 году: "у нее есть чистый лист бумаги, чтобы писать на нем". Туземные общества были в значительной степени исключены из общего процесса. К тому же, в США мало что осталось от более ранних европейских структур, что объясняет относительную слабость общественного договора и систем, на которые он опирается, зачастую уходящих корнями в докапиталистические институты. И еще: социальный и политический строй был спланирован в необычайной степени сознательно. Изучая историю, мы не можем проводить эксперименты, но США ближе других стран к "идеальному случаю" государственно-капиталистической демократии.

      Кроме того, основным разработчиком этой модели являлся Джеймс Мэдисон, проницательный политический мыслитель, чьи взгляды, в основном, возобладали. В дебатах по поводу конституции Мэдисон подчеркивал, что если бы в Англии "выборы были открыты для всех классов общества, то собственность землевладельцев пошатнулась бы. Вскоре оказался бы принят аграрный закон", передающий землю безземельным. Конституционная система должна быть спроектирована так, чтобы предотвратить такую несправедливость и "обеспечить постоянные интересы страны", которые являются правами собственности.

      Среди историков, изучающих Мэдисона, существует консенсус относительно того, что "конституция была по сути аристократическим документом, предназначенным для сдерживания демократических тенденций того периода", передав власть людям "лучшего сорта" и исключив тех, кто не был богатым, знатным или выдающимся в силу распоряжения политической властью (Ланс Бэннинг). Основная ответственность правительства состоит в "защите состоятельного меньшинства от большинства" — заявил Мэдисон. Таков ведущий принцип демократической системы от ее истоков и по сей день.

      В публичной дискуссии Мэдисон говорил о правах разных меньшинств, но совершенно ясно, что он подразумевал конкретное меньшинство, а именно, "состоятельное меньшинство". Современная политическая теория акцентирует мнение Мэдисона о том, что "при справедливом и свободном правлении права и собственности, и личности должны быть действенным образом защищены". Но в этом случае полезно взглянуть на доктрину более пристально. Нет прав собственности, есть лишь права на собственность, то есть права лиц, имеющих собственность. Допустим, я имею право на автомобиль, но мой автомобиль никаких прав не имеет. Следовательно, право на собственность отличается от других прав тем, что если одно лицо обладает собственностью, то другие этого права лишены: если я обладаю моим автомобилем, то вы нет, однако в справедливом и свободном обществе моя свобода слова не ограничит вашу. Следовательно, принцип Мэдисона заключается в том, что правительство должно охранять права личностей вообще, но обязано обеспечить особые дополнительные гарантии для одного класса лиц, — для собственников.

      Мэдисон предвидел, что с течением времени демократическая угроза, вероятно, станет серьезнее из-за роста "числа тех, кто будет работать, испытывая всевозможные трудности жизни, и тайно вздыхать о более равном распределении ее благ". Мэдисон опасался того, что эти люди приобретут влияние. Он беспокоился по поводу "симптомов уравнительного духа", который уже возник, и предупреждал "о грядущей опасности", если право голоса отдаст "власть над собственностью в руки тех, кто ее не имеет". "Нельзя ожидать, что те, у кого нет собственности или надежды приобрести ее, будут в достаточной степени симпатизировать ее правам", — объяснял Мэдисон. Его решением было навсегда доверить политическую власть тем, кто "владеет богатством нации и представляет его", "более способному кругу людей", а широкую общественность держать в состоянии раздробленности и дезорганизации.

      Проблема "уравнительного духа", конечно же, возникает и за границей. Мы многое узнаём о "реально существующей демократической теории", изучая то, как эта проблема воспринимается. В особенности полезными здесь могут оказаться секретные документы, предназначенные для внутреннего пользования, в которых лидеры могут излагать свои мысли с большей долей искренности и открытости.

      Возьмем важный пример Бразилии, этого "колосса на Юге". Во время визита в 1960 года президент Эйзенхауэр заверил бразильцев в том, что "наша социально ориентированная система частного предпринимательства благоприятствует всему народу, собственникам и рабочим в равной степени… В свободе бразильский рабочий счастливо демонстрирует радости жизни при демократической системе". Посол добавил, что влияние США "сломало старые порядки в Южной Америке", распространив в ней "такие революционные идеи, как обязательное бесплатное образование, равенство перед законом, относительно бесклассовое общество, ответственная демократическая система правления, свободное предпринимательство, основанное на конкуренции и баснословно высокий жизненный уровень для масс".

      Но бразильцы резко прореагировали на хорошую новость, принесенную их северными наставниками. Латиноамериканские элиты "подобны детям" — информировал госсекретарь Джон Фостер Даллес Национальный Совет по безопасности — "и они практически неспособны к самоуправлению". И, что еще хуже, США "безнадежно отстали от Советов в разработке методов контроля над умами и эмоциями неискушенных народов". Даллес и Эйзенхауэр выразили озабоченность по поводу коммунистической "способности устанавливать контроль над движениями масс", тогда как "мы к этому неспособны": "они обращаются именно к бедным людям и они всегда хотели грабить богачей".

      Иными словами, проблема власть имущих заключается в том, что им трудно внушить народу доктрину, согласно которой богатые должны грабить бедных. Эта проблема пропаганды не решена до сих пор.

      Администрация Кеннеди пыталась решить вышеупомянутую проблему, переориентировав латиноамериканских военных с задачи "обороны полушария" на обеспечение "внутренней безопасности", что возымело роковые последствия, начиная с жестокого и кровавого военного переворота в Бразилии. Вашингтон считал военных в Бразилии "островом здравомыслия", и посол Кеннеди, Линкольн Гордон, приветствовал этот путч как "демократическое восстание", ставшее поистине "уникальной и наиболее решительной победой свободы в середине XX века". Бывший экономист из Гарвардского университета, Гордон добавлял, что эта "победа свободы", — то есть насильственное свержение парламентской демократии — обязательно создаст "значительно лучший климат для частных инвестиций", чем способствовал дальнейшему прояснению оперативного смысла терминов "свобода" и "демократия".

      Спустя два года министр обороны США Роберт Макнамара проинформировал своих коллег о том, что "политика США по отношению к латиноамериканским военным в целом оказалась весьма эффективной, так как они добились поставленных перед ними целей". Эта политика улучшила "возможности достижения внутренней безопасности" и способствовала установлению "преобладающего военного влияния США". Латиноамериканские военные понимают свои задачи и обеспечены всем необходимым для их выполнения благодаря принятым Кеннеди программам военной помощи и подготовки. Эти задачи включают свержение гражданских правительств "повсюду, где, по мнению военных, поведение этих лидеров вредит благополучию нации". Интеллектуалы из окружения Кеннеди поясняли, что такие действия военных необходимы "в латиноамериканской культурной среде". И теперь, когда эти военные обрели "понимание целей США и начали на них ориентироваться", мы можем быть уверены, что эти действия будут выполнены как следует. Это обеспечивает должный исход "революционной борьбы за власть между основными группами, образующими нынешнюю классовую структуру" в Латинской Америке, исход, который защитит "частные инвестиции США" и их торговлю, "экономические корни", находящиеся в центре "политических интересов США в Латинской Америке".

      Таковы секретные документы, на этот раз, либерализма Кеннеди. Публичные речи, естественно, от них отличаются. Если мы будем придерживаться публичных речей, мы мало что поймем в истинном значении "демократии" или в событиях прошедших лет, связанных с мировым порядком. В этом случае непостижимым для нас будет и будущее, поскольку бразды правления по-прежнему находятся в тех же самых руках.

      Более серьезные ученые прекрасно понимают суть дела. "Государства национальной безопасности", насажденные и поддерживаемые Соединенными Штатами, обсуждаются в важной книге Ларса Шульца, одного из ведущих специалистов по Латинской Америке. Их целью, по его словам, была "непрерывная борьба с замеченной угрозой существующим структурам социально-экономических привилегий посредством исключения из политики большинства населения", "большого зверя" Гамильтона. В самом США цели в основе своей те же, хотя средства их достижения другие.

      Этот образец продолжает действовать и сегодня. Чемпионом по нарушениям прав человека в западном полушарии является Колумбия, но ведь это и ведущий клиент американской военной помощи и подготовки за последние годы. Предлогом для нее служит "война наркотиков", однако это "миф", о чем регулярно сообщают основные группы по правам человека, церковь и прочие исследователи потрясающих фактов зверств и близких связей между наркоторговцами, землевладельцами, военными и их партнерами из полувоенных формирований. Государственный террор сокрушил народные организации и фактически уничтожил единственную независимую политическую партию в стране убийствами тысяч активистов, в том числе — кандидатов в президенты, мэров и других. Тем не менее, Колумбия приветствуется как стабильная демократия, что опять же изобличает, что имеется в виду под "демократией".

      Особенно поучительным примером служит реакция на первый демократический эксперимент Гватемалы. В этом случае секретные документы частично доступны, поэтому нам известно многое об идеях, направлявших американскую политику в отношении этой страны. В 1952 году ЦРУ предупреждало, что "радикальная и националистическая политика" правительства снискала "поддержку или молчаливое согласие почти всех гватемальцев". Правительство "мобилизовало бывшее до сих пор политически инертным крестьянство" и создавало "массовую поддержку нынешнего режима" посредством организаций трудящихся, аграрной реформы и прочих политических действий, "отождествлявшихся с революцией 1944 года", которая пробудила "мощное национальное движение с целью освободить Гватемалу от военной диктатуры, социальной отсталости и "экономического колониализма", которые были свойственны модели прошлого". Политика демократического правительства "получала поддержку и одобрение со стороны большинства политически сознательных гватемальцев и соответствовала их личным интересам". Разведка Госдепартамента сообщала, что демократическое руководство "настаивало на сохранении открытой политической системы", тем самым позволяя коммунистам "расширить их операции и эффективно воздействовать на различные группы населения". Эти недуги демократии были излечены военным переворотом 1954 года и установившимся с тех пор царством террора, постоянно пользовавшимся широкомасштабной поддержкой США.

      Проблема обеспечения "согласия" возникла и в международных организациях. Поначалу ООН служила надежным орудием американской политики и вызывала большой восторг. Но деколонизация породила то, что впоследствии назвали "тиранией большинства". Начиная с 60-х годов XX века, Вашингтон взял на себя инициативу по наложению вето на резолюции Совета Безопасности (Британия была второй, а Франция — на некотором отдалении третьей), и голосовал в одиночестве или с несколькими государствами-клиентами против резолюций Генеральной Ассамблеи. ООН впала в немилость, и начали появляться здравые статьи с вопросами о том, почему мир "противостоит Соединенным Штатам"; мысль о том, что Соединенные Штаты могут противостоять миру, — чересчур причудлива, чтобы ее поддерживать. Отношения США со Всемирным Судом и прочими международными организациями претерпели аналогичную эволюцию, к чему мы еще вернемся.

      Мои комментарии по поводу мэдисоновских корней господствующих понятий демократии грешат несправедливостью в одном важном отношении. Подобно Адаму Смиту и прочим основоположникам классического либерализма, Мэдисон по своему духу был мыслителем докапиталистического и антикапиталистического склада. Он ожидал, что правителями станут "просвещенные государственные мужи" и "благожелательные философы", "чья мудрость может наилучшим образом разглядеть истинные интересы их страны". А также, что они будут "совершенствовать" и "обогащать" "взгляды народа", охраняя подлинные интересы страны против "злонамеренности" демократического большинства, но просвещенным и благожелательным образом.

      Вскоре Мэдисон получил урок совершенно иного свойства: "зажиточное меньшинство" начало использовать обретенную власть во многом так, как за несколько лет до этого предрекал Адам Смит. Это меньшинство было полно решимости проводить в жизнь то, что Смит называл "подлой максимой" хозяев: "Всё для нас и ничего для других". В 1792 году Мэдисон предупреждал, что возникающее развитое капиталистическое государство "заменяло мотив общественного долга мотивом личной выгоды", что привело к "реальному господству немногих под личиной мнимой свободы многих". Он порицал "дерзкую развращенность сего века", когда частные собственники "становятся преторианской бандой правительства — его орудиями и тиранами одновременно, подкупленными его щедротами и внушающими ему благоговейный страх громкими протестами и заговорами". Они бросают на общество тень, которую мы называем "политикой", — комментировал впоследствии Джон Дьюи. Один из крупнейших философов XX века и ведущая фигура североамериканского либерализма, Дьюи подчеркивал, что демократия практически лишена содержания, если жизнью страны управляет большой бизнес, контролирующий "средства производства, обмен, рекламное дело, транспорт и связь, и подчинивший себе прессу, журналистов и различные средства рекламы и пропаганды". Помимо этого, он утверждал, что в свободном и демократическом обществе рабочие должны быть "хозяевами своей трудовой судьбы", а не инструментами, нанятыми своими хозяевами, — эти идеи можно проследить вплоть до классического либерализма и эпохи Просвещения, они непрерывно всплывали в народных движениях и в США, и в других странах.

      За прошедшие 200 лет произошло много изменений, но предупреждения Мэдисона стали лишь более уместными и приобрели новый смысл с установлением великих частнособственнических тираний, которых наделили мощнейшей властью в начале этого века. Сперва это сделали суды. Теории, предназначенные для оправдания этих "коллективных правовых субъектов", как иногда их называют историки права, основаны на идеях, которые лежат в основе также фашизма и большевизма: права этих субъектов выше и значительнее, чем права личностей. Эти "коллективные правовые субъекты" пользуются значительными льготами, предоставляемыми им государством; более того, эти "коллективные правовые субъекты" по сути дела повелевают государствами, оставаясь, согласно выражению Мэдисона, "и орудиями, и тиранами". Они установили прочный контроль над национальной и международной экономикой, равно как и над информационной системой и системой идеологических представлений общества. Это положение дел напоминает еще об одном предупреждении: "народное правительство без народной информации или средств ее получения — это лишь пролог к фарсу или к трагедии, а то и к тому, и к другому".

      Теперь взглянем на доктрины, хитроумно изготовленные ради насаждения современных форм политической демократии. Они с большой точностью изложены в важном учебнике по PR-индустрии, написанном одной из его ведущих фигур, Эдуардом Бернайсом. Он начинает с замечания о том, что "сознательная и разумная манипуляция организованными привычками и мнениями масс является важным элементом демократического общества". Ради выполнения этой основополагающей задачи "разумные меньшинства должны использовать пропаганду непрестанно и систематически", потому что только они "понимают ментальные процессы и социальные модели в массах" и могут "дергать за веревочки, управляющие общественным мнением". Потому-то наше "общество и согласилось с тем, что его руководство и пропаганда организовали свободную конкуренцию", — другой случай "согласия без согласия". Пропаганда снабжает руководство механизмом "формирования мнения масс", чтобы "массы применили свою вновь обретенную силу в желательном направлении". Руководство "может муштровать каждый элемент общественного мнения подобно тому, как армия муштрует тела своих солдат". Такой процесс "изготовления согласия" является самой "сутью демократического процесса", — писал Бернайс незадолго до того, как в 1949 году был награжден за свои работы Американской Психологической Ассоциацией.

      Важность "контроля над общественным мнением" признавалась с растущей отчетливостью по мере того, как народным движениям удавалось расширять процесс демократизации, тем самым породив то, что либеральные элиты называют "кризисом демократии": население, обыкновенно пассивное и апатичное, становится организованным и стремится выйти на политическую арену, чтобы реализовать собственные интересы и требования, угрожая тем самым стабильности и порядку. Как объяснил проблему Бернайс, "всеобщее избирательное право и школьное обучение… в конце концов, привело к тому, что простого народа стала страшиться даже буржуазия. Ибо массы обещали сделаться королем", но была надежда, что эту тенденцию удастся повернуть вспять — по мере того, как изобретались и внедрялись новые методы "формирования мнения масс".

      Хороший либерал эпохи Нового Курса, Бернайс получил свою квалификацию в Комитете Вудро Вильсона по публичной информации, первом американском агентстве по государственной пропаганде. "Потрясающий успех пропаганды в годы войны открыл глаза разумному меньшинству во всех жизненных сферах на возможности манипуляции общественным мнением", — писал Бернайс в своем PR-учебнике под названием "Пропаганда". Представителям разумного меньшинства, вероятно, было невдомек, что их "потрясающий успех" в немалой степени объяснялся пропагандистскими утками о гуннских зверствах, уготованных им британским Министерством информации, которое тайно определило свою задачу так: "направлять мысли большинства жителей земного шара".

      Всё это — хорошая вильсонианская доктрина, известная как "вильсонианский идеализм" в политической теории. Согласно собственным взглядам Вильсона, элита джентльменов с "возвышенными идеалами" необходима для поддержания "стабильности и справедливости". И именно разумное меньшинство "ответственных людей" должно осуществлять контроль над принятием решений — писал Уолтер Липпман, другой ветеран Комитета Вильсона по пропаганде, в своих влиятельных очерках по демократии. Липпман был также наиболее уважаемой фигурой в журналистике США и выдающимся комментатором по социальным вопросам в течение полувека. Он детально разработал теорию, согласно которой разумное меньшинство представляет собой "специализированный класс", ответственный за ориентацию политики и "формирование здравого общественного мнения". Этот класс должен быть избавлен от вмешательства со стороны широкой публики, "невежественных аутсайдеров, сующихся не в свое дело". Публику нужно "поставить на место", — продолжал Липпман; ее "функция" — быть "наблюдателями действия", а не его участниками, не считая периодически проходящих выборов, на которых публике приходится выбирать своих руководителей из среды специализированного класса. Лидерам же надо предоставить свободу работы в "технократической изоляции" (мы заимствуем новейшую терминологию Всемирного Банка).

      В своей "Энциклопедии социальных наук" Гарольд Лассуэлл, один из основоположников современной политологии, предупреждал, что разумное меньшинство должно "распознавать невежество и идиотизм масс" и не поддаваться "демократическому догматизму, согласно которому простые люди — наилучшие судьи собственных интересов". Не они наилучшие судьи, а мы. Массы следует контролировать ради их же блага, и в наиболее демократических обществах, где сила не применяется, социальным менеджерам придется обратиться к "совершенно новому методу контроля, в значительной степени — с помощью пропаганды".

      Заметьте, что это хорошая ленинистская доктрина. Аналогии между прогрессивной теорией демократии и марксизмом-ленинизмом довольно-таки удивительны, хотя Бакунин предсказывал их задолго до нашего времени.

      Вместе с правильным пониманием идеи "согласия" мы уразумеваем, что претворение в жизнь планов бизнеса, сопровождающееся игнорированием возражений широкой общественности, происходит "с согласия управляемых": одна из форм "согласия без согласия". Вот честное описание того, что происходит в Соединенных Штатах. Между предпочтениями публики и публичной политикой зачастую бывает зазор. В последние годы этот зазор сделался значительным. Следующее сравнение проливает дальнейший свет на функционирование демократической системы.

      Более 80% общественности полагает, что управление Соединенными Штатами "осуществляется ради выгоды немногих и ради особых интересов, но не для народа" — что выше 50% в предшествовавшие годы. Свыше 80% считает, что экономическая система "по сути несправедлива" и что рабочие слишком мало распоряжаются происходящими в стране событиями. Более 70% ощущает, что "бизнес приобрел чересчур большую власть над слишком многими аспектами американской жизни". И в пропорции чуть ли не 20:1 общественность полагает, что корпорациям "следовало бы иногда жертвовать частью своей прибыли для улучшения положения их рабочих и сообществ".

      В важнейших аспектах общественность упрямо остается на социал-демократических позициях. Подобное положение дел имело место даже в годы правления Рейгана, несмотря на изрядное количество мифов, утверждающих обратное. Но мы также должны заметить, что этим позициям далеко до идей, одушевлявших демократические революции. Рабочий народ Северной Америки в XIX веке не умолял своих правителей сделаться более благосклонными. Скорее, он отрицал их право на управление. "Те, кто работает на заводах, должны владеть ими" — требовала рабочая печать, поддерживая идеалы американской революции в том виде, как их понимала опасная чернь.

      Состоявшиеся в 1994 году выборы в Конгресс — поучительный пример несовпадения риторики и фактов. Их назвали "политическим землетрясением", "обвальной победой" и "триумфом консерватизма", отражающим продолжающийся "дрейф вправо", когда избиратели дали "всепобеждающий народный мандат" ультраправой армии Ньюта Гингрича, который обещал "сбросить правительство с наших спин" и вернуть счастливые дни, когда царил свободный рынок.

      Если обратиться к фактам, то "обвальная победа" была одержана с участием лишь чуть более половины проголосовавших, что составляет около 20% электората, и эти цифры почти не отличаются от происшедшего двумя годами раньше, когда выиграли демократы. Один из шести проголосовавших описал результат как "подтверждение повестки дня республиканцев". Один из четырех слышал о "Договоре с Америкой", в котором была представлена эта повестка дня. А будучи осведомленным, громадное большинство населения по сути дела противостояло всему этому. Около 60% общественности желало повышения социальных расходов. Год спустя 80% общественности утверждало, что "федеральное правительство должно защищать наиболее уязвимые категории общества, в особенности — бедных и пожилых людей, гарантируя им минимальный жизненный уровень и обеспечивая их социальными пособиями". От 80 до 90% американцев поддерживают федеральные гарантии государственной помощи для нетрудоспособных, страховку по безработице, льготы на лекарства по рецептам и санитарный уход на дому для пожилых людей, минимальный уровень цен в здравоохранении, а также социальные гарантии. ? американцев поддерживают федеральную гарантию охраны детства (детсады и ясли) для работающих матерей с низкими доходами. Стойкость таких взглядов особенно поразительна в свете неослабевающего натиска пропаганды с целью убедить общественность, что она исповедует совсем "не те" убеждения.

      Исследования общественного мнения показывают, что чем больше избиратели узнавали о программе республиканцев в Конгрессе, тем сильнее они противостояли этой партии и ее программе для Конгресса. Знаменосец "революции" Ньют Гингрич был непопулярным даже во время своего "триумфа"; впоследствии его популярность неуклонно падала, и в итоге он сделался, вероятно, самой непопулярной политической фигурой в США. Одной из наиболее комических черт выборов 1996 года стала ситуация, когда самые близкие соратники Гингрича изо всех сил старались отрицать всякую связь со своим лидером и его идеями. На первичных выборах для определения кандидатов на выборах — так называемых праймериз первым из кандидатов, которому предстояло сойти со сцены, оказался Фил Грэмм, единственный представитель конгрессменов-республиканцев, хорошо финансировавшийся и говоривший все слова, какие избирателям, согласно газетным заголовкам, полагается любить. В действительности, стоило кандидатам встретиться с избирателями в январе 1996 года, как почти весь круг спорных политических вопросов внезапно "испарился". Наиболее драматический пример относится к сбалансированию бюджета. На протяжении 1995 года все важнейшие дискуссии в стране касались того, сколько лет на это надо потребуется — семь или чуть больше. Когда бушевал спор, правительству несколько раз затыкали рот. Но как только начались предварительные выборы, разговоры о бюджете умолкли. "Уолл-стрит джорнэл" с удивлением сообщал, что избиратели "отказались от своей зацикленности на сбалансировании бюджета". На самом деле избиратели "зациклились" как раз на противоположном, что систематически показывали опросы: на противодействии сбалансированию бюджета на любых минимально реалистических условиях.
 

Точнее говоря, некоторые категории общественности действительно разделяли "зацикленность" обеих политических партий на сбалансировании бюджета. Так, в августе 1995 года бюджетный дефицит, наряду с бездомностью, был избран в качестве важнейшей проблемы страны пятью процентами населения. Но оказалось, что 5% зацикленных на бюджете — это люди, имеющие вес в обществе. "Американский бизнес высказался: сбалансируйте федеральный бюджет" — объявил еженедельник "Бизнес уик", сообщив о результатах опроса руководства компаний. А когда высказывается бизнес, говорят представители того политического класса и тех СМИ, которые информировали общественность о том, что она якобы потребовала сбалансированного бюджета, и подробно рассказали об урезании социальных расходов в соответствии с волей народа, — но, как показали опросы, это произошло при игнорировании значительного противодействия со стороны самого народа. Неудивительно, что стоило политикам столкнуться с "большим зверем", как эта тема внезапно исчезла из виду.

      Также неудивительно, что планы продолжают проводиться в жизнь старым испытанным способом: жестокое и зачастую непопулярное урезание социальных расходов сопровождается, однако же, ростом бюджета Пентагона. В обоих случаях наблюдается как противодействие подобного рода политике со стороны общественности, так и ее мощная поддержка со стороны бизнеса. Причины увеличения военных расходов будет нетрудно понять, если мы уясним роль пентагоновской системы для США: перемещать социальные фонды в передовые секторы промышленности, чтобы, к примеру, защищать богатых избирателей Ньюта Гингрича от рыночных строгостей с помощью правительственных субсидий, превосходящих таковые для любого другого пригородного района в стране (за пределами самого федерального правительства), пока лидер консервативной революции обличает это правительство и прославляет замшелый индивидуализм.

      С самого начала по результатам опросов было ясно, что байки о сокрушительной победе консерваторов представляют собой ложь. Теперь обман молчаливо признан. Специалист по общественному мнению, принадлежащий к поддерживавшим Гингрича республиканцам, объяснил, что когда он сообщил, что большинство поддержало "контракт с Америкой", он имел в виду, что этим людям нравились лозунги, использованные для "упаковки". К примеру, его исследования показали, что публика противодействует сворачиванию системы здравоохранения и хочет "сохранять, защищать и укреплять" ее "для следующего поколения". Итак, фактический демонтаж системы здравоохранения подан в упаковке "решения, сохраняющего и защищающего" систему здравоохранения для следующего поколения. То же верно и по отношению к другим идеологическим лозунгам консерваторов.

      Все это весьма естественно для общества, которое по сути дела управляется бизнесом и тратит на маркетинг гигантские расходы: один триллион долларов в год, 1/6 валового внутреннего продукта, причем значительная их часть исключается из суммы, подлежащей налогообложению, так что люди платят за привилегию подвергать манипуляциям собственные мнения и поведение.

      Но "большого зверя" трудно укротить. Многократно полагали, будто эта проблема решена и достигнут "конец истории" в воплощенной утопии хозяев. Один из классических моментов относится к истокам неолиберальной доктрины в начале XIX века, когда Давид Рикардо, Томас Мальтус и другие великие фигуры классического либерализма провозгласили, что новая наука — с непреложностью законов Ньютона — доказала, что мы лишь вредим бедным, стараясь помочь им, и что лучший подарок, который мы можем предложить страдающим массам, состоит в избавлении их от иллюзии, будто они имеют право на жизнь. Новая наука якобы доказала, что у людей нет прав, кроме тех, каких они могут добиться на нерегулируемом рынке труда. В 30-е годы XIX века казалось, что в Англии эти доктрины одержали победу. Одновременно с триумфом правой мысли, служившей интересам британских мануфактурщиков и финансистов, народ Англии был "загнан на тропы утопического эксперимента", как пятьдесят лет назад в своей классической работе "Великое преобразование" писал Карл Поланьи. Это был "самый безжалостный акт социальной реформы" за всю историю, — продолжал он, — акт, "сокрушивший множество жизней". Но возникла непредвиденная проблема. Глупые массы стали приходить к выводу: "если у нас нет права на жизнь, то у вас нет права на управление". Британской армии пришлось бороться с бунтами и беспорядками, а вскоре возникла еще более серьезная угроза — начали организовываться рабочие, требовавшие, чтобы фабричные законы и социальное законодательство защитило их от жестокого неолиберального эксперимента. Зачастую же требования трудящихся шли гораздо дальше просьб о социальной защите. Наука, к счастью, гибкая, обретала новые формы по мере сдвига мнения элиты, реагировавшей на неконтролируемые народные силы, которые в один прекрасный день поняли, что свое право на жизнь надо сохранять с помощью разного рода общественных договоров.

Во второй половине XIX столетия многим казалось, что порядок восстановлен, хотя кое-кто с этим не соглашался. Так, знаменитый художник Уильям Моррис оскорбил респектабельное мнение, объявив себя в одной из оксфордских бесед социалистом. Он признал, что "принято считать, будто система "будь конкурентоспособным, а отставших пусть заберет дьявол" — последняя истина в экономике, которую увидит мир; что она представляет собой совершенство, и поэтому в ней была достигнута законченность". Но если история подошла к концу — продолжал он — то "цивилизация умрет". А в это он отказывался поверить, несмотря на самонадеянные декларации "весьма ученых людей". Как показала борьба народных масс, он был прав.

      В США столетие назад "веселые девяностые" тоже приветствовались как эпоха "совершенства" и "законченности". А в "ревущие двадцатые" самонадеянно полагали, будто рабочее движение сокрушено навечно и достигнута утопия хозяев, — и это в "чрезвычайно недемократичной Америке", каковая была "создана вопреки протестам ее рабочих", — комментирует Дэвид Монтгомери, историк из Йельского университета. Но торжества снова оказались преждевременными. Через несколько лет "большой зверь" опять-таки выскочил из клетки, и даже в Соединенных Штатах, в обществе, управляемом бизнесом par excellence, борьба народных масс привела к тому, что народу пришлось пожаловать права, давным-давно завоеванные в куда более "автократичных" обществах.

      Сразу же после Второй мировой войны бизнес начал грандиозное пропагандистское наступление, чтобы отвоевать утраченное. К концу 50-х годов XX века широко распространилось мнение, будто чаемая цель достигнута. Мы достигли "конца идеологии" в индустриальном мире — писал гарвардский социолог Дэниэл Белл. Несколькими годами раньше, будучи редактором ведущего делового журнала "Форчун", он сообщал о "головокружительном" размахе проводившихся бизнесом пропагандистских кампаний, направленных на преодоление социал-демократических взглядов, которые сохранились в послевоенные годы.

      Но опять же торжество оказалось преждевременным. События 60-х годов XX века продемонстрировали, что "большой зверь" все еще крадется за добычей, — и это снова вызвало страх перед демократией среди "ответственных людей". Трехсторонняя Комиссия, основанная Дэвидом Рокфеллером в 1973 году, посвятила свое первое большое исследование "кризису демократии" во всем индустриальном мире, связанному с тем, что широкие слои населения стремились выйти на публичную арену. Наивный наблюдатель мог бы счесть это шагом на пути к демократии, но Комиссия считала демократию "чрезмерной" и надеялась возвратить дни, когда, как сказал один американский репортер, "Трумэн был способен управлять страной в компании относительно небольшого количества юристов и банкиров с Уолл-стрита". Тогда, дескать, была подлинная "умеренность в демократии". Особо беспокоили Комиссию неудачи в деятельности учреждений, которые она считала ответственными "за индоктринацию молодежи", имея при этом в виду школы, университеты и церкви. Для того, чтобы преодолеть кризис демократии Комиссия предложила способы восстановления дисциплины и возвращения широкой общественности к покорности.

      И это при том, что Трехсторонняя Комиссия представляет сравнительно прогрессивные интернационалистские круги власти и интеллектуальной жизни в США, Европе и Японии: из ее рядов вышла почти вся администрация Картера. Правое крыло занимает гораздо более жесткие позиции.

      Начиная с 70-х годов XX века, изменения в международной экономике вложили новое оружие в руки хозяев, дав им возможность ускользнуть от ненавистного общественного договора, к заключению которого их вынуждала борьба народных масс. Политический спектр в Соединенных Штатах — всегда весьма узкий — теперь стал почти невидимым. Несколько месяцев спустя после прихода Билла Клинтона к власти передовая статья в "Уолл-стрит джорнэл" выразила удовольствие по поводу того, что "мистер Клинтон и его администрация берутся решать проблему за проблемой на той же стороне, что и корпоративная Америка", вызывая одобрительные возгласы у глав крупнейших корпораций, которые пришли в восторг оттого, что "с этой администрацией мы ладим гораздо лучше, чем ладили с предыдущими", — как выразился один из боссов большого бизнеса.

Год спустя лидеры бизнеса поняли, что они смогут еще больше преуспевать, и к сентябрю 1995 года "Бизнес уик" сообщил, что новый Конгресс "представляет собой веху для бизнеса. Никогда прежде с таким энтузиазмом американских предпринимателей не осыпали таким количеством подачек". На ноябрьских выборах 1996 года оба кандидата были умеренными республиканцами и длительное время принадлежали к ближнему правительственному кругу, будучи кандидатами от мира бизнеса. Как сообщала деловая пресса, эта кампания отличалась "исторической скукой". Опросы показали, что, вопреки рекордным расходам, интерес общественности упал даже ниже предшествовавших низких уровней и что избирателям не нравился ни один из кандидатов и они мало что ожидали от каждого из них.

      Существует широкомасштабное недовольство функционированием демократической системы. Как сообщают, аналогичное явление наблюдается в Латинской Америке, и хотя условия там совсем иные, некоторые из причин — те же, что и в США. Аргентинский политолог Аттилио Борон подчеркнул тот факт, что в Латинской Америке демократический процесс установился вместе с неолиберальными экономическими реформами, принесшими несчастья большинству населения. Проведение аналогичных программ в богатейшей стране мира вызвало те же последствия. Когда более 80% населения полагает, что демократическая система — это показуха, а экономика страны "по сути несправедлива", "согласие управляемых" становится все более несостоятельным.

      Деловая пресса сообщает "о полном подчинении труда капиталом за последние 15 лет", что позволило капиталу одержать много побед. Но она также предупреждает, что славные деньки могут продлиться недолго из-за усиления "агрессивной кампании" рабочих ради обеспечения так называемого "прожиточного минимума" и "гарантированного большего куска пирога".

      Следует вспомнить, что всё это мы уже неоднократно проходили. "Конец истории", "совершенство" и "завершенность" провозглашались часто и всегда ложно. И если говорить реалистично, то, по-моему, за всем этим пошлым повторением пройденного оптимистическая душа все-таки может разглядеть медленный прогресс. В передовых индустриальных странах, а зачастую — не только в них, борьба народных масс может начаться на более высоком уровне и с бoльшими надеждами, чем в "веселые девяностые", "ревущие двадцатые" или даже тридцать лет назад. Международная солидарность может обретать новые и более конструктивные формы по мере того, как подавляющее большинство жителей земного шара будет осознавать, что у них в значительной степени одни и те же интересы и что эти интересы можно реализовать в совместной борьбе. Полагать, что нас ограничивают таинственные и неведомые социальные законы, в настоящее время существует оснований не большей, чем прежде: не только решения, принимаемые в рамках организаций, подвластны человеческой воле, — но и сами человеческие организации должны пройти тест на легитимность, и если они не пройдут его, их можно будет заменить другими, более свободными и справедливыми, как это часто происходило в прошлом.

Отрывки из интервью 1987г.
Интервью Ноама Чомски (Noam Chomsky) Джеймсу Пеку(Peck)
Источник: Читатель Чомского, Пантеон, 1987 (The Chomsky Reader, Pantheon, 1987)

ВОПРОС: Вы написали о способах, с помощью которых правители(mandarins) и профессиональные идеологи искажают действительность. И Вы говорили, в некоторых местах Вы называете это "декартовым здравым смыслом", о способности людей к здравому смыслу. На самом деле, Вы ставите значимый акцент на этом здравом смысле, когда Вы показываете идеологические аспекты аргументов, особенно в современной общественной науке. Что Вы подразумеваете под здравым смыслом? Что он значит в таком обществе, как наше? Например, Вы писали, что в пределах сильно раздробленного общества, основанного на конкуренции, людям трудно быть осведомленными о том, что для них действительно важно. Если Вы не способны реально участвовать в политике, если Ваша роль сводится к роли пассивного зрителя, тогда что Вы реально можете знать? Как здравый смысл может возникнуть в этих условиях?

CHOMSKY: Для начала позвольте привести мне пример. Когда я веду машину, я иногда включаю радио, и я часто слышу там дискуссии на спортивные темы. Это телефонные разговоры. Люди звонят и начинают длинные и сложные споры, и я вижу, что в этих разговорах проявляется их высокая способность к рассуждению и анализу. Люди анализируют массу подробностей. Они знают множество сложных деталей и вступают в далеко идущую дискуссию о том, правильно ли поступил вчера тренер и тому подобное. Это - обычные люди, не профессионалы, которые прилагают свой интеллект и аналитические способности в этих областях и накапливают в этих областях много знаний и, насколько мне известно, понимания. С другой стороны, когда я слышу разговор людей, скажем о международных делах или внутренних проблемах, то это уровень невероятно поверхностный.

Отчасти, возможно, это связано с тем, что я серьезно интересуюсь политикой, но я думаю, что в основном мое наблюдение верно. И я думаю, что концентрация внимания людей на таких темах как спорт имеет вполне определенный смысл. Система создана таким образом, что люди фактически ничего не могут сделать, во всяком случае, без некоторой степени организации, выходящей далеко за существующие рамки, чтобы повлиять на реальный мир. Они могут жить в мире иллюзий, что они фактически и делают. Я уверен, что они используют свой здравый смысл и интеллектуальные способности, но в области, которая не имеет значения и которая, вероятно, и развивается, поскольку не имеет значения, для смещения внимания с серьезных проблем, на которые нельзя повлиять или как-то воздействовать, так как здесь власть пользуется обманом.

Далее, мне кажется, что то же интеллектуальное умение и возможность для понимания и накапливания сведений, сбора информации и размышления над проблемами можно и надо использовать - о другом порядке управления(governance), которое включает участие общества в важном процессе принятия решений в областях, действительно важных для жизни человека.

Тут есть и сложные вопросы. Есть и области, где нужны специальные знания. Я не предлагаю никакого антиинтеллектуализма. Но суть в том, что множество вещей могут быть отлично поняты и без всяких специальных познаний. И фактически, даже специальные знания в этих областях вполне доступны для понимания людей, которые этим заинтересуются.

Возьмите простые случаи. Возьмите русское вторжение в Афганистан -- простой случай. Каждый сразу понимает и без какого-либо специального образования, что Советский Союз вторгся в Афганистан. И это на самом деле так. Вы не обсуждаете это; это не тот вопрос, который сложен для понимания. И вовсе нет необходимости знать историю Афганистана, чтобы понять это. Хорошо. Теперь возьмем американское вторжение в Южном Вьетнаме. Сама фраза очень странная. Я не думаю, что Вы найдете когда-либо эту фразу, -- я сомневаюсь, что Вы найдете хотя-бы один случай, когда эта фраза была использована в каком-нибудь основном(mainstream) журнале, или даже в журналах левого толка, в то время как шла эта война. Однако, это было в той же мере ВТОРЖЕНИЕ американцев в Южном Вьетнаме, как и ВТОРЖЕНИЕ русских в Афганистане.К 1962 году, когда никто не обращал на это внимания, американские летчики -- не какие-нибудь наемники, а настоящие американские летчики, проводили убийственные бомбардировки вьетнамских деревень. Это было американское вторжение в Южном Вьетнаме. Цель этих атак была в том, чтобы уничтожить общественную основу сельского Южного Вьетнама, чтобы подорвать сопротивление, вызванное репрессиями в результате установленного американцами режима, и которое они не могли контролировать несмотря на то, что они уже убили около, вероятно, восемьдесяти тысяч южновьетнамцев с момента блокирования политического урегулирования, которого требовали Женевские Соглашения 1954 г.

Такова была атака США против Южного Вьетнама в начале шестидесятых, не говоря о последующих годах, когда Соединенные Штаты слали экспедиционные войска для захвата страны и подавления вызванного этим (indigenous) сопротивления. Но это никогда не считалось или рассматривалось как американское вторжение в Южном Вьетнаме.

Мне не известно много об общественном мнении в России, но я представляю себе, что если бы Вы взяли человека с улицы, он был бы удивлен, услышав о вторжении СССР в Афганистан. Они защищали Афганистан от капиталистического заговора и бандитов, поддерживаемых ЦРУ и так далее. Но я думаю, ему не трудно было бы понять, что Соединенные Штаты ЗАХВАТИЛИ Южный Вьетнам.

Это - весьма разные общества; механизмы управления и идеологизации работают совершенно по-разному. Также существует сильное различие в использовании силы против других методов. Но результаты очень похожи, и они сами распространяются на интеллектуальную элиту. Фактически, мое предположение состоит в том, что интеллектуальная элита общества по веским причинам является наиболее сильно идеологизированным сектором. Это ее роль, как векового священства(secular priesthood), в том, чтобы действительно поверить бессмыслице, которую они распространяют дальше. Другие люди могут повторить это, но не имеет решающего значения, верят ли они этому на самом деле. Однако, для интеллектуальной элиты решающе важно в это верить, так как, в конце концов, они - хранители веры. За исключением законченных лжецов, трудно быть убедительным образцом веры, если Вы этой верой не прониклись. Интеллектуалы смотрят на меня с полным непониманием, когда я говорю об американском вторжении в Южном Вьетнаме. С другой стороны, когда я говорю с обычной аудиторией, они не испытывают больших трудностей в восприятии существа вопроса, как только им становятся доступны факты. И это вполне объяснимо -- это то, чего стоить ожидать в обществе, устроенном подобно нашему.

Когда я говорю о, скажем, о декартовом здравом смысле, я имею ввиду, что не требуется далеко продвинутого, специального образования, чтобы понять, что Соединенные Штаты ЗАХВАТЫВАЛИ Южный Вьетнам. И, фактически, для того, чтобы демонтировать систему иллюзий и обмана, чья функция состоит в том, чтобы не допустить понимания современной действительности, не требуется особенного умения или восприятия. Для этого нужен лишь нормальный скептицизм и готовность приложить аналитические способности, которые есть почти у всех людей, и которые они в состоянии применить. Просто получается, что они применяют их в вопросе о том, что будут делать Патриоты Новой Англии (спорт.команда) в следующее воскресенье вместо вопросов, действительно важных для человеческой жизни, включая их собственные жизни.

ВОПРОС: Не думаете ли Вы, что людей сдерживает нехватка у них компетентности?

CHOMSKY: Существуют эксперты и в области футболе, но люди не относятся с почтением к ним. Люди, которые звонят, говорят с полным доверием. Они не заботятся о том, противоречат ли они тренеру или любому другому специалисту, с кем они говорят. У них есть свое собственное мнение и они проводят интеллектуальные дискуссии. Я думаю -- это интересный феномен. Далее, я не считаю, что международные или внутренние дела намного сложнее. И то, о чем говорится в ходе серьезных интеллектуальных рассуждений на эти темы, не отражает какой-то более глубокий уровень понимания или знания.

Что-то похожее есть в случае так называемых примитивных культур. Тут часто можно найти, что определенные интеллектуальные системы были созданы со значительной сложностью, со специалистами, которые знали об этом все и другими людьми, которые не все вполне понимали и т.д. Например, системы родства разрабатываются с огромной сложностью. Многие антропологи пытались доказать некоторую функциональную полезность этой системы в обществе. Но одна из функций может быть просто интеллектуальной. Это такой тип математики. Это те области, где Вы можете использовать ваш интеллект, чтобы создать сложные и разветвленные системы и разработать их свойства в большой степени так же, как и в математике. У них нет ни математики, ни технологии; они имеют другие системы культурного богатства и сложности. Я не хочу преувеличивать аналогию, но что-то похожее может происходить и здесь.

Рабочий автозаправочной станции, который хочет использовать свой ум, не собирается тратить свое время на международные дела, поскольку это бесполезно; он не может ничего и никак сделать в этой области, и, кроме того, он мог бы узнать неприятные вещи и получить новые заботы. А ведь он мог бы делать то же самое развлекаясь, и там, где нет никаких угрожающих проблем -- профессиональный футбол или баскетбол или что-то вроде этого. И способности будут использованы, и понимание, и интеллект. Одна из функций, которые играют в нашем и других обществах такие вещи, как профессиональные виды спорта, состоит в том, чтобы предложить область, куда можно отклонять внимание людей от жизненных вопросов и тем так, чтобы люди во власти могли решать жизненно важные вопросы без вмешательства общества.

?ВОПРОС: Я спросил некоторое время тому назад тормозятся ли люди ореолом экспертизы. Можно ли это перевернуть таким образом, что - эксперты и интеллектулы боятся людей, которые могли бы приложить свой интеллект вместо спорта к своим областям компетенции в иностранных делах, общественных науках, и так далее?

?CHOMSKY: Я подозреваю, что это достаточно обычно. Те области вопросов, которые связаны непосредственно с насущными человеческими проблемами, не являются особенно глубокими или недоступными обычному человеку, которому не хватает специальной подготовки, но который взял на себя труд что-либо узнать о них. Комментарии по общественным вопросам в официальной(mainstream) литературе - часто поверхностны и неинформированы. Все, кто пишут и говорят об этом, знают, как далеко можно уйти, пока Вы придерживаеиесь полученной доктрины. Я уверен практически в каждом, кто использует эти привилегии. Я знаю, что я делаю. Когда, например, я ссылаюсь на преступления нацистов или на жестокость Советов, я знаю, что мне не нужно доказывать то, что я говорю, однако необходима детальная научная работа, если я говорю что-нибудь критически о действиях одного из Святых: самих Соединенных Штатов, или Израиля, как это было ?сохранено интеллигенцией после своей победы 1967 года . Эта свобода от требований доказывания или даже рациональности - скорее удобство, как быстро обнаружит любой осведомленный читатель журналов общественного мнения, или еще больше научной литературы. Это делает жизнь проще, и позволяет появляться большоиу количеству бессмыслицы или невежественной тенденциозности с безнаказанностью, а то и просто чистой клевете. Нет необходимости доказывать это, аргументы рядом. Так, стандартное обвинение против американских диссидентов или даже американских либералов, а я много их собрал, но напечатал довольно небольшую их часть, состоит в том, будто они утверждают, что Соединенные Штаты являются единственным источником зла в мире, или другие аналогичные идиотизмы; факт в том, что такие обвинения являются абсолютно законными, когда их цель - кто-нибудь, кто не марширует на соответствующих парадах, и они, таким образом, предъявляются даже без претензий на обоснованность. Строгое следование линии партии(party line) дает право действовать способами, которые совершенно справедливо считались бы скандальным, если бы исходили со стороны любого критика полученных указаний. Слишком большая осведомленности общества могла бы привести к требованию о применении стандартов равенства, что несомненно сохранит много лесов от уничтожения, и приведет к изменениям многочисленных репутаций.

Право лгать на службе власти охраняется со значительным усердием и страстью. Это становится очевидно всякий раз, когда кто-нибуь пытается продемонстрировать, что эти обвинения против официальных врагов неточны или, иногда, являются чистым изобретением. Немедленная реакция верхов заключается в том, что человек провозглашается апологетом реальных преступлений официального врага. Случай Камбоджи является поразительным примером. В том, что красные кхмеры были виновны в жутких зверств, никто не сомневался, за исключением нескольких маргинальных маоистских сект. Также истиной, и легко подтверждаемой, является то, что западная пропаганда истолковала эти преступления с большим акцентом, используя их, чтобы ретроспективно оправдать зверства Запада, и с тех пор, как стандарты перестали существовать по такой благородной причине, ?они также произвели запись фабрикации и обмана, который совсем замечателен. Демонстрация этого факта, и этот факт - это вызванное огромное возмущение, вместе с потоком новой и совсем грандиозной лжи, задокументированной среди других мной и Эдвардом Херманом(Edward Herman). Суть в том, что право лгать на службе государства было специально создано, и именно это - невыразимое преступление. Подобно этому, каждый, кто отмечает, что некоторые обвинения против Кубы, Никарагуа, Вьетнама, или некоторых других официальных врагов являются сомнительными или просто ложью, немедленно объявляется сторонником(апологетом) реальных или предполагаемых преступлений, это полезный способ проверить, что рациональные стандарты не будут применяться к управленцам и, что не найдется никаких помех их лояльнной службе государству. Критик обычно имеет небольшой доступ к СМИ, и персональные последствия для критика достаточно чувствительны, чтобы удержать многих на этом пути, особенно из-за того, что некоторые журналы -- Новая Республика, например, -- опускаются на окончательный уровень мошенничества и малодушия, регулярно отказывая даже в праве ответа клеветникам, которых они публикуют. Следовательно, неприкосновенное право лгать вероятно будет сохранено без слишком серьезной угрозы. Но положение могло быть бы другим, если бы неблагонадежные части общества были допущены на арену дискуссии и обсуждения.

Ореол предполагаемой экспертизы также обеспечивает путь для идеологизированной системы, чтобы обеспечить своим службам власть, поддерживая полезный образ безразличия и объективности. СМИ, например, может обратиться к университетским экспертам, чтобы обеспечить кругозор, который требуется центрам власти, и университетская система достаточно послушная внешней власти, поэтому подходящие эксперты обычно будут доступны, чтобы придать престиж учености узкому дипазону мнений разрешенных для широкого распространения. Или, когда этот метод терпит неудачу, -- как в текущем случае Латинской Америки, например, или в возникающей дисциплине терроризмологии (terrorology) -- может быть определена новая категория "экспертов", которым можно доверять, чтобы обеспечить улучшенное мнение, которые СМИ не могут выразить сами, не расставаясь с претензией на объективность, и которые служат узакониваниванию своих пропагандистских функций. Я указал много примеров, наряду с другими.

Структура профессий, связанных с общественными делами также помогает сохранять идеологическую чистоту. И на самом деле охраняется значительными усилиями. Мой собственный персональный опыт возможно актуален. Я упомянал раньше, что у меня нет обычных профессиональных удостверений в какой-либо области, и дипазон моей работы менялся довольно широко. Несколько лет назад, например, я делал некоторую работу в математической лингвистике и теории автоматов и от случая к случаю давал приглашенные лекции по математике или проектировании colloquia. Никому и в голову не приходило проверять мои удостверения, которых не было, чтобы говорить на эти темы, и это все знали; это было бы смехотворно. Участников волновало, что я должен сказать, а не мое право сказать это. Но когда я, предположим, говорю о международных делах, от меня постоянно требуют предоставлять удостверения, которые дали бы мне право выходить на эту священную арену, по крайней мере, в Соединенных Штатах; в остальных местах - нет. Я думаю, делая честное обобщение, что чем более интеллектуальную основу имеет дисциплина, тем меньше нужно ограничивать ее изучение с помощью профессиональных разрешений. Последствия в отношении вашего вопроса достаточно очевидны.

ВОПРОС: Вы сказали, что большинство интеллектуалов прекращают скрывать действительность. Они понимают действительность, которую они скрывают? Они понимают общественные процессы, которые они мистифицируют?

CHOMSKY: Большинство людей не являться лгунами. Они не могут терпеть слишком много познавательного инакомыслия. Я не хочу отрицать, что есть законченные лгуны и просто профессиональные пропагандисты. Вы можете найти их в журналистике и в университетских профессиях. Но я не думаю, что это норма. Норма - послушание, принятие некритичных отношений, принятия легкого пути самообмана. Я думаю, также, что это выборочный процесс в университетских профессиях и журналистике. То есть, люди, которые независимо мыслят и которых нельзя представить послушными, в общем и целом не делают этого. Но со временем их часто отсеивают. [...]

ВОПРОС: Вы писали, что мемуары Генри Киссинджера "дают впечатление о менеджере среднего уровня, который выучился скрывать пустоту с претенциозным пустословием." Вы сомневаетесь, что у него есть хотя бы какой-нибудь "концептуальный каркас" или глобальный проект. Почему такие индивидуумы приобретают такую чрезвычайную репутацию, принимая во внимание то, что Вы говорите о его фактических способностях? Что это говорит о том, как действует общество?

CHOMSKY: Наше общество действительно не основано на участии общества в принятии решений в каком-либо значимом плане. Скорее, это - система решения элиты и периодической общественной ратификации. Несомненно, людям хотелось бы думать, что там, наверху есть кто-то, кто знает, что он делает. Поскольку мы не участвуем, не управляем, и даже не думаем о вопросах критического значения, мы надеемся, что кто-то этим занимается, кто немного в этом разбирается. Другими словами, давайте понадеемся, что судно имеет капитана, поскольку мы не принимаем решений о том, что происходит. Я думаю, в этом причина. Но также, это - важная черта идеологической системы, состоящая в том, чтобы создать у людей ощущение, что они не настолько компетентны, чтобы иметь дело с этими сложными и важными вопросами; лучше пусть они оставят это капитану. Одним из способов(device) является создать звездную систему, ряд фигур, которые часто являются созданиями СМИ или созданием классического пропагандистского эстеблишмента, чьим глубоким понимания мы предполагаем восхищаться, и кому мы должны счастливо и уверенно назначать право управлять нашими жизнями и управлять международными делами. Фактически, власть очень сконцентрирована, принятие решений концентрируется в небольших пронизывающих друг друга элитах, основанных, в большой мере, исключительно на собственности частной экономики, но также в связанных с идеологической, политической и административной элитами. Поскольку это путь, на котором общество эффективно функционирует, оно должно иметь политическую теологию, которая объясняет, что этот путь должен функционировать, что означает, что Вы должны предположить, что участники этой элиты знают то, что они делают, в наших интересах, и иметь своего рода понимание и доступ к информации, которая запрещена остальной часть общества, так что мы, несчастные недотепы, должны просто наблюдать, и не вмешиваться. Может быть мы можем выбрать одного или другого из них их каждых несколько лет, но управлять - это их работа, а не наша. Именно в этом контексте мы можем понять феномен Киссинджера. Его незнание и глупость, действительно, - феномен. Я писал об этом достаточно подробно. Но он имел чудный талант, а именно: талант человека, играющего роль философа, который понимает вещи так глубоко, что способностей обычного человека для этого не хватает. Он сыграл эту роль довольно изящно. Это одна из причин, почему я думаю, что он был таким привлекательным для тех, кто действительно имеет власть. Это именно тот тип человека, который им нужен.

ВОПРОС: Деловая элита имеет точное восприятие того, как наша система работает?

CHOMSKY: Да, достаточно. Например, в бизнес-школах и в деловых журналах, можно часто найти довольно ясное понимание, что есть наш мир. С другой стороны, в более идеологизированных кругах, подобно университетским общественным наукам, я думаю, Вы найдете более глубоко укоренившиеся иллюзии и заблуждения, что вполне естественно. В бизнес-школе, они должны иметь дело с реальным миром и они должны знать каковы факты, каковы реальные свойства мира. Они готовят реальных управляющих, а не идеологических, так что требования к пропаганде менее интенсивные. Через реку от бизнес-школы в Кембридже, у Вас будет другая история. Здесь Вы найдете людей, одна из функций которых в том, чтобы предотвратить понимание со стороны других. Опять же, я не хочу выходить за рамки, но я думаю есть тенденции в этих направлениях. Есть некоторые случаи, где это даже было исследовано, хотя это не популярная тема в идеологических дисциплинах. Например, несколько лет назад, был обзор в "Анналах Американской Академии Политической и Общественной Науки", на который я ссылался теперь и тогда, исследования об отношениях корпораций и внешней политики. Он не был сделан какими-нибудь радикалами. Он был сделан политическим ученым основного направления назвавшимся Дэннисом Рэем. Это не было далеко идущим исследованием, но некоторые замечания, которые он делает совершенно верны и попадают в точку. Он сообщает об исследовании около двухста работ из категории, как он называет, "респектабельной литературы по международным отношениям и внешней политики США." В этой "респектабельной литературе," в 95 процентах просмотренных книг он не обнаружил ни одной ссылки на роль корпораций во внешней политике США, а в менее чем 5 процентах, он нашел косвенные упоминания. Это было в 1972 -- тогда, возможно, произошел небольшой сдвиг в результате вызова строгим порядкам в 1960-х. Это совершенно замечательно. Это - чудный пример того, как действует система запретов. Любой, кто хоть немного знаком с предметом, знает о существовании очень значимых отношений между корпорациями и внешней политикой. Это совершенно очевидно, и в силу веских причин. Насколько сильно влияние корпораций, и как оно проявляется, можно спорить. Но то, что их влияние сильное и основное, ни один серьезный человек не может отрицать. Тем не менее, университетская профессия преуспела в существенном устранении этого центрального вопроса от рассмотрения.

Теперь важная вещь. Рэй сказал, что он исключал из своего анализа две категории: первая, которую что он назвал "радикальный и часто неомарксистский анализ", что , возможно, предполагает какую-либо критику по поводу роли корпораций, какие-либо возражения обычным религиозным доктринам; и вторая, работы руководителей корпораций и профессоров бизнес-школ. В обеих этих категориях, есть дискуссия о роли корпораций во внешней политике США. Рэй заключает из своего исследования, что роль, без сомнения, значимая, но те, кто отмечают эти очевидные и важные факты не допускаются в "респектабельную литературу", тогда как те, кто избегает очевидного, не теряют поэтому своей “респектабельности”.

Я думаю это показывает то, что на самом деле является стандартом; то, что реальный мир горадо лучше понимаем теми, кто действительно должен иметь дело с фактами, чем теми, одна из функций которых - создание идеологического покрытия и поддержки для доктрин веры.

ВОПРОС: К тому же, деловое сообщество может выпустить массу литературу о развитии и модернизация других земель, чтобы не говорить о хорошей жизни здесь дома.

CHOMSKY: Что, несомненно правильно. Деловое сообщество в Соединенных Штатах продемонстрировало высокую степень классового сознания и понимание важности управления тем, что они называют "общественный разум(public mind)". Рост индустрии общественных отношений(public relations) и является одним из проявлений этого для "проектирования согласия", сущности демократии согласно Эдварду Бернесу(Edward Bernays), что является ведущей деталью в системе бизнес-пропаганды. Часть этих усилий должна создать определенную концепцию "хорошей жизни" дома, как Вы говорите, концепцию, которая будет соответствовать потребностям богатого и привилегированного слоев общества, доминирующих в экономике, равно как в политической и идеологической системах. Они имеют такую же благоприятную конкретную форму "развития и модернизации", которая будет соответствовать интересам американских инвесторов. Это все очень важные вопросы, которые заслуживают большего внимания, чем им уделяют.

Но есть также другие элементы, которым также уделяют мало внимания, стоящие в стороне от обширного потока пропаганды устремленной непосредственно на управление общественным разумом и гарантирующая, что общественная политика будет соответствовать потребностям привилегированных слоев. Благоприятная концепция развития, например, обычно представляется с точки зрения предполагаемых выгод ?возмущенного(indigenous) населения, а не в интересах американских инвесторов и корпораций или их местных клиентов и коллег. Вера в то, что то, что Вы делаете, полезно крестьянам северовосточной Бразилии не вредит вашим деловым операциям, однако продолжать действовать в ваших собственных интересах становится психологически легче. Ошибка, в чем заключается и чем должна определяться государственная политика, фантазии о плюралистичном взаимодействии и независимости общества, -- вот что может быть помехой в реальных мировых операциях. Важно иметь твердое понимание о реалиях в этой области. Пропаганда может быть тем, что она есть, но доминирующие элиты должны иметь более ясную понимание между собой. Мы можем видеть, чем являеися это понимание, из документов, не предназначенных для широкой публики, например, из красноречивого отчета о "Кризисе Демократии" Трехсторонней Комиссию -- в данном случае либеральной элите -- объясняющий необходимость возвращения основного населения к пассивности и покорности, переводя угрозу демократизации, поставленную в 1960-х, как просто неактуальный сектор общества, действительно пытавшийся стать организованным для политических действий и войти на политическую арену, угрожая господству основанных на бизнесе элит.

Но вместе с такой откровенной внутренней дискуссией о необходимости отойти от демократического рывка шестидесятых, для того, чтобы гарантировать, что нет никакой фальсификации с учреждениями, ответственными за "идеологизацию молодых", также, чтобы приструнить потенциальных диссидентов среди СМИ, и так далее -- наряду с этим мы обычно встречаемся с созданием системы убеждений, которые оправдывают происходящее, убеждая в его правоте и полезности. Этого естественно достаточно, и это настолько же верно для деловых кругов, как и везде. [...]

?ВОПРОС: Вы твердо верите в причину?(Do you have a deep faith in reason?)

?CHOMSKY: У меня нет веры ни в это, ни во что-нибудь еще.(I don’t have a faith in that or anything else)

?ВОПРОС: Нет веры даже в причину?

CHOMSKY: Мне не следовало говорить "веры." Я думаю... это все, что у нас есть. У меня нет веры в то, что правда воссторжествует, если она станет известна, но у нас нет выбора так предполагать, как бы это не было правдоподобно. Это больше, чем просто частный вопрос о том, что идеологи действуют так, что видно, что они разделяют это убеждение. Это видно, например, из явных усилий скрыть очевидные вещи. В конце концов, было бы легче просто сказать правду.

Почему получается так, что система пропаганды включается в подавление любого вопроса в такой области, например, как роль корпораций во внешней политике? Или возьмем современную историю. Почему ужасающая история интервенции США в Центральной Америке и Карибском бассейне не входит в ?программы, так, чтобы все знали, например, что в Гватемале есть люди, живущие, по сути, в условиях необъявленного рабства из-за того, что земельная реформа была остановлена переворотом, совершенном ЦРУ в 1954, а последующие интервенции во времена Кеннеди и Джонсона помогали поддерживать режимы, основанные на пытках и терроре с несколькими ?аналогами в современном мире? Почему не связано с современной историей то, что в Греции в конце 1940х Соединенные Штаты, с фанатизмом организовали кровавую кампания подавления, бросая десятки тысяч людей в лагеря ?переучивания где их пытали и убивали, поддерживая ссылку десятков тысяч других, уничтожая союзы и политическую систему и продолжая бойни? Почему не всем это известно? А ведь это действительно важно знать. А что с Вьетнамом? Как насчет него? Почему предпринимается так много усилий, чтобы обеспечить недоступность главных фактов о нападении на Южный Вьетнам, чтобы не допустить их исследования, а если и позволить их исследовать, то затем забыть или выкинуть, и уж несомненно, чтобы не допустить эти факты в основной поток научного обсуждения и образования? Почему подобные усилия, направленные на то, чтобы скрыть реальную историю баснями о внушающем страх благородстве наших намерений, полны только грубыми ошибками возникающими от нашей наивности и простодушной доброты(simpleminded goodness), уникальной в истории? Мне кажется, это верно объясняет, почему пропагандистская система действует именно таким образом. Это подтверждает, что общество не поддержит реальную политику. Следовательно, важно предотвратить любое знание или понимание ее. Соответственно, другая сторона медали заключается в том, что чрезвычайно важно попытаться донести правду об этом, насколько мы сможем. Может быть, если бы люди знали истину, они все равно бы продолжали поддерживать старую политику. Такое возможно. Но определенно, что идеологи пропагандистской системы в это не верят. [...]

ВОПРОС: Временами кажется, что эта система имеет чрезвычайную мощь и другие особенности, это вопрос уязвимости, очевидный в неудобстве(unease), страхе...

CHOMSKY: Все это чрезвычайно неустойчиво из-за доверия лжи. Любая система основанная на лжи и обмане в сущности неустойчива. Но, с другой стороны, это придает ей большую гибкость и очень небольшой ?вызов, достаточно ограниченный и маргинальный, из-за чего влияние пропагандистской системы - мощное и повсеместное.

?ВОПРОС: Разве спор не ограничивается общим недоверием в выбор о том, как мы живем?

CHOMSKY: Вообще, очень трудно прийти даже к обсуждению возможного выбора, пока слой за слоем Вы не избавитесь от мифов и иллюзий. Друзья, которые разделяют мои интересы и беспокойство, часто критиковали работу, которую я делаю, и может быть правильно, поскольку, как они говорят, она чересчур критична в отношении внешних явлений, в некотором смысле. Многое из того, о чем я писал и говорил, было посвящено конкретным зверствам в Вьетнаме, в Латинской Америке, на Ближнем(Middle) Востоке, в Восточном Тиморе, подобным вещам и той паутине обмана, которой была создана вокруг них. Теперь это вопросы, имеющие огромное гуманитарное значение, но в некоторого прикладном значении они являются поверхностными, они являются конечным результатом значительно более глубоких, центральных факторов нашего общества и культуры. И критика состоит в том, что я должен обращать больше внимания основным причинам и способам изменить их, например, революционной стратегии. Я отвечаю им, верно или нет, но я, несомненно, вижу суть. А именно: мы бы могли, скажем, вынудить Соединенные Штаты перестать поддерживать бойню и репрессии в Восточном Тиморе. Для жителей Тимора, если они выживут, это будет очень важно. Но это все равно, что накладывать бинт на раковую опухоль. Она просто появится снова в каком-нибудь другом месте.

К вопросу о том, можно ли донести эти темы до широкой публики: эти возможности сильно ограничено, так как СМИ и журналы действительно не позволяют этого делать, -- но, говоря о том, что это возможно, скажем, темы Восточного Тимора, или Вьетнама - это те темы, о которых можно говорить с людьми в значимом для них ключе, тогда как говоря им о государственном переустройстве, или о той роли, которую они могли бы в нем сыграть - это примерно тоже, что разговаривать с ними о Марсе. Мне не известно Ваше мнение о том, как должны подниматься вопросы такого рода. Ясно, что это не должно свестись к одним разговорам. Это те вещи, которые люди должны прочувствовать; их стремление и понимание должны расти из опыта, борьбы и противоречий.

Возьмите, например, переезд завода. В то время как завод переезжает из Коннектикута в Тайвань, вполне возможно, скажем, поднять вопросы о рабочем самоуправлении, о рабочем контроле так, что это могло бы показаться необычным и академическим, когда система функционирует. Я преисполнен уважения перед людьми, которые делают это. Есть много способов сделать вопрос обсуждаемым, и эти способы так или иначе связаны с реальными условиями жизни людей, а не являются чем-то из области абстракции и изотерики, вроде того, может ли существовать альтернативное общество? Ведь рассуждать отвлеченно очень трудно. Это просто слишком далеко от того, с чем люди действительно сталкиваются в своей жизни, чтобы тратить на это свое время. Но я думаю что это именно те вопросы, которые в конце концов должны стать центральными в сознании широких слоев общества, если только мы будем в состоянии делать нечто большее, чем просто бинтовать раковую опухоль. [...]

Ноам Хомски (или Чомски) (родился в 1928 г.), знаменитый профессор лингвистики Массачуссетского Института Технологии в Бостоне (с 1955 г.), представитель американской «инакомыслящей альтернативной» мысли, левый по убеждению, известный аналитик и критик американской политики, разобравшийся в закулисе, лектор и писатель многих книг и статей на эту тему. В этой работе предлагается краткий обзор одной книги Хомского, которая является суммарным изложением его мысли. Хомски серьезный аналитик и все его книги обилуют массой цитат из разных источников. К сожалению, как и многие западные лево настроенные люди, он кажется за расчленение России.

Содержание: (1) Почему? (2) Первенство США. (3) Все страны должны дополнять экономику Запада. (4) «Большой регион» обслуживает США. (5) Устанавливание правительств. (6) Устойчивость для богачей и иностранных фирм. (7) Логика в международной политики. (8) Типичный подход. (9) Планы для Восточной Европы. (10) Насилие более привлекательная чем дипломатия. (11) Средства массовой информации. (12) Заключение. Библиография.

1. Почему?

1. Почему уже в 1994 г. лица родившиеся в Югославии, на американском паспорте, в графе где должно быть написано имя страны где владелец этого документа родился, слово «Югославия» не писали, а писали только город?

2. Почему народы которые спокойно жили в Сараево, в Югославии во время Олимпийских игр, вдруг «возненавидели» друг друга и начали братоубийственную войну?

3. Почему в демократической США все средства массовой информации (СМИ) пишут одно и тоже. Почему они почти ничего не сообщают об иностранных странах?

4. Почему НАТО (в основном США и Великая Британия) напали на беззащитную Югославию? Это было сделано нагло и сопровождалось ложью. Все это казалось нелогичным бредом? Почему они так поступали?

5. Почему диктаторский Красный Китай пользуется специальными привилегиями, а новая демократическая Россия нет?

6. Почему одно время долго показывали по американском ТВ сериал «Невозможная Миссия» (Mission Impossible), в котором государственная «сверхсекретная» группа проводила тайные нелегальные задания во всех странах мира?

7. Почему во время последней сессии Объединенных Наций в Нью-Йорке, на которой участвовали лидеры всех стран, американские СМИ об этом умалчивали, а если говорили, то умаляли ее значение?

Эти вопросы и многие другие мучают многих интеллигентных и думающих людей, в особенности после Югословенской трагедии. Стало ясно что за всеми этими вопросами стоят какие-то скрытые закулисные расчеты.

Автор этой работы начал свое исследование и обнаружил профессора Хомского, который в своих произведениях дает прямо или косвенно ответы на все эти вопросы и многие другие. В этой работе следуют выдержки из книги «Что дядя Сэм на самом деле хочет»[1]. Конечно, лучше всего прочесть всю книгу, которую можно скачать с вебсайта http://www.lbbs.org/

2. Первенство США. После Второй Мировой Войны было решено что нужно активно преследовать международную политику которая обеспечит первенство США на многие годы. Для осуществления этого замысла были созданы и разработаны тщательные планы.

At the hard-line extreme, you have documents like National Security Council Memorandum 68 (1950). NSC 68 developed the views of Secretary of State Dean Acheson and was written by Paul Nitze, who's still around (he was one of Reagan's arms-control negotiators). It called for a "roll-back strategy" that would "foster the seeds of destruction within the Soviet system," so that we could then negotiate a settlement on our terms "with the Soviet Union (or a successor state or states)."]

3. Все страны должны дополнять экономику Запада. Так как коммунистический блок отказывался это делать, то из-за этого он и представлял особенно большую опасность.

[1.2 - Тhe liberal extreme: This point is also made clear in the public record. For example, a high-level study group in 1955 stated that the essential threat of the Communist powers (the real meaning of the term Communism in practice) is their refusal to fulfill their service role -- that is, "to complement the industrial economies of the West."]

4. «Большой регион» обслуживает США. В этих планах был создан особенный «Большой регион». Страны входящие в эту зону должны служить американской экономике.

The Grand Area was to include the Western Hemisphere, Western Europe, the Far East, the former British Empire (which was being dismantled), the incomparable energy resources of the Middle East (which were then passing into American hands as we pushed out our rivals France and Britain), the rest of the Third World and, if possible, the entire globe. These plans were implemented, as opportunities allowed.]

5. Устанавливание правительств. Правительство США способствует устанавливанию правительств в Третьем мире, которые дают предпочтение иностранным инвестициям, а не нуждам своего народа.

A study of the inter-American system published by the Royal Institute of International Affairs in London concluded that, while the US pays lip service to democracy, the real commitment is to "private, capitalist enterprise." When the rights of investors are threatened, democracy has to go; if these rights are safeguarded, killers and torturers will do just fine.]

6. Устойчивость для богачей и иностранных фирм. Активно преследуется политика для создания стабильности и устойчивости олигархам, богачам и иностранным фирмам.

That's why even the tiniest speck poses such a threat, and may have to be crushed.]

7. Логика в международной политики. Международная политика иногда кажется странной и не логичной, но если вы поймете цели этой политики, то тогда все становится ясно.

[1.7 - The three-sided world: Unless you understand our struggles against our industrial rivals and the Third World, US foreign policy appears to be a series of random errors, inconsistencies and confusions. Actually, our leaders have succeeded rather well at their assigned chores, within the limits of feasibility.]

8. Типичный подход. Обыкновенно военные создают в стране экономическое бедствие. Потом, по совету советников из США, власть становится гражданской. После этого страна контролируется при помощи олигархов и организаций вроде «Международного денежного фонда», «Мирового Банка» и т. п.

The indebtedness and economic chaos left by the military pretty much ensures that the IMF rules will be followed -- unless popular forces attempt to enter the political arena, in which case the military may have to reinstate "stability."]

9. Планы для Восточной Европы. Планы для Восточной Европы довольно печальные. Эти народы должны стать чем-то вроде «Третьего мира», в основном поставщиками сырья и дешевой рабочей силы.

In a global economy designed for the interests and needs of international corporations and finance, and sectors that serve them, most of the species becomes superfluous. They will be cast aside if the institutional structures of power and privilege function without popular challenge or control.]

10. Насилие более привлекательная чем дипломатия. Так как насаживаются государственные структуры для эксплуатации, то это легче делается путем насилия чем дипломатии.

Diplomacy is a particularly unwelcome option, unless it's pursued under the gun. The US has very little popular support for its goals in the Third World. This isn't surprising, since it's trying to impose structures of domination and exploitation. A diplomatic settlement is bound to respond, at least to some degree, to the interests of the other participants in the negotiation, and that's a problem when your positions aren't very popular.]

11. Средства массовой информации. Почти все СМИ находятся в руках одной группы, которая не дает доступ к другим новостям.

In return, state authorities demand cooperation and submissiveness. Other power centers also have devices to punish departures from orthodoxy, ranging from the stock market to an effective vilification and defamation apparatus.]

12. Заключение. Международная политика США, по всей вероятности и Объединенного Королевства, руководствуется планами которые были разработаны во время Второй мировой войны и после нее. По этим планам страны, входящие в состав «Большого региона» (Grand Area), должны включиться в экономическую систему которая служит «национальным интересам США» и исполнять какие то второстепенные роли. Эти так называемые «национальные интересы» не являются интересами рядовых граждан, а интересами больших корпораций, то есть их владельцев и вкладчиков. Для достижения этих целей употребляются прямые и косвенные методы. Прилагаются все усилия чтобы установить правительства которые дают предпочтение иностранным вкладчикам, а не нуждам народа и которыми правят за кулисами олигархи. После этого при помощи этих же олигархов и всяких денежных фондов эти страны держатся под контролем. Теперешние политики не разбираются в международной политике, не знают иностранные языки, не понимают чужие народы и поэтому они просто следуют этим устаревшим планам. Цели этой политики скрываются от своих граждан и прикрываются другими, более ходкими.

Изучив и продумав цитаты приведенные выше, или что еще лучше, прочтя всю книгу, становится жалко за неплохой американский народ которого так обдуривают и становится жутко так как такая международная политика к добру не приведет.

8/21 сентября 2000 г.
Рождество Богородицы

Библиография
[1] Ноам Хомски. Что дядя Сам на самом деле хочет (по англ.).
Noam Chomsky. What Uncle Sam Really Wants.
1999. Odonian Press, Website http://www.realstory.com.
Distributed through Common Courage Press, P.O.Box 702, Monroe, ME.
112 p., small format, paper cover. ISBN 1-878825-01-1. $8.50.
Полный текст книги находится и на узле Интернета http://www.lbbs.org/
(Подоплека и истинные причины американской международной политики).

http://www.dorogadomoj.com/z21hom.html