Coca-Cola вместо мозгов

Светлана ПУШКИНА

Америка забеспокоилась: 90 млн взрослого населения, или почти половина жителей США являются медицински безграмотными, что представляет серьезную угрозу для здоровья нации. Об этом говорится в докладе, опубликованном в Вашингтоне.

Сложный медицинский жаргон, с одной стороны, и слабое владение английским языком миллионов американцев - с другой, приводит к тому, что люди не способны прочитать рецепт и даже понять суть своего диагноза, утверждается в докладе. Многие пациенты стесняются переспросить врача, что именно он им сказал, поскольку боятся, что их примут за дураков.

Результаты весьма печальны: мать залила двухлетнему ребенку в ухо лекарство, которое следовало принимать орально. В другом случае женщина, сама того не ведая, дала письменное согласие на гинекологическую операцию, которая ей была не нужна.

Подобные факты стали беспокоить Америку лишь недавно. Россию же тамошние порядки и повальное невежество перестали удивлять уже давно. Нашим, кстати, в этом смысле даже удобнее. Любой иммигрант вам расскажет, что для получения гражданства в США достаточно кое-как написать на английском: "My name is Peter. It is Tuesday today". Русские знают, что на "брайтон-бичах" Америки в магазине продуктов достаточно произнести: "Мне полпаунда поросятины и паунд докторской, о`кей?" – и вас поймут.

А вот Европу это настораживает и возмущает. Как пишет об американцах испанская газета Fusion: "Они тучны, необразованны, закомплексованы, не имеют прошлого, а кроме этого, еще и расисты. Они придумали самую нелепую ложь современного мира - American way of life - изумительный американский образ жизни, которым до тошноты уже наелся весь остальной мир. Родина независимости, рай возможностей, оазис свободы слова и т.д. - все это составляющие мифа о Соединенных Штатах".

И далее Fusion утверждает: "В США упрощенное мышление вдыхается с каждым глотком воздуха - манера говорить, питаться, одеваться. Каждый американец должен водить собственную машину, в субботу ездить за покупками в крупный супермаркет, сходить на новый фильм со Шварценеггером и съесть в MacDonald's гамбургер. Носить Levi's и пить Coca-Cola, отмечать Halloween и получать подарки от Санта-Клауса. Все направлено на имитацию American way of life".

Профессор кафедры политического и социального мышления Мадридского университета Хосе Карлос Гарсия Фахардо подытожил все вышесказанное таким образом: "Американцы - это общество, созданное людским потоком. Первые переселенцы были беглецами из своих стран, убежденные, что необходимо уничтожать всех, кто окажется на земле обетованной, которую некий бог обещал только им. Остальной мир, был сокращен до примитивных понятий. "Европа - это Париж и немногим более, - продолжает профессор Фахардо. - Американцы создали наивную модель жизни, отличавшуюся полным неведением происходившего вокруг. Все казалось настолько упрощенным, что 58% конгрессменов и 60% сенаторов США никогда не имели загранпаспортов".

http://www.utro.ru/articles/2004/04/08/296623.shtml

Западники, почвенники и русская идея.


Михаил Назаров


«И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя...» (Н. Бердяев, «Русская идея»).

«Да, мы были противниками..., но очень странными: у нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное... чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы - за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование, любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» (А. Герцен, «К.С. Аксаков»).

В этих двух цитатах курсивом отражено то историософское противостояние внутри русской культуры, которое зародилось в XIX в. и в новой форме проявляется в наши дни. Глядя «в разные стороны», западники и славянофилы (чья традиция соответствует в дальнейшем почвенникам) увидели судьбу России в двух разных исторических ракурсах, и на вопрос, - в чем российское призвание? - дали два разных ответа.

Западники сочли Россию «дитем» в сравнении с «передовой Европой», которую они хотели «догонять». Главной русской особенностью, по их мнению, была социально-правовая отсталость. В то же время первое поколение западников (Чаадаев, Герцен, Грановский) в 1830-е гг. не отрицало своеобразия России и ее особой миссии в истории. Даже «неистовый Виссарион» Белинский писал: «Каждый народ играет в великом семействе человеческого рода свою особую, назначенную ему Провидением, роль»; «только живя самобытной жизнью, каждый народ может принести долю в сокровищницу человечества» («Литературные мечтания»). И даже антипатриотичность провоцирующих философических писем Чаадаева не помешала ему позже написать, что «придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы» (1835 г, письмо Тургеневу) А в «Апологии сумасшедшего» (1837) Чаадаев утверждал: «Я полагаю, что мы пришли после других, для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия». И еще: «...мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».

Тогдашние западники еще не были оторваны от религии, для многих из них она была волнующим вопросом, правда, скорее личного, а не историософского порядка. В отходе от религиозного (православного) понимания истории и образовалась развилка, отделявшая их от славянофилов.

Западничество созревало как русский плод самоуверенного европейского Просвещения, упрощавшего сложность бытия до материального уровня, и их взгляд на российскую судьбу, как видно из цитат в начале статьи, исходил из развивавшегося тогда в Европе секулярного «пророчества» о прогрессе, в русле которого они и надеялись на ведущую роль «юной» России. Славянофилы же, предвидя разрушительность этого «прогресса», искали понимание своеобразия российского пути не в секулярном европейском будущем, а в русском христианском прошлом. Пример этого различия: отношение к крестьянской общине, в которой западники видели готовую «социалистическую» форму (А. Герцен), а славянофилы - религиозно-нравственный «хор» (К. Аксаков).

Славянофилы верили в мировоззренческое отличие русского пути от рационального западного, ощущали Православие как определяющую координату российского жизненного уклада, призывали развивать свои дары, а не копировать чужие. Однако Европа отталкивала их взоры лишь в своем обмельчавшем виде, тогда как в ее глубине они видели «страну святых чудес» (А.С. Хомяков) и свой первый журнал назвали «Европеец». То есть они не отрывали себя от западной христианской культуры, а лишь брали для ее оценки более крупный исторический масштаб, более требовательно относились к ней, острее видели ее недостатки и верили, что призвание России облагородить европейскую цивилизацию, преодолеть ее противоречия в высшем синтезе.

Как писал И.В. Киреевский: «Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога» (1827 г., письмо Кошелеву). В то же время он считал, что в отрыве друг от друга ставки на «чисто русское» или на «чисто западное» - ложны и односторонни. В частности, «оторвавшись от Европы, мы перестаем быть общечеловеческой национальностью»*.

* После предательства России Европой в Крымской войне почвенничество в лице Данилевского придет к более оправданному выводу, что Россия представляет собой особую цивилизацию, не сводимую к Европе; этот тезис будет развит евразийством. Однако нам представляется более точным говорить, в рамках православной историософии, о двух христианских цивилизациях: «удерживающей» российской и западной «апостасийной». См. об этом в статье «Историософия смутного времени» и в третьем разделе сборника. [Прим. 1998 г.]

Резюмируя, можно сказать, что первоначально оба крыла - западническое и почвенническое - хотя и по-разному ощущали свою принадлежность к общеевропейскому процессу и оба были все же национальными. Они были творчески необходимы друг другу; русская культура XIX в. развивалась как бы в магнитном поле между этих двух полюсов, питаясь его энергией.

Эта энергия, однако, вышла из-под контроля в дальнейшей борьбе между этими двумя полюсами, несшими в себе действительно несовместимые духовные заряды. В разразившейся катастрофе соответственно духу времени победило «прогрессивное» западническое учение, доведенное в коммунизме до крайних, враждебных всей русской жизни выводов.


* * *


Устойчивый порок западников заключается в том самоуверенном нигилизме, который был подмечен за ними еще в XIX в. Н.Н. Страховым: «сперва отречение от своего, а потом и от чужого». Можно уточнить в применении к сегодняшнему дню: непонимание и своего, и чужого. В сборнике «Вехи» (1909) С.Н. Булгаков в этой связи писал, что «на многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями идущем глубоко в историю», атеисты-западники «облюбовали только одну ветвь» в полной уверенности, что присваивают истинно европейскую цивилизацию. Не менее актуально эти слова звучат в наши дни. Ибо наши западники и сегодня ориентируются не на фундамент христианских ценностей в западной культуре, а на ее плоды - такие, как свобода и непреходящая ценность личности, забывая, что они выросли именно на этом фундаменте (человек достоин уважения как созданный «по образу и подобию Божию», и лишь перед Богом все люди равны).

Еще печальнее, что наши западники неспособны отличить эту свободу от современного разложения той же культуры с такими ее плодами, как гедонистическое смешение высших и низших уровней человеческой природы (в этом смысл «сексуальной революции»), ориентация искусства на инстинкты и его рыночное опошление (массовая культура), «плюралистическое» оправдание греха...

Сегодня уже и Запад не тот, что был в начале XIX в., и западники не те. Интеллигенции начала века, которую критиковали «Вехи», при всей ложности ее ценностей были свойственны нравственный максимализм, жертвенность; нынешние же западники открыто восхищаются тем самым западным мещанством и равнодушием к истине, которое (пусть в разной степени) отвергали оба фланга русской интеллигенции в XIX в.

Вспомним, что близкое знакомство с реальным Западом уже тогда приводило к разочарованию многие наши умы, поначалу преклонявшиеся перед ним, - это произошло, например, с Гоголем, Герценом, Одоевским, Фонвизиным, Страховым, Киреевским. П.В. Анненков писал в этой связи о Белинском: «С ним случилось то, что потом не раз повторялось со многими из наших самых рьяных западников, когда они делались туристами: они чувствовали себя как бы обманутыми Европой». Многие могли бы сказать вместе с Герценом: «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину». Это же явление заметно и в русской части третьей эмиграции. Как верно подметил московский самиздатский автор В.В. Аксючиц: западничество, особенно современное, есть «специальная установка сознания на восприятие фикций европейской культуры».

Эта установка приобретается тем легче, чем больше поводов для отталкивания от неблагополучия дома: «если у нас все так лживо и плохо, то в «противоположной» общественной системе все автоматически должно быть правдиво и хорошо». Сегодня эта установка может оказаться для нашей обессиленной страны не только очередным самообманом, но и последним ударом, после которого мы прекратим свое национальное существование, превратившись в территорию для разгула космополитической энтропии, - именно она уже хлещет в прорубаемое заново окно в Европу. Ибо слишком сильно разрушен наш нравственный фундамент, который мог бы обезвредить новые для нас яды цивилизации.

Западнический либерализм имеет смысл лишь в утверждении свободы от тоталитарного насилия, то есть в отрицательном аспекте реформ. В этом смысле почвенники могли бы приветствовать западничество как союзника. Но вряд ли уже союз на отрицательной платформе кого-либо удовлетворит. В положительном же смысле, как писал С.Л. Франк о дореволюционной либеральной интеллигенции, - у нее нет конструктивных идей: «Слабость русского либерализма есть слабость всякого позитивизма и агностицизма перед лицом материализма...» Это «слабость осторожного, чуткого к жизненной сложности нигилизма перед нигилизмом прямолинейным... Организующую силу имеют лишь великие положительные идеи, ...зажигающие веру в свою самодовлеющую и первичную ценность. В русском же либерализме вера в ценность духовных начал нации, государства, права и свободы остается философски не уясненной и религиозно не вдохновленной. ...Вот почему, в борьбе с разрушающим нигилизмом социалистических партий, русский либерализм мог мечтать только логическими аргументами... переубедить своего противника, в котором он продолжал видеть скорее неразумного союзника» (в общей борьбе против православной монархии).

«Подобно социалистам, либералы… слишком веровали в легкую осуществимость механических, внешних реформ чисто отрицательного характера» и их деятельность обессиливалась отсутствием чутья к «духовным корням реальности, к внутренним силам добра и зла в общественной жизни» (1918, «Из глубины»). Именно в этом главная слабость и сегодняшнего западничества, лишенного национального самосознания. Нечувствие западниками нации как духовного явления имеет две разновидности: интернационализм и космополитизм. Оба явления нигилистические, только одно провозгласило объединение пролетариев, у которых «нет отечества», другое объединяет столь же денационализированную «образованщину».

Даже западники, считающие себя христианами, слишком часто отказываются видеть между ценностью личности и всеединством человечества перед лицом Бога существование промежуточных ступеней, одна из которых - нация*. Нигилизм этого типа демонстрирует, например, Г. Андреев (Файн), предлагая такой критерий «интеллигентности»: «Прежде всего - сознание самодовлеющей ценности человеческой личности», причем сама личность понимается так: «Моя святая святых - это человеческое тело, ум, талант, вдохновенье, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние ни проявлялись». «Для интеллигента личная свобода - это не только высшая, но и единственно безусловная ценность» («Грани», 1989, № 154)...

* «Они считают, что задачи христианина лежат только в плоскости личного самосовершенствования: мол, ведь много раз было сказано апостолом Павлом: «нет различия между иудеем и эллином» (Рим. 10:12; Кол. 3:11 и др.)... Такие цитаты, вырванные из контекста, приводятся очень часто. Однако их контекст совершенно ясно говорит о том, что только в наивысших уровнях духа, в соизмерении с Царством Божиим «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28-29). Неразумно ведь из этих слов выводить, что в земной жизни нет «ни мужеского пола, ни женского» - так же и в отношении народов.

Более того: в Новом завете многократно подтверждается, что в земной жизни именно народы - деятели истории. Христос говорит своим ученикам: «идите, научите все народы» (Мф. 28:19); это подтверждается схождением Святого духа на апостолов, которые обрели знание «иных языков» (Деян. 2:4); причем «все народы» сохраняются до конца времен, когда Господь будет их судить (Мф. 25:32). Это говорит о том, что не только человек, но и народ наделен каким-то личностным качеством - только в этом случае к нему применимы нравственные требования и суд. Нация - соборная личность - так это выразил Достоевский... Поэтому мы вправе применять к нации понятия ответственности, воли, судьбы. Мы вправе иметь для этой ступеньки и общественный идеал» - русскую идею. (Назаров М. «Русская идея и современность». 1990) [Прим. 1998 г.]

Если что-то «религиозное» в этих словах и можно видеть, то лишь самообожествление человека (выделено нами курсивом), то есть «религию» гуманизма, против которой выступали авторы «Вех». Не удивительно, что они сами не относили себя к разряду «интеллигенции». В практическом жизненном строительстве такой «христианский» нигилизм тоже оказывается бесплодным. К нему тоже применима классическая характеристика западничества: люди, «объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» (Г.П. Федотов, «Версты», 1926, № 2).


* * *


Нечувствие сегодняшних западников к проблемам этого уровня закрывает им взор также и на противоречие между их стремлением послужить на благо своей стране и рецептами западных пропагандистов, цели которых иные: не возрождение России, а «мутация русского духа»*. Предлагаемый ими выбор между двумя вариантами: или американизм, или тоталитаризм, - есть пропагандное упрощение, и жаль, что многие наши «прорабы перестройки» надевают на себя эти шоры.

* Так эту идеологическую цель в отношении России сформулировал Б. Парамонов, ведущий программы «Русская идея» на американском радио «Свобода»: необходима «мутация русского духа» от Православия к «новому типу морали... на твердой почве просвещенного эгоистического интереса» (7/8.3.89); «нужно выбить русский народ из традиции» (3.12.89). Мы уже отмечали, что «христианское смирение при этом трактуется как «рабскость души», нравственный максимализм как «православный фашизм», цельность русского мироощущения как «тоталитарность», а вера в единую Истину - как психическое отклонение... До сих пор в этом «анализе» отличались обретшие свободу самовыражения представители «третьей эмиграции»... С началом перестройки те же заявления множатся и в советской печати - из уст их не выехавших единомышленников. Всех их, как и западных советологов, объединяет нечувствие абсолютных ценностей - это хорошо демонстрирует С. Чупринин, утверждая, что различие между русской идеей и тоталитаризмом «не в разности ориентиров и путей, а в степени «продвинутости» по общему для всех них пути» («Знамя», 1990, № 1)...» («Русская идея и современность»).

Не удивительно, что в годы «перестройки» эта радиостанция стала совместным рупором западников в СССР и эмиграции. Подробнее о политике этого мощнейшего радио, которое наглядно выдает цели США, а также о борьбе русской эмиграции против этой политики см. в нашей статье «О радиоголосах, эмиграции и России» («Вече», Мюнхен, № 37. 1990; «Слово», М. №10. 1992) и в сборнике «Радио Свобода в борьбе за мир...» (Мюнхен-Москва. 1992). [Прим. 1998 г.]

При наличии столь скудного выбора им не остается ничего иного, как втискивать в «тоталитаризм» всю русскую историю, «тысячелетнюю рабу», и следовать совету маркиза де Кюстина: «здесь все нужно разрушить и заново создать народ». Родство западников с подобной советологией проявляется и в том, что причины тоталитаризма часто объясняются национальными особенностями русского народа при игнорировании особенностей марксистской идеологии.

В XIX в. Достоевский еще мог написать, что «все споры и разъединения наши произошли лишь от ошибок и отклонений ума, а не сердца, и вот в этом-то определении и заключается все существенное наших разъединений». К началу XX в. сложилась ситуация, к которой применимы его дальнейшие слова: «Ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее, чем ошибки сердца... Ошибки сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух иногда даже всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, ...напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их с своим зараженным духом, при чем происходит даже так, что скорее умрет вся нация, сознательно, то есть даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться...» (Дневник писателя, январь 1877).

В сущности, реализовав в XX в. совет де Кюстина, западничество в России историософски изжило себя и западником сегодня можно быть, лишь слепо и бессердечно игнорируя причины и итоги этого эксперимента. Ведь современное космополитичное западничество - наследник не столько западников XIX в., сколько их выродившегося потомства: того революционного течения, с которым спорили «Вехи» и которое, победив, кроваво господствовало последние 70 лет нашей истории...

Тогда как почвенничество приняло на себя в России основной удар интернационального тоталитаризма. Не удивительно поэтому, что оно и сейчас еще в болевом шоке, - чем только и можно объяснить подозрительность, излишнюю категоричность в выявлении врагов России, неотмежевание от символов учения, которое ее же в свое время пыталось уничтожить.

Впрочем, неотмежевания такого рода - применяются ли они в тактических целях, или по инерции - встречаются у обеих сторон. Примеры тому из лагеря западников - выступление М. Шатрова против печатания А. Солженицына; статья Р. Медведева против «антисоциалиста» И. Шафаревича («Московские новости» 1988, № 24); панегирик Т. Ивановой недавно изданному цитатнику «основоположников» с рекомендацией его школьникам и всем, «кто хотел бы окрепнуть духом в борьбе, найти аргументы в пользу коммунистической идеи» («Книжное обозрение», 1989, № 44).

Даже если у почвенников и в самом деле можно чаще встретить советские «родимые пятна», то не оттого, что они им нравятся, а оттого, что в их шкале ценностей сегодня важнее борьба «за что», а не «против чего», которое и без того находится в отступлении. Почвенничество прорастает через отмирающие догмы, в действенность которых уже почти никто не верит. Оно преодолевает тоталитаризм утверждением подлинных национальных ценностей, и можно спорить лишь о границе допустимых компромиссов. Западники же до сих пор отвергают лишь политические следствия «русского тоталитаризма», не анализируя его подлинных - духовных - причин в общеевропейском прошлом.

Соответственно и рецепты западников поверхностны. Главною ценностью они провозглашают свободу, - но без осознания, что она раскрепощает и лучшие, и худшие стороны человеческой природы. Причем скольжение вниз требует меньше усилий, чем подъем вверх. Западный мир это ясно демонстрирует. Либералистическая теория, что сумма эгоизмов автоматически обеспечивает здоровье общества, - все больше оказывается очередной утопией, которая приближается к саморазоблачительному концу. Капитуляция перед греховностью человека ведет к энтропии духа: в таком человечестве трагическое развитие запрограммировано. Логическое завершение этой тенденции - все тот же саморазрушительный Апокалипсис, репетиция которого состоялась в России на основе другого соблазна. Статья И. Шафаревича в «Новом мире» (1989, № 7) верно вскрывает общий корень этих двух «прогрессивных» утопий: материалистическое понимание прогресса.


* * *


Не лишено справедливости замечание, что западники противопоставляли реальной России идеализированную Европу, славянофилы же реальной Европе - свой идеал России. При кажущемся равенстве этих формул в идеале славянофильства-почвенничества содержится все же нечто большее: в нем есть духовное усилие к преображению, к преодолению греховности человека - русская идея. Это импульс к самосовершенствованию не только на индивидуальном, но и на общенациональном уровне, задаваемый христианством*. Капиталистический же Запад - плод рационалистического снижения христианского идеала; он приспособился под греховность человеческой природы, отказавшись от попыток восхождения вверх.

* «Наши противники говорят, мол, все это - утопизм; человек - существо несовершенное, греховное, поэтому утопична и русская идея. Если уж использовать это неточное слово, то это «утопизм» особого рода. Русская идея «утопична» ровно настолько, насколько «утопично» само христианство, которое ставит перед человеком бесконечно высокую цель подражания Христу. Мы не считаем, что в этом мире, испорченном грехопадением, нам по силам создать «рай на земле»... Мы утверждаем другое: человеку, созданному по образу и подобию Божию, дана возможность неограниченного самосовершенствования, раскрытия и очищения в себе этого образа и подобия. Близко к истине кто-то выразил это и на светском языке: «Идеалы - как звезды: они недостижимы, но по ним мы определяем свой путь». Так вот: наша звезда - Вифлеемская, а наш идеал - Святая Русь...
Русская идея - это замысел Божий о России, то, для чего Россия предназначена в мире... Он познается нами лишь в истории - религиозной интуицией, ответно, постепенно, как наш национальный идеал» Причем «замысел Божий - не есть автоматическое предрешение будущего, для которого ничего не надо делать, мол, все само осуществится. Так как человеку дана свобода воли, этот Замысел может проявляться в судьбе народа как закон с двоякой неизбежностью, о чем писал В. Соловьев: если народ познаёт Божий замысел о себе и следует ему - этот замысел действует в его истории как закон жизни; если народ не прилагает усилий познать этот Замысел и не следует ему - тот же закон становится для народа законом смерти: народ увядает, не выполнив своего призвания, как растение, не выпустившее генетически заложенного в нем цветка» («Русская идея и современность»). [Прим, 1998 г.]

Поэтому русская идея приобретает сегодня особенное значение как единственная защита российского корабля в открывающемся бурном мировом океане. Тогда как реализацию западнической утопии можно сравнить с открытием кингстонов: для надежд на эту «панацею» сегодня еще меньше шансов, чем их было в начале века.

И дело не только в отсутствии у России так называемых демократических традиций (они есть: вече, земские соборы, крестьянский сход, земское самоуправление, - но предусматривают единые духовные ценности, а не этический плюрализм; именно поэтому был неудачен опыт Думы, которая оказалась не на высоте стоявших перед Россией задач). Дело, видимо, и в другой структуре русского самосознания, которое делает невозможным копирование западных плюралистических моделей. Бердяев правильно писал, что «от прикосновения Запада в русской душе произошел настоящий переворот и переворот в совершенно ином направлении, чем путь западной цивилизации. Влияние Запада на Россию было совершенно парадоксально, оно не привило русской душе западные нормы» Наоборот, это влияние раскрыло в ней разрушительные силы: в отличие от Запада «в России просвещение и культура низвергали нормы, уничтожали перегородки, вскрывали революционную динамику» («Истоки и смысл русского коммунизма»).

Это происходило вследствие более цельного и максималистского русского мироощущения*, к которому плюрализм не мог привиться как релятивизация истины. Эта особенность России проявилась уже в максималистском восприятии христианства: «в самой полноте и чистоте того выражения, которое Христианское учение получило в ней во всем объеме ее общественного и частного быта» (И. Киреевский). Так и атеистическое учение было воспринято «орденом интеллигенции» как всепоглощающая вера, устоять против которой цельный российский корабль не смог, в отличие от западного корабля с его плюралистическими переборками, не дававшими ему потонуть при пробоине в том или ином отсеке.

* «Эта русская особенность коренится уже в самом способе познания мира. Разумеется, у всех людей одинаковы инструменты познания: чувства, разум (обрабатывающий сигналы от органов чувств), интуиция (непосредственное проникновение в смысл). Но, кажется, русским более свойственно познание мира религиозной интуицией как органического целого в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мира, расчленяя его рассудком на составные части для анализа под философским «микроскопом» (лучший пример этому - Кант). То есть, русские философы интересовались в первую очередь смыслом мира, а западные - его устройством. Соответственно русская философия более религиозна, персоналистична и историософична, то есть направлена на познание Бога, человека и смысла истории, а западная - более гносеологична, то есть занята разработкой философских систем и методов познания.

Это отличие хорошо видно на примере такой триады духовных ценностей, как Истина, Добро и Красота - все они в русском представлении нераздельны и обретают конечный смысл лишь в связи друг с другом; тогда как в западном мышлении они более автономны, независимы друг от друга Всем известный пример: в русском языке слово «правда имеет значения и истины, и справедливости (добра). А русское ощущение Красоты в ее неразрывной связи с Истиной и Добром отражено в иконе, которая есть «умозрение в красках» (кн. Е.Н. Трубецкой).

Легко заметить, что в русском православном богослужении и церковном искусстве изначально присутствует более строгое, аскетически-духовное понимание красоты - в сравнении с западным. Этим объясняется и отсутствие скульптуры в наших храмах: она воспринималась бы как огрубление священного содержания, как чрезмерное смешение его с материей, с плотью. И лишь по мере обмирщения, после внедрения Петром I западных новшеств, в русской иконописи и церковной архитектуре появляется типичная для западного церковного искусства чувственность, некоторый натурализм, украшательство.

Или взять область права: в русском ощущении правовые нормы имеют лишь оградительно-упорядочивающий, структурный смысл; они не самодостаточны, ибо структура - это еще не самостоятельное положительное содержание. Западная же общественная мысль в своем рационализме полагается на самодостаточность механическо-правовых норм, порою абсолютизируя их. Поэтому, как отмечали славянофилы, на Западе право все чаще диктует этику поведения, в русском же восприятии наоборот - этика как высшая ценность должна определять право - ценность хоть и необходимую, но служебную.

Рационалистический уклон заметен и в западном богословии: стремление рационально обосновать и авторитет Церкви (догмат о «непогрешимости папы»), и саму благодать (она понимается как Божественная «амнистия» человеку, которую он оплачивает добрыми делами); и даже эти добрые дела имеют количественную меру, а их излишки могут передаваться другим в виде «индульгенции» («Русская идея и современность»). [Прим. 1998 г.]

Воздействие «единственно верного учения» на сознание нашей интеллигенции Достоевский предвидел как нашествие духовных вирусов - «трихинов»: «страшную, неслыханную, невиданную моровую язву», которой «мир осужден в жертву» и от которой многие должны погибнуть, а прочие зараженные - будут считать себя как никогда «умными и непоколебимыми в истине». «Все были в тревоге и не понимали друг друга... не могли согласиться, что считать злом, что добром... Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе...» (описание бреда Раскольникова).

[...]

Духовное поле народа определяется не «генами» какой-то его части, а национальной традицией, которая может быть уничтожена лишь вместе со всем народом. Поэтому и сегодняшнее его состояние - ожесточенность, рост преступности, нравственный упадок в широких слоях - не основание для окончательного пессимизма. Вспомним еще раз Достоевского:

«Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет неповрежденный, в сердце этого народа» («Дневник писателя», январь 1877 г.).

[...]

В прошлом разговоры о русской идее выглядели как романтическая неудовлетворенность западным рационализмом и несовершенством человеческого бытия. В сегодняшнем мире, при небывалом нарастании греха, речь идет не об отстаивании русской особенности, а о единственном пути спасения мира...

Русские грешат не меньше других народов, писал Достоевский, но они воспринимают грех именно как грех, не ища ему оправдания. Так это или нет, но сегодня в этих словах можно видеть глубочайшее различие между прежним состоянием всего мира и сегодняшним. Сегодня размыто ощущение между добром и злом, утрачены сами критерии греха, что позволяет злу выступать под маской добра. Маска марксизма уже сброшена. Но на Западе силы зла избрали другую маску - и лицо стоящего за ней увидено далеко не всеми.

Прежде всего его не рассмотрели наши западники, которые судят о Западе именно по этой маске: высокий уровень жизни, личные свободы. «Прорабы перестройки» в сегодняшнем СССР стремятся вернуть Россию в «общечеловеческую семью» народов, не отдавая себе отчета в проблемах этой «семьи». Свобода, демократия, рынок выдвигаются в виде некоей панацеи, которая автоматически оздоровит страну. Отсутствует понимание того, что все это действует лишь при правильном духовном наполнении, при ощущении абсолютных ценностей. Западные демократии существуют в историческом масштабе очень короткий срок, и сохранившийся на Западе христианский фундамент еще скрепляет их. Но что будет по мере дальнейшего разрушения этого фундамента?

Непонимание этого царит и на самом Западе: такова нашумевшая статья американца Ф. Фукуямы «Конец истории?» - о том, что в западном мире уже достигнуто окончательное общество, лучше которого ничего не возможно; общество, в котором идеологическое творчество заменяется экономическим расчетом, комбинацией хозяйственно-экономических мотивов. Сходные мысли рассмотрены в книге француза Ж. Бодрийяра «Америка»: Америка - это «рай», ибо американцы осуществили «выход из истории и культуры», у них «мир без прошлого и без будущего - только настоящее»; и «человечество неизбежно придет к американской модели», но «добиться американского результата можно только путем отказа от старого культурного багажа, чтобы не сказать хлама», ибо традиционная «культура связывает», «Будущее принадлежит людям, забывшим о своем происхождении, ...тем, кто не отяготил себя старыми европейскими ценностями и идеалами» (цит. по радио «Свобода» 22.2.89)

Здесь верно подмечены черты американской цивилизации, бросающиеся в глаза европейцу, но истолкованы они в безрелигиозном духе: «Спасение не в Боге, не в государстве, а в идеальной форме практической организации жизни». А что касается Истины: «верно лишь то, что работает» (радио «Свобода»)...

То есть, самодовольное непонимание России Западом коренится в разном отношении к целям цивилизации, и фраза «Спасение не в Боге...» - грозит обернуться иным «концом истории»: апокалипсисом. Зерно предоставленного самому себе человеческого эгоизма неизбежно даст такой плод; саморазрушение здесь запрограммировано думаю, в этом смысл слов апостола Павла: «...тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2:7-8). На этом уровне русская идея есть стремление выполнить роль Удерживающего.

Характерное саморазоблачение западной утопии дает один из главных противников русской идеи - А. Янов. Он пишет, что отцы американской конституции «не верили, что добродетель способна когда-либо нейтрализовать порок, «вместо этого отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок» («Русская идея и 2000-й год», Нью-Йорк, 1988). Вслушаемся в эти слова, это прямое указание на того, «кто» стоит за маской современной западной утопии.

Устойчивое общество нельзя построить на пороке. Ведь выбивать порок пороком, как клин клином, нельзя до бесконечности: когда-то треснет, расколется сам ствол жизни, в который забивают все более крупные клинья... А размер «клиньев» все растет, особенно в области науки, мнящей себя «по ту сторону добра и зла». Радио «Свобода» (10.7.90) гордо сообщило о новом достижении американских ученых: бычкам вводятся человеческие гены, ускоряющие прибавку мяса... В этом можно видеть символ материального самопожирания человечества, забывшего, что «кроткие наследуют землю» (Мф. 5.5)...

Сама западная экономическая система построена на принципе непрерывного роста, и ей требуются все более крупные «клинья». А когда вся земля освоена, - новые рынки сбыта уже ищутся не на заморских территориях, а в духовном мире самого человека, в огромном континенте его инстинктов, где открываются и поощряются все новые виды потребностей и удовольствий.

Происходит энтропийный процесс смешения высших и низших уровней человеческого бытия... Это видно в понимании свободы: плюрализм из естественного уважения к свободе человека превратился на Западе в агрессивную войну против тех, кто не разделяет равнодушного отношения к Истине.

Эту агрессию можно видеть и в отношении к русской идее. Янов утверждает, что она «во сто крат опасней советских похождений в Африке», и настойчиво рекомендует западным политикам: «Если за последнее полутысячелетие существовал момент, когда Западу была жизненно необходима точная, продуманная и мощная стратегия, способная повлиять на исторический выбор России, то этот момент наступил сейчас, в ядерный век, перед лицом ее развертывающегося на наших глазах национального кризиса». Эта стратегия, похоже, проводится в жизнь...

Еще в прошлом веке эти агрессивно-плюралистические идеи, хоть и были в наступлении, но не господствовали над миром открыто. Они были вынуждены маскироваться. Сегодня эти идеи приобрели вид некоей вселенской миссии космополитической демократии (в духе Фукуямы), в распоряжении которой мощнейшие экономические и финансовые инструменты. В этих условиях отстаивание русской идеи может превратиться в еще один виток противостояния между Востоком и Западом. Причем задачу космополитических сил Запада облегчает и экономическая катастрофа социализма, и иллюзорные надежды многих людей в России на бескорыстную помощь «свободного мира».

Однако мы не можем уклониться от этого противостояния: сегодня русская идея как идея христианской цивилизации приобретает всечеловеческий аспект не потому, что мы выдвигаем эту претензию, а потому, что спасение мира возможно лишь на этом пути... Ради этой цели стоит быть русским.

1989 - 1990

http://www.apocalypse.orthodoxy.ru/secret/10.htm

http://www.sovross.ru/2003/025/025_7_03.htm

Политика по Фрейду и Гумилеву

Можно ли регулировать уровень пассионарности народа? Вопрос немного непривычно звучит, но активность (пассионарность) народа в определенных пределах можно регулировать. И речь тут идет вовсе не о пропаганде (хотя и без нее тут не обойтись), а о чистой, так сказать, биологии.

К примеру: в начале 60х годов прошлого века в мире косяком шли различные национально-освободительные и социалистические революции (ясное дело, что не без деятельного участия СССР). Даже в ведущих государствах Запада набирали обороты процессы, сулящие малоприятные перспективы для тамошних элит. Это сейчас принято хихикать, вспоминая отдельные фразы Хрущева с трибуны ООН, мол, мы вас похороним. А тогда дело в реале шло, так сказать, к победе социализма во всем мире. Но вся эта революционная лавина неожиданно рассеялась как мираж. Весь пар ушел в свисток. Причина: сексуальная революция и прочие революции вседозволенности.

Тогдашние ревнители морали и нравственности на Западе, протестуя против наката сомнительных ценностей, явно заблуждались, возлагая вину за данный процесс на подрывную деятельность агентов коммунизма. Эта компания была спланирована и осуществлена их собственной элитой. В активной пропаганде ценностей упомянутых выше революций были задействованы крупнейшие информационные концерны. Так в борьбе с лесным пожаром пускают встречный пал. Так подрыв элемента активной брони расфокусирует кумулятивную струю. Нужный результат был достигнут.

Разрушительная социальная энергия без особого (для правящей элиты) вреда была благополучно рассеяна в подростковом сексе, играх извращенцев, наркотиках и опереточных бунтах против родителей и моральных устоев. По сути дела власть на Западе намеренно снизила пассионарность собственных народов в целях повышения управляемости ими. А потом, используя полученный опыт, принялась снижать ее и у всех прочих народов, до которых только могла дотянуться. И в тех же целях.

Можно привести и обратные примеры. Сталин, которому для реализации нового Большого Проекта требовалась новая элита и деятельное участие населения, намеренно повышал пассионарность народа. Методы, как легко догадаться, были прямо противоположными: раздельное обучение в школах, жесткие моральные установки, рекриминализация гомосексуальности, запрещение абортов, ограничение свободы разводов, пропаганда аскетизма и самоограничений и так далее. Не думаю, что осуществить это было просто. После революции 1917 года тоже буйным цветом расцвели всяческие свободы, в том числе и в сексуальной сфере. После Революции, например, сразу была отменена статья за гомосексуализм, пропагандировалась свободная любовь, теория стакана воды и прочая борьба с буржуазными пережитками.

Результатом стал распад семьи, массовая проституция и наркомания, огромное число нежелательных беременностей, абортов и разводов, широкое распространение венерических заболеваний. А самое главное: всеобщий пофигизм и иждивенческие настроения. Сталин понял, что на подобной базе ничего путного построить невозможно. Вот и закрутил гайки. Планируемый эффект был достигнут. Страна выиграла тяжелейшую войну, в кратчайшее время восстановила разрушенное хозяйство, вышла в космос и тому подобное.

Это уже потом, после смерти Сталина, по мере либерализации советского общества, пассионарность постепенно падала. Сначала отменили раздельное обучение, потом начали хихикать над патрулями нравственности, отлавливающими на улицах целующиеся парочки и устраивающие рейды по гостиницам, потом начали снимать жалостливые художественные ленты о высокой подростковой любви, которую топчут грязными сапогами всяческие держиморды. Да и статью за гомосексуализм практически перестали применять. Народ стал легко управляемым, но совершенно неспособным не только на сверхусилие, но и на элементарную социальную активность. В противном случае черта с два бы удалось элите провернуть эту аферу с перестройкой и разграблением общенародной собственности. А уж после всеобщей либерализации и победного марша всяческих свобод , дело и вовсе стало дрянь. Социальная энергетика практически на нуле. Оппозиция причитает, мол, где пассионарии? Где вожди? Ау? А пассионариев и не видать. Видно, слишком многие занимаются безопасным и нетрадиционным сексом, колются и пьют «продвинутое пиво».

Попробуем разобраться с причинами данного феномена. Гумилев, а до него Вернадский, много говорили об энергии: энергия появилась, энергия расходовалась, энергия иссякла. Что же это за энергия такая пассионарная? Все виды энергии в науке наперечет. Энергетика человеческого организма основана на энергии биохимических реакций, она имеет жесткие ограничения и никакой дополнительной энергии просто неоткуда взяться. Вариабельность по социуму, конечно, существует и связана со скоростью обмена веществ в конкретном организме. У детей обмен веществ протекает быстрее, у стариков и больных он ослаблен. Существуют, правда, йога, школы восточных единоборств и тому подобное, которые дают возможность резких выплесков энергии. Но ведь это чистое перераспределение. Для того, чтобы разрядиться в яркой вспышке, требуется предварительное накопление энергии, а после нее время на релаксацию. Думается, что механизм возникновения пассионарной энергии тоже перераспределительный.

На мой взгляд, явление пассионарности, то есть высокий накал социальной активности индивидуума, вплоть до утраты инстинкта самосохранения, имеет двойственную основу.

1. Дегенеративная составляющая

Перераспределение значительной части нерастраченной энергии из сексуальной сферы (где природой заложен существенный резерв). В сочетании с понятным желанием получить психологическую компенсацию своего уродства властвуя над другими, пусть даже и с риском для жизни. Конечно, не все пассионарии дегенераты, как не все дегенераты пассионарии.

2. Аскеза

Добровольный или вынужденный аскетизм дает очень похожий эффект. Все новорожденные религии и этносы были помешаны на аскезе. Издавна замечено, что строгость нравов усиливает активность народа, а либерализм (особенно в сексуальной сфере), приводит к быстрому их краху. В данном варианте пассионарность может проявляться и у здоровых людей.

Получается, пассионарность этноса можно регулировать. А уж если речь заходит о любом мобилизационном проекте, требующим сверхусилий (а только такой и может спасти Россию), то и нужно. В смысле придется воспользоваться полезным опытом 30-х. Уверяю вас, последовательное применение вышеперечисленных мер быстро приведет к тому, что пассионариев появится более чем достаточно. Другой вопрос: а кто это будет делать? Надежды на очередную революцию довольно эфемерны. Кастрированное либеральными свободами общество иммунно к таким штукам. Движущими силами любой революции являются природные бунтари (кстати, как правило у них проблемы в сексуальной сфере и психике) и прыщавые гимназисты с подростковыми комплексами. И чего им бунтовать, когда и так все можно?

Развитая секс-индустрия быстро и дешево удовлетворит любые бзики и извращения начиная с детского возраста. Да еще похвалит за продвинутую фантазию. А политкорректность заткнет рот любому, кому вздумается упрекнуть ближних в излишествах, пороках, лишнем весе, употреблении наркотиков, психической неадекватности и так далее. А для самых дурных можно организовать искусственные каналы сброса пассионарной энергии в безопасном(для власти) направлении.

Изменить эту гнилую ситуацию может или крупный катаклизм (когда всем станет не до излишеств), или (как случилось со Сталиным) в действующей элите выделится особая группа, перехватит власть и начнет (в собственных целях, ясное дело) реализовывать новый Большой Проект.

Андрей Ходов
http://www.contr-tv.ru/article/manipul/2004-11-23/politica

/26.11.2004/

Модернизация для России, или Россия для модернизации?

 Разговоры о необходимости интенсификации модернизационных реформ в последнее время являются общим местом в выступлениях политиков, общественных деятелей, сообщениях СМИ. Однако хотелось бы обратить внимание на то, что и модернизация, и многие другие термины, которые мы используем, на самом деле есть ничто иное, как штампы, заимствованные из западной политической науки. При этом смысл, вкладываемый в эти термины разными людьми, зачастую может быть очень разным. Но в этом случае дискуссия в значительной степени лишается смысла. Тем временем, западная политическая наука уже давно не описывает адекватно существующую реальность политических процессов, а лишь оперирует набором клише, навязывая их всему миру, в том числе для того, чтобы осуществлять политическое манипулирование.
     
     Впрочем, любая атеистическая теория, а тем более политтехнология эпохи постмодерна, неизбежно разрушает, даже тогда, когда пытается наводить порядок. Примером может служить нынешняя ситуация в Ираке и отчасти в Афганистане. Блестящие военные операции в постмодернистском стиле, решив локальные, тактические задачи, на этапе более глубинного, стратегического изменения ситуации столкнулись с практически непреодолимыми препятствиями.
     
     Подобная неразбериха объективно становится причиной различных ошибок в практической политике. Понять, что термин это всего лишь термин, а главное тот смысл, который в него вкладывается, необходимо не ради оригинальности, а для того, чтобы избежать серьёзных ошибок. У России уже нет исторического времени для того, чтобы просто играть в слова. Необходим новый язык, описывающий российскую политическую реальность и возвращающий нас к смыслу процессов.
     
     Возможно, более конструктивно было бы отталкиваться от конечных целей, которые необходимо достигнуть. Говоря о модернизационных реформах, не следует забывать о том, что они не являются самоценным процессом, а должны преследовать конкретные цели. Довольно часто на вопрос о целях реформ люди отвечают, что реформы ведутся для того, чтобы «стать такими же, как Америка, Европа, Арабские Эмираты». Это происходит от того, что и элиты не вполне осознают, зачем же нам по большому счёту нужна модернизация, отслеживая лишь тактические цели, зачастую просто совпадающие с их узкокорыстными интересами. Видение стратегических перспектив чаще всего отсутствует. При этом успех в решении локальной проблемы нередко является фактором, ведущим к негативным последствиям в стратегической перспективе. Происходит подмена понятий, когда не цель руководит процессом, а процесс определяет конечную цель движения. Но даже и в этом случае конечная цель просматривается весьма туманно. Тем временем, совершенно очевидно, что цель должна определять средства, а не наоборот.
     
     Хотя, сейчас принято говорить о «стабилизации и развитии» целью модернизации для нашей страны по-прежнему является выживание (как бы это жёстко ни звучало) в мире острой конкуренции и перманентного конфликта с другими субъектами мирового политического процесса. Ведь нефть и газ рано или поздно начнут иссякать. А деньги, получаемые от них сейчас, по крайней мере, в России, в основном проедаются или вывозятся за пределы страны. Причём в существующей политической и экономической системе по другому и быть не может.
     
     И речь идёт не только об экономической составляющей данной проблемы, но и об идеологической самоидентификации, без которой невозможно эффективное позиционирование в мировом политическом процессе. Здесь наблюдается кризис, по сути, ещё более тяжёлый, чем в экономике. Даже США, которым казалось бы, в современном мире некого стесняться, вторгаясь в Ирак в качестве главной цели декларируют победу свободы и демократии, то есть цель идеологическую. Политика не может управляться экономикой. Лишь сочетание идеологии, экономики и геополитики порождает вектор политического действия.
     
     При этом существует целый ряд признаков, свидетельствующих о том, что основной тенденцией 21-го века станет глобальная дестабилизация, вызванная целым рядом факторов. Например, продолжающимся мировым «переделом собственности», инициированным распадом биполярной системы, претензиями США (и Запада в целом) на роль мирового топ-менеджера, вступающими в объективный конфликт с растущими претензиями на свою «долю пирога» со стороны других цивилизационных центров, явным демографическим и экономическим дисбалансом между Севером и Югом, ведущим к созданию предпосылок для нового «великого переселения народов» и так далее.
     
     Несмотря на культивирование средствами массовой информации эйфории по поводу якобы ожидающего мир светлого, постиндустриального будущего, 21-й век может оказаться для человечества не менее, а, возможно, и более проблемным, чем век 20-й. Нет никаких гарантий того, что человечеству удастся избежать скатывания к хаосу. И это отнюдь не противоречит процессу объективной глобализации мира, а возможно даже неизбежно дополняет этот процесс. Ведь та же западная конфликтология утверждает, что именно конфликт является средством качественного изменения. Россия, как и все государства, расположенные на постсоветском пространстве подходят к рубежам новых испытаний слабо подготовленными, что было предопределено самим фактом распада суперимперии СССР.
     
     Надеяться на то, что в мире наступает эра всеобщей любви, добрососедства и торжества международного права, как это казалось некоторым в конце 80-х годов прошлого века, было бы большой ошибкой. Одновременно надежды на то, что всех рассудит всесильный Запад, для чего надо лишь хорошо себя вести, также являются большим преувеличением. Запад преследует собственные цели, для достижения которых он готов заключать некие временные договорённости, используя других ради собственных нужд, но не более того. К примеру, мечты об интеграции России в Евросоюз, которые с самого начала были утопией, способны осуществиться только в случае распада России на множество государств, сопоставимых по масштабам с нынешними членами ЕС. Тогда, может быть, какая-нибудь Московская конфедерация или Северо-Западная республика имели бы шанс на вступление в единую Европу. Мудрость и универсальность западной политики, также часто преувеличивается. Для того, чтобы понять, что Запад способен серьёзно ошибаться, достаточно почитать историю двух последних мировых войн.
     
     Этот факт следует учитывать и при выборе методов модернизации. На постсоветском пространстве реформы в целом проводятся по западным учебникам прошлого, а то и позапрошлого веков, никак не учитывающим местной не только экономической, но и культурно-исторической специфики. Считается, что Запад открыл некие универсальные экономические и политические законы и механизмы, которые с одинаковой силой действует во всех концах света. Однако на поверку нередко оказывается, что законы являются лишь тенденциями, причём не всегда универсальными, а механизмы сводятся к спекуляциям на конъюнктуре, которые могут быть выгодны одним и убийственны для других.
     
     К примеру, нередко противоречит национальным интересам государств и навязываемая Западом модель электоральной демократии, которая, будучи реализованной в полной мере, в условиях переходного периода может приводить к откровенно разрушительным последствиям. Однако все мы вынуждены следовать «настоятельным советам» мирового «смотрящего».
     Однако дело не столько в универсальных законах, сколько в том, что мировому лидеру, каковым объективно стал Запад в результате упорной борьбы, удалось навязать всему миру, как в экономике, так и в политике собственные правила игры. Однако эти правила придумываются и постоянно совершенствуются Западом не для того, чтобы проигрывать новоявленным конкурентам.
     Не менее опасным является и очевидный кризис национальной самоидентификации, также в значительной степени вызванный недостаточно продуманными и обоснованными модернизационными реформами. Коррозия ценностных приоритетов на фоне абсолютизации экономического фактора неизбежно ведёт к потере морально-этических ориентиров в обществе, без чего государство, как проект политический, не способно существовать. Кстати, совершенно не ясно, как гражданское общество, к созданию которого нас постоянно призывают, может не иметь нравственных ориентиров, а руководствоваться лишь реализацией экономических вожделений конкретного индивида.
     
     Универсальные законы рынка, какими их публично пропагандирует Запад, должны по идее уже в достаточно скором будущем привести к кризису глобального доминирования Запада. С роли мирового лидера его должны вытеснять более динамично развивающиеся мировые центры. Однако можно быть уверенными в том, что в ближайшее время Запад любыми средствами обеспечит свой приоритет в мире, даже если это будет противоречить законам либеральной рыночной экономики. То есть идеология и здесь будет доминировать над экономикой.
     
     Находясь в ситуации, когда в результате известных исторических причин мы не в состоянии навязывать свои правила игры, единственным вариантом выживания и подъёма для нас является острая конкурентная борьба в рамках складывающейся системы, невозможная без модернизации, в сочетании с активным протекционизмом, как в экономике, так и в политико-идеологической сфере. Однако при этом следует помнить, что цель определяет средства, а не наоборот. Хорошо не то, что хорошо, по чьему-то постороннему мнению, а то, что ведёт к достижению обозначенной цели.
     
     Взгляд на модернизацию зацикленный исключительно на экономических вопросах неизбежно приведёт в тупик. Ведь та же диверсификация экономики нужна России не только и не столько ради того, чтобы продавать ещё что-то кроме нефти. Гораздо важнее в плане стратегических перспектив то обстоятельство, что сырьевая ориентация экономики уже в недалёком будущем приведёт к массовой маргинализации населения. Народ огромной страны не может делиться на тех, кто добывает нефть и на тех, кто работает в сфере услуг. Не должно всё население работать продавцами, охранниками и парикмахерами. В перспективе это будет означать ещё более стремительное сокращение населения, глубочайший кадровый кризис, усиление центробежных тенденций и в итоге крах российского государственного проекта.
     
     Что касается разбегания регионов, то и эта тенденция отнюдь не исчезла. Более того, она может актуализироваться в любой момент. Для этого будет достаточно очередного экономического кризиса, падения цен на нефть. Ведь для российского государства, скрепленного не идеей, а лишь экономическими связями не останется никаких особых резонов для сохранения в нынешнем виде в случае серьёзных экономических неурядиц. В свою очередь рывок в развитии несырьевых отраслей экономики, видимо, не возможен без инвестиций в этот сектор средств, зарабатываемых страной на продаже сырья, так как никакого другого источника получения денег в настоящее время у России нет.
     
     Таким образом, модернизация должна отвечать стратегическим интересам сохранения России как государственного проекта и культурно-исторической общности. Для этого помимо изменений в сфере экономики неизбежно придётся позаботиться о восстановления морально-этического целеполагания для государства и общества (для чего не обойтись без значительных изменений в информационной политике), диверсификации экономики (причём любыми средствами) , преодоления кризиса национально-государственной самоидентификации, разумного протекционизма в экономической и политико-идеологической сферах.
     
     Причём делать всё это придётся в любом случае. Если этого не поймёт нынешняя элита, чаще всего занятая решением тактических задач и идеологически нагруженная установками 90-х годов прошлого века, то это неизбежно придётся понять следующим поколениям, которые, по всей видимости, столкнуться с ещё более жёсткими, возможно, откровенно катастрофическими вызовами времени, угрожающими самому факту существования России как суверенного государства.
     
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=3969