Содержание страницы:

Владислава СЕЛИНА "ВЕЧНАЯ ВОЙНА (за 700 лет до Фултона)"

Александр Потапов "В чем причина экономической эффективности Запада?"

Ирина Василенко «Очарованный странник» против «экономического Человека»

 

Андрей Иванов "Россия: точки роста"

 

Иван Ильин "О русской идее"

 

Арсений Гулыга "Формулы русской идеи"

 

 

 

ВЕЧНАЯ ВОЙНА (за 700 лет до Фултона)

Владислава СЕЛИНА

НЕ НАС УЧИТЬ

Правы, ох правы были древние, утверждая, что новое - это хорошо забытое старое. Возьмем, к примеру, набившую оскомину "холодную войну". Почему-то все убеждены, что она началась с фултонской речи Уинстона Спенсера Черчилля. Ну, на худой конец, с 1917 г. А ведь эта война ведется так давно, что ее впору называть не холодной, а вечной!

Изучать историю Древней Руси по затасканной "Повести Временных лет" столь же глупо, как учить историю СССР по учебнику "История КПСС" в горбачевской редакции. Государство у наших предков появилось как минимум 4 с половиной тысячи лет назад. Тогда же был основан Новгород. "Лета 3113 (2578 до н.э.) великий князь Словен поставиша град и именоваша его по имени своем Словенск, яже ныне зовется Великий Новгород, от устие великого езера Ильмера во реце Волхову полтретья поприща. И от того времени новопришельцы скифы начаша именоватися словяня..." - свидетельствует Иоакимовская летопись, о содержании которой мы можем судить по пересказу Татищева (благодаря "цивилизованному" Наполеону, использовавшему наши летописи на растопку костров подобно варварам, разжигавшим костры из рукописей римских философов. Сколько варвара ни ряди в цивилизованные одежды, сколько ни старайся он прикинуться Человеком - варваром и останется).

Мы столь древний народ, что с полным правом можем повторить вслед за Иосифом Виссарионовичем Сталиным его вещие слова, написанные в июле 1917 г. "...именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь". (И.В. Сталин, Соч., т. 3, стр. 186).

И на мой взгляд, Запад может хоть миллион стадий загнивания империализма пройти, но социализм ему не светит. Хватит твердить, что неправильное все было у нас. Давайте-ка посмотрим на Запад своими скифскими "раскосыми и жадными очами"!

Как свидетельствует ненавистная ельцигнидам и, в частности, ходячей мумии Лихачеву, "Велесова книга", содержащая языческие легенды и мифы наших предков, русское государство еще за несколько тысячелетий до Рюрика зарождалось на собственных принципах:

"Государство - это организация (объединение для совместных действий) населения (живущих ныне дееспособных людей) органами управления (законодательной властью и чиновниками исполнительной) для защиты народа (населения и будущих поколений) в тех случаях, когда отдельные люди себя защитить неспособны или отдельным людям это невыгодно делать. Цель государства - это защита народа. Оно требуется народу вне зависимости, есть в этом обществе классы или нет".

"И князя нашего избрали, - говорит "Книга" о первом вожде нашего народа Орее, - чтобы он заботился о нас. Так как перейдет враг на границу нашу, если он ее не будет оберегать, созывая рать".

То есть изначально государство на Руси, как, впрочем, и у всех по-настоящему цивилизованных азиатских народов создавалась исключительно для защиты от внешнего врага. Ибо евразийские степи были котлом, из которого на протяжении тысячелетий выплескивались хищные орды кочевников, против которых земледельцы могли устоять, лишь создав сильное и военизированное государство, в котором ратный труд - почетен и свят, ибо он оберегает еще более святой труд на земле.

МЕЛКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

А что же Запад? Вот здесь мы действительно имеем дело с разрозненными, дикими племенами, которые "жили в лесу и молились колесу".

Биться насмерть им по сути было не за что да и не с кем, ибо никто их существованию не угрожал. Вместо земледелия эти народцы промышляли самым обычным разбоем, воруя друг у друга добычу, женщин да каменные топоры. Вообще-то, учитывая их малочисленность, следует откровенно признать, что Западная Европа долгое время представляла собой необжитую (т.е. не заселенную земледельцами) территорию, на которой орудовали мелкие бандитские шайки. С помощью римлян они немножко приобщились к цивилизации, но тут нахлынули гунны, с которыми, кстати, успешно сразились наши предки, о чем свидетельствуют не только многие летописи, но и "Велесова книга", а также множество скандинавских саг о войне Хольмгарда (Новгорода) с ордами Аттилы.

С падением Западной Римской Империи население Западной Европы смогло вернуться к своему обычному состоянию - войне бандитских шаек друг с другом. И вот тогда-то началось образование современных франций, англий, германий. Сильно подсобили им и викинги. (Ни в коем случае не путать с варягами! Варяжство - это род профессиональной деятельности, а не название этноса!)

Идеология викингов вместе с иудаизмом и легла в основу так называемой западной "цивилизации". Цель этой "цивилизации" - сколачивание капиталов "на человеческой крови, разрушенных городах, миллионах и миллионах вдов и сирот, оплакивающих своих погибших кормильцев". (Из речи А.Я. Вышинского на пленарном заседании генеральной ассамблеи ООН 18 декабря 1947 г.).

"Вот Британия, Франция, Испания, Германия, Италия - запутаннейший клубок династических-родовых междоусобиц, переделов, разделов, больших и малых захватнических войн, чумы и проказы, грабежа, интриг, роскоши и нищеты, гордости владетелей и безысходного бесправия в сущности всех.

Порой из вонючих, как прежние драккары, замков высовывалась железная змея воинов. Города Леванта сокрушались и грабились до дна; мужчины, женщины и дети, виновные в том, что они жили в опасной близости к Иерусалиму или по дороге к нему, обращались в рабство...

Повествование о рыцарских деяниях как будто бы интересно: сражения, стычки, похищения, зубчатые стены, высокие башни и тайные подземелья, поединки, турниры, прекрасные дамы (бань не было), богатые невесты. Верность и неверность королям, Богу и женам, цепкое мужество при защите своего имущества, злобно-веселый героизм при грабеже чужого....

И вместе с тем такое повествование скучно. Из поколения в поколение, от имени к имени, на фоне внешне меняющихся декораций повторялось одно и то же. Может ли быть история Запада другой, когда все ее герои имели только одну ограниченную и пошлую цель - возвеличение и благо своей личности! Мутные сновидения хищной рыбы, застывшей в мертвенной воде зимовальной ямы...." (В. Иванов "Повести Древних лет").

Интересен и такой лексический факт. В русском языке есть понятие: "венчание на царство". То есть царь берет свою страну в жены, и подданные его становятся его детьми. Так вот ни в одном западном языке такого понятия нет! У них - коронуются (crowned), что еще раз свидетельствует в пользу бандитских истоков западных государств. Твоя банда сильнее, значит, ты можешь захватить трон и надеть на себя корону. А корону надел - значит король!

А сравните восточные и западные крепости. Русский кремль, впрочем, как и укрепления Средней Азии, Ближнего Востока предназначены для защиты не только всего городского населения, но и ближайших деревень. Китайцы вообще построили стену для защиты целой нации! Сами же вожди, к примеру, русские князья, жили в обычных домах, обнесенных разве что частоколом. И обращались к ним не "господин", а просто "княже", что значит "верховный воин". Или по имени - отчеству.

На Западе все иначе. Там "быт земной дороже неба, торговля - вот ее (Европы) потреба, ей биржа храм, сама ж без хлеба и при уме - кругом в долгу" (Ф.Н. Глинка. 1861 год).

Нет на Западе и крепостей для защиты народа. Есть только замки - предназначенные в первую очередь для того, чтобы было где пересидеть рыцарю-разбойнику и его банде крестьянский гнев. Против вил и кос замки, конечно, были отличной защитой, но вот против пушек Иоанна Грозного не устояли. По крайней мере, те, что были в Ливонии.

Итак, на востоке народ содержал дворянство для того, чтобы оно занималось защитой его от внешних врагов. Кстати, сей вывод отлично иллюстрируется не только вышеперечисленными примерами, но и классическим фильмом Акиро Куросавы "Семь самураев".

На Западе же дворянами себя объявляли те, кому удавалось сколотить крупную банду, и, захватив определенную территорию, заставить крестьян себя кормить. Почему викингам удалось покорить чуть ли не все население Западной Европы в то время, как Новгород дал им отпор? Да просто потому, что вопреки писанине товарища Маркса государства на Западе к моменту нападения викингов еще не сложились, а Русь к VII - VIII вв. уже в течение трех тысячелетий была государством, способным постоять за себя.

Вот с момента завоевания викингами и пошли все беды Западной Европы, которая порождала одного урода за другим - то ордена крестоносцев, то корсиканского выскочку, то масонские ложи, то фашизм...

УДЕЛЬНЫЕ КНЯЗЬКИ

До XIII в. Европа, погрязшая в кострах инквизиции, состоящая из карликовых государств, не могла соперничать с поголовно грамотной и поголовно мытой Русью. Но вот воспользовавшись появлением самостийных князьков, растащивших на уделы империю Ярослава Мудрого, Запад начинает наступление на Русь. Тогда-то и вспыхивает "холодная война". Наравне с горячей. Папа Римский именем Христа заранее прощал своему воинству все мерзости, объявив язычниками не только поклонников Перкунаса, но и православных: "Завоюйте пруссов, латышей, литовцев, эстонцев, займите Псков, Новгород, очистите земли от коренного населения - и будете там королями". Бог ты мой! Как знакомо! А Гитлер-то оказывается занимался плагиатом!

"Мы, национал-социалисты... определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных, на востоке. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены... Наша задача, наша миссия должна заключаться прежде всего в том, чтобы убедить наш народ: наши будущие цели состоят... в том, чтобы открыть себе возможности прилежного труда на новых землях, которые завоюет нам немецкий меч". (Выделение самого А.Г.). Так что и Гитлер, и Черчилль лишь продолжали "лучшие" традиции своих предшественников.

Впрочем, и в планах расчленения России Гитлер не был первым. Тем более, что от него "демократы" всячески открещиваются, за своего не признают. Да и план Барбаросса в парламенте не слушался и голосованием не одобрялся. Так что приведем другой примерчик.

Премьер-министр Англии Джон Пальмерстон. Либерал из либералов. Собственные цели британской политики неоднократно высказывались в британской прессе, но точка зрения самого Пальмерстона, наиболее полно изложенная им лорду Джону Росселю, сводилась к следующему: Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции, Прибалтика отходит к Пруссии, Королевство Польское должно быть восстановлено как барьер между Россией и Германией (именно единой Германией, а не существовавшими в середине прошлого века, к коему и относятся эти планы, мелкими княжествами). Молдавия и Валахия, а также все устье Дуная отходят к Австрии, Крым и Кавказ отбираются у России и отходят к Турции, причем, часть Кавказа, именуемая у Пальмерстона "Черкессией", образует отдельное государство, находящееся в вассальных отношениях по отношению к турецкому султану.

Прихвостень Пальмерстона, статс-секретарь по иностранным делам лорд Кларендон, ничуть не возражая против этой программы, озвучил ее на выступлении в парламенте 31 марта 1854 г. да еще и имел наглость подчеркнуть "умеренность" и "бескорыстие" Англии, которая будто бы вовсе не боится за Индию, не нуждается ни в чем для своей торговли, а лишь борется благородно и высокопринципиально! Старые знакомые слова, набившие оскомину: "ведет битву цивилизации против варварства".

УРОДЫ И ИХ ПЕСНИ

Не останавливались на Западе и перед прямыми подделками. К примеру, перед началом похода Наполеона на Россию было сварганено так называемое "Завещание Петра Великого", в котором собственные завоевательные амбиции Запад приписывал России. Этой фальшивкой пужали западных мещан не только Наполеон, но и Маркс и Геббельс. (Кстати, то, что Маркс без конца цитирует эту липу в своих антирусских статьях, хотя уже тогда было доказано, что автор "Завещания" не Петр, а Наполеон, вызвало у меня первое похолодание к отцу Коминтерна. Ничего себе историк, если пользуется заведомо лживыми документами).

Причем, основной припев западной пропаганды не менялся столетиями!

"Россия - азиатская страна, Россия - тоталитарное государство, Россия не имеет представления о демократии, в России свирепствует полицейская слежка и цензура и нет свободы печати..."

Впрочем, и наши люди смотрели на западных варваров на протяжении веков одинаково. Мы уже приводили цитату из стихотворения поэта, героя 1812 г., декабриста, а впоследствии жандарма Федора Глинки. А вот две цитаты из екатерининских газет. Помилуй Бог! Если бы не "штиль осьмнадцатого века", то можно подумать, это напечатано было в "Правде" 50-х.

"Все, чего только утонченное сластолюбие пожелать может, найдет здесь за деньги, но, несмотря на сие, можно, думаю я, утвердить, что нет в Европе другого большого города (имеется в виду Лондон - прим. В.С.), где бы меньше здешнего известно было истинное наслаждение жизнию. Всем жертвуется здесь самой грубой чувственности, и разум по большей части остается тощ при всяком празднике нынешних лондонских жителей...

Нигде в свете не говорят более здешнего о свободе, но опыт научает, что нигде нет лживее понятия о сей попечительнице устройства наук, художеств и вообще человечества...

Нижний и верхний парламент наполняются людьми, которые без зазрения совести жертвуют благом избирателей частным своим выгодам и присягу, учиненную ими при приеме в сословие, готовы нарушить столько раз, сколько потребуется..."

Впрочем, и взгляд дворянина и поэта А.С. Пушкина на США мало чем отличается от воззрений истинных сталинистов:

"С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавленное неумолимым эгоизмом и страстью к довольству... со стороны избирателей - алчность и зависть, со стороны управляющих - робость и подобострастие, талант, из уважения к равенству принужденный к добровольному остракизму... Остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся..." (А.С. Пушкин, "Джон Теннер"). А какую серебряную пулю всадил великий Поэт в западного оборотня своим стихотворением "Клеветникам России"!

Впрочем, "вечная холодная война" не была секретом для лучших представителей русского общества. "Странно сидеть среди возможных завтрашних врагов, - писал 25-летний капитан-лейтенант русского флот Нахимов в 1827 г., когда Россия вынудила европейские державы силой заставить Турцию дать свободу грекам. - Мы слишком доверчивы... Да, доверчивы и благодушны... А они живут, уверенные в своем превосходстве и праве утверждать свой флаг всюду, где есть соленая вода... Они хотят играть и хотят, чтобы мы были фигурой в их игре, а греки - даже пешкой. Нет, господа хорошие, не выйдет".

А каков же вывод? Скорее всего, в момент образования феодальных государств, а то и намного раньше, всемирная история пошла двумя разными путями. Один феодализм привел к капитализму, а тот, превращая людей разумных в людей потребляющих, в свою очередь приведет все человечество к гибели. И крушение СССР есть ни что иное, как падение Третьего Рима и наступлениеновой эпохи варварства, за которой последует очередное Средневековье. Ведь нынешний средний американец ничем не отличается от варвара - дикаря, растапливавшего костер бесценными рукописями римских философов. Цели-то - те же.

МЫ ПРОДАЛИСЬ

Что надо варвару для счастья? Побольше красивых бус на шею, перьев - в волосы, удовлетворить животные инстинкты да набить желудок. Современному варвару вместо перьев подавай мерседес, вместо бус - телевизор. Ну, а нервишки себе подразнить можно и, посмотрев по видаку порнушку с мордобоем - собой рисковать не обязательно.

Уже в прошлом веке было очевидно, что западная система ведет человека в тупик, превращает его в дебиловатого варвара, которому абсолютно наплевать, что будет с его внуками, с его страной, которому наплевать на истинную красоту. Россия - Третий Рим - практически сразу отторгла капитализм да и никогда к нему не рвалась и, подав миру пример, шагнула на пусть непроторенный, пусть и опасный, но путь, ведущий человечество к звездам.

Убив СССР, Запад обрек себя. Ибо зажиревший, одуревший от рекламы тампаксов и сникерсов буржуа, заменивший любовь животным сексом, жажду к знаниям, к неизведанным дорогам - мыльными суррогатами со слезами "просто марий" - это тупиковая ветвь эволюции общества. Ибо эти выродки способны лишь потреблять и паразитировать. Ресурсы земные исчерпаемы, а козла даже под страхом смерти не оторвешь от телека и не пошлешь осваивать другие планеты. Просто не пойдет. Пример имеется отличный - козлы, которых сотворили хрущ кукурузный и компания, и которые будут голодать, сидеть на рельсах, тихо вымирать, но ни на какие активные действия ни за что не решатся.

Азиатский феодализм в свою очередь привел к социализму, и к фундаментализму, и думается, его потенциал еще не исчерпан.

Ведь посудите сами, социалистическими стали именно те страны, где пролетариата-то практически не было! Россия, Китай, Корея, Ливия, Куба... Как, впрочем, перепрыгнул из феодализма в атомный фундаментализм Иран. Франция же, Англия, США все глубже и глубже вязнут в буржуйском болоте.

Но, увы, сейчас в отношении нашей Родины словно сбывается мрачное пророчество, дошедшее до нас из глубины тысячелетий:

"И вот Сварог, который создал нас, сказал Орею: "Сотворены вы из пальцев моих. И будут про вас говорить, что вы - сыны творца, и станете вы, как сыны творца, и будете, как дети мои и Даждьбог будет отцом вашим. И вы его должны слушаться и он вам скажет, что вам иметь, и о том, что вам делать, и как говорить и что творить. И вы будете народом великим и победите вы весь свет и растопчите роды иные, которые извлекают свои силы из камня и творят чудеса - повозки без коней и делают разные чудеса без кудесников.

И тогда всякий из вас будет ходить словно кудесник и пропитание для воинов будет создаваться с помощью заклятий. Но воины станут рабами многословия и от многих тех словес вы лишитесь мужества и станете рабами дани и золотых монет, и за монеты захотите продаться врагам". ("Велесова книга")

Продались, еще как продались! Да не за золотые монеты, а за сникерсы и тампаксы.

"Но сами мы были слабыми - но так получили большую силу, а враги не такую большую, ибо мы - русские, а враги - нет". ("Велесова книга")

Да, так и будет, если мы вновь осознаем себя великим народом с великим прошлым и со своим собственным и не смоделированным по чьему-то образу и подобию будущим.

Наше будущее - в социализме, ибо к нему ведут все тысячелетия нашей истории. А будущее нашего социализма - в Делократии.

Только так и не иначе. Да неужто мы не сдюжим в этой вечной войне с Западом? Конечно, сдюжим. Ведь мы - Русские. "И там, где пролита кровь наша - там и земля наша. И это враги знают. И так они стремятся захватить землю. Но их старания к смерти приведут, как это была в старину во времена отцов наших". ("Велесова книга")

http://www.duel.ru/199825/?25_1_2

 

 

Нажива uber alles


Свободная рыночная экономика своими успехами и даже самим рождением обязана в первую очередь той страсти, которую человек питает к деньгам и наживе.
Возможно, это как-то связано с демографией или, как обычно, оказались правы классики марксизма-ленинизма, говорившие о переходе количественных изменений в качественные, но сегодня стремление к наживе стало настолько всеобщим и всеохватным, что превратилось в движущую силу общественного прогресса. Конечно же, человек везде и всегда любое дело стремился повернуть к собственной пользе. Это нормально и естественно, без этого невозможно ни экономическое процветание, ни социальное развитие, ни национальный подъем. Тем не менее, исторически (точнее, до начала новой истории) корысть никогда не становилась самоцелью или смыслом жизни, всегда оставаясь лишь одним из элементов многогранного человеческого бытия. Если это все-таки происходило, как исключение, в одном отдельно взятом государстве, его тут же уничтожали соседи, не желавшие терпеть рядом с собой паразита, пытавшегося жить за их счет.

Так было до недавнего времени, а сегодня философы, психологи, экономисты дружно говорят о феномене одномерного человека, человека экономического, homo economicus. И связано это с тем, что современный мир перешагнул ту магическую черту, которая благодаря религиозно- нравственным предписаниям и нормам ограничивала стремление к наживе, не давая ему возможности превратиться в основной побудительный мотив действий, поступков и желаний человека.

К слову сказать, понятие "современный мир" обычно используется применительно к западной цивилизации, и наш случай не исключение, так как именно на Западе страсть к наживе стала целенаправленно культивироваться еще в XVI-XVII веках - раньше, чем где бы то ни было. Занимались этим протестанты, и поэтому проект имел ярко выраженное религиозное содержание.


Против чего протестуете?


Протестантизм зародился в Германии в 1518-1530 годах и пользовался таким успехом в Западной Европе, что уже во второй половине XVI века все экономически развитые города германской империи были сплошь протестантскими, а сам протестантизм стремительно распространял свое влияние во всех англосаксонских странах.

Протестанты, бросая вызов католической церкви, порицали ее вовсе не за костры, на которых та сотнями сжигала ни в чем неповинных людей. Не за торговлю индульгенциями, баснословно обогащавшую католическое духовенство. И даже не за использование тайны исповеди в корыстных целях. Совсем наоборот: протестанты требовали от церкви, чтобы та еще больше усилила свое влияние в обществе. Они добивались четкой церковной регламентации абсолютно всех сторон человеческого бытия, чтобы костры пылали не зря, а по делу и как можно чаще.

Первые протестанты видели путь к спасению в аскезе, в полном отказе от радостей земной жизни в пользу царствия небесного. Здесь, на земле, они хотели заслужить одну единственную, но бесценную для них вещь - спасение души. Остальное интересовало их только с той точки зрения, ведет ли это к спасению или, наоборот, к гибели. А ответ на свой главный вопрос они, естественно, ждали от церкви, рассчитывая получить от нее соответствующие предписания, уложения и постановления.

Теперь, чтобы понять суть последующих трансформаций общественного сознания на Западе, которые произошли под влиянием протестантизма, надо вспомнить две главные заповеди христианства, а именно: возлюби Бога и возлюби ближнего своего, как самого себя.

Любовь к Богу протестанты доказывали суровой мирской аскезой, постом и молитвами. А вот с заповедью о любви к ближнему дело обстояло не столь очевидно. Понятно, что ближнего надо возлюбить, как самого себя. Это - заповедь, и обсуждать здесь нечего, надо выполнять. Не ясно другое. Как, собственно, сделать свою любовь к ближнему очевидной для всех, если сам ты всецело поглощен аскезой? То есть держишь себя в черном теле и на людей со стороны поневоле производишь впечатление, что самого себя точно не любишь. Где уж тут любить ближнего своего, да и нужна ли ему такая аскетическая любовь?


На один шаг от любви


Протестанты решили свою любовную головоломку очень просто: служению ближнему они решили подчинить всю свою мирскую деятельность без остатка, то есть, в конечном счете, посвятить себя служению обществу. Однако религиозный социализм первых протестантов вскоре претерпел серьезную трансформацию, так как постепенно критерием успешного исполнения христианских заповедей - причем критерием, вполне очевидным для всех - сделался успех в коммерческих начинаниях, или, попросту говоря, то количество денег, которые человек сумел заработать! Чем больше он заработал денег, тем больше пользы принес ближним и тем больше их возлюбил. За это ему в мирских делах помогает сам Бог. А если ничего не заработал, то и пользы никому не принес, а значит, не любит ближнего. И Бог от него отворачивается, лишая удачи в делах.

Всё очень доходчиво и логично. Правда, отец-основатель протестантизма Мартин Лютер внушал своей пастве совсем другое. Он учил, что стремление к наживе человек может реализовать только за счет других людей, то есть нарушив заповедь о любви к ближнему. Поэтому нельзя гнаться за прибылью, а надо добросовестно и методично заниматься делом, на которое поставлен, и служить Богу и людям, ожидая Судного Дня, который, - Лютер был твердо в этом уверен, - не заставит себя ждать.

Ожидание, впрочем, затянулось, а идеи Лютера были подхвачены и радикально переосмыслены Жаном Кальвином, чье учение быстро оформилось в самостоятельное религиозное направление - пуританизм (от латинского puritas - чистота). При этом пуритане действовали столь решительно и бесцеремонно, что вскоре повсеместно потеснили обычных протестантов с их морализаторством, толстовщиной, отсталостью и проповедью любви к ближнему. В XVII веке именно пуритане занимали господствующее положение в Западной Европе.

Главный догмат кальвинизма - избранность ко спасению: одних бог предопределил к вечной жизни, других к вечной смерти. От конкретного человека не зависит вообще ничего. Человек не в силах изменить решение бога и вынужден смиренно ждать исполнения предрешенного, не зная заранее, что именно уготовано ему в конце жизненного пути - рай или ад, вечная жизнь или вечная смерть.

Кальвинизм шаг за шагом разрушил веру в спасение души, сделал ненужными церковь и ее таинства. Первым было упразднено таинство исповеди, так как естественной для пуритан нормой морали стало требование не верить людям и соответственно не посвящать их в свои тайны. Ведь нет же гарантии, что тот, кому такая тайна доверена, избран к вечной жизни! А вдруг он "нечистый"? Поэтому поверяться можно только Богу и только напрямую, минуя всех посредников и священников в том числе. Любовь к ближнему также стала пониматься иначе: как служение Богу, а не твари, не человеку, не обществу. На первый план здесь вышло выполнение своего профессионального долга, понятого как призвание свыше, как богом данное задание, которое надо добросовестно исполнять. Любовь к ближнему приобрела характер деятельности, стала безличной и бесчеловечной, лишенной эмоций и чувств, а самое главное - рациональной и вполне материальной.


Экономика должна быть экономной


Одновременно встал вопрос: кто же все-таки избран богом и предопределен к вечной жизни, а кто - нет? Как самому убедиться, что избран именно ты, и убедить в этом других? Ответ вскоре нашелся как бы сам собой. Надо преуспеть в делах (в призвании, в профессии, в бизнесе) и увидеть в этом промысел божий, благоволение, поданный свыше знак. Дальше - больше: с богом можно вести дела точно так же, как и с партнером по бизнесу. Совершишь хороший поступок - бог тебя наградит, причем в этой жизни; согрешишь - бог накажет, тоже в этой жизни. А вот повлиять на принципиальное решение бога о разделении всех людей на избранных и неизбранных нельзя. Ибо кому изначально предписано попасть в ад, тот туда и попадёт вне зависимости от того, вел он праведную жизнь или нет. И тот, кому достался рай, греши он напропалую, все равно не изменит первоначального решения бога.

Такова логика пуритан, каждый из которых всегда совершенно точно знал, за что и как в этой жизни его отблагодарил бог, а за что и чем наказал. Отсюда главная добродетель пуритан - трудолюбие и стремление приумножить славу божию материальными делами. Каждодневная вереница мирских дел и связанный с ними успех стали тем чисто техническим средством, с помощью которого пуритане пытались пересилить страх перед Смертью, точнее перед тем, что их ждет после нее.

Кальвинистский бог требовал не отдельных "добрых" дел, а святости, возведенной в систему, реализации раз и навсегда запрограммированного и установленного реформаторами метода жизненного поведения (пуритан по этой причине в XVIII веке даже переименовали в методистов). А до реформации любой рядовой католик жил одним днем, ему незачем было следовать некой каждодневной методике спасения, возведенной в рациональную (с точки зрения кальвинизма, но отнюдь не католика!) систему. В таинствах церкви католик принимал благодать непосредственно, и ни в какой технике спасения не нуждался.

Что касается пуритан, то центральное место в их жизни занимала строжайшая аскеза. При этом уход в монастырь был вне метода спасения, вне закона, воспринимался пуританами как преступление, так как монах, по их мнению, не участвовал в приумножении славы божией, поскольку вообще игнорировал мирские дела.

Надо отметить, что аскетизм и методизм в достижении поставленных целей давал пуританам неоспоримые конкурентные преимущества в экономике перед католиками. Именно пуританам было суждено стать движущей силой сначала буржуазных революций, а затем стремительного развития машинного производства и капиталистических отношений.

Наступили новые времена, и из этики протестантизма народился дух новой эпохи - дух капитализма, дух современного мира. Выдающийся немецкий социолог Макс Вебер так и назвал свою главную монографию: "Протестантская этика и дух капитализма", в которой в частности доказал, что капитализм строго тождественен стремлению к наживе и является средством рационализации этого стремления.


Возненавидь ближнего своего


Стимулом к мирской аскезе среди пуритан служило желание во что бы то ни стало найти подтверждение своей избранности. И многим это, действительно, удавалось.

Однако попробуем представить себе, какие чувства мог питать суровый аскет-фанатик и преуспевающий предприниматель в одном лице (к тому же свято уверовавший в свою "избранность"), к тем людям, которые ему почему-то показались "грешниками", якобы самим богом предопределенными к вечной смерти! Тем более что критерий оценки был прост: неудачи в делах, разорение, нищета…

Результат будет вполне очевидным, и стоит ли после этого удивляться, что пуританское общество раскололось надвое, причем самым чудовищным образом. Божественная милость, дарованная "избранным", требовала от них ненависти и презрения к "грешникам", как к врагам господним. От них надо было отгораживаться высокой и прочной стеной. Так появились первые протестантские секты, главной задачей которых поначалу было не допускать "нечистых", "невозрожденных", "предопределенных к смерти" к принятию причастия, чтобы не "осквернить" его. Впрочем, этот технический момент отпал сам собой, когда пуритане отказались от таинства причастия, а затем вообще ото всех таинств церкви. Но сами секты остались, полностью утратив былое религиозное содержание. С этого момента истории они стали закрытыми, элитарными клубами, своеобразными кораблями для "избранных", прокладывающими курс в бушующем море свободного рынка.

И вот здесь мы подходим к ответу на вынесенный в заголовок статьи вопрос: в чем причина экономической эффективности Запада?

Причина эта состоит в том, что современная либеральная экономика является прямым продолжением той экономико-этической модели, основы которой заложили пуритане- методисты. Эта модель всегда предусматривала двойной стандарт, всегда разделяла людей на две категории, на "избранны" и "нечистых". Двойной стандарт - это когда "внешняя мораль" позволяет делать за пределами коллектива то, что строго порицается "внутренней моралью" в отношениях между членами коллектива, внутри команды корабля, среди братьев пуританской секты, между участниками элитарного клуба, мастерами масонской ложи.

Поначалу двойной стандарт был хоть как-то оправдан с религиозной точки зрения, тем более что речь, в конечном счете, шла о спасении, причем спасении коллективном, где производственные отношения выступали лишь как вспомогательный фактор. Со временем религиозное содержание пуританизма совершенно замутилось и было преодолено, вынесено за скобки. В обществе сложилась ситуация, когда одна его часть - самая целеустремленная и предприимчивая, прошедшая суровую социальную селекцию и состоящая из людей, считающих себя подлинными аристократами, избранными богом - открыто противопоставила себя всем остальным и принялась за их счет строить свое материальное благополучие, более не беря в расчет ничего, кроме собственной выгоды. Между прочим, именно это позволило Марксу говорить об антагонистических классах в обществе и разработать теорию классовой борьбы, а также (что весьма показательно) теорию классовой ненависти пролетариата к угнетателям. Чтобы пройти путь длиной в один шаг от первой проповеди Лютера до расцвета кальвинизма, путь от любви до ненависти к ближнему своему, протестантизму потребовалось меньше ста лет. И еще около 400 лет методичной борьбы за мировое господство.

Глобализация рыночной экономики и международное разделение труда перемешали классы и, в целом, решили проблему социальной ненависти для экономически развитых государств, переложив основную тяжесть на страны так называемого "третьего мира". А изначальная логика пуритан осталась неизменной, только реализуется она теперь на межгосударственном уровне. Не случайно в США, после того как они остались единственной сверхдержавой в мире, самое широкое распространение получила хилиастическая концепция: "протестантская Америка - это Новый Израиль", то есть страна, избранная богом, чтобы управлять миром следующую тысячу лет!

Добиться такого положения дел Соединенные Штаты смогли, по существу, без использования военной силы, и действуя исключительно либеральными методами. Помниться, еще Макс Вебер сравнивал свободную торговлю (если она не ограничена какими-либо внешними и общими для всех участников нормами и правилами) с войной и морским разбоем, несущими смерть, рабство, горе и разрушение тем странам и народам, с которыми ее ведут "божии избранники". Но современные энтузиасты свободной торговли из стран "третьего мира", в том числе и из России, об этом почему-то предпочитают помалкивать.

Удивительно, правда, другое. Удивительно, как быстро и основательно современные наследники аскетов-пуритан поспешили забыть евангельскую истину о том, что, скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем богатый попадет в рай. А алчущие и жаждущие правды - блаженны, ибо насытятся; и блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Александр Потапов

http://zvezda.ru/2000/07/13/econ.shtml

 

 

 

Ирина Василенко

«Очарованный странник» против «экономического Человека»

Что сегодня выступает на поверхности российской политической культуры? Какой политический "пласт" ее прежде всего бросается в глаза? Налицо предельная деморализованность российского общества перед натиском американизации во всех сферах общественной жизни. Политическая элита откровенно проповедует западные ценности и ориентируется на западные политические эталоны, самоутверждается на основе агрессивного отрицания собственной национальной традиции.

Это возмущает не только патриотически настроенных россиян, это удивляет даже иностранцев, приезжающих в Россию. Бывший премьер-министр Японии Я. Накасонэ и группа его единомышленников -- экономистов, политологов, историков -- в книге "После холодной войны" подчеркивают, что россияне, подобно человеку, утратившему память, движутся к душевному вакууму. "В какой мере можно спасти искрящуюся и в темноте доброту, заключенную в православной вере и в произведениях Достоевского?" -- спрашивают они, оставляя вопрос открытым. Зададим этот вопрос и мы. На первый взгляд кажется, что наступление западников сегодня остановить невозможно: их напор становится все более сильным. Наша национальная культурная традиция с подачи западников третируется как домодернизационная, отсталая, обреченная на роль запоздалого эпигона ушедшей далеко вперед западной культуры. Такое откровенно эпигонское самосознание серьезно разрушает национальную культурную идентичность на массовом уровне: нация теряет самоуважение.

Продолжение этих тенденций грозит российскому обществу неминуемой гибелью, полной манкуртизацией. Для крутого поворота, который предполагается самой логикой самозащиты нации, необходим мощный инверсионный культурный взрыв, который откроет возможные контртенденции развития, ведущие к обретению национальной идентичности. Так уже не раз случалось в русской политической истории: именно "под знаком долженствования" будущее открывалось России вернее и глубже, чем "под знаком ожиданий или предчувствий" (Г. Флоровский).

В ответ на крайности западнической фазы Россия всегда выстраивала свою идентичность как восточная держава, опирающаяся на религиозно-нравственный фундаментализм православия. И здесь мы подходим к глубинным пластам российской политической культуры, к тем самым архетипам и кодам, которые определяют нашу социокультурную идентичность. Разновременные, несоизмеримые импульсы -- бурная лава древнерусского язычества ("ночная культура") и строгая духовная традиция византийского православного христианства ("дневная культура") таинственным образом срослись, соединились, но не дали культурного синтеза. Национальный культурный код так и остался подвижным, двойственным, способным к перевоплощениям на разных этапах истории. Об этой разнонаправленности основных векторов духовного кода русской культуры хорошо сказал Н. Бердяев: "Воля к культуре всегда у нас захлестывалась волей "к жизни", и эта воля имела две направленности, которые нередко смешивались... Мы начали переживать кризис культуры, не изведав до конца самой культуры".

И поскольку языческие стихии так и не были окончательно укрощены, не прошли "умного" испытания, проверки и очищения, то реванш язычества на разных этапах политической истории оборачивался и страшными гримасами русского бунта, и беспределом русской власти. Опричники Ивана Грозного в XVI веке, большевики в ХХ веке, "новые русские" сегодня -- это глумление языческой силы, попирающей нормы морали и культуры. Языческое отрицание в политике -- это страстное стремление уничтожить, яростное разрушение, тот самый "штурм небес" российских большевиков, который рождает особую религию отрицания. Несомненно, в русский нигилизм вложен страстный духовный поиск -- "поиск абсолютного, хотя абсолют здесь равен нулю" (С. Франк). И феномен вождизма в политической культуре также сформирован языческими импульсами, требующими безусловного утверждения культа силы -- культа политического вождя. Те "неслыханной глубины бездны", в которые ввергается русский народ в периоды его языческого ослепления, свидетельствуют не только о его падении, но и о величии духовного порыва, пусть и неверно направленного.

Роковая двойственность национального кода культуры определяет все основные архетипы российской политической культуры. И прежде всего главный архетип, подсказанный старцем Филофеем: "Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти". Перед нами образ России -- "странствующего царства". Третий Рим не заменяет, не повторяет предшественников -- это новое царство, взамен двух павших. Не ставится задача сохранения и продолжения политической традиции -- традиция рвется и создается заново. Отсюда расколы и катастрофические перерывы в российской политической истории.

Образ "странствующего царства", предопределенный амбивалентностью национального кода, рождает соблазн политических отречений и отрицаний. Помните, не успев принять и усвоить византийскую традицию, русская власть от нее отказывается. И повелось потом на Руси -- "отрекаться от старого мира" на каждом новом этапе политической истории, опустошать национальные пантеоны. Каждый новый властитель начинает с кампании "политических разоблачений" своего предшественника. Поэтому так драматична наша политическая история и так непредсказуема.

Архетип "странствующего царства" объясняет "мистическое непостоянство" российских политиков, их "всемирную отзывчивость" -- повышенную восприимчивость к инокультурным влияниям. Россия периодически попадает в орбиты иноземных политических влияний, странствует по чужим политическим временам и культурам, адаптирует чужой политический опыт. В этих переливах политических впечатлений и переживаний теряется самое главное -- национальная политическая традиция. Российские политики плохо помнят родство -- свои национальные корни. Отсюда этот вечный вопрос русской власти: где национальная идея?

Одновременно в образе "странствующего царства" заложена нешуточная политическая претензия на имперскую традицию всемирной власти: Москва -- третий Рим. Каждый крупный государственный деятель в России использовал образ "третьего Рима" для обоснования своих имперских политических амбиций. И каждый из них всегда забывал о главном: отнюдь не панегирический смысл вкладывал в эту формулу старец Филофей. В своем послании к великому князю он предостерегает и даже грозит: "Твое христианское царство иным не останется". С "великим опасением" и "великим смирением" подобает блюсти и хранить чистоту веры и творить заповеди... Но как раз о православной вере меньше всего думали великие князья и государственные мужи.

Отвергая высокие нравственные принципы национальной культурной традиции, российские политики сегодня обычно уповают на прагматизм. Они надеются на универсальные политические механизмы и системы значительно больше, чем на человека и его культуру. Но парадокс прагматизма в политике как раз связан с тем, что сами прагматики, стремясь к максимальной эффективности, подрывают эффективность власти тем, что игнорируют ее духовную составляющую. Если заинтересованность и воодушевление людей падают, любая политическая система начинает давать сбои. Поэтому наиболее эффективная модель политического лидерства -- отнюдь не инструментально-прагматическая, а нравственно-этическая, способная мобилизовать духовный потенциал, духовные ресурсы общества посредством опоры на веру и мораль.

Речь здесь вовсе не идет о фундаменталистских проявлениях веры, связанных с религиозным фанатизмом. Говоря о вере, мы имеем в виду ориентацию на социокультурный идеал православия, на достойное коллективное будущее, в которое политический лидер верит вместе со всем народом. Политик национального масштаба никогда не состоится без веры в долговременную перспективу социокультурного развития своего народа, в незыблемость его нравственных устоев.

В архетипе "странствующего царства" звучит еще один важный политический мотив -- мотив сакральности политической власти и апокалиптики политического времени: "четвертому Риму не быти". Русское политическое время неизменно испытывает напряжение "надвигающегося конца истории", оно предельно сжато, историческая перспектива укорочена. Такое время требует предельной ответственности, собранности: именно от "третьего Рима" -- от Москвы -- зависит судьба истории -- "четвертому Риму не быти". Поэтому в русском политическом сознании неразрывно связаны судьбы России и судьбы мира -- русская душа "болеет" мировыми проблемами. Уже в XVI веке выдвигается идея "святой Руси", универсального, всемирного значения России. В. Зеньковский справедливо отмечает, что "именно отсюда и только отсюда" следует выводить все поздние политические концепции, обосновывающие "всечеловеческое призвание России". Так формируется феномен "целостности" восприятия мира, который получил особое значение в русской культуре. Христианство по самой своей сути обращено ко всему человечеству, хочет просветить и освятить всю его душу. Этот мотив, несомненно, играет важную роль и в западном христианстве, но в православии мотив целостности, доходя до абсолюта, приобретает несколько радикальный оттенок. Антитеза "все или ничего", не сдержанная житейским благоразумием, не контролируемая вниманием к практическим результатам, оставляет русскую душу чуждой житейской трезвости. В политической сфере это привело к формированию трагического архетипа политического радикализма, который красной нитью проходит через всю русскую историю: он учит бояться всякой "серединности" и умеренности, всякой "теплохладности".

Сама "политическая поэма" о "Москве -- третьем Риме" выросла на основе политического радикализма -- из страстной жажды приблизиться к воплощению Царства Божия на земле. Можно согласиться с В. Зеньковским, который считает, что возвеличивание и "освящение" царской власти не было просто утопией и выражением церковного сервилизма, а было выражением мистического понимания истории. Если смысл истории -- подготовка к Царству Божию, то самый процесс истории хотя и связан с ним, но связан непостижимо для человеческого ума. Царская власть становится той особой инстанцией, в которой происходит встреча бытия с волей Божией.

Но предельное возвеличивание царской власти сочетается с не менее радикальным выводом о том, что неправедный царь -- "не божий слуга, но диавол". Архетип российской политической власти с самого начала формируется как бинарный, радикально амбивалентный. Если русская духовность делит мир на две ипостаси -- удел света и удел мрака, -- то особенно остро это ощущается в вопросе о политической власти.

С этим связана характерная особенность восприятия политического лидера одновременно в двух ипостасях: действительно декларируемой и ей же оппозиционной. Российский лидер должен быть "сам себе оппозиционером", чтобы соответствовать архетипическому народному восприятию. Умиление перед самокритикой власти, "искренним раскаянием" самодержцев нашло отражение в известной народной пословице: "За битого двух небитых дают". Амбивалентность российского института политического лидерства и сегодня позволяет властным структурам обновляться, не меняясь по существу.

Народная душа, сомневающаяся и верящая одновременно, то возвеличивает "хорошего царя", "царя-избавителя", который облегчит путь народа в Царство Божие, то гневно клеймит "плохого царя", охотно веря в мистификации "подмены царей", "воскрешение невинно убиенных". Даже в наши дни средства массовой информации часто печатают сомнительные слухи о "двойниках Ельцина", "двойниках Лужкова" и прочее. С этим связана другая вечная тема российской политической власти -- тема политического самозванства, которая является проявлением русского политического радикализма в крайних его формах. В "смутные времена" русской политической истории за спиной царствующего государя неизменно начинает расти тень царя самозваного.

Главным парадоксом политических самозванцев в России является их страстное стремление не просто достигнуть политической власти, но непременно утвердить свою законность в глазах народа -- именно поэтому возникают слухи о чудесных воскрешениях невинно убиенных законных наследников престола, о возвращении на родину настоящих потомков княжеского рода. В представлении россиян хороший царь -- непременно и законный, и справедливый.

Деспотичный и своенравный тиран Иван Грозный был популярен в народе: одним он объявлял свою милость, другим -- свой гнев, чернил служилое дворянство и даже духовенство перед народом, "заранее предавая огулом и тех и других народному суду, которого исполнителем должен быть он сам. Царь как бы становился заодно с народом" (Н. Костомаров). Но, претерпев все жестокости "законного" царя Ивана Грозного, русский народ тем не менее отказался служить "незаконному" Борису Годунову, хотя тот всеми силами старался сыграть роль царя-избавителя. Магическая вера в сакральность законной царской власти -- вот истинная причина того, почему политической оппозиции в России так трудно завоевать всенародную любовь. Как метко заметил Н. Карамзин, государство в России "существует Государем". Но если власть в глазах народа обладает сакральностью, то народ в глазах власти, к сожалению, сакральности лишен. И. Забелин, исследовавший домашний быт русских царей, писал: "именем "государь" обозначался известный тип жизненных отношений, именно властных, оборотная сторона которых выставляла противоположный тип раба, холопа или вообще слуги. Осподарь был немыслим без холопа, так и холоп не был понятен без осподаря".

Но главный парадокс властных отношений "по вертикали" связан здесь с фигурой юродивого -- этого российского "трибуна" из народа, смело нападающего на государственную власть, которая склоняется перед сакральным величием юродства. Во имя высшей правды, принимая на себя подвиг нарочитого безумия, юродивые открыто и смело говорят в лицо власти о ее прегрешениях и преступлениях перед народом. Как отмечает В. Зеньковский, "юродство... радикально и смело, и от него веет подлинным религиозным вдохновением, перед которым склоняются все". Сакральность верховной власти в России, таким образом, уравновешивается сакральностью народного юродства. Именно феномен юродства помогает нам глубже проникнуть в архетипическую сущность православной личности в политике. Возвращаясь к теме России -- "странствующего царства", следует подчеркнуть, что православный русский народ, вдохновляясь идеалом святой Руси, видел в "странствиях" русского царства прежде всего поиски "земной правды" (что с особой силой выражали юродивые).

Русское слово "правда" трудно переводится на иностранные языки. Как отмечает С. Франк, оно одновременно означает и "истину", и "справедливость", и "моральное и естественное право". Русский народ всегда искал ту правду, которая "объяснит и осветит жизнь", правду как "свет... который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Ин. 1, 9), благодаря чему жизнь может стать подлинной, то есть справедливой.

Феномен "правдоискательства" и архетип "странствующего царства" неизменно провоцируют русский народ на оптимистические поиски "земного рая" или "новой жизни", генерируют особый тип сознания, которое живет идеей "светлого будущего". Не случайно миф коммунизма был адаптирован народным сознанием как политизированная версия христианского устроения на исторической земле: "Здесь будет город-сад!" Во имя осуществления идеалов "светлого будущего" русский человек способен на героизм и жертвенность, на преодоление немыслимых препятствий. Эта особая способность "жить идеей" глубоко укоренена в народном сознании и часто эксплуатируется прагматичными политиками. Российские политические лидеры привыкли обещать "светлое завтра" в надежде на то, что народ перетерпит "трагическое сегодня". И, обманывая народ, они снисходительно думают о национальном самосознании как о глубоко архаическом, традиционалистском, уступающем по всем параметрам прогрессивному западному индивидуализму. Но российское политическое сознание только по западным меркам "потребительского общества" кажется отсталым и несовременным -- в горизонте открытой истории, стоящей перед лицом нерешенных глобальных проблем, его характерные черты могут оказаться весьма продуктивными. Говоря языком современной науки, православно-христианская идентичность формирует особый тип личности с постматериалистической структурой потребностей, феномен "очарованного странника" (Н. Лесков), взыскующего не материальных ценностей, не жизненного успеха, а правды, справедливости и смысла жизни.

"Очарованный странник" -- самый свободный человек на земле, которому открыт мир и который сам открыт миру. Это тот самый "человек в поисках смысла" (В. Франкл), которого так ждет современность, чтобы выйти из тупиков технической цивилизации. И мы должны защитить этого человека, раскрыть его творческий потенциал и преимущества перед "экономическим человеком" западного мира. Экологи сегодня предупреждают нас о том, что жесткие промышленные технологии разрушают природную среду и ведут к глобальной экологической катастрофе. Но жесткие политические технологии, подавляющие социокультурную идентичность, национальный тип и национальный характер, не менее разрушительны -- они подрывают духовную энергетику нации, ведут к национальному духовному кризису.

"Экономический человек" Запада нечувствителен к духовным проблемам современного мира, у него другая шкала ценностей. Только человек, взыскующий смысла, воодушевленный идеей духовного преобразования мира, способен сегодня решить глобальные проблемы современности.

Человек, взыскующий смысла, отстаивает ценностное отношение к миру, отвергая чисто инструментальный подход. Мы здесь имеем дело с особым типом рациональности -- рациональностью по ценности. Русская духовная традиция наделяет ценности значительно большим статусом и влиянием на политическую повседневность, чем западная, уповающая на интересы. Поэтому политическая борьба в России была и остается борьбой за идеи и идеалы. Когда политик выступает от имени идеала, он задевает не слабые струны рациональности общественного сознания, а сильные струны мессианского чувства групповой психологии. В России способность жить социально значимой идеей относится к древнему архетипу кафолического, соборного сознания. Воспитанное православной традицией ("душа Православия -- соборность" -- С. Булгаков), такое сознание не есть примитивный коллективизм, который пытались проповедовать большевики. В марксистской традиции личность растворялась в коллективном действии, провозглашался примат коллективных интересов над индивидуальными. Проповедуемый социалистами социально-политический коллективизм основан на механически-атомистическом понимании общества: достижение коллективного действия здесь происходит через государственное принуждение, через внешнее объединение отдельных личностей. Кафолическое сознание, напротив, предполагает, что личность вбирает в себя полноту чужих индивидуальностей, "держит внутри себя собор со всеми" (С. Н. Трубецкой), выходит из самозамкнутости и отчужденности через кафолическое преображение. Кафолическое сознание обладает способностью и силой воспринимать и выражать сознание и жизнь целого, всего общества. Соборность держится не общностью интересов, но связью духовной и нравственной, связью общей любви. Элемент соборности в русском самосознании -- это особо ценный дар, который в самые трудные минуты российской истории спасал народ и страну. И в том, что сегодня в России это понятие воспринимается как архаичное, -- трагедия нашей культуры. Напомним, что страны Азиатско-Тихоокеанского региона успешно доказали всему миру, что их национальная традиция "адаптирующегося коллективизма" (которая весьма близка нашей, отечественной) способна создать высокосовременное общество "групповой ориентации", неиндивидуалистической правовой культуры, основанной на компромиссе.

Российским политикам еще предстоит осознать, что западная экономикоцентристская версия гражданского общества как совокупности автономных индивидов, связанных отношениями обмена, по многим параметрам уступает православно-аскетической этикоцентристской традиции гражданского общества как совокупности людей, связанных общими ценностями и базирующихся на них отношениями кооперации, сотрудничества и солидарности. В таком обществе на первый план выходят не холодные отношения обмена, а теплые отношения соучастия, где выстроены этические (а не экономические) приоритеты, которые защищают личность и права каждого человека гораздо более полно.

Православные архетипы и коды российской политической культуры при условии внедрения их в политическую практику способны сформировать мощные политические мотивации в российском обществе.

Необходимо вспомнить, что православие, как любая мировая религия, обладает высоким политическим потенциалом, обеспечивающим суперэтнический синтез, духовную интеграцию людей в ареале своего распространения. И трагедия современной российской политической культуры в том, что она слишком далеко ушла от орбиты национальной нормативно-ценностной системы, которую органично формировало православие в России на протяжении столетий.

Восстановить культурную ценность православной нормативно-ценностной системы приоритетов в политике, раскрыть преимущества этой модели перед западным "эталоном" -- вот главная задача того нового эшелона российской политической элиты, который по-настоящему задумается о политическом возрождении страны.

http://www.patriotica.ru/religion/vasilenko_protiv.html

 

 

 

Андрей Иванов

Россия: точки роста

Целостное, объективное и беспристрастное осмысление цивилизационного феномена России сегодня -- это залог ее уверенной исторической поступи по дорогам XXI века; разработка основ общероссийской национально-государственной идеологии нынешним поколением русской интеллигенции -- это непременное условие духовного здоровья будущего поколения россиян. поиск объективных оснований для "русской самоидентификации" всегда представлял и представляет особо сложную задачу. В отличие от других стран, в основание выделения и определения русского идеального национального "Я" не могут быть положены ни территориально-географические, ни этнические, ни церковно-религиозные, ни государственно-политические признаки. При всей важности их учета для понимания того, что есть "Россия" и "русскость", -- наше национально-культурное "ядро" несводимо ни к одному из этих начал и из них невыводимо. Россия представляет собой уникальный культурно-географический МИР-МАТЕРИК, соборно и ненасильственно единящий различные народы и национальные традиции. Россия -- это Святая Земля людей, единящихся в Духе и Жизни, а не по крови и генам и не на основе призрачных государственно-территориальных границ. Бывший Советский Союз -- наследник тысячелетней истории наднациональной российской государственности -- представлял и до сих пор представляет собой (вопреки преступному беловежскому сговору) потенциальный геополитический центр кристаллизации Евразийского Континентального Союза. При этом Россия не есть некая географическая евроазиатская химера, чья цивилизационная специфика определяется эклектическим сочетанием противоположных идей, традиций, хозяйственных укладов и верований. Совсем наоборот: расположенная на перепутье между буржуазно-техногенной рационалистической цивилизацией Запада и общинно-земледельческой интуитивно-созерцательной цивилизацией Востока и органически впитавшая в себя достижения этих противоположных культурно-географических миров, Россия приобрела глубоко самобытные черты цивилизационного бытия. Эти черты национального "Я" проступают и в специфике русского крестьянского мира-общины, и в особом, жертвенно-софийном православном сознании, и в особой, собирательной миссии российского государства, и в напряженных исканиях правды в отечественной литературе, и в особом стиле философствования. На некоторых краеугольных чертах-ценностях России я еще остановлюсь особо, но все они соответствуют выполнению ее всемирной исторической задачи -- братскому евроазиатскому (а в перспективе -- общемировому) единению всех племен и культур в рамках единой духовно-экологической цивилизации землян. Исходя из этой общеисторической задачи, цивилизационная сущность и своеобразие России несводимы к своеобразию славянского этно-языкового субстрата, а ее будущее -- к идее панславянской политической интеграции. При этом очевидно, что теснейший государственно-политический союз русского, украинского и белорусского народов, объединенных общерусскими культурными и историческими корнями, должен рассматриваться как государственно-политический стержень существования России и ось формирования Евразийского Континентального Союза. Ошибочно также связывать сущность России исключительно с русским этносом. Россия -- это не только славянско-русская, но и тюркская, и угро-финская, и монгольская этнические общности, внесшие и вносящие свой неповторимый вклад в общую культурную сокровищницу России. Любая проповедь шовинизма и национальной исключительности есть прямое предательство России-Матери и отказ от выполнения ее сверхнациональных исторических задач. Критерий любви к своему народу и своей культуре -- это уважение к братским народам и культурам, входящим в единый российский мир. При этом русский народ, как наиболее многочисленный и отличающийся исключительной национальной терпимостью и тактом, исторически образовывал и образует этнический стержень соборной России. Процветание русского этноса есть залог процветания всех ее многочисленных наций и народностей.

Сущность России было бы ошибочно отождествлять с церковным православием. Духовно-культурная жизнь России, особенно в конце XX века, характеризуется исключительно сложным переплетением православных и неправославных (в том числе и нехристианских) религиозных идей, а также колоссальным влиянием жизне- и духоутверждающих ценностей, созданных в рамках светско-атеистической советской культуры. И все-таки жертвенно-искупающая и соборно-единящая миссия Богочеловека Иисуса Христа, свет которой бережно хранится в лоне православного христианства, -- нравственный стержень Великой России.

Исключительную роль России во всемирной истории тонко чувствовали не только отечественные, но и наиболее выдающиеся восточные (Свами Вивекананда) и западные умы. Так, Гегель -- великий патриот и выразитель германского национального духа -- писал в письме своему русскому ученику Искулю (кстати, эстонцу по национальности, но участнику освободительной войны 1812 года, ротмистру императорской русской гвардии): "Вы счастливы тем, что имеете отечество, которому, без сомнения, предстоит еще гораздо более высокое назначение. Другие современные государства как будто бы уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, кульминационный пункт некоторых из них находится уже позади, и форма их приобрела постоянный характер, тогда как Россия, будучи уже, пожалуй, наиболее мощною силою среди остальных государств, заключает в своих недрах неограниченную возможность развития своей интенсивной природы".

Сегодня мы переживаем действительно критический момент всемирной истории: или Россия посредством сознательного укоренения в своих фундаментальных ценностях (в полном согласии с гегелевским пророчеством о необходимости развития своей внутренней, интенсивной природы, а не за счет территориально-политических приобретений, то есть развития экстенсивной природы, как это было с Россией в XIX--XX веках и что привело ее ко многим историческим бедам) исполнит свою собирательную миссию и совершит "прорыв" к новому типу цивилизационного существования, или ее духовно-национальное "Я" будет окончательно раздавлено западным рыночно-потребительским "катком", и тогда будущего у землян не будет вовсе.

Какие же русские духовныеценности могут лечь в фундамент цивилизации третьего тысячелетия?

Почитание родной земли как величайшей святыни

В России испокон веку существовало благоговейно-бережное отношение к Земле-Кормилице. Земля -- живое существо. Мать, которая откликается на сыновнюю любовь и рачительное хозяйствование неисчислимыми природными дарами. Земля -- одно из трех материнских начал, которые образуют вечный фундамент индивидуальной и общественной жизни. В русских духовных стихах это мироощущение выражено в афористической форме:

Первая мать -- Пресвятая Богородица;
Вторая мать -- Сыра Земля;
Третья мать -- кая скорбь приняла.

Земли в России всем хватит, и она всех накормит, лишь бы помыслы людей, населяющих ее, не были дурны, а сердца были свободны от зависти, эгоизма и злобы. Земля требует постоянного труда и заботы, ее нельзя бездумно истощать и загрязнять, а уж тем более продавать и покупать за деньги, ибо матерью и материнской любовью не торгуют. Если же сын оскверняет родную землю -- злым ли деянием или словом недобрым, -- то неизбежно обрекает себя и ближних своих на неурожаи и стихийные бедствия.

Земля не только обеспечивает продуктами, но крепит живыми духовными узами цепь поколений: хранит в себе прах предков, защитивших ее и преумноживших ее богатства; вселяет силу и веру в ныне живущих русских людей; будет кормить и радовать души детей и внуков.

Это древнее ощущение бесконечной материнской энергетической мощи Земли, которую человек может понять, прочувствовать и использовать себе во благо, начинает поразительным образом подтверждаться в сугубо научных исследованиях XX века. Системно-энергетические и системно-информационные связи между человеком и планетой оказываются куда как более сложными и тонкими, нежели привыкло считать традиционное европейское механистически-потребительское мышление.

Гармонизация взаимоотношений между человеком и природой, формирование единого технобиосферного "тела" нашей цивилизации требует возвращения к традиционному российскому софийному почитанию Земли-Кормилицы. Поэтому будущее России не в американском фермерстве и не в купле-продаже родной земли с ее неминуемым хищническим разбазариванием и экологическим загрязнением, а в возрождении на новом уровне общинно-арендных традиций вольного российского землепашества в рамках долгосрочных и научно обоснованных государственных программ.

Дух всемирной отзывчивости

Русская культура и деятельность ее наиболее выдающихся представителей отличались способностью глубоко и быстро усваивать достижения других народов, благодарно перенимать чужой технический и государственно-политический опыт. Однако Россия плодотворно училась лишь тогда, когда не теряла чести и собственного достоинства, памятуя о многом, чему сама может научить заморских учителей.

Умение гармонично сводить воедино казалось бы несвязуемые идеи и духовные ценности, жизненные уклады и социальные модели, способность к терпеливому и непредвзятому пониманию других цивилизационных "я" -- все это дает преимущества российской ментальности в деле социального и духовного всемирного единения.

Будущее России -- в ясном осознании своей незаменимой собирательно-цивилизационной миссии с открытостью живоносным мировым культурным ветрам.

Нравственное искание правды и жертвенное общественное служение

Государственное право, при всей его исключительной значимости в жизни общества, никогда не рассматривалось в России как нечто автономное и не зависимое от морали. Напротив, братские, сердечные отношения между людьми, основанные на общности корней и целей деятельности, должны создавать нравственный фундамент права и правдивые основания его применения в государственной жизни.

Искание "царства правды", борьба за его победу над "царством кривды" определяют особое мироощущение русского человека, где государственная власть и государственное устройство -- в лучшем случае средство для утверждения нравственной справедливости, но ни в коем случае не самоцель. Будущее России связано не с искусственным насаждением культа "правового государства", где права всегда оказываются на стороне толстосумов и власть имущих, а с органической российской государственностью, покоящейся на извечных нравственных основаниях, ясном научном разуме и духовных авторитетах.

Юридически гарантированное государством право социального выбора -- европейский идеал свободы -- трактуется российской ментальностью как нечто достаточно формальное и абстрактное, не отвечающее полностью сущности и назначению человека. И уж совершенно неприемлемым для отечественной нравственности является бессмысленно-разрушительный лозунг: "Делай все, что не запрещено законом". С точки зрения русской духовности человек по-настоящему свободен, если его вольный выбор освящен какой-то большой и осмысленной -- правдивой -- целью, глубоко личностно продуманной и прочувствованной. Весьма показательно в этой связи рассуждение выдающегося отечественного мыслителя Н. Ф. Федорова: "Рабство и господство есть несомненное зло; но и свобода (взятая сама по себе, без дальнейшего определения и осуществления своего назначения) не есть благо; она -- просто ничто. Какой же смысл может быть в истории, если она (как хотят нас уверить) есть лишь прогресс в сознании свободы, а не объединение для того всеобщего дела, что обнимает своей задачей и целью всю вселенную -- и в частях, и в целом?" Всечеловеческая нравственная цель только и может придать смысл существованию личности, оправдать ее приход и неминуемый уход из этого мира. Возможность социального выбора -- свобода -- есть опять-таки только средство, но не цель и уж тем более не идеал бытия русского человека.

Соответственно, российское сознание всегда делало упор не на правах отдельного человека, противопоставляющих его обществу, а на добровольном труде во благо общества, на подчинении частных целей и интересов правдивым целям социального целого. Только в служении общему, нравственно оправданному делу могут проявиться лучшие черты и уникальные качества личности. Точно так же и гармоничное общество крепнет неповторимыми человеческими талантами и судьбами, положенными во имя его процветания и утверждения.

Поэтому будущее российской государственной и социальной политики связано не с попугайской болтовней о бумажных "правах человека", о которых Запад вспоминает лишь при защите нужных ему людей и наций, а с защитой чести и достоинствалюбого человека илюбойнации во имя их культурного расцвета и единения.

Идеал российской государственной идеологии -- не абстрактная индивидуалистическая свобода, сплошь и рядом оборачивающаяся разгулом самых низменных инстинктов, а добровольное творческое служение высшим духовным ценностям и идеалам: правде, красоте, истине, человеческому взаимопониманию.

Духовный авторитет верховной власти

Гражданам государства Российского всегда было свойственно наделять верховную власть не только глубоким интеллектом, но обязательно высокой личной нравственностью. Монарх -- помазанник Божий -- получает высшую духовную санкцию на осуществление государственно-политического руководства. В идеале он -- единичная персонификация совести и мудрости своего народа, призванный относиться к занимаемому государственному посту не как к средству удовлетворения власто- и сребролюбивых вожделений, а как к суровому и ответственному бремени. Высокие нравственные требования предъявлялись ко всем служилым людям, причем степень их личной моральной ответственности за судьбы родной страны была прямо пропорциональна размерам их властных полномочий. Кто навсегда остался в памяти народной? Тот, кто до конца пронес крест высокого служения. Выдающиеся государственные деятели и полководцы России -- Дмитрий Донской и Александр Невский, Кутузов и Суворов, с чьими именами связаны славные страницы истории нашего Отечества, -- все они бескорыстно и подвижнически служили России, ее духовному Небу и святой земле. Своим личным трудничеством и нравственным обликом завоевывали они всенародную любовь и уважение. В их жизнях, положенных во славу и на процветание Родины, видим мы уже сбывшийся в истории идеал красивой и возвышенной жизни. Следовательно, укрепление авторитета власти в России состоит не в юридической охране статуса высших государственных чинов и не в лакейском копировании развязных методов политической борьбы за "хлебные кормушки", а в принятии продуманной схемы выдвижения на высшие государственные должности людей, которые жизнью своей доказали право быть водителями и совестью своего народа.

Идеал соборного социального единения и вера в "соборный разум" всей Земли

Российский принцип соборности, восходящий к традициям русского Православия, означает добровольную ненасильственную консолидацию людей вокруг единых корней и целей деятельности, а также принцип совместного решения наиболее сложных политических и государственных вопросов.

Собор, по меткому замечанию В. О. Ключевского, представляет собой как бы "коллективный разум всей Земли", который только и может совладать с наиболее тяжелыми и насущными проблемами страны, как это было на Руси в XVII веке, после Смутного времени. Но для того чтобы "соборный разум" заработал, он должен представлять все части единого социального целого, все сословия и социальные группы российского общества, а также посланцев всех ее земель и регионов.

Общий же принцип соборной организации общественной и духовной жизни противостоит, с одной стороны, серо-тоталитарному коллективизму, где все -- на одно лицо, а с другой стороны -- западному индивидуализму, где каждый ни в чем нехочет походить на другого. Устраняя обе эти уродливые крайности, соборность означает такое единение индивидов, где каждый не теряет собственного лица, достоинства и самостоятельности. Таково единение людей в Христовом храме, где все пребывают вместе, но каждый общается с Богом индивидуально. Таковой являлась русская крестьянская община, где каждый вел отдельное хозяйство, но участвовал в совместных работах и в непосредственном управлении делами всего общественного организма. "Достойное, идеальное бытие, -- писал, предугадывая контуры будущего, вольно единящегося человечества, В. С. Соловьев, -- требует одинакового простора для целого и для частей; следовательно, это не есть свобода от особенностей, а только от их исключительности. Полнота этой свободы требует, чтобы все частные элементы находили себя друг в друге и в целом, каждое полагало себя в другом и другое в себе, ощущало в своей частности единство целого и в целом свою частность". Таким образом, российская идея соборности, противостоя всем видам унификационизма и мирового господства, оказывается единственным плодотворным принципом межгосударственного, национального и духовного единения. Будущее России, переболевшей тоталитарной обезличкой и буржуазным индивидуализмом, связано с возвращением к спасительной соборности.

Общий же политический вывод, мне думается, состоит в следующем: для преодоления общенационального кризиса и совершения цивилизационного прорыва к власти в России должна прийти патриотически настроенная интеллектуальная элита, во-первых, ясно осознающая перспективы и цели мирового развития; во-вторых, опирающаяся в своей деятельности на отечественные духовные традиции и ценности; в-третьих, отличающаяся высокой нравственностью, способностью к системному анализу существующих противоречий и политической волей к их разрешению.

Если мы победим в битве за Великую Россию -- в мире не будет проигравших; если мы проиграем битву за Великую Россию -- в мире не будет победителей.

http://www.patriotica.ru/religion/aivanov_rost.html


 

 

Иван Ильин

О русской идее

I

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободную и достойную жизнь на земле - продолжается. И ныне нам более чем когда-нибудь подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие, и выговаривать за нее, от ее лица и для ее будущих поколений ее творческую идею.

Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время - русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь;

это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях, и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, - во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца.

Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. - Итак, русская идея есть идея сердца.

Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что, именно, любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что "Бог есть Любовь". Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед "силою" (первобытные религии); - не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), - не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а oi нем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом ее творческая сила на века.

И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники и византийские и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосии) - есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностические интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. - И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно "созидаемом" и укрепляемом этой всеобщей любовью.

3. - Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не "империалистическому") пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: "Христианская свобода и древняя Русь" в №10 ежегодника "День русской славы", 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово "иду на вы "...), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству...

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 года из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5 проц.) пытались бежать из плена. "Такого процента попыток не дала ни одна нация" (Н.Н.Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечными воинами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими буитами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.

II

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого само-оформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художественно показал Н.С.Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и Отечеству; а, например, русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности, и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, - как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям...

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, - он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания - во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божии дары - история и природа - сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное - по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы... Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое и по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.е. Предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: - русское, по-русски.

У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый - у иудеев, свой особый - у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая "кровь в жилах", другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? - Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, - совестью, молитвою, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.

Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру - были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы, или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную искренность духа? И для чего? Для того, чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того, чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы, и обходиться без воли, без мысли, без жизненной формы, без дисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания - свою, особую, новую, русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И все это выговаривается русской идеей.

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не сулит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: - культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной "западной культуры", перед которой все остальное - "темнота" или "варварство". Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или вернее - его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом - смысл русской идеи.

Однако, это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создается, - совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плоти, мы призваны и обязаны идти своим путем, - очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши исторические несчастия и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки, собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом - смысл русской идеи.

III

Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же "приложится сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование "будь как никто" неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу: надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи.

Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она "отрицает" волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении ее сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.

1. - Согласно этому - русская религиозность должна по-прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе, и всегда блюсти свой совестный акт. Русское православие должно чтить и охранять свободу веры - и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания свое особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически-слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести ("к свободе призваны вы, братия", Гал.5.13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.

2. - Русское искусство - призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке - и приспособляться к их вкусам и потребностям;

- им не подобает "учиться" у запада - ни его упадочному модернизму, ни его естетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму. У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт:

нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет это все, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.

3. - Русская наука - не призвана подражать западной учености ни в области исследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека "необязательна" единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие Но русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственной совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свои предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов, Менделеев, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.

Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием - ив естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине Рассудочная наука, не ведующая ничего кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно-слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках, и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же ученый призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.

К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, "изследование", "изобретение", вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания - не в отмену логики, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.

4. - Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески-содержательнее по своей цели. Для того, чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу, как предметную цель права и государства, и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенные и утомленные сердца, чтобы сердца по- новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.

Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, - к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, - мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом - духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совестного созерцания? Куда заведет нас новое рассудочное экономическое доктринерство, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многоплеменного состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия...

Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Ее возраст есть возраст самой России. А сети мы обратимся к ее религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства. Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.

http://www.patriotica.ru/religion/ilyin_idea.html


 

 

Арсений Гулыга

Формулы русской идеи

Русская идея как постсовременная проблема

Русская идея переживает сегодня второе рождение, становится культурной реальностью нашего времени. Одни считают ее философией будущего. Иные относятся, напротив, отрицательно. Чтобы судить о ней, ознакомимся с сутью дела.

Чем не является русская идея? Подчас уверяют, что русская идея – "идеология русского империализма" (1). Для того, чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом "третьей волны". На страницы бывшего "Коммуниста" читаем аналогичное: "..."Русская идея" – в значительной степени государственная имперская идея" (2). Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России. Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему "Русская идея и новая российская государственность". Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего – о русской идее. Вот характерные заявления. О.Р.Лацис: "Мы не знаем, что такое русская идея". Д.В.Драгунский: "Когда говорят о русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее". Не удивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по русской философии. Американский славист Дж.П.Скэнлан рекомендовал нам избавиться от "невроза уникальности", которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, "она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром" (3). Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории ХIХ века Андрей Валицкий солидаризировался с ним: "Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи" (4). Уточним: термин "русская идея" родился под пером Достоевского. В объявлении о подписке на журнал "Время" на 1861 год он писал: "Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях" (5). К этой идее Достоевский впоследствии возвращался неоднократно.

В 1888 году Соловьев выступил с лекцией в парижском салоне княгини Витгенштейн с призывом к объединению христианских конфессий. Лекция была опубликована (сначала на французском языке) под названием "Русская идея". Соловьев писал, что русская идея "не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них" (6). Перу Н.А.Бердяева также принадлежит книга под названием "Русская идея", смысл которой – "братство народов, искание всеобщего спасения". Есть у Бердяева еще более лапидарная формула русской идеи: "все ответственны за всех" (7). Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не ее тенденциозным интерпретаторам.

Главные носители русской идеи – Достоевский, Соловьев, Федоров. Их предшественники – Карамзин, Хомяков. Их последователи – Розанов, Бердяев, Булгаков, Франк, Лосский, Карсавин, Ильин, Вышеславцев, Флоренский, Лосев и многие другие.

Карамзин – новое имя для историка русской философии. Обычно ее начинают с Хомякова: именно он ввел в философию понятие соборность. Но, по моему убеждению, автор "Истории государства Российского" – создатель современного русского языка, чутко почувствовавший веление времени и выразивший русское историческое сознание в четких формах, сыграл в подготовке русской идеи не меньшую роль, чем Хомяков – теоретик православия. Нравственный пафос русской мысли идет от Карамзина. История, для Карамзина, – школа морального воспитания народа, "завет предков потомству", дополнение, разъяснение настоящего и пример для будущего. Достоевский вырос на Карамзине. И в наши дни "История государства Российского" не потеряла своего значения. Недаром в Советском Союзе ее не издавали и поливали грязью. А эмигрант И.Ильин в своей книге "Сущность и особенности русской культуры" поставил на первое место среди рекомендуемой литературы.

Русская культура, по Ильину, – дитя исторических катастроф. Войны, далеко не всегда успешные, обрушивались на Россию беспрестанно. Москву жгли татары, поляки, французы. Но Россия, как феникс, возникала из собственного пепла и вновь расцветала. Русская идея всеобщего спасения родилась из катастрофического прошлого страны. Сегодня весь мир, несмотря на видимое благополучие, сползает к катастрофе. Поэтому опыт России преодолевать беду важен для всех. Точнее, – для тех, кто эту беду предчувствует и убежден, что ее можно избежать. Для тех, кто полагает, что пока растет производство и благополучно работает полиция, ничего дурного не произойдет, для тех русская идея не существует.

В историческую жизнь народа входит его географическое положение. От имени иных народов провозглашалась претензия на то, что они существуют "без пространства". В России было наоборот: пространство без народа; огромные массивы степей и лесов, которые требовали освоения. Действовал своеобразный пространственный императив, открывавший "за далью даль". Ширь русской земли, считал Федоров, рождала характеры предприимчивые, предназначенные для географического и космического подвига. "Новое небо и новая земля", предсказанные в Откровении св. Иоанна, не могли испугать, скорее, – влекли к себе. Апокалипсис – любимое чтение Достоевского. Эсхатологическое напряжение свойственно всей русской философии. Россия – конгломерат народов. Даже то, что сегодня официально именуется Россией, то есть Великороссия (кроме нее есть Малая, Белая, Червонная Русь), даже эта часть России представляет собой федерацию, разноплеменное объединение, некогда мирно сосуществовавших народов. "Россия – тюрьма народов", уверяли большевики, они постарались (не без успеха) добиться этого. До революции формула звучала иначе: "Россия – семья народов" (Вл. Соловьев). Сегодня весь мир – семья народов с одной судьбой, и опыт старой России, вошедший в русскую идею, поучителен.

Почему Россия могла стать семьей народов? Не последнюю роль сыграло географическое расположение страны, ставшей своеобразным мостом между Европой и Азией. Кто такие русские, европейцы, проникнувшие в Азию, азиаты, населяющие Европу? И те, и другие – "евразийцы".

"Евразийство" – так называлось идейное течение, возникшее после революции в русских эмигрантских кругах. Для евразийцев Россия – это Запад и Восток одновременно, "синтез двух с преобладанием последнего" (8). Европейская цивилизованность и азиатская самобытность – вот наше предназначение. Русским присущи открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять . инакодумающего и инаковерующего. Ужиться с ним. Симбиоз двух культурных регионов, постоянный диалог между ними в пределах одной страны определил лицо нашей культуры.

Отсюда характерная черта, подмеченная Достоевским, – "всемирная отзывчивость", то есть способность откликнуться на чужую беду, пережить ее как свою, помочь, порадоваться радости другого, принять его в свою среду, перевоплотиться самому. "Русская душа... гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия" (9). Это – Достоевский. Его позицию можно сравнить с позицией Ивана Солоневича: "Русская национальная идея всегда перерастала племенные рамки и становилась сверхнациональной идеей, как русская государственность всегда была сверхнациональной государственностью" (10). А вот мнение Бердяева: "Русский народ не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира; всегда в русской душе боролись два начала – восточное и западное" (11).

Стоит рассмотреть западное, прежде всего немецкое влияние на русскую мысль. И здесь есть точная дата, когда немцы открыли русским арсенал своей мудрости – год французской революции. Весной 1789 года Николай Карамзин посетил в Кенигсберге Иммануила Канта и оставил подробную запись их беседы. С тех пор Кант – наставник русских. Его почитали, с ним спорили, иные его отвергали, порой проклинали, но без него не могли обойтись. Особенно важна была "Критика способностей суждения" и та часть первой "Критики", где речь шла о диалектике. Кант говорил о диалектике мысли, русские, как и немецкие последователи Канта, отнесли диалектику к самому бытию. Кант говорил о примате практического разума, но оставил систему, начинающуюся с теоретической философии. Соловьев открывает свою систему этикой, которую строит, опираясь на Канта и Шопенгауэра. Противоречие – признак истины. Этот докторский тезис Гегеля – аксиома для Карсавина, Вышеславцева, Франка, Флоренского. Огромное влияние оказал Шеллинг, его идеи положительной философии стали определяющими для русских. Важнейшая проблема практической философии – судьба родины. Должна ли Россия идти дорогой западного прогресса или искать собственные пути? Ответ на этот вопрос разделил русскую интеллигенцию на два стана – славянофилов и западников. Бердяев хорошо сказал о них: "И те, и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя" (12) . Мать оберегают, дитя воспитывают. К чему это привело? Наследники западников – нигилисты и революционеры всех мастей апеллировали к воспитательной роли насилия. Здесь многое пришло из Германии (Маркс и Энгельс), многое по-русски утрировано. В ХХ веке они одержали победу, завели страну в тупик и уходят в небытие. Поэтому русские отвернулись от этого искажения "русской идеи". Иное дело славянофильский комплекс идей – любовь к России как к матери. Я наберусь смелости утверждать, что и эта чисто русская проблема не обошлась без немецкого влияния. Русские устояли перед Наполеоном, разбили его. Немцы учили нас: Клаузевиц – генералов, Фихте – мыслителей. "Речи к немецкой нации", призывавшие к борьбе за национальную самобытность, были прочитаны не только в Берлине, но и в Санкт-Петербурге. Русская идея возникла как преодоление односторонностей западников и славянофилов, синтез двух позиций в единую теорию мировой культуры.

Православие – важнейший источник русской идеи. Благочестие сочеталось в России с безбожием. Споры о Боге прошли в интеллигентской среде через весь Х1Х век. Спорили горячо, не считаясь со временем, вечерами и ночами. Рассказывают, что однажды во время такого затянувшегося спора кто-то предложил поужинать, на что Белинский возмущенно воскликнул: "Мы еще не решили вопрос о существовании Бога, а вы хотите есть" (13). Не знаю, остались ли тогда голодными участники спора, но в дальнейшем русский народ предпочитал порой заботиться не о хлебе насущном, а выяснять свое отношение к Богу. После революции были казнены (в основном без суда) десятки тысяч священников, разрушены многие тысячи монастырей и церквей. При этом русские – религиозный народ. Окруженная ореолом мученичества, воспринимаемая как носитель нравственной чистоты, церковь быстро восстанавливает свои позиции. Воплощается в жизнь то, что было предсказано летом 1917 года, когда в португальской деревне Фатима явилась детям Богоматерь и предрекла близкую катастрофу в России, а затем духовное возрождение страны, спасительное для всего мира.

Главная проблема Канта и его последователей – свобода. Для решения антиномии свободы была написана "Критика чистого разума". Кантовское решение проблемы: эмпирический мир лишен свободы, она существует только в ноуменальном мире. Нравственное поведение требует действовать ноуменально в эмпирическом окружении. Православная религия сразу ставит верующего в ситуацию ноуменального мира, требует вести себя вопреки эмпирии. В неопубликованной главе к роману "Бесы" Достоевского есть примечательный диалог. Ставрогин спрашивает епископа Тихона, может ли он своей верой сдвинуть гору. Ответ: если Бог велит, то смогу. Возражение Ставрогина: получается, как если бы Бог сделал это сам. Епископ не согласен: нет, это сделаете вы сами, но вера должна быть безграничной.

Православие более, чем западные ветви христианства, наделяет человека свободой воли. Если человек захочет, то, уповая на Бога, он может сдвинуть гору. Важно не то, что это произойдет, а что человек убежден в этом. Отсюда следующие пассажи у Ильина и Бердяева: "Православный русский верит в свободную волю и свободную совесть" (14). "В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных народов Запада... Огромность свободы есть одно из полярных начал в русском народе и с ней связана "русская идея"" (15).

Поэтому вызывают улыбку нынешние наивные призывы и здесь "учиться у Запада". Дайте, мол, нам протестантизм с его индивидуализмом и предопределением, а то пропадем! В.Хорос надеется на то, что "будут развиваться в русском православии реформационные течения, способные выполнить функции, аналогичные европейскому протестантизму" (16). Нужны ли нам такие функции? Каждому свое!

Я не хочу сказать, что наши духовные дела в идеальном порядке. Есть в русском характере черта прямо противоположная личной свободе. Толстой назвал ее – "роевое начало", потребность прильнуть к таким же, как ты, подобно пчеле, прилипающей к рою. Безусловно, русская черта – привязанность к России в целом и к родным местам, к языку, к соотечественникам. Отсюда – ностальгия, тоска по родине, если теряешь ее даже на непродолжительное время. Быть за границей любопытно, но неуютно, несмотря на бытовые удобства: тянет домой, к родным устоям, за которые привычно держаться. Неистребима потребность в общении с близким (пусть, первым встречным) – не просто в обмене информацией, а в стремлении излить душу, вести доверительный разговор, когда тебя понимают и ты понимаешь с полуслова, а то и вовсе без слов – глазами, жестом, мимикой, ибо и так все ясно, хотя говорить можно без конца. Эту потребность быть частью целого, частью общей судьбы Толстой выразил в образе мужика Платона Каратаева ("Война и мир"). Дворянин Чаадаев, бросивший вызов русской истории, четче других сформулировал это русское кредо: нами владеет прежде всего ощущение связи с отечеством, семьей, идейной средой; человек не имеет другого предначертания, как эта работа по уничтожению личного бытия и замены его бытием социальным и вполне безличным. Отсюда самозабвение в общих начинаниях. Воинская доблесть в первую очередь.

Роевое начало – залог успеха. Но и знак беды. Беду предчувствовал Достоевский. Его "Легенда о Великом инквизиторе" взята не из головы, а из глубин русского сердца, в которых он увидел готовность и даже потребность отказаться от личной свободы и ответственности, переложить их на кого-нибудь другого, верить и повиноваться ему, и – "непременно всем вместе". Достоевский предвидел Сталина – не человека, но явление. Чуя беду, Достоевский всем своим творчеством стремился разбудить и укрепить присущее русской душе личностное начало. В этом смысле Достоевский – антипод Толстого, который видел в роевом начале только благо. Достоевский глубже проник в суть дела. И в русскую душу. Личностное начало испокон веку присуще русской культуре. Иногда приходится читать, что проблема личности возникла в России только в период становления буржуазных отношений, чуть ли не с Пушкина. Это неверно.

Христианская идея свободной личности изначально была принята православием. Каждая душа сама по себе "внемлет Богу", сама принимает решение и отвечает за него. Прочтите жития святых, каждый из них – личность. Более того, учитель жизни. Прочтите протопопа Аввакума, он говорит о личной ответственности на Страшном суде: "Несть помощника тогда и несть предстателя, ни отец сыну, ни мать дщери, ни друг другу несть помогающего, кождо от дел прославится или осудится" (17). Андрей Болотов, русский просветитель XVIII века, чьи "Записки" являют лучшую русскую прозу того времени – тоже личность, не идущая за "всеми" в своих решениях. А "История государства Российского", где выпукло и любовно вылеплены неповторимые русские характеры!

Русский характер – это не только "маленький человек" Акакий Акакиевич, но и "большой человек" – древний князь, гордо бросающий "Иду на вы", победитель Мамая Дмитрий Донской, казачий атаман Ермак, императрица Екатерина Великая, Суворов – имя им легион. Рачительный хозяин Хорь – тоже типично русский человек.

Как же совмещалось в русской душе роевое начало с личностным? Вот так и совмещалось. В русском национальном характере совмещаются противоположности. И непрерывно переходят друг в друга. Конечно, и у других народов можно найти подобные противоположности. Но только в России "тезис оборачивается антитезисом" (18).

Бросаться из крайности в крайность – типично русская черта: от бунта к покорности, от пассивности к героизму, от созидания к разрушению, от расчетливости к расточительству (от "купца" к "ухарю") и наоборот. Можно говорить о максимализме русского характера. "Подлинно, – писал Н.А.Бердяев, – есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному" (19).

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнугь, так уж сплеча.

....................................................

Коль простить, так всей душой.

Коли пир, так пир горой.

Об антиномизме и максимализме русского характера, о взаимном превращении крайних противопопожностей забывать нельзя. Тем более, что наши недоброжелатели, акцентируя порою внимание на одной стороне дела, делают вид, что другой не существует. Искажение выдают за истину.

Органическое единство общего и единичного нашло выражение в понятии соборности. Это зерно русской идеи, центральное понятие русской философии, слово, не поддающееся переводу на другие языки, даже на немецкий – самый всеобъемлющий по части философской терминологии.

Собор – это церковь. В храм Божий приходят все вместе, следуют общему ритуалу, но каждый остается самим собой, возносит к Превышнему свою персональную молитву, держит ответ перед ним за свои поступки, ожидая воздаяния. Другое значение слова собор – собрание, церковный съезд; немецкий эквивалент – das Konzil. На этом основании С. Франк предложил соборный переводить как Konziliarisch. Л.Карсавин возражал, отмечая, что соборный не означает "признающий соборы как высший авторитет", карсавинский перевод – symphonisch ( "соборность – это симфония, гармоническая согласованность, всеединство").

Н.Лосский был убежден в непереводимости термина. "Слово "соборность", – писал он, – уже принято в немецкой и англо-американской литературе. Содружество (Fellowship) английских и православных христиан, существующее в некоторых городах Великобритании и Соединенных Штатов Америки, издает даже журнал под названием "Sobornost" (20). Журнал "Sobornost" выходил в Англии в середине нашего века, ныне он прекратил свое существование; в ходу негативные оценки соборности. Так, живущий в Англии И.Голомшток утверждает: "Соборность – типично русское понятие, но я продолжаю считать, что национальные особенности здесь не при чем. Каждый народ проходит стадию коллективного сознания. Потом это рассыпается. Русское сознание просто отстало от европейского" (21). Другое аналогичное мнение: "Соборность есть особое дорефлексивное состояние жизни" (22). Даже такой высокообразованный автор, как Г.Померанц, заявляет: "Соборность компенсирует недостаточную оформленность личности" (23).

В православных кругах придерживаются традиционной точки зрения: "Соборность – краеугольное понятие нашего времени, живущего под знаком двух полярно противоположных систем: абсолютного индивидуализма и абсолютного коллективизма" (24).

Соборность – слияние индивидуального и социального. Это общее, которое включает в себя богатство особенного и единичного, о чем писал Гегель, встречая подчас непонимание, поскольку оставался в сфере абстрактного мышления. Да, именно немцы поставили проблему неформального общего (ведь это и есть суть соборности) как реапьность абстрактной мысли. До Гегеля эта проблема занимала Шеллинга, которому принадлежит идея системы категорий: понятие становится конкретным в философской системе, где каждая категория занимает строгое место и связь с целым позволяет определить понятие. А начало, как всегда, – у Канта. Я имею в виду знаменитый параграф 77 "Критики способности суждения", где речь идет о недостаточности средств формальной логики. Силами рассудка нельзя постичь органическое целое. В обычной логике частное отличается от всеобщего случайными признаками, а в организме эта связь необходима. Поэтому, утверждал Кант, можно представить себе "другой рассудок", который не дискурсивен, а интуитивен, который необходимо ведет к связи частей. Такова была давняя мысль Канта. Еще в 1772 году в письме к М. Герцу (это письмо за девять лет до "Критики чистого разума" было первой заявкой на этот труд) Кант противопоставляет обычный, дискурсивный рассудок интуитивному, божественному, которому известны прообразы вещей. "Однако, наш рассудок со своими представлениями не является причиной вещей, кроме морали с ее добрыми целями" (25). Очень важную оговорку делает Кант! Русская мысль перевела разговор в область этики и религии, подала соборность как интуитивную очевидность, веками воспитанную православием в народе. Хомяков писал: "...В вопросах веры нет различия между ученым и невеждой, церковником и мирянином, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар ведения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все было едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия. Таков догмат, лежащий в глубине идеи собора" (26). По мысли Хомякова, соборное единство есть "единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви". В блестящей работе С.С.Хоружего "Хомяков и принцип соборности" (27) справедливо отмечается, что соборность для Хомякова есть тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви, а сама свобода определяется в согласии с апостолом Иоанном как свобода самоосуществления в истине. Другие атрибуты соборности – органичность, благодать, любовь.

Историк русского богословия Г. Флоровский, признавая заслуги Хомякова, называет если не источник его вдохновения, то во всяком случае конгениального ему немецкого автора. Это тюбингенский теолог Иоганн Адам Мелер (Моеhlег). Откроем его работу "Единство церкви, или принцип католицизма" (1825). Читаем: "Католический принцип, объединяя всех верующих в единство, не устраняет при этом отдельной индивидуальности, ибо каждый индивид продолжает существовать в качестве живого члена церковной общины. Отдельная жизнь как таковая имеет свои особенности, которые не должны исчезнуть; воистину целое перестанет существовать, если пропадут особенности отдельных индивидов, из которых оно складывается. Именно благодаря множеству особенностей индивида, благодаря их свободному и непринужденному развитию, возникает организм, "цветущий и плодоносящий" (28).

Мелер был учеником Шеллинга и Гегеля, их диалектику он применил для критики протестантизма, перекладывающего на индивида все дела веры. Православные мыслители были убеждены в том, что католицизм, критикуя протестантизм, не устоял перед противоположным соблазном и построил строго регламентированное христианство. Вот мнение Бердяева о соборности как православной добродетели: "Соборность противоположна и католической авторитарности и протестантскому индивидуализму, она означает коммюнитарность, не знающую внешнего над собой авторитета, но не знающую и индивидуалистического уединения и замкнутости" (29) . В другом месте Бердяев противопоставляет соборность коммунистической соборности, коллективизму, где подавляется личность в ущерб навязанной извне "общей воле".

Насколько соборность укоренена в жизни? Вячеслав Иванов, поэт и философ, рассматривает соборность как идеальную величину. "Соборность – задание, а не данность, она никогда еще не осуществлялась на земле всецело и прочно, и ее также нельзя найти здесь или там, как Бога". По мнению Иванова, рассматривающего феномен соборности, "нет ни типического явления в жизни, прямо и всецело ему соответствующего, ни равного ему по содержанию логического понятия. Смысл соборности такое же задание для теоретической мысли, как и осуществление соборности для творчества жизненных форм" (30). Можно подумать, что Иванов не был знаком с работой С. Трубецкого "О природе человеческого сознания", где понятие соборности раскрывало суть поставленной проблемы. Трубецкой исходил из Канта, определившего познавательные формы как трансцендентальные. Он упрекнул Канта за то, что тот не провел достаточного различия между трансцендентальным и субъективным. Трансцендентальное, по Трубецкому, соборно. Во всех актах теоретического и этического характера мы держим внутри себя собор со всеми. И вот его вывод: "Сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более, чем лично, будучи соборным" (31). Упреки С. Трубецкого основательны и справедливы – только в отношении неокантианства. Сам Кант знал различие между субъективным и трансцендентальным; он ввел понятие трансцендентального, чтобы возвысить знание над субъективностью. В гносеологическом плане русская соборность означает то же, что и немецкая трансцендентальность.

Но главное – практический, социальный аспект. Анализ соборности в этом плане содержит работа С. Франка "Духовные основы общества", к которой мы еще вернемся: сегодня она особенно актуальна. После краха фашизма и социализма порой слышишь, что любая общность плоха, уродует человека, ведет к насилию, если не физическому, то духовному. Не буду ссылаться на ученые трактаты, назову популярный "воспитательный" фильм для молодежи "Волна". Это не искусство и не хроника, это публицистика: в американской школе учитель проводит эксперимент – для учеников создается некое сообщество "Волна", где есть своя иерархия, дисциплина, ритуал. Ребятам это нравится, но учитель объясняет им, что таков путь к Гитлеру. Идея фильма: любая общность ведет к тоталитаризму, только индивидуальность самоценна.

Сегодня из США приходят и иные идеи. "Нынешняя критика политического либерализма приходит из Америки, возвращая в Западную Европу понятие об общности. Новая коммунитаристическая критика либерализма во многих отношениях более убедительна, чем прежняя, ориентированная на противостояние (доброй) общности (дурному) обществу. Ее острие направлено как против тоталитаризма, так и против либерализма" (32). Процитированная немецкая работа посвящена полемике с коммунитаризмом (не путать с коммунизмом) – учением об общности. Коммунитаризм – последнее, можно сказать, постсовременное слово американской социальной мысли. Постсовременность – возврат к достижениям прошлых эпох. Наши мудрые соотечественники еще в прошлом веке пришли к выводу: существуют различные виды общности, есть ложная, но может быть и подлинная. Тяга к общности – не стадный инстинкт. Будущее человечества – в высокой общности, где личность полностью раскрывает себя. Идея соборности решает эту проблему, проблему космической эпохи. Человечество начинает со стадности, затем преодолевает ее и рождает более высокую общность. Индивидуализм способствует выходу из стадности, но сам он – не высший плод культуры. Что касается ложной общности, то этот вид социальной организации может представлять собой опасность для человечества. Сюда относятся связи, основанные на представлениях о национальной исключительности ("раса господ", "избранный народ"), преступные организации (мафия), организации с тайными целями (масонские ложи), политические партии "нового типа", куда трудно было войти, а еще труднее выйти (КПСС, НСДАП и др.). Все эти общности построены по иерархическому принципу, открывают бездну преимуществ для "своих" и направлены на подавление "иных". Соборность отличается от этих видов общности своей открытостью, общедоступностью и человечностью. Будущее принадлежит соборности.

Хомяков говорил, что спасать надо не человека, а человечество. Вл. Соловьев отвергал индивидуализм. Идею личного спасения он называл "средневековым миросозерцанием", делом прошлого. Спасаться надо не отдельными делами, а одним, общим делом человечества. "Философия общего дела" – это уже наименование учения космиста Николая Федорова. В русском космизме идея соборности обрела деятельные черты. Абстрактные призывы Соловьева к добру воплотились здесь в конкретную программу: человечество должно объединиться против извечного врага смерти, вернуть к жизни ушедшие поколения, для размещения и прокормления которых надо освоить космос. Павел Флоренский, поясняя идею соборности, берет для сравнения русскую песню. Она гетерофонична, то есть допускает полную свободу голосов при сохранении гармонического единства, в ней нет раз навсегда неизменных партий, при каждом из повторений напева появляются новые варианты как у запевалы, так и у хора. Последний нередко вступает не в том месте, как ранее, а то и вовсе не умолкает во время запева. Единство достигается внутренним взаимопониманием, каждый более или менее импровизирует, но тем не разлагает целого, – напротив, связывает прочней, ибо общее дело вяжется каждым исполнителем – многократно и многообразно. Суммируя некоторые идеи труда "У водораздела мысли", Флоренский писал: "Живя, мы соборуемся сами с собой – и в пространстве, и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих – по закону тождества – элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир" (33) .

У Ильина читаем: "Русский поющий хор есть истинное чудо природы и культуры, в котором индивидуализированный инстинкт свободно находит себе индивидуальную и верную духовную форму и свободно слагается в социальную симфонию... Коммунистическая революция есть в действительности глубокая историческая реакция: попытка вернуться к доисторической первобытной коллективности, к недифференцированному состоянию души и общества" (34). Лосский писал: "Соборное единение различных народов предполагает возможность взаимопроникновения национальных культур. Как аромат ландыша, голубой цвет, гармоничные звуки могут наполнять одно и то же пространство и сочетаться воедино, не утрачивая своей определенности, так и творения различных национальных культур могут проникать друг в друга и образовать высшее единство". (35) Соборность – категория всемирного единения. О соборном единении различных народов мечтал Николай Лосский.

В философском плане понятие соборности тесно связано с древней диалектической категорией всеединства, означающего взаимное проникновение, тождественность частей и целого. Сохраняя свое многообразие, эти части едины друг с другом и со своим цепям вплоть до полного совпадения, но и сохранения своей неповторимости. Эта идея возникла у досократиков, а через средневековую схоластику и возрожденческий пантеизм влилась в немецкую классику. Шеллинг называл свое учение философией всеединства. Не ссылаясь на Шеллинга, В. Соловьев положил идею всеединства (в разных аспектах) в основу своего мировоззрения. У последователей Соловьева эта идея получила широкое распространение.

Составная часть русской идеи – эсхатология. Помимо евангельских корней она впитала в себя и немецкую их трактовку. Кант (в своем маленьком шедевре "Конец всего сущего") мог позволить себе иронию над Апокалипсисом: развитие беспредельно, считал он. Но уже у Шеллинга идея конца истории приобретает более строгий, "позитивный" смысл: бесконечный прогресс опасен, пора остановиться. Русская эсхатология активна и оптимистична. Русские видели в последней книге Евангелия предупреждение человечеству: катастрофа наступит, если люди не предотвратят ее, последнее в их силах. Русская эсхатология гуманистична, она предполагает не уничтожение, а преображение человечества. Здесь уместно вспомнить о "сверхчеловеке" Ницше. Для Соловьева и Федорова сверхчеловек – это будущий человек, который преодолеет свою главную беду – подчинение смерти, и встанет на один уровень с Богом.

Каков облик будущего "сверхчеловека", победителя смерти? Федоров высказывает гипотезу, поражающую воображение: будущее человечество он видит "всеединым существом". При сохранении личности! Это будут особые узы, связывающие людей. Федоров находит их в образе Троицы, где Бог един и выступает в трех ипостасях. Так и человечество – по образу и подобию Бога станет бессмертным, единым, многоликим. Мировое всеединство при сохранении индивидуальности – такова космическая соборность Федорова, его идея. Бердяев согласен с тем, что космическое предназначение человека играет в "русской идее" главную роль.

К какому выводу мы пришли? Повторим: русская идея – это предчувствие общей беды и мысль о всеобщем спасении. Она родилась в России, но опиралась на западную, прежде всего немецкую философскую культуру. Ее источники: русский исторический опыт, православная религия, немецкая диалектика. Русская идея имена целью объединить человечество в высокую общность, преобразовать в фактор космического развития. Сегодня русская идея (порой – под другими именами) возрождается, наполняя особым смыслом наше потускневшее автомобильно-электронное бытие.

Остается ответить на вопрос, почему идея объединения и спасения человечества называется русской? Случайно ли, что она родилась именно в нашей стране, или существует глубинная связь между перечисленным комплексом идей и жизнью русского народа? Постараемся обосновать последнее.

Не надо напоминать о наших просторах, о разноплеменности русского народа. Есть и еще нечто существенное, на что обратил внимание В. В. Розанов в своей крайне важной для нашей темы статье "Возле "русской идеи"...". Это – общая тягостная ситуация русской жизни. Народ, живущий в смирении и терпении, не может не тянуться к мечте о всеобщем братстве. Вот побудительные причины "для всякого народа в унижении" (36) мечтать о лучшей доле не только для себя, но и для всех. Розанов цитирует одного из героев Достоевского: "Истинный Вечный Бог избрал убогий народ наш, за его терпение и смирение, за его невинность и неблистанье, в союз с Собою: и этим народом он покорит весь мир своей истине...".

По горькой иронии судьбы народ, выносивший идею всеобщего братства, был вовлечен в кровавый катаклизм, в котором вместо обетованного рая на земле и спасения он оказался ограбленным, раздавленным и поставленным на грань уничтожения. Сегодня русская идея прежде всего звучит как призыв к национальному возрождению и сохранению материального и духовного возрождения России. Русская идея актуальна сегодня как никогда, ведь человечество (а не только Россия) подошло к краю бездны. Вот почему омерзительны все сегодняшние попытки представить русских в своей идее как народ рабов и одновременно агрессоров.

Постсовременное мышление актуализирует прошлое на более убедительном уровне. Русская идея – это составная общечеловеческой христианской идеи, изложенная в терминах современной диалектики. В ней сформулирована цель. Не средства. Но великая цель. Это уже много.

Формула русской культуры

Формула русской культуры немудреная — "православие, самодержавие, народность". Принадлежит она министру просвещения при Николае II С.С.Уварову. Свою знаменитую триаду он сформулировал в 1832 году в пояснениях к отчету об инспекции Московского университета (опубликовано в сборнике постановлений министерства народного просвещения, СПб, 1876). В религии — единственное надежное средство воспитания морали. Человек по природе зол. Его нужно воспитать к добру, для этого нужна "этическая община", каковой является церковь.

Не следует смешивать нравственность и мораль. Для воспитания морали необходимо представление об идеале, с которым человек обязан соотносить свое поведение. Образы христианской религии, ее категорическая заповедь любви к ближнему – наиболее общедоступное и действенное средство морального воспитания, которое необходимо сегодня прежде всего. Без православия нет русской культуры. Православная церковь – единственный социальный институт, оставшийся неизменным на протяжении веков. Православие принесло нам письменность и государственность. Мощная киевская держава – прямой результат принятия Русью христианства; освобождение от

татарского ига и возвышение Москвы, собравшей вокруг себя русские земли, связано с именем Сергия Радонежского. Пересвет и Ослябя – герои Куликова поля, свято-витязи, монахи и одновременно воины, сражавшиеся в рясах поверх доспехов. Не только русская воинская доблесть, не только повседневный труд и быт, но и русское просвещение носило религиозные черты. Ломоносов, Державин, Болотов – глубоко религиозные люди. Русскую классику Х1Х века понять вне православной религии невозможно. Откуда патриотический пафос "Истории государства Российского"? Откуда нравственный подвиг Татьяны Лариной? Куда устремлены помыслы Гоголя? Как понять героев Достоевского и Толстого? Философские идеи Владимира Соловьева? А русский религиозно-философский ренессанс, выступивший достойным продолжателем художественной классики и выдвинувший русскую философскую мысль на мировой уровень. Что питало его? Где искать побудительные причины всего того, что составляет духовную гордость земли русской? Русская культура и православие в основе своей нерасторжимы, тождественны.

Сегодня мы осознали глубину нашего падения, и помыслы о национальном возрождении связываем с деятельности церкви. Это уже общественное движение. В культуре – возрождение интереса к отечественной традиции. Есть у нас свои национальные ценности, которые приносят катарсис русскому человеку. Нация – общность святынь, религия – их создатель и хранитель. Я вспоминаю, как в Москву приезжал мюнхенский профессор философии Райнхард Лаут, чтобы выступить перед столичной интеллигенцией и раскрыть ей значение православия. Запад, говорил он, ждет от России духовности, той, что дал Достоевский и его последователи. Достоевский – вершина мировой культуры. На вопрос, почему он не переходит в православие, Лаут ответил, что в этом нет необходимости: он и так прекрасно чувствует себя в православном храме. В последнем я мог убедиться воочию: Лаут истово молился в Тропаревском храме св. Михаила Архангела, ничем не отличаясь от местных прихожан.

Автор выпущенной в Вене книги "Русская душа" Катарина Бета, принявшая православие, популярно растолковывает смысл этой религии. "В восточном благочестии доминирует не идея справедливости, а идея любви" (37). Православие отвергает индивидуальное спасение в пределах человеческой истории, спасение – космическое событие, в которое вовлечена Вселенная. "Антропология, космология и вера в спасение находятся здесь в неразрывном единстве... в конце времен при всеобщем спасении вместе с людьми превратится старая земля в "новую землю" и старое небо в "новое небо". Творческое преобразование творения охватывает не только человека, но и весь универсум" (38).

* * *

Самодержавие. Речь идет не об абсолютизме, безграничной и бесконтрольной власти, тем более – не о тоталитаризме. Такой властью – неправой и кровавой большевики наделили Ленина и Сталина, а русские цари правили с оглядкой на закон и совесть, общественное мнение. Николай I, указывая на собственную грудь, говорил: "Все должно исходить отсюда". (Но в груди – сердце, и, как известно, царь отменил большинство смертных приговоров, вынесенных судом вождям неудавшегося дворянского бунта в декабре 1825 года). Его наследник Александр II стал вводить на Руси либеральные нравы, отменил крепостное право (Сталин снова ввел его в виде колхозного строя) и так плохо охранял себя, что (после ряда неудавшихся покушений) был убит на улице.

Теоретик самодержавия И. Ильин отмечает: "Самодержавие отвергает, осуждает и исключает абсолютизм, а абсолютизм отвергает основное в правах Государя, ибо он не признает его ЗАКОННЫМ монархом, он отрицает его высокое призвание верховного субъекта права, он снижает его звание до звания тирана, он разлагает и разрушает самую правовую форму монархии" (39). Другой сторонник монархии с ним солидарен: "Самодержавие ...есть активное самосознание народа, концентрированное в одном лице" (40).

Изъяны самодержавия известны всем: оно легко перерастает в абсолютизм; Ленин-Сталин, правда, обходились без трона. А изъяны других форм правления'? Сегодня только и слышно "демократия", так ли она безупречна? Цену русской демократии показал февраль 1917 и октябрь 1993 года: демократия быстро выродилась в охлократию (власть толпы) и демонократию (власть "бесов", по Достоевскому).

Еще в древности демократия скомпрометировала себя процессом Сократа. "Пятьсот афинских торговцев и матросов приговорили Сократа к смерти за неправильные философские убеждения" (Зощенко). Ученик Сократа Платон виден в демократии "жесточайшее рабство". Кант во всем был антиподом Платона, но сходился с ним в неприятии демократии. "Демократия неизбежно есть и деспотизм" – его слова (41).

Выдвинув тезис, Кант мыслит об антитезисе, и если не формулирует синтез, мы чувствуем истину в наличии двух противоположных положений. Демократия вырождается в деспотизм, таков тезис. Антитезис заключается в заботе о правовом устройств" государства, преодолении беззакония. Правопорядок тре6ует трех условий: 1) правильной конституции, 2) многовекового опыта, 3) доброй воли. Если нет хотя бы одного из этих условий – ничего не получится. Поэтому осторожнее с демократией, прислушайтесь к Канту, не верьте на слово мнимым народоправцам!

Павел Флоренский, томясь на Лубянке в ожидании казни, написал политическое завещание – трактат "Предполагаемое государственное устройство в будущем", исполненный тревоги за судьбу родины. Трактат сохранился в архивах госбезопасности и был недавно опубликован, он достоин внимательного прочтения. "Бюрократический абсолютизм и демократический анархизм равно, хотя и с разных сторон уничтожают государство... Политическая свобода масс в государствах с представительным правлением есть обман и самообман масс, но самообман опасный, отвлекающий в сторону от полезной деятельности и вовлекающий в политиканство. Должно быть твердо сказано, что политика есть специальность столь же недоступная массам, как медицина или математика и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество. Отсюда следует соответственный вывод о представительстве: как демократический принцип оно вредно и, не давая удовлетворения никому, вместе с тем расслабляет целое. Ни одно правительство, если оно не желает краха, фактически не опирается на решение большинства в вопросах важнейших и вносит свои коррективы; а это значит, что по существу оно не признает представительства, но пользуется им как средством для прикрытия своих действий" (42).

А вот предостережение другого мудрого патриота – Ивана Ильина: "Замечательно, что на введении демократии в грядущей России настаивают, во-первых, неосведомленные и лукавые иностранцы, во-вторых, бывшие российские граждане, ищущие ныне разложения и погубления России. На самом деле "демократия" не есть легко вводимый и легко устрояемый режим. Напротив – труднейший... Демократия предполагает исторический навык, приобретенный народом в результате долгого опыта и борьбы, она предполагает в народе культуру законности, свободы и правосознания; она требует от человека – политической силы суждения и живого чувства ответственности. А что же делать там, где всего этого нет? Где у человека нет ни имущественной, ни умственной, ни волевой самостоятельности? Где все подготовлено для своекорыстия и публичной продажности? Где дисциплина не сдерживает личного и совместного произвола? Где нет ни характера, ни лояльности, ни правосознания? Все-таки вводить демократический строй? Для чего же? Чтобы погубить государство и надругаться над всеми принципами демократии? Чтобы все кончилось коррупцией, безобразной смутой и разложением государства? И все во имя доктрины?" (43). Как будто предвидел Ильин сегодняшнюю нашу ситуацию.

Демократия для своего существования, считал Ильин, предполагает в народе чувство государственной ответственности, собственного достоинства, элементарной честности, политического кругозора. Всего этого наш народ за десятилетия рабского состояния был лишен. Народ нищ, подавлен, запуган, развращен. Вот почему нельзя вводить в России демократию любой ценой. Нет, н" демократия нужна нам сегодня, а "твердая национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая сверху выделить свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве. Только такая диктатура и может спасти Россию от анархии и затяжных гражданских войн" (44). Ильин отвергает альтернативу – либо тоталитарное рабство, либо последовательная демократия. По его мнению, дано третье – либеральная диктатура.

Горячим сторонником демократии среди русских мыслителей-эмигрантов был Б. Вышеславцев. Демократию он, правда понимал как форму не власти, а права. "Власть народа можно критиковать, как и всякую другую власть" (45). Монархия обладает для нас целым рядом несомненных достоинств. Прежде всего это символ единства страны. Монарх возвышается над партиями и национальностями. Дореволюционная Россия была содружеством народов благодаря царю. Смертельная национальная вражда – порождение послеоктябрьской диктатуры.

Самодержавие вытекает из православия: царь – помазанник Божий. Он носитель не только высшей власти, но и высшей благодати. Увидеть его – катарсис. Лев Толстой рассказывает о волнении молодого Ростова, увидевшего Александра I ("Война и мир"). Сверхъестественная аура возникла по инерции и вокруг лжесамодержца Ленина, еще больше – вокруг Сталина (очень уж старался, да и выигранная война помогла). А вот Брежнев, как ни пыжился, все равно выглядел случайной, анекдотической фигурой. И дело тут не только в маразматической внешности и одиозной политике, просто после горького многолетнего опыта народ понял: тоталитарные временщики – не от Бога, а от дьявола.

Тоталитаризм – порождение ХХ века. Тоталитаризм означает проникновение государственного контроля и насилия во все поры жизни. Завели его на Руси коммунисты. Ни один монарх не вмешивался в хозяйственную деятельность подданных, в их личные дела. Нет большей клеветы, чем обвинять старую Россию в тоталитаризме, Это делают те, кто хочет скомпрометировать прошлое народа, чтобы дезорганизовать его в настоящем и будущем. Такие хотели бы видеть "суверенные" клочки России, но как черт ладана боятся возрождения монархии.

Есть в легитимной монархии еще одно бесспорное преимущество: отработанный механизм передачи власти. Наследник известен, его сызмальства готовят к высокой роли (и высоким обязанностям!). "Король умер, да здравствует король!" А тут, что ни смена "генсека" (а теперь и президента), то государственный переворот. Сталин пробирался к власти тихой сапой, отстраняя и уничтожая: соратников – соперников. Хрущев (устраняя Берию) ввел в Москву танки, сам слетел в результате дворцовой интриги. А как назвать происходящее сегодня? Если это демократия, то что такое бюрократическая олигархия, разбой и надувательство? Демократия, как известно, есть господство "с помощью народа и для народа". Наши "народоправцы" принимали только первую часть формулы – "с помощью народа", вторая часть в их понимании звучит — "для себя".

"Демократия – это средство, а не цель" – из откровений Хрущева ("Бодался теленок с дубом"). Для Хрущева (и некоторых других) это действительно было средством "жить не по средствам", схватить власть и насладиться всласть. Иное дело, демократия как цель, как благо народа, которому дают править там, где он должен быть хозяином – в собственном поле, доме, на предприятии. В этом плане русские цари были подлинными демократами. Страна процветала, а самодержец от народа не отгораживался. Не мчался на бронированном автомобиле, давя зазевавшихся прохожих. Романовы прогуливались без охраны. Пушкин не придумал заключительной сцены в "Капитанской дочке", такое бывало повсеместно, и не только в ХVIII веке. Николай II любил ходить пешком, здоровался за руку с прохожими, а на Светлое Воскресенье христосовался с солдатами.

Демократия как цель – достойное завоевание культуры. Люди неравны (по природным данным и по имущественному положению), установить полное равенство невозможно (об этом мог мечтать только Петр Верховенский: "Мы всякого гения потушим в пеленках"), но недопустима и другая нелепость – привилегии по происхождению или по "номенклатуре"; равенство прав и возможностей – великое достижение.

Подлинный аристократизм – демократизм духа и быта. Аристократ не кичится ни своим происхождением, ни богатством (если таковое имеется). Хорошим тоном у дворян считалось не кичиться своим положением; отсюда – "хождение в народ", стремление "опроститься".

От единовластия нам не уйти. Весь вопрос в том, какого рода единовластие нас ожидает: выросший из демонократической анархии бюрократический абсолютизм или "либеральная диктатура", как предрекал ее И. Ильин, оставивший, правда, без уточнения это понятие. Впрочем, все ясно: нам не нужна диктатура пролетариата, как понимал ее Ленин, – не ограниченная законом, опирающаяся на насилие. Повторять прошлое нет нужды. Дай нам Бог диктатуру, ограниченную законом и опирающуюся на моральное сознание. Либеральный значит свободный (но отнюдь не слабый, речь идет о сильной власти). Либеральная диктатура свободна от беззаконий, коррупции и прочих достижений "развитого социализма" и постсоциалистического беспредела. Где ее взять? Кто возложит на себя ответственность? И по какому праву? Не по избирательному, которому "место в крематории" (П. Флоренский). Выборы – не панацея. Гитлер пришел к власти парламентским путем. Жизнь короля во Франции была продана большинством в один голос. Русского царя убили вообще без голосования с помощью "демократического централизма" – по команде из центра. "Большинство – это глупость. Разум всегда у немногих", – предупреждал Шиллер. Победа на выборах – "ловкость рук" (и средств массовой информации). Сила – тоже не право на власть. Танки на улице – признак бессилия (по крайней мере, умственного). Помимо традиционной легитимности существует только одно бесспорное право – государственная мудрость, она покоряет своей очевидностью.

"На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему культуру, – писал Флоренский, – есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает названия божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что перед нами чудо и живое явление мощи человека" (46).

Но где гарантия, что перед нами именно "чудо", а не очередной самовлюбленный, безграничный, обезумевший выскочка? Есть отработанный механизм ограничения законом самовластья, и мудрость правителя состоит прежде всего в том, что он свято его соблюдает, – принцип разделения властей. Кант называл этот принцип "республиканизмом" и считал осуществимым в рамках монархии. Одна инстанция издает законы, другая управляет на основании этих законов, а третья судит и контролирует. Монарх стоит над ними как воплощенное правосознание.

Фридрих Великий – герой Канта, вошел в историю не только отчаянной вооруженной борьбой за сохранение Пруссии, которую готовы были уничтожить европейские державы, но и тем, что заложил основы немецкого правосознания. Характерна легенда о мельнике из Сан-Суси. Рядом с летним дворцом Фридриха стоит мельница. Говорят, что ее шум мешал королю. Он хотел купить мельницу, но хозяин отказался ее продать. Фридрих подал в суд и проиграл дело. Пришлось королю смириться. Скорее всего так не было, но легенда красноречива.

На право надейся, а сам не плошай! Когда нет моральных устоев, ни что не поможет, рухнет любое право. Совместима ли политика с моралью? Безусловно. Более того, истинная политика не может сделать ни шага. не присягнув заранее морали. Кант, который придерживался такого мнения, указал и гарантию моральной политики – гласность, Именно гласность решает и кантовскую антиномию демократии, предотвращает возможные злоупотребления ею. Нет демократии там, где тайком от имени народа творится беззаконие, демократия только там, где действуют открыто, творя народное благо. Гласность – великое благо. Отмена цензуры открыла глаза на сущность режима. Стало ясно. что виноват не только Сталин, но и его предшественник "со товарищи". Открыто заговорили о послеоктябрьском антирусском геноциде и о других наших бедах.

Увы, все переходит в свою противоположность, "разум становится безумием, благодеяние – злом" ( "Фауст"). В недобросовестных (аморальных) руках печать, радио, телевидение превращаются в средство массовой дезинформации, в орудие манипуляции сознанием. Голос комментатора – не глас Божий. Как можно верить телевещателю, который уверяет, что расстрел парламента — лучшее средство укрепить народовластие?

Русские склонны к покаянию: чувство вины – основа морали. Расставаясь надолго или навсегда, русский просит простить его: "прости, прощай" (немец в подобных случая просто желает всего хорошего – Lebwohl), но без предела каяться нельзя. Чтобы рана зажила, надо ее, очистив, оставить в покое. В 1947 году повелось мне видеть на сцене театра им. Геббеля (Берлин) пьесу Сартра "Мухи" – парафраз "Орестеи" Эсхила. История о том, как сын царя Агамемнона Орест отомстил убийцам своего отца, убил мать Клитемнестру и ее сообщника Эгисфа, который захватил трон Агамемнона.

Сартр использовал древний сюжет для экзистенциалистских размышлений о свободе личности. Режиссер Юрген Фелинг перенес акцент на актуальную дня послевоенных немцев проблему вины и покаяния. Перед зрителями гнетущая картина города Аргоса, проклятого богами за совершенное в нем цареубийство, – стены домов испачканы запекшейся кровью (а, может быть, экскрементами), люди в траурной одежде, и висит над городом черное солнце. Боги Аргоса (и царь Эгисф) ловко держат народ в оцепенении, нагнетая истеричное состояние непрерывного самооплевывания. Режиссер как бы говорил: да, мы, немцы, несем ответственность за фашизм, но нельзя без конца тыкать нам это в лицо, дайте передохнуть, взгляните на себя. Сегодня нас, русских, обвиняют в смертных грехах, – действительных и мнимых: мы приняли Ленина, затем Сталина, затем Брежнева, мы империалисты и захватчики. Гитлер всего на несколько недель опередил нас. Мы – антисемиты, антигрузины, антибелоруссы и т. д. и т. п. Мы должны только каяться, каяться и каяться, посыпать голову пеплом и рвать на себе рубашку.

Мы, действительно, попали в беду, но чтобы покончить с ней, чтобы вырваться из трясины, нужны ориентиры, нужны опоры, в том числе и в истории. Нельзя жить одной "чернухой". Неужели в прошлом у нас все черным-черно и не на что опереться?

* * *

Что такое народ? Ап. Григорьев полагал, что народ это собирательное лицо, слагающееся из черт всех слоев общества, высших и низших, образованных и необразованных, богатых и бедных, слагающееся не механически, а органически; литература бывает народна, когда она выражает взгляд на жизнь, свойственный всему народу, определившийся с большей полнотой в передовых слоях.

Народность русской классической литературы состоит в том, что она раскрывает сокровенную жизнь национальной души. Воплощением такой народности был и остается Пушкин. Недаром сам поэт называл себя "эхо русского народа". Гоголь говорил, что Пушкин есть, "может быть, единственное явление русского духа". Белинский любил повторять эти слова. С них начал свою знаменитую пушкинскую речь Достоевский, который обрисовал духовный облик русского народа, отметив как наиболее его характерную черту "всемирную отзывчивость", т.е. способность к пониманию любой другой культуры, стремление к объединению человечества.

Вот почему нет оснований опасаться русского шовинизма: его как массового явления нет и быть не может. Когда мы говорим "мы", "наши", это не призыв к вражде, это не значит "бей других", это призыв к внутренней солидарности. Сегодня мы на краю пропасти и только общими усилиями можем от нее отползти. Отсутствие национального самосознания – причина наших бед, спасение – в национальном возрождении. Иван Ильин пишет по этому поводу: народ с колеблющимся инстинктом национального сохранения не может отстаивать свою жизнь на земле; народ должен чувствовать свое единство, сопринадлежность, самобытность. "Национальное чувство есть духовный огонь, ведущий человека к служению и жертвам, а народ к духовному расцвету. Это есть некий восторг (любимое выражение Суворова) от созерцания своего народа в плане Божьем и в дарах его Благодати... в национальном чувстве скрыт источник достоинства, которое Карамзин обозначил когда-то как "народную гордость"; в нем также – и источник единения, которое спасало Россию во все трудные часы ее истории; и источник государственного правосознания, связующего "всех нас" в живое государственное единство" (47).

Национальный вопрос сегодня находится в центре многих социальных коллизий. В нашей стране отношения между народами осложнены некомпетентным административным, порой преступным вмешательством в их жизнь. Говорили о "дружбе народов", а воспитывали вражду. Где, когда целые нации подвергались гонениям и депортации, сгонялись с насиженных мест и отправлялись, как преступники, на поселение? Для иных Россия превратилась в "тюрьму народов", из которой надо бежать, сломя голову.

Национальный вопрос запутан у нас до предела. Начать с того, что мы живем во власти формальных, догматических представлений о природе наций. Мы все еще толкуем о сталинских "четырех признаках" – общность экономики, территории, языка и "психического склада". Пример евреев и цыган однако показал, что можно сознавать себя нацией, не имея ни своей территории, ни общей экономики. Вопрос о национальной территории оказался особенно порочным в последние годы. "Это наша земля", – говорят армяне в Нагорном Карабахе и требуют присоединения его к своей республике. "Нет, наша", – отвечают азербайджанцы, и начинается междоусобица, конца которой не видно. "Уходите с нашей земли, мигранты и оккупанты", – говорят эстонцы русским, забывая, что за землю эту заплачено и русской кровью, что в эту землю вложен и русский труд, что рядом их соплеменники финны спокойно уживаются со шведами, шведский язык обязателен, как и финский, хотя шведов в Финляндии всего пятая часть населения.

Вопрос о единстве языка крайне важен для жизни нации, и все же не он определяет ее бытие: швейцарская нация говорит на трех языках; евреи, отправляющиеся на вновь обретенную родину, заново учат иврит. Русские эмигранты во втором и третьем поколении порой едва говорят на родном языке, но считают себя русскими и тоскуют по родной земле.

"Психический склад" – это уже нечто более серьезное. Разумеется, речь идет не о каких-то отдельных черты характера, принадлежащих только данному народу, этого нет, есть некая целостность "народной души", которая входит в более широкое понятие национальной культуры. Единство культуры, понимаемой как система ценностей, – вот главный признак нации. Здесь много иррационального, совершенно необъяснимого, но это реальность, с которой приходится считаться: образ жизни, традиции, привычки, взаимоотношение и взаимодоверие, то, чем мы больше всего дорожим, без чего мы чувствуем себя несчастными.

Нация являет собой органическое единство, частью которого чувствует себя человек от рождения и до смерти, вне которого он теряется, становится незащищенным. Нация – это общность судьбы и надежды, если говорить метафорически. Прав Бердяев: "Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким рационально-уловимым признакам. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Национальность – сложное историческое образование, она формируется в результате сложного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу в ходе духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный пик. И в результате всех исторических и психологических исследований остается неразложимый и неуловимый остаток, в котором и заключается вся тайна национальной индивидуальности. Национальность – таинственна, мистична, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие" (48).

Разрушение традиционных устоев (веками сложившейся системы ценностей) губительно для нации. Коммунистический режим, хозяйничавший в нашей стране, только этим и занимался. Целью было "слияние наций", а точнее – превращение народов в легко манипулируемое быдло. Современные этнические конфликты – прямое следствие такой политики.

Нация – это общность святынь. В былые времена "русский" и "православный" были синонимами. Если ты крещен, все права тебе и полное доверие, никто не станет спрашивать о папе и маме, дедушке и бабушке, вычислять, сколько процентов в тебе "чистой" крови – пятьдесят или двадцать пять. Этот расистский бред – порождение наших дней, казарменно-социалистических порядков.

Нации не собираются сливаться, но не нужно устанавливать дополнительные перегородки между ними. Национальность – вопрос не происхождения, а поведения, не "крови", а культуры, того культурного стереотипа, который стал родным. Это то, что немцы называют Wahlheimat. Каждый волен сам выбирать себе национальность, нельзя в нее затаскивать, нельзя из нее выталкивать. Можно жить среди русских и не принимая их "веру". (Тогда только не надо претендовать на лидерство, нельзя рассматривать народ как средство, как материал для манипуляции, это вызывает протест и эксцессы). Полное приятие культуры народа, слияние с ней, готовность разделить судьбу народа, делают любого "иноверца" русским, как, впрочем, и немцем и т. д. Разумеется, национальную принадлежность не выбирают, как галстук. Это происходит порой бессознательно, просто чувствуют неразрывную связь с людьми, со средой, в которой вырос, со святынями. "Мы сознаем себя членами нации, – пишет С. Булгаков, – потому что реально принадлежим к ней, как к живому духовному организму. Эта наша принадлежность совершенно не зависит от нашего сознания; она существует до него и помимо него и даже вопреки ему. Она не только есть порождение нашего сознания или нашей воли, скорее, наоборот, само это сознание национальности и воля к ней суть порождения ее в том смысле, что вообще сознательная и волевая жизнь уже предполагают некоторое бытийственное ядро личности как питательную и органическую среду, в которой они возникают и развиваются, конечно, получая затем способность воздействовать и на самую личность" (49).

Главное в проблеме нации – самосознание. Народ (этническая категория) становится нацией, только осознав свою индивидуальность, живое место в общечеловеческой семье. Если пульс национального сознания падает, народ болен; повышенный пульс тоже болезнь; как и всюду, нужна мера. Дав отпор Наполеону, русские показали себя нацией, классическая литература появилась на гребне национального подъема. Уваров, говоря о "народности", имел в виду национальное самосознание.

Современная трагедия русского народа – утрата национального самосознания. Большевики добились своего: в стране возобладал групповой интерес, взаимная неприязнь классов и этнических групп, исчезло чувство взаимной общности. Последний раз оно проявилось в Отечественной войне против нацистской Германии. Гитлеровцев мы победили под национальными лозунгами; но вскоре нас стали уверять, что победа классовая.

Сегодня недавние теоретики классовой борьбы видят всюду национальные отличия, даже там, где их нет, отрывают одну часть народа от другой. Н. Лосский, осуждая украинских сепаратистов, писал в свое время: "...Чувствуется как нравственно предосудительное – предпочтение ими провинциальных обособленных ценностей совместному творчеству всех трех ветвей русского народа, создавшего великую державу с мировой культурой. Сама замена многозначительного имени Малороссия именем Украина (то есть окраина) производит впечатление утраты какой-то великой ценности: слово Малороссия означает первоначально основная Россия в отличие от приросших к ней впоследствии провинций, составляющих большую Россию" (50). Иван Ильин писал: "Мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой нелепый и враждебный опыт и в послебольшевистском хаосе, обманно выдавая его за высшее торжество "свободы" и "федерализма" российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на процветание, врагам России на торжество" (51). Ильин при этом уверен: "Россия не погибнет от расчленения, но начнет воспроизведение всего хода своей истории заново" (52).

Большая Россия – это Великороссия, Малороссия, Белоруссия. Есть еще Червонная Русь, о которой в энциклопедическом словаре сказано, что это всего лишь "историческое название Галиции в зарубежных источниках ХVI – ХIХ веков". Но за Карпатами живут люди, которые и сегодня продолжают считать себя русскими: депо, видимо, не в источниках, а в истоках. Кстати, зарубежный источник ХХ века – энциклопедический словарь Брокгауза 1927 года сообщает, что русские состоят из великороссов, малороссов, белорусов и русин – обитателей Галиции и Прикарпатья. Русины – такого слова нет ни в одном нашем справочнике, разве что в этимологическом словаре русского языка, составленном немцем Фасмером.

Итак, русские в узком значении слова – это великороссы, в широком – совокупная Русь.

О неразрывном коренном единстве русских народов свидетельствует история казачества. Запорожцев Карамзин называл "малороссийские казаки". Пополнялась Сечь и выходцами из Московии. Но вот Екатерина II перевела сечь на Кубань, то есть в Новороссию, которая являлась частью Великороссии. Остались ли казаки украинцами? Мои предки – кубанские казаки считали себя великороссами. Русь изначально возникла как многонациональное государство, как братство народов не только славянских, не только христианских. Раздвигались границы (иногда с помощью оружия), но никто из присоединенных народов не был ущемлен в правах. Сохранялась традиционная культура, уважались верования и каждому представлялась возможность преуспеть в любой области.

Татарские военачальники занимали крупные посты в русской армии, грузин Багратион – великий русский полководец; во главе русской церкви стоял мордвин Никита Минов (патриарх Никон); армянин Лорис-Меликов занимал высший государственный пост империи, а немецкая принцесса Софья фон Цербст стана русской царицей Екатериной Алексеевной.

Новая Русь на древних устоях

Сегодня родина в беде. Как и три с половиной века назад, Россия ввергнута в смуту. Народ бедствует, страна расчленена и подавлена иноземцами и мнимыми русскими (говорят и пишут по-русски, а мыслят и ведут себя как враги России). В ходу иноземные деньги, на экране – чужая речь. Преступно расточаются наши богатства. Живем, как в условиях оккупации. Чего фашисты не добились силой оружия, навязано нам силой денег и антинациональной политикой. Люди озлоблены и развращены.

Уместно ли в этих условиях вспоминать о русской идее? Рассуждать о всемирном единении и космическом преображении человечества, когда повсюду льется кровь и многие живут за гранью нищеты? Какая там всемирная отзывчивость, когда не отзываются на призывы помочь в беде и восстановить справедливость!

И все же, кто во мраке ночи не стремится к солнечному свету? Я напомнил о смуте XVI века с тем, чтобы наглядно предстала и картина ее преодоления. Только силою национального единства и соборного согласия Россия выздоровела тогда и стала могучей державой. Так должно быть и теперь. Именно так понимал русскую идею И. Ильин. Он указал на актуальный патриотический смысл ее в современных условиях. До космического преображения человечества далеко, а спасать Россию нужно сегодня. Спасти Россию может только национальное возрождение и сплочение. Нас много. Мы – большинство в стране. Неужели нам не найти общую программу действий? Мы – русские. Россия – это не только Великороссия, Малороссия и Белоруссия, но также и Новороссия, Червонная Русь, казачьи земли на юге и востоке, земли, освоенные русским трудом и не уступленные по договору другому государству (как была продана Аляска). Все территориальные акты коммунистов и посткоммунистов, искромсавшие Россию, незаконны и недействительны.

Русская нация полиэтнична, имеет много корней. Поэтому она так многочисленна. Русская нация вообще – не родство "по крови", важно здесь – не происхождение, а поведение, тип культуры. Русским можно не родиться, важно стать. Но вовсе не обязательно становиться. В России множество народов, но русских всегда отличала национальная терпимость, именно она превратила Россию в мощное государство, каким была наша страна в течение веков. Хватит болтать об отсталости России! Наша родина была цветущей страной, опорой европейской культуры. Кто кормил Европу хлебом? Кто дал Европе лучшую литературу? Кто спас Европу от нашествий Наполеона и Гитлера? Русских славили – в начале прошлого века немцы, французы – в середине нынешнего. Так проникнемся же гордостью за нашу родину, возлюбим ее, сделаем все для ее возрождения.

В русской идее нет стремления утвердить свою исключительность и покорить другие народы. Социальные порядки, насаждавшиеся Сталиным от имени русского народа и силою русского оружия, противоречили духу русской культуры и историческим традициям России. Пришла пора вернуться к истокам. Что нужно для этого?

Необходимо прежде всего возродить единое национальное самосознание, истребленное, задавленное, опозоренное и униженное коммунистами и посткоммунистами. Необходимо возродить уверенность русского народа в своих силах, в способность самим устроить свою жизнь, охраняя и развивая собственную самобытность. Русская философская мысль, изгнанная на многие десятилетия из нашего обихода, возвращается к нам сегодня как путеводная звезда, призванная вывести нас из мрака и запустения. Не признавать ее значения сегодня невозможно. Задача состоит в более глубоком ее освоении и дальнейшем развитии.

Другая важнейшая задача – укрепить государство. Государство – воля нации, пробуждающая, организующая ее материальные и духовные силы. Самым большим пороком для государства является слабость. Россия всегда была сильна своим государством. На нас без конца нападали; отбивалось государство, оберегая независимость и свободу. Казаки раздвигали пределы русской земли. Но всегда сохраняли верность престолу и вере, знали, что за их спиной стоит держава, оплот которой составляет русская нация. Русские не создавали колоний, не уничтожали местное население; возникали новые края с равными правами. Русскому государству по писаной истории – тысяча лет, на самом деле оно много старше. Наш долг перед предками – не допустить развала России, воссоздать национальную государственность.

Какую форму правления нам избрать? Есть среди нас сторонники монархического строя, о преимуществах которого сказано в начале книги. Есть сторонники социалистического выбора, убежденные в том, что после 1917 года ошибочно был избран путь насилия, а направление указано верно. Есть народоправцы, сторонники демократии. Не станем в спорах растрачивать силы, сейчас главное – национальное сплочение в духе той соборности, которую вынашивали теоретики русской идеи. В конце концов внешние формы государства не определяют его сущность. Последняя проявляется в том, как государство оберегает национальные интересы, действует ли оно на пользу или во вред народу. Нищий народ – укор правительству. Пусть народ сам решит вопрос, какую форму правления установить в России, как управлять страной.

Гражданином России является каждый, кто связал себя с судьбой родины, кто считает себя россиянином независимо от национальности, родного языка и вероисповедания, кто, достигнув совершеннолетия, назвал себя россиянином. Наши соотечественники за рубежом при их желании обладают всеми правами граждан России.

Россия – не националистическое и не нацистское государство. Все нации равны, ни одна не имеет преимущественных прав на территории России. Каждая нация имеет право развивать свою культуру, иметь школы на родном языке, прессу, литературу, театр. Но не более того: государство должно быть единым, делиться по территориальному признаку (области или губернии). Русское государство не вмешивалось в частную жизнь. Подобное вмешательство называется тоталитаризмом и заведено было у нас Лениным, Троцким, Сталиным. Но государство и не просто цепной пес у порога, лишь охраняющий спокойствие дома, как считают либералы. Государство разумно устраивает общественную жизнь: регулирует экономику, проявляет заботу о занятости, обеспеченности, здоровье населения, его просвещении. Государство охраняет собственность – частную, общинную, общенациональную (все три вида собственности имеют право на существование, каждая должна выявить свои преимущества).

Православная религия – стержень русской культуры. Православная церковь — единственный социальный институт, оставшийся в России неизменным на протяжении тысячи лет. Без веры нельзя: обожествляют вождей и материальные блага, мнимые русские насаждают эту псевдоверу. Истинно русский человек, даже атеист (двум поколениям русских людей прививали безбожие), тянется к национальным святыням, а, следовательно, и к православию. Русская идея укоренена в православии, но говорит философским языком, а поэтому доступна человеку рационалистически мыслящему.

Век ХХ-й оказался губительным для России. Большевизм и борьба с фашизмом оплачены в первую очередь русской кровью. Нынешний сатанизм – тяжелейшая беда, но путь к спасению обозначен. Если верить О. Шпенглеру, ХХI век принадлежит христианству Достоевского. Таков путь нашей надежды, надежды на возвращение к духовным истокам.

Постсовременность являет собой не похоронный звон, а благовест, возвещающий возрождение утраченного.

Литература

(1) Янов А. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988, с. 321. На обложке книги – карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора "русская идея" – программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно.

(2) Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке. "Свободная мысль,, 1992, № 6. с, 36.

(3) "Новый мир". 1993, №1, с. 9.

(4 ) "Вопросы философии", 1994 Хо 1, с. 66 и 72.

(5) Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч., т. 18, с. 37.

(6) Соловьев В. С. Соч. в 2-х гг., М., 1989, т. 2, с. 24б. О русской национальной идее как воплощении христианского идеала писал Вяч. Иванов (См. Иванов Вяч. Разное и вселенское. М., 1994, с. 371). О православных корнях русской идеи см. Аксючиц В. Бог и отечество – формула русской идеи. "Москва", 1993, № 1, с. 120 – 127.

(7) Бердяев Н. Русская идея. Париж, 1971, с. 96 и 202.

(8) Флоровский Г. Евразийский соблазн. "Новый мир", 1991 №1, с. 206.

(9) Достоевский Ф. Полн. собр. соч., т. 26. с. 131.

(10)Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, с. 16.

(11) Бердяев Н. Русская идея, с. 6.

(12) Там же, с. 41.

(13) Iljin I. Wesen und Tigenart der russischen Kultur. Zuerich, 1944, S. 101. Ср. у Достоевского: "вроде Белинского: сначала решим вопрос о Боге, а уж потом пообедаем" (Неизданный Достоевский. М., 1971, с. 289).

(14) Iljin I. Op cit., S. 83.

(15) Бердяев Л. Русская идея. с. 48.

(16) "Свободная мысль", 1992, № 6, с. 46.

(17) Житие протопопа Аввакума. Иркутск, 1979, с. 166.

(18) Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1918, с. 16.

(19) Там же, с. 54.

(20) Лосский Н. Условия абсолютного добра. М., 1991, с. 246.

(21) "Еврейская газета", 1991, 12 марта.

(22) Гройс Б. Поиск русской национальной идентичности."Вопросы философии", 1992 Хо 1, с. 55.

(23) "Столица", 1991 №27 (33), с. 63.

(24) Струве Н. Православие и культура. М., 1992, с. 181.

(25) Кант – Герцу, 21 февраля 1772 года.

(26) Хомяков А. Избранные сочинения. Нью-Йорк, 1955, с. 266.

(27) Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994, с. 20.

(28)Moehler J. A. Die einheit in der Kriche oder das Prinzip des Katolizismus. Darmstadt, 1957, S. 114.

(29) Бердяев Н. Русская идея, с. 166.

(30) Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994, с. 100 – 101.

(31) Трубецкой С. Собр. соч., т. 2. М., 1994, с. 498.

(32) "Gemeinschapht und Gerechtigkeit". Hrsg. von М.Brumlik und Н. Brunkhorst. Franrfurt/М., 1993, S. 10.

(33) Флоренский П. Сочинения. М., 1990, т. 2, с. 343.

(34) Ильин И. О грядущей России. Джорданвилл, 1991, с. 123

(35) Лосский Н. Условия абсолютного добра. М., 1990, с. 323.

(36) Розанов В. В. Среди художников. М., 1994, с. 347.

(37) Beta Katharina. Die russische Seele, Wien, 1988, S. 76.

(38) Ebenda, S. 104. "Если ныне любая церковь примет эти понятия. желанное церковное единство прийдет к нам" (там же, с. 159).

(39) Ильин И. О грядущей России. С. 105.

(40) Хомяков Д. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль, 1983, с. 152. Достоин внимания термин И. Солоневича "соборная монархия".

(41) Kant I. Akad. Ausgabe. Bd. VIII, S. 352.

(42) "Литературная учеба", М., 1991 № 3, с. 97.

(43) Ильин И. О грядущей России. С. 144.

(44) Там же, с. 147.

(45) Вышеславцев Б. Кризис индустриальной культуры, Нью-Йорк, 1982, с. 220

(46) "Литературная учеба", М., 1991 № 3, с. 98.

(47) Ильин И. О грядущей России. Джорданвилл, 1991, с. 266.

(48) Бердяев Н. Судьба России. М., 1918, с. 97.

(49) Булгаков С. Из размышлений о национальности. М., 1914, с, 3.

(50) Лосский Н. Воспоминания. Мюнхен, 1968, с. 15.

(51) Ильин И, О грядущей России, с. 177

(52) Там же, с. 180

http://www.patriotica.ru/religion/gulyga_rusidea.html

 

ТЁМНАЯ СТОРОНА АМЕРИКИ

 

Положение этой страницы на сайте: начало > "культура" Запада  

 

страна люди 11 сентября 2001 интервенции развал СССР США и Россия фотогалереи
  "культура" Запада библиотека ссылки карта сайта гостевая книга

 

Начало сайта