|
Сергей
Кара-Мурза
Десять
лет назад, в августе, была добита советская государственность, уже
изъеденная верхушкой КПСС и всей сворой "власовцев холодной войны".
Задумаемся и подведем кое-какие итоги.
Важнейший
бесспорный и обобщающий показатель того, что произошло с Россией –
небывалый в истории скачок смертности и столь же небывалое падение
рождаемости, особенно среди русских. Народ съежился, затаился,
перестал воспроизводиться, как в предчувствии непонятного и
безжалостного удара. Удар этот, видимо, еще впереди, но и оглянуться
назад полезно. Многое из своего оружия уже показали те, кто
замахивается для удара, массирует натруженную руку.
Из
всего, что сделали с Россией, я бы выделил духовные изменения,
действие которых носит малозаметный, "молекулярный" характер,
проникает в каждый дом. Первое из них – искусственное создание у
людей потребностей, несовместимых с жизнью страны и народа. Это
такое состояние души, когда человеку кажется, что он просто не может
жить без множества вещей, о которых раньше и знать не знал. Для
перехода в такое состояние вовсе не обязательно, чтобы вещи эти
действительно были необходимы для жизни. В современной западной
социологии есть такая формула: "ненужные вещи нужнее, чем нужные".
Еще раньше Маркс выразил это фундаментальнее: "животное желает того,
в чем нуждается, а человек нуждается в том, чего желает". И одно
дело, если, как на Западе, приобретение множества ненужных вещей
оплачивается за счет ограбления другой части человечества, а другое
дело если, как в России, ради этого приходится грабить самого себя
или своих детей – вплоть до запрета на их рождение.
Последние
десять лет мы были объектом небывало мощной и форсированной
программы по созданию и внедрению в новой системы потребностей. Как
писал Маркс, «потребности производятся точно так же, как и продукты
и различные трудовые навыки». Начиная с середины ХХ века потребности
стали интенсивно экспортироваться Западом в незападные страны через
механизмы культуры. Это стало важнейшим способом подчинения и
закабаления иных народов – как раньше спаивали аборигенов.
Разные
страны по-разному закрывались от этого экспорта, сохраняя баланс
между потребностями и теми ресурсами для их удовлетворения, которыми
они располагали. Раньше барьером, защищавшим местную систему
потребностей, были сословные рамки. Например, крестьянину и в голову
бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на
лошадь и плуг – он ходил в лаптях. Были и другие защиты – у нас,
например,
осознание смертельной внешней угрозы, формирующей потребности
«окопного быта».
При
ослаблении подобных защит происходит, по выражению Маркса,
«ускользание национальной почвы» из-под производства потребностей, и
они начинают полностью формироваться в эпицентрах мирового
капитализма. По замечанию Маркса, такие общества, утратившие свой
культурный железный занавес, можно «сравнить с идолопоклонником
, чахнущим от болезней христианства».
Этот
"железный занавес" был обрушен в годы перестройки ударами всей
идеологической машины. При этом новая система потребностей была
воспринята населением не на подъеме хозяйства, а при резком
сокращении возможностей для их удовлетворения. Это породило массовое
шизофреническое сознание и быстрый регресс хозяйства – с
одновременным культурным кризисом и распадом системы солидарных
связей. Монолит народа рассыпался на кучу песка, зыбучий конгломерат
мельчайших человеческих образований – семей, кланов, шаек.
Когда
идеологи проводили эту акцию, они преследовали, конечно, конкретные
политические цели – в соответствии с заказом. Но удар по здоровью
страны нанесен несопоставимый с конъюнктурной задачей – создан
порочный круг угасания народа. Система потребностей обладает
инерцией так что даже если бы удалось каким-то образом вновь
поставить какой-то новый железный занавес, внутреннее противоречие
не было бы решено. Само по себе экономическое «закрытие» России не
подорвет воспроизводства «потребностей идолопоклонника». Таким
образом, у нас есть реальный шанс «зачахнуть» едва ли не в
подавляющем большинстве.
В
середине 90-х годов теплилась надежда на то, что биологические
инстинкты (самосохранения и продолжения рода) поставят заслон, чтобы
преодолеть воздействие нагнетаемых с помощью СМИ
и рекламы потребностей. Время показало, что эти надежды тщетны –
инстинкты без соединения с культурными защитами слишком слабы, чтобы
справиться с современной технологией превращения людей в толпу.
Возникает
вопрос, не оказались ли мы в новой исторической ловушке – как и
перед революцией начала ХХ века? В тот момент она складывалась в
ходе такого процесса. До начала ХХ века почти 90% населения России
жили с уравнительным крестьянским мироощущением («архаический
общинный коммунизм»), укрепленным Православием (или уравнительным же
исламом). Благодаря этому нашей культуре было чуждо мальтузианство,
так что всякому рождавшемуся было гарантировано право на жизнь. Даже
при том низком уровне производительных сил, который был обусловлен
исторически и географически, ресурсов хватало для жизни растущему
населению. В то же время было возможно выделять достаточно средств
для развития культуры и науки – создавать потенциал модернизации.
Это не вызывало социальной злобы вследствие сильных сословных рамок,
так что крестьяне не претендовали на то, чтобы «жить как баре».
В
начале ХХ века, под воздействием западного капитализма это
устройство стало разваливаться, но кризис был разрешен через
революцию. Она сделала уклад жизни более уравнительным, но в то же
время производительным. Жизнь улучшалась, но баланс между ресурсами
и потребностями поддерживался благодаря сохранению инерции
«коммунизма» и наличию психологических и идеологических защит против
неадекватных потребностей. Люди не слишком страдали оттого, что
ездят на "Москвиче", а не на "мерседесе". На этом этапе так же, как
раньше, в культуре не было мальтузианства и стремления к
конкуренции, так что население росло и осваивало территорию.
После
60-х годов большинство стало жить в городах и обрело тип жизни
«среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от
советского ("архаического крестьянского") коммунизма к
социал-демократии, а потом и либерализму. В культуре интеллигенции
возник компонент социал-дарвинизма – уподобление общества миру диких
животных, ведущих борьбу за существование. Раньше вход таким идеям в
нашу культуру был категорически запрещен. Люди несли образ и подобие
Бога и были братьями. Из интеллигенции социал-дарвинизм стал
просачиваться в массовое сознание, у людей возник соблазн выиграть в
конкуренции у ближнего. В нем уже виделся не брат, а конкурент.
Право на жизнь (например, в виде права на труд, на хлеб и на жилье)
стало ставиться под сомнение - сначала неявно, а потом все более
громко. Положение изменилось кардинально в конце 80-х годов, когда
отрицание всех этих прав ("уравниловки") стало основой идеологии.
Одновременное
снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма
архаического (при угасании Православия) изменило общество так, что
сегодня, под ударами реформы, оно впало в демографический кризис,
обусловленный не только и не столько социальными причинами, сколько
мировоззренческими. Как заводить детей, если они не имеют права на
жизнь? Ведь молодым супругам нужно так много соблазнительных вещей.
Крестьянин иной раз ходил с сумой "в куски", но у него и в мыслях не
было отказаться от рождения детей. А теперь и благополучные парочки
отказываются. Еще немного – и новое население России ни по
количеству, ни по качеству (типу сознания) уже не сможет не только
осваивать, но и держать территорию. Оно начнет бросать Сибирь и
Север, стягиваться к «центрам комфорта», так что весь облик страны
будет быстро меняться.
Таким
образом, опыт последних десяти лет заставляет нас сформулировать
тяжелую гипотезу: русские могли быть большим народом и населять
Евразию с одновременным поддержанием высокого уровня культуры и
темпом развития только в двух вариантах: или при комбинации
Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным строем - или
при комбинации официального коммунизма с большевизмом и советским
строем. При капитализме, хоть либеральном, хоть криминальном, они
стянутся в небольшой народ Восточной Европы с утратой статуса
державы и высокой культуры.
Если
мы не сумеем стряхнуть с себя соблазн навязанных нам ложных
потребностей и не выработаем новый проект солидарного общества, –
угасание.
(Газета "Правда России",
сентябрь 2001)
1991-2001: гиблое направление
Прошло
десять лет после победы "номенклатурной революции", сломавшей
советское жизнеустройство. Готовилась она долго, но 1991 год - ее
явный триумф. Добивание советского строя идет трудно - никак землю
не пустят на продажу. Но главное сделано, и мы можем подвести итог.
Десять лет - хватит, чтобы понять.
Крах
СССР - событие вселенского масштаба. Недаром говорят - Новый мировой
порядок. И речь не просто о пресечении советского проекта - прерван
тот путь мировой цивилизации, начиная от Просвещения, который в ХХ
веке опирался на СССР. В явном виде эту роль СССР показала схватка с
фашизмом. А против глобального фашизма встать пока что некому.
Потому и стараются добить Россию и растлить молодежь всего мира.
Попутно лихорадочно меняют систему права, на которой мир простоял
триста лет. Устраняют суверенитет народов над территорией их
государств. "Золотой миллиард" желает стать хозяином планеты на
законных основаниях.
Крах
СССР - трагедия человечества. Это начинают понимать - молча, под
гнетом цензуры новых хозяев. Гораздо раньше, чем у нас, это поняли
проницательные люди на Западе. Я удивлялся, когда слушал их речи в
1989 г. Думал: вам-то что, буржуи, до предательства Горбачева -
радоваться должны. Не все радовались, видели, что судьба всего мира
без СССР и, как обещает Бжезинский, без России, проблематична.
Оголтелая клика "хозяев мира" впала в утопию нео-язычества. То
вымаривают голодом целые страны, то устраивают миллионную резню в
Руанде, то бомбят страну в центре Европе или обрушивают экономику
половины континента. Понятие ответственности исчезло из мышления, а
о совести давно забыли.
Такие
огромные сдвиги надо рассматривать с самых разных сторон. И сегодня,
подводя итог десятилетию, мы должны задуматься о нашей судьбе в
целом. Парализована промышленность, почти задушена наша наука,
ломают выстраданный Россией тип школы, добивают русское крестьянство
и сам деревенский образ жизни. Все это - одно целое. Эта статья -
лишь мазок в общей картине. За одну ниточку хочу я потянуть, но все
они связаны и спутаны в клубок. Я хочу сказать о сдвиге, что
произошел в духовной сфере.
Ясно,
что согласие в вопросах добра и зла - условие выживания народа. Не
то чтобы благоденствия, а именно выживания. После войны наше
хозяйство, жилье, даже состав населения были подорваны сильнее, чем
сегодня. Мы остались тогда "нацией вдов и инвалидов". Но так мы
понимали друг друга в главном, настолько ясными были для всех нас
задачи, что за пятилетку восстановили страну и даже накопили большой
задел для рывка.
Сегодня
на той же земле, из благополучного хозяйства, мы без войны вошли в
состояние паралича. Как зачарованные, смотрим, на приближение
катастрофы. Иссякают запасы, отказывает изношенная техника, но не
вкладывается и десятой доли средств, чтобы поддержать хотя бы добычу
газа, последнего источника доходов. Ведь распродажа земли - акт
отчаяния, как в голодомор продать ребенка. На слушаниях в Госдуме
объявили, что для запуска хозяйства надо 2 трлн. долларов. Не для
развития, а только для запуска, как будто это заглохший двигатель.
Два триллиона - а за всю пашню России (100 млн. га), если ее
продавать по цене саратовских черноземов (10 долларов за гектар),
выручат 1 млрд. долларов, в две тысячи раз меньше.
Понятно,
что в нынешней "рыночной" системе хозяйство России запущено быть не
может. Куски его будут отмирать, оно будет съеживаться и прокормить
сможет все меньше и меньше людей. Прогнозы известны.
Как
такое стало возможно? Ведь все перед глазами, никто не скрывает, и
люди, скажем прямо, все это знают. Но не то что пошевелиться, а даже
и высказаться не желают. Какая сила заставляет их принять эту
судьбу? Ведь чудес не бывает, и судьба эта наступает неотвратимо. В
общем, насилия над людьми не было. Значит, они сделали свой выбор в
результате того, что какой-то поворот произошел в их душе. Они
приняли такое жизнеустройство, при котором народ и страна должны
исчезнуть. Пусть и не вполне приняли, но достаточно, чтобы не
сопротивляться. А большего и не требуется тем, кто на этом умирании
надеется сделать бизнес.
По
многим признакам видно, что окончательно этот поворот не совершился,
мы еще не сожгли мосты, мы пока в состоянии соблазна. Но чем дольше
он длится, тем больше потери. В чем же соблазн?
Средства,
которыми располагает народ для удовлетворения потребностей,
предопределены исторической судьбой - той землей, на которой удалось
расселиться, и теми средствами культуры, которые удалось накопить.
Кое-кто пограбил другие народы и земли, но это для нас неактуально.
Среди
потребностей есть абсолютные, чтобы человек просто мог жить -
питаться, согреваться. Но это малая часть, главное - потребности
культурные. Питаться так, как прилично в данной культуре, одеваться
"достойно" и т.д. И в этой части потребностей диапазон широк.
С
развитием капитализма и "мирового рынка" произошло огромное
изменение. Раньше потребности людей изменялись под действием
национальной культуры, которая задавала баланс между запросами людей
и наличными ресурсами. Теперь, по словам Маркса, потребности стали
"производиться точно так же, как и товары". И фабрикой потребностей
стал Запад. А начиная с середины ХХ века, когда во все уголки
проникли кино и телевидение, никто не смог избежать воздействия
"витрин Запада" - потребности стали интенсивно экспортироваться в
незападные страны.
Разные
страны по-разному закрывались от этого экспорта, стремясь сохранить
равновесие между новыми потребностями и реально доступными
средствами для их удовлетворения. Например, важным барьером были
сословные и кастовые рамки культуры - ими защищено население Индии и
в большой степени Японии. Ими было закрыто и крестьянство в
дореволюционной России - крестьяне не претендовали на то, чтобы
"жить как баре", они копили деньги на лошадь и на плуг, а до этого
ходили в лаптях.
В
советское время нас защищало осознание смертельной внешней угрозы,
формирующей потребности "окопного быта". Средства шли на развитие
науки и промышленности, а не на бытовую роскошь, с согласия
населения (хотя оно и кряхтело). Барьером против непозволительных
потребностей бывает и мессианизм национальной идеологии.
Это в разные моменты было и в СССР, и в Японии, и в
Китае.
При
ослаблении этих защит в какой-то момент происходит срыв, - по
выражению Маркса, "ускользание национальной почвы" из-под
производства потребностей. Они начинают полностью формироваться в
центрах мирового капитализма. Это тяжелый кризис культуры - болезни
"общества потребления" в незападных обществах переживаются очень
тяжело. Так индейцы массами вымирали от незнакомых им безобидных
европейских болезней.
Этот
процесс протекал в СССР начиная с 60-х годов, указанные выше защиты
ослабевали. Но в годы перестройки они рухнули обвально - под ударами
всей идеологической машины. Людей убедили, что надо жить "как на
Западе" - и люди в это поверили. Они забыли о "лошади и плуге",
возненавидели свои лапти и стали чахнуть от того, что не хватает
денег на итальянские сапожки. При этом новая система потребностей
была воспринята при резком сокращении отечественного производства, а
значит, и сокращении возможностей для их удовлетворения. Это
породило массовое расщепление сознания и быстрый регресс хозяйства.
При страшной разрухе в Россию ввозится огромное количество дорогих
автомобилей, мебели, предметов роскоши - за счет куска хлеба
половины сограждан.
Такая
ненормальная, лишенная "национальной почвы" система потребностей
обладает инерцией и растет в уродливой форме. Поэтому даже если бы
удалось "закрыть Россию", противоречие не было бы решено. Молодежь
не желает и слышать о "лошади и плуге", и у нас есть реальный шанс
"зачахнуть" едва ли не в большинстве.
Казалось
бы, инстинкты самосохранения и продолжения рода должны были
образумить людей. Но нет, без поддержки культуры инстинкты слишком
слабы, чтобы преодолеть соблазн нагнетаемых потребностей.
Телевидение и реклама сильнее.
И
мы оказались в исторической ловушке. До начала ХХ века 90% населения
России жили с уравнительным мироощущением, укрепленным Православием
("крестьянский коммунизм"). Поэтому нашей культуре было чуждо
мальтузианство - отрицание права на жизнь для бедных. В России
всякому рождавшемуся было дано это право - община выделяла для него
землю. Даже при нашем суровом климате и малоплодородной земле
средств хватало для жизни растущему населению. И были средства для
сильного государства, развития культуры и науки.
В
начале ХХ века капитализм стал разваливать это жизнеустройство, но
кризис был разрешен через революцию, которая сделала уклад жизни
более уравнительным и производительным. Задачи, которые ограничивали
личные потребности, были понятны: обеспечение безопасности и
устранение источников главных, массовых страданий - безработицы,
бедности, социальных болезней. Тон задавали люди, знающие, что такое
народное бедствие.
Жизнь
улучшалась, но баланс между ресурсами и потребностями поддерживался
благодаря инерции "крестьянского коммунизма" и советской системе.
Как раньше, у нас не было мальтузианства и стремления к конкуренции,
так что население росло и осваивало территорию.
После
60-х годов большинство переселилось в город и обрело тип жизни
"среднего класса". В сознании стал происходить сдвиг от коммунизма к
социал-демократии, а потом и либерализму. Возник соблазн выиграть у
ближнего в конкуренции. Право каждого на жизнь стало ставиться под
сомнение - сначала неявно, а потом все более громко. Этот сдвиг
сдерживался и советской идеологией, и памятью старших поколений.
Именно за последнее десятилетие оба эти якоря были вырваны. И нас
понесло...
Отрицание
равного права на жизнь стало частью официальной идеологии. Это право
требовало самоограничения каждого, теперь тормоз снят. Именно
самоограничение как опора нашей культуры было отвергнуто и осмеяно.
"Не дай себе засохнуть!" - вот принцип, который без устали вбивается
в сознание. И люди поддаются.
Одновременное
снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма общинного
изменило общество так, что оно впало в демографический кризис,
обусловленный не столько бедностью, сколько мировоззренческими
причинами. Новое население ни по количеству, ни по типу сознания уже
не сможет не только осваивать, но и держать территорию России. Оно
начнет стягиваться к "центрам комфорта", так что весь облик страны
будет быстро меняться.
Последние
десять лет заставляют нас понять, что русские могли быть большим
народом с высоким уровнем культуры и населять Евразию только при
комбинации Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным
строем или при советским строе. При капитализме, хоть либеральном,
хоть криминальном, они стянутся в небольшой народ Восточной Европы с
утратой державы и высокой культуры.
(Журнал "Русский дом",
январь 2001)
Культ денег и силы
Разрушение системы
нравственных ориентиров наряду с социальным бедствием повлекло за
собой в РФ взрыв массовой преступности. Ее жертвы, включая саму
вовлеченную в преступность молодежь, ежегодно исчисляются миллионами
– и это только начало нашего страшного пути. Ведь раскручивается
маховик наркомании, который скоро сам создаст для себя двигатель – и
остановить его будет очень трудно. Но ведь ко всему этому приложили
свою честную руку наши интеллигенты – врачи и инженеры, научные
работники и учителя. Благодаря их поддержке преступное сознание
заняло господствующие высоты в экономике, искусстве, на телевидении.
Рынок, господа! Культ денег и силы! И ничего в этом не было
неизвестного – просто не хотели знать и слушать.
Дж.Грей пишет: «Только проявив героическую волю к самообману или
просто банальную нечестность, британские консерваторы могли не
разглядеть связи между невиданным доселе уровнем преступности и
реализуемыми с 1979 года рыночными мерами, которые явились грубым
попранием интересов сложившихся общностей и привычных ценностей. И
только не менее усердный самообман или нежелание знать всю правду до
конца не позволили консерваторам увидеть связь между экономическими
переменами, которые были усилены и ускорены их собственной
политикой, и ростом многочисленных проявлений нищеты, различных
групп бедности, огульно и бездушно объединенных рыночниками в
броскую, но вводящую в глубокое заблуждение категорию «низшие слои
населения (underclass)» (Грей, с. 176-177).
Что же теперь заламывать руки, ужасаясь детской преступности и
детскому цинизму. Вспомните, как хотелось раскованности, плюрализма,
свободы самовыражения – и как издевались над скучным советским
телевидением. Помогли порно- и наркодельцам совершить культурную
революцию, необходимую для слома советского жизнеустройства, так
имейте мужество и силу увидеть последствия – это тоже норма
рациональности. Без нее ни о каком лечении и речи быть не может.
На Западе уже в середине неолиберальной волны был сделан
определенный вывод: «В наше время все яснее становится видно, что
цена этого вторжения рынка в семью оплачивается детьми. При обоих
родителях на рабочем месте и в бросающемся в глаза отсутствии более
старшего поколения семья теперь не способна оградить ребенка от
рынка. Телевизор, по бедности, становится главной нянькой при
ребенке. Его вторжение наносит последний удар по едва теплящейся
надежде, что семья сможет предоставить некое убежище, в котором дети
могли бы воспитываться. Сейчас дети подвергаются воздействию
внешнего мира с того возраста, когда становятся достаточно большими,
чтобы без присмотра оставаться перед телеящиком. Более того, они
подвергаются его воздействию в той грубой, однако соблазнительной
форме, которая представляет ценности рынка на понятном им простейшем
языке. Самым недвусмысленным образом коммерческое телевидение ярко
высвечивает тот цинизм, который всегда косвенно подразумевался
идеологией рынка» (Лэш, с. 78-79).
Снова подчеркну, что растлевающее воздействие телевидения образует
кооперативный эффект с одновременным обеднением населения. В ходе
рыночной реформы в РФ сильнее всего обеднели именно дети (особенно
семьи с двумя-тремя детьми). И глубина их обеднения не идет ни в
какое сравнении с бедностью в Великобритании. А вот что там принесла
неолиберальная реформа:
«Самым тревожным симптомом в каком-то смысле оказывается обращение
детей в культуру преступления. Не имея никаких видов на будущее, они
глухи к требованиям благоразумия, не говоря о совести. Они знают,
чего они хотят, и хотят они этого сейчас. Отсрочивание
удовлетворения, планирование будущего, накапливание зачетов — всё
это ничего не значит для этих преждевременно ожесточившихся детей
улицы. Поскольку они считают, что умрут молодыми, уголовная мера
наказания также не производит на них впечатления. Они, конечно,
живут рискованной жизнью, но в какой-то момент риск оказывается
самоцелью, альтернативой полной безнадежности, в которой им иначе
пришлось бы пребывать... В своем стремлении к немедленному
вознаграждению и его отождествлении с материальным приобретением
преступные классы лишь подражают тем, кто стоит над ними. Нам,
следовательно, нужно спросить себя, чем объясняется это массовое
отступничество от норм личностного поведения — вежливости,
трудолюбия, выдержки, — когда-то считавшихся обязательными для
демократии?» (Лэш, с. 169).
Наконец, надо признать, что сам выбор неолиберальной модели реформ в
РФ означал радикальный отказ от тех демократических идеалов, которые
привлекли интеллигенцию к участию в перестройке. Как этого можно
было не заметить? Мало того, что большинство населения явно не
поддержало постулаты реформы (это можно было списать на реакционную
психологию «совка», не понимающего своего счастья). Радикальный слом
привычных форм жизнеустройства, предполагаемый программой МВФ,
заведомо, теоретически, противоречил интересам большинства. Не
случайно символами политики неолиберализма были ковбой Рейган,
«железная леди» и Пиночет.
Не будем приводить разумные и печальные предупреждения
социал-демократов вроде Улофа Пальме, вот что пишет либерал Дж.Грей:
«Больше, чем в свободе потребительского выбора, человек нуждается в
культурной и экономической среде, способной обеспечить ему разумный
уровень защищенности, и где он чувствовал бы себя как дома. Рыночные
институты, отрицающие эту потребность, обречены на то, чтобы
демократическая политика их отвергла» (Грей, с. 206).
Как можно было, поддерживая приватизацию, то есть передачу
национального достояния в руки небольшого меньшинства, ожидать
демократизации общественной жизни? Это откат к пралогическому
мышлению. Когда и где денежные тузы и олигархи были демократами?
Э.Бёрк писал об опыте Французской революции, что финансовые воротилы
забирают при буржуазной революции всю власть в свои руки, и,
естественно, «эти демократы, когда забываются, относятся к
нижестоящим с величайшим презрением, в то же время притворно
утверждая, что власть находится в их руках».
Да и относительно более демократическое буржуазное государство США с
самого начала декларировало власть собственников, а вовсе не народа.
Один из отцов-основателей США Дж.Мэдисон писал в 1792 г., что «все
[тогда — кроме женщин и негров] должны иметь равные возможности
становиться в конечном итоге более неравными и быть ограждены от
поползновений со стороны исповедующих эгалитарные взгляды» (Цит.:
Лэш, с. 220).
Если реформы в РФ и дальше будут идти по заданной в конце 80-х годов
«либеральной» траектории, то ни о какой демократизации не может быть
и речи – государство с неизбежностью будет становиться все более
полицейским, разбогатевшая часть будет отделять себя от общества все
более непроницаемыми сословными барьерами, а внизу будет
господствовать преступность и борьба за скудные жизненные ресурсы и
идти архаизация жизни как единственный способ выживания. В меньшем
масштабе, но достаточно отчетливо это проявилось и на Западе в ходе
неолиберальной волны. Лэш писал: «Отринув былой республиканский
идеал гражданственности, как и республиканский обвинительный
приговор роскоши, либералы лишили себя основания, опираясь на
которое они могли бы призывать отдельных человеческих особей
подчинять частную корысть общему благу» (Лэш, с. 77).
Дж.Грей как будто прямо обращается к нашей интеллигенции,
поддержавшей неолиберальную реформу в РФ: «Будет жаль, если
посткоммунистические страны, где политические ставки и цена
политических ошибок для населения несравнимо выше, чем в любом
западном государстве, станут испытательным полем для идеологий, чья
стержневая идея на практике уже обернулась разрушениями для западных
обществ, где условия их применения были куда более благоприятными»
(Грей, с. 89).
http://www.contr-tv.ru/article/events/2004-07-23/kult
Идейные истоки
современного кризиса
Многие интеллигенты,
выступая на идеологической арене, наловчились расширять приложение
некоторых «горячих» понятий на очень далекие от обычного смысла,
который люди придают этим понятиям. Затем внимание фиксируется на
той категории, которая действительно подпадает под определение – и
вот вам «250 миллионов репрессированных». Вот как, например,
академик Д.С.Лихачев соболезнует русской интеллигенции, ставшей
жертвой большевиков: «Миллионы истинных интеллигентов, истинных
патриотов своей Родины были изгнаны из России, репрессированы,
уничтожены, унижены…».
Спорить с этим невозможно – наверняка когда-то и кем-то были унижены
все до одного истинные интеллигенты. Но ведь это стоит в
сцеплении с понятием «уничтожены». Сцепи ничтожную величину с
огромной – и на нее распространится ощущение огромности. Выходит,
миллионы были уничтожены…
Стоит вспомнить и ключевое слово перестройки дефицит. Оно
означает нехватку - и все его вроде бы так и понимают. И в то
же время интеллигенция уверовала, что во времена Брежнева «мы
задыхались от дефицита», а сегодня никакого дефицита нет, изобилие.
Но пусть бы интеллектуал объяснил «тупому совку», как может
образоваться изобилие при спаде производства. Много производили
молока — это был дефицит; снизили производство вдвое — это изобилие.
Ведь это мышление шизофреника.
Вот что означает понятие дефицит в его жестком, ограниченном
значении: в 1985 г. в РСФСР в среднем на душу населения потреблено
23,2 кг рыбы и рыбопродуктов, а в 1997 г. в РФ — 9,3 кг. Дефицит
рыбы как продукта питания — при ее изобилии на прилавках как
знака ложного изобилия. Люди, которые приветствуют такое
положение, впадают в глубокое гипостазирование.
Что мы получили через три года реформы хотя бы в питании, говорит
«Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской
Федерации в 1992 году»: «Существенное ухудшение качества питания в
1992 г. произошло в основном за счет снижения потребления продуктов
животного происхождения. Отмечается вынужденная ломка
сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается
потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно
сказывается на здоровье населения России и в первую очередь
беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. более половины
обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы
тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения,
принятого ВОЗ» [выделено мною – С.Кара-Мурза].
Впечатление такое, будто сознанием наших интеллектуалов на время и
впрямь овладели идолы, образы ложных сущностей. Так например, их
рассуждения о связи собственности с демократией обнаруживают такой
регресс относительно исторического знания, что их и рациональными
назвать уже нельзя. Даже кадеты начала ХХ века, оказавшись
несостоятельными в российской политике, все же были гораздо ближе к
реальности и логике. М.Вебер, объясняя коренное отличие русской
революции от буржуазных революций в Западной Европе, приводит важный
довод: к моменту первой революции в России понятие «собственность»
утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в
либеральном движении. Это понятие даже не фигурирует среди главных
программных требований российских либералов. Как пишет исследователь
трудов Вебера историк-эмигрант А.Кустарев, «таким образом, ценность,
бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной
Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных
политических обстоятельствах даже просто с силами реакции»
Вся идеологическая кампания, направленная на то, чтобы убедить
граждан, будто частная собственность и основанный на ней капитализм
«создают» права и свободы человека, противоречит давно установленным
выводам социологии и философии. Тезис о связи капитализма с
демократией отвергнут не только марксизмом, но и либеральными
мыслителями. Вот что пишет М. Вебер в 1906 г.: «Было бы в высшей
степени смешным приписывать сегодняшнему высокоразвитому
капитализму, как он импортируется теперь в Россию и существует в
Америке, — этой неизбежности нашего хозяйственного развития —
избирательное сродство с «демократией» или вовсе со «свободой» (в
каком бы то ни было смысле слова). В высшей степени смешным!
Говорить о причинно-следственной связи между рынком, демократией и
правами человека стало просто неприлично после того, как мир пережил
опыт фашизма. Ведь фашизм — порождение именно капитализма и
присущего ему общества, в ином обществе он и появиться не мог. Вот
что пишет философ Г. Маркузе: «Превращение либерального государства
в авторитарное произошло в лоне одного и того же социального
порядка. В отношении этого экономического базиса можно сказать, что
именно сам либерализм «вынул» из себя это авторитарное государство
как свое собственное воплощение на высшей ступени развития».
Так что утверждение, будто частная собственность и рынок порождают
демократию и только демократию, не имеет ни исторических, ни
логических оснований. Поразительно, как оно могло быть принято
интеллигенцией, когда перед глазами был пример Пиночета, который
провел в Чили примерно ту же реформу, что и Чубайс в России.
С понятием демократии тесно связано и понятие права. То, как
трактовали это понятие представители нашей гуманитарной элиты,
поражает своей несовместимостью с логикой и общеизвестной
реальностью. Философы перестройки утверждали «самозаконность
человеческого поведения»! Подумать только – отрицали саму
возможность общества и государства ограничивать поведение индивида
общими правовыми нормами. Самозаконность!
Ясно, что они при этом верили в то, что советский строй был
неправовым – и, навязывая нам эту «самозаконность», по выражению
Тойнби, самодовлеющего индивида, немало сделали для того, чтобы
погрузить наше общество в правовой беспредел 90-х годов. Страшно то,
что, служа идеологическим прикрытием для самой подлой и примитивной
преступности, наши утонченные философы, похоже, действительно не
понимали, что творят. Да вряд ли поняли и сегодня – никаких явных
признаков понимания не видно.
На круглом столе 1990 г. в «Вопросах философии» Э.Ю.Соловьев,
ссылаясь на Канта, с большим апломбом утверждал: «О наличии в
обществе права можно говорить лишь в том случае, если член этого
общества признан государством в качестве разумного существа,
способного самостоятельно решать, что для них хорошо… Цели людей не
подлежат властно-законодательному определению».
Надо вдуматься в картину того «правового» общества, которое
последовало бы этим императивам! Значит, и Чикатило, и Шамиль Басаев
имеют право «самостоятельно решать, что для них хорошо». Более того,
они имеют право превратить свои решения в цели, а затем и
реализовать эти цели в виде деятельности – ведь их поведение
обладает самозаконностью. Ни общество, ни государство в это
их целеполагание и поведение не должны вмешиваться – или философ
признает их неправовыми. Это нормально?
И ведь философу Э.Ю.Соловьеву вторит юрист В.Д.Зорькин: «Человек
обладает разумом и волей и имеет свободу выбора поведения на основе
внутреннего самоопределения». Можно ли поверить, что полковник
юстиции говорит это искренне? Как это «свобода выбора поведения на
основе внутреннего самоопределения»? Зачем же тогда законы, полиция,
полковники юстиции? Мы что, узакониваем мрачную утопию Гоббса,
согласно которой «естественный» человек якобы имеет право на все и
ведет «войну всех против всех» согласно праву на «свободу выбора
поведения»? Да ведь и Гоббс, даже приняв эту совершенно ошибочную
антропологическую модель, считал, что, став цивилизованным, человек
от этой свободы отказывается, передавая ее государству.
А законодатель в сфере исторического материализма М. Я. Ковальзон и
к понятию правового государства ухитрился пристегнуть требование
узаконить частную собственность. Уже в 1990 г. он раскаялся в своих
марксистских заблуждениях и влился в общий хор рыночных
гуманитариев. Разумеется, на антисоветской ноте: «Как и почему у нас
сложилось неправовое государство? Что нужно сделать, чтобы у нас
утвердились право, свобода, демократия?.. Право по сути есть
юридическое выражение отношений собственности, возникающее там,
тогда и постольку, где существуют и соотносятся не просто различные,
а именно частные собственники… Только в обществах, основанных на
частной собственности, с необходимостью порождающей социальное
неравенство, появляется такая система норм общественного поведения,
которая может сохранять свою действенность лишь при наличии силы
государства».
Итак, наши философы-марксисты уже и социальное неравенство считают
за благо и гарант правового общества. Какой маразм! И эти люди
писали и пишут учебники для наших университетов.
Всякие рациональные очертания потеряло в годы перестройки и понятие
«гласность». Казавшиеся вполне разумными люди призывали к полному
устранению цензуры, к сбрасыванию абсолютно всех покровов с
отношений между людьми. Видимо, большинство образованных людей
клюнуло тогда на примитивную приманку «свободных мнений» — прежде
всего, очерняющих собственную страну и ее историческое прошлое.
Трудно было удержаться в стороне от этого общего порыва.
Поразительно другое — сколь большая часть интеллигенции задержалась
в этом потоке, когда пора было увидеть, что вся эта «гласность» была
приступом иррациональности, довольно-таки постыдном для
образованного слоя. Многие плывут в этом потоке и до сих пор (но в
искренность этих людей поверить уже невозможно — тут или
политический интерес, или невозможность найти путь назад, все мосты
сожжены).
Как тяжело было смотреть, после того как прошло возбуждение первой
волны перестройки, как умные и честные люди продолжают заглатывать
пустые, дешевые идеи, требуют их все больше и больше, хватаются за
газеты, не могут оторваться от телевизора — без всякого чувства
меры. Им просто нет времени задуматься, сделать собственное
умозаключение. Ницше писал о таком состоянии: «Легкое усвоение
свободных мнений создает раздражение, подобное зуду; если отдаешься
ему еще больше, то начинаешь тереть зудящие места, пока, наконец, не
возникает открытая болящая рана». Это и случилось с нами во время
перестройки — и этому мы не сумели противопоставить
рассудительность.
Идеологи делали тогда заявления тоталитарные, лишенные всякого
разумного смысла. Вот высказывание А.Н.Яковлева: «Иногда и у нас
говорят о том, что невредно, дескать, было бы установить какие-то
пределы гласности. Ясно, что когда заводят речь о таких пределах,
значит, гласность кому-то мешает».
И почему же это надо принимать за довод в пользу беспредельной
гласности? Ведь это просто глупость! Разве следует делать именно то,
что людям мешает? Почему же не уважить людей, которые просят не
мешать им жить?
1 Д.Лихачев. Я вспоминаю. М.: Прогресс. 1991. С. 228.
2 В сравнении с русскими буржуазными либералами начала ХХ века наши
раскаявшиеся марксисты выглядят нелепо. Вспомним, как В.Селюнин
излагал их символ веры: «Рынок есть священная и неприкосновенная
частная собственность. Она, если угодно, самоцель, абсолютная
общечеловеческая ценность». Ну, В.Селюнин — газетчик. Но ведь в том
же духе высказывался и А.Н.Яковлев, и куча других академиков и
профессоров.
3 Ф.Ницше. Человеческое, слишком человеческое. Ст. 605. М.: Мысль.
1990. Т. 1.
4 А.Н.Яковлев. Перестройка и нравственность// Сов. культура. 1987.
21 июля.
С.Кара-Мурза
http://www.contr-tv.ru/article/politics/2004-09-29/istoki
|
