Апологеты реабилитации ОУН-УПА, дивизий «Нахтигаль», СС «Галичина» пытаются уверить украинскую общественность в том, что эти формирования защищали украинцев от немцев и «советов», защищали гражданское население. Немецкие документы, закупленные СССР у Американской ассоциации по изучению военных документов, свидетельствуют о том, что УПА беспрекословно выполняла указания германских спецслужб (СД, СС, абвера и гестапо) и за сотрудничество с ними получала оружие, боеприпасы, снаряжение и даже подкрепление из числа немецких военнослужащих. Об этом же свидетельствовали в Нюрнберге на суде бывшие руководители абвера Лахузен, Штольце, Лазарек.

ОУН, созданная в 1929 г. на базе Украинской военной организации (УВО), в 1929-м с самого начала сотрудничала со спецслужбами Германии. О тайном сговоре украинских националистов с фашистами свидетельствуют архивы. К примеру, в справке-докладе по украинскому вопросу от 19 ноября 1933 г. №10 написано: «Около 10 лет тому назад было заключено соглашение между прежним начальником контрразведки Германии и нынешним руководителем ОУН полковником Коновальцем. Согласно этому договору украинская организация получила материальную поддержку, за что она поставила контрразведке данные о польской армии. Позднее организация взяла на себя также подготовку боевых и диверсионных заданий. Ежемесячные выплаты достигли 9000 рейхсмарок» (Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины, ф.4628, Оп. 1, Сп. 10, стр. 105).  

Накануне нападения на Советский Союз в руководстве ОУН произошел раскол и возникло две группировки: ОУН-М Мельника, которой руководило Главное управление имперской безопасности (РСХА), и ОУН-Б Бандеры под патронатом абвера. Обе группировки финансировались Берлином. Об этом заявил на следствии высокопоставленный сотрудник абвера Лазарек: «руководство... при главном командовании вооруженных сил в Берлине поручило Эрнесту цу Айкерну в Кракове вести переговоры с уполномоченным Бандеры. Лебедь принял все требования Айкерна и заявил, что бандеровцы дадут необходимые кадры для школ подготовки диверсантов и переводчиков и что бандеровцы согласны на использование немцами всего их подполья в Галиции и Волыни в разведывательных и диверсионных целях против СССР... От Эрнеста цу Айкерна я в апреле 1945 года узнал, что С. Бандера получил от немцев 2,5 миллиона марок, т. е. столько, сколько получает и Мельник...» (архив КГБ УССР, №372 т.38, стр. 318—321). Позже Бандера и другие лидеры ОУН с гордостью вспоминали, что немецкая военная разведка получила от ОУН шпионские сведения с Западной Украины, благодаря которым вермахту удалось в первые дни войны добиться успехов.

Зимой 1940—1941 годов фашисты создали легионы «Нахтигаль» и «Роланд», которые были включены в состав соединения спецназначения «Бранденбург». Основу «Нахтигаля» составили бандеровцы. Во главе его Канарис поставил нациста Т. Оберлендера и украинского националиста, обер-лейтенанта абвера Романа Шухевича, который был завербован германской военной разведкой под псевдонимом «Тур» еще в 1926-м. Германский историк Вальтер Брокдорф в книге «Тайные команды Второй мировой войны» (Мюнхен, 1967 г.) о деяниях «Нахтигаля» пишет так: «Они взяли в руки длинные кинжалы, засучив рукава гимнастерок, держа оружие на изготовке. Их вид был омерзителен... Словно бесноватые, громко гикая, с пеной на устах, с выпученными глазами неслись они по улицам Львова. Каждый, кто попадался им в руки, был жестоко казнен».

6 июля 1941 г. Мельник через главный штаб вермахта направил в ставку фюрера письмо, в котором указал: «Украинский народ как никто другой, борясь за свою свободу, всей душой проникается идеалами новой Европы. Стремление всего украинского народа — принимать участие в осуществлении этих идеалов. Мы, старые борцы за свободу 1918—1921 годов, просим предоставить нам и одновременно нашей украинской молодежи честь участия в крестовом походе против большевистского варварства. Наряду с Легионами Европы просим и мы дать нам возможность маршировать плечом к плечу с нашими освободителями — германским вермахтом и создать для этой цели украинское боевое соединение» ( Центральный государственный архив общественных организаций Украины, ф.6, Оп. 2, д. 36, стр. 35—36).

Ярослав Стецько писал 4 июля 1941 г. Гитлеру: «Ваше превосходительство! Преисполненные искренней благодарности и восхищения вашей героической армией, которая покрыла себя неувядаемой славой на полях битв со злейшим врагом Европы — московским большевизмом, мы посылаем вам, великому фюреру, от имени украинского народа и его правительства, которое создано в освобожденном Лемберге, сердечные поздравления и пожелания завершить эту борьбу полной победой.

Победа немецкого оружия позволит вам расширить создание новой Европы и на ее восточные территории. Тем самым вы дали возможность и украинскому народу принять активное участие в осуществлении этой великой идеи как полноправному, свободному члену семьи европейских народов, объединенному в суверенную Украинскую державу. За украинское правительство Ярослав Стецько-Шеф». О том, как он планирует создавать «новую Европу» на территории Украины, Стецько писал уже рейхсминистру Розенбергу: «Москва и жидовство — это самые большие враги Украины и носители разлагающих большевистских интернационалистических идей... Поэтому настаиваю на уничтожении жидов и целесообразности перенесения на Украину немецких методов экстерминации жидовства».

Отдельная и неизвестная широкому кругу людей страница — отношение к фашистским оккупантам руководства украинской грекокатолической церкви. 30 июня 1941 года, когда во Львов вошел спецбатальон СС «Нахтигаль», глава церкви Андрей Шептицкий благословил их, а также провел богослужение в честь победы «непобедимой немецкой армии» и фюрера. А 23 сентября 1941-го написал письмо Гитлеру: «Ваше превосходительство! Как глава УГКЦ я передаю Вашей Экселенции мои сердечные поздравления по поводу овладения столицей Украины — златоглавым городом на Днепре Киевом... Судьба нашего народа отныне отдана богом преимущественно в Ваши руки... Я буду молить бога о благословлении победы, которая станет гарантией длительного мира для Вашей Экселенции, германской армии и немецкой нации.
С особым уважением Андрей граф Шептицкий, митрополит».

Руководство УГКЦ не только искренне приветствовало оккупантов, но и активно сотрудничало с вермахтом и немецкими спецслужбами. Вот показания на Нюрнбергском процессе бывшего сотрудника абвера фельдфебеля Альфонса Паулюса: «... Кроме групп Бандеры и Мельника, пункт абвера, а также командование абвера 202 использовали Украинскую православную церковь (УГКЦ.— Авт.). В учебных лагерях генерал-губернаторства проходили подготовку и священники украинской униатской церкви, которые принимали участие в выполнении наших заданий наряду с другими украинцами....Прибыв во Львов с командой 202-Б (подгруппа II), подполковник Айкерн установил контакт с митрополитом украинской униатской церкви. Митрополит граф Шептицкий, как сообщил мне Айкерн, был настроен пронемецки, предоставил свой дом в распоряжение Айкерна для команды 202, хотя этот дом и не был конфискован немецкими воинскими властями. Резиденция митрополита находилась в монастыре во Львове. Вся команда снабжалась из запасов монастыря. Обедал митрополит, по обыкновению, вместе с Айкерном и его ближайшими сотрудниками. Позднее Айкерн как начальник команды и руководитель отдела ОСТ приказал всем подчиненным ему отрядам устанавливать связь с церковью и поддерживать ее» (ЦГАООУ, ф. 57, оп. 1, дело 338, стр. 241—250). 12 января 1942 г. Шептицкий снова пишет Гитлеру о том, что «провідні кола на Україні готові до тіснішого співробітництва з Німеччиною з тим, щоб вести боротьбу з спільним ворогом спільними зусиллями німецького і українського народів і встановити справді повний порядок на Україні і у всій Східній Європі».

О том, как воины ОУН-УПА «устанавливали порядок», тоже хорошо известно. В 2003 г. Леонид Кучма просил прощения у поляков от имени украинского народа за волынскую резню. Один из руководителей СБ ОУН Николай Лебедь так интерпретирует уничтожение десятков тысяч поляков: «УПА пробувала втягнути поляків до спільної боротьби проти більшовиків і німців. Коли це не дало жодного успіху, УПА дала польському населенню наказ опустити українські терени Волині і Полісся» (Лебедь М., УПА — Дрогобич, 1993, с. 53). Уничтожение десятков тисяч людей, по Лебедю, — это всего лишь «наказ опустити українські терени».

Реабилитируя ОУН-УПА, мы тем самым признаем и их национальную политику. В документе «Вказівки на перші дні організації державного життя» указывалось: «Національні меншини поділяються на: а) приязні нам... б) ворожі нам москалі, поляки, жиди... а) мають однакові права з українцями, уможливлюємо їм поворот на їх батьківщину; б) винищування в боротьбі зокрема тих, що боронитимуть режиму; винищування головно інтелігенцію, якої не вільно допускати до ніяких урядів, і взагалі унеможливлюємо продукування інтелігенції, себто доступ до шкіл і т. д. Напр., т. зв. польських селян асимілювати, усвідомлюючи їм, що вони українці, тільки латинського обряду... Проводирів нищити, жидів ізолювати, поусувати з урядів, щоб уникнути саботажу, тим більше москалів і поляків. Наша влада повинна бути страшна для її противників. Терор для чужинців-ворогів і своїх зрадників» (Арх. спр. №376, т. 6, с. 294—302). В брошюре ОУН «Нація як спеціес» указывалось: «Право до української землі, українського імені і української ідеї мають тільки українці... Мішані подружжя поборюємо і мусимо знищити можливість їх повстання. Сам факт їх існування чи творіння вважаємо злочином національної зради» (Арх. спр. №76, т. 6, с. 1—8).
Авторы законопроекта предлагают дать статус ветеранов войны и членам дивизии СС «Галичина». Официально было объявлено о формировании стрелецкой дивизии СС «Галичина» из числа добровольцев-галичан 28 апреля 1943 г. «государственным актом» генерал-губернатора Галичины Вехтера. Согласно распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера от 14 июля 1943г. «галицийскую дивизию» запрещалось именовать украинской. Ее полное название — 114-я добровольческая пехотная дивизия СС «Галичина». Текст присяги галичанских эсэсовцев гласил: «Я служу тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и канцлеру Германского рейха, верностью и отвагой. Я клянусь тебе и буду покоряться до смерти. Да поможет мне Бог» (журнал «Український історик», Нью-Йорк— Торонто— Мюнхен, 1981, №1, с. 163). Дивизия СС «Галичина» отличилась не только «на теренах» Украины. Она принимала участие в подавлении народного восстания в Словакии, в борьбе с антифашистским движением Сопротивления в Словении, в других странах.

Завершение войны ОУН встретила под лозунгом, провозглашенным Романом Шухевичем: «Домагатися, щоб ні одне сіло не визнало радянської влади. ОУН має діяти так, що усі, хто визнав радянську владу, були знищені. Не залякувати, а фізично знищувати! Не потрібно боятися, що люди проклянуть нас за жорстокість. Хай із 40 мільйонів українського населення залишиться половина — нічого страшного в цьому немає» (Чайковський А., Невідома війна, К., 1994, с. 224).

Отдельная и в последние годы сильно затушеванная глава в истории украинского национализма — сотрудничество в послевоенные годы с разведслужбами США и Великобритании. Если националистическое подполье смогло продержаться после капитуляции фашистской Германии до средины 50-х годов, то только потому, что его взяли на содержание западные разведки, подпитывая у вчерашних гитлеровских пособников надежду на перерастание «холодной войны» в третью мировую. В документе «Як розуміти концепцію власних сил у нашій національно-визвольній боротьбі» указывается: «Ми розцінюємо третю світову війну як можливість заіснування сприятливої нагоди здобути визволення, а не допоміжний чинник, який полегшить нам нашу визвольну боротьбу» (Арх. спр. №372, т. 11, с.14). Американцев в их стремлении использовать националистов в борьбе против нашей страны не остановило даже то, что перед началом Второй мировой те занимались в Америке шпионажем в пользу нацистской Германии. Американские авторы Майкл Сайерс и Альберт Канн в книге «Тайная война против Америки» пишут, что члены «Организации государственного возрождения Украины» занимались не только шпионажем в пользу Германии, но и сбором денежных средств на нужды ОУН путем незаконного обложения налогами эмигрантов-украинцев, а более солидные суммы получали от родственников похищенных ими американцев, в случае отказа уничтожали их.

Нынешнее руководство Украины декларирует приверженность европейским и общечеловеческим ценностям. В соответствии с нормами международного права, коллаборационизм, как и нацизм, подлежит преследованию и наказанию независимо от срока давности. Украина, в частности, участница Конвенции о неприменении срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности. И, думаю, хорошим примером для руководства страны может служить заявление канцлера Германии Герхарда Шредера в ответ на демонстрацию неонацистов, посвященную 60-летию бомбежки союзниками Дрездена. Те требовали привлечь американцев к ответственности за гибель 100 тысяч мирных жителей. Шредер сказал, что вина за гибель этих невинных людей лежит не на американцах, а на тех, кто развязал эту войну. Жесткая реакция руководства Евросоюза последовала и на попытку прибалтийских неофитов ЕС официально признать своих коллаборационистов участниками войны.

Реабилитация ОУН-УПА означала бы реабилитацию фашизма, который является реальной опасностью и сегодня, и в будущем. Предавая забвению свое прошлое, мы обречены переживать его вновь и вновь. И если вчера на горе Яворина призывали по примеру дедов уничтожать «москалей», «жидву» и «другую нечисть», сегодня публикуются различные «черные списки». Но если мы будем молчать, однажды к нам в дверь постучат.

Мирослава БЕРДНИК

Источник: Газета "2000"

http://www.2000.net.ua/print/aspekty/ukrainskiekollaboracionis.html

Сказ о том, как из немецкого барона русского патриота делали

Несколько замечаний по «историко-документальному» фильму
16 августа 2005 года на телеканале «Россия» шел «историко-документальный» фильм о бароне Карле Густаве фон Маннергейме, том самом генерале русской службы, который потом был военным диктатором Финляндии. Для придания фильму научности и документальности его консультировали два доктора исторических наук. Фамилия одного — Власов, второго — не успел узнать. Видимо, оба доктора из числа срочно перекрасившихся в демократов специалистов по истории КПСС. Именно из них получаются самые циничные фальсификаторы истории. Не ставлю своей целью оценить весь фильм. Для этого нужно исследовать использованный авторами материал, еще важнее — неиспользованный. Но историки не имеют права забывать и перевирать общеизвестные исторические факты.
Первое. Маннергейм преподносится как русский патриот, хотя общеизвестно, что он, как и многие его соотечественники на русской службе, был настроен прогермански. Авторы фильма взахлеб рассказывают о том, как героически вел себя Маннергейм в разведывательном путешествии по странам Центральной Азии и Дальнего Востока. Необходимо заметить, путешествие Маннергейма состоялось после русско-японской войны. Тогда начальник Генерального штаба русской армии генерал Палицин был убежден, что главная военная опасность в будущей войне грозит России с Востока. (Конкретно имелась ввиду прежде всего Япония). Результатом двухлетней разведывательной деятельности «патриота» Маннергейма стали донесения и доклад, полностью подтвердившие и закрепившие это трагическое для России стратегическое заблуждение начальника Генштаба. Но зато это очень устроило Генштаб кайзеровской Германии. Россия оказалась не готова к войне против Германии. Перебрасывать на Запад войска, сосредоточенные против Японии, пришлось уже в ходе военных действий. На это «совпадение» желаний германского Генштаба и действий русского офицера Маннергейма авторы и консультанты фильма никакого внимания не обратили.
Второе. До подавления финской революции у Маннергейма был опыт подавления революции российской. В 1905 году на Транссибе, где так называемые эшелоны георгиевских кавалеров под командованием еще одного немецкого барона фон Ренненкампфа расстреливали рабочих только за то, что у них руки черные или в мозолях. Маннергейм был в составе этих войск. Потом, в 1906 году, уже в составе гвардии расстреливал и вешал русских и прибалтийских крестьян.
Третье. Подавление финляндской революции. Авторы фильма преподносят это как чисто внутреннее финское дело. Мол, финские крестьяне убивали финских горожан. Факты же свидетельствуют о другом: главной ударной силой финской контрреволюции являлась приглашенная Маннергеймом 12-я пехотная дивизия кайзеровской Германии, так называемая Балтийская дивизия под командованием генерала фон дер Гольца. ( В феврале 1918 года насчитывала около 20 тыс. чел., затем была развернута в «железный» резервный корпус — 40 тыс. чел.). А это уже не чисто гражданская война, это уже интервенция и гражданская война.
Четвертое. Ленин обвиняется в двуличии. Одной рукой дал независимость, другой подписал приказ оставить войска. Здесь нет никакого противоречия и двуличия: в независимой Финляндии произошла дружественная советской власти социалистическая революция, которую она и хотела поддержать. И делала это открыто. Кроме того, существовала угроза немецкого вторжения в Финляндию, а через нее — в Советскую Россию, и мы таким образом прикрывали Петроград с северо-запада. А потом по Брестскому миру мы из Финляндии ушли, и пришли немцы, которых наши историки, консультировавшие фильм, в упор не замечают.
Пятое. Советско-финская война. Авторы повторили все общеизвестные факты, забыв только сказать, что линию Маннергейма в лоб штурмовали только что развернутые полки и дивизии, которыми командовали вчерашние лейтенанты и капитаны, так как старший и высший комсостав был выбит репрессиями. Высшее командование действовало просто бездарно. Армия понесла огромные потери. Все это так. Но, может быть, пора вспомнить и о том, что окончательно проблема линии Маннергейма была решена не столько лобовым штурмом (наши войска прогрызли линию на глубину до 25 км при общей глубине до 100 км), сколько обходом линии по льду Финского залива и ударом в тыл, в обход Выборгского укрепрайона, перерезая тем самым коммуникации финских войск и окружая их в районе Выборга, Сортавалы, Кексгольма? Реализовали этот замысел стрелковые части под командованием генерал-майора Кирпоноса (за что он получил звание Героя Советского Союза), лыжники и моряки-балтийцы. Поздновато, конечно, сообразили, но все же кое-чему научились уже в ходе самой войны. Этой операции Красной Армии не повезло в нашей военной историографии. Во-первых, война «незнаменитая», из тех, о которых хочется как можно скорее забыть и никогда больше не вспоминать. Во-вторых, после Великой Отечественной войны именно на генерала Кирпоноса навешали всех собак за киевское окружение войск Юго-Западного фронта, и его имя долгое время вообще не вспоминали, хотя сейчас уже известно, что он отнюдь не главный виновник.
Еще одна особенность данного «документального» фильма — почти ни одной ссылки на конкретные исторические источники. Поэтому утверждения авторов и консультантов очень трудно проверить по архивам. В качестве гарантий историчности предлагается принять, видимо, ученые степени консультантов, что, как известно, является самой ненадежной гарантией.

*При подготовке данного материала использованы следующие источники:1. Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М. 1983 г.;2. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Журнал «Вопросы истории» 1990 — 1993 годы.; 3. Какурин Н.Е. Как защищалась революция. тт.1,2; Строков А.А. История военного искусства. т.5, Спб, 1994г. Привлечены также и другие источники и литература.
С.А. РОМАНЕНКО,
историк.
Н. Новгород.

http://www.sovross.ru/2005/113/113_6_3.htm

17.03.2005, Юрий Терин
Там, где кончается Европа

"Герои" Украины

Украинская национальная армия

С первых месяцев войны Германии против СССР большое количество украинцев
(как военнопленных, так и гражданского населения) влились в германскую армию
и служили в качестве "добровольных помощников" в германских частях или в
составе отдельных формирований, таких как, строительные батальоны, части
снабжения, охранные и антипартизанские отряды. В создании этих частей
определенную роль сыграла и Организация украинских националистов,
направлявшая на фронт немногочисленные группы своих сторонников,
именовавшиеся "корпусами" и "дивизиями" Украинской национальной армии.

Весной 1943 г. все украинцы, служившие в рядах Вермахта, а также в некоторых
батальонах "шума", были объявлены солдатами Украинской освободительной армии
("Украiнського вiзвольнего вiйска" - УВВ). Однако это пропагандистское
мероприятие оказалось фикцией даже в большей степени, чем создание РОА,
поскольку в отличие от последней УВВ не имело даже номинального
политического центра, каким был возглавлявшийся А.А.Власовым "Русский
комитет". Лишь в самом конце войны украинцы получили возможность создать
собственные вооруженные силы с таким же статусом, какой имели Вооруженные
силы Комитета освобождения народов России (КОНР).

При поддержке А.Розенберга 12 марта 1945 г. в Веймаре был образован
Украинский национальный комитет под председательством генерал-поручика
П.Шандрука, объявивший о создании Украинской национальной армии (УНА). В
составе германских вооруженных сил к этому времени действовала лишь одна
украинская дивизия - 14-я гренадерская дивизия войск СС, переименованная 25
апреля в 1-ю дивизию УНА (до 15 тыс. человек). В дополнение к ней в Нимеле
началось формирование 2-й дивизии (первоначально как противотанковой
бригады) под командованием полковника П.Дьяченко, в состав которой были
включены добровольцы различных вспомогательных формирований, дислоцированных
в районе Берлина.

К 28 марта 2-я дивизия УНА имела 3 батальона общей численностью 1,9 тыс.
человек и в таком составе приняла присягу на верность украинскому народу и
государству. Вслед за ней к 5 апреля была сформирована "бригада особого
назначения" (парашютная) в составе 2 батальонов (400 человек) под
командованием полковника М.Бульбы-Боровца. Оба соединения были переброшены в
Чехию и вошли в оперативное подчинение группы армий "Центр". Сюда же была
направлена "бригада вольного казачества" (350 человек) под командованием
полковника Терещенко. О присоединении к УНА объявили также украинский
запасный полк в Дании (5 тыс. человек) и два полка, несшие охранную службу в
Бельгии и Голландии (всего до 1 тыс. человек).

Рассчитывая на включение в состав Вооруженных сил КОНР многочисленных
украинских формирований, Власов пытался склонить Шандрука к вступлению в
КОНР и предлагал ему пост своего первого заместителя по военным и
политическим делам, однако Шандрук отказался, так как считал, что Украина
сможет добиться независимости лишь в том случае, если ее вооруженные силы
сохранят свою полную самостоятельность.

"Помощники ПВО"

Украинская молодежь, вербовавшаяся с марта 1944 г. во "вспомогательную
службу ПВО", поступала в распоряжение "Боевой специальной команды
Гитлерюгенда Юг" со штабом во Львове. В результате первого набора для
Люфтваффе было завербовано 5933 молодых украинца, большая часть из которых
была направлена в ПВО, а остальные - в транспортную службу и в подразделения
связи; 250 юношей были признаны годными для обучения на унтер-офицерских
курсах войск СС. По состоянию на 31 марта 1945 г. среди "помощников ПВО"
числилось 7668 выходцев из Украины и Галиции, в том числе 6547 юношей и 1121
девушка.


Украинский легион

Первые украинские части в составе Вермахта были созданы в результате
сотрудничества лидеров образованной в 1929 г. в эмиграции Организации
украинских националистов (ОУН) С.Бандеры и А.Мельника с германской военной
разведкой (абвером). В то время как руководство абвера намеревалось
использовать эти формирования для подготовки кадров разведчиков и
диверсантов, украинские националисты рассматривали их как основу будущей
украинской армии. Согласно замыслу ОУН, Украинский легион должен был
вступить в Киев вместе с германскими войсками и обеспечить провозглашение
независимости Украины.

В начале апреля 1941 г. в лагерях на юге Польши были собраны первые группы
украинских добровольцев из числа военнопленных бывшей польской армии. Отсюда
их перебросили на учебный полигон "Нойхаммер" (Силезия) для военного
обучения. Окончательно сформированный батальон, получивший условное
наименование "специальная группа Нахтигаль", насчитывал около 300 человек (3
роты). Немецким командиром батальона был назначен обер-лейтенант А.Герцлер,
а офицером связи - обер-лейтенант Т.Оберлендер; украинским командиром -
сотник Р.Шухевич. Во главе рот и взводов стояли украинские командиры, при
которых находились немецкие офицеры связи и инструкторы. В батальоне имелся
и собственный капеллан греко-католического (униатского) вероисповедания.

После принятой 18 июня присяги на верность украинскому государству батальон
отбыл в действующую армию и с первых дней войны принимал активное участие в
боевых действиях, будучи приданным вместе с 1-м батальоном 800-го полка
спецназначения "Бранденбург" 1-й горнострелковой дивизии. Утром 30 июня 1941
г. батальоны заняли Львов, где Бандера провозгласил независимость Украины,
не принятую, однако, всерьез немцами. Дальнейший путь батальона лежал через
Тернополь к Виннице, где "Нахтигаль" принимал участие в прорыве "линии
Сталина", и далее - на Киев. В ходе боевых действий одна из рот батальона
была выведена в резерв, а двум оставшимся были приданы немецкая рота,
танковое и зенитно-артиллерийское подразделения.

Формирование второго батальона Украинского легиона - "Роланд" - началось в
середине апреля 1941 г. на территории Австрии. В отличие от "Нахтигаля", его
личный состав в большей степени был представлен эмигрантами первой волны и
их потомками. Кроме того, до 15% от общей численности составляли украинские
студенты из Вены и Граца. Командиром батальона был назначен бывший офицер
польской армии майор Е.Побигущий. Все остальные офицеры и даже инструкторы
были украинцами, в то время как германское командование представляла группа
связи в составе 3 офицеров и 8 унтер-офицеров. Обучение батальона проходило
в замке Зауберсдорф в 9 км от г. Винер-Нойштадт.

В первых числах июня 1941 г. батальон отбыл в Южную Буковину, где еще около
месяца проходил интенсивное обучение, по завершении которого походным маршем
двинулся в район Ясс, а оттуда через Кишинев и Дубоссары - на Одессу. В
конце августа батальон был выведен с фронта для продолжения обучения. К
этому времени из-за нежелания немцев признать независимость Украины боевой
дух личного состава батальона резко упал, и многие из бойцов покинули его
ряды. Батальон "Нахтигаль" был также выведен с фронта и разоружен, после
того как его командир Р.Шухевич направил германскому командованию протест по
поводу ареста немцами Бандеры и членов образованного во Львове украинского
правительства.

В конце октября 1941 г. оба батальона были переброшены во Франкфурт-на-Одере
и реорганизованы в 201-й батальон "шума" под командованием майора
Побигущего. Каждый из солдат и офицеров подписал контракт на один год службы
без приведения к какой-либо присяге. До января 1943 г. батальон нес охранную
службу на территории Белоруссии. После его расформирования почти весь личный
состав бывшего Украинского легиона влился в ряды Украинской повстанческой
армии (УПА), действовавшей одновременно против немцев, советских партизан и
регулярных войск, и занял в ней должности командиров и инструкторов.


Дивизия СС "Галиция"

В марте 1943 г. управляющий генеральным округом "Галиция" бригадефюрер СС
О.Вехтер, являвшийся одним из сторонников идеи широкого привлечения к
сотрудничеству населения оккупированных территорий, добился от Гиммлера
разрешения на создание полицейского полка из числа галичан. Рейхсфюрер СС
пошел навстречу этому предложению и отдал приказ о формировании
добровольческой дивизии СС "Галиция". В данном случае он следовал
исторической традиции, так как до 1918 г. Галиция входила в состав
Австро-Венгерской империи и поставляла солдат в австрийскую армию. Исходя из
этого, руководство СС первоначально разрешило принимать в ряды дивизии
только находившихся под немецким влиянием галичан, но не украинцев, бывших
до 1939 г. советскими подданными.

Набор добровольцев в дивизию был объявлен 28 апреля 1943 г., на призыв
откликнулось не менее 70 тыс. молодых галичан, из числа которых в ряды
дивизии были приняты 13-14 тыс. Остальные добровольцы были включены в состав
германской полиции и составили пять новых полицейских полков (номера: с 4-го
по 8-й - по общей нумерации с полками дивизии). В июле 1943 г. были
сформированы 4-й и 5-й полки, в августе - 6-й и 7-й. В дальнейшем они были
упразднены, а их личный состав направлен на пополнение дивизии; 8-й полк был
расформирован вскоре после его создания в ноябре 1943 г.

Обучение добровольческой дивизии СС "Галиция" проводилось в лагере "Дебица"
на территории Генерал-губернаторства. В это же время 350 офицеров и около
2000 унтер-офицеров были отправлены в Германию для подготовки в соответствии
с требованиями СС. Хотя многие из офицеров дивизии были галичанами,
большинство старших командных должностей занимали немцы (в том числе
фольксдойче). Немцами были и два первых командира дивизии - бригадефюрер СС
В.Шимана и сменивший его 20 ноября 1943 г. Ф.Фрайтаг. По общей номенклатуре
войск СС дивизии был присвоен ? 14, а трем ее гренадерским полкам - 29, 30 и
31. Кроме того, в ее составе имелись следующие дивизионные части: фузилерный
батальон, противотанковая рота, артиллерийский полк, зенитный дивизион,
саперный батальон, отдел связи, части снабжения и материально-технического
обеспечения.

В апреле 1944 г. дивизия была отправлена в Нойхаммер (Силезия) для
дальнейшего обучения. В мае ее лично проинспектировал Гиммлер, впервые
обратившийся к солдатам и офицерам дивизии не как к галичанам, а как к
украинцам. В июле так и не завершившая своего обучения дивизия прибыла на
фронт и была брошена против наступающей Красной Армии под Броды. Попав в
окружение, в девятнадцатидневных жестоких боях она была почти полностью
уничтожена. Из 14 тыс. солдат и офицеров лишь 3 тыс. вырвались из окружения.
Остальные погибли, попали в плен или присоединились к действовавшим в лесах
группам УПА.

Несмотря на сокрушительный разгром под Бродами, дивизия была быстро
восстановлена. Ее переформирование было проведено в августе-ноябре 1944 г. в
Нойхаммере, куда были направлены запасной полк дивизии, насчитывавший около
8 тыс. человек, а также добровольцы, служившие в 4-м и 5-м галицийских
полицейских полках, сформированных из "избытка" апрельского набора 1943 г. С
12 ноября 1944 г. дивизия стала официально именоваться 14-й гренадерской
дивизией войск СС (украинская ? 1), что свидетельствовало об изменении
отношения руководства СС к принципу этнической чистоты своих формирований.

В боевых действиях на фронте дивизия больше не участвовала. Осенью 1944 г.
один из ее полков был выделен для подавления Словацкого национального
восстания, а в январе 1945 г. вся дивизия была отправлена в Югославию для
борьбы с местными партизанами, однако уже не принимала участия в крупных
боевых операциях. После капитуляции Германии большая часть дивизии (около 10
тыс. человек) прорвалась в Австрию и сложила оружие перед англичанами, в то
время как 4,7 тыс. ее солдат и офицеров были взяты в плен советскими
войсками.


Полицейские и охранные части

Кроме 201-го батальона, созданного на основе расформированных батальонов
"Нахтигаль" и "Роланд", на территории польского Генерал-губернаторства было
организовано еще 10 украинских батальонов "шума", получивших номера с 203-го
по 212-й (202-й батальон состоял из поляков). Что касается рейхскомиссариата
"Украина", то здесь было сформировано 53 батальона (номера: со 101-го по
111-й, со 113-го по 126-й, со 129-го по 131-й, со 134-го по 140-й, со 143-го
по 146-й, со 157-го по 169-й). Еще 9 батальонов (номера: с 51-го по 55-й,
57-й, с 61-го по 63-й) были созданы в рейхскомиссариате "Остланд", частично
из формировавшихся ранее. Общая численность украинских полицейских
батальонов оценивается в 35 тыс. человек, однако при этом следует иметь в
виду, что среди них было много русских, а некоторые батальоны считались
"казачьими". Большинство этих частей несли охранную службу на территории
рейхскомиссариатов, остальные использовались в антипартизанских операциях.

В 1943 г. часть украинских полицейских батальонов была включена в состав
полицейских стрелковых полков (номера: с 31-го по 38-й), каждый из которых
имел в своем составе 3 батальона, в том числе 1 немецкий и 2 из местного
населения, однако с немецким кадром в 130 человек. Действовавшие на
территории Белоруссии 57, б1-й (имени Богуна) и 62-й (имени Тараса Шевченко)
батальоны влились в 30-ю гренадерскую дивизию войск СС (русская ? 2) и
составили в ней отдельный полк. Во Франции, куда дивизия была отправлена
осенью 1944 г., два батальона в полном составе перешли на сторону партизан и
до конца войны сражались в рядах французского Сопротивления. По иронии
судьбы в числе этих "героев" оказались участники массовых расстрелов в
Бабьем Яру под Киевом и уничтожения белорусской деревни Хатынь.

Помимо "активных" батальонов вспомогательной полиции, для охранной службы на
местах была создана так называемая Украинская народная самооборона, общая
численность которой в середине 1942 г. достигала 180 тыс. человек, из них
лишь половина имела оружие. Другой разновидностью местных охранных
формирований на Украине были "Охороннi промисловi вiддiли" (ОПВ) - отряды
охраны промышленных предприятий. Кроме того, украинцы служили в охране
немецких концентрационных лагерей ("травники" - именовавшиеся так по
названию польского местечка Травники, где находился учебный лагерь) и в
рядах айнзатцгрупп, осуществлявших карательные акции на оккупированных
территориях.
http://www.anti-orange-ua.com.ru/index.php/content/view/162/50/

Директива ОКХ № 1571/41 о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением

12 октября 1941 г.

Группе армий «Центр»

Главное командование сухопутных сил приказало:

«Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование этого мероприятия совершенно ясно в глазах всего мира. Так же, как и в Киеве, для войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия. Поэтому необходимо считаться в еще большей степени с аналогичным положением в Москве и Ленинграде. То, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего бойца, объявлено по русскому радио.

Необходимо иметь в виду серьезную опасность эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство.

Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их население за счет Германии.

Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их.

Это указание фюрера должно быть доведено до сведения всех командиров».

Дополнение главного командования сухопутных сил.

Следует как можно скорее отрезать город от коммуникаций, связывающих его с внешним миром.

Дальнейшие указания будут отданы позже.

Главное командование сухопутных сил

Генеральный штаб

Оперативный отдел

Печатается по: Совершенно секретно! Только для командования! М., 1967, с. 339-340.

Взятию Москвы - важнейшего политического, экономического и культурного центра - гитлеровское командование придавало исключительное значение. В этих целях а разработана наступательная операция группы армий «Центр» под кодовым наименованием «Тайфун».

Наступление по этому плану началось 30 сентября на брянском и 2 октября 1941 г. на вяземском направлениях. «Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношении решающий успех», - подчеркивалось в основной директиве № 21 Верховного главнокомандования вооруженных сил Германии. Падение Москвы должно было продемонстрировать всему миру триумф стратегии молниеносной войны.

Предпринимая наступление на Москву, гитлеровцы заблаговременно разрабатывали способы уничтожения окруженных войск и жителей столицы. Вначале они намеревались затопить Москву вместе со всем населением. На совещании в штабе группы армий «Центр» Гитлер заявил, что город должен быть окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель - будь то мужчина, женщина или ребенок - не мог его покинуть. Произведены необходимые приготовления, сказал Гитлер, к тому, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа. Затем, видимо, убедившись в том, что это технически неосуществимо, Гитлер 12 октября 1941 г. издает приведенную выше директиву о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением. Наращивая наступление, немецкое командование приняло директиву опоясать Москву плотным кольцом войск по линии окружной железной дороги. Эту линию, по приказу Гитлера, не должен был переходить ни один немецкий солдат.

Однако гитлеровцам не удалось осуществить своих планов по окружению и захвату советской столицы. Им не удалось разрушить Москву и с воздуха. Войска группы армий «Центр» оказались обескровленными и были не в состоянии продолжать наступление. Операция «Тайфун» провалилась.

Органы государственной безопасности в Великой Отечественной Войне. Сботник документов. "Начало. 1 сентября - 31 декабря 1941 года." Том второй. Книга 2. Москва. "Издательство "Русь" 2000г.

http://warmech.narod.ru/war_mech/g112.html

Директива начальника штаба военно-морских сил Германии об уничтожении г. Ленинграда

22 сентября 1941 г.

г. Берлин
Секретно

Будущее города Петербурга

1. Чтобы иметь ясность о мероприятиях военно-морского флота в случае захвата или сдачи Петербурга, начальником штаба военно-морских сил был поднят вопрос перед Верховным главнокомандованием вооруженных сил о дальнейших военных мерах против этого города.

Настоящим доводятся до сведения результаты.

2.Фюрер решил стереть город Петербург с лида земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса. Финляндия точно так же заявила о своей незаинтересованности в существовании этого города непосредственно у ее новых границ.

3.Прежние требования военно-морского флота о сохранении судостроительных, портовых и прочих сооружений, важных для военно-морского флота, известны Верховному главнокомандованию вооруженных сил, однако удовлетворение их не представляется возможным ввиду общей линии, принятой в отношении Петербурга.

4.Предполагается окружить город тесным кольцом и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей.

Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения.

5. Главное командование военно-морских сил в ближайшее время разработает и издаст директиву о связанных с предстоящим уничтожением Петербурга изменениях в уже проводимых или подготовленных организационных мероприятиях и мероприятиях по личному составу.

Если командование группы армий имеет по этому поводу какие-либо предложения, их следует как можно скорее направить в штаб военно-морских сил.

ГА РФ, ф. 7445, on. 2, д. 166, ял. 312-314, перевод с немецкого

Эта директива была включена в перечень доказательств обвинения от СССР на Нюрнбергском процессе за номером СССР- 113 (см.: Нюрнбергский процесс над главными немецкими поенными преступниками. Сборник материалов (в семи томах). М., 1961, т. 7, с. 625).

Наступление немецко-фашистских войск непосредственно на Ленинград началось 10 июля 1941 г.

Гитлеровское командование, стремясь претворить в жизнь свой чудовищный план уничтожения Ленинграда, осуществляло варварские бомбардировки и артиллерийские обстрелы города. В ночь на 23 июня 1941 г. немецко-фашистская авиация впервые пыталась совершить налет на Ленинград, но ни один самолет противника не был допущен к городу. Первые фашистские бомбы были сброшены на Ленинград 6 сентября 1941 г. Затем город стал подвергаться систематическим налетам вражеской авиации. Один из самых крупных налетов был совершен 19 сентября 1941 г., в нем участвовало 276 фашистских самолетов, в течение дня Ленинград 6 раз подвергался бомбежкам.

Предпринимая наступление на Ленинград, гитлеровцы заблаговременно разрабатывали способы блокирования и разрушения города, отрабатывали различные штабные документы.

В одном из документов оперативного отдела немецкого генерального штаба «О блокаде Ленинграда», датированном 21 сентября 1941 г., говорилось:

«...б) Сначала мы блокируем Ленинград (герметически) и разрушаем город, если возможно, артиллерией и авиацией...

в) Когда террор и голод сделают в городе свое дело, откроем отдельные ворота и выпустим безоружных людей...

г) Остатки «гарнизона крепости» останутся там на всю зиму. Весной мы проникнем в город... вывезем все, что осталось живое, в глубь России или возьмем в плен, сравняем Ленинград с землей и передадим район севернее Невы Финляндии».

За время войны немецко-фашистская авиация сбросила на Ленинград около 5 тысяч фугасных и свыше 100 тысяч зажигательных бомб, гитлеровские войска выпустили по Ленинграду около 150 тысяч артиллерийских снарядов. Из строя было выведено 840 промышленных предприятий, разрушено 44 км водопроводных труб и 78 км канализационной сети. Было разрушено или повреждено около 5 млн. м2 жилой площади (пострадал каждый жилой дом), 500 школ, 170 лечебных учреждений. Полностью разрушено 3,2 тысячи зданий и 7,1 тысячи повреждено, 9 тысяч деревянных зданий разобрано на топливо. Были повреждены сотни ценнейших памятников истории и культуры.

Однако уничтожить город немцам так и не удалось. Ленинград мужественно защищался и выстоял в неравной борьбе (см.: Великая Отечественная война 1941-1945: энциклопедия. М., 1985, с. 400-401).

Органы государственной безопасности в Великой Отечественной Войне. Сботник документов. "Начало. 1 сентября - 31 декабря 1941 года." Том второй. Книга 2. Москва. "Издательство "Русь" 2000г.

http://warmech.narod.ru/war_mech/g106.html

Эстонские диверсанты. Последний период войны

Сотрудничество эстонских коллаборационистов с немецкими спецслужбами не прекращалось на всем протяжении Второй мировой войны. Бюро Целлариуса и фронтовые органы Абвера в массовом порядке готовили и засылали диверсионно-разведывательную агентуру в тылы Красной Армии на территорию прибалтийских республик, уже освобожденных от оккупантов и на территорию Северной России. В последнем случае немцев интересовало разрушение железнодорожной сети под Архангельском и Мурманском с целью нарушения хода поставок грузов, прибывающих по ленд-лизу вглубь России.

В 1942 году стараниями бюро Целлариуса была организована и подготовлена эстонская диверсионно-разведывательная группа, в которую вошли бывшие бойцы подразделения "Эрна", спортсмены, военнослужащие финской армии и члены "Кайтселиита". С эстонской стороны группу курировал кадровый сотрудник эстонской разведки майор Кристиан. 14 человек, прошедшие курс обучения в финской разведывательно-диверсионной школе в Вазене, были десантированы с самолетов в два этапа: 1-я группа - 1 сентября 1942 года в районе местечка Коноша Архангельской области, 2-я группа прибыла в тот же район 2 сентября. Группам было поручено разузнать о характере и количестве грузов, перемещаемых по железной дороге, и о количестве, составе и расположении советских воинских частей. Кроме того, членам группы было поручено произвести измерение уровня водной поверхности в озере Лача с целью выявления возможности посадки на него гидросамолетов и обнаружения удобных мест для приема десантных групп.

Операция не удалась, так как в первый же день после приземления 1-ю группу увидели местные жители. Кроме того, немецкой разведке не было известно, что в районе действует передвижная радиопеленгаторная станция. Сев "на хвост* эстонцам, местные контрразведчики и красноармейцы загнали их в болота и чащобы. Положение диверсантов ухудшалось в связи с резким изменением погоды и наличием раненых. Помощь от центра неоднократно сбрасывалась с самолетов, но большинство тюков попало в руки преследователей. В результате эстонцам пришлось грабить местное население, добывая продукты.

Установить связь со второй группой диверсантам так и не удалось. К месту операции подтягивались новые силы. Военный совет Архангельского военного округа принял решение о переброске под Каргополь курсантов пехотного военного училища из Великого Устюга. Попытка немцев установить с группами связь посредством гидросамолетов также не привела к успеху - один из них был изрешечен очередью из ручного пулемета группы преследования и не смог набрать высоты, приводнился на озеро, а экипаж почти полностью погиб. Группа постепенно уменьшалась в размерах - раненных пришлось пристрелить. Эпопея эстонских диверсантов окончилась в дождливую ночь на берегу реки Водла в Пудожском районе. Пятерых диверсантов и двоих членов экипажа подбитого самолета захватили четверо пограничников заградительного отряда. Остальные были выловлены к 8 ноября. На этой бесславной ноте операция немецкой разведки "Гамбит парашютиста" закончилась.

После изгнания немцев из Прибалтики советская военная контрразведка 3-го Прибалтийского фронта начала работу по ликвидации осевшей и вновь засылаемой немецко-эстонской агентуры.

25 августа 1944 года на участке 326-й стрелковой дивизии был задержан некто Андерсон, направленный немцами в ближний тыл советских войск с минами и взрывчаткой.

13 сентября явился с повинной бывший легионер СС диверсант Постий, сброшенный с самолета и снабженный взрывчаткой для проведения диверсий.

В октябре того же года была арестована группа агентов-диверсантов, питомцев Абвер команды-204 и разведывательно-диверсионой школы в м. Ульброк. Группу возглавлял лейтенант Вермахта эстонец А.И. Роотс, член "Омакайтсе". Впоследствии были задержаны еще 14 человек.

В Таллине был арестован Л.М. Пернцалу, завербованный в конце 1943 года Абвером и прошедший подготовку в разведывательно-диверсионной школе в местечке Кейла-Юа. На допросе арестованный показал, что вместе с ним в школе проходили курс обучения 22 эстонских диверсанта и 20 радистов во главе с сыном профессора Тартусского университета обер-юнкером СС Лепусом.

В конце 1944 года были ликвидированы несколько повстанческих групп. Четыре группы были созданы в Пярнусском уезде Ю.В. Экбаумом, агентом разведоргана "Динстштелле "Конрад"". Экбаум получил от "Конрада" большое количество оружия, боеприпасов, взрывчатки и продовольствия. Все это добро хранилось в нескольких оборудованных тайных складах.

В феврале 1946 года МГБ Эстонской ССР был арестован агент финской разведки Х.А. Кальюранд, переброшенный финнами в Эстонию для оседания. Вместе с ним были переброшены еще 13 человек. Почти все они были арестованы, некоторые погибли при захвате, оказывая сопротивление. Сам Кальюранд с мая 1945 года проживал у своей любовницы в Таллине, сам замаскировавшись под женщину.

Активным поставщиком разведчиков и диверсантов для нужд немецкой армии на конечном этапе войны стало созданное в 1944 году "Истребительное подразделение СС Восток" (СС Ягдвербанд-Ост) и его отдел "Ягдайнзатц "Балтикум"", включавший в себя эстонское отделение под руководством штандартенфюрера СС эстонца Пуулинга. В октябре 1944 в г. Гогензальц, где размещался отдел, прибыла эстонская рота СС, поступившая в распоряжение органа. Перед эстонцами были поставлены задачи, аналогичные тем, что предназначались для латышской группы диверсантов "Межа Кати". Регион ее деятельности ограничивался треугольником: г. Тервете, г.Гетсери и озеро Пейпус. Командовал эстонской ротой диверсантов унтерштурмфюрер СС Густав Алуперс (Алупкре), ранее служивший в дивизии СС "Викинг" и удостоенный Железного Креста 2-й степени. Другие руководители группы ранее служили в 20-й эстонской добровольческой дивизии СС.

В отличие от Литвы и Латвии эстонское повстанческое движение было ликвидировано довольно быстро. Это дало повод некоторым СМИ уже в наше время озвучить версию о работе на советские спецслужбы Альфонса Ребане, благодаря чему якобы, и были ликвидированы все повстанческие группы в Эстонии, а национальная эмиграция находилась "под колпаком" Лубянки. Впрочем, аналогичные утверждения высказывались и в адрес создателя белорусских коллаборационистских формирований Франца Кушеля. Апофеоз же исторических выдумок пришелся на фигуру Власова, которого один бойкий автор объявил сотрудником Главного Разведуправления Генштаба, якобы выполнявшим особое задание в немецком тылу.

С.Чуев. Проклятые солдаты. Предатели на стороне III рейха. Москва. "ЯУЗА", "ЭКСМО", 2004

http://warmech.narod.ru/karateli/eestiranger.html

Эстонские части Вермахта, СС и Люфтваффе. Эстонская "20-я ваффен-гренадерская дивизия СС" (эстонская № 1)

Одной из первых эстонских воинских частей, сражавшихся с частями Красной Армии, можно назвать полк под командованием полковника Ганса Кальма, который Эстония выставила в помощь Финляндии. Еще во время Зимней войны 70 эстонских добровольцев вошли в состав интербригады "Сису" в составе финской армии. Помимо эстонцев в ней воевали представители многих скандинавских стран.

К ноябрю 1943 года в рядах финской армии насчитывалось 1800 эстонцев, объединенных в один батальон. В феврале 1944 года батальон был переформирован в 200-й егерский пехотный полк (JR-200) под командованием полковника Эйно Куусела. 180 эстонцев окончили финскую военную академию, из них 147 человек получили звание лейтенантов финской армии. 1-й батальон 200-го полка вошел в состав 10-й финской пехотной дивизии и оборонял Карельский перешеек, 2-й батальон оборонял Выборг (Вииппури). Впоследствии 1 -й батальон 200-го полка финской армии был придан 87-й немецкой пехотной дивизии и использован в сентябре 1944 года в боях на Восточном фронте. Кроме того, более 250 эстонцев служили в финском флоте.

В конце августа 1942 года генеральный комиссар Эстонии Лицманн издал приказ о создании эстонского легаона СС. Требования к добровольцам предъявлялись такие же, как и к немецким рекрутам СС. Для их подготовки был отведен полигон Гайделагерь близ г. Дебица в Генерал-губернаторстве (Польша). Из рекрутов были созданы три батальона, впоследствии объединенные в 1-й Эстонский добровольческий полк СС ("1-Estnischen S.S. Freiwilligen Grenadier Regiment"). В марте 1942 года 1-й батальон легиона был включен в состав 5-й дивизии СС "Викинг" под наименованием "Эстонский добровольческий батальон "Нарва"". Оставшаяся в Гайделагере часть легиона проходила подготовку до марта 1943 года.

Батальон "Нарва" прибыл в дивизию "Викинг", которая вела ожесточенные бои с частями РККА в районе Изюма и Харькова. Командиром батальона был назначен гауптштурмфюрер СС Георг Эберхардт. С марта 1944 года батальон стал именоваться 3-м батальоном 10-го панцергренадерского полка "Вестланд".

Впоследствии батальон "Нарва" вместе с дивизией "Викинг" попал в Корсунь-Шевченковское окружение зимой 1944 года, при прорыве из которого понес огромные потери. В апреле того же года эстонцы были выведены из состава дивизии "Викинг".

Тем временем поток добровольцев в Эстонский легион не ослабевал. В его состав были влиты военнослужащие 33-го, 36-го, 39-го эстонских шумабатальонов и полицейского батальона "Остланд".

В мае 1943 был сформирован новый 1-й батальон легиона и 2-й эстонский добровольческий полк. После столь успешного формирования частей пошла речь о создании эстонской добровольческой бригады СС. 26 октября 1943 года пока еше "виртуальной" бригаде был присвоен № 3 и наименование - "3 Estnische SS-Frw. Brigade". В состав бригады вошли 2 полка, учебно-запасной батальон и рота связи, артиллерийский и зенитный дивизионы под номерами 53. Номинальным эстонским командиром бригады был назначен легионс-оберфюрер Йоханнес Соодла, командиром 1-го полка - бывший командир диверсионной группы "Эрна" Ханс Кург, командиром 2-го полка - легионс-штандартенфюрер Туулинг.

Бригада вошла в состав 8-го армейского корпуса 16-й армии и в декабре 1943 - январе 1944 года участвовала в антипартизанских операциях на территории Ленинградской области. 20 января 1944 года был издан приказ о переформировании бригады в дивизию. Вскоре из Польши и Эстонии прибыло пополнение (37-й, 38-й полицейские фронт-батальоны, 287-й полицейский вахтбатальон, полицейская рота ПАК, личный состав запасного погранполка) и вместе с новобранцами, призванными в ходе последней мобилизации, влилось в состав бригады, именовавшейся теперь "20-я Эстонская добровольческая дивизия СС". Ее полки стали именоваться "добровольческими гренадерскими полками" №№ 45-46 (эстонские №№ I-2).

21 февраля 1944 года все части дивизии были переброшены на Восточный фронт. Полки получили участок в 4-5 км северо-западнее Нарвы, 33-й батальон северо-западнее местечка Васа. В марте 1944 года эстонцев ввели в состав 3-го танкового корпуса СС, под командованием группенфгорера СС Феликса Штайнера. Корпус входил в состав оперативной группы "Нарва". 26 мая 1944 года дивизия получила новое название и стала именоваться "20-я ваффен-гренадерская дивизия СС" (эстонская № 1), соответствующие изменения были внесены и в нумерацию полков. Дивизия приняла участие в ожесточенных боях за Нарву, получивших затем название "Битвы европейских СС", ибо советским частям на данном участке фронта противостояли несколько иностранных соединений войск СС.

В начале июня 1944 года дивизия получила новое пополнение, когда из вермахта в ее состав были переведены 658-й и 659-й остбатальоны. На их базе был развернут третий полк под номером 47 (эстонский № 3). Теперь дивизия состояла из следующих частей:

45-й, 46-й, 47-й гренадерские полки СС трехбатальонного состава,

20-й артиллерийский полк СС под командованием штандартенфюрера СС Соболева (4 артдивизиона),

20-й фузилерный батальон (бывший батальон "Нарва"),

20-й инженерный батальон,

20-е подразделение орудий ФЛАК (три батареи ПВО),

20-е разведывательное подразделение (2 роты),

20-й полевой запасной батальон,

20-й полк снабжения,

20-й строительный русско-эстонский батальон (3 роты) и иные учебные и запасные подразделения.

В июле 1944 года дивизия вела бои с частями советской 2-й Ударной армии. При этом ее потери достигли невиданного до сих пор уровня. В октябре остатки дивизии были выведены на полигон в Нойхаммер. Перед этим в августе дивизия пополнилась эстонскими добровольцами, воевавшими в финской армии в составе 200-го егерского, полка, о котором рассказано выше. После пополнения все части были собраны в боевую группу, введенную в состав 8-го армейского корпуса 17-й армии. Эта группа вела бои на Одере в районе города Оппельн. В марте 1945 года в бою погиб комдив, бригаденфюрер СС Франц Аугсбургер и его заменил оберфюрер СС Бертольд Маак. Под натиском превосходящих сил противника дивизия начала отступление и в апреле ее остатки перешли австрийско-чехословацкую границу. Большинство эстонцев было захвачено в плен передовыми советскими частями.

Одним из наиболее прославляемых в нынешней "независимой Эстонии" ветеранов СС стал командир 658-го остбатальона Альфонс Ребане, дослужившийся от капитана вермахта до звания штандартенфюрера СС. До войны Ребане окончил эстонское военное училище и служил в составе экипажа бронепоезда, а также на штабных должностях в "Кайтселиите". После ввода советских частей в Эстонию он покинул армию, а в мае 1941 года организовал партизанский отряд. После прихода немцев, Ребане возглавил эстонский батальон. В 1944 году его батальон смог сдержать наступление превосходящих сил противника под Новгородом, что позволило немецким частям организованно отойти, избежав окружения. За свою службу Ребане был удостоен Рыцарского креста с дубовыми листьями.

После окончания войны Ребане сумел скрыться от расплаты в Великобритании, где сотрудничал с английскими спецслужбами и координировал их взаимодействие с действовавшими в Эстонии отрядами "лесных братьев". В последнее время появился ряд публикаций в эстонской и российской прессе, авторы которых утверждают, что Ребане с 1940 года работал на НКВД, благодаря чему было уничтожено все послевоенное эстонское сопротивление.

В1944 году 4 из 6 эстонских пограничных полков, усиленные артиллерией и штабом расформированной 13-й авиаполевой дивизии, образовали 300-ю дивизию особого назначения (ЦБФ-300). Дивизия насчитывала 20 тысяч человек и обороняла участок фронта под Нарвой. Ее северная бригада включала в себя 2-й и 4-й эстонские полки, а южная - 3-й и 6-й. 18 сентября 1944 года дивизию атаковали части 2- й Ударной армии и фронт был прорван. Дивизия распалась на несколько разрозненных частей и продолжала вести бои на болотистой местности близ озера Пейпус.

В июне 1942 года стараниями сотрудника Абвера зондерфюрера Бушманна на базе остатков Таллинского аэроклуба (4 тренировочных моноплана РТО-4) была создана морская разведывательная авиаэскадрилья "Бушманн", укомплектованная эстонскими добровольцами. Впоследствии эскадрилья была переименована в 127-й дивизион. На вооружении дивизиона находились гидросамолеты "Арадо" и он проводил патрулирование акватории Финского залива. В октябре 1943 года после переобучения дивизион был вновь переименован и стал называться "Ночная группа 11". На вооружении группы оставались сильно устаревшие машины. Впоследствии от немцев были получены "Хейнкели~50" и "Фоккеры C-VE". В октябре 1944 года дивизион прекратил боевые вылеты из-за отсутствия топлива и запасных частей к самолетам. В конце войны летчики-эстонцы бежали воздушным путем в Швецию, набившись по несколько человек в кабины ветхих бипланов.

Молодежная униформированная организация "Eesti Moored" была организована олимпийским чемпионом по бегу на лыжах лейтенантом Густавом Калкинем. Первые 5 групп новобранцев прошли подготовку в Германии по программе "Гитлерюгенда". Более 75 % ее личного состава служили в эстонских частях СС. После августа 1944 года все члены организации были призваны в ряды "Омакайтсе", Красного креста, пожарных частей и полиции. В Таллине 1250 членов организации были направлены на службу во вспомогательные охранные части.

Эстонские "помощники ВВС" или "люфтваффенхильферы" как организация были созданы 1 июля 1944 года решением совместного совещания представителей немецкой администрации, эстонского самоуправления и вышеупомянутой молодежной организации. Было решено создать молодежный корпус (возраст членов от 15 до 20 лет) для оказания помощи частям немецких ВВС и ПВО. Летом 1944 года "Кригсайнзатнкоммандо "Норд" (северное подразделение "Гитлерюгенда") организовало специальное подразделение под руководством гауптбаннфюрера Зигфрида Никеля для приема мобилизуемой молодежи оккупированных стран.Всего до сентября 1944 года было мобилизовано около 3 тысяч молодых эстонцев, в том числе 478 девушек. После трехнедельной подготовки все они были распределены в действующие части ПВО и иные подразделения ВВС Германии. 346 юных эстонцев были переведены в разряд "маринехильферов", то есть "помощников ВМС", но после занятия Эстонии советскими войсками были вновь возвращены в ВВС. В начале декабря 1944 года молодежь взяли под свою опеку СС и помощники стали именоваться "воспитанниками СС" (SS-zoegling). Эвакуированные из Эстонии молодые люди были размещены в лагерях на территории Германии, Чехословакии и Дании. 800 человек были направлены в г. Висмар, где из них был создан 60-й резервный батальон ПВО. Из Висмара после обучения они были переведены в Данию и в марте 1945 года были влиты в 20-й учебно-запасной полк СС 20-й эстонской дивизии СС.

Солдаты и офицеры разбитых эстонских частей СС и вермахта стали костяком послевоенного повстанческого движения в Эстонии. В немалой степени этому способствовало пристальное внимание к ним немецких спецслужб. Ими планировалось привлечение национальных кадров СС и вермахта для развертывания диверсионной деятельности в советском тылу на территории всех республик советской Прибалтики.

С.Чуев. Проклятые солдаты. Предатели на стороне III рейха. Москва. "ЯУЗА", "ЭКСМО", 2004

http://warmech.narod.ru/karateli/estiwaffenss.html

Исторический фальсификат
02.02.2005

Врите наглее. Чем чудовищнее ложь, тем легче люди в нее верят.

Й. Геббельс

Каждый год 2 февраля вся Россия отмечает годовщину битвы под Сталинградом. Это величайшее во всей мировой истории сражение показало не только силу духа и воли нашей армии, советского солдата, но и высокий профессионализм наших великих полководцев Сталина, Жукова, Рокоссовского, в столь сложных условиях разработавших и осуществивших операцию по окружению и разгрому мощной 6-й армии немецкого фельдмаршала Паулюса. Это событие во всем мире безусловно называют переломным моментом в ходе Второй мировой войны, началом конца Гитлера и его нацистского режима.

Обычно подобным эпохальным историческим событиям посвящается огромное количество документальных фильмов, столько же публикуется статей. Казалось бы, хорошо, что мы еще помним наше прошлое, хотим его помнить, поэтому с удовольствием смотрим подобные исторические передачи. Но здесь-то и зарыта главная опасность: вся эта масса «продуктов умственной деятельности» (именно так ее можно охарактеризовать) просто переполнена самыми гнусными мифами и еще более беспринципной фальсификацией очевидных исторических фактов. Очень уж профессионально сегодня научились подделывать нашу историю!

Предлагаем вниманию читателей краткий обзор «торчащих ушей», которые видны невооруженным взглядом.

ПОДМЕНА СТРАТЕГИИ ИДЕОЛОГИЕЙ

Особо ретивые деятели с экранов ТВ, со страниц газет с претензией на научность пытались доказать, что Сталин запретил сдавать Сталинград из-за того, что этот город носил его имя и, следовательно, имел только идеологическое значение. Приводились ошеломляющие несведущего человека цифры, говорилось, что, мол, «это бесчеловечно обрекать на верную смерть сотни тысяч солдат из-за незначительного города, лучше было бы оставить Сталинград, чтобы сохранить силы на будущее

Это – явная фальсификация, подмена понятий. Да, Сталинград имел некоторое идеологическое значение, и то связанное лишь с тем, что это – «красная линия», перейти которую (сдать город) – значит полностью лишить надежды граждан и армию на Победу. И только. Но основное значение города Сталина совершенно в другом, и это подтверждается планами наступлений немецкого командования на 1942 год. Там открыто говорится, что главная цель наступления вермахта на юг – захват бакинской нефти, то есть сырьевых источников, без которых бы не только остановилась наша боевая техника, но и встала бы оборонная промышленность. Так что Сталинград – это путь к кавказской нефти. Кроме того, Сталинград – мощный экономический узел, через него шли все коммуникации на юг и восток; в районе Сталинграда была единственная на всю Волгу переправа. Через этот мост осуществлялась эвакуация промышленных объектов: сотни заводов, оборудование, рабочие с семьями. Захвати Гитлер Сталинград – Волга разделилась бы на 2 части, прекратилось бы сообщение Центрального района с югом, а для немцев открылся бы еще и прямой путь на Урал…

МИФ ПРО ЗАГРАДОТРЯДЫ

Эта тема вообще не сходит с уст наших либеральных идеологов. Какими только словцами они не пели про «зверский» приказ №227 душегуба Сталина! Они совершенно серьезно утверждают: солдаты шли в атаку только из-за страха, что их застрелят специально организованные заградительные отряды. А отступать, мол, вообще было нельзя – расстреляют всех и сразу.

Тут нужно разобраться особо. Во-первых, у этих «историков» полностью отсутствует элементарная логика. А если следовать их логике, то получается, что на протяжении всего фронта от Каспия до Балтики в его тылах находились специальные части, которые подгоняли солдат в бой. То есть это несколько сот тысяч солдат. Но простите, как можно было набрать столько новых бойцов после 28 июля 1942 года (именно тогда был подписан этот приказ), если с неимоверным трудом наскребли по всему СССР необходимые силы для контрнаступления под Сталинградом в ноябре?

Во-вторых, эти морализаторствующие законники или не читали этот приказ, или прочитали его так, что сами ничего не поняли. Там черным по белому написано: «Сформировать в пределах армии 3-5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать трусов и паникеров и тем помочь честным бойцам выполнить свой долг перед Родиной». В случае паники расстреливать трусов и паникеров. Приказ надо читать внимательнее! Не всех отступающих подряд, а только трусов и паникеров! А это очень важно, ведь подобный паникер может сбить с толку не одного и не десять солдат. По поводу якобы запрета отступать, так отступать запрещалось не в принципе, а без соответствующего приказа по армии или дивизии. Поэтому приказ «Ни шагу назад!» сыграл, в основном, только положительную роль. Это подтверждают даже сами участники Сталинградской битвы. В «Справке НКВД СТФ в УОО НКВД СССР о деятельности заградительных отрядов Сталинградского и Донского фронтов» сообщалось, что заградотрядами с начала формирования (со 2 августа по 15 октября 1942 года) «задержано 140 755 военнослужащих, сбежавших с передовой линии фронта. Из числа задержанных арестовано 3980 человек, направлено в штрафные роты 2276 человек, в штрафные батальоны – 185 человек, возвращены в свои части и на пересыльные пункты 131 094 человека». То есть 93% солдат вернулось в строй. А за весь период Сталинградской битвы заградотряды задержали около полумиллиона солдат и офицеров, бежавших с фронта и отставших от своих частей. Из них расстреляно порядка 25 тысяч человек, то есть 5% от общего числа. Таким образом, основная задача заградотрядов заключалась еще и в том, чтобы помочь отставшим от своих частей солдатам вернуться в строй. Кроме того, заградительные отряды выполняли и функции последнего рубежа обороны.

Ну, и, в-третьих, суммируя все изложенное выше, получается, что наши либеральные «оракулы» видят главное условие нашей победы под Сталинградом не в массовом героизме и жертвенности советских солдат, не в ежедневном и ежечасном совершении ими подвига во имя свободы Родины, а в деятельности «этих преступных заградотрядов», которые якобы гнали солдат в атаку выстрелами им в спину. И дальше прослеживается определенная логика, кем-то из этих идеологов высказываемая, а кем-то подразумеваемая. И заключается она в том, что, мол, раз солдат загоняли в атаку силой, то, разумеется, они, как и весь народ, не хотели и не желали воевать, тем более «под руководством диктатора Сталина». А Сталин их заставлял воевать ради сохранения своей власти. Поэтому лучше было бы, если Гитлер захватил бы СССР, свергнул бы диктатора, и сейчас бы мы жили в цивилизованной Европе. О как! То есть плевать нам на ветеранов, на их жертвенный подвиг. Что там - у нас был шанс попасть в цивилизованную Европу!

КИНОПРОВОКАЦИИ

Но самый сильный эффект производят «документальные» фильмы о Сталинградской битве. Причем большинство из них, показанных в юбилейные дни по всем каналам ТВ, – западного происхождения. Естественно, на Западе своя правда о войне, но причем тут мы, почему мы должны жить по западной правде? Это походит на преднамеренную пропагандистскую акцию с целью стереть нашу собственную историческую память.

Вот показывали фильм «Сталинград». Насколько знаю, он вышел на Западе в середине 90-х годов. Этот фильм – наглядное воплощение тенденции тотальной фальсификации истории войны и героизации гитлеровской армии. Пафос фильма совершенно нелеп: благородные немцы сражаются против каких-то недотеп-русских и, в общем, выходят в Сталинграде победителями! Причем все немцы там оказываются поголовно антифашистами!

Еще одно чудо кинематографии – французский фильм «Враг у ворот». Автор этого чуда особо и не скрывал, что хотел развенчать образ русского солдата, показать его тупым, грязным скотом, которого гонят в бой только гениальные евреи-комиссары и который без них бессилен и ничего не может противопоставить могучему и культурному европейцу, сверхчеловеку и цивилизатору дикой Руси. Тема бессилия русских и могущества немцев проходит через весь фильм. А солдаты, по мнению автора, - никогда не существовавший герой, придуманный сталинской пропагандой. Нет, мол, великой грозной нации, а есть сборище придурков, поэтому победа их незаконна.

Как в настоящей провокации, в фильме показываются бестолковость красноармейцев и порядок вермахта. Главная идея – чумазые, жирные идиоты Иваны воюют только своими телами, иначе не умеют. Пьянки перед боем, секс в 20-градусный мороз с очумелыми и пьяными бабищами – все это характерные черты русских войск. У немцев – чистота, организованность. Полностью исковеркана добрая слава героя Сталинграда снайпера Василия Зайцева – за весь фильм он убивает 5 гитлеровцев, а его противник – множество русских снайперов.

После подобных кинофильмов возникает вопрос: сколько мы еще будем проглатывать эту гадость? Почему до сих пор нет ни одного фильма о войне, профинансированного не «частными фондами» или зарубежными государствами, а нашим государством? Почему мы позволяем так вот врать о себе? Риторические вопросы…

Известный немецкий писатель Генрих Бёлль писал в 1984 году: «До сих пор большинство немцев так и не поняло, что их никто не звал под Сталинград, что как победители они были бесчеловечны и очеловечились лишь в роли побежденных». Заметьте, очеловечились лишь в роли побежденных – с помощью советского солдата.
Синицын Михаил

http://www.rossija.info/view/3540/

Репрессии: Почему расстреляли Блюхера

Тогда в 30-ые клан Зиновьева-Каменева был далеко не единственным претендентом на общенародную собственность, были и другие желающие поживиться. Например, «бессмертный маршал» Блюхер и его дальневосточная команда, расстрелянные в 39 г. Интересно посмотреть, за что.

Уже говорилось, что советско-китайская (а по сути советско-японская) граница фактически была линией фронта. Летом 38 года посол Императорской Японии прямо заявляет Москве, что Япония готова силой установить границу там, где считает это нужным. На дипломатическом языке это означает войну.

Маршалу Блюхеру был передан приказ немедленно привести войска в полную боевую готовность, однако, если сказать что ничего сделано не было, то это будет далеко от реальности. Блюхером и его присными было сделано немало до и во время событий на оз. Хасан, только не в деле обороны Родины, а для её полного разгрома на Дальнем Востоке. В Москву шли рапорты о крайне высокой боевой подготовке, а повсеместной практикой была работа солдат в колхозах или на строительстве объектов, что было категорически запрещено командованием. Материально-техническая база была полностью дезорганизована. Когда потребовалось идти в бой, солдаты оказались необученными, полубосыми, у артиллерии не было снарядов, у командиров - карт района боевых действий. Доходило до того, что многие (так указано в документах) красноармейцы приходили на фронт не только без боеприпасов, но и вообще без оружия (!) и это несмотря на то, что в том районе Дальнего Востока были сосредоточены огромные запасы обмундирования и вооружения. Был чудовищный «некомплект» личного состава и в особенности командиров. В перестройку утверждалось, что армия была обескровлена «сталинскими чистками». Но армией занимался вообще не Сталин, а К. Ворошилов. Сами «чистки» (увольнение из армии), проводились не по распоряжению Сталина, а в данном случае самого Блюхера. Тот же личный состав, который был арестован и предан трибуналу, был также арестован по требованию или с согласия самого Блюхера. В результате незаполненными были сотни должностей командиров и начальников частей и соединений, войсковые части были плохо управляемы. В то же время было огромное количество «неприкаянных» офицеров вообще без должностей, не командовавших никем и ничем.

29 июля 1938 г. началась локальная война у озера Хасан. Началось всё с того, что одиннадцать красноармейцев несколько часов отражали атаки нескольких сот японских солдат.

Начальник заставы вспоминает:

«Меня срочно вызвал по телефону лейтенант Махалин. ... «Большой отряд японцев нарушил границу и начал атаковать расположения погранотряда, будем стоять насмерть, отомстите за нас!» Связь прервалась. Я спросил разрешение у дивизионного комиссара Богданова подержать группу Махалина огнем станковых пулеметов. Мне в этом было отказано с мотивировкой, что это вызовет ответные действия японцев и в районе высоты Заозерной. ».

Что здесь поражает, так это наглый цинизм самой мотивировки - идёт кровопролитный бой, японцы убивают наших солдат, а солдатам запрещается открывать огонь, чтобы японцы «им не ответили». Кстати, комиссар Богданов весьма приближённый к Блюхеру человек, тоже был «необоснованно репрессирован» в 1939 г.

Столь же странная ситуация повторилась 31 июля, когда гарнизон высоты Заозёрной в течение 12 часов отражал атаки двух японских полков, и несмотря на героическое сопротивление, был вынужден отойти из-за подавляющего преимущества противника. В это время в 2 км оттуда находилась стрелковая дивизии, которая бездействовала, наблюдая за боем.

Пятью днями раньше, когда нашим пограничникам удалось отбить атаку японской роты в том же районе на промежуточных переговорах по урегулированию конфликта неожиданно для всех глава Советской делегации Блюхер заявляет, что Советская сторона... сама виновна в конфликте, поскольку наши пограничники нарушили границу на 3 метра. Во-первых, это оказалось неправдой. Во-вторых Блюхер вообще не имел полномочий делать подобные заявления.

Это была оглушительная пощёчина нашей стране. СССР был выставлен перед всем миром по оценке западных газет «в самом идиотском виде». Но намного более страшным последствием этого было то, что японцы почувствовали себя победителями, и следующее кровопролитие стало неизбежным. Тысячи наших солдат заплатили жизнями за «странный» поступок Блюхера.

К сожалению, «странности» командующего фронтом на этом далеко не заканчиваются. Вместо того, чтобы отражать агрессию Блюхер создаёт «комиссии по расследованию» и полностью дезорганизует действия войск, на фронт отправляется его заместитель, которому вообще не даётся никаких полномочий, и в итоге войска остаются без централизованного управления!

Из протокола Главного военного совета РККА 4 сентября 1938 г.

«Дело дошло до того, что 1 августа с.г., при разговоре по прямому проводу тт. Сталина, Молотова и Ворошилова с т. Блюхером, тов. Сталин вынужден был задать ему вопрос: «Скажите, т. Блюхер, честно, — есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, — я бы считал, что вам следовало бы выехать на место немедля» .»

Обратите внимание на поведение и стиль речи Сталина - он не угрожает, не требует, да он и не имеет права этого делать. Маршал ему в принципе не подчиняется, потому что у Сталина нет никакой официальной власти - он глава Коммунистической партии и всё, а начальником Блюхера является Ворошилов, который и отдаёт ему прямой приказ выехать в район боевых действий.

Только 1 августа войска получили от Блюхера приказ атаковать противника, не ожидая подхода главных сил. Время, когда можно было сходу отбить наступление противника, было упущено, а вот атаковать «в лоб» было уже поздно. Штурм провалился. Все склоны высоты и берега озера были покрыты телами наших солдат. Истекающие кровью остатки подразделений, зажатые между озером и высотой, просят поддержки авиации, к командующему многократно обращаются командиры других соединений, но Блюхер отвечает категорическим отказом, «чтобы не нанести ущерба корейскому населению». Всё это документально зафиксировано. Интересно, какое «корейское население» может быть на погранзаставе и высоте, на которой ведётся бой?

Опять выдержка из протокола заседания Главвоенсовета:

«Только после приказания т. Блюхеру выехать на место событий т. Блюхер берется за оперативное руководство. Но при этом более чем странном руководстве он не ставит войскам ясных задач на уничтожение противника, мешает боевой работе подчиненных ему командиров, в частности командование 1-й армии фактически отстраняется от руководства своими войсками без всяких к тому оснований; дезорганизует работу фронтового управления и тормозит разгром находящихся на нашей территории японских войск. ... т. Блюхер, выехав к месту событий, всячески уклоняется от установления непрерывной связи с Москвой, несмотря на бесконечные вызовы его по прямому проводу народным комиссаром обороны. Целых трое суток при наличии нормально работающей телеграфной связи нельзя было добиться разговора с т. Блюхером. Вся эта оперативная «деятельность» маршала Блюхера была завершена отдачей им ... приказа о призыве ... 12 возрастов. Этот незаконный акт явился тем непонятней, что Главный военный совет в мае с.г., с участием т. Блюхера и по его же предложению, решил призвать в военное время на Дальнем Востоке всего лишь 6 возрастов. Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление ими своей мобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией. Приказ был немедля отменен наркомом.»

Вам это ничего не напоминает? Например, Чечню и штурмы Грозного?

Лишь когда командование переходит в руки Ворошилова штурм высоты проводится как того требовали правила воинской науки — после применения авиации и артиллерии пошли танки и только потом пехота. Японцы были разгромлены практически моментально. Следует отметить, что Блюхер - не «паркетный генерал», а известный красный командир Гражданской войны, кому как не ему знать, что штурм укреплённых позиций без средств огневого подавления невозможен и приводит к страшным потерям. Это знают, не то, что лейтенанты, даже курсанты. Сразу же вспоминаются слова Басаева из радиоперехвата, сказанные «абоненту» из Москвы в 1999 г:

«Ты же обещал что авиации не будет!»

Только тогда, в 30-е предателям не удалось добиться контроля над самыми высокими постами страны, что предопределило их поражение. Предатели 80-х — 90-х годов учли этот опыт и победили.

Военный суд в Москве, рассмотрев дело маршала Блюхера, пришёл к выводу, что имело место предательство и приговорил подсудимого к расстрелу. Интенсивное расследование показало огромное количество японской агентуры среди «людей Блюхера». Это было не удивительно, в армии тогда практически открыто говорили о предательстве высшего командного состава, также как и в России в 90-е. Вопреки распространённому мнению Сталин в его судьбе никакого участия не принимал и давления на суд не оказывал. Приговор вынесли боевые товарищи маршала Блюхера, перед глазами которых ещё стояла картина склонов высоты Заозёрной, усеянная трупами наших солдат.

Последствия «невнятной войны» у озера Хасан были намного тяжелее, чем кажется -над советской армией в мире открыто смеялись. Донесения японской разведки о более чем слабой координации советских войск были переданы союзнику Японии — Германии и сыграли очень важную роль в принятии решения о войне против СССР. Теперь никто в мире не сомневался, что СССР- лёгкая добыча.

Хрущев реабилитировал Блюхера (то есть упомянутые выше его деяния не признаны преступными, это показательный факт), но даже он не решился признать невиновными группу Зиновьева и Каменева. Слишком очевидны были доказательства вины, слишком очевидна и преступна цель - захват собственности, «сдача страны», «реставрация капитализма». Но эта тема стала старательно обходиться при описании истории, материалы процесса были изъяты из магазинов и библиотек, более не преподавались в школе и институтах. Стало непонятно - так преступники они или нет? Целенаправленно вытравливалась сама мысль о том, что «наверху» могут быть предатели. Коммунистическая олигархия была сильно ослаблена в результате действий Сталина и похоже, несколько десятков лет не вполне понимала что ей делать - «сдавать страну» или можно хорошо царствовать и так.

Но потом всё встало «на свои места». предательство страны и разграбление национального достояния надо было сделать «законным». Поэтому предатели были «реабилитированы» другим предателем - Яковлевым. Но даже после «чистки архивов», «вброса» многих фальшивок и многолетней обработки общественного мнения, потребовалось несколько попыток, чтобы «реабилитация» увенчалась успехом. Слишком уж очевидна была вина «невинных жертв».

http://www.polemics.ru/articles/?articleID=593&hideText=0&itemPage=1

Каратели... Если спросить нынешнего молодого российского гражданина кто такой каратель,он может сразу то и не дать точного ответа. А ведь уже начиная с 22 июня 1941 года, тысячи советских людей пали жервами карательных подразделений, создававшихся гитлеровскими властями по национальному признаку - литовских, латвийских, эстонских, украинских, белорусских, мусульманских. наконец, русских батальонов и команд.Краткая история возникновения и страшной "работы" этих частей, излагается в книге Сергея Чуева "Проклятые солдаты. Предатели на стороне III рейха". А как каратели проводили акции по уничтожению, можно узнать, обратившись к "Повести о сожженных деревнях" Алеся Адамовича и Янки Брыля, отрывки из которой мы также постараемся представить вашему вниманию.

От "партизанских отрядов" к шуцманшафту. Холокост по-литовски

В Каунасе местными националистами были созданы четыре крупные "партизанские группы", с которыми немцы сразу к установили связь. Общего руководства они не имели, но каждая из них координировала свои действия с частями Вермахта Вскоре немцы придали им статус вспомогательных частей и поручили командование ими литовскому журналисту Климайтису. Личный состав вспомогательных частей носил литовскую военную униформу либо гражданскую одежду с различными нарукавными повязками. На головные уборы обычно крепилась литера "D" белого металла, обозначавшая "Draugovnmka", что в переводе с литовского значит "помощник". Вооружение отрядов составляло легкое стрелковое оружие со складов литовской армии, трофейное советское или немецкое. С самого начала войны излюбленной мишенью литовских коллаборационистов стало еврейское население. По сравнению с Латвией и Эстонией ненависть к евреям в Литве достигла такого масштаба, что даже сотрудники немецких спецслужб удивлялись рвению своих литовских помощников.

Из донесения командира айнзатцгруппы А бригаденфю-рера СС В. Штальэккера о деятельности группы в оккупированных областях Белоруссии и в Прибалтике становится ясным механизм раскрутки еврейских погромов руками литовских коллаборационистов. С истинно тевтонской коварностью немцы не стали напрямую приказывать литовцам произвести погром, все было обставлено иначе:

"Для этой цели был использован Климайтис, руководитель партизанского отряда, который преуспел в возбуждении погрома только после совета, данного ему небольшим отрядом, действовавшим в Ковно, и сделал это таким образом, что извне не было заметно никакого германского руководства или подстрекательства. В течение первого погрома (в ночь на 26 июня) в Литве уничтожили более чем 1500 евреев, сожгли несколько синагог, разрушили и сожгли еврейский квартал, где было примерно 60 домов. В течение последующих ночей примерно 2300 евреев было обезврежено подобным же путем. В других частях Литвы имели место такие же действия по примеру Ковно, хотя менее значительные и направленные против оставшихся в тылу коммунистов.

Эти самоочистительные действия проходили гладко, поскольку армейские власти, которые были информированы обо всем, помогали в этой процедуре". Местом массовых казней евреев гитлеровцами и их литовскими пособниками были избраны форты Каунаса, а также специально созданный лагерь в местечке Понеряй (Поныри), где только за один день в апреле 1943 года было уничтожено два эшелона советских граждан в количестве около 5 тысяч человек. В понеряйских расстрелах принимал активное участие литовский батальон под общим руководством сотрудников Гестапо. В девятом каунасском форте было расстреляно 80 тысяч человек, в шестом -35 тысяч, в седьмом -8 тысяч. В октябре 1941 года немцы и литовцы вывезли из каунасского гетто 10 тысяч человек евреев и уничтожили их.

Штандартенфюрер СС Карл Егер докладывал 1 декабря 1941 года в своем отчете командующему полиции безопасности и СД Штальэккеру, что литовскими партизанами и оперкомандами айнзатцгруппы А было уничтожено с 2 июля 1941 года 99 804 еврея и коммуниста. (Смотри соответствующий докумет в этом же разделе)

Провоцируя литовское население к расправе над евреями и коммунистами, немецкие спецслужбы собирали компрометирующие литовцев материалы, которые впоследствии могли быть использованы против националистов, в случае если они станут выдвигать перед оккупантами политические требования.

Органами "СМЕРШа" 3-го Белорусского фронта после освобождения в 1944 году Литвы было установлено, что практически все еврейское население республики было уничтожено гитлеровцами и их литовскими пособниками.

24 июня 1941 года в Каунасе начала работу литовская комендатура (в октябре ее переименуют в "Штаб охранных батальонов") во главе с бывшим полковником литовской армии И. Бобялисом. Тогда же началось формирование "Батальонов охраны национального труда" (сокращенно "ТДА", от литовского "Tautas darbo apsaugas batalionas"),

В первые же дни оккупации были образованы литовская полиция безопасности, костяк которой составили 40 бывших служащих литовской полиции, в большинстве своем выпущенные из тюрем, а начальником стал бывший литовский полицейский Денаускас. Сходным образом была создана литовская полиция в Вильнюсе и Шауляе. В местах проживания польского населения была создана польская вспомогательная полиция, но из-за вражды между поляками и литовцами последние могли производить аресты только под немецкой охраной. Вскоре польскую полицию распустили.

После того как Литва была полностью оккупирована, разрозненные повстанческие группы были реорганизованы в 24 стрелковых (из них 1 кавалерийский) батальона самообороны (Selbschutzbatalionen по немецкой классификации, впоследствии переведены в разряд "Шуцманшафтбатальонов"-"Шумы"), численностью 500-600 человек каждый. Батальоны имели в своем составе немецкие группы связи из офицера и 5-6 унтер-офицеров. Вооружение этих подразделений было советского или германского производства. Общая численность военнослужащих этих формирований достигала 13 тысяч, из них 250 были офицерами. В районе Каунаса все литовские полицейские группы Климайтиса были объединены в батальон "Каунас" в составе 7 рот. Вместе с немецкими частями он вел борьбу против советских партизан. Батальоны принимали участие в карательных акциях на территории Литвы, Белоруссии и Украины.

2-й литовский батальон "шумы" под командованием майора Антанаса Импулявичюса был организован в 1941 году в г. Каунасе и дислоцировался в его пригороде - Шенцах. 6 октября 1941 года в 5 часов утра батальон в составе 23 офицеров и 464 рядовых отбыл из Каунаса в Белоруссию в район Минска, Борисова и Слуцка для борьбы с советскими партизанами. С прибытием в Минск батальон перешел в подчинение 11 -го полицейского резервного батальона майора Лехтгаллера. В марте 1942 года батальон выбыл в Польшу и его личный состав использовался в качестве охраны концлагеря Майданек. В апреле 1942 года батальон был официально расформирован, его личный состав распределен по охранным частям СС в районе Люблина, лагерям военнопленных, часть батальонцев поступила на курсы подготовки охранников концлагерей в Травниках.

В феврале-марте 1943 года 2-й литовский батальон участвовал в проведении крупной антипартизанской акции "Зимнее волшебство" на границе Латвии и Беларуси, взаимодействуя с несколькими латышскими и 50-м украинским шуцманшафтбатальонами. По окончании операции литовцы и украинцы возвратились в Вильнюс.

Из Белоруссии приходила в Литву информация о том, чем занимается батальон: "2-му батальону вспомогательной полиции было поручено расстреливать привезенных из Белоруссии и Польши евреев, русских, коммунистов и военнопленных Красной Армии. По полученным сведениям они уже расстреляли свыше 46 тысяч человек и повесили свыше 10 человек. Все эти экзекуции фильмируются, а особенно массовым путем фильмовалось (так в тексте документа - Ч.С.) вешание, фильмовались только литовские подразделения - немцы в это время отступают в сторону...".

Дневник действий батальона в Белоруссии также рассказывает о том, чем занимались литовские воины:

"14.10.1941 г. - произведена облава против евреев, коммунистов и враждебных Германии элементов в м. Смиловичи. Уничтожено 1300 человек.

15-16.10.1941 г. - производилось усмирение в окрестностях Логойска. В Логойске расстреляно 6 партизан и 1 коммунист. В Плещеницах 52 еврея и 2 партизана, в Сухой Горе один человек, скрывавший у себя боеприпасы. В это время две роты литовской охранной полиции под командованием немецкого офицера произвели облаву в лагере для гражданских арестованных в Минске. Ликвидировано 625 коммунистов.

18.10.1941 г. - произведена облава в лагере арестованных гражданских лиц в Минске и ликвидировано 1150 коммунистов.

21.10.1941 г. - облава в Койданове. Ликвидировано 1000 евреев и коммунистов...".

Один из непосредственных участников расправ Антанас Гецевичюс осел после войны в шотландском Эдинбурге. На вопрос журналиста об участии в казнях сказал: "Нет, наш батальон нес лишь внешнюю охрану при экзекуциях, а убивали гестаповцы". Однако другой батальонец, Юозас Книримас опровергает слова своего бывшего коллеги: "...1941 года осенью, точной даты не помню, мне пришлось участвовать при повешении советских партизан в Минске... Командир батальона Импулявичюс повел батальон в центр Минска к тюрьме. Подойдя к тюрьме, командир через Гецевечюса переговорил с немецкими офицерами, так как Гецевичюс знал немецкий язык. После этого Гецевичюс передал командирам рот, чтобы они выстроили солдат по кругу площади возле тюрьмы... Гецевичюс назначил солдат, которые будут вешать. Среди них были: Варнас, Шимонис и я, Книтримас, Вепраускас и Ненис. Мы должны были накинуть петли на обреченных. Насколько помню, в городском саду повесили четверых - трех мужчин и одну женщину. Петли накидывали Шимонис и Варнас. В городском саду вешали в двух местах по два человека. В одном месте обреченный упал, так как развязалась веревка. Я поднял этого мужчину и поддержал, пока Варнас прикрепил веревку.,. Перед казнью давали пить всем. Водку выдавал Гецевичюс, который, видимо, получал ее для этих целей. Кроме этого, других арестованных вешали в других местах г. Минска, но кто вешал, я не видел, только знаю, что солдаты нашего батальона. От Гецевичюса я узнал, что были повешены советские партизаны. Было казнено более 8 человек. Казнью руководил Гецевичюс, командира роты Кямзуры во время казни я не видел...".

В 1962 году правительство СССР потребовало от правительства США выдачи командира батальона А. Импулявичюса. Однако во времена "холодной войны" из США выдачи не производились. В том же 1962 году на вильнюсском процессе было установлено, что в 1941 году в Каунасе, Запишкисе, Йонаве было убито несколько тысяч человек, в Минске - много мирного населения и около 9 тысяч советских военнопленных, в Дупоре - 618 граждан, в Рудепске - 1188 человек, в Смиловичах - 1300, в Слуцке - около 5 тысяч. Верховным судом Литовской ССР Импулявичюс был осужден заочно к смертной казни.

Слуцкая расправа производилась так, что немецкий комиссар Слуцка сообщил своему руководству о вопиющем произволе литовцев (Смотри документ в этом же разделе)

Кроме Импулявичюса прославился своими "подвигами" командир другого литовского батальона капитан Болеслав Майковскис, бывший до этого начальником полиции г. Резекне. Как и Импулявичюс, он был заочно приговорен советским судом к смертной казни. В обвинении указывалось, что по его распоряжению в Литве была уничтожена целая деревня, убиты тысячи евреев. Брат Майковскиса Вадим Майковский занимался убийствами евреев в Киеве на должности начальника городской полиции.

3-й литовский батальон принимал участие в антипартизанской операции "Болотная лихорадка "Юго-Запад", проводившейся в Барановичском, Березовском, Ивацевичском, Слонимском и Ляховичском районах в тесном взаимодействии с 24-м латышским батальоном.

Всего в Литве было сформировано 22 литовских батальона "Шумы" (номера с 1-го по 15-и с 251-го по 257-й). В августе-октябре 1942 года литовские батальоны располагались на территории Украины: 3-й - в Молодечно, 4-й - в Сталине, 7-й -в Виннице, 11-й -в Коростене, 16-й - в Днепропетровске, 254-й - в Полтаве, а 255-й - в Могилеве (Белоруссия).

В октябре 1942 года 250-й литовский шума-батальон был включен в состав частей группы армий "Север" и на его базе были созданы 650-я и 651-я восточные охранные роты (литовские).

В марте 1944 года началось формирование еще 13 батальонов (номера с 263-го по 265-й и с 301-го по 310-й), однако до конца эти мероприятия не были доведены.

Большинство батальонов действовали за пределами Литвы: в Ленинградской области (5 и 13), в Белоруссии (3, 12, 15,254, 255), в Польше (2). По неподтвержденным данным, один батальон действовал в Италии, другой - в Югославии.

Командованию армейской группировки "Юг" в апреле 1943 года подчинялись следующие литовские шуцманшафт-батальоны: 22-й (4 роты), 268-й (3 роты), 4-й (3 роты), 114-й (3 роты), 116-й (3 роты), 117-й (3 роты), 117-й вахт-батальон (3 роты), 122-й (3 роты), 123-й (3 роты), 130-й (1 рота). Номинальным командующим этой "армией" был бывший офицер литовской армии подполковник Спокявичюс, однако реальными командирами оставались немцы.

Судя по фотоматериалам тех лет, литовский шуцманшафт был вооружен трофейным советским стрелковым оружием. Униформа представляла собой смесь элементов литовской армейской и немецкой полицейской униформы. Присутствовала также униформа вермахта. Как и в других национальных частях, использовался нарукавный желто-зелено-красный щиток-нашивка с сочетанием цветов национального флага Литвы. Иногда щиток имел в своей верхней части надпись "Lietuva". На головных уборах использовалась кокарда вермахта, перекрашенная в национальные цвета, на боковые поверхности касок также наносился краской щиток национальных цветов.

В 1943-1944 гг. некоторые из батальонов были расформированы, а их личный состав пошел на доукомплектование оставшихся. В июле 1944 года четыре батальона были объединены в Каунасе в "1-й Литовский полицейский полк". На территории Литвы к тому времени уже шли бои, и полк был брошен на передовую, где понес невосполнимые потери. В октябре-ноябре 1944 года в Данциге немцы попытались сформировать 2-й и 3-й Литовские добровольческие пехотные полки на базе 2-го, 3-го, 9-го, 15-го, 253-го, 254-го, 255-го и 257-го батальонов, однако из этой затеи также ничего не лолучилось.

В последние дни 1944 года большая часть литовских батальонов уходила из Литвы вместе с отступающими частями немецкой армии. Немцы разоружили союзников (1-й, 2-й, 6-й, 9-й, 253-й и 257-й батальоны) и расформировали, распределив их личный состав по различным наземным частям Люфтваффе. Два литовских батальона действовали на Балканах. На 1 марта 1944 года в рядах литовской полиции порядка и полицейских батальонах служило 8 тысяч литовцев.

К январю 1944 года 198 полицейских погибли, 16 пропали без вести, 94 было тяжело ранено.

К концу войны наиболее опытные кадры были зачислены в состав немецкой армии и наряду с другими иностранцами принимали участие в обороне Берлина. Три батальона (5-й. 13-й, 256-й) были блокированы советскими войсками в Курляндском котле и вместе с немцами оказывали вооруженное сопротивление до мая 1945 года.

Чуев С. Проклятые солдаты. Предатели на стороне III рейха.Москва, "ЯУЗА", "ЭКСМО", 2004.

http://warmech.narod.ru/karateli/lietuva1.html

Я из огненной деревни. Отрывок из одноименной книги.

Алесь АДАМОВИЧ, Янка БРЫЛЬ, Владимир Колесник.

Предисловие

Как рассказывал Алесь Адамович, в Белоруссии гитлеровскими карателями отрабатывались и проверялись в действии наиболее, с их точки зрения, эффективные способы уничтожения жителей хуторов и деревень. Вначале окружить деревню и всех согнать к месту казни или придти мирно, собрать под благовидным предлогом население,и только потом начинать жечь и расстреливать. Вариаций много, прочтите. А ведь не все рассказы недорасстрелянных и недосожженных - сами эти слова, если вдуматься, вселяют в сердце ужас - удалось поместить в этой книге. Что испытывает человек, которому приходится решать, кого из детей посылать первым на расстрел, кого вторым или третьм, а может идти самому первым? И неважно кто был в рядах карателей, свои полицаи из соседней деревни, полицейские батальоны из Латвии, Эстонии или Литвы или подразделения охранных дивизий СС. Авторы повести "Я из огненной деревни" в 1972 году рассказывали какие кровавые стычки происходили между односельчанами или соседями, когда вдруг на свадьбе или каком-либо празднике родственники расстрелянных обнаруживали "свои" рушники или другие, знакомые им предметы, у другой стороны. Эту повесть тяжело читать, от нее пахнет дымом и порохом, и просятся аналогии...

Книга "Я из огненной деревни", к чтению которой вы сейчас приступаете, обращена к вам. С ее страниц будут говорить с вами люди, чьи рассказы записаны дословно. Чтобы они не исчезли, чтобы они сохранились, трое белорусских писателей - Алесь Адамович, Янка Брыль и Владимир Колесник - четыре года ездили по деревням, которые во время войны вместе с жителями были уничтожены фашистами. Они записывали рассказы людей на магнитофонную ленту. Таких деревень, сожженных вместе с людьми заживо в Белоруссии более 600. А людей, говорящих со страниц этой книги, уцелевших, вырвавшихся из огня, более трехсот. Смерть каждого из них мало изменила бы общее число наших потерь в Великую Отечественную войну, которые определены цифрою в 20 миллионов человек. Но жизнь каждого из нux - чygo. И чудо, что они выжили. Потому что сильнейшая по тому времени машина уничтожения - фашизм была приведена в действие и действовала планомерно, беспощадно и целенаправленно, чтобы и этих людей не стало, чтобы ни одного свидетеля преступлений не сохранилось.

Люди старшего поколения хорошо знают, что судьба каждого из тех, о ком здесь рассказано, могла, стать их судьбой. Люди младшего поколения, для кого Отечественная война - история, должны знать, что если бы та страшная машина не была остановлена, разгромлена нашим народом и уничтожена, ux пpocтo не было бы сегодня на земле.

Сразу же после нападения фашистской Германии на Советский Союз Гитлер так определил дальнейшую судьбу всех наших народов - он мнил, что отныне его волей определяется наша судьба:

"…держать их на возможно более низком уровне культуры… Наш руководящий принцип должен заключаться в том, что эти народы имеют только одно-единственное оправдание для своего существования - быть полезными для нас в экономическом отношении".

Вы можете заметить, в частности, что тут и слова нет об использовании культуры, великой духовной культуры, созданной русским народом, созданной всеми народами, населяющими Советский Союз. Культура не могла быть полезна фашизму, потому что фашизм и культура несовместимы. Начав с уничтожения книг, фашизм закончил уничтожением людей и народов.

В 1942 году, когда фашистские армии вышли к Волге и победа казалась им близка, Борман заявил: "Славяне должны на нас работать. Если они нам более не нужны, они могут умереть. Поэтому обязательные прививки и медицинское обслуживание немецкими врачами представляются излишними. Рост славянского населения нежелателен".

А вот программные заявления Гиммлера:

"Для не немецкого населения восточных областей не должно быть высших школ. Для него достаточно наличия четырехклассной народной школы. Целью обучения в этой народной школе должно быть только: простой счет, самое большое до 500, умение расписываться, внушение, что божеская заповедь заключается в том, чтобы повиноваться немцам, быть честным, старательным и послушным. Умение читать я считаю ненужным..."

"Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем от других наций ту здоровую кровь нашего типа, которую они смогут нам дать. Если в этом явится необходимость, мы будем отбирать у них детей и воспитывать в нашей среде. Вопрос о том, процветает ли данная нация или умирает с голоду, интересует меня лишь постольку, поскольку представители данной нации нужны нам в качестве рабов для нашей культуры. В остальном их судьба не представляет для меня никакого интереса".

Как все это, запланированное, осуществлялось в Белоруссии, рассказывают со страниц книги "Я из огненной деревни" люди, пережившие нечеловеческие испытания. Их рассказы - это память народа, это голос народа, обращенный к человечеству.

За три десятилетия, минувшие с тех пор, не только целые поколения ушли из жизни, но еще больше поколений родилось, входят и уже вошли в зрелый возраст. Ныне большинство жителей планеты составляют люди, для которых минувшая война - история, переданная во многих странах не всегда правдиво, иной раз заведомо ложно.

Опросы молодежи, проведенные Институтом Гэллапа в Америке, показали поразительные вещи. Так, например, 9% опрошенных студентов (студентов!) заявили, что во второй мировой войне фашистская Германия и Советский Союз были союзниками и вместе воевали против США.

В ФРГ (и не только там!) отмечен подогреваемый интерес к личности Гитлера. Об этом омерзительнейшем палаче миллионов пишут как о тонкой натуре, художнике и т. п. Выходят огромными тиражами мемуары - самовосхваления уцелевших палачей, которым сохранили не только жизнь, но и состояния, недвижимость. На процессах, проходивших в ФРГ над фашистскими преступниками, в среднем (это подсчитано!) убийцам назначали за одну погубленную душу срок заключения, равный секунде.

Смею утверждать, что даже наша молодежь не всегда представляет себе то, что нес с собой фашизм, хотя и распространено повсеместно убеждение, что все давно уже знают всё.

Миру известны Орадур и Лидице, но мир, по сути дела, ничего не знает о шестистах белорусских Хатынях. А это ведь лишь часть бедствия, которое пережил наш народ. Это часть тех жертв, которые были принесены нашим народом во имя победы..

А в то же время попытки любым путем реабилитировать фашизм, гитлеризм нередки на Западе и сегодня. В книге А. Адамовича, Я. Брыля, В. Колесника приведено заявление западногерманского профессора Пфеффера - одно из многих заявлений подобного рода, что гитлеровцы оставили "неплохую память о себе у советского народа".

"Я из огненной деревни" - вот подлинная народная память о фашистском нашествии. Книга исключительно современна.

"Я пришел к выводу, что данные о тяжких испытаниях Белоруссии выходят за пределы моей способности постичь и осознать трагическое,- пишет американский журналист Майкл Давидов.- Четвертая часть ее населения убита и восемьдесят процентов ее территории превращено в пепел. Как представить такое? Это аналогично трудно представляемой картине: более пятидесяти миллионов американцев убито, и вся наша страна разрушена, за исключением ее восточного побережья".

Нужно, важно, чтобы такая "трудно представляемая картина" встала перед глазами людей тех стран, которые были заслонены нашей страной, как щитом, от фашистского нашествия.

И все же понять и представить нелегко.

"Что же это было?" спрашивают даже тe, кто сами все это пережили и видели. Потому что они люди, а человеческий разум не может ни вместить этого, ни смириться.

"Что же это было?" - спросят многие из тех, кто эту книгу прочтет.

Это был фашизм.

"Милитаристы всех времен, - пишет один из основателей современной этологии, лауреат Нобелевской премии профессор Конрад Лоренц,-отлично знают, что лучший способ искоренить внутренний протест против убийства врага - это убедить свой народ, будто враг коренным образом отличается от этого народа. Выражаясь языком биологов, эти пропагандисты норовят убедить нас, будто враг принадлежит к совершенно другому биологическому виду. На этом принципе зиждутся вся националистическая изоляция, вся расистская пропаганда".

Именно на этом принципе строилась фашистская человеконенавистническая расовая идеология. Были не только попраны все моральные нормы, но были сняты запреты, которые дарованы природой всему живому. И вот орды, освобожденные от совести и жалости, полагавшие себя безнаказанными, хлынули на мир.

Ни одно время, ни одно государство, ни один народ не гарантированы от выродков. Но тут речь о выродках, которые были признаны столпами режима и государства. Речь о вырождении всех моральных норм.

Имя этому вырождению - фашизм.

То, что случилось в белорусских Хатынях, ждало миллионы и миллионы, ждало весь мир, если бы фашизм победил. Вырождение постигло бы и "расу господ"-германский народ. Это убедительно показано авторами книги.

Книга "Я из огненной деревни" далеко выходит за рамки обычного литературного труда. Записав и собрав воедино бесценные свидетельства, Алесь Адамович, Янка Брыль, Владимир Колесник исполнили сыновний долг. Они рассказали о трагедии и беспримерном мужестве народа, об отчаянии и ни с чем не сравнимой силе духа.

Эта книга - память народа. И памятник.

В сознании наших людей Белоруссия времен Отечественной войны навсегда останется партизанской республикой. Всенародным был здесь размах партизанского движения. Вместе с белорусами сражались против фашистов сыны всех народов нашей многонациональной Родины. Никогда мы не узнаем всех подвигов, никогда не исчислим всего урона, причиненного врагу, что бы ни говорили дошедшие до нас цифры. Потому что решающим для победы над врагом является не только количество пущенных под откос эшелонов, уничтоженных оккупантов, сожженных автомашин, но и сила духа сражающегося народа.

Точно так же никогда не узнаем мы, сколько людей, десятков, сотен тысяч детей, взрослых, стариков было спасено партизанами. Да об этом и сами спасенные не всегда знают. Ведь одно лишь присутствие крупного партизанского соединения нередко не давало фашистам возможности провести запланированную карательную экспедицию.

В июне нынешнего, 1974 года встретились двести тридцать уже немолодых людей, бывших воспитанников детского дома. Весь этот детский дом был обречен фашистами на уничтожение. И все дети были спасены партизанами.

В документальном очерке В. Сергеева "Партизанская республика", начало которого публикуется в этой книге журнала "Октябрь", указано, в частности, что в одном из районов Пинской области партизанами было спасено от уничтожения около двухсот жителей. Можно было бы привести цифры и по другим районам и областям Белоруссии, свести их вместе. И все же, хотя цифры эти внушительны, подумаем просто о том, что живут сегодня среди нас спасенные люди, живут дети, внуки этих людей. А ведь спасать приходилось иной раз ценою собственной жизни. Подумаем об этом.

Каждый человек несет в себе черты характера своего народа, без каждого из нас народ бедней, потому что из нас он состоит. И каждый подвиг в эту войну был частью великого всенародного подвига, спасшего мир.

Есть уже целая литература о подвиге нашего народа в Великую Отечественную войну - и художественная и мемуарная. Достойное место в ней занимает литература о партизанской борьбе с фашизмом. Но вместе взятая, вся она не исчерпывает величия подвига.

В очерке В. Сергеева "Партизанская республика" приведены новые свидетельства партизан, многие не публиковавшиеся ранее документы.

Но документы могут храниться, а люди не вечны. В первые годы после войны всё настолько еще было перед глазами, настолько в памяти, так хотелось скорей застроить развалины, стереть след бедствий, что несвоевременной казалась сама мысль собирать и сохранить свидетельства. С тех пор столько людей ушло, и столько ушло вместе с ними. И уходят, уходят из жизни, унося с собой память о подвиге народа. Это невосполнимо.

Сыновний долг живущих - собрать и записать с той же тщательностью, бережностью, как это сделали трое белорусских писателей - Алесь Адамович, Янка Брыль, Владимир Колесник,- собрать живые рассказы живых участников великой нашей всенародной борьбы. Это нужно сделать для живущих ныне, для тех, кто будет жить после нас. Собрать все, что не утратила память. Свидетельствам этим нет цены.

Отделенный от нас тремя минувшими десятилетиями, тогда уже знавший, что увидеть будущее ему не суждено, Юлиус Фучик обращался к грядущим поколениям:

"Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!"

Никто из нас не в силах изменить прошлое. Но мы должны знать прошлое, помнить, потому что в наших руках будущее. В руках каждого из нас.

Григорий БАКЛАНОВ

часть 1

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

Нa протяжении 1970 -1973 годов, объездив тридцать пять районов Белоруссии, мы побывали в ста сорока семи деревнях, разделивших трагическую судьбу Хатыни, и привезли оттуда десятки километров магнитофонных записей. Записывали мы рассказы только тех, кто разделил страшную участь своих односельчан, - рассказы людей убитых, сожженных, но все же живущих...

Немало пришлось нам увидеть и таких деревень, на месте которых не сыщешь ни одной живой души. Там, где прежде жили люди, остались лишь старые, обгоревшие деревья, одинокий колодезный журавль, мололесок, трава, густо покрывшая дороги и тропинки... В Шумилинском районе, на Витебщине, на девяти километрах лесной теперь дороги,- шесть обелисков-памятников шести убитым деревням. И такое во многих районах, где работала страшная машина фашистского геноцида. На этих страницах собрались люди, что вышли живыми из огня, из-под земли. В самом реальном, не переносном смысле. Люди из "огненных деревень" собрались тут, чтобы свидетельствовать, спрашивать, судить, чтоб рассказать о том, о чем знать страшно, но забыть опасно.

CВОЮ задачу мы видели в том, чтобы сберечь, удержать, как плазму, невыносимую температуру человеческой боли, недоумения, гнева, которые жили не только в словах, но и в интонациях голоса, выражении глаз, лица, удержать все то, что, как воздух, окружает человека, который рассказывал нам, а теперь со страниц книги обращается к читателю, к вам обращается.

То, что происходило в белорусских деревнях, имело место и на Украине, в Подмосковье, и на Смоленщине, Брянщине, и в других временно оккупированных фашистами советских областях.

Приходя в дом к человеку, к старой женщине, вы просите припомнить во всех подробностях, "как это было", "весь тот день" пересказать. Рассказать, как убивали ее семью, соседей, как ее убивали. Это и для нее, для вас тоже, конечно же, заслонит все остальное. Все, о чем в других условиях та же женщина могла бы вспомнить, а вы расспросить подробности у нее... О том, как она, подобно тысячам и тысячам матерей, жен, отцов дедов, кормила и поила партизан, помогая им, чем могла, приближая победу над фашистской ордой.

Да, рассказывающие здесь, вспоминающие о "том дне", - жертвы геноцида, невиданно зверского, заранее запланированного. Но они также и часть народа, который в годы Отечественной войны заслужил гордо; звание народа-партизана. Советские люди на оккупированных землях не склонились перед врагом, вступили с ним в смертельную схватку.

Каждый четвертый житель Белоруссии погиб в годы войны - на фронте, в огне партизанской атаки или в хатынском огне. Враг был вынужден держать на магистралях Белоруссии огромную оккупационную армию. К 1944 году в Белоруссии действовало более тысячи партизанских отрядов и почти не дейсвовали немецкие железные дороги. Полумиллионной армией заплатили гитлеровцы за свои зверства: столько фашистских убийц уничтожили белорусские партизаны.

Эта сторона событий тех лет в рассказах, приведенных в нашей книге, не на первом плане. Мы записывали рассказы людей, знающих, помнящих, конечно же, многое из того, что и другие знают, помнят. Но эти люди особенные, они могут рассказать, рассказывают о том, чего никто гой во всем мире не знает.

И это для нас и для вас в данном случае главное.

Горит район

В музее городского поселка Октябрьский, Гомельской области, но увидеть такие цифры: "Перед войной жителей в Октябрьском районе было 32 тысячи.

В конце 60-х годов - 25 тысяч".

Что-то подобное расскажет вам и Минщина, и Витебщина, и другие области Белоруссии.

Выполнять свой план "обезлюживания", "освобождения" от людей жизненного пространства на Востоке фашисты начали с первых дней войны.

В Белоруссии особенно зловещий размах это приобрело ранней весной 1942 года на Октябрщине.

Гомельскую область мы выбрали для записей в 1971 году потому, что лето тогда было сухое. Знали по Брестской и Гродненской области, где уже побывали, что добираться придется до самых дальних деревень. А оно, пусть и подсушенное мелиорацией, а все же Полесье...

Хотя и знаешь о том, что Беларусь - нефтяная республика и уже не первый год, но, очутившись в Полесье, будешь снова и снова искать глазами буровые вышки - такие необычные здесь, среди густой зелени.

Немного в стороне - газовые факелы.

Такое ощущение, что ты уже видел это полыхание под полесским небом, однако полыхание ночное, тревожное... Один из нас партизанил как раз в Полесье, но не в его личной памяти здесь дело. А в той памяти, которую мы собираем и с которой скоро и неизбежно сживаешься, как почти с собственной.

Память людей из огненных деревень!..

"Я не из этой, но тоже из огненной деревни",- сказала нам витебская крестьянка. Сколько их в Белоруссии, деревень, которые страшно, жутко породнил огонь! "Я тоже..."

Все еще многим людям не дают заснуть ночные отблески мирных газовых факелов нефтяного Полесья, потому что видится им вот это: "...Подожгли Ковали. И наши мужчины повлезали иа крышу, смотрят и видят, как горит, как ловят детей..."

Матрена Гринкевич из деревни Курин, Октябрьского района.

"Не видели, как они жгли, как убивали, только слышали - сильно кричали, народ кричал: "А-а-а-а!" Только голос идет. Идет голос, а потом и всё - онемели..."

Анна Падута из деревни Лавстыки, Октябрьского района.

 Это все у наших людей очень уж близко в памяти: "Как снова - вот так напомнят, - говорила нам женщина в деревне Костюковичи, Мозырьского района, - кажется, что снова начинается..."

Те тысячи километров, которые молодой шофер Коля Сулейка накрутил на колеса обкомовского "газика", пока мы ездили по Гомелыщине, если перенести их на карту, вытянутся в ломаную линию: Гомель - Речица - Калинковичи - Мозырь - Лельчицы - Петриков - Кошиневичи - Азаричи - Октябрьский... И если дорогу эту считать стволом дерева, так ветви и ветки его - те деревни, куда нам и надо было все время ответвляться: Горваль - Глыбов - Первомайск - Крынки - Лиски - Алексеичи - Лозки - Прибыловичи - Великие Селютичи - Тонеж - Копцевичи - Новоселки - Великое Село - Лучици...

Особенно много таких деревень вокруг Октябрьского - более тридцати. "Фильтрация", "акция", "экспедиция" - по-разному оно называлось, но означало одно: массовое уничтожение населения.

"Расстреливать каждого, кто хотя бы косо глянул!" - вопит Гитлер. А Кейтель переводит это на генеральский язык приказа: "Фюрер распорядился, чтобы повсюду были пущены в ход самые крутые меры… При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью…"

И вот немецкие регулярные войска начали здесь, на Октябрщине, под видом борьбы с партизанами выполнять свой кровавый "план". И партизан, они надеялись, станет меньше, местность станет "чистой", доступной. И меньше будет этих славян - белорусов, русских, укранцев…

Еще в начале 1941 года, выступая в Вевельсбурге Гиммлер сформулировал задачу "русской кампании" в таких цифрах: расстреливать каждого десятого, чтобы уменьшить количество славян на тридцать миллионов. Так почему бы, не ожидая окончательной победы, не "снижать биологический потенциал" восточных народов? Дело это уже начато - в концлагерях, в лагерях для военнопленных.

"Согласно плану, - говорилось на одном из совещаний в ставке Гитлера, - предусмотрено выселение 75 процентов белорусского населения с занимаемой им территории".

Что означало это "выселение", одной из первых узнала, деревня Хвойня на Октябрщине.

Относилась деревня эта к соседнему, Копоткевичскому району, но на немецких картах числилась за Октябрьским. Потому с нее и начали: был намечен к "выселению" весь Октябрьский район. План выполняли со зловещей методичностью. Приехали и убили 1350 человек. За что? Почему? Потому что на немецкой карте Хвойня отнесена была к Октябрьскому району. Так объясняли это и полицаи и сами немцы. Объяснения должны были поддерживать у населения веру, что уничтожают, карают "за вину", а не "всех подряд". Фашистам, понятно, не хотелось, чтобы люди бросились в леса. Достань их потом оттуда! Вот и "объясняли". Убили Алексичи, большую деревню около Хвойников, и пустили слух: ошибочно, не ту хотели, а совсем в другом районе, а те, другие Алексичи, на самом деле "виноваты"! Уничтожили Лозки - и опять: хотели Голявичи, ведь возле них партизаны поезд подорвали. А здесь, в Лозках, ошибочка произошла!.. На деле же и Хвойня, и Лозки, и Алексичи, и вся Октябрщина, и сотни других деревень в других районах были уничтожены, убиты за одну-единственную "вину": в деревнях этих жили советские люди.

часть 2

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

А рядом, в пожарной, происходило то же самое... В той пожарной, и еще в двух домах в Рудне, и еще в десятках, в сотнях других деревень Беларуси... Страшно перемножать такие цифры, ибо за каждой из них человек и его семья, его мать, его дети, братья, сестры. Ибо за каждой - неизмеримый человеческий ужас, боль. Их сотни тысяч, тех, кто уж никогда ничего не расскажет...

Пожарная стояла недалеко от колхозной канцелярии, где спряталась под полом Фекла Яковлевна Круглова, и вот что делалось в этой пожарной...

Живет в новой, отстроенной Рудне женщина, которая и была там в те страшные часы и минуты. Анна Иосифовна Гошка, пятьдесят лет:

"...Нас поставили прямо в шеренгу на колхозном дворе. Мужчин отдельно. Тогда этих мужчин - раз - погнали от нас совсем, погнали в конюшню. А нас в пожарную набили, битком набили. Пальца не всунуть туда. Загнали нас и поставили немца над нами. Тех уже мужчин гонят, берут по десятку и ведут... Из одного сарая в другой ведут. И поставили на лавках пулемет - прямо сюда, в двери... А я на самых дверях. И со иной маленькая сестричка. Я ее держала на руках. Так стиснули...

Правда, я все видела, как тех мужчин водили. Тогда мужчины видят, что их расстреливают, и они прямо как выйдут - дак и в ход, утекать. Один у нас калека был, хромой, дак немец это его лупит, лупит!.. Которых назад позагоняли, а которые по полю побежали, утекли.

Тогда женщина спрашивает немца:

- Пан, что это нас - будут стрелять?

Дак он сразу рукой махнул.

- Не, матка, не, не, не!..

Уже догадался, должно быть, что люди будут утекать или черт его знает... А бабы эти голосят, кричат. А этих мужчин как побили, дак стали там, на углах, чем-то лить. И уже вдруг загорелся тот сарай. Тогда они все сюда, к нам подходят. Были там и полицаи. Из Смыкович тут у нас был один такой, черт его...

А нас. шестерых девок и одну женщину, которая была у нас депутатом, повели в пустую хату. И их пришло с нами трое, немцев. Двое, а третий сзади шел. Ну, мы идем туда... Уже буду я говорить все по правде. Говорили, что они издеваются над девчатами. Ну, мы идем и посогнулись, чтоб не такими молодыми казаться. А той женщине, депутату, он показывает: "Садись". Она, правда, не хочет садиться. Она и сюда и туда, эга баба. А все остальные повскакивают: о боже, прощаются со своими! И той женщине как дали сюда, в затылок, так сразу она и кончилась. А я взяла и упала сразу на пол. Отстреляли нас и пошли обратно. Других пригнали. В третью очередь я услышала уже - сестричка моя идет. Она уж так плачет: видно ж ей - я наверху. Она прямо мне сюда, на ноги упала... Убили уже в третью очередь...

Тогда я уже лежала, ждала, не знаю, чего... И тут уже столько набили! А потом - раз! - окна повыбивали - и из пулемета давай сюда бить. Ну, все равно мне никуда не попало, только мне тут пекануло в руку и рукав просмолило. А люди так уже стонут! А я думаю, что мне делать, или мне вылазить? Я думаю, что уже весь свет - нигде на свете никого нема. И видно было, как поселок горел. Дак думалось, что уже все..."

Опять то же ощущение, что и Ольгу Минич и Феклу Круглову охватывало. Когда горит все вокруг, и такое творят с людьми... Ощущение, что такое началось, может быть, всюду, на всем свете. Ибо не укладывается в голове - нормальной, человеческой. Не зная о гитлеровском плане истребления целых народов, люди инстинктивно угадывали его дикий-

Кто в Курине дома, тех не трогают.

Ну, дак я говорю:

- Батька, я пойду до дому, потому что матери много работы. Дак я ей там что-либо помогу.

Пошли мы, нас шесть человек пошло. Мы приходим, у нас тут были склады недалеко от деревни. Там стоит уже сколько немцев, часовые. Они нас пропустили в эту деревню. Как мы уже идем, дак мы видим, что на свете нигде уже ни одного человека, окромя немцев, нема. Шла женщина (ее потом сожгли, а сын ее, инвалид, и теперь живет), дак они с нее сняли и галоши, наверно, жалко им было, что у нее были эти галоши на ногах. Ну, и они уже ведут нас в нашу хату. Мы приходим, и нету уже никого, никого. Я зашла в хату, дак вижу, что мать была в хате. Дак только висит ее фартук на вешалке.

- Куда-то, говорю, людей всех подели.

А тогда приводят к нам пятеро мужчин, наших, куринских, и моего дядьку. Мы спрашиваем:

- Дядька, а где ж наши матери?!

Он говорит:

- Скоро придут.

Он знал все, но нам не сказал. Ну, а немцы одного старика тут очень били. Бьют, бьют, он сам был из Хвойни, такой старенький дедок, и с внучкою. И ставят его в угол, как малое дитя; Старого этого.

А потом чех подошел и говорит:

- Паненки, они вас поубивают и пожгут. Это у них, говорит, постановление такое. Я бы вас не бил...( Видимо, словак. Весной 1942 года на Октябрщине были и словацкие части. Но их немцы вскоре убрали, увидев, что они переходят на сторону партизан.) .

Так нам и говорит часовой, Дак мы заплакали. Он собрался и ушел. Пошел просто на деревню. Ну, дак я говорю;

- Знаете что: давайте будем утекать. Пускай нас лучше побьют на лету, чем нам все это видеть.

А они, как уже людей жгли, вывели их вон туда, за гору, где вон этот памятник стоит, дак у нас закрыли ставни, в нашей той квартире, чтоб мы не видели. А тогда, как загорелись эти люди, дак он, чех-то, пришел.

- Идите, говорит, глядеть, как горят люди.

Мы поглядели - заплакали. Я говорю:

- Зачем же нам это еще видеть, как они нас будут живых сжигать да убивать, да еще издеваться будут над нами. На лету пусть побьют.

Ну, и мы стали утекать. Утекло нас шесть человек. Только тот дядька, которого крепко избили, он уже не мог утечь. Ну, и стали утекать, стали утекать и никуда не утекли, только два человека забежали на кладбище, дак одного ранили, а одну убили на кладбище и веревкой заволокли в огонь. А мы утекли вдвоем с этой вот девкой. (Показывает на немолодую подругу-соседку Любовь Мордус ) Ну, куда мы утекли? Сараев в те годы было много, у батьки было четыре, и клеть, и кладовая для овощей, и две хаты. Дак мы как выскочили, по нас как стали стрелять!.. На хате был пулемет. Пули как летят, дак они вдаль летят, тут близко уже не били. Мы покрутились уже на этом, на дворе. Да и за хлев, да и присели. Здесь хлев и здесь - соседний и наш. А тут - такая куча навоза. Немцы смотрели и в сене вилами искали. Они знали, что не все. А мы за хлевом, как на смех, уселись. Утекли мы в обед и досидели до ночи. Досидели, и все равно нам ночью нельзя никак убежать. Крепко месячной была ночь, и часовые стояли около этого кладбища - каждые три шага стоял часовой. Страшно было, и я, може, с испугу, проспала всю ночь. Люба меня будит. Говорит:

- Мотя, не спи.

А я говорю:

- Я не буду.

А как только скажу - и сплю. Наверно, с испугу. Ага, еще вечером (еще ж забыла!), вечером, когда стемнело, привели расстреливать этих самых людей, что в хате были: мужчин, шесть человек. Дак как выстрел дадут, ну, дак мы сидим, только так руками взялись за глаза.

А потом уже принесли дитя, два годика. Что осталось в нашей хате. Дак то дитя, на него уже выстрела не было. Что они ему сделали, я вам уже сказать не могу. Оно только детиный голос подало... А выстрела на было. Оно и сгорело уже в том нашем хлеве. И те мужчины.

А мы досидели до утра. И уже стало видно, и стали уезжать они, и приказали возчикам ловить курей. И эта курица как бежала - между нами присела. И сидит. И мы сидим. Ну, мы притворились мертвыми уже, мы живые и не были, как эти шли. Нет, это возчики, но мы им не объявились, что мы живые. Вот так сидели, привалившись, одна с одной стороны, а вторая - с другой. Они взяли эту курицу, ну и ушли. Ушли, а затем ведут еще кого-то. Так я говорю ей:

- Люба, вот теперь уже наша смерть будет, ведут уже немцев.

Нет, подходят возчики, постояли, да и говорят один другому:

- Вот, говорит, валяются бедные люди! Где ни глянь - лежат.

Ну, мы все равно не отозвались.

Ну, немцы стали уезжать. И как доедут уже сюда, до кладбища, дак выскажутся и в ладоши пошлепают. Что уже сожгли партизан, довольные. А тогда наезжают другие, те отъезжают, а эти наезжают и все: выскажутся и - в ладоши... Они уезжали до обеда. Так их было много.

Ну, и потом они уже выехали, дак мы встали, дак я, може, три раза упала. Известно, всю ночь сидели, наверно ж, ноги и позакалякли, дак я упала три раза. Пока отошла от этого места. Собрались и пошли. Потихоньку опять на ту Смугу, где и были. Мы не знали, куда идти. Ну и пошли. А они ехали вокруг и не забирали нас, хоть и видели, что мы шли. Ну, они тоже думали: "Идите, вы опять попадетесь. В этот самый огонь". Ну, мы и пошли. Приходим мы в ту Смугу, там был мой батька. Ну, все спрашивают, мы им рассказали, что людей уж сожгли, уже утекайте все. Ну, дак никто ж не смог: всюду жгут... Подожгли Ковали. И наши мужчины повлезали на крышу, смотрят и видят, как горит, как ловят детей... Ну, мы еще там одну ночь переночевали с Любой этой самою... Она теперь женщина, а тогда мы были девки. И батька мой с нами. Ну, ночь переночевали... Потом утром встали, и я говорю:

- Знаешь что, батька... Пойду я опять погляжу, где мать сгорела.

Он говорит:

- Не иди, ты вчера пошла, дак в такую беду попала.

- Нет, - говорю, -пойду. Пойду, не буду тут...

Что-то в моей душе такое, что не хочу я быть тут.

Ну, дак он говорит:

- И я пойду.

- Не идите, папа, вы слабые, вы не утечете, а я все равно утеку.

Всю войну жила и чувствовала в сердце, что я утеку от немцев. Ну,и пошла. Говорю этой девке, Любе:

- Пойдем снова с тобою, может, уцелеем или нас поубивают, а все ж пойдем снова.

Только мы приходим в Курин, на этот двор - тут ее батька жил и мой, на краю жили, не прошло и пятнадцати минут, как немцы окружили Смугу и сожгли.

Идут партизаны. Мы встали: думали сначала - немцы, глянули - узнали, что это идут партизаны. Вот этот мельник Парфим, он и теперь живой, он за лесника. Подбегает к нам и спрашивает: как, что, как утекли? Он вскочил тут на лестницу, глянул и говорит:

- Девки, не идите, там горит Смуга с людьми, а идите в такое и такое место, в лес. Идите за тем мужчиной, он вас заведет, где наши семья.

Мы только выбежали с нею за эту вот гору и видим: батька мой бежит из лесу, из Смуги. Ну и вместе побежали мы..."

Хвойня, Курин, Смуга, Ковали... В Ковалях по два, по три человека берут из хаты, около хлева: "Раздевайся!", затем: "Ложись!"-и все чтоб рядочками, чтоб головы людей лежали на спинах убитых... Огонь, смерть, ужас катятся по деревням все дальше - Карпиловка, Лавстыки...

"...Они из Курина приехали к нам, - вспоминает Анна Сергеевна Падута из деревни Лавстыки.- Ну, мы дома сидели, гадали, а потом партизаны нам сообщили, что жгут, что в Курине сожгли всех людей живьем. Ну, мы поубегали в лес. Постояли в лесу. А потом уже... Дымы из печек, из труб идут всюду - в Октябре, у нас. Ну, дак мы вернулися назад, потому что страшно в лесу: поймают, да и холодно. Только мы до дому - немцы сюда, разведка ихняя. Ну, у нас мужчины были такие пожиловатые, дак они:

- Вынесите стол да встретьте, Може, уже помилование будет.

Ну, наши бабы, известно, как бабы. Вынесли стол, а немцы говорят:

- Матки, вон еще войско идет.

А это разведка была.

Приехали потом тьма-тьмущая и расположились у нас. А часть поехала в Октябрь. И в Ковалях расположились. Как раз нас захватили в селе тут с женщиной одной (она уже умерла). И один возчик нам подсказал, что тут будет. Мы стоим на улице, у стола, дак некоторые ничего не говорят, а он подошел да говорит;

- Дайте, теточки, молока.

Мы говорим:

- Пожалуйста.

Дак он говорит:

- Ох, теточки, милые, все равно вас, - говорит, - всех живьем спалят. В сарай загонят..."

Во время войны фашисты демонстрировали в Германии и в других странах "документальную" кинохронику: советские "партизаны", много "партизан" стоят на коленях перед немецкими солдатами. А каким образом кинокадры такие инсценировались, нам рассказывал Алексей Ломако (деревня Великая Воля, Дятловского района, на Гродненщиые); "...Пришли к нам, стали выгонять из хат. Немец открыл двери и сказал: "Выходите!.." Вышли мы из хаты и видим, что тут уже вся деревня согнана. Подогнали нас метров, может, пятьдесят, поставили всех в колонну... Скомандовали нам всем стать на колени, и сзади прошла машина. И стали мы меж собою говорить, что, -может, жечь нас будут живых. А они стали нас фотографировать - с каким-то аппаратом стояла машина. Сфотографировали они нас, подали команду встать. Потом брали по двенадцать человек и на метров, может, сорок или пятьдесят отводят их, командуют ложиться в таком положении (показывает) и из пулемета тогда шуруют. Я попал тогда как раз во вторую группу... Уже потом, когда всех перестреляли, встал старый Василь Ломако и говорит: "Хлопцы, кто остался живой, вставайте! Немцы уехали..."

Демонстрировали фашисты и другие "кинодокументы": как "радостно, с хлебом-солью встречают на Востоке крестьяне "немецкого солдата-освободителя"... Не здесь ли работали те "кинодокументалисты", не в Лавенках ли?.. Все, как видите, есть; и стол среди улицы, и "хлеб-соль". А они идут, и идут, и идут - "освобождать" восточные территории - от людей освобождать.

"...А они идут, гады эти,- продолжает свой рассказ Анна Падута,- Как шли, так и кричат:

- Убирай!

Столы, значит. В белых халатах в этих, на груди с этими черепами. Ну, мы и разбежались, кто куда, по хатам. Я к соседке прибежала, говорю:

- Что ж мы будем делать?

Дак она говорит: - .

- Выйди погляди на улицу - есть немцы или нема.

Тот край деревни занят, а наш конец еще свободный. Мы и пошли на поселок, что у самого леса. Потом в ольшаничек. И тут нас, може, баб пятнадцать лежало в этом ольшанике. Уже упали и лежали. Не видели, как они жгли, как убивали, только слышно: сильно кричали, народ кричал. Не слышно, что она там одна говорит, только: "А-а-а!" Только голос идет, идет голос. А потом и всё, онемели...

Вопрос. А тот возчик, что сказал вам, он откуда?

- Это просто крестьянин. Полицай не сказал бы. Один полицай к нам пришел хлеба взять, дак мы спрашиваем, что немец с народом дела ет. А он нам (мы ему полбуханки отрезали): "Давай всю буханку!" - и ничего не сказал. А этот вот - такая душа нашлась, что сказал. Дак вот хоть немного, хоть кто-то остался. Он на ходу - держит стакан и сказал, что сожгут всех.

Тут фронтовые были немцы, може, они и больше бы жгли, но партизаны нажали, и они ушли.

. До войны у нас, може, сто двадцать дворов было. Много у нас было, и семьи большие, детей много. Всех побили. Всех, всех побили. Они говорили: "У вас и курица - партизан, не то что дитенок". Пощады не давали, гады эти..."

Ну как же, столько "партизан" уничтожили! В одной Рудне - восемьсот. Да в Курине почти столько же. В Лавстыках. В Смуге. В Ковалях. По всему району огонь катился. Постреляли, пожгли детей, женщин, мужчин деревенских - в ладоши - хлоп, хлоп, хлоп! Сами себе похлопали, как у того куринского кладбища. Что-то же и говорили в тех речах - понятно, копируя своих берлинских фюреров. Хлоп, хлоп, хлоп! - выполнили свою задачу, свой план. А там, выше - свой план, пошире, общий, и своя арифметика - уже на миллионы жизней подсчет ведется. На десятки миллионов, если не на сотни. Ибо замахнулись же на целый свет! Там свои митинги, свои речи, "праздники" готовили - когда будут уничтожены, наконец, вместе с жителями Москва, Ленинград и другие города, которые берлинскому маньяку казались "лишними". "Чтоб не кормить их южным хлебом". Потому что они уже считали своим тот, разбоем взятый, украденный хлеб.

А пока что - частичка все того же "плана" - убивают деревню Карпиловку. Все на той же Октябрщине.

Это видел, об этом рассказывает Павел Леонтьевич Пальцев:

"...В апреле сорок второго года они приехали сюда. Ну, и собрали людей в клуб, и стали спрашивать про партизан. Никто не выявил, народ не сказал.

- Нет у нас партизан и все. Партизаны были бывшие пленные, окруженцы. они ушли, а наши все дома.

А один полицай, он из бобруйского был гарнизона, ну, значит, он сказал:

- Если так, партизан нет, дак вы партизанские, бандитские морды! А я также в клубе стоял. Женщин по одну сторону поставили, а мужчин- по другую. Там человек шестьдесят мужчин было, разного возраста: и старые и помоложе. Ну, он список держит, а там фамилии в списке. Вот он спросил:

- Ковалевич Гриша?

А женщина говорит:

- Ковалевич Гриша в армии.

А у нас был Козалевич, который партизанам хлеб молол. Он инвалид был. Дак женщины:

- Он в армии.

А полицай:

- Какой... он в армии, когда он хлеб партизанам мелет!

Дак женщины смолкли, видят, что знает... Дак он этот список в карман и пошел к коменданту, поговорил там. И тот, наверно, дал приказ стрелять. Ну, выходит и сразу начинает по-немецки считать: "Драй, фир..."!

Отсчитал десять человек и повел на улицу. Полицай отсчитал, но по-немецки. Золотой зуб у него был... Отсчитал этих десять человек и повел. Ну, куда повел, думали, може, куда так, допрос или что. А потом слышим, что стреляют в конюшне. Ну, а потом во вторую партию уже я попадаю. А он только сдает: выводит на двор десять человек, сдал немцам - и те повели. Жена моя в клубе также была, а дети - одному четыре года было - на печи спрятались дома. Ну, а я и попал в другую десятку. И десять немцев идут за нами, с винтовками. Десять немцев ведут десятерых. Ну, привели в конюшню и командуют:

- Становись к стенке головами.

Ну, мы постали, наклонились. У меня полушубочек был, дак я так воротник наставил, глянул, дак они уже в канал патроны загнали и наизготовку взяли. А я или с испуга, или кто его знает - ноги подкашиваются... И так выстрелили. Десять винтовок залпом да в помещении - дак гул глушит, как из пушки. У меня зазвенело в ушах, я упал и не помню: или я убитый, или живой. Ну, и лежу. Потом в ушах стало отлегать, отлегать, стал чувствовать я сам себе не верю: жив я или нет. Сам себе не верю, однако глаза посматривают. Потом слышу разговоры. Полицаи, два, стоят и разговаривают. Немцы - гер-гель, постреляли и ушли. А эти... Тишина, дак слыхать, что разговаривают. Ага, дак я лежу. Не помню, сколько я лежал - час, два. Просто уже заснул, сердце, наверно, слабеет, я просто заснул. Потом слышу: еще ведут партию, еще партий пять расстреляли мужчин. Потом уже женщин. Там и моя жена голосит, кричит: | "Пан, у меня дети!.." Ну, потом это так уже перестреляли - часа два-три прошло. Не знаю. Тишина, хоть бы что, на конюшне. Я так лежал, и лежал, и в чувство уже настоящее пришел, а чувство, что я жив. Целый, не раненый, ничего. Ага, а дальше слышу, кто-то по мне ерзает по спине. Убитый, а ерзает по мне, видимо, раненый. Только я подумал, что немец будет его стрелять и в меня попадет, только я подумал, а немец, наверно, шел и увидел. Добивал его, и мне пуля вот сюда попала в ляжку. Жиганула, а я как лежал - лежу. А чувствую - кровь так побежа-ала... И тот перестал ерзать... Ну, а потом я послушал, встал: нема никого. А деревня была от конюшни метров пятьдесят, ну, шестьдесят. На деревне немцев полно - полная улица. А тут нема никого. Думаю, выбегу я - кругом же немцы, стрелять будут. Подождать, пока запалят, чтобы по дыму бежать? Была не была! Я, значит, по канавке, вот железный мост, он и теперь на речке. Я под этот мост, сбросил полушубок - и драпака!.. Бегу, никто не стреляет в меня. Тогда я подбежал к речке - вот речка Нерестовкз., воды напился и гляжу: не бежит никто. Я уже думаю так: если за мной будут гнаться лыжники или кавалеристы, скину все с себя, голый, но удеру! Быть же не может, чтоб не удрал. А там недалеко кусты уже.

Женщина одна видела, как я бежал. Она и теперь живая. Рулега Марья.

Ну, и пошел я в лес...

Сначала оружия у нас не было, а после этого погрома оружие мы стали доставать, кто уцелел, и пошли все в партизаны.

Вот какое дело..,"

w А Ольга Минич среди тех ужасов, в пекле том все еще хочет спасти дорогого ей человека - тянет те саночки через всю Октябрщину.

Сожгли деревни, теснят людей уже и в лесу. Партизаны, где могут, как могут, спасают население от того самого "плана", однако мало еще силы, не хватает оружия, боеприпасов. А против них и против женщин, стариков, детей - фронтовые дивизии... Это потом, в конце сорок второго и в сорок третьем, когда партизан станет больше, их отряды, бригады мощнее, когда укрепится их постоянная связь с "большой землей", а оружие, боеприпасы будут доставляться самолетами, тогда и Октябрщина станет недосягаемой для эсэсовцев, над нею будет развеваться красный флаг партизанской республики, свободной от оккупантов.

А пока что продолжаются отчаянные метания Ольги Минич в кольце огня - одной из тысяч женщин с такой судьбой.

"...Поехали партизаны, а за партизанами немцы тропинкою этой, а я сзади еду. Придет день, будет видно, куда я выеду.

И вот я выехала на путь, на железную дорогу. Солнышко всходит. Я остановилась: путёю тропинка, дорожка идет, и по один бок пути дорожка идет и по другой бок. Ну, я к думаю: "Поеду путёю:.и выше и видно". Проехала я метров пятьсот от переезда - человек десять около костра, женщины сидят. Я напротив них села отдыхать.

- Мои теточки дорогие,- говорю я, - может, у вас есть что поесть. Я уже третий день так, уже не могу, даже воды во рту не держала.

Они говорят:

- Наши мужики пошли в Затишье, может, что там достанут, а при нас ничего нема. Будь с нами.

Двое детей и девять было женщин.

Я подумала: "Они пошли, а достанут ли, а когда придут?.." А мой, я вижу, уже все, уже не кидается, уже и рот не закрылся.

У меня сестра в Дёменке была. Думаю: "Поеду путёю туда". Я не решилась около них отдохнуть.

Проехала я метров, может, пятьсот. Вижу: ах, боже ж мой, немцы мне наперед едут. Те, что ехали на засаду...

Если б я бросила его на пути, да к я не ранена была б, а то я с санками - в сторону. Вижу, что немец один кинулся за мной. И я санки бросила. Бегу, бегу, путаюсь, но по мне они не стали стрелять, потому что они заметили тех, около огня. И если б они по мне выстрелили, дак те утекли б все. Пока они тех не обцепили, дак по мне не стреляли. А потом немец выстрелил несколько раз, увидел, что я побежала и кровь за мною по снегу. И не чувствовала, что пуля прорезала руку - ни боли, ничего. Если б не увидела, что кровь, не почувствовала б, что и ранена... Немец не стал за мной бежать. Вернулся. Пошел к санкам моим...

Что они уже там делали, дак кто их знает: Он почти что мертвый был...

Ну, я уже шла в этот лес, шла и нашла всех тех, тот отряд, что сидел в гумне. Ну, рассказала, как было, что не их тогда приждала, а немцев. А командир мне не верит... Дал команду двум хлопцам:

- Отвезите ее в Затишье!..

Привезли они меня в Затишье, оставили среди села. Зашла я в несколько хат: пусто, вода позамерзла в ведрах, ничего не найду. "Ну, гибель, - думаю, - господи! Где эта смерть? Где мне ее встретить, эту смерть?.." Уже и людей не могу найти, никого нету.

Я шла, шла, прошла Затишье, пришла в Бубновку. В Бубновке одна баба несет молоко. Подоила коровку, несет в лес молоко. Я попросила, она мне стаканчик налила. Но меня тут же сорвало. Кто его знает, чего, три дня уже не ела. Я спросила, цела ли Дёменка.

- Сказали, - говорит она, - что два двора только немцы спалили. А так вся деревня цела. Собрали людей, подержали и отпустили.

Ну, и мне так хочется уже отдохнуть. Сесть мне на дороге, дак я чувствую, что не знаю, через какое время подымусь... Я сошла в поле, под сосну села, посидела, а подняться не могу. Уже, как ни подымалась, никак не могу подняться. Силы нема, руку уже не могу поднять. Я и заснула там. И знаете, еще мне жить была судьба. Шли партизаны из нашей деревни, этой Дёменки. Узнали меня, будили и не разбудили. Пошли в деревню, взяли санки и завезли меня сестре. Завезли меня сестре, снесли, стали будить, дак я говорила что-то без памяти

Я сутки спала. А проспалась, опомнилась, рвала все на себе!.. Потом попросила уже партизан, завезли меня на то место, где я кинула его. Пришли мы. Санки там, где я кинула их. А тех, всех всех около огня побили. Говорили люди, что деткам головы позавернули. Две девочки, дак им позавернули, как петухам, головы, показнили их... Закапывал их всех Гарбуз из Курина. Он и теперь живой. Еще люди были. И моего закопали там где-то. Я так могилки своего и не знаю..."

Ольга Андреевна, рассказав о той ужасной предвесенней поре 1942 года, не может успокоиться. Ибо страдания ее на этом не окончились. Память ее, ее рассказ переносят нас на два года вперед, в не менее страшные дни последней под оккупацией зимы.

"...Ну, живем уже в Дёменке, и опять тут стала блокировка. Такая блокировка, что нельзя было ни в лесу, ни где спрятаться. Попались мы в куренях, нас половили. А потом мы поутекали, все спалили у нас, все - до грамма, ничего не осталось. Мы другой сделали уже курень.

А потом вдруг - стрельба поднялась, далеко, правда. Мы собрались, советуемся, куда нам уходить. Стоим на гати,- куда ж мы пойдем?.. И вот только мы понадевали сумочки, у кого что было, как на нас;

- Стой, русская!..

И по матушке.

Кто мог - побежал. А у меня тогда дитя уже было на руках, мальчик полтора года. В Дёменке, у сестры, своего первого я народила. И сестры моей мальчик остался со мной.

Демьян хотел с конем утечь, а немец коня застрелил, а Демьяна за воротник и сюда.

В очередь поставили нас, сорок человек, и давай стрелять".

Этого самого человека, Демьяна, хлопчик стоял с ним впереди на очереди. А мать его, хозяйка, с дочкою стояла сзади за людьми. Как стали стрелять, дак Демьяна первого. В затылок - он и упал, ни словечка не сказал, ни словечка. А хлопчик уже идет, бедный, идет да все: "Ой, боюсь, ой, боюсь!" А как выстрелили, дак он еще крикнул: "Ой, не боюсь!" - и упал. "Ой, боюсь!", а потом - "Ой, не боюсь!" Ему годков двенадцать было.

Ну, как застрелили хлопчика, дак она, мать:

- Ой, подождите, паночки, нехай уже семейка за семейкой. И я приду.

Пришла уже мать эта да на дочку:

- Иди, Олька, и ты.

- Я сама.

Да так вот взялась за голову, да подшилась под забитого мужа. Дак немец в шею - как даст, она головой как мотанет да ногой... Три раза он стрелял в нее, и три раза она так...

Мы стоим все, у меня сестрин хлопчик, годов, может, семь, и моему полтора года. Вот все тут горит, кажется, разрывается: что мне делать?.. Или, это, детей вперед, или самой?..

И пришел такой, в очках, и прекратил расстрел. Прекратили расстреливать.

А немцы, они это коньми, верхом ехали и въехали в такую топь, что кони лед пробивают и ноги режут. Дак они - нас. Мы идем, руками лед ломим, а они за нами коньми едут, верхами. Дак я своего пацана на льду подвину, да и ломлю тот лед. Да доломили всю лощину руками, пообрезали руки. Выбрались мы из этой лощины, дак у кого какая сумочка была, дак переобулся. А соседкина мать, она старая была, вышла она, бедная, из воды, а у ее никакой сумочки. Она не переобулась и так околела, так околела, на колени так и упала. А он подошел, немец, коленом в плечи - она так и заткнулась. Он еще и выстрелил в нее.

Ну, а нас уже гонят, гонят... А хлопчик один... И штанишки упали, голенький. Идет голыми ножками, уже не может идти, замерзли ноги так. Дак немец из разрывной пули... Кишечки вымотало, он стонет, а нам оглядываться не дают на него. Пошли, а слышно, как хлопчик стонет тот.

Чувствую я, что вот-вот партизанские курени, А немцы ж не знают, де это... И вот партизаны увидели из куреней, что это... А они нас впереди гнали. Едут немцы на конях, а нас впереди - женщин двадцать было, еще осталось, а человек двадцать застрелили. И эти партизаны стали стрелять по немцам. Дак мы попадали да ползем к куреням. А немцы тоже попадали, и их двоих тогда убили, немцев, на Рудницком болоте.

Приползли мы уже к партизанским куреням, и так уже остались мы живые.

Вопрос. А как ваш мальчик, тот, маленький?..

- Мальчик мой помер, бедный, не выдержал. Потом.

Вопрос. А семья у вас какая теперь?

- Теперешний мой муж перед войной пошел в кадровую, оставил женку, мать и сына, а пришел - уже не застал никого. И мы с ним поженились, сиротами. И заимели шестеро своих детей, самому меньшему вот уже тринадцать годков. Все дети уже, слава богу, живы: три дочки и три сына. Двое в Бобруйске, одна работает за экономиста по связи, а один, это, кончил лесотехникум в Бобруйске, а одна девка в Пинске, на третьем курсе педучилища. А парень в армии один. Кончил одиннадцать классов. Одна в десятом классе, а самый меньший - в пятом.

Вопрос. А первый ваш муж был тоже местный?

- Местный. Зайцев. Это теперь я Минич. Его брат бригадиром у I нас. Дружили мы, я три года с ним дружила. Я согласна была вместе, я ведь просила того партизанского врача, чтоб он нас с мужем отравил, чтобы нам разом... И вообще я такая душевная: гибнуть, так вместе гибнуть..."

Полотенце все еще лежит на коленях. Но слез уже нет... Закончив свою повесть, Ольга Андреевна молчит. И мы молчим. И в этом молчании она спохватилась:

"...Боже, боже, еще ж одно забыла я!.. Такое происшествие было, что я прямо на себя вину беру. Это тогда еще, в первую блокировку, в сорок втором. Ей-богу, и сколько я жить буду, столько и вину буду на себе иметь!..

Одна женщина, у нее племянник был в партизанах, а меньшие хлопчики, его братики, дома. Когда они стали, немцы, гранаты кидать в хаты, дак эта женщина выскочила из хаты и кричит:

- Детки, бегите, куда глаза глядят!..

Эти девочки, большенькие они, дак они побежали за матерью, а те мальчики, меньшенькие, вдвоем - по сколько им было годиков, не представляю, - дак они пробежали немного с теткой, да уже и не знают, куда она пошла...

Я тащила мужика, уже вечером это, и знаете, вот так, метрах в тридцати от меня шли они назад, за руки побрались хлопчики и шли назад в село. И почему у меня ума не хватило, ей-богу, ну прямо непростительно! Почему мне было не сказать: "Детки, вернитесь назад!" Мне как-то на ум... Просто я растеряна была. А потом уже, назавтра, я опомнилась. И вот и сегодня, где увижу двое деток таких, дак обязательно вспомню тех детей. И я вот на себя вину беру: почему я их не вернула, тех деток?.. И пошли они, и так никто не знает, куда они делись. Или они их так же, немцы, в огонь покидали?.."

Это правда, душевный вы, Ольга Андреевна, человек!

И как ни хорошо, как ни ладно живется вам сегодня, не забыть никогда о том, что было. И те мальчики маленькие, взявшиеся за руки, будут идти и идти по снегу... Кровавому снегу вашей памяти.

Теперь - уже не только вашей...

часть 3

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

"...Идешь, идешь, идешь, идешь, слышишь, тут треснет, дак ты в другую сторону. А они в лесу ловили, по болоту... По грязи идешь, по пояс, барахтаешься, чебохаешься, а бо-о!.. Не дай божечка! Говорили: "Будем раз в день есть, только бы из болота вылезти..."

(Из рассказа Анны Тарасевич, деревня Иканы, Борисовского района, Минской области.)

То, что в сорок первом, в сорок втором годах было только началом, обрушивалось на людей как страшная неожиданность, в сорок третьем, сорок четвертом стало жестокой повседневностью.

Человека гонят, выживают из деревни, поселка - в лес, в болото. Потом идут на охоту. На женщин, на детей охотятся.

Звери идут облавой на людей.

Рассказывает Ганна Павловна Бурак из деревни Лисна, Верхнедвинского района, на Витебщине.

"...В лесу мы там с неделю просидели. Муж говорит:

- Поедем мы ближе к дому. Там один сосед, говорит, переехавши, дак они в деревню ходят, картошки приносят, зерна приносят, мелют, болтушку варят, лепешки пекут. Вот и мы, говорит, поедем туда.

Ну что я, я ж одна не упруся, что я сделаю одна с детьми? Ну вот, наложили воз сена, повез он, и дочка поехала с ним.

- Я, - говорит, - пойду домой, може, принесу картошки!

Ну вот они поехали, а я осталась так с детьми своими. Приехал, последний воз сена наложили. Он мне говорит:

- Нехай ребяты едут со мной, а то последнее будем забирать, дак некуда будет им сесть...

А по озеру идти - уже было верховодье по льду, вода большая.

- Ноги, - говорит, - замочат, а где они тогда будут сушить, негде будет сушить.

Ну, а я думаю: неужели ж он, чтобы хуже, хочет? Я взяла этих ребят, усадила ему на сено, они и поехали. Он говорит:

- Приедем, сгрузим, а тогда или я, или Клавдя к тебе приедем.

Ну, вот они и поехали, а я осталась. Жду, жду, жду - их нетути. И солнце зашло - все нет, и темно стало - все их нет. Я уже - в панику, плачу. Что уже, значит, давно нетути, что уже их нет. Пошла к соседу, стала рассказывать. Они говорят:

- Ясно, что их нет, уже их немцы уловили, там бы они не сидели.

Ну и вот утром, чуть свет, прибегает этот мой старший хлопчик ко мне. И говорит:

- Мамка, нас немцы уловили. И дедушку уловили, говорит, и Витю, и там, говорит, Кузьму с ребятами уловили, старуху одну... А я это пришел, потому что нашли двух коров и приказали одну корову мне вести, а другую - другой девочке. Ну, я, говорит он, думаю: "Буду вести корову до болота, а тогда за сани привяжу, а сам - в лес". Едем тихонечко, немец назад не глядит. Привязал я эту корову за сани и - ходу, в кусты, и побежал. И эта де;вочка побежала за мною. Побежал, говорит, под дерево, а повалился, и лег...

Отец мой был глухой, а меньший хлопчик говорит ему:

- Дедушка, а нашего Шурки уже нетути.

И плачет. А немец говорит:

- Не плачь, мальчик, завтра будет и Шура вместе, и мамка будет, все будете вместе...

Ну и вот, говорит, он очередь из автомата пустил, этот немец, как раз в ту сторону, где они лежали, в то дерево. Если б, говорит, на одну четверть ниже, он бы, говорит, убил бы его. Две пули попали в ту сосну. Ну, тогда они уже постреляли и поехали, а он, хлопчик, знал, что там, на острове, двое мужчин копали землянку себе, ну, вот он и побежал туда: може, их там найдет. Прибегает туда, а они, говорит, коней выпрягши, покуривают в преспокойности. А он как закричит им:

- А, дядечки, скорей будем утекать! Уже немцы, говорит, уловили и повезли и дедушку, и Кузьму, и ребят!..

А они скоренько запрягли, один, говорит, дядька взял его к себе на сани, в ноги ущемил, и, как могли только кони бежать, так они их гнали. Выскочили на озеро. Уже на середине озера, и тут немцы следом на озеро выехали и начали из пулемета по ним стрелять. Но уже их не доставали, только осколками, льдом обсыпали их. Тогда немцы выехали к берегу, поставили автомат... не, пулемет и стали по ним стрелять. Но уже их не доставали, они уже далёко были.

Ну и вот, они приехали к нам, и так он ко мне пришел и рассказал, что там случилось.

Тогда я соседям говорю:

- Ну, раз их уже сегодня уловили, то завтра нас уловят. Они сюда придут.

Ну, так и получилось. На зорьке они пришли к нам, эти немцы. Нас много там собралось. Ну, не могли никак вопрос решить. Один говорит:

- Поедем на озеро, на Лиснянское.

А другой говорит:

- Не!..

Ну и довалтузились, уже солнце стало всходить, уже на озеро не выедешь: видно, немцы все равно убьют. И тут слышим из-за горы шорох какой-то. Изморозь большая была и шорох большой. А людей много, не добиться толку никак. Кричат:

- Тише, тише! Хоть узнать, что это!

Вот тогда несколько хлопчиков побежали на гору, и я побежала на гору, и мой хлопчик, этот большой, побежал на гору. Ну, человек нас десять и побежало. Только мы на гору взбежали - и тут, под нами, такой густой, густой сосняк, И тут немцы. Идут из-под горы. Мы тогда закричали и руками замахали этим, что уже немцы, немцы... И они как стояли под горой, так и пустились вдоль болота. А мы по горе побежали. И вот мы по горе бежали, а уж немцы бежали за нами и стреляли, а мы все бежали. На мне был полушубок надет, я расшпилилася, и полы эти махалися, и пуля попала мне в полу, разрывная. Тут вырвало клок. Я тогда полушубок сняла и кинула. Все равно я с ним никуда не убегу. И у кого были там какие котомки с сухарями - все покидали. И побежали в том, в чем стояли. Прибежали к одному озеру и говорим:

- Или кругом болота обегать, или через озеро?

А я говорю:

- Не, побежим лучше прямо через озеро. Карасино называлось. Пока будем путаться - тут они нас и настигнут. Вот. Так перебежали мы уже это озеро. Я первая побежала, и за мною все побежали. Вышли на проталину. Это дело было перед Пасхой, проталины были. Стаём. Обтираемся, потому что с нас вот льется со всех. И вдруг нам наперед едут немцы на паре коней. А куда ж нам деваться? Вперед идти - тут лес редкий совсем, они нас тут убьют. Назад идти - там стреляют, и люди кричат, жгут их, дым столбом идет. Прямо страх невозможный! Куда деваться? И вдруг глядим - лежит от нас так вот ёлка лохматая, сваленная в болото. Я говорю одному мальцу:

- Давай под эту макушку ляжем, ты с одного боку, а я - с другого.

А там еще мальчишки были... Во, такой ельничек был, дак они его подняли, и под низ полезли, и там сидели. А мы с тем мальцом - под верхушкой: он с одного боку лег, а я - с другого. Одна только кофта была, оставшись, у меня, притом красная, и платок на голове теплый был. Я сняла платок с головы и накрыла вот так плечи, чтоб не видно было, что красное. И руки голые, и голова голая, и коленки голые. Чулки съехали, некогда было подтянуть. И так в снег легла, в этом снегу я лежала... И целый день мы отлежали. И вот они, когда подъехали к нам, эти немцы, - остановились. Ну, мы думаем, теперь тут будет наша смерть... Слезли с саней и начали глядеть, есть ли следы. Хорошо, что никуда мы с этой проталины не сбежали. Поглядели они, поглядели - нетути нигде следов обратно, погеркали по-своему, вытащили папиросы, закурили, запахло ихними этими сигаретами, и сели на поле: от нас, може, метров триста отъехали и сделали засаду. Коней распрягли, огонь развели, выстрел дали. А мы лежим, ни с места, никуда нельзя сойти. И они нам видны. Ну, и вот мы лежали целый день. Как не стреляют, тогда мороз начинает у нас пробегать по спине, как только выстрелят - так сразу жарко-жарко станет, будто кипятком кто-нибудь обварит. Ну, и вот так лежали полный день, пока солнце. Солнце зашло. Тогда они коней запрягли, выстрел дали и подались. А мы встали, и руки - что грабли, и ноги уже - просто движения нетути!.. В снегу отлежать босыми-голыми ногами...

Ну, и мы тогда пошли уже ребят собирать. Стали этих ребят собирать, стали кричать им. Которые близко были, те поприбегали, а мой, как сбежал обратно, назад, через озеро, то прибился к чужим людям, и уже там и был. Я стала кричать во все горло. А на меня кричат:

- Не кричи, а то придут немцы и всех поубивают!

А я говорю:

- Нехай идут - мне уже все равно жизнь неинтересна, я уже, говорю, одна осталась. Нехай, говорю, идут.

Ну, немцы не услышали, не пришли к нам.

А мы пошли уже тогда обратно, поглядеть, где они уже это нас... Где кинули мы своих коней, повозки. Выходим уже тогда по следу, след в :лед.

Да. Только на гору взошли, слышим - в болоте опять какой-то шорох.Захрустел этот хворост. Мы опять поразбегались по лесу, куда кто. Слушаем. Слышим - говорят по-нашему.

Тогда обратно в кучу собрались туда, в болото. А там с Великого Села три человека... Не, два. Один - из нашей деревни, а два с Великого Села, что близ Освея: Семен Вельский с сыном. Ну, тогда мы пришли к ним, поговорили, как кто откуда уже шел, а про еду ж - и не толкуем. Двое суток ничего во рту не было. И ни у кого - ничего. Этот человек говорит, Вельский:

- У меня есть гороху пригоршни две.

Дак он нам по горсточке всем разделил тот горох, и вот мы тот горох съели и пошли туда, где мы бросили все свое. Приходим туда - кони убитые, сани поломанные, подушки все распущенные - белый весь чисто лес! У кого было сало в кадушках - все пооткрыто и этой отравой пересыпано, и пакетики эти с мухами нарисованными от той отравы валяются. А люди все убитые, постащенные в груды, облитые бензином и так горят, как настоящие дрова, аж скворчит! Ну, вот, и мы тогда там побыли...

Вопрос. А люди это из вашей деревни?

- Отсюда были, со всего сельсовета были съехавшись. Вот. И все там погибли. Ну вот, тогда мы уже идем - пойдем ближе к дому. Идем один за одним - это в след, человек десять, и слова ни один не говорит. Надо остановиться - тогда я за тебя возьмусь, а ты за другого, за третьего - так все и останавливаемся. Послушаем - нигде ничего не слыхать. Тогда толкнешь один другого по очереди, так и пошли. Такой страх был, что не могли мы говорить, столько людей лежит, и все горят..."

А жителей деревни Городец, Быховского района, что на Могилевщине, звери ловили, используя другие "охотничьи хитрости". О том рассказывает Мария Гавриловна Ковалева. Она спаслась. И еще несколько человек.

А четыреста шестьдесят женщин, детей звери тогда настигли...

"...Ну вот, мы были в лесу. Как только немцы в село, дак тогды люди в лес убегают. А раз все подались туда. Тут Клёнье спалили - люди же боятся. Ну, и побежали все в лес: и детей, и курей, и свиней, и всех туда..."

Деревню Городец фашисты уже однажды пробовали убить. Тогда ее партизаны спасли. Об этом мы узнали от колхозного бригадира Петра Артёмова - бывшего партизана. Живет он в Студёнке.

Бойцы 425-го партизанского полка, когда им сообщили связные, что в Городце всех людей загнали в несколько хат и собираются жечь, бросились туда. Партизаны уже знали, сколько немцев и полицаев, где посты: "И потому не надо было рассредоточиваться по деревне". А командовал батальоном как раз местный житель Платон Цагельников. "Немцев - кого убили, кто удрал". Прибежали к тем хатам с заколоченными окнами, дверьми. Люди сначала боялись откликаться. А вдруг все еще немцы в Городце, может, их это голоса...

На этот раз Городец спасли, вырвали жителей почти из огня. Испытав такое, люди в другой раз по тревоге сразу перебрались в лес.

"...Живем там,- продолжает свой рассказ Мария Гавриловна Ковалева,- в Городец же ходим бульбу копать. Взять что-нибудь, хлеба испечь. Хаты ж стояли. На жерновах где-то намелешь, придешь ночью в Городец, испечешь и - ношу назад, в лес. Ну, и так вот... Тут одного изловили:

- Где люди?

- Где ж люди - в лесу.

Он и привел туда. Ну, как привел, они давай брать баб. Некоторые поутекали, а некоторых - побрали. Ну, и в Городец. И Гуту, и Селибу, и беженцев. Беженцы тут смоленские и всякие... А мой хозяин утек, и я утекла. Ну, утекли, в болоте сидим... А немцы дали, словом, сестре моей коня и - иди, зови всех. Пусть живут спокойно дома.

- Ну, вот, Манька,- говорит моя сестра,- поедем домой, мы в хате уже, я печь истопила, детям картошки напекла, детей спать уложила.

Ну, мы едем, одёжу взвалили, едем. Ага, холодно было: на Покрова, осень. Ну, едем домой и сейчас, как выезжаем из леса - тут уже люди стоят. Людей вывели уже. Тех, что заперты были: побрали их, привезли раньше, чем нас, тех людей. Как только мы подъехали, немцы нашего коня забрали - и сюда, во двор. А нас - в этот табун. А моя сестра:

- Аи, пан, а киндары? Киндары, а боже ж мой, а где мои киндары?!

А они в хате. Подводит ее к нам, к нашей хате:

- Быстро, быстро!

Немец так. А женщина, что ездила по одёжу, эта кричит... Четверо или пятеро у нее было детей. Она кричит:

- Ма-а-ама, веди детей!

Мать ее вывела детей. Она из хаты, а моя сестра в хату, а сестрины дети на печи спят. И он повел нас.

Вопрос. А сестра осталась в хате, с детьми?

Вопрос. А сестра осталась в хате, с детьми?

- Ага, И еще некоторые женщины остались в хате. Ну, ладно. Прогнали нас в конец села. Сюда вот, как едешь, во, из Быхова, где остановка там, сюда пригнали. Сейчас пригнали, ну, и тут поставили. Поставили, ну, и стой тут. Боже ж мой, дети кричат. Ага. Они пошли на другую сторону улицы и сейчас - раз, выстрел! А эти дети: а-а-а-а! - кричат. Дак одна смоленская баба - четверо детей у нее - дак она говорит:

- Деточки, чего вы кричите, постращают и пустят.

Ну, тут мы уже:

- А бабочки, а любочки, а что делать, куда погонят?

- Никуда не погонят, - говорит полицай, - поубиваем, попалим. Все вам!

Ну, и тут, во, они еще раз выстрелили.

- Ком, рус, ком, ком, ком в хату!

Вогнали нас сюда, в хату эту. Там в этой хате, пола не было. Когда бомбежка была, еще раньше, дак мы выдирали полы. Думали: "Поедем в лес и отсидимся, а война кончится, дак приедем, дак хоть землянку какую из тех досок сделать". Пола там не было. Ну, и нас - сюда. И очередь - р-р-р-р!.. Из пулемета в двери. Кого убили, кого ранили. Дверь заколачивают и поджигают дом этот.

Там один говорит:

- Тетка Манька, ходи, во тутко светится.

Ямка такая, картошку сыпали:

- Светится! Дай-ка будем драть эту землю.

А я уже ранена. Вся вот так в крови. Босая. Покров, снег уже, а я босая. А боже ж мой! Давай мы так колупать, давай. Да уже в полутьме, так вот на смеркании.

- Лезь, чего не лезешь!

Я полезла. И вылезла. И он за мной. Дак я как вылезла, поползла до ямки - там когда-то кирпич делали. Дак я ямками, а там на огород, а там - двор, я - туда. Боже ж мой-собака!.. Ну, раз собака -- я на город и ползком, ползком... Стожок стоял - я под этот стожок...

Лежу и вдруг слышу - пулемет: тр-тр-тр! Немцы. Думаю: ну, все. Оттуда вылезла, а тут помирать уже буду. Я слышу, кричит Марфочка та:

- Лю-ди! Идите домо-ой, паны-ы зовут!

Вопрос. Это они заставили кричать?

- Заставили. Взяли и повели. И приказали: "Зови всех людей!"

И она кричит:

- Людейки! Идите домой, паны зовут!.."

У гитлеровских "охотников" были помощники-полицаи, за их собачью службу прозванные народом "бобиками".

Рассказывает Вольга Павловна Громович из Клинник, Докшицкого района, Витебской области.

"...Мы все собрались и поехали в лес. В лесу сидели там. Тогда приехали эти немцы. Тут один был полицай из нашей деревни. Двое было их. Сейчас они прискочили... Знали, где мы схоронились. Прискочили:

- Езжайте домой, вас никто трогать не будет. Не сидите в лесу. Они вас трогать не будут, только те будут убивать семьи, которые в партизанах. А других никого не будут убивать.

Это Харченок был. Кастусь, он помер уже... Войнич Макар был. Это они нас агитировали, чтобы мы домой приехали. Если б мы в лесу были, то, може, и остались бы живы. Но они от нас не отстали, пока мы домой не собрались.

Приехали мы домой, а тут уже немцы наехали в нашу деревню. Двое у нас было в партизанах. Дак сразу их семьи забрали.

Сидят девчата, собравшись, на улице. Тут пришел власовец и спрашивает:

- Тут Сушко Юлия есть?

Никто ничего - молчат. Тогда она сама говорит:

- Есть.

- Ах, это вы?

- Я.

Так она сама. Ее погнали родителей, дак она не хотела одна оставаться.

- Выходи!

И еще спрашивает:

- А Сушко Зося?

- Есть.

Девки эти уже большие. Они ночь просидели на том дворе, и вот раненько, часов в пять, гонят их. Как раз около нашей хаты, сюда, на луг. А там пуня (Пуня - сенной) стояла. Как раз мамин родной брат забран был. Мама моя, как увидела его, так и обомлела.

- Мамочка,- говорю я,- нам всем так будет. Поубивают - ничего не сделаешь. Гады нашли, то побьют уже...

Повели их туда, где постройка стояла, загнали в ту постройку. Сначала убили их, а потом запалили эту постройку. Из автомата убили. Только три раза провели.

В то утро они как раз и выбрались от нас.

Пришел власовец за лошадью. А там моя тетя была. Били ее и не добили. Она в положении была. Живая еще была. Около купели (Купель (диал.) - небольшой пруд) там лежала. Власовец этот пришел за лошадью, а она говорит:

- Детки мои, за что ж вы меня били, за что ж вы нас били? Семейку мою всю перебили и мужа убили. Добейте вы уже и меня, чтоб я на этом свете не была.

Вот так... Так во."

И тот "бобик" -а немцы еще не уехали - пошел заявил, и один пришел, добил ее. Тетю мою.

Убили, коней позапрягали, собрались и поехали.

А мы уже тогда пошли смотреть, где кто есть. Може, где кто жив.

Живого никого не оказалось. Только одна она была, выползла и ее убили.

Воду мы носили... Известно же, горят люди! Гасили мы их. Одежу кое-какую собирали, на кладбище занесли их и похоронили.

Вот и все.

Мой папа тоже на огороде был. Убили.

Взяли сундук большой, собрали, что от них осталось, в тот сундук - и на кладбище завезли..."

Человек, на которого обрушился фашистский "новый порядок", обживает лес. Роет и обживает норы, спасаясь от зверья в гитлеровских мундирах.

Октябрь" № 9. за 1974 год

часть 4

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

Рассказывает Зинаида Ивановна Путронок из деревни Борковичи, Верхнедвинского района, Витебской области.

"...В лесу мы построили землянки. Когда началась экспедиция зимой, то часть партизан прорвалась за фронт, и часть населения за ними пошла. Мы же остались. Три семьи нас жили в болоте, пока шла экспедиция. Экспедиция рядом шла, но нас не заметили. Только мы зашли в болото, и выпал снег. Это как раз перед Новым годом было. В сорок третьем, видать, зимой. Скот мы не брали. Нас было четверо: мать и три сестры. И еще две семьи. Три семьи нас. Без скота ушли в это болото. Снег прошел - следы завеяло, и экспедиция рядом шла ночью. Помню, Новый год встречали немцы, стреляли, салют давали в двенадцать часов. Новый год. И мы все - и разговоры слышали, и выстрелы, все слышали, но уцелели. Немцы не догадались. А кто вез на конях, и скот гнал с собою, тех всех экспедиция догнала и расстреляла. Мы после вышли, когда все утихло, прошли по лесу,- жуткая была картина. Мы прошли до своих землянок - лежали трупы, кони, коровы расстрелянные - жуткая картина была.

Вторая экспедиция шла летом. Это, по-моему, уже в сорок четвертом, уже мы сидели в тайниках. Пришел из партизанского отряда Орловский, помню его фамилию, выступил перед населением и рассказал, как строить эти тайники. Построили мы тайники. Каждая семья строила себе тайник. Чтоб можно было только сесть всей семьей. Срезали дерн аккуратненько. Очертишь так вот квадрат. Песок весь выкапывали, чтоб можно было сесть, яму такую выкапывали. В корзины песок, относили далеко и под мох прятали. Немцы уже знали, что такие тайники существуют, и, когда шла экспедиция, они искали. Но мы всё тщательно маскировали: песок, накладывали досок толстых, чтоб не прогибалось, и назад ровненько дерн складывали. Все как было - снова на эти доски. Потом по дерну хвоей засыпали. Точно как вокруг лес растет. И устраивали, чтоб дышать можно было. Под большое дерево, около большого дерева выкопать, а под корни чтоб просвет был, несколько их. Когда сидишь, чтоб воздуху немножко, - дышать. Там долго сидеть нельзя было, только тот момент, когда пройдет экспедиция. Потом вылезешь из этого тайника - человек желтый, желтый, в общем - головокружение. В земле, полностью в земле. Вторая экспедиция когда шла, были с нами Кухаренок такой и Чагак. Они из Боркович. Удравши были от немцев в партизанскую зону. Шел этот Кухаренок по лесу и как раз наткнулся на немецкую цепь, на экспедицию, на самых на немцев набрел. И растерялся, ну, и назад, бегом в свой лагерь. А немцы только засмеялись, потому что они знали, что со всех сторон все оцеплено, три цепи шли.

Он сразу как прибежал, замахал: "Немцы идут!" Мы тут костер погасили, который был... Землянка у нас наверху была, когда открыто жили. И мы сразу все в тайник. Как только в свои тайники залезли... Такую дверку делали на завесах, палочкой подпирали и влазили туда. Ляжешь и ногами туда всунешься... Все в тайник влезут, тогда за эту палочку возьмешь и опустишь. Пришли немцы, землянку взорвали. Мы разговор слышали немецкий, вещи, какие были, они разбросали. Прошли по самому нашему тайнику - хруп-хруп-хруп, веточки под ногами у них...

Мы эти тайники делали так тщательно, что было нас там три семьи, все знали приблизительно, где чей тайник, а, бывало, сами не могли найти, чтоб поднять эту дверку. Один у другого.

И вот Кухаренок, когда прошла эта экспедиция, он первый вылез из тайника и решил прийти, дать нам сигнал, что немцы ушли. И знал, где наш тайник, и не нашел. Слышим, он ходит, зовет нас по фамилии, вызывает, что немцы, значит, прошли, а мы не верим: а вдруг немцы заставили его показать наш тайник. А потом приподняли дверку, посмотрели сквозь щель, что это Кухаренок один, никаких немцев нема,- и мы вылезли.

А Чагак не успел тайник сделать полностью, он его замаскировал, а дверку эту на завесах, через которую надо в тайник лезть, он не успел сделать. Поэтому они вскочили в тайник все, елочку взяли в руки, сели в эту.,. Ну, человеку только чтоб сесть... И елочку берут. И держали. Дак они ни живые, ни мертвые сидели, все видели через эти ветки. Сидят и видят, как немец дошел, почти уже вот-вот ногой наступит, остановился, посмотрел. Они уже изготовившись были: если немец наступит, он обвалится в ихнюю яму, дак они какие-то там веревки подготовили, чтоб сразу ему рот закрыть, чтоб он и не крикнул и не пискнул...

Так мы две экспедиции в лесу и просидели..."

Еще три женских рассказа - три свидетельства.

Ганна Андреевна Яцкевич из деревни Кондратовичи, Логойского района, недалеко от Минска.

"...Был мой, а теперь его нема, моего человека. Он прятался с хлопчиком малым. Пришел домой, лег спать. А я пошла картошки из ямы достала- это недалеко. Вылезла из ямы, поглядела: нигде никого нема...

А тут был мужик один, инвалид, едет он конно и говорит:

- Бросай картошку - мы уже окружены.

- Бросай картошку - мы уже окружены. Я вскочила в хату да говорю моему... Он спал, а малое дитя с ним, хлопчик, теперь он уже в армии. Был в армии, а теперь уже отслужил, дома. Дак я к нему, из люльки схватила, да такой платок большой был - на него, обернула. А еще была девочка, и старший хлопчик, и муж еще. И кинулись мы в эту сторону - прятаться где-то. А тут уже окружены мы...

Обратно вернулись. Что ж делать, где прятаться? Еще сусед пришел один:

- Что ж будем делать?

Не знаешь, куда кидаться, уже окружены.

Пришла суседка, тоже спрашивает, что делать будем.

- Ничего,- говорю.

Затопила печь, поставила горшок картошки... А зачем она мне?.. Уже без памяти я. И ушли они, сусед с суседкой. Взяли машинку (кресало) и пошли - тоже печь разжигать.

Муж глядит в окно - так, на деревню, и говорит:

- Ну, баба, будем утекать: уже идут немцы оттуда и гонят народ. Он вышиб окно - кулаком вот так выбил, сам вылез, а потом этого хлопчика малого взял и перед собой... Тут сад был большой, школьный, дак мы в этот сад. Потом хотели в лес. Он выглянул да говорит:

- Некуда уже, в лес уже никак.

Ну, куда деваться? И там уже немцы стоят, где я брала картошку, у этой ямы. И тут немцы и там немцы. Дак он говорит, мой муж:

- Нема нам уже куда утекать...

Лозовый куст был такой большой и маленькие отросточки этой лозы. И мы - туда вчетвером: двое хлопчиков и этот маленький, дак мы его качаем на руках, чтоб он не плакал. А старший, вот так согнувшись, около нас. А девочка старшая, та - от нас... Тут жито было. Хотела в лог, дак по ней выстрелили, и она в жито.

Сидим в этом кусте. Мы вот так сидим в этой лозе, а вот так недалечко - стежка. И по этой стежке немцы идут. И вот так автоматы несут, но глядят туда, в лес. А мы сидим - под ногами... Я говорю

- Будем утекать?

А он говорит:

- Не показывайся.

А трава большая, вот так, по пояс, и мы сидим так.

Я не помнила ничего. Школу жгли уже, людей убивали - ну, не помнила я ничего, что это жгут, убивают... Он еще помнил, мужчина...

Младший хлопчик давай плакать... Уже вокруг нас хаты горят, за дымом мы не видим ничего, а этот хлопчик давай плакать:

- Кашки!

Этот, старший, пополз по траве, дал ему крыжовника. Такой вот, как теперь, зеленый, завязь, нашморгал ему и говорит:

- На, ешь!

Он, этот хлопчик, крыжовник тот ест, съел весь да плачет. Известно ж, натощак.

Ну, а уже тут пожгли кругом, около нас, и уже на том конце горит, и стреляют там, и все.

Хозяин вышел, немножко поглядел, говорит:

- Не место нам тут. Дитя плачет. Давай в лог туда с ним.

Я его вот так на спину и пошла в тот лог. Гляжу: уже Мощенка горит, дым. Я тогда лесом - вот так, а там капужина - канавка такая на горе была,- я в эту канавку с дитем... А девочка старшая уже бежала из жита... Бежит и плачет... А тогда вышла женщина и говорит:

- Не плачь, девочка: мама тут вот с дитем.

Я дите оставила там, а сама прибежала поглядеть, что тут. Скотину угнали, все угнали. А корова была - только отелилась, дак она утекла с поля. Я и думала, что она так и от них, от немцев, убежит. Дак я вышла на пригорок, гляжу...

А он говорит:

- Не гляди ты на корову! Давай куда пойдем на ночь.

А я говорю:

- Ну, куда ж пойдем, пойдем туда, где дите.

Пошли мы, переночевали в этой деревне, назад пришли - ну, что ж делать, нема чего есть, ничего ж нема. Тут еще картошка была, дак мы взяли картошки, будем варить.

Только стали варить на этом пожарище - оттуда немец ползет, из хвойничка... Мужик мой и говорит:

- Не место тут, бросим эту картошку...

??И ушли мы. А еще я спрятала было молока кувшинчик в дрова. И они не сгорели, эти дрова. Мы этот кувшинчик - и в жито, и хлопчику малому дали. Он и голову мыл, и ел, все там! (Смеется.) Дитя! Чтоб хоть не¦ ¦ - Кто это? - говорит.

Гляжу: знакомый, Неверка Владя.

- Аи, - говорит он, - как ты одна осталась?

Уцепилась я за него, а он:

- Тихо, не плачь. И я только с женкою остался, всю семью убили. И мать убили. А я через окно утек. Пойдем на Мнишево, на болото.

А Мнишево горит... Все сгорело, а мнишевцы в болоте сидят. А моя тетя была во Мнишеве. Я рада этому дядьке, что еще на свете человек есть! Да еще подсказывает, что еще и тетя моя есть, в болоте сидит... И пошла я с тем человеком туда в болото. Пришла, правда, тетю свою нашла с семьею, и стали мы... Ой, ой, как трудно было...

Уже в болоте я осмотрелась, что все мои плечи в крови - от мамы я от брата, от сестры... С кровати капало, лилось. Мамина кровь меня и спасла, только мамина кровь. Если б не эта кровь на мне, то и могли бы они меня полоснуть.

Жила я одна, одна, а потом замуж вышла, и плохо вышла - мужик жуликоватый, меня бросил, детей бросил, трое детей, три девочки, И я борюсь, их учу, добиваюсь. Старшая замуж вышла, десять классов кончила и замуж вышла. "Мама,- говорит,- будем младших учить, я тебе буду помогать под старость". Хорошая она, в Лоеве живет. Одна в техникуме, а меньшая - восемь кончила и тоже хочет учиться. Осталась я одна - из-под пуль выбралась, из той крови, дак нехай хоть дети мои живут, чтоб они в люди вышли..."

Ольга Фоминична Гайдаш из деревни Первомайск, Речицкого района, Гомельщина.

"...Четырнадцатого мая сорок третьего года немцы спалили нашу деревню. Муж ушел в партизаны еще осенью сорок второго года. И вот однажды стучатся. Свету тогда не было, коптилка. Они постучались, я испугалась, растерялась. У меня детей было трое: сын с тридцать пятого года и дочка с тридцать седьмого, а меньшенькая с тридцать девятого. Та сидит около меня, а мне деваться некуда. Страшно мне стало. А тут подпечье у нас, куда кур загоняют. Свекровь пошла открывать сени, а я под ту печь, потому что боялась. А дети старшие, что были на печи, не увидели, где я. А меньшенькая сидела. А мать говорит:

- Вот была только что, а куда девалась, не знаю.

Она думала, что я за нею выскочила во двор, она и не видела, что я под печь спряталась...

- Ну дак скажи ей, чтоб она завтра в десять была дома.

Они уехали, а я тогда коня запрягла, мясо то, овцу не ободранную, на телегу - и в лес. Двое детей со мной поехали, а меньшенькая с бабкой осталась. Мать не пустила ее. Она и так в том лесу намерзлась. Назавтра в десять часов немцы приехали, забрали мать мою и дитя. Она еще им песенки пела, маленькая... Четыре года девочке было. И тут ее расстреляли вместе со всеми. Тринадцать душ тогда убили, старых женщин и детей...

А в мае месяце, тринадцатого, приехали к нам в лес и сказали. А мы там, в лесу, сидели, старик пахал, дак они того старика позвали I сказали:

- Кто в лесу сидит, объяви им, чтоб ехали домой. Кто останется в лесу, постреляем.

И по лесу они походили, кого захватили в куренях, постреляли: детей малых и стариков. Люди перепугались: собрались все, поехали в деревню ночью. Прямо как обоз шел из того леса.

...Ну, утром они людей посгоняли. Тут одна старуха осталась. Она из села прибежала сюда, на наш край, Халиха эта. Я спрашиваю:

- Тетка, партизанские семьи сгоняют отдельно или всех людей вместе?

А она говорит:

- Всех сгоняют в сараи, в хаты, кто партизанская семья, кто и не партизанская.

Ну, я стою с детьми на улице. Около хаты своей. У дверей стою. Прогнали они одну кучу, прогнали другую. Сестры моей дочь была в Германии, дак сестра письма держит, а я у нее спрашиваю:

- Куда ты, Татьяна, пойдешь?

- Ты прячься, а я пойду туда: у меня письма есть, дак, може, в Германию меня заберут?

Дочка ее была в Германии, а две дома были, а сын был в партизанах. Она думала, что ее письма те спасут. Их там в хаты позагоняли, а я где стояла, стою, жду. У меня такая думка была, чтоб убивали нас на ходу. И детей так настропалила:

- Сынок и донька, будем утекать, чтоб так стреляли нас.

Немцы телят везут по улице, а потом только трое идут и женщин гонят, бабулек. Один, такой молодой, чистый немец, подходит ко мне. А мой пацан... Шапка на нем - шлем такой был, пуп сверху. Красноармейская. Дак немец за тот пуп взял, шапку поднял над его головой, потом опять надел. Ручонка хлопчикова у меня в этой руке, а дочки - в этой. Немец с него снова снял и снова надел шапку. А тогда, в третий раз, его вот так под мышки подхватил и поднял. И мне вот кажется, что он кинет и убьет его. Поставил. Опять ту шапку поднял и опять опустил. Дак я тогда говорю:

- Пан, я пойду ребенка своего возьму.

У меня уже тогда ребенка не было, но мне так на ум взбрело. Дак он засмеялся и говорит:

- Иди!

Ну мы во двор в свой. В хату зашли - нечего брать. А я думала, что он стережет и убьет нас. Кошка была с котятами за печкой. Я ту кошку с котятами замотала в платок и выношу во двор. Этот мой сын и говорит:

- Мама, уже нема никого, поехали. Давай острогу поставим в колодезь и попрячемся.

Поставили мы острогу, влезли дети, и я влезла, и так меня видно.

¦- Не, так мы пропадем, дети!

Выскочили мы на огород. Там у нас блиндаж был. А в том блиндаже уже соседка сидит, четыре души. И тут еще женщина бежит с детками, и у нее на руках - маленькое дитятко. И та - туда. Стали кричать те дети. Ну, мы и вылезли оттуда. Вылезла я со своими детьми, вижу: бегут за женщиной вдогонку трое немцев. Бегут - ну, мне уже некуда деваться. Я в борозду - вот так. И дети мои в борозду, между грядами, попадали. Немцы в тот блиндаж, выгнали ту женщину, две дочки у нее. Избили их и погнали в деревню. А в деревне уже стонет земля, горит, кричат!.. Так все - прямо аж тоскливо лежать... Всех пятеро нас в бороздах. И кошка ж та с котятами лежит около меня и кукла... Яички, сала кусок и хлеба ломоть. Они ту мою куклу ногой ковырнули и, значиться, побежали. Я сама себе думаю: "Или они подумали, что мы убитые?" Они побежали. Потом опять бегут, хаты жгут, хлевы, сараи наши. Горит деревня. Уже дым. Тут у меня в головах стог соломы стоит, и я растерялась, как он стал ту солому поджигать зажигалкой... Он на мою руку наступил, перешел... Солому запалил. А дети лежат, позасыпали. Только уже как солома загорелась и хлев наш загорелся, и полымя стало припекать - дети горят: и рубашки на них и волосы горят. Мой хлопчик кричит:

- Ой, мама! Я не могу уже лежать!

А я ему говорю:

- Лежи!

А тут шляшок, вот эта улочка наша, около школы. Мы туда, дак по нас бьют, стреляют, пули сыплются, как бобы. Мы опять там лежали... Тут такие от буртов ямки, дак я их туда попереносила.

Уже солнце заходило. Вечер. Тихий такой. Шулы (столбы) стоят, горят, а мне все кажется, что это немцы стоят.

Хлопчику моему было восемь, а девочке шесть, седьмой год. А меньшенькую расстреляли, я вам говорила.

Что она им пела, дак это слыхала женщина, соседка. Она была, видела, как и на подводу садилась свекровь моя и прощалась. А меньшенькая, четыре годика было, сказала:

- Дяди, не берите меня с бабулей, я вам спою ту песенку, которая "Посею гурочки" ("Посею огурчики" - белорусская народная песня)....

Она спела им, стоючи на подоконнике, а они ее забрали и застрелили..."

Октябрь" № 9, за 1974 год

часть 5

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

"...Я буду так рассказывать. Мы жили: свекор, свекровь и золовка. У золовки уже дети были, и у меня дети были. Свекор запряг коня и нас отвез в лес. А свекровь осталась одна-одной в хате. Сама она осталась, потому как была уже старая и немощная.

Поехал свекор из лесу поглядеть, а ее уже в хате нема...

А они взяли ее да бросили в колодец, небольшой такой был. Живую. У нее была вот тут, в голове, дырка пробита, как она головой упала. И они, какие были у нас в хате шмотки, все в тот колодец покидали: и постилки, и польта, и подушки - все на нее покидали в колодезь. И такое было бревно дубовое, дак они им сверху те шмотки притиснули, чтоб они не всплыли. И была повозка такая, два по два колеса, дак они всадили ее туда, в колодезь, а тогда взяли и землей замуровали - нигде ничего не видно, одно колесо торчит...

Три недели пролежала, как один день. В воскресенье ее бросили и в воскресенье мы ее откопали".

Ганна Капшай, деревня Погулянка, Речицкого района, Гомельской области,

"...Это было рано, их еще немцы стреляли на постелях. Одного, Денисова Макара, семнадцать раз стреляли - в ноги, в руки, пока это насмерть убили. И всех остальных стреляли не сразу. Убивали, чтоб больше мучился".

Алина Степанова, деревня Ровное, Шумилинского района, Витебской области.

"...Маму мою, свекровь, перехватил в окне. И как начал обухом бить!.. Она до этого под печку забилась и там сидела до самого вечера. А потом в окно полезла, удирать. А он - обухом. Топором, обухом в плечи. Она завалится, поднимется, а он снова..."

часть 6

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

Чингисханы с телеграфами

"...Я буду так рассказывать. Мы жили: свекор, свекровь и золовка. У золовки уже дети были, и у меня дети были. Свекор запряг коня и нас отвез в лес. А свекровь осталась одна-одной в хате. Сама она осталась, потому как была уже старая и немощная.

Поехал свекор из лесу поглядеть, а ее уже в хате нема...

А они взяли ее да бросили в колодец, небольшой такой был. Живую. У нее была вот тут, в голове, дырка пробита, как она головой упала. И они, какие были у нас в хате шмотки, все в тот колодец покидали: и постилки, и польта, и подушки - все на нее покидали в колодезь. И такое было бревно дубовое, дак они им сверху те шмотки притиснули, чтоб они не всплыли. И была повозка такая, два по два колеса, дак они всадили ее туда, в колодезь, а тогда взяли и землей замуровали - нигде ничего не видно, одно колесо торчит...

Три недели пролежала, как один день. В воскресенье ее бросили и в воскресенье мы ее откопали".

Ганна Капшай, деревня Погулянка, Речицкого района, Гомельской области.

"...Это было рано, их еще немцы стреляли на постелях. Одного, Денисова Макара, семнадцать раз стреляли - в ноги, в руки, пока это насмерть убили. И всех остальных стреляли не сразу. Убивали, чтоб больше мучился".

Алина Степанова, деревня Ровное, Шумилинского района, Витебской области.

"...Маму мою, свекровь, перехватил в окне. И как начал обухом бить!.. Она до этого под печку забилась и там сидела до самого вечера. А потом в окно полезла, удирать. А он - обухом. Топором, обухом в плечи. Она завалится, поднимется, а он снова..."

Устинья Волкова, деревня Жары, Ушацкого района, Витебской области.

"...Меня три раза на ступу клали. Плечи мои были черные, как котел. Видели люди. Ну, такая была ступа, где раньше крупу толкли. А они ту ступу перевернули, тебя грудью на нее положат, а руки назад, накрест, и бьют. Три раза клали и били. "Где партизаны?" Загнали нас в хату. Передо мною шесть человек убили. Что они ни делали, на ступу положат, головой к порогу. Вырезали тело... Железо раскаляли и прикладывали... Шесть человек убили передо мной. Годов по пятнадцать-шестнадцать. "Партизаны! Вы нам спать не даете!" И били...

Я чуть живая была. А когда уже опомнилась, гляжу: разбегаются люди, хаты горят..."

Мария Гладыш, деревня Мосар, Ушацкого района, Витебской области.

"...Из нашей деревни поймали девушку. Они над нею надругались. На кладбище потом нашли ее. Уже неживая лежит и конфета... в зубах... А другую убили в саду. Вот так лежит---навзничь, присыпана,-после мы осмотрели. Платье все порвано на ней..."

Ганна Дядела, деревня Видоки, Верхнедвинского района, Витебской области.

Старухе, которая это рассказывала, за восемьдесят годов, она лежала в кровати, уже совсем немощная. Дочь ее Барбара Ясюкевич и соседка Наталья Подгайская, которые хорошо помнят те дни, уточнили шепотом про ту конфету... Бабуся не смогла сказать: по душевной деликатности или из-за уважения к памяти бедной мученицы.

"...Как она кричала! Все млели. Тут же вот, в байне (баня- диал.) был такой большой гвоздь, сантиметров, може, двадцать. Дак они взяли тот гвоздь да ей в груди... Самокованным гвоздем - в груди...

А тетку мою на штыках подняли..."

Ганна Грибовская, деревня Латыгово, Верхнедвинского района, Витебской области.

"...А еще и до боя издевались: и вилами пороли, и ногами ходили, и били - ой!.. Детей малых били, по живым ходили... А некоторые знали, что немцы яйки любят, несет которое дитя ему яичек да просит, чтоб не убили. А он как даст ему ногою, дак оно и перекувыркнется - и с ногами по нему пошел..."

Мария Скок, деревня Павловичи, Слонимского района, Гродненской области.

Так фашистские варвары терзали, мучили, истязали людей. Не всегда убивали "примитивно" - душили, затаптывали до смерти, жгли. Эти звери пользовались и первоклассной современной техникой.

Были мины.

Рассказывает бабуся Акушевич Александра Наумовна, деревня Столпище, Кировского района, Могилевской области.

"...Там было человек двести из разных деревень. В камере. Со мной две девочки, племянницы. А наши самолеты налетели. Дак немцы нас и заминировали. Постреляли и заминировали.

А я была неубитая. Ранена в обе ноги. В одну попало, и эту переломало. Дак я притворилась как убитая. Так вытянулась. Кровь на мне - тех, что убиты...

Один нас стрелял из автомата, а другой светил. А потом поглядели, что все убитые, и принес это... И кладет.".. А я думала, это, може, какая бляха, - я ж не знала, что это мина.

Ну, мы уже лежим. И еще со мной было две, так само не убитые: одна женщина и моя племянница, меньшенькая. Женщина встала и говорит:

- Знаешь, они отступают!

. А я говорю:

-- Лежите молча. Будем молчать.

Дак она на чердак залезла.

Ну, а я уже лежала, пока наши пришли.

Слышу: двери открыли. Открыли, поглядели и пошли. Это уже наши - красные. Я стала ойкать, стала звать. Одна женщина с ними была, она через порог голову и говорит:

- Ой, оечки! Женщина живая!.. Мамаша, не становитесь на провод, у вас тут заминировано!

Они на порог взошли, заплакали. Наши уже. А я девочку разбудила, которая живая, меньшую. Она спала. Пять годов ей было. Наши ее позвали:

- Долечка, иди к нам!

А она:

- Отойдите, немцы! Вы мою мамку убили, я к вам не пойду. Дак солдаты ее взяли как-то через мину. Мина ж лежит!.. Я только слышу, что они говорят про это. Лежу и трясусь. Они говорят;

- Подай, мамаша, руки и скинь убитых с себя.

Как же я их скину!..

Один взялся за меня, а той взялся за этого, а третий снова за этого - и давай тянуть. Как потянет, дак эта нога, что переломана, - в эту мину, в этот провод. Как в провод, дак эта мина - хлоп! Разорвалась. Тех всех и поранило, трех. А я уже кричу:

- Ноги поотрывало!

Я воды прошу, а он говорит;

- Воды нету.

Они ее поотравили, немцы.

- Нет, мамаша, - говорит мне, поглядевши, - ваши ножки целы.

- Перевязали меня, и тех солдат, и нас повезли..."

Было радио.

Оно не только помогало карателям координировать их работу, оно их и веселило.

В деревне Святая Воля, Исвацевичского района, Брестской области, Авдотья Ермолович, в войну быстрая девчонка Дянка, а теперь сама уже мать, вдова с малыми неслухами, рассказывала нам про этакое веселье. Женщина плакала, вспоминая, как они, несколько малышей, спрятались в деревянном срубе пустого, почти доверху засыпанного колодезя, обросшего высоким быльняком, и слышали крик, и плач, и стрельбу наверху, в деревне, где остались их мамы, бабуси, братики и сестрички.

Немцы включили в своей машине радио, оно гремело музыкой, орало песни. Хлопчики подсадили Дянку, и она, выглянув из колодезного сруба, увидела - она до сих пор это видит, - как фашисты, одних людей постреляв, мыли в большой бадье руки, вытирали их белыми рушниками, а потом снова начинали расстреливать.

А радио их веселило...

Были самолеты.

О поединке старенькой, немощной женщины с боевым самолетом "люфтваффе" рассказывала нам Зинаида Путронок, секретарь сельсовета в деревне Берковичи, Верхнедвинского района, Витебской области. Тогда ей было девять лет, и жила она в родной деревне Волки, где и произошел тот поединок.

"...Не успели мы до этого леса доехать, как налетела вторая партия самолетов и начали жечь хаты. Какой-то жидкостью. Ворошилова бабуся, ее сын теперь в Мирском районе проживает, а тогда был на фронте, семья большая была, было семеро детей... Она осталась одна и до последнего свою хату защищала. Они три раза поджигали, а она все песком три раза тушила... Ну, потом она уже не смогла. Низко-низенько самолет спустился и подпалил. И она уже была обгоревши, сил не было, и она пошла. У нас называлася такая Старосека - лес. А деревню всю нашу спалили..."

В деревне Лозки, Калинковичского района, Гомельской области, убито 476 человек. Там против стариков, детей, женщин и всех других невооруженных, мирных людей был использован бронепоезд. 22 июня 1942 года. Это было очень удобно: лесная деревня растянулась у самой железной дороги, на автоматный выстрел от нее.

Рассказывает Катерина Даниловна Крот, которая была тогда молодой девушкой.

"...Ну, я в тот день... У меня сестра была и батька, матери не было. Мы жили втроем...

Не могу я рассказывать... (Плачет.)

Тогда я с сестрой была на работе. Стрельба открылась. Слышим: поезд идет, стрельба открылась. Мы пришли домой...

Вот характер - говорить не могу..."

Она прикусывает губу и умолкает, чтоб не расплакаться снова.

Хозяйка хаты, в которой мы сидим, Вольга Века, немного старше рассказчицы, сама пережила ту жуткую "стрельбу". Кроме того горя, общего для всей деревни, есть у нее еще и недавнее, уже только свое: погиб единственный сын. Электромонтер. Тянул высоковольтную линию, и на него упал столб. Фото веселого, бравого парня увеличено вместе с давнишним фото матери, когда она, Вольга Иосифовна, и сама была молодая, веселая. Этот сдвоенный портрет, будто снимок счастливой пары или дружных сестры и брата, висит в простенке под вышитым рушником. А хозяйка стоит, прислонившись спиной к холодной белой кафельной печке, заложив за спину руки, и на плач подруги, умудренная давним и новым горем, говорит:

- Ты не плачь. Потерпи. Надо терпеть.

О, как же он это умеет, наш народ!..

Подруга успокаивается понемногу и уже рассказывает снова:

"...Там этот конец, где людей били, уже горел полностью. Уже деревню жгли с поезда. Нас на улицу повыходило, може, человек пятьдесят...

И вот собрали нас и ведут прямо в тот огонь. Мы просимся, а они нас через улицу ведут во двор и уже там хлев подпаливают. И так мне хочется и так же мне хочется утечь!.. Один раз я попробовала. Жито было посеяно около самой улицы, дак я хотела туда, а немец заметил, крикнул и винтовку наставил. И я пошла. Идем, идем, а там, где уже они жгли, сильно много немцев видать. Дошли мы до середины, где уже мы жили, семья наша, а тут стояла хата несгоревшая и огороженная, как и надо. И подружка шла со мною. Дак она говорит:

- Давай сюда удирать!

А на эту сторону ветер клонил, дак все погорело, и садов не осталось. А иду я, може, метров десять впереди. А потом вот так оглянулась назад. Та девушка побежала сюда, а я сюда. Те два немца - они меня не заметили, и третий не заметил. Я и побежала во двор, а там уже в картошку, в жито и поползла.

А тех всех повели.

Я отползла так от деревни и лежу в жите, думаю: "Что ж они там будут с ними делать?" Правда, я далековато была от них, оттуда, где их там жгли, метров, може, четыреста, а може, и больше. Лежу я и слушаю, а их там из автоматов: та-та-та-та-та - строчат, строчат из автоматов, как завели уже в хату. Лежу я, лежу, а потом вижу: горит уже вся деревня.

А поезд так и ходил по пути: сюды-туды, сюды-туды. Как он бил по селу! Из пулеметов да из всего. Аж то жито косит!..

А я в борозде лежу. Потому что я слышала, мужчины говорили, как на войне - в ямку надо. Лежу я к пути головою, а поезд, кажется, катится в ногах. Так перепугалась, что не чувствую ничего. Лежала я, лежала, уже темнеет. Слышу: машины загудели на Василевичи. И поезд ушел. Тот, что стрелял.

Я тогда в жите встала, вернулась на свою усадьбу и покликала, може, где кто есть. А никто не отзывается, только скот ревет, да коты мяукают, да собаки лают... Куда ж деваться, куда идти?.. Пойду я заберу то барахло, что бросила, и пойду в лес.

Подхожу я туда - добро лежит, а людей нема, и уже темнеет. Встретила двоюродную сестру, и она сказала мне, что людей пожгли..."

Бронепоезд - боевая техника. Фашисты приспособили ее для убийства мирного населения.

Была и специальная техника...-

Рассказывает Дарья Гусак из деревин Костюковичи, что в тридцати километрах от Мозыря.

Люди из села были выгнаны на берег Припяти, что и в те страшные дни спокойно плыла себе в свою вечность по раздолью долины.

"...Нас, партизанские семьи, - рассказывает Дарья Нестеровна, - поставили на берегу отдельно. Мужчин и женщин отдельно. Еще у меня сестра была, с двадцать четвертого года. Мать попросила одного полицая:

- Мой дорогонький, ты моих этих девок забери куда-нибудь, все равно нам уже могила.

Дак он нас двоих взял туда, где собирали отправлять в Германию.

Как мы уже шли, дак видели: разбирали в деревне колодези, уже подготовляли их на людей... А эти душегубки, знаете, еще только подъехали. Такие они, как вот ездят наподобие кузни у нас. Из МТС. Только у этих цвет темно-зеленый, а там, как бы вам сказать, салатовый. Такие какие-то ковылюги. Их две было: одна на берегу, а другая уже тут, подъехавши к колодезю.

Они, знаете что, сидели на берегу, мужчины, их посадили в ряд по шесть человек... Один еще оглянулся так - это Гриша Адамовский, - а немец подошел и прикладом как даст сюда, по шее, дак он вот так повесил голову, и кровь пошла из носа, изо рта. И он больше не поднял головы.

У меня мать и отец остались там..."

Некий Иван Рачицкий, черная душа, помогал карателям распознавать в толпе костюковичевцев партизанские семьи и тех, кого он считал помощниками партизан.

"...Дак одних оставляли, а других выводили, - рассказывает еще одна тетка, значительно старше, Дарья Миновна Карась. - А тех, которых оставили, а потом убили, - тем говорили, что их повезут катерами. Только их не повезли катерами, а четыре колодезя напихали. Вот в этом одни мужчины, в этом одни детки. Там два колодезя - одни женщины... Они поделили их.

Как приезжала наша комиссия, русская, раскапывали. Дак тут одни мужчины. Голые, голые! Раздевали их. Отец один пришел, сына своего узнал, он наверху был, и похоронил на кладбище. Целенькие все были. непосгорбленные и ничего. Словом, они травили. Если бы кидали живьем, дак человек корчился бы, гнулся бы в воде, а то они целенькие, ровненькие. Лежали, как их побросали, так и лежали..."

Каратели старались, чтобы их работа была сделана "чисто", чтоб никто посторонний не видел. На берегу Припяти людей сажали в те "салатовые автобусы", в каждом из которых помещалось до шестидесяти человек, а по дороге их душили выхлопным газом, около колодезей хозяйственно раздевали и голых бросали вглубь. Все делалось исправно и тихо. Видела ведь Дарья Гусак, когда ее гнали мимо, как готовили колодези, видела и тот "салатовый автобус"... Видела, однако не поняла, что тут к чему, и разобралась только значительно позже, когда над теми карателями, которым не удалось удрать или замести следы, состоялся суд.

Определение "Чингисхан с телеграфами" принадлежит А. И. Герцену. В середине минувшего столетия он назвал так варваров, вооруженных не только саблями да луками, но и телеграфами, пароходами, железными дорогами, ружьями Минье и ракетами Конгрева...

Уничтожая мирное население, фашистские чингисханы пользовались еще более совершенной техникой. Были у них автоматы, мины, автомобили, радио, бронепоезда, самолеты и суперновинки, например, их изобретение - Sonderwagen - душегубка, подвижная помощница концлагерных газовых камер.

Альберт Шпеер, министр вооружения и военной промышленности "третьего рейха", отсидев двадцать лет, отмеренных ему на Нюрнбергском процессе, написал "Воспоминания". В этой книге о своем друге и фюрере он говорит так:

"Гитлер был первым, кто сумел применить технологию для целей массового уничтожения".

Сколько мук, сколько ужасающей античеловечности стоит за словами этого компетентного свидетельства!..

часть 7

Главы из одноименной книги. Полностью на белорусском и русском языке книга вышла в Минске, в издательстве "Мастацная литература" в далеком уже 1975 году.

"Селекция"

Приходит очередной эшелон с "переселенцами" с Балкан или с Востока, людей выгружают, отбирают у них вещи в казну рейха, а самих гонят колоннами в лагерь и, построив, выбирают, разводят: кого сразу в крематорий, в огонь, а кому еще, пока голод не съел их мускулы, работать на пользу фашистской Германии.

"Селекция" - так это называлось в Освенцимах и Майданеках.

Подобная же "селекция" осуществлялась и в белорусских деревнях. И тут, с одной стороны, массовое уничтожение "ненужного" населения, а с другой - охота на рабов, ловля людей для работы в Германии.

Селекция, отбор: кого убить сразу, сжечь сегодня, на месте, а кого завтра - уморить тяжелым трудом, голодом в Германии. Цели те же, что и в лагерях смерти. Только методы, приспособленные к условиям, когда жертвы не окружены колючей проволокой, когда вокруг поля, леса...

Стефа Петровна Коваленя, деревня Осово, Солигорского района, Минской области.

"...Приехали, окружили, оцепили - уже нам некуда. Забрали нас. У меня шестеро детей было. Сама больная лежу. Меня пришли и выгоняют. А у меня дитятко грудное было, маленькое. И все детки дробненькие. Один теперь живет, а те погорели. Забрали нас, повели в гумно. Зашла я туда, а хозяин там - поймали, завернули где-то...

Отсюда нас погнали в Забродье. Забродских пожгли раньше, мы не видели. Загнали нас в сарай. Взяли они этих людей и ставят. Которые с детками - тех в одну сторону, а этих, которые свободные, здоровейшие, - тех в другую. Дак тех погнали, а нас - там гуменце было такое - нас туды.

И люди говорят:

- Зачем нам дожидаться, чтобы нас побили, давайте двери сломаем. Дак кого убьют, а кто утечет.

А они, должно быть, услыхали, какой-то переводчик там был. Они сейчас двери открыли:

- Кто желающий на работу?

Ну, эти вышли. А я куды с детками пойду, детки у меня дробненькие. И сама негожая была.

Переночевали мы там с детками. И они чуть свет давай нас разводить. Человек по десять. Берут и ведут. А куды - мы не знаем. И видим, повели в ту сторону, и там загорелось. А они идут по нас. Они заведут да побьют и поджигают. Ну, и меня с детками завели. Моего брата женку с детками. Моего батьку... Тоже этак... (Долго плачет.) Пулемет у каждого... Идут и стреляют... Мы так попадали, лежим, лежим..- Я будто в яму какую залезла - не слышно. Нас они сразу не подпаливали. Меня в ногу ранило, а я ничего не чувствовала. Меня будто кто подымал, подымал вверх... Я подняла голову. Ой, в хате они еще! Я обратно так упала.

Они походили, походили, ушли. Они ушли, я встала, нашла братову женку, так за голову - подергала, подергала: "Авдотья! Авдотья!" Она не отзывается. Поглядела, что они все неживые лежат. Что мне делать? Страшно сидеть, гореть живой. А из меня кровь течет. Думаю, все равно ж меня поймают. А еще снег был. Дотащилась туда, за хату. Вышла туда, за корчики, поползла на четвереньках. Кровь... Думаю, все равно ж меня поймают. А деревню подпалили. Забродье-то. Мы лотом добралась к болоту кое-как. Там со мной девочка была. Ее мать и сестер, братьев всех убили, а она осталась. Горохова Ивана дочка. Мы с нею в стог, немного выдергали да посадились, а ноги мои замерзли, в ботиночках сидела в той воде. Сидим мы, я ж никуда не годна, ослабела, нога раненая. Анюта говорит:

.- Пойдем.

А я говорю:

- Дитятко, иди куда хочешь. Мне нельзя. Я, - говорю, - погибну тута.

Вижу, перед нами стог загорелся. Вижу, а они идут мимо нас. Обоз.

Девочка:

- Ой, утекаемте!

А я говорю:

- Не, поздно.

Мы, как те гуси, пообщипалися и сидим в стогу, как на том свете..."

"Забродских пожгли раньше, мы не видели", - говорит Стефа Коваленя.- Там, в Забродье, тоже проводилась "селекция". Кто молодой, здоровый, тех погнали с собой. А остальных...

Ганна Ивановна Берникович видела, что и как было в Забродье.

Эта та самая "девочка Анюта", с которой вместе спасалась Стефа Коваленя.

"...Тогда я еще в четвертый класс ходила. Привели нас в сарай и поставили на колени. Потом:

- Ложитесь ничком!

Полегли ничком. - -

- У меня два брата было, один у матери на руках был, а другой, большенькнй, дак я около себя посадила. И две сестры у меня было тоже, дак они около матери сидели. Дак я там, как лежала,- слышно, что стреляли и всё - и вышли... Ну, я, зажмурившись, лежала. Дак я чувствую, из матери налилось крови на меня. Голова моя вся мокрая была. Этот полицай от меня братика все отодвигал (плачет). Дак я потом за руку его подтащила... Я лежала, пока принесли солому. Лежу и думаю: "Вот, это ж поубивали, и убитые всё знают". Лежу и сама так думаю... В общем, убитый человек, а знает... Слышу: солома зашумела. Лежу и подергаюсь - ничего не болит. Думаю: это ж ничего и не болит. Убитый человек и все знает. Потом они подожгли. Я лежала, пока мне руку припекло. Одежа стала гореть на плечах, на голове. Руку как припекло, я подхватилась и выбежала во двор.

Поглядела - горит все кругом. Побегала, побегала, думаю, куда бежать, что делать. Немцы ж еще тут - убьют. Я в истопку (Истопка - кладовая для хранения овощей). Гляжу - немец. Подошел, набрал какого-то сена. А мне видно в щелочку. Кинул под стреху. Стреха загорелась. Только я во двор выскочила - шухнула стреха, упала. Все! Я побежала в лес.

Там я обгасилась вся: в снег легла - еще снег был. Потом я поднялась, вижу: какой-то человек идет ко мне. Подошел ко мне, спросил, что, как. Я рассказала.

- Ты, - говорит, - посиди, девочка, тут, а я приду вечером, тебя заберу.

Где ж я буду тут сидеть? Ночь уже обнимает. Не, думаю я, пойду. Я знаю свое сено там, на болоте, - и в стог. Пошла. Пошла я, там поплакала (плачет). Сижу и плачу. После из Осова - женщина. Подошла и говорит:

- Я думала, тут миого людей.

Ее ранило в ногу. Переночевали мы с нею в стогу. Есть хочется, голодные. Я говорю:

- Пошли, у нас сало закопанное есть.

Раскопала сало. Смотрим: немцы в том селе, в Красном Озере. Пошли мы в другой стог, в чужой. Рано проснулись. Та женщина говорит мне:

- Ты, - говорит, - спишь? Не спи, посмотри: впереди стога горят.

Встала я - правда, горят. Кругом по болоту горят..."

О таком же - Мария Семеновна Журавская, деревня Жилин Брод, Слуцкого района, Минской области:

"...Я живу в этом конце, а мама живет в том конце. И тогда я с ребенком пошла к маме. Може, мы пряли там, може, что другое - я уже и забыла. Сидим и слышим - стреляют... А нам и дела нет, что там стреляют. А потом говорю я:

- Пойду я до дому...-

Я пошла до дому. А мой хозяин дрова пилит на дворе. И говорим мы: чего это там стреляют?.. А потом глядим: через поля идет цепь немцев, Нам уже было некуда утекать... Може, мы и могли б утечь, но человек же думает: "Мы ж не виноваты. Что ж они нас душить будут или бить? А моего ребенка не было, у мамы был он. Как пошли они по деревне, так сразу зашли и к нам. Хозяина, Павлика моего, вроде бы забрали... Нет, не тогда забрали, вру я уже. Дитя принесли хлопцы мне, мои братья. В том конце брали молодых в Германию, так моя мама говорит:.

- Несите вы Мане дитя, а то и ее заберут.

Потому что я молодая еще была, с двадцать второго года.

И вот пришли они Павлика забирать в Германию. Мы с его матерью плачем, просим, чтобы не забирали. А немец мне... Я уже семь классов кончила и уже немного понимаю, что они говорят по-немецки. Чтоб и я, говорит, дитя бросила с матерью, а сама - в Германию, и тогда будет "гут". Как мы ни просили с мамой, как мы ни плакали, все равно забрали Павлика и погнали на деревню. Потом вышла я... Был оттепельный, теплый день, я это дитя укутала и вышла. Встречаю знакомого полицая, спрашиваю:

- Что это будут делать?

- А я ничего не знаю.

Я иду, все равно иду. Павлика гонят, и я сзади иду. И еще раз спрашиваю у полицая, а он еще раз говорит, что ничего не знает. Свой парень, може, меня и провожал не раз. А потом говорит:

- Если хочешь, дак гони коров.

По третьему разу только мне сказал. Стали нас сгонять в одну хату, к Костику Тихону. Пришла я и говорю своему мужу и дядьке:

- Наверно, будут что-то с нами делать. Потому что мне полицай сказал, чтоб гнали коров...

Это теперь уже люди живут роскошно, а тогда ж, известно как было. Штаны латаные. Павлик говорит:

- В Германию повезут, так ты хоть беги штаны мне лучшие возьми.

Я и побежала, мы недалеко от Тихонов жили, наискосок.

- И табаку возьми и еды возьми.

Мы согласились с его матерью, что дитя у нее побудет. Она говорит:

- Если вы там останетесь, то хоть будете жить.

А он говорит:

- Я никуда не пойду, все равно утеку.

Это мой хозяин.

И мы так бегали, бегали, то табаку, то того. Я бежать, а немец как крикнет: "Хальт!" - так я вернулась и дитя взяла на руки.

Его, Павлика-то, погнали уже, а меня оставляют с ребенком. Посчитали людей, и меня посчитали. Все равно нема мне куда ребенка деть, на чужие руки да такого ребенка, год и три месяца... Стою я вот так около дверей, а он у меня ребенка из рук, немец, и отдал другой. Это была Яся Карповича тетка. А меня - за двери:

- В Германию, будет "гут".

Погнали мы коров. Снегу много было. А мы идем не по дороге, а сбоку. И так я уже устала, так устала. А Павлик говорит:

- Баба, хоть и не можешь, а шевелись. Сейчас дойдем до леса.

Дошли до моста, а тут эти танки... Или эти машины идут... И видим - подводы едут по Переходам, а какие подводы,- мы не знаем. Може, немцы, може, кто там, черт его знает. Тут дальше стала присматриваться, еще двое с нами шло... Один босой. Я ж и говорю, что тогда никакая хвороба не брала. Може, два километра человек босой по снегу шел. А теперь чуть что - и уже... А потом увидели, что это свои на подводе. Пошли мы, поглядели, что нема нигде ничего, и кинулись в лес...

А потом я зашла на мамин двор. Я же знаю, сколько душ там было, сколько человечьих огарков могло остаться. А поглядели - нема. Батьку-то видели, что его забрали с конем, а моя мама - я же не знала, где.

У Костика Тихона в хате лишнее дитя было убито и сожжено. Може, это и мое? Може, его Костиковы дети куда под печь затащили, или куда?.."

Алена Казимировна Каминская из деревни Тихань, Слуцкого района;

"...Снегу было много, мороз был большой.

А потом шел карательный отряд. Остановился у нас в Тихани. Потом пошли на Гандарево, на Красную Сторонку, Левище, Подстарево, Старево... Пожгли, поубивали, скот забрали. Людей в Германию забрали молодых. А старых поубивали. И детей.

Ну, что они еще делали?..

Человек их двенадцать или десять зашли к нам. Халаты - в крови. Бабы спрашивали старые у них:

- Что вы делали так?

- Гусям головы отсекали, - говорят они. Во, так они говорили.

Ну, нас вызвали на улицу, тиханцев, построили так в ряд, наставили с одной стороны пулемет на нас, с другой стороны - пулемет. И шел офицер с немцем и отбирал молодых в Германию. А мы так с детьми остались в этом ряду. Потом приказали собрать: подушечку, одеяло, на три дня еды, и полицаев поставили в калитках, чтоб эти уже не заходили, кого в Германию отобрали. Ну, мы так вынесли им на улицу еду, все собрали. Их погнали, молодых, в Германию. Забрали скот.

А эти десять или двенадцать немцев заехали в Лазарев Бор. Поехали туда, глядим - горит. Стрельбы наделали. Там людям сказали, что, если встретят немцев со столом, хорошо встретят, дак они жечь не будут. Они их встретили столом уже, аккуратно. А они все забрали, тот стол перевернули, а людей посгоняли в хаты, сожгли, а скот забрали. Молодых тоже в Германию отобрали и погнали".

Вот так всю Беларусь хотели превратить в лагерь смерти. Только вместо колючей проволоки - "оцепление", цепи карателей со всех сторон. Набитые людьми хаты, амбары, сараи - "деревенские крематории". И отбор, сортировка жертв назывались не по-лагерному, не "селекцией", а "сход", "собрание", "проверка паспортов"...

Ирина Ивановна Лопатка, деревня Лочин, Осиповичского района, Могилевской области.

"...Ну, а тогда ходит этот немец и - на улицу! Гонит на улицу. Всех, до одной души на улицу. Ну, мы, правда... Я девочку за руку, и булка хлеба лежала на шкафчике - я за эту булку, под мышку - и на улицу. Мы же думали, построят и снова, може, отпустят.

А они построили в ряды, в три ряда, и погнали на колхозный двор. Там снова построили в два ряда... в три ряда так же. Всех, всех! А потом ходят и выбирают. Вот поглядит в глаза и - за плечо или за руку вытащит. И в другой ряд ставит.

Дак я девочке говорю:

- Налечка, беги к бабушке и стой. А мы с Катей утечем.

Так звали брата жену. И у нее трое детей. Уже так думали, что нас на Погорелое погонят, а там большой лес, дак я говорю:

- Мы утечем. Лесом будут гнать, дак мы утечем.

Уже село горит. Двери у нас открытые в хате, дак наложили соломы, натаскали немцы, и уже из дверей полыхает огонь. И тогда они погнали нас. А эта девочка моя плачет:

- Не хочу.

Стала около бабушки и стоит уже, плачет. Полицай идет.

- Чего ты, девочка, плачешь?

- К маме хочу.

- А где твоя мама? Иди к маме.

Она прибежала, я ее за руку, и командуют нам:

- Вперед!

Погнали нас. А этот вот, старый был, наш сосед, дак он не может идти, -дак они его палкой, палкой! Потом одна старуха была. И ту палкой. И девка, може, девятнадцати, двадцати годов, дак она под ельником лежала, схоронилась. Дня два там лежала. А тогда весна холодная была, в мае, что ли. Это уже последний год был. Дак они к той девке и поспихивали всех, и мы их больше уже не видели. Ну, а нам скомандовали:

- Вперед!

А всех, кого повытаскивали из рядов - назад, в село. В дом их погнали и в сенцы. И еще в два дома...

А нас гнали на Погорелое сначала, семей десять с детьми.

Прошу девок:

- Девки, утеките какая-нибудь. Партизанам скажите, кто живой, а кто...

Боялись, никто не утек. Девчат несколько там шло с нами. И никто тогда, никто не утек. Тогда нас в Буду загнали и закрыли в сарай. А мужчин отделили и в истопке заперли. Дак мужчин там много было, а помещение малое, дышать было нечем, дак они потолок подняли. Ну, а нас загнали в сарай, все ночевали. Ну, а назавтра выгнали, и снова построили, и снова так же выбирали. Еще наших семь женщин с детьми выбрали.

Вопрос. Что-нибудь спрашивали или просто так: посмотрит и выбирает?

- Так вот посмотрит и за руку вытащит или за воротник вытащит, а остальных уже погонят в Лапичи. Дак многие сами просят. Тут у нас одна женщина была, уже старая, дак она говорит:

- Паночек, я уже старая, не дойду в Лапичи.

А какую насильно вытащит - черт их знает! Я не знаю, как они выбирали..."

Куда, в какую щеренгу проситься, люди не знают. И многие сами идут в ту, которую как раз осудили на смерть, на сожжение. А палачам вон как весело "играть": ну, ну, бабка, гори, если сама напросилась!

"...Дак тех в истопку загнали, а нас повели в Лапичи. Их сначала в истопку загнали. После, говорили, погнали в Полядки и там сожгли. Семь женщин с детьми. А одна девочка большая была и с ней четверо меньших, дак она тоже сама просится, говорит:

- Паночек, я не донесу.

Одно с ней было маленькое.

- Ну, дак становись тут!

И ее, ту девочку с детьми, тоже загнали и спалили..."

Это они любили - повеселиться, "трудясь". В Збышине, Кировского района, Могилевской области, убили всех, кого нашли, живыми оставили лишь двух стареньких женщин семидесяти лет, одну к тому же слепую; "Пусть живут - Советскому Союзу на расплод будет!.." Это их так опьяняло - власть над жизнью и смертью людей, целых семей, целых деревень. Шурупчики огромной бесчеловечной машины, механические исполнители воли "высших", тут они тешили свою душу властью над другими - чувствовали себя "арийскими богами", что сами себе выбирают человеческие жертвы.

Другой район, другая деревня, другой рассказ:

"...Сидели мы в той хате, може, два часа, а може, и больше. В крайней хате. А потом уже двое идут. Один переводчик, а другой такой высокий немец. Нахрамывал на правую ногу. Палка у него была. Держит палку эту резиновую... Ну. знаете... Как открыли хату - стали в дверях и смотрят. Поглядели, поглядели, семьи полицаев с бумаги вычитали и вывели. Ихнее родство. А нам уже всем, значит, положено погибать... Ну, там у нас был староста. И тут он подошел и стал просить:

.- Отпустите меня с семьей...

Немец палкой ударил его по голове, и в первую очередь забрали и повели их... Повели, а куда повели, никто и не знает. Подходит другой человек:

- Отпустите меня. Комендант - мой сродственник. В Старобине.

Долго он им что-то говорил, а им терпения нема, им уже охота бить, а он все говорит. Опять они палкой по голове, и этого забрали, и семью, и тоже повели...

А моя девочка стоит, старшая... У меня четверо было детей, а беременная я была уже пятым, подбегает она:

- Папочка, всех людей ведут, все просят, а ты не просишь... Хоть бы ты, папка, попросил! Эта ж вот хата будет гореть - будут наши глазки выскакивать... А ты, папочка, никого не просишь...

А батька говорит:

- Дочка, активу своему вон как дали, а нам уже и бог велел по гибать.

- Ну, попроси!

Она еще и в школу не ходила, маленькая была.

А переводчик поглядит, поглядит на людей...

А моя все просит:

- Папочка, попроси!..

Муж подошел да и говорит:

- Господин переводчик, я хочу о чем-то у вас спросить...

Милые мои, я ж говорю - или это судьба такая, или что...

- Я, - говорит мой, - человек нездешний, приезжий, специалист по найму, кузнец. Я, если жить буду, то пользу хоть какую дам, какой вам интерес, что вы меня убьете...

Переводчик что-то погергетал тому немцу, а тот зиркнул глазами и велел переводчику ответить: мол, кузнец, все равно ж ты один день только поживешь.

А мой говорит:

- Старая пословица: кто тонет, тот и за бритву ухватится. Хорошо и пять секунд прожить.

А этот, с палкой который, бил людей, визжал, а то, видите, утих, говорит:

- Ну бери свою жену, детей, иди!

То ли судьба такая, то ли кто счастливый из детей?..

Но только мы вышли из хаты, дак немец этот говорит:

- У них много киндеров - в коровник их.

Много детей - жалко выпустить..."

Мария Ефимовна Маголина, от которой мы в деревне Заглинное, Солигорского района, услышали эту историю, спасла своих детей. А после войны и еще пятерых родила: она - женщина и теперь еще моложавая - мать-героиня.

Но смотрите, как тот, "с палкой", рассудил: как и положено фашисту.

Не детей пожалел, а пожалел, что их "много" у того кузнеца, которого он хотел отпустить: может, сгодятся его мастеровитые руки. А у человека, оказывается, вон сколько детей! "Биологический потенциал"... Нет, "в коровник" - в огонь их!..

Так вершат эти "сверхчеловеки" судьбы людей.

Но наступает час расплаты и тогда...

На Витебщине было. Там тоже поделили жителей деревни на "не нужных рейху" и "нужных", одних уничтожили, других- "немецких рабов" - везли на машинах, и только остановилась колонна, вдруг крик:. "Партизаны!" Так один такой "бог" от страха вывалился из кабины, потерял сознание. Сразу забыл, что он какой-то там "сверх", что смерть - "добрая подруга". Потому что это уже не чужая смерть, а своя!..

К другим расплата пришла позже.

Но пока они работают.

"...А тут уже в эту деревню немцы заходят. Мы идем домой, а тут уже по дворам ходят немцы. Только я прибежала домой, а уже гонят на собрание. Гонят на собрание, спрашивают, сколько лет, а у меня мачеха была. Она говорит:

- Она еще малая девочка...

Выгоняют из хаты всех на собрание. Подошли мы туда, уже из села... Один был картавый малец. И он голосит, и бабы голосят все, дак он камень схватил и - на этих, на полицаев... А полицай один:

- Вот дурак, а хочет жить!..

И матом на него.

Подогнали нас в конец деревни и хотели кидать в яму. Яма была силосная. Но они говорят:

- Погоним дальше.

И погнали нас до речки, и начали отбирать: которых в Германию, а которых...

Отобрали нас несколько человек, а тех погнали убивать уже...

А нас, молодых, погнали назад в деревню. Мы стоим на дворе на одном. И там две бабы спрятались... бабы и два пацана. А немцы все ходят, разговаривают. Вот я то слово помню теперь, как я слыхала: "Ком раус! Ком раус!"

А они сидят под кроватью, эти бабы. А немцы их вытаскивают. С детьми: два мальчика и две женщины. Вытаскивают они их вон, а мы стоим это на дворе, и немцы стоят около нас, чтоб мы не поутекали. Ах!.. Тогда выгнали их во двор и только слышим: "Пок!" А эти дети: "Ай-яй-яй!.." "Пок!" - второй раз, и эти опять в крик. И четыре раза выстрелили. И убили их, а нас, всю молодежь, которую оставили, погнали".

Рассказывала Мария Федоровна Верховодка из деревни Иканы, Борисовского района.

Из той же деревни - Тимофей Никитович Тарасевич:

"...Моя хата была около кладбища. Жену с детьми забрали и убили там. А я в подводы поехал. Приехал домой, а тут уже все убитые. Когда убивали, я тут не был. Нас было человек пятнадцать в подводах. Приехали, а вся груда эта - убитые и сожженные... Всех чисто побили, никого не осталось. Где ж люди? Пошли искать, а они так во: как горели, локтями в землю, так волосы обгорели, а головы - как капуста, белые кочаны.

Сот около семи убили.

Тут еще немцы дорогу расчищали, что партизаны лесом завалили, взяли для того из Горелого пятьдесят мужчин. Да потом и их застрелили,- они шли домой и зашли сюда, дак они их переняли и побили. Которые утекали, дак и на поле побили. После находили в кустах.

Потом ехали из Плещениц чужие возчики, и тех переняли тут, и тех сюда, побили..."

Уже так втянулись "в дело", что и про "селекцию" забыли. Так и пошли бы. По всей земле...

Старик держит мальчика как будто надо всей Землей. Такое каменное и такое мягкое тело мертвого мальчика. Глаза старика черною бездною спрашивают у всего мира: неужели это правда, люди, то, что с нами было, что с нами делали?..

http://warmech.narod.ru/karateli.html