Переяславские соглашения 1654 г. - договор равных или переход в подданство?
Соколов Леонид
Добавлено 25 июня 2005

Со времени возникновения украинского сепаратистского движения его сторонники и их покровители, говоря о Переяславской Раде 1654 года, давали этому историческому событию, фактически положившему начало воссоединению Малой Руси с Великой Русью, крайне отрицательные оценки. К примеру, в первоначальном тексте стихотворения “Ще не вмерла Украiна”, опубликованном в 1863 г., были такие строки, впоследствии устраненные: “Ой Богдане, Богдане, Славний наш Гетьмане! На-що вiддав Украiну Москалям поганим?!” В австрийской Галиции власти рекомендовали галицким украинофилам решительно отказаться от причисления Б.Хмельницкого к украинским героям, каковыми следовало считать только такие личности как Мазепа, Выговский и им подобные, действовавшие враждебно против России. В духе этих рекомендаций оценивают Переяславскую Раду, 350-летие которой исполняется в январе 2004 г., и нынешние “национально-свидомые” украинские деятели, изо всех сил старающиеся вбить в головы жителей Украины идеологические стереотипы, скроенные по австро-польским шаблонам XIX - начала XX века.

Что касается оценок любого исторического события, то они всегда будут различаться в зависимости от того, с каких позиций рассматривается данное событие. Понятно, что с точки зрения украинских сепаратистов, вся деятельность которых изначально была направлена на разрушение русского единства, Переяславская Рада 1654 г. не может быть оценена положительно, и требовать от них таких оценок было бы совершенно бессмысленно. Но вот согласиться с тем, что отдельные украинские авторы, стараясь навязать публике свои взгляды на содержание Переяславских соглашений 1654 г., допускают искажение исторических фактов, никак нельзя.

В современных украинских публикациях, посвященных Переяславским соглашениям 1654 г., можно прочитать о том, что в 1654 г. Украина выступала как самостоятельное государство, что между Украиной и Москвой был заключен только лишь временный военный союз, что Украина и Москва заключили договор как равноправные стороны, а затем Москва коварно нарушила этот договор и захватила Украину, лишив ее независимости.

Следует заметить, что подобные версии выдуманы не нынешними авторами, а получили хождение с подачи отдельных украинских историков еще в начале прошлого века. Так, например, историк В.Липинский в своей работе “Україна на переломі”, вышедшей первым изданием в 1920 г., писал, что “его [Хмельницкого] соглашение с Москвой в 1654 г. было таким же самым случайным союзом, направленным против Польши, какими были все его предыдущие такие же самые союзы с Крымом, а прежде всего с Турцией”.

Охарактеризовав Переяславские соглашения как случайный военный союз, В.Липинский все же отмечает, что этот союз предполагал протекторат московского царя над Украиной: “В борьбе с Польшей Царь занял место Султана, и только. Став протектором Украины, он должен был ей дать военную помощь против Польши и за эту помощь должен был получать от Украины определенную ежегодную денежную дань такую самую, какую получал за свой протекторат Султан в Семиградье, в Молдавии, в Валахии. И соглашение с Царем делается по тем готовым образцам, по каким и делались до того времени соглашения Украины в деле протектората с Султаном”.

Другой украинский историк, Р.Лащенко, в своей трактовке Переяславских соглашений шел еще дальше и вообще отвергал мысль о том, что эти соглашения, которые он называет “договором”, предусматривали протекторат московского царя над Украиной, и утверждал, что в данном случае имел место договор равных сторон. Комментируя на страницах своей книги “Переяславський договір 1654 р. між Україною і царем Московським”, изданной в Праге в 1923 г., вышеприведенные высказывания В.Липинского, Р.Лащенко указывал:

“Каким же способом связать такое поведение гетмана, который считал сам себя “царю равным” с идеей протектората? Ведь идея протектората, как и идея вассальной зависимости является отрицанием идеи равенства, потому что между тем, кому протежируют, и тем, кто протежирует, равенства во взаимоотношениях быть не может, как не может его быть между подопечным и опекуном”.

“Признавая, что на основании Переяславского договора был заключен не только военный союз между Украиной и Москвой, - писал далее Р.Лащенко, - но и союз обеспеченный “протекторатом” царя Московского - мы тем самым должны признать, что гетман Богдан Хмельницкий сам, совершенно сознательно, ставил самого себя относительно царя в положение зависимое от последнего, ограничивая суверенность Украинского казацкого государства”.

Такое истолкование сути Переяславских соглашений неприемлемо для Р.Лащенко, и он утверждает, что: “При тех же связях, которые намечались пактами Переяславского договора - гетман Хмельницкий только признавал “моральный авторитет” царя Московского, своего политического и военного союзника, пусть даже признавал и его “моральное верховенство”, но вместе с тем решительно отрицал какое-нибудь право царя на вмешательство во внутренние дела Украины, оставляя всю полноту власти на управление казацким государством исключительно за собой и своим правительством, а также сохраняя за собой и право сношений с другими государствами”.

Итак, здесь мы находим и “суверенное казацкое государство”, и упоминание о том, что Хмельницкий, будучи “равным царю”, оставлял за собой “всю полноту власти” в этом государстве, и что он отрицал “какое-нибудь право царя” вмешиваться во внутренние дела Украины.

Для того, чтобы, встречаясь с подобными трактовками сути Переяславских соглашений 1654 г., выяснить, насколько эти трактовки соответствуют подлинному содержанию указанных соглашений, необходимо обратиться к дошедшим до наших дней источникам, проливающим свет на факты, относящиеся к рассматриваемому вопросу.

Но прежде остановимся на вопросах о том, какие цели преследовала Москва, отправляя своих послов в Переяслав, принимая во внимание внешнеполитические задачи Русского государства, стоявшие перед ним на протяжении предшествующих более чем полутора веков; а также о том, какие причины побудили Б.Хмельницкого, поднявшего в 1648 г. восстание против поляков, пойти на соглашение с Москвой.

В Москве традиционно смотрели на западные и юго-западные русские земли, захваченные в XIV в. Польшей и Литвой, как на свои владения, временно отторгнутые противником и подлежащие возвращению своим законным владельцам. Еще великий князь Иван III, сбросив тяготевшее над северо-восточной Русью татаро-монгольское иго, открыто высказал свои притязания на русские земли, пребывавшие к тому времени под властью Польши и Литвы, и поставил задачу объединить под властью Москвы все территории, находившиеся ранее во владении династии Рюриковичей. Послам короля польского и великого князя литовского Александра так было передано мнение Ивана III “Божьею милостью государя всея Руси и великого князя”:

“Государь наш велел вам говорити: Ино то он правду к нам приказал, что каждому отчина своя мило и каждому своего жаль. Ино ведь ведомо зятю нашему Александру королю и великому князю, что Русская земля вся, с Божьею волею, из старины, от наших прародителей, наша отчина: и нам ныне своей отчины жаль; а их отчина - Лятская земля да Литовская: и нам чего деля тех городов и волостей, своей отчины, которые нам Бог дал, ему отступатись? Ано не то одно наша отчина, кои городы и волости ныне за нами: и вся Русская земля, Киев, и Смоленеск и иные городы, которые он за собою держит к Литовской земле, с Божьею волею, из старины, от наших прародителей наша отчина”.

Ясное дело, что добровольно возвращать захваченные русские земли Литва и Польша не собирались, а наоборот, стремились к дальнейшему расширению своих владений за счет Руси. В 1492-1595 гг. произошло семь войн между Русским государством и Литвой-Польшей. В особенно тяжелом положении Русское государство оказалось в начале XVII в., когда после почти пятнадцатилетней борьбы с польско-литовскими захватчиками, в 1618 г. согласно Деулинскому перемирию русское правительство вынуждено было уступить Речи Посполитой отвоеванный ранее Смоленск, а также черниговские и новгород-северские земли.

С другой стороны, после того как на южнорусских землях образовалось казачество, его представители неоднократно обращались к Москве с просьбами о принятии казацкого войска на государеву службу. Так же и представители южнорусского духовенства в своих посланиях к русскому царю сообщали о готовности православных в Малой России признать над собой власть царя. Однако московское правительство не располагало в то время достаточными силами для практического осуществления своих замыслов относительно возврата захваченных Литвой и Польшей земель, и не могло удовлетворить обращенные к нему из Малой Руси просьбы.

Впрочем, в 1632 г. была начата война с целью вернуть территории, утраченные в 1618 году, но она оказалась неудачной и завершилась заключением в 1634 г. Поляновского мира, подтвердившего в основном условия Деулинского перемирия. Поражение в войне 1632-1634 гг. наложило отпечаток на внешнюю политику Русского государства последующих двух десятилетий. В то время русское правительство, не отказываясь от стратегической задачи возвращения былых владений русских князей, тем не менее опасалось конфликта с Речью Посполитой и старалось избежать войны с ней.

Со своей стороны, Б.Хмельницкий, поднимая восстание против поляков, господствовавших в Малой Руси, совершенно не имел намерения отрывать малорусские земли от Польши ради того, чтобы воссоединить их с Великой Русью, а желал всего лишь добиться от властей Речи Посполитой гарантий соблюдения “прав и вольностей” реестрового казачества, и, по возможности, расширить эти права. Идеалом же казацкой старшины тех времен было получение статуса польской шляхты.

Как отмечал украинский историк Д.Дорошенко: “...Богдан Хмельницкий в первые годы своей деятельности не думал порывать государственной связи Украины с Польшей. Нанося Польше тяжелые удары, причиняя ей кровавые раны, он все-таки еще не думал отрываться от нее и только хотел заставить ее сделать как можно большие уступки украинскому казачеству,..”.

Только в религиозном вопросе руководители казачества выходили за рамки чисто сословных интересов, добиваясь от польского правительства ликвидации церковной унии и прекращения гонений на православную веру, что отвечало чаяниям всех православных жителей Малой Руси.

Уже в начальный период восстания Б.Хмельницкий предлагал русскому правительству вступить в войну с Польшей, надеясь, что русские войска отвлекут на себя часть польских сил, и это облегчит ему, гетману, борьбу за достижение своих собственных целей. Но когда первые успехи восстания сменились поражениями, Б.Хмельницкий всерьез стал взывать о помощи, и по мере ухудшения ситуации просил уже не просто о военной поддержке, а о принятии в подданство русского государя, настаивал на этом и заявлял, что иначе ему останется только пойти в подданство турецкого султана.

Москва оказывала гетману материальную помощь, предлагала ему со всем войском переселиться в пределы Русского государства, однако непосредственно ввязываться в войну не желала. Лишь только когда положение Б.Хмельницкого стало критическим и возникла угроза, что он с казацким войском действительно перейдет под власть турецкого султана, в Москве, наконец, решили принять в подданство Войско Запорожское с городами и землями, что было равнозначно объявлению войны Речи Посполитой.

Принципиальная готовность царя Алексея Михайловича принять Войско Запорожское в свое подданство была выражена в грамоте, адресованной гетману и датированной 22 июня 1653 г., в которой русский царь мотивировал такое свое решение стремлением защитить христианскую веру: “И мы великий государь, возревновав о Бозе благою ревностию и возжелав по вас, чтобы християнская вера в вас не пресеклась, но паче преисполнялась, и великого пастыря Христа Бога нашего стадо умножалось, якоже глаголет: и будет едино стадо и един пастырь, - изволили вас принять под нашу царского величества высокую руку,..”.

Затем для рассмотрения вопроса о войне с Речью Посполитой и о принятии в подданство Войска Запорожского был созван Земский Собор. В качестве предлога для объявления войны послужили факты нарушения польской стороной заключенных ранее с Русским государством договоров. В решении Земского Собора от 1 октября 1653 г. приводился подробный перечень таких нарушений, после чего было сказано:

“И выслушав, бояре приговорили: за честь блаженные памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича, всеа Русии, и за честь сына его государева, великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всеа Русии, стояти и против полского короля война весть,..”.

По поводу просьбы гетмана Б.Хмельницкого Земский Собор постановил:

“А о гетмане о Богдане Хмелницком и о всем войске запорожском бояре и думные люди приговорили, чтоб великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Русии, изволил того гетмана Богдана Хмелницкого и все войско запорожское, с городами их и с землями, принять под свою государскую высокую руку,..”.

Таким образом, позиция Москвы в отношении будущей принадлежности Малой России с самого начала была вполне однозначной - малорусские земли должны были перейти во владение русского государя. Допускать мысль о том, что в Москве могли решиться на войну с Речью Посполитой ради создания некоего суверенного Украинского государства, нет ни малейших оснований. Если уже русское правительство, столь опасавшееся вооруженного столкновения с польско-литовским государством, все-таки отважилось вступить с ним в борьбу, то целью этой борьбы могло быть только осуществление давних намерений, выраженных еще Иваном III, - возвращение захваченных ранее Польшей и Литвой русских земель.

При этом русский царь мог считать равным себе польского короля, но никак не его мятежного подданного Б.Хмельницкого, который теперь просто менял свое подданство с королевского на царское. Б.Хмельницкий не имел оснований претендовать на равное с царем положение не только по своему формальному статусу, но и фактически, находясь в состоянии войны с польским правительством, он не мог собственными силами удерживать под своим контролем территорию Малороссии. Если согласно Зборовскому договору 1649 г. реестровое казацкое войско численностью 40 тысяч человек могло размещаться на территории трех воеводств: Киевского, Черниговского и Брацлавского, то условия Белоцерковского договора 1651 г., заключенного после поражения казацкого войска под Берестечком, ограничивали численность реестра 20 тысячами человек, а территорию его размещения одним Киевским воеводством, но и этот договор не был ратифицирован сеймом Речи Посполитой. Война продолжалась. Силы казацкого войска исчерпывались. Когда в конце августа 1653 г. король двинулся в поход против повстанцев, “Хмельницкий, - как отмечает историк Д.Дорошенко, - объявил мобилизацию казацких сил, но она на этот раз происходила вяло, без всякого воодушевления, много казаков дезертировало за московскую границу”. Туда же, за московскую границу, уходили, ища спасения, и тысячи жителей Малороссии.

Единственный союзник Б.Хмельницкого, которым являлся крымский хан, и ранее неоднократно изменявший гетману в решающие моменты борьбы с поляками, в конце 1653 г. под Жванцем помирился с польским королем Яном Казимиром, что обрекало Б.Хмельницкого на неминуемое поражение. В сложившейся ситуации гетману не оставалось ничего иного, как возлагать все свои надежды на Москву. По словам украинского историка И.Крипьякевича, “Соглашение между Польшей и Крымом, при пассивности Турции, ставило Украину в очень опасное положение. Хмельницкий был принужден искать опору в другой стороне и обратил все внимание на Московщину”.

Следовательно, к концу 1653 года и Б.Хмельницкий, и русское правительство пришли к единому мнению о переходе Малороссии под государеву “высокую руку”, руководствуясь при этом, однако, совершенно различными соображениями. Если в Москве имели в виду возвращение русских земель, то Б.Хмельницкий, отчаявшись в возможности добиться желаемого обеспечения “прав и вольностей” реестрового казачества под властью польского короля, решил достичь той же цели под властью русского царя.

Для приведения к присяге гетмана Б.Хмельницкого, Войска Запорожского и жителей Малороссии на подданство царю Алексею Михайловичу в Малороссию были отправлены послы: боярин Василий Васильевич Бутурлин, окольничий Иван Васильевич Алферьев и думный дьяк Ларион Дмитриевич Лопухин. 7 января 1654 г. в Переяславе состоялась встреча царских послов с гетманом Б.Хмельницким, во время которой были обсуждены вопросы о ходе и порядке соответствующей церемонии, назначенной на воскресенье 8 января.

Сведения о событиях, происходивших тогда в Переяславе, содержатся в так называемом “статейном списке” царских послов, из которого следует, что утром 8 января 1654 г. гетман провел с казацкой старшиной тайную раду, и по ее завершении писарь Иван Выговский сообщил послам, что “и полковники де и судьи и ясаулы под государеву высокую руку подклонилися”.

Затем была собрана общая рада, где Б.Хмельницкий произнес свою знаменитую речь, в которой заявил, что “нелзя нам жити боле без царя” и предложил выбрать себе государя из четырех перечисленных: султана турецкого, хана крымского, короля польского, четвертым же был назван “православный Великия Росия государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Русии самодержец, восточной, которого мы уже шесть лет безпрестанными молении нашими себе просим”, и вслед за этим добавил: “тут которого хотите избирайте”. Сам же гетман высказался в пользу “царя восточного”, особо отметив, что “православный християнский великий государь царь восточный есть с нами единого благочестия греческого закона единого исповедания, едино есмы тело церкви православием Великия Росии, главу имуще Исуса Христа”. Свою речь гетман заключил словами: “А будет кто с нами не согласует, теперь куды хочет волная дорога”.

Как сообщается далее в “статейном списке”: “К сим словам весь народ возопил: волим под царя восточного, православного, крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирати, нежели ненавистнику Христову поганину достати! Потом полковник переяславский Тетеря, ходячи в кругу, на все стороны спрашивал, вси ли тако соизволяете? Рекли весь народ: вси единодушно. Потом гетман молыл: буди тако; да Господь Бог наш сукрепит под его царскою крепкою рукою. А народ по нем вси единогласно возопили: Боже утверди, Боже укрепи, чтоб есми во веки вси едино были! И после того писарь Иван Выговский, пришедши, говорил, что де казаки и мещане все под государеву высокую руку подклонились”.

Затем гетман со старшиной и царские послы отправились на съезжий двор, где боярин В.Бутурлин вручил Б.Хмельницкому царскую грамоту, которую писарь И.Выговский зачитал вслух перед присутствующими, после чего гетман заявил, что он и все Войско Запорожское готовы служить государю, принести ему присягу на верность и “во всем по его государеве воле быть готовы”.

В своей ответной речи боярин В.Бутурлин сказал, что “великий государь наш, его царское величество [...] под свою высокую руку вас гетмана Богдана Хмелницкого и все войско запорожское с городами и землями от королевского подданства [...] свободных приняти велел”.

Таким образом, на рассмотрение общей рады в Переяславе был вынесен вопрос, по существу уже решенный предварительно как казацкой старшиной, так и русским правительством, - вопрос о переходе Малороссии (Войска Запорожского с землями и городами) в подданство русского государя. И рада вполне определенно сделала свой выбор в пользу “царя восточного православного”.

Однако гетман и старшина, принимая решение о переходе под государеву “высокую руку”, делали это не потому, что ставили своей целью воссоединение русских земель, или, как говорилось в советские времена, - воссоединение Украины с Россией, а потому, что хотели оградить свои сословные привилегии - “права и вольности”, а также свои имения - “маетности” от тех посягательств, которым они подвергались в условиях Речи Посполитой со стороны польской шляхты. Поэтому гетмана и старшину, естественно, заботил вопрос о получении на сей счет определенных гарантий от царских послов.

Со съезжего двора гетман, старшина и царские послы поехали к соборной церкви Успения, где должно было состояться принесение присяги на верность государю. И вот здесь гетман, озабоченный указанным выше вопросом, предложил царским послам, чтобы они от имени государя также принесли присягу, “что ему государю их гетмана Богдана Хмелницкого и все войско запорожское полскому королю не выдавать и за них стоять, и волностей не нарушеть, и кто был шляхтич или казак и мещанин, и кто в каком чину наперед сего и какие маетности у себя имел, и тому всему быть по-прежнему; и пожаловал бы великий государь, велел им дать на их маетности свои государевы грамоты”.

На это боярин В.Бутурлин “с товарищи” гетману ответили, что присягу государям приносили (“веру чинили”) их подданные, “а того, что за великого государя веру учинити, николи не бывало и впредь не будет; и ему гетману и говорить было о том непристойно, потому что всякой подданной повинен веру дати своему государю”. В то же время В.Бутурлин заверил гетмана, что “великий государь учнет их [т.е. гетмана и войско запорожское] держать в своем государском милостивом жалованье и в призренье и от недругов их в оборони и в защищенье, и волностей у них не отымает и маетностями их, чем кто владеет, великий государь их пожалует, велит им владеть по прежнему”.

Выслушав такой ответ, гетман пошел посоветоваться с полковниками, и те также изъявили желание, чтобы царские послы присягнули от имени государя, ссылаясь на пример польских королей.

“И боярин Василей Васильевич с товарищи говорили полковникам: что полские короли подданным своим чинят присягу, и того в образец ставить непристойно, потому что те короли неверные и не самодержцы; а на чем и присягают, и на том николи в правде своей не стоят”. “Да и тепере было гетману и им полковникам, - продолжали царские послы, - говорить о том непристойно, потому что государское слово пременно не бывает”.

Убедившись в непреклонности царских послов, гетман и старшина заявили, “что они во всем покладываютца на государеву милость, и веру, по евангельской заповеди, великому государю вседушно учинить готовы”, “а о своих делех учнут они гетман и все войско запорожское бить челом великому государю”.

После этого в церкви Успения “гетман Богдан Хмелницкой и писарь Иван Выговской и обозничей и судьи и ясаулы войсковые и полковники веру государю учинили на том, что быти им с землями и с городами под государевою высокою рукою на веки неотступным”.

Итак, вынесенное на обсуждение казацкой рады и ею одобренное решение о переходе Малороссии (Войска Запорожского с землями и городами) в подданство русского царя “на веки”, 8 января 1654 г. было закреплено присягой гетмана и казацкой старшины.

Столь быстрое принятие данного решения, состоявшееся на второй день после встречи гетмана и старшины с царскими послами, без предварительного согласования во всех подробностях и документального оформления условий такого перехода, объясняется тем, что и для царских послов, и для руководителей казацкого войска было очевидным, что Малая Россия будет находиться под властью русского царя в целом в таком же положении, в каком она находилась под властью польского короля; смена подданства должна была только обеспечить соблюдение тех прав, которые были предоставлены отдельным сословиям малороссийских жителей польской властью, а также устранить гонения, которым подвергалась в Польше православная вера.

Хотя царские послы и отказались принести присягу от имени государя, но они заверили гетмана и старшину, что государь будет держать Войско Запорожское в своей милости, а также сохранит в неприкосновенности казацкие вольности и имения, объяснив также, что пожелания гетмана и старшины по интересующим их конкретным вопросам следует оформить в виде прошений - челобитных - на имя государя и направить на его рассмотрение.

Об этих своих пожеланиях гетман и старшина вели разговор с царскими послами в Переяславе 10 января 1654 г. Гетман говорил: “чтоб великий государь, его царское величество, указал с городов и мест, которые поборы наперед сего собираны на короля и на римские кляшторы и на панов, сбирати на себя государя”, прося при этом, чтобы государь сохранил за монастырями и церквами принадлежащие им имения.

Как видим, гетман полагал, что русский царь по отношению к Малороссии должен был занять то же место, какое прежде занимал польский король, и налоги, которые собирались ранее в королевскую казну, а также в пользу католических монастырей и панов, шли бы теперь в казну царскую.

Далее гетман говорил: “в запорожском де войске кто в каком чину был по ся места, и ныне бы государь пожаловал, велел быть по тому, чтоб шляхтич был шляхтичем, а казак казаком, а мещанин мещанином; а казаком бы де судитца у полковников и у сотников”. Следовательно, Б.Хмельницкий предполагал сохранить в неизменном виде сложившуюся в польские времена социальную структуру общества. Затем гетман выражал пожелание, чтобы имения казаков после их смерти оставались за их семьями, а не так как было при польских королях: “покаместа казак жив, потаместа за ним и маетность; а как умрет, и паны де те маетности обирали на себя, а жон и детей высылают вон”.

Царские послы заверяли, что государь учтет эти предложения.

На пожелание гетмана, чтобы государь установил численность казацкого войска в 60 тысяч человек, послы ответили, чтобы “они послали о том бити челом к государю, сколко укажет государь войску запорожскому быть казаком”.

Гетман говорил: “то де ему государю к чести и к повышенью, что у него государя войска будет много. [...] а жалованья они у царского величества на тех казаков не просят”.

Далее “гетман же Богдан Хмелницкой говорил: учнет де он бити челом великому государю, его царскому величеству, чтоб великий государь его пожаловал, велел ему гетману дати на булаву чигиринский полк. А писарь Иван Выговской говорил же, что де и он царскому величеству бити челом будет же, чтоб государь его пожаловал, велел ему маетностями его владети по прежнему; а к тому бы пожаловал государь, велел ему дати и иные именья”. То есть предполагалось, что в распоряжение царя перейдут все имения в Малороссии, причем не только принадлежавшие польским панам, но и казацкой старшине, и для получения права на владение тем, чем они и так уже прежде владели, гетман и старшина должны были “бить челом” государю. Заметим, что гетман Б.Хмельницкий не выступает здесь как единовластный правитель Малороссии, уполномоченный распоряжаться находящимися на ее территории имениями, ибо подчиненный гетмана И.Выговский говорит о своем намерении обратиться с просьбой о пожаловании ему прежних и новых имений не к своему прямому начальнику - гетману, а к царю.

Писарь Иван Выговский также внес предложение: “как де государь изволит прислать воевод в городы, и чтоб доходы на государя сбирать их началным людем и отдавать воеводам, для того, что де люди здесь к вашим обычеем не признались”. Это значит, что во время переговоров в Переяславе предусматривалось, что царь пришлет в малороссийские города своих воевод, и будет производиться сбор налогов в царскую казну. И.Выговский же просил о том, чтобы непосредственно собирали эти налоги местные начальники, лучше знающие здешние условия, и затем отдавали воеводам.

Вопрос о сохранении своих сословных привилегий и имений продолжал волновать представителей казацкой старшины, и они хотели все-таки добиться от царских послов если уже и не присяги от имени государя, то хотя бы письменного подтверждения данных ими заверений. 14 января 1654 г. писарь И.Выговский, а также войсковой судья с группой полковников пришли к царским послам “и говорили: не изволили де вы присягать за великого государя нашего, его царское величество, и вы де дайте нам писмо за своими руками, чтоб волностям их и правом и маетностям быть по-прежнему, для того, чтоб всякому полковнику было что показать, приехав в свой полк”.

Послы напомнили им: “А говорили вы о том, что хотели послать бить челом к великому государю нашему, к его царскому величеству, и ныне надобно вам делать так, чтоб Божие и государево дело во всем совершить по его государскому указу”.

Представители старшины посовещались с гетманом, после чего пришел к царским послам миргородский полковник Григорий Сохнович и сказал: “гетман де и полковники положили во всем на государеву волю; и велел де гетман и полковники говорить, чтоб к ним прислали роспись столником и дворяном, которому в которой город ехать”.

В малороссийские города отправились уполномоченные русского правительства для приведения жителей к присяге на верность государю.

Следовательно, в январе 1654 г. в Переяславе никакого договора между гетманом Б.Хмельницким и русским царем в лице его послов заключено не было, как не было подписано и вообще никакого документа с изложением взаимных обязательств сторон. Принесение присяги на верность государю не обставлялось никакими условиями, а царские послы дали только словесные обещания, что государь учтет пожелания гетмана и старшины относительно соблюдения казацких “прав и вольностей”, а также сохранит за ними принадлежащие им “маетности”. Отказываясь давать какие-либо письменные обязательства, царские послы упорно настаивали на том, чтобы гетман и старшина все свои желания изложили в виде челобитных и подали их на рассмотрение государя.

Гетман и старшина составили перечень своих просьб к государю в виде так называемых “просительных статей”, которые вместе с письмами гетмана повезли в Москву его посланцы - войсковой судья Самойло Богданович-Зарудный и переяславский полковник Павел Тетеря. Они прибыли в Москву 12 марта 1654 г. и на следующий день были приняты на царской аудиенции, а 14 марта передали боярам изложенные на письме пожелания гетмана и старшины, состоящие из 23 статей.

19 марта послам было сообщено решение государя по предложенным статьям. Большинство статей получило положительные резолюции типа: “Государь указал и бояре приговорили: быть по их челобитью”, но в ряде случаев резолюции сопровождались определенными оговорками. Поэтому 21 марта послы гетмана направили боярам новую петицию, состоящую из 11 статей. Резолюции, наложенные государем на эти статьи, были уже окончательными.

Статьи, поданные 14 марта и не встретившие возражений государя, не повторялись в петиции 21 марта, и впоследствии их содержание было отражено в специальных “жалованных грамотах”.

Так о чем же просили государя гетман и старшина, и какие резолюции были даны на их “просительные статьи”?

Перечню статей, поданных 14 марта, предшествовало следующее обращение к государю:

“Божиею милостию, великий государю царю и великий княже Алексею Михайловичю, всеа Великия и Малыя Русии самодержче, и многих государств государю и обладателю, твоему царскому величеству, мы Богдан Хмелницкий, гетман войска запорожского, и все войско запорожское и весь мир християнский росийский до лица земли челом бьем.

Обрадовався велми с пожалованья великого и милости неисчетные твоего царского величества, которою нам изволил твое царское величество показать много челом бьем тебе государю нашему, твоему царскому величеству, и служити прямо и верне во всяких делех и повелениях царских твоему царскому величеству будем во веки. Толко просим велми, яко и в грамоте просили есмы, изволь нам твое царское величество в том всем пожалованье и милость свою царскую указати, о чем посланники наши от нас твоему царскому величеству будут челом бити”.

Обратим внимание на то, что гетман называет царя самодержцем не только Великой, но и Малой Русии, и говорит о своей готовности служить царю “во веки”.

Далее идут сами статьи, и в первой из них гетман обращается к государю с просьбой о подтверждении прав и вольностей Войска Запорожского, то есть реестрового казачества:

“1. В начале, изволь твое царское величество подтвердити права и волности наши войсковые, как из веков бывало в войске запорожском, что своими правами суживалися, и волности свои имели в добрах и в судах; чтоб ни воевода, ни боярин, ни столник в суды войсковые не вступался, но от старшин своих чтоб товарищество сужены были: где три человека казаков, тогда два третьяго должны судить”.

Эта статья получила следующую резолюцию:

“Сей статье указал государь и бояре приговорили быть так, по их челобитью”.

“2. Войско запорожское в числе 60.000 чтоб всегда полно было.

Указал государь и бояре приговорили быти, по их челобитью, 60.000 человек”.

В статье 3-й говорилось о правах шляхты, которая принесла присягу на верность царю, “...чтоб при своих шляхетских волностях пребывали, и меж себя старших на уряды судовые обирали и добра свои и волности, как при королех полских бывало; чтоб и иные, увидя таковое пожалованье твоего царского величества, клонилися под область и под крепкую и высокую руку твоего царского величества со всем миром християнским”. Далее было сказано о сохранении прежнего порядка судопроизводства и имущественных прав шляхты.

“Сим статьям указал государь и бояре приговорили быть по их челобитью”.

“4. В городех урядники из наших людей чтоб были обираны на то достойные, которые должны будут подданными твоего царского величества исправляли или урежати, и приход належачей, в правду, в казну твоего царского величества отдавати.

http://www.edrus.org/content/view/292/62/

Русский язык для Украины - не иностранный
Соколов Леонид
25 марта 2005

Более десяти лет на Украине ведется постепенное, но неуклонное наступление на русский язык, который методично вытесняется из сферы образования и делопроизводства. Украинские власти фактически приравняли русский язык к иностранному. Они упорно игнорируют многочисленные предложения учесть реально сложившуюся на Украине языковую ситуацию и придать русскому языку статус официального наряду с государственным украинским. Некоторые особо ретивые деятели настаивают на полном изгнании русского языка из всех без исключения сфер общественной жизни. Чтобы выяснить, насколько обоснованными, или скорее безосновательными, являются попытки представить русский язык на Украине иностранным, надо обратиться к истории русского языка, в особенности к тем ее страницам, которые были скрыты в советский период, и о которых предпочитают не вспоминать современные украинские идеологи, выполняющие задачу нагнетания антирусских настроений в украинском обществе с целью максимально обособить Украину от Российской Федерации и не допустить их возможного сближения в будущем.

В дореволюционной России термин "русские" относился не только к великороссам, как это после 1917 года было установлено большевиками, а в равной степени также к малороссам и белорусам. Соответственно и русский язык тогда представлял собой совокупность основных русских наречий - великорусского, малорусского и белорусского, которые в свою очередь разделялись на поднаречия и многочисленные говоры. Наряду с простонародными наречиями русского языка выделялся также общерусский литературный язык.

Рассматривая языковую ситуацию XIX столетия, не говоря уже о более ранних временах, когда не было ни системы всеобщего образования, ни средств массовой информации, следует проводить различие между разговорным языком простого народа и языком литературно-книжным. Академик И.И.Срезневский указывал на необходимость "рассматривать в истории Русского языка отдельно язык народа и язык книжный". Если вести речь о разговорном простонародном языке, то, встречаясь с терминами: язык, наречие, поднаречие, говор, надо учитывать, что эти термины, за исключением последнего носили всего лишь условный характер. Реально существовали только последние - простейшие и неделимые языковые величины в виде конкретных говоров, на которых говорили люди в каждой отдельной местности. Остальные из перечисленных языковых величин являлись собирательными: группа однородных говоров составляла наречие (поднаречие), группа близких между собой наречий - язык.

Академик А.А.Шахматов писал: "Самого поверхностного наблюдения достаточно, например, для того, чтобы убедиться в том, что в разных местах России говорят по-русски несходно, с большими или меньшими отличиями. Малорусы, занимающие юго-запад и юг России, белорусы, сидящие на западе ее, сильно разнятся и в произношении, и в словоупотреблении от великорусов. Но и область, занятая великорусами, далеко не представляет единства в языке: конечно ярославец хорошо поймет рязанца, архангелогородец без труда объяснится с калужанином, но это будет в значительной степени зависеть от того, что в общениях не со своими односельчанами местный житель избегает серой деревенской речи и старается говорить по-городскому; имеем ряд свидетельств хорошо подготовленных наблюдателей относительно того, как трудно без известного навыка схватить смысл речи, когда крестьяне той или иной отдаленной от городских центров местности непринужденно говорят между собой. Можно привести сотни и тысячи слов, понятных в одной великорусской местности и неизвестных в другой; весь уклад языка, разумея под этим все приемы произношения звуков, разнообразится в различных частях так называемого великорусского наречия, Но даже в пределах одного уезда, другой раз одной волости заметны как среди великорусов, так и малорусов и белорусов крупные диалектические отличия." Однако взаимные диалектические отличия русских наречий не были столь велики как это наблюдалось в других языках, что позволяло говорить о русском языковом единстве.

Академик И.И.Срезневский писал в 80-х годах XIX в.: "...Давни, но не испоконны черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное - Великорусское и Малорусское; не столь уже давни черты, разрознившие на севере наречия восточное - собственно Великорусское и западное - Белорусское, а на юге наречия восточное - собственно Малорусское и западное - Русинское, Карпатское; еще новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий Русских. Конечно все эти наречия и говоры остаются до сих пор только оттенками одного и того же наречия и ни мало не нарушают своим несходством единства Русского языка и народа. Их несходство вовсе не так велико, как может показаться тому, кто не обращал внимания на разнообразие местных говоров в других языках и наречиях, напр. в языке Итальянском, Французском, Английском, Немецком, в наречии Хорутанском, Словацком, Сербо-Лужицком, Польском."

На поразительное языковое единство русского народа при сравнении его с другими крупными европейскими народами указывал в начале ХХ века академик А.И.Соболевский: "Если мы сравним русский народ в нынешнем его состоянии с другими народами Европы, мы будем поражены его однообразием. Немцы, например, в разных местах немецкой территории (в Германии, Австрии и Швейцарии), несмотря на все усилия превосходной немецкой школы, остаются при своих говорах, и немец из Гамбурга не понимает немца из Вестфалии, а немец из Вестфалии не понимает немца под Цюрихом или под Веной. То же можно сказать об испанцах и итальянцах, несмотря на то, что размеры испанской и итальянской территории не идут ни в какое сравнение с размерами территории русской."

Говоря о единстве простонародного русского языка мы имеем в виду величину условную, собирательную. Столь же условными, собирательными языковыми величинами являлись и наречия великорусское и малорусское, включавшие в свой состав поднаречия и говоры. Поскольку не существовало четких критериев, позволявших однозначно утверждать, что является языком, а что наречием, эти понятия могли быть применимы к одной и той же языковой величине. Не затрагивая здесь политических причин, по которым русские наречия именовали языками, о чем речь пойдет далее, заметим, что данная языковая величина могла быть названа и языком, и наречием, в зависимости от того, с какими из других языковых величин она сравнивалась. Например, великорусское или малорусское наречие по отношению к своим поднаречиям могло быть названо языком, и в то же время по отношению к более общей языковой величине - русскому языку - оставаться наречием.

В таком относительном значении употребляет термины язык и наречие профессор Т.Д.Флоринский, который, не отнимая у малорусской речи права именоваться языком, в то же время говорил: "Малорусский язык есть не более как одно из наречий русского языка." В этом случае термин "русский язык" служит для обозначения более общего, родового понятия, в состав которого входят частные, видовые понятия, обозначаемые термином "наречие".

Практически же языком обычно назывался язык литературный, на котором говорило образованное сословие, а все отклонения от него считались наречиями.

Известный языковед В.И.Даль отмечал: "Трудно решить положительно, что называется языком, что наречием, а что говором. Наречием называют обыкновенно язык не довольно самостоятельный и притом столь близкий к другому, что, не нуждаясь ни в своей особенной грамматике, ни в словаре, может быть хорошо понимаем тем, кто знает первый. Называют также наречием - более в политическом смысле - областной или местный говор небольшой страны; или язык местный, искаженный, как полагают отшатнувшийся от коренного языка. Вообще язык, которым говорит большинство, а тем более сословие образованное, язык письменный, принимается за образцовый, а все уклонения его за наречия."

Таким письменным, книжным языком, общим для всех образованных русских людей, являлся общерусский литературный язык. Этот язык в качестве наречия наряду с простонародными наречиями также мог быть включен в состав русского языка как понятия собирательного. "Другими словами, под именем русского языка в науке разумеется целая группа близко родственных диалектических единиц, которые естественно назвать русскими наречиями, а именно наречия великорусское, белорусское, малорусское и книжное общерусское (т.н. "литературный общерусский язык" - язык русской науки, литературы, общественной жизни и вместе с тем язык образованных классов русского общества)", - писал профессор Т.Д.Флоринский.

Таким образом, в дореволюционной России термин "русский язык" означал как совокупность всех русских простонародных наречий, так и конкретный литературный общерусский язык, общий для образованных людей всех русских народностей - великороссов, малороссов и белорусов, язык администрации, науки и просвещения.

"История русского языка начинается с момента образования русской народности, - писал академик А.А.Шахматов, - а этот момент восходит к тому времени, когда восточнославянские племена под действием тех или иных причин отделились от родственных племен западных и южных"

Западнославянская и южнославянская языковые группы уже в свой древнейший период не обладали единством и целостностью. В отличие от них восточнославянская группа была более цельной и единой. Языковая общность восточных славян способствовала формированию древнерусской народности. А.А.Шахматов продолжал: "...мы видим, что восточнославянские племена образовали не несколько народностей, а одну - русскую; мы убеждаемся в том, что между позднейшим раздроблением русского языка на несколько частей и эпохой общеславянской, когда русские племена составляли одно целое с другими славянскими племенами, находится эпоха общерусская, когда сложились общие черты в языке всех русских племен;.." Единый по своему происхождению и характеру древнерусский язык постепенно разделялся на говоры, имевшие свои особенности в разных местах обширного пространства, на котором расселялись восточные славяне.

Этому процессу разделения языка ходом исторических событий был противопоставлен ряд объединяющих начал. Одним из наиболее значительных факторов консолидации восточнославянских племен стало образование древнего Русского государства, объединившего эти племена под властью единой княжеской династии. Русское государство возникло в результате совместных действий многих восточнославянских племен. В его создании приняли участие не только поляне и окрестные южные племена, но и племена севера. Князь Владимир обеспечивал безопасность своей державы, привлекая к обороне ее восточных и южных границ как восточных вятичей, так и северных кривичей и словен. "Образование киевского государства, объединение под его властью сначала водного пути из Варяг в Греки, а затем всех вообще земель, занятых восточными Славянами, имело последствием культурное объединение всего восточного славянства", - писал академик А.А.Шахматов.

Культурному и языковому единству восточных славян способствовало также принятие на Руси христианства. "Православная вера образовывала и утверждала высшую единую народность вместо частных", - отмечал историк Н.И.Костомаров. Принятие христианства повлекло за собой распространение церковной письменности на старославянском языке, древнейшем литературном языке славян, имевшем македонско-болгарскую основу. Этот язык был довольно близок всем славянским языкам того времени. Поэтому жители древней Руси получили богослужебные книги и услышали чтение в церкви не на чуждых для себя греческом или латинском языках, а на родственном славянском языке, доступном их пониманию.

В условиях древней Руси старославянский язык, проникаясь элементами живой народной восточнославянской речи, принял форму церковно-славянского языка, который стал литературно-книжным языком того времени

Древнейшими сохранившимися до наших дней образцами литературно-книжного языка древней Руси являются "Остромирово евангелие", написанное в Новгороде в 1056-1057 гг. дьяконом Григорием для новгородского посадника Остромира; два "Сборника Святославовых", написанных в Киеве для великого князя Святослава, один в 1073 г., другой в 1076 г.; "Архангельское евангелие" 1092 года, названное так потому, что было найдено в Архангельской губернии; три "Новгородские минеи" 1095, 1096 и 1097 г. Русское духовенство, видя в грамотности важное средство для усиления влияния христианства, побуждало князей к учреждению училищ и распространению просвещения. Общий для всей Руси литературно-книжный язык стал могучим орудием, укреплявшим русское единство. Историк Н.И.Костомаров писал:

"С принятием христианства явился в Руси один общий язык - книжный, и это была сильнейшая связь Русских народов, прочнейший залог их духовной неразрывности. [...] Книжный язык сделался орудием и распространения веры и удержания государственной жизни, и передавал общие всем понятия и взгляды. Вместе с потребностью высшей жизни явилась и форма, в которой могла быть достигнута эта потребность. Тогда во всех углах России, в какой бы то ни было ветви народной, в церквах раздался один язык; власть старалась передать свой голос одним и тем же языком [...] Явились школы и в этих школах учили на том же языке, не обращая внимания на то - из какого племени были учащиеся. Таким образом везде и повсюду, явилось одно орудие выражения высших потребностей жизни."

Об этом же писал и академик А.А.Шахматов:

"Пути единения в области языка ясны и определенны: правящие классы, интеллигенция, духовенство получают из центра и просвещение, и язык и проводят их дальше в народные массы. Вместе с новыми словами для новых понятий в народный русский язык проходили и новые звуки; вышедшие из народа княжеские дружинники, боярские тиуны, монастырские слуги воспринимали язык господствующих классов и становясь, так сказать, двуязычными, передавали особенности своей речи и дальше, широким народным массам."

В XI веке из-под пера духовных лиц как представителей наиболее грамотного сословия выходят первые по времени произведения древнерусской христианской литературы. Это "Слово о законе и благодати" киевского митрополита Иллариона (1051 г.); "Поучения к братии" новгородского епископа Луки Жидяты; наставительные проповеди игумена Киево-печерского монастыря Феодосия (1062 г.). Развивается светская литература, ярчайшим образцом которой является "Слово о полку Игореве", относящееся к концу XII в. Исторические события находят отражение в летописях. Административные действия и распоряжения властей оформляются в писаных уставах и грамотах. Первоначально в светской письменности использовался тот же церковно-славянский язык, но со временем в своем светском, гражданском употреблении он должен был идти навстречу потребностям жизни, считаться с запросами той среды, для которой предназначался тот или иной акт, та или другая книга. Поэтому язык светской письменности постепенно отклоняется от церковно-славянского. "Конечно, оба жизненные пути, открывшиеся для церковного языка, разойдутся в разные стороны не скоро, - писал А.А.Шахматов, - они в начале связаны между собой теснейшим образом, их связывают и общие деятели - в светской письменности работают все те же монахи, попы и дьяки, как в письменности церковной, и общее направление: светский памятник не может еще отказаться от церковного учительства; не только язык, но и мысли его отражают тот круг, где постоянным чтением служит священное писание и труды учителей церкви, где ум не может отрешиться от заполонившей его религиозной идеи. Лишь спустя долгое время наступает заметная и отчетливая дифференциация между письменностью церковной и гражданской, светской и духовной." Общерусская эпоха в истории русского языка охватывает период с VII по XIV век. И если может быть предметом дискуссий характер имевшихся тогда различий между простонародными говорами восточнославянских племен, то наличие с конца Х века - со времени принятия на Руси христианства - единого для всего Русского государства литературно-книжного языка, не подлежит сомнению. Причем этот книжный язык не отличался от народного настолько, насколько отличался книжный латинский язык от народных языков Западной Европы. Академик И.И.Срезневский писал: "Впрочем до тех пор, пока в языке народном сохранялись еще древние формы, язык книжный поддерживался с ним в равновесии, составлял с ним одно целое. Друг другу они служили взаимным дополнением. Народная чистота одного и ученое богатство другого были в противоположности, но не более как язык людей простых и людей образованных."

Феодальная раздробленность, нашествие татаро-монголов, захват западных и юго-западных русских земель Литвой и Польшей привели к разобщению Руси, к утрате ее государственного единства. Это способствовало развитию и углублению диалектных различий в русском языке. Народный язык изменялся как под воздействием внутренних причин, так и под влиянием языков других народов, с которыми он вступал в связь в различных частях своего пространства. "Причины внутренние и внешние дробили язык народа на местные говоры и наречия", - отмечал И.И.Срезневский.

С того времени как в языке народа стали исчезать древние формы, началось отделение языка книг от языка народа. Если простонародный язык разделялся на говоры и наречия, то язык богослужебных книг, освященный церковью, должен был оставаться неизменным, не подверженным влиянию языка обыденного, связанного с мелочами повседневной жизни

"Таким образом, - делал вывод академик И.И.Срезневский, - история русского языка представляется связью нескольких историй отдельных, и две главные из них - история языка простонародного и история языка книжного, литературного."

В наименьшей степени языковые изменения проявлялись в произведениях церковной письменности, в большей мере им была подвержена письменность светская. Более всего русские просторечия могли находить выражение в письменности актовой - в грамотах, договорах, судебниках и т.п. Так наряду с церковно-славянским языком, который только незначительно отклонялся от первоначального своего вида под влиянием народного языка, появляется другой, новый книжный язык, представлявший собой смесь церковно-славянского с живым народным языком.

В XIV в. язык светских грамот и летописей, в которых преобладал народный элемент, заметно отошел от языка духовных сочинений. Так как к этому времени простонародный язык уже делился на говоры, то и новый книжный язык не мог быть везде одинаковым. "Временное отделение Руси западной от восточной не могло между прочим, не наложить печати на местных видоизменениях нового книжного языка: в XVI-XVII веке его западное видоизменение довольно ярко отделилось от видоизменения восточного", - писал И.И.Срезневский.

Нападение татаро-монголов в первой половине XIII в. сокрушило древнерусский государственный строй и имело для русского юга, для Киева, как очага культуры и просвещения, крайне пагубные последствия. Киев был разрушен, пришел в упадок и надолго потерял всякое значение; сама кафедра митрополитов киевских была перенесена на северо-восток - во Владимир на Клязьме, а оттуда в Москву. В XIV в. западные русские земли, а затем Волынь и Поднепровье вошли в состав Великого княжества Литовского, где русский элемент оказался преобладающим над литовским в культурном отношении и только после соединения Литвы с Польшей русское население Литвы стало постепенно подвергаться польскому влиянию.

В Великом княжестве Литовском на основе отчасти юго-западных русских говоров, отчасти - и даже преимущественно - говоров западных (белорусских) выработался так называемый актовый язык западной, польско-литовской Руси. На этом языке писались грамоты и все публичные акты с XIV и почти до XVII столетия. Например, "Статут Казимира Ягеллона" 1492 г.; "Статут Литовский", составленный в 1505 г.; "Трибунал великого князя литовского" 1581 г. и др. Западнорусский актовый язык, являвшийся официальным языком Великого княжества Литовского, проникает в XVI веке и в церковную письменность, в частности в Библию, изданную Франциском Скориной в Праге в 1517-1519 гг. Язык Библии Скорины представлял собой смесь церковно-славянского языка с белорусскими говорами, а также с большой примесью полонизмов и заимствований из чешского языка. А.И.Соболевский говорил по этому поводу: "Язык грамот и язык Литовского статута никогда не был языком всего населения Западной Руси; это был язык того класса, который тотчас после политического соединения литовско-русского государства с Польшей подвергся влиянию польской культуры; отсюда понятно довольно значительное количество польских слов, форм и оборотов, находимое в этих памятниках. В Библии Скорины и в лютеранском катехизисе белорусское наречие является смешанным с церковно-славянским языком, с прибавлением большого количества полонизмов, а в Библии - и богемизмов." О западнорусском актовом языке профессор А.Будилович писал: "Но язык этот, независимо от смешения в нем черт малорусских и белорусских, настолько пропитан был варваризмами польско-латинского происхождения, что не может считаться сколько-нибудь независимой литературной обработкой малорусского поднаречия. Только немногие памятники 16 в. в роде Пересопницкого евангелия, могли бы считаться такой обработкой, если бы она имела более непрерывный характер и менее наслоений языка польского."

Пересопницкая рукопись (1556-1561 гг.) считается памятником книжной малорусской речи, возникшей на западнорусской основе. Но даже исследователь Пересопницкой рукописи украинофил П.Житецкий признавал, что в основу южнорусской литературы того времени был положен церковно-славянский язык, от которого не отказывались и пересопницкие переводчики; не были они свободны и от влияния польского:

"...Сам народ, охваченный страстною борьбою за существование, не мог найти в своей обстановке благоприятных условий для того, чтобы дать своему слову подобающее значение в литературе того времени и потому в основу ее положена была славянская речь, которая имела на своей стороне многие преимущества: это была установившаяся уже речь, не чуждая книжным людям южной Руси. Она служила образцом, от которого южнорусские писатели неохотно отступали, так что даже пересопницкие переводчики, при всем желании высказаться в народном духе "для лепшого вырозумленя людоу посполитого", не считали возможным отрешиться в своем труде от славянского языка, не могли также уберечься и от польского влияния, как в выборе слов, так отчасти и в конструкции речи."

Грамотные люди в южной Руси крепко держались церковно-славянского языка. "Вообще же главная причина предпочтения славянского языка всем другим была религиозная", - отмечал П.Житецкий

Южная Русь в то время все более подвергалась натиску католицизма и полонизации. В результате заключения в 1569 г. Люблинской унии Великое княжество Литовское объединилось с Польшей в единое государство. При этом границы Великого княжества Литовского были изменены в пользу Польши: Волынь и Поднепровье перешли под власть польской короны, под которой уже с XIV в. находилась Галичина.

Южнорусская аристократия быстро ополячивалась и ведущую роль в деле защиты своей веры и народности взяло на себя мещанство, организованное в православные церковные братства. Первые сведения о львовском братстве относятся к XV веку. В конце XVI - начале XVII века православные братства возникли в Киеве, Остроге, Вильне, Могилеве, Бресте и других городах. Значительную часть своих средств братства направляли на распространение просвещения в массе русского населения Польши.

Если в древний период центром русской государственности был Киев, то после падения татаро-монгольского ига Русское государство возрождается под властью той же княжеской династии Рюриковичей на северо-восточных русских землях с центром в Москве. Польша, захватившая часть Руси, смотрела на Москву как на своего соперника, но православные подданные Польского государства видели в единоверной Москве не врага, а защитника. Москва оказывала православным братствам в западной и юго-западной Руси значительную поддержку. Львовское братство еще в 1570-х годах выслало первое посольство в Москву и получило помощь от русского царя. И в последующие годы различные монастыри и церкви отправляли в Москву своих посланников и они никогда не возвращались оттуда с пустыми руками. В период, когда русские земли были разделены в государственном отношении, общими для всей Руси оставались православная вера и язык церкви.

В 1564 г. в Москве Иван Федоров выпустил первую русскую печатную книгу "Апостол". Спустя десять лет, находясь во Львове, И.Федоров напечатал новое издание "Апостола", которое за исключением предварительных статей и послесловия ничем не отличалось от московского издания. В 1580-1581 гг. в Остроге, в типографии устроенной там князем Константином Острожским, Иван Федоров напечатал полную Библию на церковно-славянском языке. Это острожское издание Библии послужило оригиналом при печатании первой Библии в Москве в 1663 г.

Для противодействия влиянию иезуитских школ на подвластных Польше русских землях необходимо было организовать школы, которые могли бы поднять уровень образования высших классов общества. В 1580 г. первую такую школу основал в Остроге князь К.Острожский. В 1586 г. подобную школу, названную гимназией, организовало львовское братство. Появились такие школы в Вильне, Бресте, Минске, Могилеве и Киеве.

Обучение в этих школах велось на церковно-славянском языке. Народный язык имел в них только вспомогательное значение для разъяснения понятий из языка церковно-славянского. Студентами львовской братской школы была составлена и издана в 1591 г. "эллинославянская" грамматика. В 1596 г. грамматику церковно-славянского языка выпустил Лаврентий Зизаний. Мелетий Смотрицкий, получивший образование в острожской школе, издал в 1619 г. свою грамматику церковно-славянского языка с примесью русских живых разговорных форм, утверждавшую единые грамматические формы - "Грамматики словенския правильное синтагма..." С некоторыми изменениями и дополнениями она была издана в 1648 и 1721 г. в Москве. По этой грамматике учился М.Ломоносов. Созданные в юго-западной Руси учебники долгое время служили учебными пособиями в школах всей Руси.

Наряду с церковно-славянским языком существовал в юго-западной Руси и другой книжный язык, который использовался в светском обиходе. Профессор А.Будилович писал о нем: "Во всяком случае, язык этот представляется скорее продолжением западно-русского актового языка, возникшего в Руси северо-западной, чем самостоятельною переработкою форм юго-западной диалектической системы." П.Житецкий так говорил о книжной малорусской речи: "В XVII в. мы видим эту речь в юридических актах, в некоторых летописях, в проповедях Голятовского и Радивиловского. Она усвоена была казацкой старшиной в частной переписке и, восприняв добрую долю польских элементов лексических и грамматических, становится языком так называемого образованного малорусского общества, пока это последнее не вступило в XVIII в. в район великорусских литературных влияний."

В 1631 г. школа киевского братства была преобразована митрополитом Петром Могилой в Киево-Могилянскую коллегию, из которой вышли образованные люди, чья деятельность способствовала распространению просвещения не только в юго-западной, но и в северо-восточной - Московской Руси.

Воссоединение с Россией в XVII в. части русских земель, ранее отторгнутых Литвой и Польшей, положило начало сближению западной и восточной разновидностей книжного русского языка и формированию нового общерусского литературного языка. Академик А.А.Шахматов отмечал: "Югозападные ученые, прибывшие и по приглашению и по собственному стремлению в Москву, захватывают во второй половине XVII в. в свои руки духовное просвещение; это имеет следствием, между прочим, и немаловажные новшества в церковном языке и в языке светской литературы; в них вторгаются южнорусские слова и обороты, а под южнорусским покровом и польские."

Уроженец юго-западной Руси, окончивший киевскую братскую школу, Епифаний Славинецкий был приглашен в Москву, где патриарх Никон назначил его справщиком, т.е. корректором церковных книг. Е.Славинецкий, церковный писатель и переводчик, один из первых русских филологов, составил "Лексикон греко-славяно-латинский" и "Лексикон филологический".

Симеон Полоцкий, выпускник Киево-Могилянской коллегии был воспитателем детей царя Алексея Михайловича. С.Полоцкий публично выступил с обращением к царю: "положи в сердце твоем училища греческие славянские и иные назидати, учащихся умножати, учителей взыскати". Так по инициативе С.Полоцкого было основано первое общеобразовательное высшее учебное заведение в Москве - Славяно-греко-латинская академия. Он был автором многих стихотворных и драматических произведений.

Важную роль сыграли киевские ученые в эпоху преобразований Петра І. С самого начала царствования Петр обратил особое внимание на Киево-Могилянскую коллегию. Желая придать ей большее значение он в 1701 г. возвел ее в степень "академии", а виднейших преподавателей и выпускников вызвал в Москву, дал им высокие посты в государстве. Многие киевские ученые встали во главе церковного управления и просвещения. К примеру, Стефан Яворский был назначен местоблюстителем патриаршего престола; Гавриил Бужинский становится во главе русского книгопечатания и учебных заведений духовного ведомства, получая от царя звание протектора школ и типографий; Феофилакт Лопатинский был избран ректором московской академии, а в 1723 г. посвящен в тверские епископы; Дмитрий Туптало возведен в сан митрополита ростовского и ярославского.

Одним из знаменитых сподвижников Петра I, выдающимся русским церковным и общественным деятелем был уроженец Киева Феофан Прокопович. Преподаватель и ректор Киево-Могилянской академии, он был вызван Петром І в Петербург и назначен епископом псковским, с 1721 г. вице-президентом Синода, с 1724 г. - архиепископом новгородским. Написал "Духовный регламент", ставший основанием для реформ в церковной области, политический трактат "Правда воли Монаршей", а также многие сочинения богословского и исторического содержания. По его указанию переводились на русский язык классические и иностранные произведения. Ф.Прокопович принимал активное участие в организации российской Академии наук. Деятельность южнорусских ученых отразилась и на русской литературе, ведь они были вместе с тем и русскими писателями. На основании их сочинений и выработанного ими книжного языка продолжали Кантемир, Татищев, Тредьяковский и Ломоносов развитие русской литературы и русского языка.

В то же время в Польше западнорусский актовый язык не получил дальнейшего развития как язык литературный. Уже с конца XVI в. он стал вытесняться из областей официальной письменности польским языком. А в 1696 г. польский сейм официально запретил использование этого языка в государственном употреблении и делопроизводстве. Таким образом, в период XV-XVII веков, когда Русь в политическом отношении делилась на две части - восточную и западную - московскую и польско-литовскую, в каждой из этих частей сохранял свое значение в качестве языка литературного церковно-славянский язык, но рядом с ним развиваются два особых, довольно искусственных книжных языка - восточнорусский и западнорусский. Сходство между ними заключалось в том, что и тот и другой содержал в себе значительное количество церковно-славянских элементов, а различие состояло в том, что в западнорусском языке к церковно-славянским элементам примешивались, кроме многочисленных полонизмов, элементы народных белорусских и малорусских говоров, а в восточнорусском церковно-славянская основа сочеталась с элементами живых великорусских говоров, главным образом московского. Деятельность в Москве киевских ученых способствовала перенесению в Москву также и некоторых особенностей западнорусского книжного языка.

Период XVIII - начала XIX веков в развитии русского образованного языка ознаменовался прежде всего слиянием западнорусского и восточнорусского книжных языков в единый общерусский литературный язык. Этот период в истории русского языка и литературы, связанный с именами Прокоповича и Кантемира, Ломоносова и Сумарокова, Державина и Фонвизина, Карамзина и Крылова, Жуковского и Пушкина был отмечен также развитием народности в книжном, литературном языке.

Поскольку в реальной жизни существовали не собирательные языковые величины, а конкретные говоры, то и общерусский литературный язык неизбежно должен был иметь произношение, свойственное какому-то определенному говору, что в свою очередь делало этот говор образцовым, нормативным для языка всех образованных людей.

Возвышение Москвы как политического центра Русского государства стало причиной того, что именно московский говор южно-великорусского наречия стал образцовым для русского литературного языка.

“Южно-великорусское наречие, которым говорили жители сравнительно небольшой области между верховьями Волги, Дона, Донца, Днепром и Окою, - писал А.И.Соболевский, - с XVI в. начало медленно подвигаться с одной стороны на восток - к Волге, с другой на юг и мало-по-малу приблизилось к Азовскому и Каспийскому морям. Сверх того, сделавшись, в лице одного из своих говоров - московского, языком правительства, литературы и науки, оно нашло себе представителей во всех концах русских владений.”

Профессор Т.Д.Флоринский отмечал в конце XIX века:

“...Дальнейший процесс развития русского образованного языка, завершившийся выработкой того типа его, какой наблюдается в настоящее время, состоял в том, что благодаря замечательной литературной деятельности Ломоносова, Карамзина, Крылова, Пушкина и многочисленных их последователей, церковно-славянские элементы отошли на задний план, уступив свое место стихиям живой народной речи. Совершенно естественно, что в силу исторических и политических условий великорусское наречие (преимущественно московский его говор) заняло первенствующее положение в новорусском образованном языке, определив его тип главнейше в звуковом отношении.”

Московский говор возобладал в общерусском литературном языке не по причинам каких-либо своих особых достоинств в сравнении с другими русскими говорами, а в силу того обстоятельства, что именно Москва на протяжении столетий была центром Русского государства. В.И.Даль отмечал:

“...Спорить против общего закона господства просвещения нельзя; но господство того либо другого наречия над прочими - дело случайное, и все они равно искажены и равно правильны. Возьми у нас в былое время Новгород, Псков или Суздаль перевес над Москвою, и нынешний московский язык слыл бы местным наречием. Поэтому не было бы повода почитать московское наречие более чистым и правильным, чем мало- или белорусское, если бы это наречие не обратилось в язык правительства, письменности и просвещения.”

Несмотря на то, что литературный язык принял произношение, свойственное одному из великорусских говоров - московскому говору, происхождение и вся история развития общерусского литературного языка свидетельствует, что он является достоянием всего русского народа. Академик А.А.Шахматов писал в начале ХХ века:

“...В настоящее время это литературное наречие стало в тесную, нераздельную связь с культурным языком великорусского центра, с языком города Москвы, но в нем можно проследить судьбы не только великорусской народности, в среде которой он получил рост и развитие, но и предшествующие судьбы русского народа, его первые стремления к государственному единству и духовному просвещению. Прямой потомок древнейшего литературного наречия славянских племен, перенесенного в Киев и здесь успевшего приблизиться к культурному языку южно-русского центра, наш письменный язык связан с историей не только великоруссов, но и всего русского народа вообще.”

“Перед нами тот говор, который употребляем мы сами, который слышится у всех сколько-нибудь образованных людей во всей России, и который может быть назван литературным или общерусским языком”, - указывал А.И.Соболевский.

Поскольку общепринятые для каждого периода трактовки тех или иных понятий обычно находят отражение в энциклопедиях, приведем также сведения о русском языке, которые содержатся в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, изданном в конце XIX века:

“...1) Русский язык делится на три главных наречия: а) великорусское, б) малорусское и в) белорусское. На первом говорят по меньшей мере 2/3 русского населения [...]; одно из его поднаречий есть язык образованного класса и литературы. Главных поднаречий в нем два, северное и южное;..” Затем говорится о дальнейшем подразделении этих двух великорусских поднаречий. “...К западному южно-великорусскому поднаречию относится и московский говор, в котором некоторые видят особое поднаречие, образовавшееся из соединения северного с южным, и на котором народ говорит только в Москве и ее окрестностях, хотя оно сделалось теперь языком всего образованного класса.”

Далее сказано о малорусском наречии:

“...б) Малорусское наречие некоторыми считается самостоятельным славянском языком [...] Разделяется оно также на ряд поднаречий (украинское, полешское и русинское или подольско-галицкое), которым соответствуют три типа населения: украинцы, полещуки и русины или галичане, различающиеся костюмом, особенностями быта, народной поэзии и т.д. Поднаречия могут быть еще разделены на говоры.”

Как видим, в то время не все соглашались с мнением о единстве русского языка. Упомянутые выше “некоторые”, считавшие малорусское наречие самостоятельным славянским языком, это прежде всего сторонники политического украинофильства, которые отвергали русскую национальную идею, заявляя, что малороссы представляют собой совершенно отдельный народ, не имеющий ничего общего с великороссами. А у отдельного народа должен быть, соответственно, и совершенно отдельный язык.

Так языковой вопрос приобретал политический характер. По поводу споров о том, являются малорусское и великорусское наречия разными языками или только наречиями русского языка, А.И.Соболевский писал, что “здесь огромное значение имеют политические убеждения говорящих.”

На то, что эти споры имеют политическую подоплеку, обращал внимание и академик Ф.Е.Корш:

“Что из себя представляет малоруская речь: язык или наречие? На это отвечают различно даже сами малорусские ученые-языковеды. Так, Пав.Игн.Житецкий в заглавии своих книг называет речь малороссов наречием, другие, наоборот, языком. Галицкий украинофил Огоновский употребляет выражение “ruthenische Sprache“ [“рутенский язык”, - Л.С.] и тем стремится подчеркнуть, что малорусская речь есть отдельный язык. Тут сказалась польская и немецкая политика, так как немцам и полякам выгодно было внушать малороссам мысль, что последние будто бы не являются русскими. Известна теория Духинского о не славянском (а урало-алтайском) происхождении русских.”

Что касается простонародных наречий и говоров, то здесь вопрос о том, представляет ли совокупность малорусских говоров наречие русского языка или самостоятельный язык, сводился главным образом к выяснению времени появления фонетических особенностей малорусского наречия и к оценке того, насколько возможно взаимное понимание между людьми, говорящими на малорусском и других русских наречиях.

Украинофилы старались отнести время появления указанных отличий как можно дальше и всячески подчеркивали несходство малорусских и великорусских говоров.

С другой стороны, к примеру, профессор С.Булич в конце XIX в. писал: “Все фонетические особенности, отличающие в настоящее время малорусское наречие от прочих русских наречий, возникли уже после отделения общерусского языка от праславянского, стало быть являются признаками языковой разновидности более нового происхождения, называемой обыкновенно наречием.” Он также указывал: “...различия между прочими русскими наречиями и малорусским не настолько еще велики и многочисленны (довольно многие из них свойственны и великорусским говорам), чтобы сильно затруднять взаимное понимание их представителей.”

Конечно, если сравнивать между собой более близкие малорусские и великорусские говоры, можно было получить один результат, если же брать наиболее удаленные из них, то другой. Однако, по словам А.И.Соболевского:

“История русского языка, отличающегося вообще значительным консерватизмом (сравните историю языков чешского и болгарского), за много веков не дала ничего такого, что разрушило бы единство русского языка. Он делился на говоры издавна, с тех времен, когда у нас еще не существовало никакой письменности; он делится на наречия и говоры теперь, подобно тому как делится на них всякий язык, имеющий сколько-нибудь значительную территорию; но эти наречия и говоры, имея друг от друга отличия в фонетике, морфологии и лексике, вместе с тем имеют такое множество общих черт, что русский тип языка вполне сохраняется в каждом из них; он выступает в них настолько ясно, что не может быть вопроса относительно ни одного из них, не следует ли его считать говором не русским, а например, польским или словацким.”

Учитывая известную условность таких терминов как “язык” и “наречие”, констатируем, что вопрос о том, являлась ли малорусская речь наречием или языком, был в конце XIX - начале ХХ века вопросом дискуссионным.

Но даже если встать на позицию украинофилов и согласиться с тем, что малорусское, а следовательно, в равной мере и великорусское простонародные наречия являются языками, это означало только переименование этих языковых величин, но ничего не меняло по существу, ибо они оставались тем, чем и были - совокупностью местных говоров.

Политическая же задача заключалась в том, чтобы противопоставить общерусскому литературному языку другой - малорусский или украинский литературный язык. Но такого языка к моменту появления в середине XIX в. политического украинофильства еще не было, а значит его требовалось создать, причем в максимально короткие сроки.

Такая задача являлась особенно настоятельной для австрийской Галиции, где власти не признавали национального единства галицких русинов с русскими в России и не желали допустить использования в Галицкой Руси общерусского литературного языка. (Тема русского языка в австрийской Галиции заслуживает особого рассмотрения и здесь затрагивается только косвенно.)

Галицко-русский литератор О.А.Мончаловский писал в 1898 г.:

“Трудно допустить, чтобы люди, имеющие притязание считаться образованными, не знали и не видели органических связей, соединяющих разные наречия русского языка в одно целое, неделимое. Но тут выше всяких языкословных очевидностей и выше действительной жизни стоит политика, которой подчиняются даже филологические и этнографические познания. Ради этой политики украинофилы и пытаются создать из малорусского наречия особый язык. Раз поставлена теория об отдельности малорусского народа, ее необходимо обосновать и доказать.”

Этот новый особый язык украинофилы решили создавать не на базе западнорусского актового языка, а на основе живых народных говоров. Поэтому родоначальником украинской литературы ими был назван И.П.Котляревский, опубликовавший в 1798 г. свою поэму “Энеида”. Но ни у Котляревского, ни у его последователей, в том числе и у Т.Г.Шевченко, в произведениях которого малорусский народный язык получил прекрасную обработку, не было мысли создавать совершенно самостоятельную украинскую литературу, о чем писал, в частности, украинофил М.П.Драгоманов, отмечая, что такая мысль к 90-м годам XIX в. еще не овладела всеми украинофилами в России.

В большинстве своем образованные малороссы, не исключая и украинофилов, а также многие галичане считали русскую литературу и русский язык своими, тем более, что этот язык и эта литература были созданы на протяжении столетий не только великороссами, но и представителями южной Руси. О.А.Мончаловский писал в 1894 г.:

“С 60-х годов начавши, у нас постоянно повторяется, а в настоящее время даже возводится в правило мнение, будто общерусская литература нам малороссам, или лучше сказать, южнороссам чужда и что поэтому мы должны от нее открещиваться и создавать на лоб, на шею какую-то особую малорусскую или украинско-русскую литературу. Между тем непреложные свидетельства истории образованности на Руси и развития русской словесности неопровержимо доказывают, что над созданием нынешней мировой общерусской литературы трудились наравне с великороссами и малороссы, наши родичи, что и вся русская литература, все литературные памятники древности и новейшие произведения русского гения составляют в равной мере достояние велико- и малороссов, - мало того, малороссы более чем великороссы трудились над основанием и развитием нынешней общерусской литературы.”

Тот факт, что произведения общерусской литературы, в том числе созданные поэтами и писателями великороссами, были близкими и понятными для образованных украинцев, в том же 1894 году отмечал М.П.Драгоманов:

“...Шевченко не может заставить образованных украинцев, даже украинофилов, не признавать Пушкина и Лермонтова за родных им поэтов. Пойдите в семьи украинские и посмотрите, могут ли там родители, даже украинофилы, дать своим детям литературное образование на самом Шевченко без Пушкина и Лермонтова? И не судите строго тех родителей, потому что на свете есть интересы и кроме этнографического патриотизма!”

“Возьмем, например, Тургенева. Он не потому должен считаться в России “общерусским” беллетристом, родным и украинцам, - что будто бы в сравнении с его языком украинский язык есть диалектом или жаргоном. Наоборот, я готов сам язык Тургенева признать жаргоном определенного класса людей в России. Только ведь теперь этот жаргон родной и большей части образованных украинцев, а главное, в героях Тургенева мы, украинцы университетского воспитания, познаем самих себя: там наши чувства, наши мысли, наша психика! Я должен сказать, что слышал даже от некоторых галичан, непредвзятых народовцев, которые познакомились с Тургеневым или в оригинале, или в переводах, в том числе и галицких, и которые говорили, что “еще не читали ничего им так родного, как произведения Тургенева.”

А я еще не видел человека, который бы признал себя самого в придурковатом Радьке (“Чорні хмари” Нечуя), или в куклах с темным языком, которых Нечуй водит “Над Черным морем”.

По мнению Драгоманова, для выработки самостоятельной украинской литературы “надо много еще талантливого и грамотного труда украинских беллетристов. Возможно этот труд и доведет до конца,.. а возможно и нет, - возможно украинцы останутся на века с двумя литературами, а не с одной.”

Но политика диктовала свои условия, и с перспективой совместного существования двух литератур - общерусской и украинской, сторонники политического украинофильства никак не могли согласиться. Поэтому, не дожидаясь пока на украинской литературной ниве взойдут новые таланты, они решили брать если не качеством, то количеством. Галицко-русский общественный деятель Ю.Яворский писал в 1894 г.:

“Приглянувшись, мы увидим, что все эти Школиченки, Подоленки, Торбенки и другие “-енки” - не писатели, не поэты, даже не литературные люди, а просто политические солдаты, которые получили приказание: сочинять литературу, писать вирши, на заказ, на срок, на фунты. Вот и сыплются, как из рога изобилия безграмотные литературные “произведения”, а в каждом из них “ненька Украина” и “клятый Москаль” водятся за чубы. Ни малейшего следа таланта или вдохновения, ни смутного понятия о литературной форме и эстетике не проявляют эти “малые Тарасики”, (как остроумно назвал их г.Драгоманов), но этого всего от них и не требуется, лишь бы они заполняли столбцы “Зори” и “Правды”, лишь бы можно было статистически доказать миру, что, дескать, как же мы не самостоятельный народ, а литература наша не самостоятельная, не особая от “московской”, если у нас имеется целых 11 драматургов, 22 беллетриста и 33 и 1/2 поэта, которые свои фамилии оканчивают на “-енко”?”

Но перед создателями нового украинского литературного языка стояла не только проблема количества произведений. Простонародный язык, который был положен в основу нового литературного языка, не имел сложившихся норм, а состоял из говоров, имевших в различных местностях свои особенности. Также народный язык не располагал словами для обозначения отвлеченных понятий и научной терминологией. Конечно, такие слова можно было без труда взять из общерусского языка, но это противоречило поставленной политической задаче - как можно дальше отмежевать создаваемый украинский язык от общерусского литературного языка.

Поэтому недостающие слова украинофилы заимствовали из других языков, преимущественно из польского, или искажали до неузнаваемости общерусские слова, или просто сочиняли совершенно новые слова и выражения. Как отмечал Т.Д.Флоринский:

“...В частностях применение всех этих приемов выработки литературного языка представляет широкий произвол у отдельных писателей. К этому присоединяются и различия в языке разных авторов, обусловливаемые особенностями то галицких, то украинских говоров в зависимости от происхождения каждого писателя и степени знакомства его с народной речью. Поэтому вполне справедливо замечание одного из галицких писателей, что современная художественная литература малоруссов не представляет единого выработанного языка, а множество отдельных языков, как-то: языки Старицкого, Франка, Чайченка, Ол.Пчилки и т.д.”

В 1900 г. во Львове без указания имени автора вышла брошюра М.Михновского “Самостійна Украіна”, о которой О.А.Мончаловский высказался так: “Брошюрка “Самостійна Украіна” состоит из двух глав, но она представляет тройной интерес: для филолога, для политика и для психиатра.” Остановимся на том, что касается филологии:

“Согласно евангельскому изречению: “Язык твой яве тя творит”, можно сказать со всею положительностью, что брошюрка написана не галицким, только российским украинофилом. Язык галицкого украинофила резко отличается от языка российского украинофила. Оба они стараются писать, дабы придать своему языку “самостоятельность”, елико возможно не по-русски; в то время, однако, когда галицкий украинофил все общерусские выражения заступает польскими и его слог переполнен польскими и немецкими периодами, российский украинофил, обыкновенно не знающий польского и немецкого языков, заступает общерусские выражения - непатентованными произведениями собственной филологической кузницы, нередко до того чудовищными, что даже галицкие украинофилы лезут из кожи вон, чтобы их понять; кроме того слог российского украинофила, может быть даже против его желания, в общем русский, Не говоря уже о том, что между галицко-русским и украинско-русским народными говорами существует заметное различие и что многие местные украинские слова и выражения непонятны для галичан, галицкие же непонятны для украинцев.”

Далее следует перечень таких, не употреблявшихся и отчасти не знакомых в Галичине слов. Затем говорится:

“...Автор брошюры изощрил, однако, всю свою изобретательность на ковку новых слов и в сем отношении показал себя незаурядным мастером. Вместо “иностранный” он выдумал “надвірный”, вместо “вооруженный” - “уоружный”, вместо “прекратить” - “перекоротити”, вместо “отсутствие” - “відсутність”, вместо “разновидность” - “ріжноманітність”, вместо “противоположный” - “супротилежный” и т.д. Кроме того автор брошюрки в значительной степени пользовался и польским языком для выражения своих мыслей на “русько-украиньском” языке, о чем свидетельствуют такие слова, как: “умова” вместо “условие”, “истнованне” вместо “существование”, “незалежність” вместо “независимость”, “обуренне” вместо “возмущение”, “відраза” вместо “отвращение”, “підстава” вместо “основание”, “засада” вместо “начало, принцип”, “згідно” вместо “согласно”, “спадкоемець” вместо “наследник, преемник”, “ганебный” вместо “позорный”, “осьвічена” вместо “просвещенная”, “протяг” вместо “продолжение, течение”, “рух” вместо “движение” и т.д. Для того, чтобы разобраться в этом “русько-украиньско-польском” салате с примесью вполне “самостийных”, ибо автором, должно быть, в “родильных болях” произведенных слов, нужно порядочный запас терпения.”

В другой своей работе О.А.Мончаловский указывал, что “русько-украиньским” писателям кажется, что чем более они отдалятся от русского литературного языка и даже от галицко-русского наречия, тем более их язык будет “самостийным” и “украинским”. “И справедливо, ибо результатом этих стараний является язык до того “самостоятельный”, что на нем никто не говорит и его никто не понимает. Когда читаю какое-либо “руско-украиньске” произведение, - писал О.А.Мончаловский, - невольно вспоминаю следующий случай, рассказанный мне одной русской женщиной, уроженкой тульской губернии: У ее брата, офицера, служил денщиком солдатик, малоросс из черниговской губернии. Это был добрый, смышленный малый, и потому офицер, желая сделать ему приятность, выписал для него из Киева несколько малорусских брошюр. Каково же было удивление офицера, когда денщик заявил, что не понимает языка брошюр. “Ты малоросс? - спросил офицер. - “Точно так, ваше благородие!” - отвечал солдатик, вытянувшись в струнку. - “Как же ты не понимаешь этой книжки? Ведь она написана по-малорусски, на твоем родном языке!” - Не той губернии, ваше благородие!” - Она в Киеве напечатана!” - “Точно так, ваше благородие, но я из Черниговской губернии”, - был окончательный ответ солдатика.”

О.А.Мончаловский заключал, что читая произведения “украинских” авторов, (“это относится почти ко всем “украинским” писателям по сию и ту сторону Збруча”) “приходится вместе с упомянутым солдатиком-малороссом сказать, что у каждого из них язык - “не той губернии”.

Приведенный случай с солдатом-малороссом можно посчитать мелким бытовым эпизодом, но тот факт, что сами малороссы не понимали сочиняемый для них украинофилами новый украинский язык, в 1909 году получил подтверждение в Государственной Думе России.

Следует заметить, что поскольку политическое украинофильство использовалось как средство для подрыва национального единства русского народа и целостности Российского государства, оно находило поддержку сил, в той или иной мере оппозиционных русскому государственному строю. В Думе в защиту политического украинофильства выступали не столько малороссы, сколько поляки, литовцы, евреи и попавшие под их влияние великороссы.

В ходе дебатов по вопросу об употреблении местных языков в судебных разбирательствах член Государственной Думы кадет (конституционный демократ) Родичев, доказывая самостоятельность малорусского языка, привел в подтверждение его непонятности для великороссов название одной из пьес Шекспира в переводе П.Кулиша: “Як пурявых уговкуют”. Естественно, что никто из присутствовавших великороссов этой фразы не понял, но юмор заключался в том, что ее не понял и никто из присутствовавших малороссов. Когда же через пару дней сообщение об этом выступлении Родичева появилось в газетах, он был поднят на смех всей Малороссией.

Не знаю, насколько это название будет понятно современным знатокам украинского языка, но на всякий случай скажу, что в русском переводе оно звучит как “Укрощение строптивой”.

В ходе тех же дебатов депутат от Полтавской губернии крестьянин Старицкий огласил протокол заседания Полтавского земского собрания, “на каковом заседании, при обсуждении вопроса об издании брошюр по агрономии на украинском языке, гласные крестьяне заявили, что, если издать такие брошюры, то вновь придется учиться читать. В силу этого было постановлено брошюр на украинском языке не издавать.”

Кстати, в отчете о деятельности Педагогического Общества при Императорском Московском университете за 1903-1904 г. было отмечено: “в Полтавской губернии оказалось, что русский (великорусский) рассказ хорошо и выразительно прочитанный, был вполне усвоен малоруссами.”

Эти сведения приводил академик А.И.Соболевский и продолжал, говоря о периоде после 1905 года, когда была введена конституция, разрешена деятельность политических партий, а существовавшие ранее ограничения, налагавшиеся на отдельные виды украинских публикаций, были отменены:

“К сказанному должно прибавить несколько слов о так называемом украинофильстве, об учении, что малоруссы - совершенно особый народ в сравнении с великоруссами, что они томятся под игом неприятных для них великоруссов, что они хотят быть политически самостоятельными, что им необходима литература на малорусском языке и т.п. Данные новейшего “освободительного движения” показывают, что украинофильство свойственно только левым партиям и что умеренное большинство, и прежде всего наиболее заинтересованное здесь крестьянство, никакого украинофильства не знает: оно считает себя за один русский народ с великоруссами и стоит за полное государственное единство России. Украинофилы теперь уже сознаются, что на малорусские газеты нет подписчиков, а на малорусские книги покупателей.”

Стремясь из политических соображений сделать новый украинский литературный язык как можно менее похожим на общерусский, украинофилы тем самым делали его непонятным для самих же малороссов и отвращали их от чтения украинофильской прессы и литературы.

Член Государственной Думы граф В.А.Бобринский говорил о “языке Грушевского”:

http://www.edrus.org/content/view/186/63/

"Королевство Голиции и Голодомории", или Каким был жизненный уровень галичан под властью Австрии
Соколов Леонид
Добавлено 25 июня 2005
В период так называемой “перестройки”, когда вовсю велась работа, направленная на разрушение СССР, среди населения Украины активно распространялась мысль о том, что поскольку в странах Западной Европы уровень жизни выше, чем у нас, то если отделить Украину от Союза и открыть ее Западу, в самом скором времени жизнь на Украине станет такой же как, например, во Франции. Особенной популярностью подобные рассуждения пользовались в западных областях Украины, прежде всего в галицких, где идея украинской “незалежности”, как известно, имела наиболее горячих приверженцев.

Действительность, однако, оказалась совершенно иной, и крах украинской экономики, последовавший за развалом СССР, весьма чувствительно ударил по Галичине. Правда, украинские национал-сепаратисты принялись объяснять столь плачевное состояние, в котором очутилась Галичина, тяжелым наследием советской системы, засильем в органах власти бывших “коммуняк” и т.п., одновременно в манере Остапа Бендера (не путать со Степаном Бандерой) уверяя население, что “заграница нам поможет”. Теперь, когда и центральная власть после шатаний “многовекторности” склонилась, наконец, к выбору в пользу “евроинтеграции”, украинскому обывателю с такой же навязчивостью, как лет пятнадцать назад о “незалежности”, стали твердить о “европейском выборе” Украины. А кто же на Украине самые большие “европейцы”? Ну конечно опять же галичане - ведь они шестьсот лет жили под властью европейцев. Как пишет в статье “Чого нас вчить історія?” [“Чему нас учит история?”] (“Українське слово”, 18-24.12.2003, №51) доктор физико-математических наук Максим Стриха: “И сегодня галицкие интеллектуальные “сливки” весьма гордятся тем, что каких-то девяносто лет тому назад Львов принадлежал к одному культурному пространству не с Тамбовом и Томском, а с Веной и Триестом...”.

А и в самом деле, если задаться вопросом “чему нас учит история?”, и посмотреть как жили галичане в те времена, когда Галичина, носившая громкое название “Королевства Галиции и Лодомерии”, пребывала в составе европейской Австро-Венгерской империи, была отгорожена от “азиатской России” государственной границей, проходившей на востоке по речке Збруч, и открыта к западу вплоть до Альпийских гор и Адриатического моря. Может быть, тогда жизненный уровень галичан действительно был, ну если и не таким как во Франции или в Англии, то хотя бы таким как в других частях империи Габсбургов - в собственно Австрии или в Чехии?

Переход Галичины под власть Австрии в 1772 г. сопровождался определенным улучшение положения крестьянства, так как беспредельная прежде власть помещика над крестьянином была теперь ограничена, но в то же время Галичина оказалась отделенной от прежних рынков, что повлекло за собой упадок ремесел, ибо в пределах монархии Габсбургов производимые в Галичине товары не находили сбыта.

Постройка в 1861 г. железной дороги, связавшей Львов через Перемышль и Краков с западными землями империи, не только не способствовала экономическому развитию Галиции, но наоборот, обеспечила больший приток дешевых промышленных товаров из Австрии и Чехии, что явилось преградой для развития собственного промышленного производства.

Каким было экономическое положение Галиции в 80-х годах XIX в., можно представить, в частности, на основании данных, содержащихся в книге польского автора, промышленника и общественного деятеля, депутата галицийского сейма и австрийского парламента Станислава Щепановского под выразительным заголовком “Нищета Галиции в цифрах” (“Nedza Galicyi w cyfrach”), опубликованной во Львове в 1888 году.

Отличительной особенностью Галиции была аграрная перенаселенность. Согласно галицийской статистике 74% населения края было занято в сельском хозяйстве, но С.Щепановский, замечая, что большая часть людей, отнесенных статистикой к работникам неопределенных занятий, фактически так же занималась сельским трудом, указывал, что в действительности эта величина превышала 80%. Следовательно, на 1 квадратный километр в Галиции приходилось как минимум 60, а то и 64 человека, работающих в сельском хозяйстве. Тогда как в Англии на 1 кв.км приходилось 27 человек, занятых в сельском хозяйстве, во Франции - 32, в Королевстве Польском, т.е. в той части Польши, которая входила в состав Российской империи - 38 человек.

Сравнивая объем производства продукции на душу населения в Галиции и в соседнем Королевстве Польском, автор отмечал, что в Галиции этот показатель вдвое ниже, чем в Королевстве. Так же вдвое меньшим в сравнении с российской Польшей был в Галиции и средний доход на душу населения; в сравнении же с Англией он был ниже в 9 раз.

Если потребление зерна на душу населения в год составляло в Англии 217 кг, во Франции - 284 кг, то в Галиции - 114 кг. Мяса потреблялось в Англии - 50 кг на душу населения, во Франции - 34 кг, а в Галиции - только 10 кг. Зато в среднем житель Галиции потреблял в год 310 кг картофеля, тогда как житель Англии - 160 кг, а житель Франции - 255 кг.

С.Щепановский писал, что в среднем галичане питаются хуже, чем обитатели английских приютов для нищих, а так как определенная часть населения Галиции все-таки обеспечивает себя нормальным питанием, то положение остальных жителей в этом отношении является совершенно бедственным. Количество и качество питания галичан было недостаточным не только для воспроизводства рабочей силы, но и для поддержания здоровья и жизни. Из всех коронных земель Австро-Венгрии Галиция давала наибольший процент людей, непригодных к военной службе. С.Щепановский констатировал, что “господствует у нас поражающий недостаток здорового и соответствующего питания для всего населения. Относительно значительное потребление алкоголя и табака ничем этого недостатка не возмещает”.

Производительность труда среднего жителя Галиции составляла едва ли четвертую часть соответствующего показателя в высокоразвитых странах. Английский предприниматель Брассей заметил подобное соотношение производительности труда английского и галицийского рабочего при производстве земляных работ на строительстве Львовско-Черновицкой железной дороги. Хотя галицийский рабочий не получал и пятой части зарплаты рабочего той же категории в Англии, земляные работы в пересчете на метр кубический стоили в Галиции столько же, сколько и в Англии.

Несмотря на то, что галичане жили тогда в одном “культурном пространстве” с Европой, от которой их не отделял никакой “железный занавес”, тем не менее они значительно хуже питались, хуже работали и раньше умирали, причем не только в сравнении с жителями высокоразвитых западноевропейских стран, но и в сравнении с соседней российской Польшей.

За 21 год, считая с 1860 г., численность населения Галиции увеличилась на 24%, при этом рождаемость выросла на 17%, а смертность на 29%. Высокая смертность в Галиции официально объяснялась эпидемическими болезнями, но среди учитываемых статистикой причин смертности нельзя было найти одной страшной рубрики, а именно - голодной смерти. “Однако нет ни малейшего сомнения, - писал С.Щепановский, - что если слабая сопротивляемость против эпидемий и болезней есть результатом физического истощения, а это истощение происходит от недостатка питания, то ведь и первичной причиной смерти является не эпидемия с греческим названием, но тот недостаток питания, т.е. голод, - другими словами, что это не смерть от эпидемии, но смерть от голода”.

Сравнение австрийской Галиции с российской Польшей, сходной по климатическим условиям, в которой проживало подобное в расовом отношении население, доказывало, что причиной высокой смертности в Галиции был исключительно недостаток питания, вызванный отсутствием заработка для увеличивающегося населения. Если в 1860 г. население Галиции и Королевства Польского было почти одинаковым, составляя по 4,8 млн. человек, то через 27 лет при одинаковом уровне рождаемости, в 1887 г. в Королевстве проживало 8,0 млн. человек, а в Галиции - 6,4 млн. человек. Исключая влияние фактора миграции, отсюда можно было сделать вывод, что за 27 лет в Галиции умерло на 1,5 млн. человек больше, чем в российской Польше.

С.Щепановский писал: “Ежели поэтому у нас, при населении той же расы, первоначально такой же численности, с той же самой первоначально цифрой рождений, за те 27 лет умерло на полтора миллиона больше - разве надо искать истолкование в эпидемиях, а не в доказанном недостатке питания, в недостатке заработка и неслыханно слабо развитом производстве. Это значит, только другими словами, в нищете, в голоде, в голодной смерти. От нищеты, следовательно, погибло у нас за 27 лет 1.500.000 человек, которые бы выжили, если бы у нас имели такой же заработок, какой имеют люди по ту сторону границы. Составляет это ежегодно 55.000 человек. Ежели поэтому хотим знать, сколько нам стоит наша экономическая немощь в человеческих жизнях, то имеем на это точный ответ, т.е. голодная смерть по крайней мере 50.000 человек в год”.

Эти рассуждения С.Щепановского, относившиеся к австрийской Галиции 80-х годов XIX века, теперь оказываются вполне применимыми для объяснения резкого роста смертности в современной Украине. Ведь и сейчас власти, находя всевозможные объяснения вымиранию населения Украины, избегают называть главную причину - вызванную в результате проводимой ими политики экономическую немощь, отсутствие для значительной части населения заработка, позволяющего обеспечить полноценное питание, что влечет за собой преждевременную смерть, первопричиной которой является, если называть вещи своими именами, не что иное как голод. Но на этот прискорбный факт в современной Украине, торжественно отмечающей годовщины голода 1932-33 гг., предпочитают не обращать внимания...

Согласно данным переписи населения 1881 г. в промышленности и в горном деле было занято 8% населения Галиции, в торговле - 3,5%. Для сравнения, в Чехии эти показатели соответственно составляли - 35% и 4%, из чего сразу становится видно, где находилось слабое место галицийской экономики. Когда говорится о 8% населения Галиции, занятых в промышленности, следует учесть, что в Австрии к данной категории причислялись не только работники предприятий фабричного типа (фабрикой считалось предприятие с числом работников не менее 20 человек), но и ремесленники. Кроме того, в эту категорию включались корчмари, люди, занимавшиеся продажей спиртных напитков. Таких “работников промышленности” в Галиции насчитывалось 20 тысяч, а вместе с членами семей и прислугой - по меньшей мере 150 тысяч человек, или 2,5% всего населения края. Если исключить этих “кормильцев общества”, то получится, что в промышленности было занято только 5,5% жителей Галиции.

Итак, основную массу населения Галиции составляли 5 миллионов крестьян и работников неопределенных занятий - в подавляющем большинстве поляков и русинов, т.е. христиан. В числе же прочих слоев общества, взятых в совокупности, общий перевес был на стороне евреев. Христиане здесь преобладали среди крупных землевладельцев, среди чиновничества и, естественно, духовенства, среди интеллигенции свободных профессий, зато если в торговле было занято 62 тысячи христиан (с членами семей и прислугой), то евреев 188 тысяч; в промышленности соответственно - 120 тысяч и 180 тысяч; среди домовладельцев и рантье было 30 тысяч христиан и 70 тысяч евреев; все 150 тысяч человек, живших за счет продажи спиртных напитков, были евреями.

В руки евреев постепенно переходила и земельная собственность христиан, ранее принадлежавшая как помещикам, так и крестьянам.

В 1894 г. во Львове состоялась Всеобщая Краевая Выставка, призванная показать достижения Галиции в различных сферах экономики и культуры. О выставочном павильоне промышленности, полностью построенном из дерева, “Gazeta Narodowa” тогда заметила, что “наша промышленность, дремлющая до сих пор в колыбели, должна сегодня еще удовлетвориться деревянным домом”.

В том же году галицкий юмористический журнал “Страхопудъ” поместил “Путеводитель по Львову, написанный Страхопудом для любознательных посетителей выставки”, в котором на вопрос: “Як называется сей край?”, давался ответ: “Официяльно - Галичина, неофицияльно - Голилея, для того, що в ней живет множество голытьбы, а должен называтись Галилеею, так як в нем возникает новое царство юдейское”.

Принимая во внимание крайнюю бедность подавляющего большинства населения, Галичину, переиначивая ее полное официальное название, можно было по праву назвать также “Королевством Голиции и Голодомории”.

Характерным явлением, порождаемым экономической ситуацией в Галиции, было попрошайничество. Интеллигенция клянчила должности в учреждениях, среднее сословие и шляхта клянчили кредиты в банках, галицийские власти попрошайничали в Вене, только самой многочисленной и обездоленной части жителей уже не было у кого клянчить. В то же время нельзя было сказать, что имперский центр грабил Галицию. Собираемые в крае налоги практически полностью туда и возвращались, идя в основном на содержание администрации. Так что в общегосударственных расходах Галиция заметного участия не принимала, а иногда и получала дотации из государственного бюджета. При этом галицийские поляки были широко представлены в австрийском парламенте, а также в правительстве, оказывая влияние на общегосударственную политику. Любопытно, что они не пользовались своим влиянием, чтобы добиться предоставления Галиции большей самостоятельности, а такое требование выдвигали... австрийские немцы.

В 1895 г. газета “Галичанинъ” сообщала, что вопрос о самостоятельности Галичины выдвигают теперь немецкие националисты и антисемиты, и далее приводила изложение статьи, опубликованной в венской газете “Deutsches Volksblatt”, в которой утверждалось, что польские политики используют государственные доходы для своих целей, что на Галичину держава дает больше, чем от нее получает, и что при том всем поляки еще и господствуют в Австрии. Ввиду того нет другого выхода, лишь настаивать на том, чтобы Галичине признана была политическая самостоятельность и чтобы польское господство было ограничено одной этой провинцией.

Конечно, промышленность в Галиции не стояла на месте и определенный прогресс в этой сфере наблюдался. Успешно развивалась добыча нефти, что происходило благодаря участию иностранного капитала. Но особой пользы для самой Галиции от этого не было. Выступая в ходе бюджетных дебатов в сейме в 1899 г. граф Анджей Потоцкий говорил: “В Галиции развилась одна достаточно значительная отрасль промышленности, а именно промышленность нефтяная, но, к сожалению, находится она преимущественно в руках иностранцев, и прибыли там получаемые не остаются в крае, а уходят за границу”.

Развивалась, также с участием иностранного капитала, лесная промышленность, но в общей стоимости ее продукции около 90% приходилось на продукцию лесопилок (тартаков), представляющую очень низкую степень переработки сырья, а на более ценные фабричные изделия - мебель и т.п. - только около 10%.

Большое количество лесопилок располагалось в районе Станиславова, и там можно было бы организовать производство оборудования для них, но прусские фирмы, которым принадлежали эти лесопилки, привозили все машины из Пруссии и даже крупные ремонты своих машин выполняли на прусских фабриках. Для местных жителей вся польза от таких предприятий ограничивалась тем, что какое-то число малоквалифицированных рабочих могло получить там работу; большая же часть прибыли отправлялась в карманы заграничных владельцев и акционеров.

К передовым в техническом отношении предприятиям принадлежали железнодорожные мастерские во Львове, Станиславове и Стрыю, где проводился ремонт паровозов и вагонов.

Однако, несмотря на некоторый прогресс в развитии галицийской промышленности, ее состояние ни в коей мере не соответствовало потребностям края, большинство населения которого продолжало влачить самое жалкое существование. В 1900 г. Вильгельм Фельдман отмечал, что за двадцать лет (1878-1897) в Австрии потребление мяса, а также сахара и соли выросло более чем на 50%, в Галиции же, где население за то же время увеличилось на 1,5 млн. человек, потребление этих продуктов почти не выросло. А это значило, что бедная часть населения стала питаться хуже, чем двадцать лет назад.

“Зато растет потребление спирта и пива, - продолжал В.Фельдман, - так как алкоголизм всегда и везде сопровождает нищету. Растет потребление водки, несмотря на то, что десять лет назад цена этого продукта - в результате огромного повышения водочного налога - чрезвычайно повысилась”.

Вот и получалось, что на мясо и на сахар население Галиции денег не имело, а на водку тратило всё больше. “Ничего удивительного, - указывал В.Фельдман, - спирт должен слишком часто заменять галицийскому пролетарию топливо, мясо, даже хлеб”.

Кстати, приведенные выше сведения следовало бы знать тем нынешним галицким патриотам, которые уверяют, что пить водку галичан научили “москали”...

Если Галиция была наиболее отсталой из провинций Австро-Венгрии, то среди населяющих Галицию национальностей в самом незавидном положении находились галицкие русины. Тогда как в целом в крае число жителей, занятых в сельском хозяйстве, составляло 74%, то среди русинов - 95%. В городах русины в основном трудились на малоквалифицированных работах и в прислуге.

Сельское население Галиции увеличивалось, а площадь земли оставалась прежней. В экономически развитых странах жители из сел уходили в города - на фабрики и заводы, но в Галиции имеющееся количество промышленных предприятий не могло обеспечить работой всех ставших лишними в селе людей. Правда, неразвитость собственной промышленности в Галиции способствовала развитию торговли, ведь требовалось завозить промышленные товары из других районов, а взамен вывозить свою продукцию сельского хозяйства. При этом вывозились не излишки, а голодавшее по существу крестьянство должно было продавать продукты своего труда, чтобы получить деньги для уплаты причитающихся налогов и для закупки необходимых промышленных товаров. Но торговля была не той сферой, где мог найти приложение своему труду вчерашний крестьянин.

Галицкий украинофил Юлиан Бачинский писал в 1900 году: “А торговля не место ведь для прогнанных голодом из села мужиков, способных пока только к физическому труду.

А если так, то что же остается той массе сельских пролетариев, без дома, без хлеба, и без заработка? Село их прогнало, а город не принимает!... Не имея нигде защиты у себя - в крае, не остается ей ничего другого, как только покинуть тот “родной” край и пойти в мир, и там искать лучшей судьбы”.

К концу XIX в. из Восточной Галиции и Северной Буковины эмигрировало около 200 тысяч человек, а к началу Первой мировой войны число эмигрантов превысило полмиллиона человек.

Решить экономические проблемы Галиции можно было только путем развития промышленного производства, но эта задача не была выполнена ни во времена Австро-Венгрии, ни в период между двумя мировыми войнами, когда Галичина принадлежала возрожденному Польскому государству. Поэтому при всем ныне неоднозначном отношении к политике советской власти, проводимой в Галичине после ее присоединения к Советской Украине, следует признать, что только в этот период в Галичине была создана промышленность, позволившая дать работу сотням тысяч галичан.

А новая “демократическая” власть, установившаяся в 1991 г., не нашла ничего лучшего, как эту промышленность уничтожить, вернув Галичину по сути к тому состоянию, в котором она находилась до присоединения к УССР. Теперь часть бывших работников успешно разворованных в ходе “реформ” предприятий стоит за торговыми лотками, часть подалась за границу в поисках лучшей судьбы. Население, как и полагается в таких условиях, вымирает. Разворот Украины к Европе постепенно всё возвращает на свои места.

Галицкие “интеллектуалы” любят похвалиться своей “европейскостью”, отличающей их от жителей Украины, лежащей к востоку от Збруча, где украинцы подвергались “гнету и разлагающему влиянию азиатской Московщины”, тогда как галичане якобы припеваючи жили в цивилизованной европейской стране. Но как написал современный львовский историк, профессор Ярослав Грицак в предисловии к книге воспоминаний Романа Волчука:

“Между настоящей и придуманной Галичиной пролегает целая пропасть фантазии. Фантазии, созданной горсткой современных галицких интеллектуалов и политиков, которые зачитываются Бруно Шульцем, пьют кофе “по-венски” и празднуют дни рождения Франца-Йозефа. Их трудно, да и почти невозможно переубедить, что большинство галицкого населения тужит не за воображаемой и мало известной им “Цеканией” (цесарско-королевской монархией Габсбургов), а за хорошо известной им старой “ЦКанией” - бывшим Советским Союзом в Украине и “Коммуной” в Польше, где была дешевая колбаса, стопроцентная занятость и бесплатные летние лагеря отдыха для детей”.

Конечно, “национально-свидомый” галичанин побоится признаться в этом даже самому себе и будет по-прежнему возлагать надежды на Европу, тем более, что галицкие политики неустанно продолжают долдонить ему, что “заграница нам поможет”; при этом стараются обеспечить лично для себя жизнь по высшим европейским меркам, а прочему населению оставляют возможность, покидая свой родной край, приобщаться к Европе в качестве чернорабочих и прислуги. Поэтому к современной Галичине снова становятся применимыми слова С.Щепановского, написанные в позапрошлом веке: “В завершение обращу внимание на обстоятельство, что из всех факторов мы наиболее обеспечены людьми. Имеем мало земли, мало денег, но людей предостаточно, только вот до сих пор не знаем, что с ними делать”...

А теперь вернемся к вопросу, поставленному доктором наук М.Стрихой: “Чему нас учит история?”. Названный автор указывает: “Приученные в советских школах к тому, что по крайней мере от 1654 г. наша история писалась в Москве, украинцы часто не замечают других, нероссийских страниц своего прошлого”. Тогда как история, по мнению М.Стрихи, учит нас тому, что: “Центрально-Восточную Европу, кроме коммунистического прошлого, объединяет длительная совместная жизнь ее наций в рамках сначала Речи Посполитой, а затем - “дуалистической” Австро-Венгерской монархии”. Сам по себе этот факт, очевидно, является бесспорным, но прежде чем делать из него вывод о желательном для современной Украины векторе внешнеполитической ориентации, следует более детально изучить уроки истории и найти ответ на вопросы: в каком положении находилось, во-первых, южнорусское население под властью Речи Посполитой, и, во-вторых, население Галичины - древней Галицкой Руси - под властью монархии Габсбургов?

И если в поисках ответа на этот второй вопрос мы, оставляя в стороне всё написанное в Москве, будем пользоваться исключительно материалами, изданными во Львове, то непременно придем к выводу, что история учит нас тому, что открытость Галичины к Западу, ее принадлежность к европейскому “культурному пространству”, не только не содействовала выравниванию жизненного уровня галичан с уровнем жизни населения экономически более развитых регионов Австро-Венгерской монархии, не говоря уже об уровне жизни в передовых западноевропейских странах, но обеспечивала Галичине непреодолимую экономическую отсталость и беспросветную нищету большинству ее жителей.

Допустим, кто-то возразит, что теперь другие времена, и ныне все пойдет по-другому. Но это лет пятнадцать назад, и только тому, кто пребывал в неведении по части уроков истории, можно было, развесив уши, тешиться сказками о грядущем экономическом процветании “незалежной” Украины, и о быстром достижении ее населением уровня жизни, существующего в западных странах. Сейчас-то мы видим, что Украина, став “незалежной”, не поднялась до уровня передовых стран Европы, а наоборот, скатилась не то что на европейские, а на общемировые задворки. И Запад вовсе не спешит ее оттуда вытягивать, как сто лет назад не спешил вытягивать из экономической ямы Галицию. Разве теперь украинцы, как сто лет назад галичане, не вынуждены искать заработка на чужбине? Разве не актуально звучат ныне, к примеру, такие слова С.Щепановского, написанные о галичанах в 80-х годах XIX в.: “Имеем уже европейские потребности, только не умеем еще отыскать тех самых средств, какими другие народы цивилизованные покрывают свои потребности. [...] Поскольку экономически живем в эпоху чистого подражательства, или правду говоря, обезьянничанья отношений заграничных, возникших на совершенно другой экономической основе, - то [...] не имеем нашей собственной меры, соответствующей нашим мизерным средствам, а приняли чужой уровень потребностей, намного превышающий наши средства. Таким образом, неизбежным следствием принятия уровня европейских потребностей в обнищавшем крае, является неслыханное ограничение числа людей, которых можно назвать имущественно независимыми, то есть, которые имеют средства большие, чем их потребности”. Разве не о нашей ситуации это сказано?...

Будучи в австрийский период столицей “Королевства Галиции и Лодомерии”, Львов соответственно именовался “королевским столичным городом”. Поэтому сейчас в кругах львовской общественности, при каждом удобном случае подчеркивающих свою “европейскость”, возникла идея увенчать флагшток, возвышающийся над башней львовской ратуши, изображением королевской короны. Правда, во времена Австрии там помещался двуглавый австрийский орел; к тому же спрашивается: символом какого королевства эта корона будет в нынешних условиях? Впрочем, если вести речь о нынешних социально-экономических условиях, в которые завели Галичину не в меру ретивые “реформаторы”, пытавшиеся, подобно обезьянам, скопировать заграничные отношения, возникшие на совершенно другой экономической основе, то королевская корона над башней львовской ратуши, видимо, будет символизировать не иначе как “Королевство Голиции и Голодомории”.

http://www.edrus.org/content/view/296/62/

Происхождение украинцев и великоросов в свети сепаратистской "науки"
Ульянов Николай Иванович
14 марта 2005

Если такие украинофилы прошлого столетия, как Максимович, Метелинский, да тот же Драгоманов, никогда не проводили национальной разницы между северной и южной ветвями русской народности, отмечая между ними на личие лишь областных этнографических особенностей, если Костомаров рассматривал малорусов и великорусов, как "две русские народности" (русские!), если сам Грушевский признает, что "конечно, в IX-X в.в. не существовало украинской народности, в ее вполне сформировавшемся виде, как не существовало в XII-XIV т.н. великорусской и украинской народности как мы ее сейчас представляем"¹, то современные жрецы "украинской" исторической "науки", объявляют малороссов не только в национальном, но и в расовом отношении отличными or русских.

1

Краеугольным камнем современной "украинской" доктрины является тезис о полной обо собленности малороссов от великорусов. Малороссы объявлены народом, отличным от "москалей" с самого сотворения мира.

Если такие украинофилы прошлого столетия, как Максимович, Метелинский, да тот же Драгоманов, никогда не проводили национальной разницы между северной и южной ветвями русской народности, отмечая между ними на личие лишь областных этнографических особенностей, если Костомаров рассматривал малорусов и великорусов, как "две русские народности" (русские!), если сам Грушевский признает, что "конечно, в IX-X в.в. не существовало украинской народности, в ее вполне сформировавшемся виде, как не существовало в XII-XIV т.н. великорусской и украинской народности как мы ее сейчас представляем"¹, то современные жрецы "украинской" исторической "науки", объявляют малороссов не только в национальном, но и в расовом отношении отличными or русских.

Грешил этим и Грушевский, любивший распространяться о великорусах, как неполноценных представителях славянского начала, ввиду своего сильного смешения с финнами. Приняв в себя множество финской крови, они приобрели ряд отрицательных качеств — дикость, вялость, отсутствие инициативы, покорность насилию и другие особенности "низшей" породы людей, тогда как носителями чистоты и благородных черт славянства остались южнорусы, сиречь украинцы.

Но, несмотря. на задор и петушиный гонор, старая школа не решалась отрицать первоначальную единую русско-славянскую основу, как для юга, так и для севера России. Совсем иначе теперь. Речь идет уже не о презренных финских примесях, а о первозданном расовом отличии великороссов и малороссов, выражающемся в форме черепа, состава крови, психических и умственных качествах.

Если "москали" — потомки тех звероподобных племен, что, охотясь на мамонтов, медленно подвигались к северу вслед за отступающим ледником, то украинцы пришли на освободившиеся места из передней Азии, принеся с собой развитую культуру, усовершенствованное земледелие и, в частности, — сошник, волов и стодолю, как спецефические признаки украинского земледельческого быта.

Эти выходцы из передней Азии принадлежали к прогрессивной и развитой круглоголовой расе. Они заселили всё Причерноморье, охватив территорию ни больше, ни меньше, как в границах, на которые претендуют современные "украинские" сепаратисты, т.е. не только Галичину, Волынь, Подолье, Киевщяну, Полтавщину и прочие старые малороссийские губернии, но также Херсонщину, Крым, Кубань и Таманский полуостров.

От них повела свое начало культура в этих местах, особенно земледелие. Круглоголовая раса превратила бы юг России в цветущую область, если бы не свирепые кочевники кимме-ийцы, постом скифы, потом сарматы, потом все прочие степняки вплоть до гуннов, половцев и татар, мешавших на протяжении тысячелетий прекрасным намерениям круглоголовых и загнавших этих культуртрегеров в лесистые области теперешней северной Украины, где их в VI столетии до Р.Х. с трудом различает глаз Геродота.

Эта точка зрения, встречающаяся во множестве произведений, наиболее полно выражена в брошюре проф. Щербакивского "Формации украинской нации", изданной в Праге в 1940 г. Тут совершается окончательная расправа с "москалями", которых лишают отныне всякого права считаться славянами.

Сделано это следующим образом. Во времена Грушевского великорусов, как известно, считали происшедшими от смешения финнов с древнерусским племенем вятичей. Но вот Щербакивскому стало доподлинно известно, что вятичи отнюдь не русское, не славянское, а тоже финское племя, только подвергшееся когда-то и где-то славянизации. Другое племя, кривичей, принявшее участие в образовании великорусской народности и тоже считавшееся со времен начального летописца славянским племенем, оказывается не славянским, а литовским. Оно также когда-то и кем-то славянизировано.

С финнами слились, таким образом, вовсе не славяне, а финны же или литовцы, только слегка амальгамированные. Уничтожив "кацапов" и решительно втолкнув их в финский мир, Щербакивский с тем большей легкостью сочиняет блистательную родословную украинцам.

Происходя от круглоголовой культурной расы, они и, впредь на всём протяжении истории остаются безупречными в смысле представительства высших и благородных черт арийства. В этом отношении чрезвычайно интересна предпринятая Щербакивским интерпретация этнографической картины, которую дает для юга Россия "отец истории" Геродот.

Известно, что в то время, как запад Европы оставался еще покрытым густым мраком, в котором исследователь вынужден .руководствоваться лишь археологическими данными, — территория нашей родины оказалась в довольно ярком свете письменных источников, среди которых первое место принадлежит Геродоту, посвятившему Скифии (юг России) целую книгу.

Он приводит обильный, полный глубокого интереса, материал о скифах — древних насельииках нашего юга. Данные его о них признаны правдивыми и заслуживающими доверия, за исключением некоторьк, явно сказочных эпизодов. Современная наука всё более склоняется к тому, чтобы видеть в геродотовых скифах этническую праоснову не только русской народности (как южной, так и северной), но и всех прочих народов, населяющих европейскую, а частью и азиатскую Россию.

9-ую книгу Геродота мы ныне рассматриваем, как древнейший источник по истории России. Совсем иной подход к Геродоту у Щербакивского. В скифах он не желает видеть ничего общего с позднейшими малорусами; они, по его мнению, —кочевники, скотоводы, разбойники и, видимо, в силу этих качеств, не могут считаться предками культурных земледельцев-украинцев. Этих предков автор ищет среди других племен, помещенньк Геродотом к северу от скифов и не относящихся, по словам галикарнасца, к скифскому миру.

Каждый, кто читал Геродота, знает, что его представления об этих племенах самые смутные. Насколько он хорошо знал географию, быт, нравы и племенные деления скифов, настолько всё, лежащее к северу от них, подернуто туманом неизвестности и фантастики. В большинстве случаев, кроме названий обитавших там народов, он ничего не сможет о них сказать, за исключением небылиц, вроде того, что невры раз в году превращаются в волков, аримаспы имеют всего один глаз, а аргипаи родятся плешивыми.

Сделать какое-нибудь заключение о культуре, тем более о расовых особенностях этих племен, по Геродоту, совершенно невозможно, и ни один строгий исследователь не решался на это. Но Щербакивскому туман геродотова повествования пришелся вполне по вкусу; он так свободно в нем разбирается, что среди всех этих исседонов, гелонов, меланхленов, агифирсов — легко и безошибочно отыскивает любезных своих земляков — украинцев. Осведомленность его на предмет того, кто из них предки малороссов — поразительна.

Не всем выпадает столь высокая честь. Плешивые аргипаи и одноглазые аримасы, разумеется, деликатно устранены. Андрофаги, как людоеды, способные испортить биографию безупречно культурного народа, тоже обойдены молчанием. Будины почему-то (видимо, из чувства такта) объявлены литовцами. Зато все остальные не вызывают сомнения ни в переднеазийоком происхождении, ни в круглоголовости, ни, следовательно, в украинстве.

Острый глаз Щербакивекого способен отличать среди них полтавчан от черниговцев и винницких от каменец-подольских. Относительно агафирсов он клянется всеми богами, что это волыняне. Только деления на повиты (уезды) пока еще не дается нашему автору, но зато компенсируется другим крупным успехом:
Щербакивскому удалось найти высших носителей украинизма, народ, явившийся как бы душой "древнеукраинских" племен и источавший, подобно афинянам, лучи культуры на всю землю. Это — гипербореи.

Наивный читатель, безусловно, всплеснет руками, ибо всё, что ему известно из Геродота о гипербореях, абсолютно не мирится с такой их трактовкой. У Геродота читатель вычитал только то, что гипербореи — самое счастливое племя на свете, что жизнь их — сплошной праздник и протекает в полном довольствии и веселии. Смерть над ними не властна и наступает лишь в результате самоубийства: утомленные продолжительной жизнью и непрерывным счастьем, гипербореи во время танца бросаются со скалы в воду и блаженно умирают.

Ничего другого старый галикарнасец Геродот не пишет о гипербореях: ни об их круглой голове, ни об их высокой культуре, ни о волах, ни о земледелии. К тому же, у Геродота и у прочих древних авторов местоположение гипербореев определяется вне Европы — за Рифейскими горами, т.е. за Уралом, и все досужие толкователи Геродота относили их, обычно, к Алтаю. Но это нимало не смущает Щербакивского, как не смущает его явно поэтический вымысел этой части повествования Геродота, писавшего о гипербореях по не дошедшим до нас поэмам Аристея.

Собственно говоря, геродотовские гипербореи глубоко безразличны и не нужны Щербакивскому; он создает своих собственных гипербореев, наделяя их качествами, которых у Геродота и в помине нет. Он выдумывает какую-то гиперборейскую культуру и гиперборейскую группу народов, являя, таким образом, изумлённому миру апофеоз украинизма в середине первого тысячелетия до Р.Х. Впрочем, это еще не апофеоз. Для апофеоза припасено другое — культурное единение ни больше, ни меньше, как с самой Элладой.

Мы и раньше кое-что знали о греческом влиянии на юге России, о существовании там многочисленных колоний, вроде Ольвии, Херсонеса, Пантикопеи, Танаиса и т.п., о находках роскошных античных ваз, оружия и ювелирных изделий в скифских курганах, знаем о существовании во времена Геродота целых скифских племен, подвергшихся эллинизации.

Но Щербакивскому этого не достаточно. Сведения эти относятся к скифам — дикому кочевому народу, который поэтому не может иметь ничего общего с гиперборейской группой, а, кроме того, подобного рода культурные связи напоминают взаимоотношения между белыми и краснокожими в первые века колонизации Америки. Щербакивский доискивается более достойных взаимоотношении.

У Геродота есть рассказ, как две девушки Гипероха и Лаодика, из племени скифов-земледельцев, совершили паломничество под охраной пяти мужчин на о. Делос к святилищу Артемиды. Есть упоминание и о другой паре Арге и Опиге, ходивщей на Гелос. Если это известие правдиво и не представляет чего-нибудь сказочно-поэтического, как это часто бывает у Геродота, то лучшего свидетельства о религиозных культовых связях древнего Приднепровья с Грецией трудно представить. Надо только устранить сомнение о правдивости рассказа. Но сомнение — удел жалких москальских душ — для Щербакивского не существует.

Только одну поправку к Геродоту вносит он; она касается племени, из которого происходили девушки. Профессор не может согласиться с их скифским происходждением, но он прощает Геродоту его заблуждение: старик мог и не знать, что скифы-земледельцы вовсе не скифы, а те же гипербореи, и девушки были гиперборейские, да и хлопцы — гарни козаки...

Щербакивскому, видимо, не без жестокой внутренней борьбы удалось отказаться от описания картины прибытия на Гелос украинских красавиц в ярких плахтах, в сопровождении пятерых Грыцей с бандурами, под восторженные крики эллинов: "Хай живе незалежна Украина!"

Итак, в то время, как москали вкупе с самоедами добивали последнего мамонта на берегах Неглинной, украинцы водили компанию с греками, купались в лучах эллинской культуры и сами источали культуру на все окрестные племена. Кто же посмеет назвать их единым народом с великороссами?

Труды, подобные книжке Щербакивского, могут выходить только за границей, в странах, где научная корпорация глубоко равнодушна к русской истории и вполне невежественна в ней, а власти всячески поощряют антирусские сепаратистские выступления, и где, следовательно, к подобным трудам не предъявляется никаких элементарных академических требований. Только при таких условиях человек, носящий звание профессора, может заламывать шарлатанские теории, мьслимые в каком-нибудь 17-м веке, но совершенно невозможные в эру господства научных методов исследования.

Полемизировать с Щербакивским, возражать ему нет ни малейшей возможности по той при-чине, что ни одно из его положений не аргументировано и не подкреплено ссылкой на источники и труды.

Кем и когда доказано тождество "украинцев" с круглоголовой переднеазиатской расой ?

Спрашивать об этом нашего автора бесполезно. Почему из всех фантастических и полуфантастических народов Геродота предками "украинцев" избраны именно гипербореи, а не кто иной? Почему, вопреки Геродоту, устранено деление скифов на кочевников и оседлых земледельцев, и этому самому многочисленному и развитому народу древности оставлена только роль диких номадов?

На всё это вы не найдете ответа. Точно так же напрасно будете добиваться оснований, по которым кривичи и вятичи зачислены в разряд финских и литовских племён. Заключения о литовском происхождении кривичей основаны, повидимому, на сходстве их имени с Криве-Кривейто, легендарным жрецом и блюстителем святынь у древних литовцев. Если бы такое лицо действительно существовало, то и тогда заключать на основании созвучия имен об этнической. природе кривичей — больше, чем смело. Но современные исследователи не находят у литовцев в древности ни малейшего следа существования жреца Криве-Кривейто. Легенда о нем развенчана и признана плодом сравнительно недавнего времени²..

Мысль о неславянской природе вятичей пришла на ум Щербакивскому, кажется, на основании трудов знаменитого русского археолога А.А. Спицына. Изучая курганы вятичей, Спицын нашел в них присутствие предметов финского происхождения — факт сам по себе вовсе не означающий финского происхождения вятичей, как не означает присутствие древнегреческих предметов в скифских погребениях принадлежности скифов к эллинам.

Спицын и не делает на этом основании таких выводов, как Щербакивский. Но то, что недопустимо для осторожного и добросовестного исследователя, вполне приемлемо для ученого, подобного нашему автору. Не говорим уже о том, что археология в наши дни не настолько еще совершенна, чтобы на ее основе можно было делать столь смелые выводы.

Несмотря на постоянное усовершенствование методов исследования, на обилие накопленного материала, она всё еще пребывает в такой стадии развития, когда всякого рода обобщения допустимы лишь в минимальной степени и когда попытка строить на основании археологических данных широкие полотна и картины напоминают нередко ученые заключения археолога из комедии Лабиша. Когда этот археолог раскопал яму с черепками посуды, разбитой незадачливым лакеем г-на Кабусса, — он принимает это за остатки римского лагеря Фабия Кунктатора.

Чем дальше в глубь веков, чем скуднее материал, тем осторожнее обобщения. Этот принцип, являющийся аксиомой для всякого подлинного ученого, — абсолютно не существует для Щербакивского. Его утверждения относительно вятичей и кривичей означают целый переворот в науке и требуют, казалось бы, солидных обоснований. Читатель вправе ждать большой и тонко разработанной аргументации, груды материала, сотен разрытых курганов, тщательного пересмотра лингвистических данных и т.п. Ничего этого нет. Просто голые постулаты.

Поэтому ни один учёный не может всерьёз принимать книжки Щербакивского, и если мы здесь уделили ей известное внимание, то исключительно, как документу, характеризующему приемы и методы украинской сепаратистской "науки".

"Формации украинской нации" еще раз блестяще подтверждают мнение, согласно которому главнейшие положения украинской националистической доктрины созданы не самими украинцами, а их заботливыми опекунами. В 19-м веке это были поляки во главе с Духинским, в наше .время это немецкие национал-социалисты. Щербакивский не может отрицать, что задолго до появления его столь замечательного труда, идея расового отличия малороссов от великороссов пропагандировалась в немецких учебниках истории, в исследовательских статьях, популярных брошюрах и речах. Взяв под свое крыло украинский сепаратизм, немцы позаботились создать ему и теорию. Рабская зависимость от чужой мысли — исконное явление среди украинских националистов. Еще Шевченко иронизировал:

"Добре, брате!
Що ж ти такее?
Нехай скаже нiмец,
Мы не знаем!"

От немца всегда ждали откровения и просветительного слова.

"Колись будем
I по своему глаголать,
Як німец покаже,
А до того й iстopiю
Нашу нам роскаже,
Отоді ми заходимось!"

Национал-социалистический расизм с его учением о высших и низших народах, о неизменных и постоянных национальных особенностях пришелся до того по вкусу нашим гипербореям, что пылкостью фантазии и оригинальностью построений, в этом отношении, они превзошли самих немцев, удивив их к тому же неслыханной, поистине рабской, угодливостью. Сколько восторгов выражено по поводу того, что предкам украинцев, в далёком прошлом, сподобилось неоднократно побывать под властью германцев! Готское государство рисуется, как самый светлый период в истории Украины. А чего стоит знаменитое пришествие варягов? Варяги выглядят отнюдь не горсточкой быстро растворившейся в покоренном славянском населении и уже во втором-третьем поколении утратившей свою этническую особенность; они не являют собою также начала более грубого и варварского по сравнению с славянами, как это теперь выясняется. Нет, сепаратистские историки отводят им высшую организаторскую и культуртрегерскую роль. Всё тот же автор "Исторіи Украіни з ілюстраціями" очень красноречиво распространяется на тему, как древние варяги, подобно теперешним немцам, любили порядок, твердую власть и приучали славян к этим добродетелям. Они завели на Украине войско, строили города, брали с собой славян в далекие походы, учили их плавать, строить корабли, "учили вийсковой оправи, дисциплинованности, притягали до боротьбы и небеспек". Для славян погрязших в обломовщине, "це була тяжка школа", но, "під проводом варягів, наши предки багато чого навчилися".

Щербакивскому, однако, и этой картины германского влияния на Украине мало; он хочет подготовить тезис, согласно которому германцы, как раса главенствующая, создан-ная для управления всякого рода круглоголовыми, с незапамятных времен присутствовала на Украине. Об этом свидетельствует с несомненностью какое-то, кажется сидячее, погребение в Полтавщине, какие-то продолговатые черепа, сохранившиеся в других частях Украины. Это не гиперборейские отложения, это остатки господствовавшего при гипербореях слоя чуждой расы завоевателей, повидимому, фраков. Фраки, казалось бы, не немцы, но что-то вроде немцев; они, конечно, не такие откровенные гермадщы, как готы и варяги, но они тоже индо-германской расы и, где-то, в чём-то, смыкаются с германцами. В глухой геродотовский период, они могут сойти, если не за чисто-кровных германцев, то за Ersatz германизма. Без германизма никак невозможно.

Пронизав свою историю расизмом, сепаратисты довели ее до абсурда, до горячечного бреда, образцом чего может служить творчество проф. Юрия Русова³. По его мнению, вся история Украины представляет борьбу благородных расовых элементов со всякого рода "остийскими", т.е. восточными примесями, оказывавшими роковое влияние на судьбы страиы. Светлые расовые начала представлены "нордийцами", "динарцами" я "медитерианцами". "Нордийці воюють, динарці орють, медитерианці творять ту "буржуазию", яка, не хапаючи зірок з неба, доробляэться маэтків i тим збагачуе не лише себе, але i держкаву". Пока господствуют эти расовые начала, Украина процветает. "Коли панують расові ознаки: нордийска войовничисть, динарска конструктивність і медитеранський хист, коли Украиною кермують осібняки, що мають у co6i первні цих рас — держава посилюєтся, просперує, прикрашається i має князів мудрих и мужних, бояр благородних i чесних, народ працьовитий i богобоязливий. Але ми мусимо не забувати, ще про первень остийск-алтайской раси з усіми його ознаками". Как только эти "ознаки" берут верх, наблюдается упадок Украины и т.д.

Можно было бы привести не мало других перлов гитлеровской идеологии в применении к истории Украины. И везде ученики оказались ревностнее своих учителей. Положение со времен Шевченко, если и изменилось, то только в сторону сгущения красок.

"Добре заходились,
По німецькому показу
I заговорили
Так що и німець не второпа
Учитель великий,
А не то щоб прості люди,
А гвалту! А крику!"

2

Это верно, что мы, великорусы, несем в себе известную примесь финской крови. Исчезнувшие племена Чудь, Мери, Веси, Муромы, упоминаемые нашей начальной летописью, были, видимо, поглощены и ассимилированы нами. Процесс ассимиляции с инородцами наблюдался на всём протяжении существования России, наблюдается и сейчас. Мы это хорошо знаем и, тем не менее, не собираемся кончать самоубийством, по той же причине, по какой не кончают самоубийством пруссаки, например. Больше половины славянской и литовской крови, текущей в их жилах, не мешает им считать себя германцами и даже высшими представителями германизма. Мы не кончаем самоубийствам, т.к. знаем, что в Европе нет чистых в расовом отношении народов, равно как высших и низших народов. В частности, нам очень хотелось бы знать причину, по которой "украинцы" усвоили себе право свысока смотреть на финнов. Уж не забыли ли они о существовании Финляндии, создавшей у себя такую культуру, до которой далеко не только нашим бандуристам, но и многим более цивилизованным европейским народам? Не забыли ли они о существовании эстонцев, стоящих по развитию тоже выше "круглоголовых гипербореев"?

Итак, нам не приходится стыдиться, если бы мы оказались вовсе финнами, как это хочется украинским историкам. Национальная гордость и национальный позор заключаются не в плоскости их расовой чистоты. Мы уже видели, что расовый момент не имеет значения в понятии национальности, да его не так легко я установить. Этнология накопила богатый материал о скрещении племен, родов, целых народов на самых ранних ступенях развития, исключающий всякую возможность разобраться в их первоначальной антропологической основе. Первобытніе народы относились чрезвычайно просто к восприятию чуждой крови. Даже родовое объединение, основанное на кровном родстве, принимало в свой состав пришельцев. В состав же племени принимался всякий, кто соглашался чтить его святыни, обряды и участвовал в его военной и экономической жизни. Североамериканские индейцы охотно принимали к себе белолицых. Очень часто принимали врагов, взятых в плен на войне. Человек ценился не по составу крови, а за свои качества члена общества, главным образом, как охотник и воин. Нехарактерный для низших общественных образований (рода и племени) расовый принцип тем менее пригоден в качестве критерия при рассмотрении такого сложного явления, как народ, нация.

Пусть кто-нибудь разберется в расовом составе древних римлян, этого величайшего сплава кровей, какой только знает европейская история, и, вместе с тем, пусть найдется человек, способный отрицать ярко выраженное своеобразие и громадную всемирно историческую роль римского народа. Тоже с определением народности отдельных лиц. Франция вряд ли имела лучшего француза, чем Наполеон, а Польша лучшего поляка, чем Шопен; между тем, они были иноземного происхождения. И, как знать, не в этой ли способности ассимиляции заключается одно из достоинств и прогрессивных качеств того или иного народа?

Мы, русские, обладаем этой способностью в высокой мере; у нас богатый опыт ассимиляции не только первобытных племен, но и цивилизованных европейцев. Всем известно, какие прекрасные русские выходили из обрусевших немцев, французов, поляков, шведов, и как они, эмигрировав и попав на родину своих предков, продолжали гордо носить русское имя, не приняв даже подданства приютившей их страны. Не вправе ли мы гордиться такими сынами больше, чем "чистокровными" русскими?

Не заботясь о чистоте крови, мы зато всегда заботились о чистоте языка, религии, обычаев, культуры, нравов и всего того, что создает лицо нации. Находясь триста лет под татарским игом, мы не татаризировались, не в пример некоторым "гипербореям", пожившим под поляками и утратившим свой древний язык, свою культуру, веру, набравшихся всего чужого и превратившихся в каких-то национальных гибридов.

Вернемся, однако, к нашему смешению с финнами. Так ли уж оно было велико, как об этом пишут украинские ученые?

Большинство финских племен, притом самых многочисленных, осталось неассимилированными, и до сих пор здравствует на своих территориях — мордва, чуваши, черемисы, вотяки, пермяки, зыряне, самоеды, лопари, корелы, а также прибалтийские финны. Из известных нам в древности племен поглощенными оказались только Весь, Меря, Мурома, Мещера и частично Чудь. Не исключена возможность, что эта участь постигла и тех, чьи имена не дошли до нас.

Как многочисленны были исчезнувшие племена? Об этом ничего не известно, но, принимая во внимание редкость населения современных финнов и их численную ничтожность в сравнении с русскими, трудно допустить, чтобы в древности было иное соотношение. Кроме того, надо помнить, что освоение нами финских территорий ие всегда происходило мирным путем: летопись полна указаний на войны с Чудью, мы занимали эти земли огнем и мечом, и трудно сказать чего было больше — ассимиляции или простого истребления?

Славянская основа великорусов разжижена посторонними примесями ничуть не больше, чем у всех других народов.

Обратимся теперь к малороссам. В какой степени они могут считаться носителями чистоты и незапятнанности славянского расового начала?

Юг Россия с незапамятных времен служил большой дорогой народов и величайшим тиглем человеческих сплавов. Трудно допустить, чтобы, живя здесь, можно было сохранить расовую невинность, тем более, что подвизались тут необузданные насильники, создававшие громадные империи, простиравшиеся на всю русскую равнину. Таковы готы, гунны, авары, хозары. Времена их господства отмечены перетасовками и передвижениями народов. Особенно сильный вихрь произвел Аттила. Но судьбы наших народов в те времена покрыты густым мраком. Не желая следовать методу Щербакивского, возводящего в пустом пространстве фантастические построения, мы займемся более поздними временами, достаточно освещенными многочисленными источниками.

И вот оказывается, что если "москали", упор-ные в своей привязанности, сожительствовали, главным образом, с финнами, то украинская красавица рассыпала ласки всем прохожим. И, ныне, мы должны огорчить ее сынов, начав амурный список мамаши с тех же самых пре-зренных финнов. Финнские племена занимали в древности не только северную, но и южную Россию — теперешнюю Украину. Обильный материал об их поселениях там собран такими всемирноизвестными финнологами, как Кастрен, Шёгрен, Аспелин, Европеус, Альквист, Вихман и другие. Не только археология, топонимика, но даже фольклор свидетельствуют о пребывании финского элемента на юге. Так, по общему признанию, в нашей былине о Соловье-Разбойнике, засевшем дорогу прямоезжую от Мурома на Киев, нашел отражение факт существования незамирённого финского племени к северо-востоку от Киева⁴. Слово "соловей", в данном случае, происходит не от названия птицы, а от финского "solowejo", что значит "разбойник".

Давно обращено также внимание на тождество имени былинного героя Самсона Колывановича с героем финского эпоса — Сампсой Коливайненом. Вообще, финского влияния в наших древних былинах очень много. Гораздо более значительный факт сообщает нам начальная летопись, из которого видно, что племя древлян ("украинское" — по словам сепаратистов) носило следы изрядной финнизации. В рассказе об Ольгиной мести, древлянские мужи требуют, чтобы их вместе с лодкой подняли из воды и внесли во двор к княгине. "Они же седяще в великих сустугех гордящеся". Исследователи долго не могли понять слова "сустуг". Было высказано множество догадок, подчас очень оригинальных, вроде Карамзина, полагавшего, что "сустуги" означали кривляния. Раскрыли смысл "сустуга" этнографы второй половины 19-го века. Оказалось — это металлическое нагрудное украшение, которое до последнего времени носили финские племена, в частности мордва. Как могли финский предмет обихода и его финское название войти в быт древлян? Только в результате тесного общения и, вероятно, смешения с финнами.

Даже на религии древних южнорусов чув-ствуется печать финского элемента. Когда Владимир поставил в Киеве своих знаменитых идолов во главе с Перунам, в числе их находилась Мокошь — божество явно финское, по мнению многих исследователей. В литературе неоднократно высказывалась мысль, что Киев в незапамятные времена был финским городом и носил другое имя. Это его древнее имя сохранил нам Константин Багрянородный: Киев назывался "Самбатас".

Глоттогоническая природа этого слова давно стала предметом изучения и поисков, но наибольший вес приобрела версия финно-угорская, производящая "Самбатас" от Sampoteso, что значит пограничный камень или межевой камень. Полагают, что это название соответствует положению Киева, стоявшего на границе леса и степи. Финно-угорский элемент на юге России был гораздо значительнее, чем это думали раньше. Загадочные орды утургуров, кутургуров, сабаяогуров, упоминаемые у Прокопия Кесарийского и у Иордана, признаются ныне финно-угорскими, и имена их, доселе необъяс-нимые, легко объясняются из финских языков: Черная Югра, Собачья Югра, Шубная Югра и т.д. Печенеги или Пацинаки (сосновые люди) тоже, по мнению некоторых финнологов (Европеус), — угрофинны, а ие тюрки, как их обычно трактуют. Что же касается угров (мадьяров), то о крупной роли их в Причерноморье свидетельствует как наша начальная летопись, так и византийские писатели. Тот же Константин Багрянородный утверждает, что около 830 года по Р.Х. они занимали территорию от среднего Донца до реки Ингула, и страна эта называлась Лебедней по имени предводителя их Лебедя. По мнению проф. Дорошенко, бродячие угорские орды прошли мимо, не оставив заметного следа в населении Киевской Руси. Это неверно. Смешение имело место, и очень значительное. Если правильно предположение М.С. Грушевского, то в 9-м веке Киев находился, известное время, в угорских руках, и знаменитые Аскольд и Дир были не варягами, а предводителями угорских дружин. Один из пригородов Киева носил название "Угорское". Следы оседания угров на Юге встречаются еще в 11-м веке. Так, отрок Георгий, служивший св. кн. Борису и пострадавший с ним вместе, был "родом угрин", "окаянный Горасер", зарезавший св. Глеба, тоже был нерусского происхождения, судя по имени.

Оседание кочевников шло иной раз большими группами. Сохранилось указание, как при Владимире Святом печенежский князь Кучюг пришел со своим народом в Киев и, крестившись, остался служить Владимиру. Еще раньше, в 979 году, "прийде печенежский князь Ильдея и бил челом Ярополку в службу; Яро-полк же прият его и даде ему и грады и власти и имеше его в чести велицей".

Но поразительно, как это украинские историки забыли о присущей им значительной дозе той самой чудской крови, за которую они так презирают "москалей". Имеем в виду не участие Чуди в походах Олега, Игоря, Святослава, Владимира, сопровождавшееся, безусловно, оседанием многих из них на юге; даже не факт пребывания в среде киевской знати таких людей, как боярин Чудин и брат его Тукы, — речь идет о массовом переселении чудского племени на территрию нынешней Украины. Летопись сохранила известие о крупном мероприятии св. Владимира по укреплению южных границ своего государства. Им была выстроена, начиная с 988 года, цепь городов-крепостей, для заселения которых выведено большое количество людей с севера. "И нача ставити городы", — сообщает летописец, — "по Десне, и по Востри, и по Трубежови", и по Суле, и по Сгугне, и нача нарубати мужи лучшие от Словен, и от Кривич, и от Чуди, и от Вятичь, и от сих на-сели городы."⁵ Таким образом, благородная круглоголовая раса, еще тысячу лет тому назад, осквернена была москальскими и чудскими примесями.

Но опустим завесу милосердия на ее финно-угорское грехопадение и обратимся к смешению с народами именуемыми, обычно, тюркскими. Известно какое море кочевников и полукочевников бурлило на южных окраинах Киевского государства, как это море часто захлёстывало большие куски нашей территории, как, нередко, мы сами вдавались в степь, шаг за шагом усмиряя буйную стихию, и как, в итоге, поглотили ее и ассимилировали. Кровь добрых двух десятков этих народов течет в жилах современных южнорусов. Известен факт переселения в Поднепровье огромного числа ясов и косогов, принятого кн. Святославом после разгрома хозарского царства. Некоторые исследователи полагают, будто и до Святослава значительная часть ясов осела на Днепре, будучи вытесненной с реки Берды печенегами. В летописи часто упоминается народ берендеев, живший в непосредственном соседстве, а потом в границах Киевского государства, сотрудничавший с его князьями, и под конец слившийся с русскими. Город Бердичев (Берендичев), повидимому, ведет свое название от них. Берендеи имели города по р. Роси, и в 1156 г. просили у Мстислава Изяславича еще один город, обещая за это оставить сторону его соперника Изяслава Давидовича. Под 1177 годом опять упоминаются их города, взятые половцами. Аналогичную роль играли "черные клобуки", тоже часто упоминаемые в летописях. Находясь в вассальных отношениях к киевским князьям, участвуя с ними в походах, они представляли настолько крупную силу, что однажды, в 1192 году, поход кн. Святослава не состоялся из-за того, что "черные клобуки не восхотели ехати на Днепр". Близко к ним стоят торки.

"С начала 11-го века", — говорит Н.И. Костомаров, — "торки, берендеи, печенеги начали входить в русскую жизнь и составили часть южнорусского населения. В 1054 и 1060 г.г. они являются во враждебном отношении к русским. Под последним годом говорится об их изгнании, но через 20 лет они являются на правой стороне города, называемого их именем — Торческ, стоявшем у устья р. Роси. Новый прилив этого населения совершился в 1116 г., при Владимире Мономахе, когда жившие на Дону соплеменники торков, прежде пришедшие на Русь, были разбиты и изгнаны половцами. Торки тогда, вместе с печенегами, явились на Русь. С тех пор эти три народности, разделенные на три отрасли — тюрки, печенеги и берендеи составляли народонаселение р. Роси и участвовали в междуусобиях князей."⁶

Существует упоминание о ковуях, каепичах, турлеях — тюркских народах, также вошедших в состав южнорусского населения. Наши кня-зья привлекали их целыми племенами и охотно набирали себе отряды из этих степных головорезов. Яркую картину в этом смысле дает "Слово о полку Игореве", описывая боевую мощь кн. Ярослава, "с черниговскими былями, с могуты и с татраны, и с шельбиры, и с топчакы, и с ревучы, и с ольбиры. Тыи бо без щитов, с засапожникы кликом полки побеждают".

Всё это — профессионалы войны, грабежа, налётов и хищничества. В серьёзных битвах, решающих участь народов, эта легкая кавалерия, с одними засапожными ножами, едва ли представляла весомую силу⁷, но для усобиц, для внезапных воровских нападений, для кунстштюков войны, степная выучка ее была чрезвычайно кстати. И не от них ли повело свое начало запорожское и донское казачество, как о том неоднократно высказывалось мнение в литературе?

Едва ли не самую большую волну тюркской крови принесли с собой половцы (куманы)⁸. Еще в период ожесточенной борьбы с ними, русские охотно принимали выходцев из Орды; летопись часто упоминает о крещении половцев. Об обращении в православие больших масс пленников половецких. Нередко были и браки между русскими и половцами. Женат же был кн. Святослав Киевский на дочери хана Тугоркана, женат Мстислав Галицкий на дочери хана Котяна, и таких княжеских браков было очень много. Не отставали, надо думать, от князей бояре и простые дружинники. Во всяком случае, если не жен, то наложниц, из числа пленных половчанок, было достаточно в древней Руси. Когда же Субутай, полководец Чингизхана, нанес половцам свой знаменитый удар в степях Северного Кавказа, они саранчей устремились на Русь. Котян, со всем своим народом и богатством прибежал к зятю - Мстиславу Мстиславичу, прося у него приюта и защиты. Испытав общее с русскими поражение на Калке, половцы кончают свое историческое существование и сливаются с соседними народами. Множество их оседает на Руси, другие, в количестве до 40 тысяч семейств, устремляются в Венгрию, откуда позднее значительная часть их переселяется в Поднепровье.

Не чужды украинцы и откровенных монгольских примесей. На территории юга России, после Батыева завоевания, расположились крупные татарские гнезда с темниками во главе, назначением которых было удержание края под ханской властью. Постепенно, эти чисто военные поселения пустили корни, вросли в местную среду, и в 14 веке представляли своего рода княжества среди южнорусской стихии. Особенно значительны были такого рода поселения на Подолии.

Но вог, в 1362 т., Ольгерд разбил подольских татарских князей и прекратил их независимое существование. Часть татар, после погрома, ушла в Крым и за Дунай, но очень значительная масса признала над собой власть литовско-русского князя и осталась служить ему на прежних территориях. С этих пор начинаются служилые татары в литовско-русском государстве, которые, с течением времени, настолько сливаются с местным населением, что растворяются в нём совершенно.

Можно было бы значительно увеличить количество материала в подкрепление развиваемого здесь положения, но в этом, к счастью, нет необходимости. Всем серьёзным и добросовестным людям он давно известен. Сошлемся на лицо, безусловно авторитетное для каждого украинца, на известного М.А. Максимовича, одного из первых ревнителей и собирателей украинской старины. Вот что пишет он в предисловии к своему сборнику малороссийских песен: "Массу ее (Малороссии) составляли не одни племена славянские, но и другие европейцы, а еще более, кажется, азиатцы". Они, по его словам, наложили печать на самый характер и облик украинца. "Отвага в набегах, буйная забывчивость в весельи и беспечная лень в мире; это черты диких азиатцев — жителей Кавказа, которых невольно вспомните и теперь, глядя на малороссиянина в его костюме, с его привычками."⁹

Если всё приведенное здесь означает "стопроцентную" чистоту благородной славянской крови, дающую право спесиво задирать нос перед великоросами, то что же называется смешением, сболтнем и т.д.?

Уж лучше бы господам Щербакивским не касаться этой темы. Затеянное при явно безнадёжной для них ситуации расовое словоблудие привело к тому, что мы теперь, если бы вздумали следовать их собственному методу, имели бы полное основание кое-какие качества их степных прародителей — нелюбовь к труду, анархизм, алчность, вороватость, назойливость — перенести на них самих. Мы далеки, однако, от подобных приемов, и если вынуждены были слегка коснуться генеалогического древа юж-ной части нашей народности, то- только для того, чтобы павлиньи перья совлечь с сепаратистских ворон, напомнив им слова всё того же Шевченка:

"Чого ж вы чванитеся, вы —
Сини сердешноі Украйни?"
 

Какой контраст с нашей древней письменностью, для которой единство северной и южной частей русской народности не подлежало сомнению, не только в эпоху цельного Киевского государства, но и в эпоху раздробленности! У южнорусов, живших под литовской и польской властью, постоянно теплилось сознание их общности с северо-восточными братьями, обитавшими в Московском государстве.

Захария Копыстенский, прославляя в 1621 г. в своей "Палинодии" "мужество народу российского", северная часть которого покорила Казань и Астрахань, а другая часть, яфето-росского поколения, в Малой России, выходя-чи... татары и места турецкие на море чолном воюют". Даже для такого врага Москвы, как Павел Тетеря, будущего правобережного гетмана, единство обеих ветвей народа не подлежиг сомнению. Отправленный в 1656 году послом в Москву, он в торжественной речи говорил Алексею Михайловичу: "От Господа бысть се и есть дивно во очию нашею воистинно соединение Малые России и прицепление оноя к великодержавному преоветлейшего вашего царского величества скипетру, яко естественной ветви к приличному корени..-." "Ваше царское величество вящшия сподобися благодати, егда отгорженную ветвь — Малую Россию приобрете."

Другой, не мене упорный враг Москвы, Иннокентий Гизель, издал в 1672 году в Киеве свой "Синопсис", где окончательно утвердил понятие о едином народе российском и о частях его государства — Великой и Малой России.

Но если в прежние времена считали возможным вражду к политическому единству соединять с уважением к истине, с признанием единства этнического, национального, то зачем современным сепаратистам понадобилось грубое искажение истины, вопиющая антинаучная теория о расовой разобщенности двух частей русского племени?

1. Проф. Мих.Грушевский — "Очерки истории украинского народа". Изд. 2-е, СПБ. 1906.
2. М.К. Любавский — "Лекции по истории Литовско-Русского государства".
3. "Душа народу и дух нации". Газета "Америка" 12 жовтня 1946. Филадельфия
4. Из жития Бориса и Глеба видно, что дорога из Мурома иа Киев лежала, действительно, не по прямой линии, а под углом, через Смоленск. Только Владимир Мономах и Юрий Долгорукий могли в свои северо-восточные владения ходить дорогой прямоезжею. Но это были военные экспедиции. Прохождение этого пути считалось подвигом
5. Летопись совершенно разрушает точку зрения, культивируемую украинскими историками, согласно которой, насильственное переселение людей иа одних частей государства, в другие — явление специфически московское и отражает деcпотическую политику московских государей не имеющую, якобы, прецедента в истории других стран. Не обращаясь к прошлому Зап. Европы, богатому подобными фактами (Карл Великий, Генрих Лев, курфюрсты Бранденбургские), мы в древней Киевской Руси найдем множество случаев подобной практики. Деятельность Владимира не является единичным фактом в этом отношении. Потомки его неодкратно предпринимали массовое переселение, как иноземцев пленных, так и коренных обитателей русских земель. Ярополк Владимирович с двоюродным братом Давидом Святославовичем взяли, в 1116 г., Дрютеск и вывели оттуда множество народа, поселив его в новом городе Жельни. В том же году князья, по приказу Мономаха, ходили на Дан, пленили три города, население которых (неизвестно, русское или половецкое) было выведено в Южную Русь. В 1128 г. кн. Мстислав вывел много народа из Велорусии, а через два года качал сажать своих мужей-посадников и простой люд в землях кривичей. Москва явилась, в этом отношении, достойной преемницей Киева.
6. Н.И. Костомаров. "Черты народной южно-русской истории".
7. Известно, что поражение Игоря началось с бегства ковуев.
8. Как глубоко азиатская степная стихия проникала в древнюю Киевскую жизнь можно судить по большому количеству княжеских приближенных, носивших явно степные имена. У черниговских Святославичей был боярин по имени Торчин, у Святополка Изяславича — Козарин, у него же овчар именем Торчин, у Мономаха упоминается отрок Бяндук, а у Давида Волынского отроки — Кульней, Улан, Колчка.
9. "Малороссийские песни" собр. М.А. Максимовичем. Москва. 1827.

http://www.edrus.org/content/view/56/62/

http://www.edrus.org/content/view/76/62/

Украинствующие и "малороссы"
Чернышов Виталий
24 марта 2005

Последние полтора столетия на Украине идет борьба. Это не столько «межнациональная» борьба украинцев и русских. Это борьба в самом украинском народе двух направлений: «украинского агрессивного национализма» (свидоми украинци или «украинцы») и направления «обще-русского» («несвидоми украинцы» или «малороссы»).

Обе стороны имеют взаимоисключающие противоположные воззрения на прошлое и будущее Украины и ее народа, перспективы их развития, отношения с соседями. Герои почитаемые одной стороной являются для другой антигероями и наоборот. Различаются они и в культурном, языковом и религиозном отношении.

Основную часть украинского народа, за исключением трех галицийских областей, составляют так называемые «несвидоми» (несознательные) украинцы, носители «малороссийского комплекса». Главная их отличительная черта - это отсутствие русофобии, враждебности к русскому языку, культуре, народу и России. Разброс мнений среди этой группы весьма широк. Но все они признают в какой-то мере единство и близкородственность 3-х восточно-славянских («русских») народностей и ориентированы на какую-либо форму их союза. Для многих из них характерны одинаково хорошее отношение как к великорусской, так и к украинской культуре. Граница между «национально-несвидомыми» и живущими рядом русскими в многих случаях условна. Не присуща им в большинстве и национальная ксенофобия. Они прекрасно без конфликтов уживаются с представителями других наций и народностей. Эта терпимость зачастую приводит к излишней уступчивости. Другой отрицательной чертой их является неорганизованность в защите своих прав.

Группой, противостоящей «несвидомым» украинцам и «малоросам» являются «национально свидоми украинцы» (украинствующие). Они настроены весьма агрессивно и неплохо организованы - по сути, это секта внутри украинского народа. Их «национализм» является не борьбой за благо и величие Украины, а фанатичной ненавистью к России, русским, их языку, культуре - ко всему, что объединяет восточных славян - к инакомыслящим землякам. Их идеи негативны, не имеют позитива, и построены на ненависти. Их лозунги: «Украина для украинцев» и «Нехай лях абы не москаль». Сквозь призму русофобии и этих, привнесенных извне идей, они и воспринимают прошлое, настоящее и будущее Украины. Лишь только себя они самозвано считают выразителями интересов и чаяний украинского народа. Они стремятся перевоспитать его в своем духе. Они ненавидят своих оппонентов среди земляков. «Малоросс» для них «национально дегенерировавший украинец, страдающий комплексом неполноценности по отношению к Москве»¹ (проф. Евгений Онацкий).

В начале прошлого века легально издававшийся в Царской России журнал «Українська хата», так выразил кредо «национально-свидомых»: «Если любишь Украину, ты должен пожертвовать любовью к другим географическим единицам. Если любишь свой язык, то ненавидь язык врага… Умей ненавидеть. Если у нас идет речь об Украине, то мы должны оперировать одним словом - ненависть к ее врагам… Возрождение Украины - синоним ненависти к своей жене-московке, к своим детям - кацапчатам, к своим братьям и сестрам кацапам, к своим отцу и матери кацапам. Любить Украину, значит пожертвовать кацапской родней»².

В те же годы другой «национально-свидомый» объяснял, почему никому не дает читать украинскую прессу : «Читаю сам, ибо кругом живут только такие украинцы, которые любят Россию, одним словом - сволочь»³.

Ненависть к всему русскому, к своим оппонентам, стала своего рода религией «свидомого украинца», идеей «фикс», принявшей в его воспаленном мозгу тотальный характер. Он свято убежден в своей правоте. Мыслит догматично, не сознавая своей агрессивности, пытаясь приписать ее своим оппонентам. «Украинствующие» не замечают, что борясь с Москвой, они на самом деле борются со своей собственной культурой, народом и его святынями.

Они все свои неудачи пытаются приписать «диям антиукраинских сил», «москалям» или «неукраинскости» украинской «Влады». Этими разговорами о несчастной судьбе Украины, которую «плюндрують» разные «кляти москали и малоросы», «национально-свидоми» пытаются прикрыть свое интеллектуальное бессилие, ограниченность и низкосортность. Вся их энергия уходит на борьбу, на творчество времени не остается. Зачем пытаться творить, если можно поныть и поплакаться на «ворогив», которые тебе мешают. Которые не дают хода украинской «мове», книге и культуре. При этом эти господа не замечают, что лучшие, например, украинские рок-группы прекрасно раскручиваются «у клятой Москви», исполняя украинский репертуар («ВВ», «Океан Эльзы» и т.д.), и пользуются там популярностью среди «украинофобствующих московских шовинистов».

«Научные труды» этого лагеря являются обыкновенной дешевой пропагандой в худшем понятии этого слова. Характерно, что многие «историки КПСС» после провозглашения украинской независимости успешно переквалифицировались в «украинознавцив» и сейчас успешно халтурят на новом поприще. Вся историография этого направления, в основном занята не поиском объективной истины, а отработкой идеологического задания: показать «яки погани москали та малоросы», «що украинци и москали не мають ничого спильного» и «воспивання боротьбы украинського народу за нэзалэжнисть». Попытки этих господ представить очевидное - невероятным, в народе большим успехом не пользуются. Несмотря на то, что на откуп «национально-свидомым» отдана система образования и культура, их успехи в деле «украинизации» весьма скромны, что еще более усиливает их ненависть. Однако, как говаривал великий малоросс Н. Гоголь, «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Поведение «национально-свидомых», с их манией преследования очень напоминает клиническую картину паранойи. Еще в 60-е годы известный в диаспоре психиатр и украинский общественный деятель Богдан Цимбалистый, рассматривая украинствующих политиканов, с горечью писал : «Украинская общественность может быть примером распространения параноидного мышления до такой степени, что оно стало практически господствующим у нас… Можно заметить, что наиболее распространенной формой шизофрении и психических заболеваний украинцев являются параноидные заболевания с манией преследования. Это указывает на то, что господствующим стилем мышления среди значительной части украинцев, скорее всего является параноидный стиль…»⁴.

Любопытно само происхождение феномена «национально-свидомых». Родоначальники украинской литературы (Котляревский, Нечуй-Левицкий, Квитка-Основяненко и др.) были людьми малороссийской ментальности, у которых любовь к Украине, ее народу, гармонировала с Российским имперским патриотизмом и чуством единства трех русских (т.е. восточно-славянских) народов. Впрочем и ранние украинофилы (Костомаров, Кулиш) и Драгоманов, несмотря на культ украинской «народной мови» в общем являлись, хоть и с оговорками, сторонниками если не единства, то какой-нибудь формы союза или федерации трех братских и русофобиия им была фантастически чужда. Направлению украинофильства в русофобское русло было во многом следствием засылки поляками своей агентуры в это движение. Большую роль сыграл в этом профессор В. Антонович, возглавлявший украинское движение с 60-гг. XIX в. до начала XX в. Несмотря на громкий разрыв его с польским лагерем в 1861 г., он всю жизнь сохранял польские убеждения; был, по словам украинофила Лазаревского, «чересчур поляком». Любопытно, что в среде украинофилов второй половины XIX в., было множество этнических неукраинцев. А кузницей украинских русофобий, стала Галиция. Регион - не знавший русской власти и культуры (советская большевистская власть установленная там в 1939 г., никогда не претендовала на свою русскость). Интеллигенция Галиции прошла выучку в польской школе, осознанно или неосознанно восприняв мифы польской пропаганды. Неоценимую помощь ксенофобскому направлению украинофильства оказывали Пруссия и Австро-Венгрия, стремясь превратить это движение в «пятую колонну», в чем и преуспели.

«Национально-свидоми» всегда были в меньшинстве среди украинцев. В конце XIX ст., по словам И. Лысяка-Рудницкого, украинское движение «составляло меньшинство даже среди образованных слоев населения Украины»⁵. Историк и украинский политик Д. Дорошенко отмечает, что перед революцией число свидомых «не превышало нескольких тысяч», а несвидомых было «40 млн. минус несколько этих тысяч»⁶.

Гражданская война на Украине показала полное банкротство «национально-свидомых». Население меньше всего поддерживало режимы Центральной Рады, Гетманщины и Директории.

Канадско-украинский историк Александр Брык заметил, что главной причиной краха УНР было то, что «то небольшое число сознательных (свідомих) украинцев-государственников не могло пулеметами гнать на фронт насильно мобилизованное большинство, не желавшеее украинской государственности». Однако победа большевиков на первых порах принесла «национально-свидомым» государственную поддержку. Началась политика украинизации. Любопытно, что главными сторонниками-фанатами этой политики были чекисты Скрыпник и Фитилев (Хвылевой). Эта политика была - гонение на все русское. Произошел союз «национально-свидомых» и большевиков. Президент Вильной Украинской Академии Наук - Ю. Шевельов - признает: «Прочной социальной основы украинизация под собой не имела. Она фактически опиралась на украинскую интеллигенцию коммунистической ориентации, очень тонкий слой общества. Рабочие и средний класс были в лучшем случае равнодушны. Не сохранилось сведений о каком-либо энтузиазме среди крестьянства»⁵. Провал и непопулярность этой политики привела к тому, что к концу 30-х она была свернута, а многие ее горячие проводники разделили в лагерях судьбу прочих попутчиков большевизма.

Звездный час «национально-свидомых» наступил в начале 90-х с получением Украиной независимости и связан он со старанием номенклатуры найти новое обоснование своей власти. Началась новая «украинизация», которая, впрочем, и сейчас не пользуется популярностью. Как говорится, «насильно мил не будешь».

Подводя итоги, следует, что «национально-свидоми» противостоят украинскому народу как в плане культурном, лингвистическом, идеологическом, религиозном, представляя собой «антинарод», «малый народ», стремящийся подчинить «народ большой». Их успех является дутым, который обеспечен лишь админресурсом украинской власти.

Ссылки:

1. Укр. Мала Енциклопедія. Кн. 7. -Буенос-Айрес, 1959. -с. 901
2. Щеголев С. Украинское движение - К., 1912. -с. 522
3. Там же с. 522
4. Цимбалістий Б. Параноїдний стиль серед українців (дещо про патлогію українського політичного думання)// Листи до приятелів
5. Лисяк-Рудницький Історичні есе Т. 1 - К., 1994 -180.
6. Дорошенко Дм. Замітки до історії 1912 р. На Україні// Хліборобська Україна, - 1921. -кн.3 -с.180

http://www.edrus.org/content/view/139/62/