Заглянем в учебник для 5-го класса. Первый миф, вдалбливаемый в голову учащихся, "тысячелетнее существование" Украины и "украинцев". В качестве точки отсчета, разумеется, взят период древней Руси: "Загадочная дорога истории привела нас сегодня во времена возникновения украинского народа и строительства первого самостоятельного государства. Название этого государства - Киевская Русь". § 10 раздела, посвященного ей, так и называется: "Первостроители украинского государства". В их числе Кий, Щек, Хорив, Аскольд, Дир, затем Олег, Игорь и далее все Русские князья, вплоть до Даниила Галицкого: он - "первый из украинских князей, коронованный королем".

"Созвал Хмельницкий казаков на совет. Спросил их:

- Под каким правителем хотите быть? К кому обратимся за помощью? Думали казаки, совещались. Решили пойти на союз с Москвой, хоть сердце к российскому самодержцу не лежало". "В 1654 году в Переяславе был подписан договор между Россией и Украиной. Он положил начало новому закабалению украинского народа", "вольнице пришел конец".

Но нашелся славный герой на украинской земле - гетман Иван Мазепа, стремившийся "сделать Украину великим и сильным европейским государством, освободить из под гнета Московского царства". Перед Полтавской битвой "гетман обращается к казакам:

- Братья! Настал наш час! Воспользуемся этой возможностью! Отплатим москалям за насилие над нами, за нечеловеческие муки и обиды, причиненные нам! Пришло время сбросить ненавистный гнет...".

Лишь два века спустя проглянул луч надежды: "В Киеве в первых числах марта 1917 года возникла Центральная Рада... Россияне неприязненно отнеслись к украинскому правительству. Их беспокоило то, что Украина может отделиться и стать самостоятельным государством. Разве могли допустить это те, кто столетиями вывозил с богатой украинской земли зерно, соль, рыбу, уголь, железную руду. Где еще найдешь территорию с такими плодородными землями, мягким климатом, трудолюбивыми и терпеливыми людьми? Те, кто хорошо знал, чего стоит Украина, понимали, какой большой кусок "пирога" может упасть с их стола". И, как это и принято у "россиян", они силой кинулись неволить "украинцев": "Большевики России направили в Украину Красную Армию". Та подошла к Киеву. "На защиту столицы поспешили вновь сформированные отряды молодежи", встретившие врага на железнодорожной станции Круты. "Несколько раз герои отбивали атаки врагов. Шли в рукопашный бой. Но силы были неравными". Побили красные "украинську молодь". Но народ помнит своих героев: "Драматические события под Кругами остались в памяти украинского народа. Об этом поется в одной из песен:

Примечательно то, что термин этот несколько раз встречается в учебнике, но смысл его не разъясняется, хотя в конце каждого параграфа дается специальный словарь с толкованием незнакомых слов. Но контекст подачи понятия "москаль" таков, что ребенок быстро догадывается: эти закоренелые враги украинского народа - РУССКИЕ.

В § 60 авторы затрагивают тему религиозных отношений, облив грязью Православную Церковь и похвалив греко-католическую, которая "играла диаметрально противоположную роль". Какую? Содействовала "украинскому возрождению", тогда как Православная - "ассимиляции".

Насаждение русофобии в школе не ограничено предметом "История Украины". Активные ее пропагандисты также преподаватели "украинськои мовы та литэратуры". "Край наш родной, наша земля - это Украина. А потому и мы называемся украинцы. Когда Россией правили петербургские цари, они велели всем называться "русскими". Но мы не "русские" и не "малороссы", а только украинцы, а наш родной край - Украина. И будь ты маленький или взрослый, ты обязан с гордостью называть себя своим именем" (этот фрагмент изложения для учеников 6-го класса передала мне в 1996 году знакомая из Харькова).

А вот "воспитательный час" в одной из донецких школ. 7-й класс. Классная руководительница, рассуждая о патриотизме и любви к Родине, следующим образом объясняет детям русскоязычие Донбасса: "Когда-то здесь жили одни украинцы, розмовлялы и спивалы, а потом нашу землю захватили Русские цари и заставили всех говорить по-русски. Вот почему ваши родители и вы, дети, общаетесь не на украинском языке. И только честные, порядочные, достойные люди сегодня говорят на "ридний мови". Дети должны понять: они и их родители - люди нечестные, непорядочные и недостойные. Во всяком случае до тех пор, пока не начнут "розмовляты украинською".

В Киеве детей за то, "что они разговаривают в школе на переменах на русском языке, учителя украинского (случай из жизни Печерского района) называют "хам", "свинья", "скотина" и угрожают заставить носить таблички на груди с надписью: "Я украинец, но не разговариваю по-украински".

Роман-Мария-Александр граф Шептицкий родился 29 июля 1865 года на Львовщине. Он происходил из старого галицко-боярского рода, ополяченного и окатоличенного еще в XVIII в. Характерны судьбы его братьев. Казимир пошел по стопам старшего братца, принял сан под именем Климентий и в 1930-40-е годы был одним из руководителей ордена студитов. Станислав избрал армейскую карьеру, дослужился до чина генерала австрийской армии, с 1918 г. - на военной службе в Польше. Сам Роман после окончания гимназии в 1883 г. проходил срочную службу в привилегированном уланском полку им. Гессенского, кавалерийский поручик, затем учился в Ягеллонском университете на юридическом и теологическом факультетах. В 1888 г. молодой доктор права обратился к религии. Его духовная карьера своей стремительностью давно вызывала подозрения историков. Судите сами: 2.6.1888 г. он становится 89 кандидатом в новициат. Вместо положенных 6 месяцев пробыл кандидатом лишь месяц и уже 1.7.1888 г. явился на свет божий монахом ордена василиан Андреем. В 1891 г. закончен курс богословской академии “студиум рутенум” в Риме. В 1892 г. прошел обряд просфории. В 1894 г. основал орден Св. Теодора Студита. В 1896 г. стал игуменом Онуфриевского монастыря. В 1897 г. начал миссионерствовать, выпуская журнал “Місіонер Пресвятого Серця Ісусового”. В 1898 г. назначен епископом Станислава (ныне г. Ивано-Франковск), а в 1990 г. - архиепископом Львовским и митрополитом Галицким. Параллельно с карьерой развивается и “національна самосвідомість”. Еще в 1869 г. Шептицкий ездил в Россию, где встречался с основателем “самостийнической школы” украинской истории В.Антоновичем и его верным выучеником М.Грушевским.

Конец XIX в. был в Галиции временем бурного развития украинского национал-сепаратизма. Владевшая краем Австрийская империя имела весьма прагматические соображения: Галичина как “Піемонт національного відродження” - прекрасный идейный плацдарм для отторжения Малороссии от Российской империи и присоединения ее к короне Габсбургов. Русофильство местной интеллигенции, напротив, таило в себе угрозу перехода Галиции в состав России. Отсюда - понятная практика культивирования “отрубности”, “отдельности” галичан-украинцев от русского народа. Главной сферой была, естественно, идеология, то бишь церковь. И здесь свою роль отлично сыграл энергичный молодой митрополит греко-католической церкви Андрей. Сама идея унии, т.е. подчинения местной православной церкви Западу, олицетворяемому Римом, в сочетании с украинским национализмом причудливо переродилась в голове Шептицкого в мысль об избранности Украины, ее нации и религии, как восточно-западного единения (но при безусловном приоритете Запада), как средстве привести православную “схизму” к туфле римского первосвященника. Нынешние биографы-подлизы по этому поводу называют Андрея “предтечей экуменизма”.

Однако, переходя от теории к практике, Шептицкий в своей деятельности не гнушался чисто шпионских методов. В 1907 г. он получил тайные полномочия на униатскую деятельность в России. В 1908 г. папа утвердил его “примасом католиков восточного обряда Российской империи”. Реализуя эти права, глава церкви, переодевшись в штатское, с фальшивым паспортом, полученным от австрийских спецслужб, под видом коммивояжера велосипедной фирмы несколько раз посещает Россию, укрепляя и расширяя сеть униатской церкви. По странному совпадению, многие назначенные им душпастыри впоследствии оказывались немецкими и австрийскими шпионами (например, уполномоченный в Москве иезуит Верцинский). Во время одной из таких гастролей в Витебске его задержали. Но царский двор, зная о дружеских связях Шептицкого с австрийским наследником Францем-Фердинандом, решил не раздувать скандала: митрополита-коммивояжера вежливо проводили до границы.

Не менее интересна “внутренняя” деятельность Шептицкого. Будучи депутатом Галицкого сейма и венской Палаты Господ, он пылко выступал за открытие украинских школ и университетов. Однако, при очередном обострении польско-украинского противостояния, когда украинский студент Сичинский убил губернатора Потоцкого, в митрополите сразу ожил польский граф, осудивший акцию и приравнявший смерть жестокого карателя Потоцкого к смерти Иисуса Христа. Львовская газета “Сила” еще в 1920-е годы тонко подметила в Шептицком “умение подлаживаться под любое правительство”. Скажу грубо, но своими словами: митрополит имел очень гибкую спину. Процитируем три послания, выпущенные им в 1914 г. В марте Шептицкий отправил Николаю II тайное послание, в котором уверял императора в своей верности и назвал его “объединителем славянства”. Летом, в первые дни вспыхнувшей мировой войны, он обращается к пастве с посланием: “Дорогие мои, в очень важное время ведется война между нашим цесарем и московским царем, война справедливая с нашей стороны. Московский царь... хочет забрать у нас свободу, заковать нас в кандалы. Будьте верны цесарю до последней капли крови”. Однако, разгромленные в Галицкой битве австрийские войска 3 сентября оставляют Львов, куда вступили русские. И вскоре Шептицкий направляет Николаю II новое письмо по поводу “успехов российской армии и воссоединения Галиции с Россией, за что трехмиллионное население Галиции с радостью приветствует российских солдат как своих братьев... Православно-католический митрополит Галицкий и Львовский, многих лет желающий и готовый ежедневно жертвовать свою жизнь за благо и спасение Святой Руси и Вашего Императорского Величества, повергает к ногам В. И.В. сердечнейшие благопожелания и радостный привет по случаю завершающегося объединения остальных частей Русской Земли”.

Современные украинские исследователи риторически вопрошают: за что безвинного митрополита выслали из Львова? Чем вызвана эта “антигуманная акция”? Просветим их цитатой из мемуаров генерала А. Брусилова: “Униатский митрополит граф Шептицкий, явный враг России, с давних пор неизменно агитировал против нас... Я его потребовал к себе с предложением дать честное слово, что он никаких враждебных действий против нас предпринимать не будет; в таком случае я брал на себя разрешить ему оставаться во Львове для исполнения его духовных обязанностей. Он охотно дал мне это слово, но, к сожалению, вслед за сим начал опять мутить и произносить церковные проповеди, явно нам враждебные. Ввиду этого я его выслал в Киев в распоряжение главнокомандующего”. Конкретизируем: в Успенском соборе, занятого русскими Львова, митрополит в праздничный день выступил с призывом к верным “молиться за победу австро-германского оружия”! Царская власть не законопатила его в Сибирь, нет. В комфортабельном салон-вагоне “репрессированный” митрополит разъезжал по России (Курск, Ярославль, Суздаль) продолжая укреплять свою агентурно-униатскую сеть. В 1917 г. Временное правительство сняло с него все ограничения, а Керенский распорядился вернуть архив, изъятый в феврале 1915 г. из тайника под Святоюрским собором. Среди тех бумаг был и грандиозный прожект, сочиненный Шептицким накануне войны и предусматривавший: “военную, социальную и церковную реорганизацию страны... как только победоносная австрийская армия пересечет границу Украины... чтоб отделить эти области от России при каждом удобном случае как можно решительнее... Церковная организация должна преследовать ту же цель - Церковь на Украине необходимо по возможности полнее отделить от Российской... о запрещении молиться за царя, о необходимости молиться за цесаря, великорусские московские святые должны быть удалены из календаря и т.д.... Я как митрополит мог бы это сделать в соответствии с каноническими правилами Восточной Церкви... Определенное число епископов, ...которые откажутся присоединиться к унии, должны быть устранены и заменены другими, теми, кто признает украинские и австрийские убеждения... Восточные Патриархи, оплаченные из средств правительства, также одобрили бы их”. Как видим, “Украинский Моисей” абсолютно лоялен к Габсбургам и отнюдь не помышлял о какой-то “незалежности”, предлагая для Украины лишь куцую автономию в составе Австро-Венгрии.

В тех же рамках - воистину предательское поведение Шептицкого по отношению к галичанам-руссофилам, которых австрийские власти по доносам униатских попов в 1914-15 гг. просто истребляли. За арестованных и избиваемых православных заступались даже епископы-католики - польский и армянский. Испанский король Альфонс просил помиловать осужденных на Венском процессе. Но униаты во главе с Шептицким, несмотря на просьбы, наотрез отказались заступаться за русских священников, истребляемых в Талергофском концлагере. Поистине, “христианское милосердие”!

Бурные события 1917 г. задели своим крылом и Шептицкого. Поспешно собранный в Петрограде под его руководством униатский собор учреждает Российскую греко-католическую церковь, избирает экзарха Леонида Федорова. Затем Киев, где “страдальца” привечает Центральная Рада. Затем родной Святоюрский собор. Однако, прогерманская ориентация владыки сталкивает его с властями новосозданной Польши. За приветствие в адрес провозглашенной Западноукраинской Народной республики поляки интернировали митрополита на год. Затем поездки в Рим, в гости к американской диаспоре, попытки отстоять галицкую автономию, закончившиеся в 1923 г. арестом на чешско-польской границе и высылкой в Познань. Шептицкий успокоился внешне и принялся готовить кадры. УКЦ, КАУМ, “Орлы”, “Луги” - в этих клерикальных организациях прошли фашистскую обработку тысячи молодых униатов, ставших “главной опорой и главной силой нашей церкви в борьбе с большевизмом и его сторонниками в Галиции”, - писал униат К. Чехович. Многотысячный парад этих сил промаршировал перед стареющим митрополитом во Львове в 1933 г. в рамках акции “Молодь - Христу”. Лидер “Орлов” В.Глибовицкий писал, что воспитывать молодежь надо так, как это делают “такие общественно-политические движения, как гитлеризм и фашизм. И именно такая форма воспитания завоевала полное право гражданства в католической церкви” (это обращение было одобрено митрополичьим капитулом). Сам Шептицкий еще в 1933 г. в частной беседе сказал: “Новое и, как по всему видно, решительное руководство великой Германии наконец возродит былую славу немецкой нации и до конца выполнит предначертанную ей богом задачу уничтожения большевизма”. Во время войны в Испании он в “пастырском послании” заклинал украинскую молодежь действовать по примеру франкистов. Лояльным оставалось и отношение к польским властям, хотя в 1930 Шептицкий протестовал против проводимой пилсудчиками “пацификации”. Еще бы, ведь закрывая православные храмы, католические власти подрывали его влияние.

Пакт Молотова-Риббентропа митрополит встретил заявлением о нейтралитете. Воссоединение Западной и Восточной Украины он рассматривал как возможность расширить свое влияние на весь СССР! (“Многим из нас бог даст эту милость - проповедовать в церквах Великой Украины вплоть до Кубани и Кавказа, Москвы и Тобольска” - из инструкции священникам, 1940 г.). Экзархом Востока и наместником митрополичьего престола 22.12.1939 г. был тайно назначен Иосиф Слипый. Вместе с ним Шептицкий бомбардировал новые советские власти бесконечными нотами и протестами: против передачи церковных земель крестьянам (митрополит оставался и крупнейшим помещиком), против легализации комсомола и пионерской организации, против открытия во Львове Дворца пионеров, против выборов 1940 г. в Верховные Советы УССР и СССР. Тогда же митрополит Андрей дал указание своему брату Климентию связаться с закордонными центрами ОУН и лично “проводником” А.Мельником. Контактировал святоюрский владыка и с местным подпольем: краевой проводник ОУН Д.Мирон через попа Антона Каштанюка в 1940 г. несколько раз получал от него крупные суммы валюты, а жил он по тайной рекомендации митрополита в одной из келий Львовского женского монастыря. Весной 1941 г. Шептицкий благословил назначение Ивана Гриньоха капелланом спецбатальона СС “Нахтигаль”” который был сформирован немцами из украинских националистов для проведения диверсий.

Последние 4 года жизни Шептицкого освещаются официальными биографами очень скупо. Не будем много говорить и мы: дадим слово документам: “Около 3 часов утра 30 июня вошли в город первые патрули немецких армий. Это были украинцы из батальона под командованием Р.Шухевича. Они представились митрополиту Андрею Шептицкому. Выслушав доклад И.Гриньоха, глава церкви благословил их... Во дворе Святоюрского собора митрополит провел богослужение в честь непобедимой немецкой армии и ее вождя Адольфа Гитлера. “Радуемся освобождению земли нашей от безбожного большевизма, - говорил Шептицкий. - Искренне просим Всевышнего о победе немецкого оружия... Благословляю вас, сыны мои, на священную борьбу... Начинайте с Богом!” (“Вiльне слово”, 16.7.1941). И нахтигалевцы начали. С благословения Шептицкого в течение двух недель во Львове было вырезано 8 тыс. чел. поляков и евреев, в т.ч. около 70 известнейших деятелей культуры: писатели Т.Бой-Желеньский, Г.Груская, академики К.Бартель, И.Соловий, А.Цешинский (данные С.Визенталя). Шептицкий знал об этом, получая ежедневные доклады И.Гриньоха, но не сделал ничего, чтобы прекратить бойню.

Даже когда жена Цешинского, лично знакомая с митрополитом, просила его помочь спасти мужа, Шептицкий цинично ответил, что “не вмешивается в мирские дела”. Зато 1 июля он выпустил радостное обращение к пастве с призывом отслужить молебны за победу немецкого оружия и “многолетие немецкой армии”, а заодно “обратить внимание на людей, которые честно служили большевикам”. 5 июля - аналогичное “пастырское послание”. 1 августа новое обращение: “Немецкой армии нужно оказывать самую большую помощь” (Вiльне слово” 1.8.1941). 6 сентября - выступление по Львовскому радио с призывом к господу “благословить эту геройскую армию и содействовать успешному завершению победы над безбожным коммунизмом”. 23 сентября - письмо Гитлеру. “Ваше превосходительство! Как глава УГКЦ я передаю Вашей Экселенции мои сердечные поздравления по поводу овладения столицей Украины Киевом... Я буду молить Бога о благословении победы, которая станет гарантией длительного мира для Вашей Экселенции, Немецкой Армии и Немецкого Народа”. 14 января 1942 г. новое письмо “Его превосходительству фюреру и Рейхсканцлеру Германии... Мы заверяем Вас, что руководящие круги на Украине стремятся к самому тесному сотрудничеству с Германией, чтобы объединенными силами немецкого и украинского народов завершить борьбу против общего врага”. В мае 1942 г. митрополичий ординариат издал распоряжение №1903, в котором вопреки христианским канонам давалось “разрешение” работать на благо рейха “в воскресенье после службы божьей, отправленной раньше, например в 8 часов” 1.8.1942 г. владыка обратился к пастве с новым указанием: работать не только по воскресеньям, но и в праздники Преображения и Успения. Тем же летом иерархи УГКЦ во главе с Шептицким занесли фюрера “навечно в состав украинской национальной элиты под №1 в качестве Главного атамана всей казачьей Украины” (Ау-у, генерал-сержант Мулява, Билас и Ко). Эпилогом можно поставить записку Шептицкого в Преображенский униатский храм во Львове от 1.01.1944 г.: “Митрополичий Ординариат поручает отдать колокола, когда явится чиновник с возом и людьми. До 15 января дело должно быть улажено”. Речь идет о сдаче колоколов немецким властям на переплавку для нужд фронта.

Отдельно отметим активное участие митрополита в создании дивизии СС “Галичина”. В честь ее создания весной 1943 г. по распоряжению Шептицкого во всех церквах служили торжественные молебны. Он благословил формирование и делегировал в дивизию на должность капелланов 3 своих приближенных священников во главе с митратом Василием Лабой.

Немецкие власти должным образом отблагодарили владыку: земли в Кайзервальде, национализированные Советами, были возвращены ему. С апреля 1943 г. из фашистской казны на счета Шептицкого “на специальные нужды” стали ежемесячно перечислять по 360-370 тыс. марок. “Отчитываться об использовании этой суммы перед моей службой не нужно”, - указывалось в письме генерал-губернатора от 29.4.1943 г. На совещании сотрудников абвера в феврале 1943 г. генерал Лахузен отмечал: “Реальную помощь в борьбе с партизанами на Украине нам оказывает агентура из высшего духовенства и украинских националистов. Приятно отметить, в частности, роль митрополита Андрея Шептицкого, который всегда был и остается нашим активным приверженцем. Шептицкий настолько хорошо относится к нашей службе, что с первых дней войны, вопреки каноническим правилам, выделил несколько комнат своей резиденции для одного из сотрудников нашего отдела Ганса Коха... Это яркий пример использования широких возможностей церкви в интересах абвера”. Ему вторил начальник церковного отдела 4 управления СД Нейгауз: “Из докладов львовского отдела СД мне известно, что Шептицкий был настроен пронемецки и активно помогал правительственным органам, в частности СД... Кроме информационной деятельности, Шептицкий и подчиненное ему духовенство активно помогали мобилизации молодежи в дивизию СС “Галичина”... Среди василиан львовское СД имело много тайных сотрудников. Шептицкий был также связан с абвером”.

Не забывал владыка и бандеровцев. В беседе с руководством ОУН-УПА 16.2.1944 г. он сказал: “Главной квестией (задачей) УПА сейчас должны быть всесторонняя помощь немецким властям и подавление коммунистического влияния в Галичине”. Встречался он и с главнокомандующим УПА гауптштурмфюрером СС Романом Шухевичем.

Благословение Шептицкого не спасло дивизию СС “Галичина”. В июле 1944 г. она была вдребезги разбита под Бродами наступающими советскими войсками. Через несколько дней был освобожден Львов. О.Субтельный, утверждающий, что “немедленно начались репрессии против греко-католической церкви и Шептицкий был посажен под домашний арест”, лжет. Советская власть отнеслась к униатскому митрополиту довольно либерально. 7.9.1944 г. на праздничной сессии собора Шептицкий выразил ей “горячую благодарность” за “доброжелательное отношение” и отметил, что “мы пользуемся ныне всеми правами служить, проповедовать, воспитывать детей”. Затем на архидиецезиальном соборе он выступил с осуждением бандеровцев (которых сам благославлял полгода назад). Копия соответствующего пастырского послания отсылается в Москву, правда, оригинал, вместо того, чтобы быть оглашенным в церквах, тихо оседает в личном архиве. Новый кульбит: когда члены Государственной Комиссии по расследованию немецких зверств предлагают ему подписать протокол, митрополит отказывается, ссылаясь... “на отсутствие достоверных сведений”!

10 октября владыка отправляет письмо в Москву: “Правителю СССР, главнокомандующему и великому маршалу непобедимой Красной Армии И.В. Сталину привет и поклон. После победоносного похода от Волги до Сана и дальше, Вы снова присоединили западноукраинские земли к Великой Украине. За осуществление заветных желаний и стремлений украинцев, которые веками считали себя одним народом и хотели быть соединенными в одном государстве, приносит Вам украинский народ искреннюю благодарность. Эти светлые события и терпимость, с которой вы относитесь к нашей Церкви, вызвали и в нашей церкви надежду, что она, как и весь народ, найдет в СССР под Вашим водительством полную свободу работы и развития. За все это следует Вам, Верховный Вождь, глубокая благодарность от всех нас... Эта любовь говорит нам принести Вам пожелания всякого блага и воздать надлежащую честь по словам Христа “кесарево кесарю”.

Однако дни его были сочтены.1.11.1944 г. Шептицкий скончался. “Советские власти разрешили пышные похороны А.Шептицкого, которые организовали верующие. Интронизация его преемника, митрополита Иосифа Слипого с согласия советских властей также прошла без каких-то помех. Церковь продолжала свою деятельность в рамках гарантированных ей конституцией прав”, - признает диаспорный богослов Б.Левицкий. Добавим, что в похоронах принял участие лично первый секретарь ЦК КПУ Н.С. Хрущев, привезший венок от самого Сталина. До собора 1946 г., ликвидировавшего унию, оставалось еще два года бандеровского беспредела, благославляемого наследником Шептицкого И.Слипым.

В заключение - характеристика. “Он как историческая личность не был представителем никакой национальной идеи. Это был эгоист в полном смысле слова. Поляк по воспитанию и приемам жизни, он перешел в Малороссию и там сделал себе карьеру, подделываясь к властям и отнюдь не останавливаясь ни перед какими безнравственными путями. Самое верное определение этой личности - воплощенная ложь. Он лгал перед всеми, всех обманывал... всем готов был сделать зло”. Это было написано Костомаровым еще в 1882 г. о другом “герое” - Мазепе, но как точно подходит эта характеристика к Шептицкому.

Отец М. С. Грушевского, Сергей Грушевский, служил на педагогическом поприще сначала в Варшавском, а потом в Кавказском учебном округе и достиг должности директора училищ Терской области и чина действительного статского советника. Он составил книжку для первоначального изучения церковнославянского языка, которая была принята во всех низших школах России и дала возможность составителю нажить значительное состояние. М. С. Грушевский до поступления на историко-филологический факультет Киевского университета учился в тифлисской 1-й гимназии. В университете он сделался ближайшим учеником В. В. Антоновича и написал на медаль сочинение “Исторiя Кiевской земли”, которое было напечатано в “Университетских известиях” и сразу выдвинуло М. С. Грушевского как дельного молодого ученого. Чужая душа потемки, и трудно догадаться и представить себе, какими побуждениями руководствовался М. С. Грушевский, отдавая предпочтение Львовской кафедре перед широкой ученой дорогой, какая могла открыться ему в России, тем более что языком преподавания во Львове имела быть “украинская мова”, которой он не владел, проведя всю свою юность в Тифлисе и Владикавказе. Когда кандидатура его во Львове была решена, то он, по рассказам близких знакомых, на целые дни запирался в комнате и с настойчивостью Демосфена, чуть ли не с камешком во рту, упражнял свой язык на украинской мове. Менее всего уместно допустить, что выбор карьеры был сделан им в порыве бескорыстного юношеского увлечения любовию к неньке-Украине. очевидно, решающую роль играли здесь гораздо более прозаические мотивы. Из последующей деятельности М. С. Грушевского в Галиции ясно определяется, что он обязался при поступлении на австрийскую службу проводить в жизнь заранее выработанную в Вене сложную политическую программу, имевшую в виду втянуть не только Правобережную, но и Левобережную Малороссию в сферу влияний, связей и интересов придунайской монархии. Согласие на принятие на себя такого рода поручения сулило ему, конечно, немало житейских выгод.

М. С. Грушевский появился в Галиции не сразу после первой постановки его кандидатуры на львовскую кафедру. Значительный промежуток времени прошел, пока он напечатал и защитил свою магистерскую диссертацию о Барском старосте. Только в 1894 году он был назначен цесарско-королевским профессором Львовского университета по кафедре истории Восточной Европы и основался во Львове, где и прожил до начала мировой войны.

Один из героев романа В. К. Винниченко101 “Хочу” говорит так: “Одно из несчастий украинской нации в том, что она внешне очень похожа на русскую. Есть много внешних признаков, которые делают малозаметной глубокую внутреннюю существенную разницу. И это всегда сбивает всех”. Таким образом, сам В. К. Винниченко устами Халепы признает, что о внешнем сходстве двух ветвей русского народа, или, по терминологии Н. И. Костомарова, двух русских народностей — не может быть спора. Мы видели выше, как внутреннюю разницу между ними В. В. Антонович, обладавший всем достоянием исторической науки, неудачно пытался обосновать на отношении их к форме государственного строя и как его теория опровергнута была опытом жизни. Сбивчивость, на которую жаловался герой романа В. К. Винниченко, остается невыясненной для тех, кто отмахивается от ее выяснения. Но если вполне беспристрастный человек добросовестно познакомится с историей русского языка, с русской диалектологией и с историей Малороссии, то он легко убедится в том, что две главнейшие ветви русского народа — малорусская и великорусская — начиная с XIV века имели правда несколько различную историю, но что от этого нисколько не нарушилось их племенное единство. Малорусы — самые настоящие русские, вековечные русские. Сбивчивость сменяется полной явностью. Однако вывод этот никогда не мог удовлетворить приверженцев польской теории об украинстве малорусов. Именно потому, что русский народ, несмотря на свою многочисленность, отличается удивительной близостью между собой местных его наречий и говоров и всегда был силен этим единством, враги его, как внутренние, так и внешние, стремятся, главным образом по политическим побуждениям, подразделить его, по крайней мере, хоть на три народа: на россиян, или москалей, украинцев и белорусов. В современном польском государстве это деление закреплено официально, и, например, русские православные члены сената и сейма (их всех имеется 35) распределяются по трем упомянутым народностям.

Задачей миссии М. С. Грушевского во Львове явилась работа в трех направлениях:

1) создать украинский литературный язык, возможно менее похожий на русский;

2) переделать историю Малороссии так, чтобы она перестала быть частью истории русского народа;

3) образовать ядро украинской интеллигенции с таким умонастроением, при котором она считала бы Россию “великой тюрьмой народов”, а политический идеал свой видела бы в оторвании Украины (под ней с начала ХХ века стал подразумеваться весь юг России — от границы Галиции до предгорий Кавказа) от России и введении ее, в случае желательного разгрома России войной или революцией, в состав придунайской двуединой монархии.

Нужно отдать полную справедливость М. С. Грушевскому в том, что он принялся за выполнение принятых им на себя заданий с необычайным рвением и за двадцать лет деятельности (1894—1914) достиг громадных результатов. Одна близкая к покойному В. В. Антоновичу особа высказалась, что Владимир Вонифатьевич в последние годы жизни, когда предстоявшие ужасные, кровавые последствия работы М. С. Грушевского никоим образом еще не предвиделись, но когда выяснились уже ее цели, настолько испугался за будущее милой сердцу Малороссии, что возненавидел своего прежнего любимца и стал относиться к нему крайне враждебно.

Малорусская простонародная речь (“мова”) совершенно доступна и понятна каждому великорусу, а великорусская — малорусу. Затрудняют иногда великоруса только некоторые польские слова, попавшие в “мову” за долгое время сожительства малорусов с поляками в пределах одного государства. Во всяком случае, переводчик между малорусом и великорусом не нужен. Все малорусские писатели, выступавшие в течение XIX века, не исключая даже малограмотного Шевченко, прекрасно владели общерусским языком и к малорусскому наречию обращались только тогда, когда старались в стихах или в прозе с искренностью и правдивостью художественно изобразить простонародный малорусский быт или когда в порыве горячего лирического чувства пытались на простонародном языке излить те его оттенки, для которых общерусский литературный язык казался им как будто бы холодным. Все они никогда не старались умышленно писать языком, непохожим на русский. Поэтому и Котляревский, и Квитка, и Шевченко, и Левицкий при малейшем усилии внимания легко читаются каждым образованным северянином. Если не много бывало охотников читать их, то только потому, что в областную литературу уходили таланты второстепенные и в их произведениях мало пищи для ума и сердца.

Отдельно стоит Пантелеймон Александрович Кулиш. По таланту он был головой выше всех одновременно с ним выступавших соратников по малорусскому перу. Как мы упоминали раньше, он блестяще обрабатывал безграмотные наброски Шевченко. Самым искренним образом он признавал племенное единство русского народа, что доказывают его сочинения на русском языке “История воссоединения Руси” (3 тома) и “Отпадение Малороссии от Польши” (3 выпуска). В то же время, профан в истории русского языка, он был ложно убежден в том, что малорусское наречие древнее, чем установлено наукой, что на нем говорили в древней Киевской Руси и что его-то именно следует считать “старорусским” языком. Отсюда возникла у него попытка реставрировать этот якобы “старорусский” язык, и он стал писать поэмы и драмы в стихах на языке с малорусской фонетикой, но далеком от простонародного наречия, вычурном, манерном, крайне искусственном, — стал переводить на него драмы Шекспира, довольно наивно воображая, что он улавливает тот умерший язык, на каком говорили древние обитатели Киевской Руси. Для него он изобрел особое правописание, получившее имя “кулишовки”, с расстановкой над словами ударений, как это принято в церковнославянском языке. Таким языком не писал никто ни до, ни после Кулиша. Понимать язык Кулиша даже малорусу довольно тяжело.

Хотя история литературного пользования малорусской “мовой” была, как мы видели, достаточно длинная, однако никогда еще никто до М. С. Грушевского не призывался читать на ней университетские лекции по истории. “Мова” в его устах должна была сделать прыжок из сельской хаты ни университетскую кафедру. При этом возбранялось выражаться на русском языке, хотя бы с малорусским выговором, в случае недохватки обиходного словесного запаса “мовы” для облечения в нее исторических фактов и обобщений. Кафедра находилась в австрийском университете с польским преподаванием, и нельзя было осквернять австро-польское святилище науки звуками русской (“московской”) речи. Да и обязательство М. С. Грушевского сделать “мову” как можно менее похожей на русский язык не позволяло ему обращаться к последнему. Русский язык находится, как известно, в теснейшей связи с церковнославянским языком, и еще Пушкин восхищался возможностью черпать из богатой сокровищницы церковнославянского языка, разработанного грамматически и лексически на греческих образцах. В XVII и XVIII веках, когда общерусский литературный язык еще не образовался и не выработался, в Малороссии писали на церковнославянском языке с некоторыми малорусскими и польскими примесями (например, Иоанн Вишенский, Иоанникий Голятовский, Самуил Величко и многие другие).

Австрия была заинтересована в том, чтобы не только как можно резче отрознить и отграничить своих русских от русских в России, но чтобы и в самой России посеять такой раскол между ее югом и севером на почве языка, который мог бы привести к политическому распаду России и к соединению ее богатейшего юга с Австрией. Для разрешения этой задачи приглашен был М. С. Грушевский во Львов, и над нею он ревностно трудился до самой мировой войны. Отвратительно было наблюдать, какие большие усилия затрачивались им на гнусное дело возбуждения междурусской братоубийственной борьбы. Поляки вскоре разочаровались в деятельности М. С. Грушевского, в особенности после того, как “украинцем” Сочинским был убит наместник Галиции граф Андрей Потоцкий, но его это мало заботило, так как к этому времени он успел уже опереться на Вену и Берлин.

Параллельно с преподаванием М. С. Грушевский предпринял переделку русской истории в направлении, требуемом принятыми им на себя политическими заданиями. Вряд ли в исторической науке можно подыскать другой пример столь наглого и бессовестного извращения истории, какой представляют собой исторические труды М. С. Грушевского за львовский период его жизни, а в особенности “История Украины-Руси”, “История украинского казачества” и статьи о переяславской присяге и о Мазепе. Нечто похожее можно найти разве в сочинениях крайних отрицателей христианства, сводящих к мифу самое явление на землю Господа Иисуса Христа, да в тех историях России, которые выпускаются иудеями в Большевии для одурманивания несчастной русской молодежи. Три характерные черты красными нитями проходят через весь тяжеловесный цикл трудов М. С. Грушевского:

1) лютая ненависть к России, “великой тюрьме народов”, как он дерзко и несправедливо называет наше великое государство, и к самым названиям “Русь”, “русский”;

2) заимствованное у М. П. Драгоманова непреодолимое отвращение слепого анархиста ко всякой правительственной власти, в особенности монархической, и ко всякому начальству, какое только существовало в России, и взамен этого — культ революции;

3) необычайная симпатия к иностранному завоеванию России.

М. С. Грушевского нельзя представить себе иначе как в виде выдрессированного на злобность пса с зубами, оскаленными против России.

Кто из образованных русских не знает “Повести временных лет” с продолжениями, этого величественного памятника древнерусского национального самосознания, подобного которому не имеет ни один европейский народ, этого первоевангелия русского патриотизма! Чему поучает нас “Повесть”? Тому, “откуда пошла есть русская земля и кто в ней начал первее княжити”. После увлекательных рассказов о призвании Рюрика, о первом русском императоре (по размаху деятельности) Олеге Вещем, о премудрой Ольге, об удалом Святославе, о принятии христианства Владимиром и о крещении Руси, о братолюбивых князьях Борисе и Глебе далее, из года в год, из века в век, русские летописи говорят о деяниях русских князей, русских святителей, о радостях и печалях русского народа, о русском языке в противоположность языкам иностранным. Летописные повествования имеют неотразимую прелесть, и она-то вдохновила Пушкина на создание в “Борисе Годунове” художественного образа летописца Пимена. Кто из образованных русских не слышал о древнейшем законодательном памятнике России — о Русской Правде! Кто не помнит трогательных выражений “Слова о полку Игореве” (то есть походе князя Игоря против половцев), обращенных к русской земле и к храбрым русичам! Во всех этих литературных памятниках русская земля представляется единой от Карпат до средней Волги и от Великого Новгорода до печенежских или половецких степных кочевий. Объединяется она даже географическими названиями: основание Владимира-Волынского и Владимира-на-Клязьме одинаково связывается с именем Владимира Святого, как и основание Ярославля на Сане и Ярославля на Волге — с именем Ярослава Мудрого. Одним из важных доказательств единства Руси является тот факт, что древнекиевский княжеский быт, покрытый прахом забвения под наплывом новых впечатлений на юге, еще в XIX веке живо рисовался в памяти “сказителей” олонецких и печорских былин. Вообще, можно сказать, что ни один из славянских народов не имеет столь богатого запаса доказательств своего исконного племенного единства, как народ русский. Свою любовь к родной старине и народности русский народ доказал необычайно тщательным изучением своей истории. Кто прочтет огромные книги “Обзора русской историографии” недавно почившего академика В. С. Иконникова, тот преклонится перед той массой труда, какая была затрачена целыми поколениями русских людей на то, чтобы ни одна мелочь прошлой жизни России не осталась темной или недостаточно выясненной.

Но вот выступает М. С. Грушевский и в своих грузных, но гнусных книгах с развязностью шута начинает на своем малорусско-польском жаргоне уверять простаков “украинцев”, что это только “Иловайские” могут верить в единство русского народа, что вся эта мнимая русская древность — не более как только призрак или миф, созданный для московского “цареславия”, что Киевское государство XI и XII веков было украинским (пограничным! всегда или временно?), как украинскими князьями были Владимир Святой, Ярослав Мудрый и их преемники. Таким образом, он отсекает от русской истории весь древний ее период. Вопросы колонизации русским народом бассейна Волги и Предуралья он совершенно обходит. Малейшее движение черни против княжеской власти М. С. Грушевский смакует как “революцию” (“Волынская революция XI века”!). С каким-то особенным, затаенным восторгом говорит М. С. Грушевский о разгроме Руси татарами. Татары за несколько лет до русской революции рисовались ему современными большевиками: они разгромили-де и истребили только древнерусских “буржуев” и духовенство, а затем помогли “народу”, то есть мужикам, черни, “выломаться” (любимое выражение М. С. Грушевского) из-под княжеской власти и устроиться на полной воле в “общины” (по-современному — в “коммуны”). Он полагает, что все вопли о запустении русской земли — это бред книжников; на самом деле мужикам прекрасно жилось под татарами, для которых они с удовольствием “сеяли просо” (большевистский “продналог”). С большим недоброжелательством говорит М. С. Грушевский о тех беженцах из Киева (“Киев весь разбегся” в 1300 году вслед за бежавшим митрополитом Максимом) и Чернигова, которым удалось спастись от татарского истребления в Москву и вообще за “леса”, на север. На Москву М. С. Грушевский смотрит с бешеной ненавистью, считая, что она произвела “рецепцию”, то есть чуть ли не кражу, “украинской” культуры с помощью киевских беженцев, как будто население Московской области не было органической частью расселившегося на восток русского народа. Днепровских казаков он рассматривает как заправских революционеров, “выламывавшихся” из-под власти государства (безразлично, польского или русского). Поэтому они пользуются особыми симпатиями М. С. Грушевского, и вся их кровавая, разбойничья деятельность рисуется в розовых красках. Добровольное подчинение Богдана Хмельницкого с казаками московскому царю и принесение верноподданнической присяги в Переяславе М. С. Грушевский ложно рассматривает как международный трактат. Верх восторга вызывает в М. С. Грушевском Иван Мазепа, изменивший Петру. Мазепа был ополяченный русский, беспринципный авантюрист, преследовавший цели личного честолюбия, но в изображении М. С. Грушевского он является щирым “украинским” патриотом.

Сказанного довольно, чтобы судить об общем характере исторических трудов М. С. Грушевского. Для того же, чтобы вскрыть в них все подтасовки, передержки и произвольные измышления, пришлось бы написать целый том. Может быть, со временем кто-нибудь возьмет на себя эту желательную и полезную задачу. Но до мировой войны и русской революции М. С. Грушевский сеял свою ученую ложь беспрепятственно, потому что в предреволюционное время, когда даже такие удаленные от мира ученые, как А. А. Шахматов, приплясывали в такт революции, чтобы потом от нее же погибнуть, он, как революционер, был застрахован от строгой критики. Содействует наступлению революции — значит, прав. Члены Российской академии наук не только не сочли нужным выступить на защиту России против лженауки М. С. Грушевского, но еще прикрывали его своим авторитетом. Харьковский университет тоже из революционных побуждений, по ходатайству украинофильствующих харьковских профессоров Д. И. Багалея и Н. И. Сумцова, поднес М. С. Грушевскому и И. Я. Франку докторские дипломы.

Чтобы выяснить, как возникло то, проникнутое лютой ненавистью к России политическое украинское движение, которое получило наибольшее развитие в совершенно оторванной от России австрийской Галиции, чтобы отыскать его корни, необходимо начать с рассмотрения польского вопроса.

Однако Галицкая или Червонная Русь тогда возвращена не была - она к тому времени уже не принадлежала польской короне, так как по первому разделу Польши (1772 г.) перешла во владение Австрии.

Таким образом, в результате разделов Польши и решений Венского Конгресса возникла ситуация, при которой часть древних русских земель (Галицкая Русь) осталась за пределами России, а в то же время в состав Российской империи вошли коренные польские земли, что и создало предпосылки для последовавших затем серьезных политических осложнений.

Тем не менее в Юго-Западном крае - на Волыни, Подолии и Правобережной Украине после 1815 г. польское управление было восстановлено почти во всей его прежней полноте. Все важнейшие отрасли управления были сосредоточены в руках поляков, администрация и школы были польскими, в Кременце действовал польский лицей.

Несмотря на это, поляки, стремившиеся к возрождению полностью независимой Польши в ее исторических границах, принялись за подготовку восстания. В связи с этими событиями мы и встречаем первые проявления враждебного России политического украинофильства.

В середине 1824 г. в Житомире состоялся съезд польских заговорщиков, на котором, среди прочего, было решено развернуть пропаганду среди украинских крестьян на Правобережье, чтобы привлечь их на сторону поляков. В этом направлении работали Вацлав Ржевуский и Томаш Падура. Они старались “разбудить в народе Малорусском веру в его будущее под крылом Орла белого”, то есть под властью Польши.

В отличие от романтического или этнографического украинофильства, возникшего на Левобережной Украине, представителями которого были Котляревский, Квитка-Основьяненко, Гулак-Артемовский, украинофильство политическое зародилось на Правобережье в польских кругах, и с самого начала ставило своей целью вызвать у малороссов Юго-Западного края стремление отделиться от России и привлечь их “под крыло белого орла”.

Польское восстание 1830-31 гг. потерпело поражение, последствием чего стало ограничение автономии Королевства Польского, хотя его управление сохранило свой польский характер. Но в губерниях Юго-Западного края в делопроизводстве польский язык был заменен русским, вместо польских школ введены русские, польский лицей в Кременце был закрыт, а в Киеве открыли русский университет св.Владимира.

Однако и после этого польское господство на Правобережье не было серьезно поколеблено. Как отмечал украинский историк Д.Дорошенко, в 1838 г. в трех губерниях Киевской, Волынской и Подольской среди населения “4.200.000 творили селяни-українці, поголовно панські кріпаки, над ними стояла дворянська верства, поголовно польська, в числі 100.000 людей”. Хотя университет св.Владимира в Киеве был русским и все науки в нем преподавались по-русски, “одначе головна маса студентів у ньому були діти польських поміщиків з правобережної України”.

В 1850-х годах среди польской студенческой молодежи киевского университета образовалась группа так называемых “хлопоманов”. Польское общество смотрело на Правобережную Украину как на часть исторической Польши, часть, которая должна войти в состав возрожденного польского государства. “Хлопоманы” старались приобрести доверие и сочувствие к польскому делу среди крестьянской массы на Украине, обещая ей в своих брошюрах и прокламациях свободу в будущей возрожденной Польше.

В группу “хлопоманов” в начале 60-х годов входили Владимир Антонович, Борис Познанский, Тадеуш Рыльский, Павел Свенцицкий и др.

Но в своих надеждах привлечь на сторону поляков крестьян Правобережной Украины “хлопоманы” жестоко ошибались. Д.Дорошенко писал: “Але воно [польське громадянство] гірко помилялось що до українського селянства. Як каже Познанський, супроти поляків, супроти їхньої культури на Правобережжу, Їхніх політичних ідеалів “стояв український селянин в його закостенілому історичному типі, з укритою злобою проти своїх панів-поляків, з вірою в існування правди, уособленої в далекому образі “білого царя”. Тільки на нього покладав свою надію український селянин, тільки від нього сподівався собі бажаної волі.”

В конце 50-х - начале 60-х годов XIX в. польские деятели в эмиграции приступили к подготовке нового восстания против России. При этом они непременно должны были обратить внимание на украинофильство. Подрыв единства России собственными силами поляков был делом крайне трудным, но если пробудить и укрепить у малороссов сознание их полной национальной отдельности от великороссов, внушить враждебность к великороссам, то такая внутренняя вражда привела бы к ослаблению России и облегчила полякам достижение поставленной цели.

В этот период за границей появляются публикации на исторические и языковые темы, посвященные данному вопросу. Особый вклад в это дело внес Франтишек Духинский, который выдал целую “теорию” о неславянском происхождении “москалей”.

В чем заключалась цель такого разделения двух русских народностей, откровенно заявлял в своем политическом завещании один из руководителей восстания 1863 г. генерал Людвик Мерославский:

“Бросим горящие факелы и бомбы за Днепр и Дон в самое сердце Руси; разбудим ненависть и споры среди русского народа. Русские сами будут рвать себя своими же когтями, а мы тем временем будем расти и крепнуть.”

Использование поляками украинофильства в целях подрыва русского единства послужило причиной принятия правительством России ограничительных мер против этого движения. После 1863 г. возможности для развития в России политического украинофильства были предельно ограничены и его центр переместился в австрийскую Галицию, где обосновались многие польские эмигранты, участники восстания...

Во Львове при содействии губернатора Галиции графа Ф.Стадиона образуется национальный представительный орган русинов “Головна Руска Рада”. В украинских публикациях позднейших времен “Руска Рада” (упорно именуемая “Руська”), называется украинской организацией, которая положила начало существовавшему впоследствии галицко-украинскому движению, но это не соответствует действительности, ибо “Руска Рада” стояла на позиции так называемого “рутенизма”, который нельзя отождествлять с украинизмом. Если же искать во Львове в 1848 г. организацию, основанную на принципах политического украинофильства, то она действительно существовала, и называлась - “Рускій Соборъ”.

В начале революционных событий в Галицию прибыло много польских эмигрантов из Франции. Среди прочих приехал Генрик Яблонский родом с Украины. Он убеждал галицких поляков, что они неразумно поступают по отношению к галицким русинам, и что вместо того, чтобы отрицать их национальность, лучше прививать у них сознание отдельности от великороссов, чтобы привлечь их для совместного выступления против России.

Его агитация дала свои плоды. В начале июня 1848 г. во Львове, в гостинице “Английская” состоялось собрание, которое постановило для противодействия “Руской Раде” основать новое “руское” общество - “Рускій Соборъ”. “Собор” стал издавать газету “Dnewnyk Ruskij”, редактором которой был назначен Иван Вагилевич, главным же сотрудником являлся вышеназванный польский эмигрант Генрик Яблонский. “Дневник Руский” печатался латинской азбукой, лишь часть тиража выходила с использованием кириллицы.

“Рускій Соборъ” обвинял “Рускую Раду” в том, что она, являясь порождением графа Стадиона и австрийской бюрократии, действует по их указаниям. При этом именно “Рускій Соборъ”, организованный поляками, стоял на четко выраженных позициях политического украинофильства. В газете “Дневник Руский” проводилась мысль о соединении поляков и русинов для совместной борьбы против России:

“...А Польша приобретет, отдавая справедливость Русинам, для себя народ, который с ней вместе как две сестры родные будет сиять на горизонте политики европейской. Не думаю хвалиться, не признаю лукавых сервилистических тенденций членов святоюрской рады, действующих по призыву Стадиона, но слышу голос народа, борющегося в путах деспотизма, слышу призыв мучеников народного дела Шевченко, Костомарова, Кулиша и других [...] Дело это будет подлинным шагом вперед, потому что под одно знамя созовет 22.000.000 людей, которые в большей части являются теперь индифферентистами. Дело это будет в себе носить зародыш гибели для царизма (Dilo toje budet w sobi nosyty zarod pahuby dla caratu).”

Таким образом, “Рускій Соборъ” имел политические намерения, далеко выходящие за рамки внутренних дел Галицкой Руси. Однако “Собор” не нашел большого числа приверженцев. Галицко-русские мещане, крестьяне и духовенство стояли на стороне “Руской Рады”, которая в своих документах никаких внешнеполитических задач не ставила; ее деятельность была сосредоточена на внутренних делах Галиции и направлена на достижение равных с поляками прав для галицких русинов. После выхода девяти номеров “Дневник Руский” прекратил свое существование.

Когда в начале 1860-х годов оживилось украинофильское движение в России, украинофильство в его этнографическом варианте появляется и в Галицкой Руси. В 1862 г. львовский купец Михаил Дымет привез из Киева во Львов “метелики” - дешевые издания сочинений украинских писателей. Тогда же, в начале 1862 г. Евгений Згарский стал выпускать во Львове литературную газету “Вечерниц? ” (вышло 17 номеров), имевшую украинофильскую ориентацию, но без политической окраски.

А в 1863 г. во Львов стали прибывать польские эмигранты, участники восстания против России, которые развернули активную деятельность среди галицких украинофилов. По их инициативе вместо прекративших издание “Вечерниц” начала выходить газета “Мета”, которая уже вела пропаганду в духе политического украинофильства. В первом номере “Мета” демонстративно отмежевалась от поляков, называя их “ляхами”, но далее на протяжении более двух лет своего издания почти не касалась проблем Галицкой Руси, практически полностью посвящая свои политические статьи нападкам на Москву и “москалей”.

В декабре 1863 г. в этой газете был опубликован текст песни “Ще не вмерла Україна”. Примечательно, что кроме первой строфы он отличался от известного ныне. Там, в частности, говорилось:

“Ой Богдане, Богдане,

Славний нашъ гетьмане,

На-що віддавъ Украіну

Москалямъ поганимъ...”

Завершалось стихотворение такими словами:

“Наши браття Славяне

Вже за зброю взялись;

Не діжде ніхто, щобъ ми

По-заду зістались.

Поєднаймось разом всі,

Братчики-Славяне:

Нехай гинуть вороги,

Най воля настане!”

Поскольку в 1863 г. за оружие взялись польские повстанцы, то, следовательно, в стихотворении содержался призыв к украинцам совместно с поляками выступить на борьбу против России.

Так с 1863 г. украинофильское течение в Галиции стало усиленно насыщаться политическим антирусским содержанием.

Польские эмигранты пробудили у части польского общества Галиции интерес к украинофильству, указывая на те политические выгоды, которые можно извлечь из него для польского дела.

У поляков в то время было три возможных варианта отношения к русинам: во-первых, проводить как и до 1848 г. политику полонизации; во-вторых, поддержать старорусинов (“москвофилов”); в-третьих, поддержать молодорусинов-украинофилов.

Местные галицкие поляки в большинстве склонялись к первому варианту. Но такая политика имела те недостатки, что в условиях, когда у русинов все более проявлялось русское национальное сознание, она могла сплотить всех нежелавших ополячиться русинов вокруг русской национальной идеи; на российской же Украине такая линия вообще не могла иметь реального применения.

Второй вариант практически не рассматривался, поскольку не отвечал задачам польской политики, направленной против России.

Третий вариант выдвигался поляками-эмигрантами из России и был весьма привлекательным, так как позволял достичь двоякой цели:

а) внутри Галиции в лице молодорусинов-украинофилов получить орудие для борьбы со старорусинами, одновременно ослабляя всех русинов внутренними междоусобицами;

б) сделать Галицию очагом политического украинофильства и отсюда распространять идею украинского сепаратизма на российскую Украину с целью подрыва единства России.

Такое заявление галицких русинов было с крайним недовольством воспринято в польских кругах. Особенно резко выступила “Gazeta Narodowa”, орган восточно-галицкой шляхты. Газета призывала к решительной борьбе со старорусской партией - с “москвофилами”, и ставила задачу создать “антимосковскую Русь” в Галиции. “Такая антимосковская Русь, связанная унией с Польшей, будет для Австрии оборонным валом против Москвы, основой ее будущей политики, устремленной на Восток.”

Это значило - на основе молодорусского течения организовать политическую партию украинофильского толка с резко выраженной антирусской ориентацией, призванную совместно с поляками противодействовать старорусской партии в Галиции, а в будущем послужить орудием, направленным против России.

Некоторые газеты Австрии, в частности, венская газета “Zukunft”, выступили в защиту русинов. На это “Газета Народова” откликнулась следующим образом:

“”Цукунфт”, например, ударяет на поляков. Поляки в этом виноваты. Притесняли национальность русинов, не хотели их равноправия, поэтому русины обращаются ныне из-за своего угнетения за помощью к Москве.

Для достижения поставленной цели - создания “антимосковской Руси”, предлагалось провести ряд мероприятий. Например, в языковой сфере:

“Прежде всего власти, осуществляющие правление в Галиции, должны добросовестно обходиться с русинами. То, что есть чужое, наносное, московское в школах и администрации, действительно необходимо безусловно устранить, но одновременно надлежит заняться искренне и добросовестно внедрением подлинного языка Руси нашей в школы и администрацию.”

Также предлагалось проводить соответствующую работу с депутатами:

Поясним, что термином “Русь” в смысле территориальном поляки здесь называют только ту часть русских земель, которую они включали в сферу польских интересов, остальное для них - это “Москва”. Также “нашей Русью”, “истинными (щирыми) русинами” они именуют тех русинов, которые готовы были признать себя “отдельной национальностью”, а “москали” здесь, это не какие-то пришельцы из России, а те же коренные галичане, но не желавшие в угоду польской политике отречься от русской национальной идеи и пойти в услужение антирусским силам.

Сторонники политического “антимосковского” украинофильства всегда старательно открещивались от польских корней своего движения, с показным возмущением реагируя на любые упоминания об их наличии, и утверждая, что все это выдумки зловредных “москалей”. Но дело в том, что сами поляки в те времена совершенно не скрывали своей причастности к возникновению и развитию этого движения, и оставили по сему поводу множество свидетельств.

“Многократно уже заявляли, что одной из самых жизненно важных задач поляков на Руси есть: с одной стороны заслонить русинов от махинаций и пропаганды московской, от омосковления, а с другой стороны вместе с русинами работать над развитием языка и национальности русинов. Молодежь польская в Забранном крае издавна пошла этим путем. В Галиции большинство поляков позднее пришло к этому убеждению, но пришло.”

Россия говорит, что нет Руси как отдельной национальности, докажем ей, что дело обстоит наоборот, что Москва только присвоила себе права славянской Руси - и увидим, что отодвинется от Европы, и между ней и Западом встанет непробиваемая стена - славянская Украина-Русь.”

Приведенные выше высказывания интересны тем, что польские деятели, имевшие намерение создать из галицких русинов “антимосковскую Русь”, говорят о полной национальной отдельности русинов от “москалей” не как об очевидном, не вызывающем сомнения факте, а рассматривают эту отдельность как нечто такое, что еще требуется развивать, причем с посторонней (польской) помощью, в чем весь мир еще надо убеждать, что необходимо обосновывать и доказывать.

Следовательно, и сами поляки по существу признавали идею национального единства Руси, но, исходя из определенных политических соображений, были заинтересованы в том, чтобы это единство разрушить, а потому и ставили задачу обосновать абсолютную отдельность “русинов-украинцев” от “москалей”.

За последующие три десятилетия украинофильское движение в Галиции окрепло. И здесь поляки смогли в полной мере прочувствовать справедливость поговорки: “Не рой яму другому...”. Нашедшие опору в иных, более мощных политических силах, заинтересованных в ослаблении и разрушении России, галицкие украинофилы выступили враждебно против самих же поляков. Но привитую им поляками ненависть ко всему русскому они сохранили. Сохраняют и сейчас.

Поэтому и в наши дни вполне актуально звучат строки из стихотворения Пантелеймона Кулиша “До підкарпатніх земляків”, опубликованного в сборнике “Дзьвін” (Женева, 1893 г.), и адресованного галицким украинофилам:

“...давно впевнила вас Ляхва,

Що нашим злигодьням вина - одна Москва,-

Що та Москва - не Русь, не руським дише духом,

И ви хитаетесь, затуркані сим слухом.

Наука й правда в вас - слова, слова, слова!..”

“Москали”, “московская агентура”, требование устранить “москалей” из органов власти, а “московский язык” из школ и администрации, обвинение Москвы, России во всех бедах Украины - все это очень даже напоминает то, что нам приходится читать и слышать в наше время. И действительно, те принципы, которые украинские деятели, числящие себя “национально-свидомыми”, пытаются положить в основу национальной политики современной Украинской державы, представляют собой практически буквальное изложение рекомендаций польской шляхты по созданию “антимосковской Руси” в австрийской Галиции. Снова всплыла “теория” Духинского, изначально отвергнутая всеми серьезными учеными. Историческая правда подменяется вымыслами в соответствии с рецептами польских идеологов XIX века.

Такое совпадение не случайно. Несмотря на прошедшие за полтора столетия перемены, средства остаются теми же, хотя и в других руках, потому что теми же остаются стратегические цели - превратить Украину в барьер между Россией и Европой, а в перспективе использовать ее как орудие политики западных держав, устремленной на Восток. Для этого и необходимо посеять ненависть между братскими народами, стравить между собой украинцев и русских, чтобы они сами, когда потребуется, “рвали себя своими же когтями” ради обеспечения чужих интересов.

За последнее время как в киевской печати, так и в некоторых столичных газетах, а равно в периодических изданиях Галицкой Руси возобновились старые толки о малорусском языке (наречии) и малорусской литературе. Опять заговорили в печати об отношении малорусского языка (наречия) к другим русским наречиям и прочим славянским языкам, о степени пригодности малорусского языка (наречия) для роли языка научного и образованного, о желательности или нежелательности широкого развития малорусской литературы и о других тому подобных предметах. Такому оживлению в обсуждении всех этих вопросов нельзя не радоваться ввиду представляемой ими важности, и не только с теоретической, но и с практической точки зрения. Вне всякого сомнения, правильное, наиболее близкое к истине решение спорного вопроса во всем его объеме может быть достигнуто только после всестороннего, спокойного и беспристрастного обсуждения его в печати. Руководясь главнейше этим общим соображением, я решаюсь представить на суд читателей несколько замечаний по поводу новейших толков о малорусском языке (наречии) и малорусской литературе. Отчасти к этому меня побуждают и некоторые личные мотивы, на которые необходимо указать теперь же.

Ближайшим поводом к оживлению полемики по малорусскому вопросу послужили два близко меня касающиеся обстоятельства: появление в ноябрьской книге “Университетских известий” за 1898 год моей коротенькой критической заметки на статью галицкого ученого д-ра Ивана Франка “Literatura ukrajinskoruska” (в чешском журнале “Slovansky Prehled”) и возбужденный в начале 1899 года львовским “Ученым обществом имени Шевченко” вопрос о допущении на XI археологическом съезде в Киеве рефератов на “украiнсько-руськом” языке. Мои суждения о малорусском языке и малорусской литературе, высказанные в означенной коротенькой заметке, вызвали ряд возражений в “Киевской старине”, в статьях редактора В. П. Науменко (1899, № 1, 3) и г-на К. Михальчука (“Что такое малорусская южнорусская речь?”, № 8), затем в галицко-малорусской газете “Руслан” и, кажется, еще в других заграничных периодических изданиях. Вопрос о допущении “украiнсько-руського языка” в занятиях съезда не получил желательного для инициаторов этого дела разрешения, что в некоторых русских, галицких и польских газетах было приписано главнейше моему протесту против допущения малорусского языка в ученых собраниях съезда, заявленному в заседаниях предварительного комитета, причем в некоторых газетах появились упреки по моему адресу за такое именно отношение мое к данному делу.

Таким образом, помимо указанного выше общего соображения, для меня возникла настоятельная необходимость ответить на сделанные мне возражения и упреки и вместе с тем подробнее развить и обосновать свои взгляды и положения, чего я, понятно, не мог сделать в своей первой библиографической заметке и что, однако, также поставлено мне в вину моими критиками.

Я намерен последовательно остановиться на следующих вопросах.

1. Что такое малорусская речь?

2. Племенное единство великорусов, малорусов и белорусов и общерусский литературный и образованный язык.

3. Малорусская литература прежде и теперь; отношение ее к общерусской литературе.

4. Действительно ли зарубежная Русь имеет надобность в создании своего особого научного и образованного языка взамен существующего общерусского?

5. Львовское “Ученое общество имени Шевченко” и создаваемый им научный “украiнсько-руський” язык.

6. Попытка пропаганды научного “украiнсько-руського” языка на XI археологическом съезде.

Точнее этот вопрос может быть поставлен в такой форме: какое место занимает малорусский язык среди многочисленных языков и наречий славянского племени и, в частности, в каком отношении он находится к простонародным русским наречиям, великорусскому и белорусскому, и к общерусскому литературному языку? Вполне определенный, категорический ответ на этот вопрос представляет интерес не только с научной точки зрения, но и с практической, житейской, так как степенью большей или меньшей самостоятельности и обособленности данного языка (наречия) среди других родственных языков естественно обусловливается большая или меньшая необходимость развития отдельной литературы на этом языке, а также тот или иной объем и характер самой литературы. Один из моих критиков, В. П. Науменко, не признает большого значения за выводами филологической науки при решении вопроса о литературном языке. Он указывает, что “история жизни народов не очень-то считается с установленной филологами теорией языков и наречий и, что помимо филологии, при решении вопроса о праве на книжный язык нужно считаться с другими науками — социальными”. Я готов признать это замечание в известной степени справедливым и в своем месте остановлюсь на нем подробнее, но все же полагаю, что выводы филологии в данном вопросе, несомненно, имеют важное значение, так как признаю бесспорным то положение, что два наиболее близких между собою языка или наречия, принадлежащих к одной диалектической группе, представляют меньше внутренних оснований для превращения каждого из них в особый литературный язык, чем два языка или наречия, менее близких между собой и принадлежащих к двум различным диалектическим группам. Верность этого положения признают и защитники прав малорусского языка (наречия) на книжную обработку; начиная с известного профессора Е. Огоновского, они усердно ищут в филологии доказательств в пользу отстаиваемой ими отдельности и обособленности малорусского языка в семье славянских языков. Сам господин редактор “Киевской старины” нашел возможным и полезным дать на страницах редактируемого им журнала место статье г-на Михальчука, посвященной рассмотрению спорного вопроса главным образом с филологической точки зрения. Таким образом, и мне приходится начать с выводов филологии. Какой же ответ дает современная наука на поставленный выше вопрос о малорусском языке?

Да именно тот, какой уже был приведен в моей заметке на статью д-ра Ивана Франко: “Малорусский язык есть не более как одно из наречий русского языка, или, другими словами, он составляет одно целое с другими русскими наречиями”. Выражусь теперь еще точнее: малорусский язык (наречие) наряду с великорусским и белорусским народными наречиями и общерусским литературным языком принадлежит к одной русской диалектической группе, которая лишь в полном своем составе может быть противопоставлена другим славянским диалектическим группам соответствующего объема, как-то: польской, чешской, болгарской, сербохорватской, словенской и другим. Тесная внутренняя связь и близкое родство между малорусским языком, с одной стороны, и великорусским, белорусским и общерусским литературным языками — с другой, настолько очевидны, что выделение малорусского из русской диалектической группы в какую-либо особую группу в такой же степени немыслимо, в какой немыслимо и выделение, например, великопольского, силезского и мазурского наречий из польской диалектической группы, или моравского наречия — из чешской диалектической группы, или рупаланского наречия из болгарской диалектической группы. В полном соответствии с этими выводами сравнительного славянского языкознания находится и не подлежащее спору основное положение славянской этнографии, на которое я также уже ссылался в упомянутой выше статье: “Малорусы в этнографическом отношении представляют не самостоятельную славянскую особь (в противоположность, например, чехам, полякам, болгарам или сербохорватам), а лишь разновидность той обширной славянской особи, которая именуется русским народом. В состав ее входят наряду с малорусами великорусы и белорусы. В частных сторонах и явлениях своей жизни, в языке, быте, народном характере и исторической судьбе малорусы представляют немало своеобразных особенностей, но при всем том они всегда были и остаются частью одного целого — русского народа”. Факт целости и единства русских наречий в смысле принадлежности их к одной диалектической группе считается в современной науке истиной, не требующей доказательств. В подтверждение справедливости данной мысли достаточно указать, что в научное понятие “русский язык” наряду с великорусским и белорусским наречиями и общерусским литературным языком непременно входит и малорусское наречие (язык), подобно тому как понятие “русский народ” не только в житейском словоупотреблении, но и в научном смысле обнимает не одних великорусов и белорусов, но непременно и малорусов. Так, научная история русского языка в трудах авторитетнейших представителей славянского и русского языкознания — И. И. Срезневского, А. А. Потебни, М. А. Колосова1, А. П. Соболевского, И. В. Ягича, А. А. Шахматова и других — имеет своим предметом исследование судеб не только книжного русского языка, но и простонародных наречий — великорусского, белорусского и малорусского — с их разнообразными говорами. Под русской диалектологией разумеется тот отдел русского языкознания, который ведает систематическое изучение всех русских наречий и говоров, и в том числе непременно малорусских. Подобным образом и русская этнография, по определению А. Н. Пыпина, “обнимает не только великорусскую и белорусскую этнографию, но и малорусскую”. Тот же ученый рассматривает малорусскую литературу Южной Руси, Галиции и Буковины как частную литературу русского языка (История славянских литератур. Т. 1).

Для большей ясности сказанного привожу несколько выдержек из сочинений выдающихся исследователей русского языка. И. И. Срезневский, известный знаток не только русского языка, но и прочих славянских языков и наречий, в замечательнейшем своем сочинении “Мысли об истории русского языка и других славянских наречий” (СПб., 1889. С. 34—35), между прочим, говорит следующее о русском языке и его наречиях: “Давни, но не испоконни черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное — великорусское и малорусское; не столь уже давни черты, разрознившие на севере наречия восточное — собственно великорусское — и западное — белорусское, а на юге наречия восточное — собственно малорусское — и западное — русинское, карпатское; еще новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий русских. Конечно, все эти наречия и говоры остаются до сих пор только оттенками одного и того же наречия и нимало не нарушают своим несходством единства русского языка и народа. Их несходство вовсе не так велико, как может показаться тому, кто не обращал внимания на разнообразие местных говоров в других языках и наречиях, например в языке итальянском, французском, английском, немецком, в наречии хорутанском, словацком, серболужицком, польском”.

Глубочайший исследователь русского языка на почве сравнительного славянского языкознания А. А. Потебня, всегда относившийся с горячим сочувствием к малорусскому языку (наречию), в одном из своих сочинений пишет: “Русский язык, в смысле совокупности русских наречий, есть отвлечение; но, возводя теперешние русские наречия к их древнейшим признакам, находим, что в основании этих наречий лежит один, конкретный, нераздробленный язык, уже отличный от других славянских... Раздробление этого языка на наречия началось многим раньше XII века, потому что в начале XIII века находим уже несомненные следы разделения самого великорусского наречия на северовеликорусское и южновеликорусское, и такое разделение необходимо предполагает уже и существование малорусского, которое более отличается от каждого из великорусских, чем эти последние — друг от друга” (Два исследования о звуках русского языка. С. 138).

П. И. Житецкий, в своем исследовании об истории звуков малорусского языка пришедший к выводу, что “главные черты малорусского вокализма в XII—XIII столетиях вполне обнаружились”, делает такое заключение об общем происхождении русских наречий: “Так органически, из первобытной почвы русского праязыка выросло малорусское наречие с древнейшим своим говором — северным, от которого к концу киевской эпохи и в первые годы татарщины на юге отделились говоры галицкий и волынский. Тот же процесс образования мы должны допустить и для великорусского наречия” (Очерк звуковой истории малорусского наречия. Киев, 1876. С. 264).

М. А. Колосов в своем “Обзоре звуковых и формальных особенностей народного русского языка” приводит данные из области великорусского, белорусского и малорусского наречий и, между прочим, пишет: “Вне всякого сомнения стоит та научная истина, что русский язык представлял некогда единую цельную лингвистическую особь”, которая впоследствии распалась на три наречия: великорусское, белорусское и малорусское.

Профессор А. И. Соболевский, авторитетнейший среди современных исследователей русского языка, снискавший себе почетную известность в славянском ученом мире своими замечательными систематическими обзорами истории русского языка и русской диалектологии, такими чертами характеризует целость и единство русских наречий: “Русский народ как в антропологическом, так и в лингвистическом отношениях представляет единое целое. История русского языка, отличающегося вообще значительным консерватизмом (сравните историю языков чешского и болгарского), за много веков не дала ничего такого, что разрушило бы единство русского языка. Он делился на говоры издавна, с тех времен, когда у нас еще не существовало никакой письменности; он делится на наречия и говоры теперь, подобно тому как делится на них всякий язык, имеющий сколько-нибудь значительную территорию; но эти наречия и говоры, имея друг от друга отличия в фонетике, морфологии и лексике, вместе с тем имеют такое множество общих черт, что русский тип языка вполне сохраняется в каждом из них; он выступает в них настолько ясно, что не может быть относительно ни одного из них вопроса, не следует ли его считать говором не русским, а, например, польским или словацким. Если есть полное основание видеть в современном русском языке один язык, то о единстве древнерусского языка, например XI века, когда различие между русскими говорами, как будет показано ниже, не было сколько-нибудь значительно, не может быть даже и вопроса. Вследствие этого мы излагаем не историю отдельных русских наречий и говоров, а историю всего русского языка” (Лекции по истории русского языка. 2-е изд. СПб., 1891. С. 1—2).

Академик А. А. Шахматов в своей новейшей, весьма ценной работе по вопросу об образовании русских наречий и русских народностей, между прочим, приходит к такому выводу: “Русский язык еще в доисторическое время распался на три группы говоров: севернорусскую, среднерусскую и южнорусскую. Среднерусская группа состояла из двух ветвей — западной и восточной; южнорусская группа делилась на две же ветви — северную и южную” (Журнал Министерства народного просвещения. 1899, апрель. С. 328).

Академик И. В. Ягич в самое недавнее время в своем журнале по славянской филологии высказал следующее категорическое суждение о взаимных отношениях русских наречий: “Что все русские наречия в отношении к прочим славянским языкам (кому не нравится выражение “наречие”, может заменить его словом “язык”, — в науке это второстепенное дело) составляют одно целое, отличающееся многими замечательными чертами внутреннего единства, это для языковедов не представляет спорного вопроса”* (Archiv für Slavische Philologie, 1898. Bd. ХХ. 1. 33).

Итак, в настоящее время не может быть никаких сомнений, никаких споров о том, какое место занимает малорусский язык (наречие) в семье славянских языков и наречий. Вопрос этот уже решен наукой достаточно ясно и определенно. Мое суждение о малорусском языке, высказанное в вышеупомянутой заметке о статье д-ра И. Франко, воспроизводит лишь общепризнанный в науке взгляд. Тем удивительнее для меня было встретить резкое осуждение этого взгляда на страницах такого солидного научного журнала, каким считается “Киевская старина”.

Г-н К. Михальчук в своей статье “Что такое малорусская (южнорусская) речь?”, направленной столько же против меня, сколько и против профессора С. К. Булича, дерзнувшего назвать малорусскую речь “наречием”, становится на одну точку зрения с некоторыми галицкими публицистами, которые, не считая нужным справляться с выводами славянского языкознания, не перестают твердить при каждом удобном и неудобном случае о полной “самостойности” и “отрубности” малорусского языка. С одной стороны, он оспаривает правильность моих вышеизложенных суждений о малорусском языке, с другой — противополагает им свои суждения, в которых проводит ту мысль, что малорусский язык занимает такое же самостоятельное место в семье славянских языков и наречий, какое занимают, например, польский и чешский языки в северо-западной группе или болгарский и сербохорватский — в юго-западной. По его представлению, взаимные отношения малорусского и великорусского наречий, предполагающих общее происхождение от одного посредствующего языка (восточнославянского), вполне соответствуют взаимным отношениям чешского и польского, восходящих к одному общему западнославянскому языку, или взаимным отношениям болгарского и сербохорватского, опять предполагающих существование общего южнославянского языка.

Что можно сказать по поводу возражений и рассуждений автора, занимающих значительное место в его статье? Очень немногое: и те и другие неосновательны и ненаучны.

Что касается возражений г-на Михальчука, направленных против меня, то они нисколько не колеблют высказанного мною общепринятого в науке положения, так как основаны на каком-то странном недоразумении, источник которого, по-видимому, лежит в недостаточном знакомстве автора с современным состоянием науки славянского языкознания, с новейшими ее данными и выводами, с ее терминологией, и в частности — с указанным выше решением рассматриваемого вопроса. Г-н Михальчук, очевидно, не вполне понял смысл моих суждений о малорусском языке, как не понял и вышеприведенного вполне ясного суждения академика Ягича о единстве русских наречий, и на почве этого непонимания и ведется им весь спор. Он начинает с длинного, довольно отвлеченного рассуждения об условном значении в лингвистике терминов “язык” и “наречие”, о допущенном мною будто бы неправильном толковании термина “наречие” и еще более неправильном применении его к малорусской речи. “Профессор Булич и профессор Флоринский, — говорит г-н Михальчук, — придают, очевидно, терминам “язык” и “наречие” совсем особое значение, понимая их, по-видимому, в известном безотносительном смысле и связывая с ними представления о двух каких-то безусловно неравных языковых величинах по самому существу их внутренней природы. По крайней мере, они требуют строгого различения этих терминов в случае применения их к той или иной языковой величине. В особенности они категорически настаивают на возможности применения одного лишь из этих терминов, именно термина “наречие”, к малорусской речи, считая и ненаучным, и незаконным присвоение ей термина “язык”” (Киевская старина. 1899, август. С. 137—138).

Не мое дело защищать здесь профессора Булича. Что же касается возводимых на меня обвинений, то не могу не признать их напраслиной. Термины “язык” и “наречие” я употребляю в чисто условном значении, то есть так, как считает нужным мой критик; именно я применяю безразлично тот и другой термин к одной и той же лингвистической особи, когда она рассматривается как таковая без отношения к другим сродным лингвистическим особям, причем не только не отнимаю у малорусской речи права именоваться языком, но, напротив, постоянно присваиваю ей этот термин; если же дело идет о выяснении взаимных отношений лингвистических особей, то оба термина имеют у меня более определенный смысл согласно установившимся требованиям лингвистической терминологии, то есть слово “язык” имеет родовое значение, “наречие” — видовое. Все это явствует как нельзя лучше из той моей фразы, против которой, собственно, и направлены возражения г-на Михальчука: “Малорусский язык есть не более как одно из наречий русского языка”. В данном случае термин “русский язык”, конечно, служит для обозначения родового понятия, как это видно из дальнейшего пояснения, следующего в моем тексте за приведенной фразой. В состав этого родового понятия входят видовые понятия, обозначаемые термином “наречие”. Другими словами, под именем русского языка в науке разумеется целая группа близкородственных диалектических единиц, которые естественно назвать русскими наречиями, а именно наречия великорусское, белорусское, малорусское и книжное общерусское (так называемый литературный общерусский язык — язык русской науки, литературы, общественной жизни и вместе с тем язык образованных классов русского общества). Таким образом, сущность дела не в наименовании малорусской речи языком или наречием, а в признании близкого родства с прочими русскими наречиями и принадлежности ее вместе со всеми ними к одной общей диалектической группе, что делает невозможным противоположение малорусского языка (как разновидности или ветви более крупной лингвистической особи) другим таким же крупным лингвистическим особям: языку чешскому, болгарскому и т. д. Такой именно смысл имеет и нижеследующая моя фраза, повергшая г-на К. Михальчука в крайнее недоумение и негодование: “Старое мнение Миклошича, отводившее малорусскому языку самостоятельное место в ряду других славянских языков, в настоящее время не выдерживает критики”. Действительно, в списке славянских языков, понимая этот термин в смысле родовых языковых категорий, малорусская речь не занимает какого-либо особого или самостоятельного места наряду с языками польским, чешским, серболужицким, болгарским и другими, а входит в состав той категории, которая носит название русского языка. Вот этой точки зрения не хочет или не умеет понять мой критик.

Такое же недоумение вызывает и дальнейшее, столь же мало основательное обвинение, возводимое на меня г-ном Михальчуком. К удивлению моему, господин критик говорит следующее (с. 156): “Между тем профессор Флоринский, говоря в назидание д-ру Франко, что будто бы новейшие филологи, а главным образом академик Ягич, “считают бесспорным положение, что малорусский язык составляет одно целое с другими русскими наречиями”, понимает, если не ошибаемся, данное положение в том смысле, что все русские наречия представляют чуть ли не полное конкретное и индивидуальное тождество”. Смею уверить г-на Михальчука, что он действительно “ошибается”, так как мне никогда и в голову не приходила приписываемая мне странная мысль “о полном конкретном и индивидуальном тождестве всех русских наречий”. Я всегда признавал и признаю, что малорусское наречие (язык) многими весьма любопытными особенностями отличается от других русских наречий, чем, собственно, и определяется существование его как особой разновидности или ветви русского языка; признаю и то, что малорусское наречие не менее древне, чем великорусское, и что вообще происхождение диалектических различий в русском языке относится к глубокой древности; но в то же время (вместе со всеми новейшими авторитетными исследователями) полагаю, что как эти частные отличия, так и древность некоторых из них отнюдь не мешают признанию единства и целости всех русских наречий. Единство это я представляю себе в том виде, как представляет его себе и академик Ягич, мнения которого также никак не может понять г-н Михальчук: оно выражается в существовании большого количества характерных фонетических и морфологических признаков (не говоря уже об общих лексических и синтаксических особенностях), одинаково свойственных всем русским наречиям. Итак, возражения господина критика не затрагивают сущности разбираемого вопроса и лишь свидетельствуют, по собственному его признанию, о непонимании им точки зрения на предмет, выраженной в моей статье и находящейся в полном согласии с выводами современной науки.

Причину такого странного непонимания дела г-ном Михальчуком, без сомнения, следует видеть в том, что в данном вопросе он стоит на своей точке зрения и твердо держится своего особого вышеуказанного мнения об “отдельности” и “самостоятельности” малорусского языка. Для выяснения спора автору, конечно, следовало бы не ограничиваться критикой отвергаемого научного положения, а заняться более подробным обоснованием противопоставляемого им другого мнения. К сожалению, в данной статье г-на Михальчука этого не видно. Никаких новых доводов и веских соображений в пользу указываемого им обособленного или самостоятельного положения малорусского языка в семье славянских языков он не приводит, да и мнение свое об этом высказывает вскользь, очевидно, считая только это мнение действительно научным, а положение о единстве русских наречий, блестяще доказанное Срезневским, Потебней, Соболевским и Ягичем, — чем-то еретическим, далеким от истины. Однако о степени научной ценности собственного взгляда г-на Михальчука можно судить уже по тому, что в основании его лежит устаревшая теперь гипотеза А. Шлейхера2, на основании которой он представляет себе происхождение и взаимное отношение славянских языков в виде родословного дерева. “Да, — говорит он, — в науке принято считать установленным, что не только в общерусском, но и в общезападнославянском и в общеюжнославянском языках диалектические разновидности появились лишь после отделения этих общих языков от праславянского языка”. Автор, по-видимому, и не догадывается, что современная наука в лице выдающихся ее представителей уже отвергла тезис Шлейхеровой теории о посредствующих общих языках (Grundsprache), в частности, считает недоказанным существование когда-либо общезападнославянского и общеюжнославянского языков и признает (согласно гипотезе Иоганна Шмидта3) более достоверным предположение о происхождении всех крупных лингвистических особей, то есть языков русского, польского, чешского, болгарского и других, непосредственно из славянского праязыка. При последнем взгляде на дело, конечно, теряют значение указываемые г-ном Михальчуком аналогии между великорусским и малорусским наречиями (как ветвями общего восточнославянского языка), с одной стороны, и чешским, польским, серболужицким (как разновидностями мнимого общезападнославянского языка) или болгарским, сербохорватским, славянским (как разновидностями мнимого общеюжнославянского языка) — с другой.

К тому же современное сравнительное изучение славянских языков бесповоротно выяснило, что, помимо всего прочего, расстояние между отдельными языками как западной, так и южной группы неизмеримо дальше, чем между великорусским и малорусским наречиями. Взгляд, которого держится г-н Михальчук на отношение малорусского языка к другим славянским языкам, в настоящее время является странным анахронизмом. Старые представители этого взгляда, ныне уже покойные профессора Ф. Миклошич и Е. Огоновский, в данном вопросе не должны служить авторитетами для новейших исследователей. Ф. Миклошич, разделивший в своей “Сравнительной грамматике” русский язык на два отдельных языка, в сущности, отнюдь не был глубоким знатоком ни истории русского языка, ни русской диалектологии. Довольно сказать, что в России он никогда не был и живой русской речи совсем не знал. Сверх того, Миклошич вообще не был непогрешим во многих своих суждениях и заключениях. В той же самой “Сравнительной грамматике” помимо раздвоения русского языка он выставил ряд общих положений, которые в настоящее время уже отвергнуты наукой. Таковы, например, его положения о полной отдельности хорватского языка от сербского, о наибольшей близости белорусского наречия к малорусскому, а не к великорусскому и другие.

Что касается профессора Е. Огоновского, ученика Ф. Миклошича, то его общие суждения о взаимных отношениях русских наречий научная критика единодушно признала несостоятельными (см., например: Archiv für Slavische Philologie, 1898. Bd. XX. 1. 26—27; Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. III. С. 332 и след.).

Подвожу итоги всему рассуждению. Вопрос о месте малорусской речи в научной классификации славянских языков нужно считать окончательно решенным. Малорусская речь, называть ли ее языком или наречием, составляет со всеми прочими русскими наречиями нечто единое и целое, то есть принадлежит вместе с великорусским, белорусским и общерусским литературными наречиями к одной диалектической группе, обозначаемой термином “русский язык”. Мнение, признающее самостоятельность и отдельность малорусского наречия и отводящее ему в семье славянских языков такое же место, какое занимают южные и западные языки, не имеет для себя прочной опоры в современной науке. Таким образом, при обосновании права малорусского языка на широкую книжную обработку всякие ссылки на аналогии чешского, польского или сербохорватского языка нужно считать неправильными и неуместными. Защитники этого права должны раз навсегда отказаться от надежды получить какую-либо поддержку своим стремлениям от сравнительного славянского языкознания. Выводы этой науки скорее против них, чем за них.

Бесспорно, язык представляет собой одну из важнейших и наиболее характерных особенностей в ряду других черт, которыми обыкновенно определяется каждая этническая особь человеческого рода. Народы различаются между собой прежде всего по языку и на основании большего или меньшего сходства своей разговорной речи распределяются в те или иные этнические группы. С этой стороны близкое племенное родство великорусов, малорусов и белорусов, как уже было разъяснено выше, не подлежит никакому спору: современная наука точно установила факт целости и единства всех русских наречий в смысле принадлежности их к одной и той же лингвистической категории — русскому языку. Но столь же несомненно единство всех трех ветвей русского народа в отношении других этнических черт, как-то: народных преданий, повестей, сказок, поверий, песен, обрядов, быта семейного и общественного, свойств физических и душевных и т. п. Конечно, каждая из русских народностей во всех этих отношениях представляет и свои индивидуальные черты, так как иначе нельзя было бы и говорить о существовании каких-либо разновидностей данного народа или племени; но вместе с тем у великорусов, малорусов и белорусов наблюдается такое множество общих этнических особенностей, что на все три народности нельзя смотреть иначе как на части одного целого — русского народа. Последнее положение давно уже стало аксиомой в жизни и науке. Не признают его только некоторые галицкие ученые и публицисты и наши украйнофилы, желающие видеть в великорусах и малорусах непременно два совершенно самостоятельных и резко отличающихся между собой народа. К ним примыкает и г-н Михальчук, выступивший на страницах “Киевской старины” с опровержением данного положения, в котором он видит не более как мое личное “усмотрение”. Господин критик рекомендует моему вниманию статью Н. И. Костомарова “Две русские народности”, в которой, по его словам, “покойный историк устанавливает столь глубокие разницы в историческом, бытовом и психологическом отношениях между сказанными двумя русскими народностями, что они доходят почти до полного контраста между ними и едва ли в такой степени встречаются между народностями других отраслей славянского племени”. Затем г-н Михальчук ссылается на статьи профессора Д. Н. Анучина4 “Великорусы” и “Малорусы” (в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона), в которых говорится о физических и этнографических отличиях малорусов от великорусов, и, наконец, отмечает факт проявления “типических черт в высокой степени оригинальной и резко очерченной индивидуальности народной в событиях всей исторической жизни южнорусского народа, от самого ее начала и до настоящего времени”.

Однако, присматриваясь ко всем данным, на которые ссылается г-н К. Михальчук, и даже допуская, что они соответствуют действительному положению дела и лишены всякой субъективной окраски (что едва ли так), я не могу не поставить такого вопроса: какой же, собственно, вывод вытекает из этих данных? Да никакого другого, кроме следующего: малорусы не совсем то, что великорусы; великорусы не совсем похожи на малорусов; каждая из этих ветвей русского народа представляет свои любопытные этнографические особенности. Но этого вывода ведь никто и не отрицает; никто и не оспаривает факта известного разнообразия в русском племенном типе. Дело лишь в том, что такое разнообразие нисколько не мешает единству русского народа. Ведь абсолютного единства и не существует в природе; оно всегда заключает в себе и элементы разнообразия. Например, никому и в голову не придет отрицать единство данной семьи потому, что одни члены ее имеют светлые волосы, другие — темные, одни с большою охотой занимаются музыкой, пением или литературой, а другие предпочитают более практическую деятельность, одни отличаются более ровным и спокойным характером, другие, напротив, вспыльчивы и раздражительны и т. д. Вот такого единства в разнообразии не понимают или не хотят понять сторонники украйнофильских тенденций. Но в ошибочности их взглядов легко убедиться, если, оставив в стороне великорусов и малорусов, обратить внимание на другие славянские народы, например на поляков, чехов, болгар, сербо-хорватов. В среде каждого из этих народов мы встречаемся с не меньшим этническим разнообразием, чем в среде русского народа. Так, мазуры, слезаки, горали не только по своим наречиям, но и по физическому типу и душевным особенностям, и по образу жизни, и по обычаям значительно отличаются от малополян и великополян, и, однако, никто не сомневается в том, что все эти народности составляют один польский народ. Еще более характерных этнографических отличий находим между типическими разновидностями сербохорватского народа — сербами королевства и черногорцами, далматинцами и босняками, приморскими хорватами и славонцами. Равным образом и мораване, особенно наиболее типические представители их — валахи и ганаки, не совсем похожи на западных чехов и тем не менее составляют с ними одно этническое целое. Значительное разнообразие в отношении языка, обычаев, одежды, образа жизни, психических особенностей представляют славянские племена восточной половины Балканского полуострова, обитатели Родоп и долины Марицы, Балкан и Придунайской Болгарии, окрестностей Витоша и Рыла, и, несмотря на все эти частные этнические отличия, все эти племена признаются разновидностями одного и того же болгарского народа.

Крепости сознания племенного единства как у великорусов, так и у малорусов и белорусов содействовало и содействует единство веры и связанная с этим общность многих основных начал образованности.

Я уверен, что ни профессор А. И. Соболевский, и никакой другой ученый, вдумывавшийся в вопрос о составе общерусского образованного языка, его возникновении и развитии, не будет возражать против следующих выставленных мною положений:

1) современный общерусский литературный язык далеко не вполне тождествен с великорусским наречием или одним из его говоров;

2) язык этот представляет собой организм, довольно сложный по диалектическим и историческим наслоениям;

3) великорусское наречие или, точнее, московский говор составляет в общерусском образованном языке господствующую стихию, определившую его тип преимущественно в звуковом отношении;

4) кроме преобладающей великорусской стихии, в общерусском образованном языке участвуют стихии малорусская и белорусская (преимущественно в лексике);

Наконец, в заключение сошлюсь еще на любопытное мнение покойного львовского профессора Е. Огоновского, пользующегося большим авторитетом у галицких и наших украинофилов. В своем сочинении “Studien auf dem Gebiete der ruthenischen Sprache” (Lemberg, 1880) он отстаивает мысль, что “лексический и грамматический материал русинского (то есть малорусского) языка был в XVIII и XIX столетиях так поглощен московским наречием, что новый язык принял даже атрибут русского”; и затем, варьируя это положение на разные лады, утверждает, что “богатые запасы языка малорусской нации в течение двух последних столетий были систематически эксплуатируемы в пользу московского наречия”, что “нынешний русский язык произошел из смеси московского наречия, русинского (то есть малорусского) и церковнославянского” и что “великорусский язык могущественно развился на счет малорусского”*.

Конечно, во всех этих суждениях немало странных преувеличений; тем не менее засвидетельствование со стороны малорусского ученого-филолога факта присутствия элементов малорусской речи (притом в широком объеме) в общерусском литературном языке представляет собою явление, столь же характерное, сколь поучительное для тех, кому хочется во что бы ни стало объявить наш образованный язык за специально великорусский.

Итак, твердо держась почвы несомненных фактов и бесспорных научных выводов, едва ли можно допустить малейшее сомнение в том, что общерусский литературный и образованный язык создан общими усилиями великорусов, малорусов и белорусов и составляет общее достояние всего русского народа.

Н. И. Костомаров. Малорусская литература

Для всякого большого народа, слагающегося из нескольких меньших близкородственных этнических разновидностей, создание общего литературного и образованного языка составляет дело первой необходимости и высокой важности. Только обладая таким языком, нация получает средства как для возможно полного раскрытия всех своих духовных сил, так и для широкого участия в мировом культурном движении; только при таком условии она имеет возможность создать богатую литературу, сделать ценные вклады в науку, а равно упрочить свое политическое могущество и приобрести нравственное влияние среди других больших и малых народов. Понятно, что такой общий литературный и образованный язык, как создание всех этнических разновидностей одного народа, имеет для всех них значение общего драгоценного достояния, служит предметом народной гордости, самого внимательного попечения и ухода. Подобно другим великим народам Европы, и русский народ обладает таким могучим, прекрасно выработанным литературным и образованным языком, который создан, как уже было разъяснено, общими усилиями всех ветвей нации. Ввиду такого бесспорного факта возникает вопрос: насколько необходимо и полезно для каждой из русских народностей при пользовании выработанным общерусским языком как органом науки, литературы и высшей образованности развивать и разрабатывать также свои частные наречия и создавать на них свои особые литературы? На вопрос этот может быть двоякий ответ — в зависимости от того, как понимать и определять содержание и задачи таких частных литератур.

Если дело идет о присвоении каждому из русских наречий тех функций языка литературного и образованного, какие уже давно исполняются общерусским языком, то ответ на поставленный вопрос может быть только отрицательный. Один народ не может нуждаться в двух или даже трех образованных и литературных языках. Стремление присвоить тому или другому русскому наречию роль языка науки и высшей образованности должно представляться делом так же трудно осуществимым, как и бесцельным и бесполезным. Создание всякого нового образованного языка требует от народа больших усилий и трудов, массы энергии и много времени. Но для чего же народу вторично браться за работу, которая им была уже успешно проделана в течение ряда веков и дала ему то, что ему нужно и что его выдвинуло в ряд великих образованных наций? Наконец, если б эта вторичная трудная работа была с успехом доведена до конца и часть русского народа обзавелась своим особым литературным и образованным языком, то это событие имело бы отрицательное значение в истории Руси: оно вносило бы в ее духовную жизнь литературный сепаратизм или раскол, разрывало бы созданное веками культурное единство народа, создавало бы помехи широкому развитию его умственной деятельности и ослабляло бы его политическое могущество. Все эти явления, конечно, не могли бы означать исторического прогресса русского народа, а знаменовали бы возвращение его к старым временам партикуляризма и раздробленности.

Совсем иной ответ на поставленный вопрос можно дать, если развитие литератур на простонародных русских наречиях разумеет в более узких рамках, в смысле одного из проявлений этнографической индивидуальности каждой русской народности, без присвоения областным наречиям высших функций, выполняемых общерусским языком. Такая разработка областных наречий имеет за собой известное основание как явление, до некоторой степени естественное, хотя и не необходимое. Подобные частные литературы по существу своему бывают прежде всего простонародными и в своих задачах обыкновенно не выходят из круга этнографических интересов. Они не могут занимать самостоятельного положения в ряду прочих больших литератур и должны довольствоваться скромной ролью подлитератур, служащих дополнением к главной общей литературе.

Существование таких второстепенных диалектов и побочных литератур наблюдается у многих великих наций. Так, рядом с общефранцузским литературным и образованным языком в Южной Франции употребляется провансальское наречие, имеющее свою литературу; рядом с общенемецким языком держится в живом употреблении и в письменности нижненемецкое наречие; общеитальянский литературный язык (основанный на тосканском наречии) не устраняет употребления в народных массах и простонародной литературе частных наречий — неаполитанского, сицилийского, венецианского и других. Но все эти областные диалекты указанных народов не заявляют ни малейшего стремления вступать в какое-либо соперничество с общими литературными и образованными языками и присваивать себе принадлежащие последним функции языков науки, школы, государственной и общественной жизни. Немцы не только в разных концах Германии, но и в Австрии и в других странах обрабатывают в науке и литературе один общий образованный язык — язык Лютера, Лессинга, Канта, Гёте и Шиллера. Равным образом и общефранцузский язык во всех углах Франции, не исключая Прованса, вполне сохраняет свое значение органа науки и высшей образованности.

Однородный порядок вещей нужно признать единственно возможным и правильным и по отношению к русскому народу и его этническим разновидностям.

Здесь дело представляется в таком виде. Белорусская народность, численностью превышающая шесть миллионов, не проявила особого стремления к обработке своего наречия. Немногочисленные попытки употребления этого наречия в областной письменности остались без всякого успеха. Белорусы вполне довольствуются общерусским языком и общерусской литературой.

Не то видим у другой русской народности. На малорусском наречии уже сто лет существует и развивается областная литература, имеющая свою историю. Возникла она в нашей Украйне в конце прошлого и начале нынешнего столетия и всего лет тридцать назад была перенесена в пределы заграничной Руси, главнейше в Галичину, где и пустила довольно глубокие корни. Эта литература представляет одно большое дарование — в лице поэта Шевченко, — нескольких более или менее видных писателей беллетристов и драматургов (каковы, например, Котляревский, Гулак-Артемовский, Квитка, Кулиш, Костомаров, Марко Вовчок, Франко, Кропивницкий и др.) и значительное число посредственных и даже бездарных деятелей в разных областях письменности. Исходным пунктом этой литературы было вполне естественное чувство — любовь к родному слову и поэтическим произведениям на родном языке. До недавнего сравнительно времени она оставалась литературой по преимуществу простонародной или же народной в тесном смысле этого слова; содержание ее не выходило из круга задач, какими обыкновенно характеризуются областные литературы. На первом месте в ней стояло изображение малорусского народа, его быта, его поэтических воззрений, его прошлого, причем на малорусских поэтических произведениях отражались направления, сменявшиеся в общерусской и отчасти польской литературах: стремление к комическому и сатирическому изображению народной жизни, чувствительность, романтические порывы, увлечения народничеством, идеализация быта и прошлого народа. Несколько позже наряду со стихотворениями, повестями, драмами и комедиями на малорусском языке начинают появляться популярные книжки более серьезного содержания, имеющие целью распространение просвещения в народе. Малорусская литература в таком объеме и направлении, конечно, не представляла и не может представлять ничего предосудительного с точки зрения литературного и культурного единства обеих русских народностей. Без сомнения, она не есть явление, настолько необходимое, чтобы без него не мог обойтись русский народ (обходятся же белорусы без своей специальной литературы), но во всяком случае она имеет известное право на существование как одно из обнаружений этнической индивидуальности крупной разновидности русского народа, подобно тому как такими же этническими обнаружениями являются малорусские песни, пляски, одежда, театральные представления. Вполне естественно, что малорусская литература довольно долго оставалась в роли подлитературы русского языка. Сами выдающиеся деятели этой литературы смотрели на нее как на таковую и, признавая за ней этнографическое и областное значение, работали, а некоторые и теперь продолжают работать, в общерусской литературе. Достаточно вспомнить Квитку, Бодянского, Костомарова, Кулиша, Марко Вовчка и других малорусских писателей, которые, принимая участие в областной подлитературе, одновременно обогащали нашу высшую науку и высшую литературу, развивающиеся на общерусском языке. Величайший же украинский писатель Н. В. Гоголь, при всей своей горячей любви к родной Малороссии и родному языку, нашел рамки областной литературы слишком узкими для проявления во всей силе своего таланта и творил свои бессмертные произведения на общерусском языке, причем, однако, ввел в последний немало украинских слов, оборотов и даже целых диалогов. Вообще, в литературной деятельности Гоголя проявилось высокое стремление к художественному сочетанию интересов двух отраслей русского народа. Народная по содержанию, малорусская литература долго оставалась народной и по языку. Но как в отношении содержания она испытывала известное влияние со стороны общерусской литературы, так и в народную речь малорусских писателей проникали обороты общерусской литературной речи. Выдающийся поэт малорусского народа Т. Г. Шевченко, “единственный, которого знает все славянство”, по словам профессора Н. П. Дашкевича, “успел так выработать свою украинскую литературную речь, что его читают и довольно хорошо понимают образованные люди всего русского государства”. Так малорусская литература первоначально состояла при общерусской литературе, находилась с ней в тесной связи и дорожила этой связью.

Совсем другой характер и в отношении внешней формы, и в отношении содержания принимает малорусская литература за последние двадцать пять лет. Поборники этой литературы стремятся вывести ее из тех естественных этнографических рамок, которыми, собственно, и обусловливается самое право ее на существование. Они пытаются поставить малорусский язык на одну ступень с языком общерусским, то есть стараются присвоить ему роль органа науки и высшей образованности для всего двадцатимиллионного малорусского, или южнорусского, народа. Простонародный малорусский язык, получающий после разного рода переделок и превращений новое имя языка “украiнсько-руського”, делают языком преподавательским не только в низших и средних, но и в высших школах. Собираются деньги и предпринимаются другие хлопоты для основания малорусского (“украiнсько-руського”) университета, в котором все науки должны преподаваться на том же “украiньско-руськом” языке. Еще энергичнее ведутся приготовления по открытию “украiнсько-руськой” академии наук. На малорусском языке пишутся и издаются сочинения по истории и этнографии, медицине, математике, естествознанию и другим наукам. Развивается и малорусская публицистика. Поэтическая литература все более теряет свой народный характер и приобретает тенденциозную окраску, что вредно отражается на ее художественной стороне.

Меняются и отношения новой малорусской литературы к общерусской. Вступая, так сказать, в непосильное соревнование с последней, новая малорусская литература старается уединиться от нее, обособиться и даже прямо становится в неприязненные отношения к ней. В малорусских газетах и журналах, в квазинаучных исследованиях систематически проводится мысль об отдельности и самостоятельности малорусской народности и малорусского языка, подделывается и искажается политическая и культурная история русского народа, проповедуются ненависть и вражда к русскому государству, “москалям” и общерусскому литературному языку. Первым признаком такого обособления от общерусской литературы было появление малорусских переводов таких произведений, как исторические монографии Костомарова, Дашкевича, Иловайского или повестей Гоголя. В то же время началась спешная работа по созданию и установлению нового “украiнсько-руського” литературного и научного языка, причем в основание работы поставлен принцип возможно большего отдаления нового языка от общерусского посредством широкого употребления новосочиняемых или чужих слов и оборотов. Параллельно с реформой языка вводилось особое фонетическое правописание, которое должно было и с внешней стороны делать малорусскую книгу возможно более непохожей на общерусскую. Средоточием такого направления в развитии малорусского литературного языка и малорусской литературы стала по преимуществу Галичина, где оно встретило деятельную поддержку со стороны правительства и господствующей в стране польской партии, усматривающих в покровительстве малорусскому литературному сепаратизму весьма подходящий политический ход против России. Во Львове, этом древнем, исконно русском городе, находящемся теперь в руках поляков и евреев, в стенах тамошнего университета, в украйнофильских ученых и просветительных обществах, в небольшом кружке политических и литературных деятелей крайних направлений ведется эта торопливая, лихорадочная работа над созданием для русского народа (то есть для малорусской его разновидности) второго научного и образованного языка. Слабее то же литературное движение в маленькой Буковине. Отголоски его проникли и в нашу Украйну. Здесь новое направление, согласно местным условиям, выразилось главнейше в изменении общего характера языка и содержания поэтических, преимущественно драматических, произведений малорусской литературы. Язык их все более удаляется от народного, в изобилии уснащается коваными словами и вообще отличается деланностью. В содержании малорусских произведений, появляющихся в пределах России, наблюдается немало искусственного и тенденциозного. В целом деятельность галицких литературных сепаратистов находит себе нравственную поддержку на страницах некоторых киевских и столичных периодических изданий. И у нас среди писателей и ученых, преимущественно между украинцами, оказываются (впрочем, немногочисленные) сторонники нового малорусского литературного движения, считающие присвоение малорусскому языку роли органа науки и высшей образованности явлением вполне естественным, правильным и необходимым.

Вот на эту новейшую малорусскую литературу приходится смотреть иначе, чем на литературу недавнего прошлого, на литературу времени Шевченко и Костомарова. При ближайшем знакомстве с ней невольно закрадывается в душу сомнение в ее неискусственности, необходимости, полезности и целесообразности. Помимо всяких других частных вопросов, существование этой литературы ставит ребром один большой общий вопрос: один или два высших образованных языка необходимы русскому народу? Ответ на этот вопрос, как уже указано выше, может быть только неблагоприятный для новосоздаваемого образованного “украiнсько-руського” языка: последний является лишним, ненужным, потому что функции, которые ему навязывают, давно исполняет одинаково у всех ветвей русского народа выработанный их общими усилиями могучий общерусский язык.

С этим выводом, конечно, не согласятся не только галицкие сепаратисты, но и сочувствующие им наши украинцы. Брать на себя труд разубеждать их в правильности их взглядов — неблагодарная задача. Я остановлюсь только на обращенных ко мне замечаниях моих оппонентов в “Киевской старине”. Они касаются двух сторон вопроса. Оба критика — В. П. Науменко и г-н Михальчук — указывают на естественность и законность широкого развития малорусской литературы и, в частности, настаивают на необходимости выработки особого научного и образованного языка для Галицкой Руси. К вопросу о положении дел в Галичине я обращусь в следующей главе, а здесь ограничусь несколькими замечаниями по поводу возражений, высказанных против моей точки зрения на весь вопрос в целом его объеме.

В. П. Науменко (Киевская старина. 1899, январь. С. 136) утверждает, что при решении вопроса о создании общих книжных языков недостаточно справляться с данными филологии, а нужно считаться также и с науками социальными. Это замечание можно признать отчасти верным, если иметь в виду сделанное господином критиком пояснение, что иногда на возвышение данного языка или наречия до уровня языка литературного могут влиять политические обстоятельства. Но то же замечание получает весьма туманный смысл в дальнейшем рассуждении автора статьи. “Ведь вопрос о создании общих книжных языков, — говорит В. П. Науменко, — с этой точки зрения (то есть социальной) очень еще открытый вопрос. А может быть, для социальной и политической жизни славянства лучше будет, если создастся один общеславянский язык, но не в форме одного какого-нибудь из них, принявшего доминирующее положение, а в действительности естественно сложившегося общеславянского? Это еще вопрос, над которым человечеству предстоит поработать. Зато и в другую сторону может повернуться этот же вопрос: кто знает, не лучше ли будет для всестороннего развития всех душевных сил нации, если предоставлена будет возможность каждой из них выработать самостоятельно свой самобытный культурный язык? Прежде всего нужно оставить в стороне вопрос об общеславянском языке, так как моя статейка, разбираемая В. П. Науменко, совсем этого вопроса не затрагивает и говорит только об общерусском языке. Относительно же дальнейшего рассуждения господина критика возникает недоумение: что нужно разуметь под каждой нацией, которой должна быть предоставлена возможность выработать самостоятельно свой “самобытный культурный язык”? Если здесь имеются в виду крупные этнические особи, как, например, народы русский, польский, чешский и т. д., то не может быть никакого сомнения в праве их выработать самостоятельно свои “самобытные культурные языки”. Если же господин критик под нациями разумеет разновидности крупных особей, в данном случае великорусов, малорусов и белорусов, то с точки зрения социальных наук никак нельзя желать выработки каждой из них своего образованного языка, так как через то разрушалась бы многовековая созидательная работа всей русской нации и создавались бы неисчислимые затруднения для совместной культурной деятельности всех ее частей. Наконец, если В. П. Науменко думает, что каждое наречие или говор данной диалектической группы должны (ради “всестороннего развития всех душевных сил нации”) быть превращены в “самобытный культурный язык”, то последствием применения на практике такой теории было бы появление на территории русского народа нескольких великорусских, малорусских и белорусских литературных и образованных языков, разнообразие которых парализовало бы всякую возможность культурного общения между частями одного народа.

Итак, социальные науки здесь, кажется, ни при чем.

Оба критика горячо оспаривают мой взгляд на малорусскую литературу как на побочную литературу русского языка, сфера деятельности которой должна ограничиваться этнографическими рамками. Оба они, и особенно г-н Михальчук, резко осуждают предложенное мною определение задач малорусской литературы, которое, кажется, не заключает в себе ничего обидного по отношению к малорусскому народу и к настоящей действительно народной малорусской литературе*.

По справедливости, нельзя не удивляться недальновидности наших сторонников украйнофильских сепаратистских тенденций. Неужели они не видят, что вопрос об единении всех разновидностей русского народа в общем литературном и образованном языке бесповоротно решен самою жизнью и не может быть переделан согласно желаниям и фантастическим планам горсти малорусских патриотов? Процесс создания особого “украинско-русского” культурного языка, как будет показано в следующей главе, отличается искусственностью и лишен жизненности. Результаты этой беспочвенной и неестественной работы почти не проникают в народные массы в Галичине и нередко встречают с их стороны явное несочувствие и протесты, а в нашей Малороссии они известны едва десяткам лиц. Для каждого наблюдателя, внимательно следящего за ходом культурной жизни в разных частях нашего отечества, ясно, что живущие в его пределах 17 миллионов малорусов и 6,5 миллиона белорусов никогда не будут в силах отказаться от употребляемого ими общерусского образованного языка уже по одному тому, что они привыкли к нему, считают его общим своим достоянием, понимают его мощь и все доставляемые им неоценимые культурные блага*.

“Ведь не могут же поборники самостоятельности малорусского языка, — как писал в прошлом году “Киевлянин”, — сказать жизни: “Остановись и подожди, пока мы разработаем малорусский язык и превратим его в орудие культуры”. Жизнь не остановится и будет продолжать свой естественный исторический ход, а в этом ходе наблюдается ежедневное, ежечасное, ежеминутное общение между собой миллионов великорусов и малорусов, причем орудием такого общения является могучий, достигший высокой степени развития язык — язык Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Тургенева”.

Таким образом, малорусская литература если и может иметь какое-либо значение в культурной жизни русского народа, то лишь в своей естественной роли подлитературы русского языка. Она может быть литературой преимущественно простонародной, во всяком случае — только народной по языку и содержанию и должна отказаться от притязаний на выполнение непосильных для нее задач органа высшей образованности, находящихся в ведении общерусской литературы. Войдя в свою нормальную колею, она, быть может, станет богаче истинными поэтическими дарованиями и скорее завоюет себе симпатии в образованных кругах не только Малой, но и Великой и Белой Руси.

Поборники всестороннего и широкого развития малорусской литературы, защищая свою точку зрения на данный вопрос, особенно настаивают на том, что возвышение малорусского языка до уровня языка науки и высшей образованности необходимо ради блага той части малорусского народа, которая живет в пределах Австрии. Они утверждают, что на малорусской территории этого государства при существующих условиях политической жизни общерусский язык не может сделаться достоянием всех культурных классов общества и что вследствие этого для зарубежной Руси, особенно Галицкой, нет другого более благоприятного исхода, как создание своего малорусского книжного и культурного языка, при отсутствии которого ей пришлось бы пользоваться чужими книжными языками (Киевская старина. 1899, январь. С. 140; август. С. 191, 266). Посмотрим, так ли это в действительности*.

Прежде всего необходимо иметь в виду, что обитающие в Австро-Угрии малорусы находятся в не совсем одинаковых условиях политической и национальной жизни. Галицкая Русь (около 2 850 000 душ) уже с давних пор томится под тяжелым польским гнетом, который особенно усилился с 60-х годов, со времени наместничества графа Голуховского и установления дуализма в Австрийской монархии. Полякам принадлежит господствующее положение в русской части Галичины. Они составляют подавляющее большинство в сейме, в их руках вся администрация и крупное землевладение, поскольку оно еще не перешло к евреям. Поляки задают тон всей политической и культурной жизни области. Польскому языку принадлежит первое место в управлении, школе, науке, литературе, общественных отношениях. Русский же народ играет приниженную роль, всюду занимает второстепенное место и с трудом отстаивает свои народные и политические права. Тем не менее в Галичине наблюдаются все же более благоприятные условия для национальной самообороны уже в силу того, что малорусское население здесь представлено более численно, чем в других областях империи. Хуже положение русского дела в Буковине, одной из меньших провинций Цислейтании. Буковинские малорусы, ничтожные по своей численности (всего около 250 000), но зато исповедующие православную веру (в противоположность галичанам и угрорусам, принадлежащим к греко-униатской церкви), вынуждены защищать свой язык не только против немецкого языка, господствующего в качестве государственного языка в администрации, Черновицком университете и средних школах, но также против румынского, которым говорит значительная часть населения Буковины, и польского, проникающего сюда вместе с католической пропагандой из Галичины.

Еще труднее живется угорским малорусам (600 000), которые как народность совершенно подавлены мадьярами. В пределах Угорской Руси мадьярскому языку принадлежит исключительное право употребления в управлении, школе и судах. Русский язык допускается, и то с большим ограничением, только в катехизации и низших училищах.

При таком положении дела литературное единение Галицкой, Буковинской и Угорской Руси как важнейшее средство защиты малорусской народности против господства чужеземных начал должно опираться на возможно более прочные основания, на хорошо выработанный, богатый литературный и образованный язык, который с полным правом можно было бы противопоставить иноземным образованным языкам, заявляющим притязание на господство на территории малорусского народа.

Как же обстоит дело с литературными и образованными языками в Галицкой, Буковинской и Угорской Руси? Мои почтенные оппоненты в “Киевской старине”, г-да В. П. Науменко и К. Михальчук, говорят главным образом о Галицкой Руси и представляют себе дело так, что в этой русской области вопрос о литературном и образованном языке уже решен в пользу местного галицко-малорусского наречия, за которым уже признаны некоторые права в школе и администрации и которое постепенно поднимается до уровня языка науки и высшей образованности. Так, г-н Михальчук пишет: “В Галичине с малорусским литературным языком дело стоит уже так, что если бы здесь почему-либо в самом деле явилось вдруг серьезное стремление образованного малорусского общества отказаться от своего родного языка и заменить его другим, то это неминуемо повело бы лишь к замене его языком польским, так как в этом только направлении и возможно здесь практическое осуществление подобного стремления”. Но такое изображение дела не совсем согласно с истиной. При рассмотрении вопроса во всем его объеме нельзя иметь в виду только Галичину, а нужно считаться с положением вещей в Буковине и Угорской Руси. В этих же областях, как было указано, положение малорусской народности иное, чем в Галичине. Если в Галичине малорусское наречие пользуется некоторыми, в общем-то очень скромными, правами, то нужно помнить, что в Буковине развитие его поставлено в более тесные рамки, а в Угорской Руси оно совсем не имеет никаких прав.

Вопрос о литературном и образованном языке для малорусов Галичины и Буковины не может считаться окончательно решенным. За такое его решение, которое считают единственно правильным и возможным г-да В. П. Науменко и К. Михальчук, ратует лишь известная политическая партия — народническая (украинофильская, сепаратистская). Но ведь рядом с этой партией существует и другая партия, так называемая старорусская (в насмешку обзываемая москалефильской, но в сущности — настоящая русская партия), которая стоит за общерусский язык как за единственно возможный язык науки и высшей образованности для всех малорусов Австро-Угрии. Язык этот, правда, не такой чистый, каким он является в нашей литературе, употребляется как частью образованного малорусского общества, так и в местной печати. На нем, а не только на малорусском, в Галичине и Буковине издаются газеты, журналы, ученые сочинения; в Угорской же Руси существующая там ничтожная литература представлена только этим языком. Раздается общерусский язык и в общественных собраниях, устраиваемых народно-просветительными учреждениями Галичины и Буковины, поддерживающими принцип единства книжной речи для всех ветвей русского народа. Старорусская партия, стоящая за этот принцип, пользуется большим влиянием в народных массах и, несмотря на преследования, каким подвергается время от времени, энергически заботится о распространении общерусской литературы.

Таким образом, в настоящее время в Галичине и Буковине идет борьба за литературный язык, исход которой едва ли можно еще предрешать. Борьба эта ведется во всех областях политической и культурной жизни народа. Разные перипетии этой борьбы составляют главное содержание местной прессы. Спор о литературном языке переносится и за границы малорусской территории. Так, например, в Вене учащаяся в университете русская молодежь из Галичины и Буковины делится между двумя студенческими обществами: одно из них, “Буковина”, держится общерусского языка и старательно изучает общерусскую литературу; другое, “Сечь”, стоит за обработку в литературе малорусского наречия и за литературный сепаратизм. Не видеть и не чувствовать этой борьбы невозможно даже для поверхностного наблюдателя, интересующегося судьбами малорусского населения в Австро-Угрии. Тем удивительнее, что господа ученые-публицисты “Киевской старины”, разбирая вопрос о литературном языке в Галичине, почему-то совсем умалчивают о галицком литературном споре и довольствуются несколькими язвительными замечаниями по адресу сторонников общерусского языка. Но такое отношение их к делу лишает их изложение той объективности и беспристрастия, которых вправе можно было бы ожидать от академического обсуждения важного вопроса на страницах ученого издания. Последнее обстоятельство вынуждает меня коснуться, хотя бы в самых общих чертах, некоторых сторон упомянутой культурной борьбы, которая по справедливости заслуживает со стороны нашего образованного общества большего внимания, чем это наблюдается в настоящее время.

Любопытно сопоставить силы обоих борющихся литературных направлений. Сторонники общерусского литературного языка удерживают за собой следующие народно-просветительные учреждения и общества: Ставропигийский институт, Народный дом, “Русскую матицу”, политическое общество “Русская рада”, общество имени Михаила Качковского и значительное количество сельских читален и меньших просветительных обществ. На общерусском языке выходит около 15 периодических изданий, из которых важнейшие: политические газеты “Галичанин” (Львов), “Православная Буковина” и “Буковинские ведомости” (Черновцы), “листок” (Ужгород, в Угрии), “Русское слово”, литературно-научный журнал “Живое слово” (Львов), сатирический журнал “Страхопуд” (Львов), венские журналы “Наука” и “Просвещение”, львовская “Русская библиотека”, “Сборник “Русской матицы””, “Вестник Народного дома” и другие. К защитникам прав общерусского литературного и образованного языка принадлежали и принадлежат выдающиеся галицкие, буковинские и угрорусские писатели, ученые и народные деятели, как-то: Я. Ф. Головацкий, известный собиратель народных песен, о. И. Наумович, славный народный писатель, основатель общества имени М. Качковского и журнала “Наука”, пламенный патриот и “просветитель галицкой Руси”, почтенный историк Д. Зубрицкий, А. И. Добрянский12, доблестный защитник прав угрорусской народности, поэты Хиляк, Устьянович, Гушалевич, маститый археолог, филолог и историк Петрушевич13, профессор Калужняцкий, видный народный вождь, журналист и писатель Б. А. Дедицкий, публицисты Марков, Свистун, Мончаловский, Дудыкевич, историк-библиограф Левицкий14, этнограф Яворский и многие другие. Произведения этих писателей составляют довольно значительную местную литературу на общерусском языке. Противники старорусской партии называют употребляемый ее представителями язык “язычием”, “искажением” настоящего русского литературного языка. Но в таких суждениях много преувеличения. Допускаемые малорусскими писателями Галичины, Буковины и Угорской Руси некоторые отступления от нашего литературного языка, выражающиеся в употреблении некоторых областных слов и форм, нисколько не меняют основного фона усвоенного ими общерусского языка и нисколько не умаляют значения трудов на этом языке. Затем с каждым годом галицко-русский язык становится все чище и чище. Новейший львовский учено-литературный журнал “живое слово” издается уже на языке, почти безупречном в отношении чистоты стиля. Наконец, разные шероховатости и неловкие с нашей точки зрения выражения постепенно сгладятся и исчезнут из литературного языка австрийских малорусов по мере усиления книжных сношений их с нашей Русью и более близкого знакомства с общерусской литературой.

Народническая, или украйнофильская, партия для достижения своих целей имеет в своем распоряжении: “Ученое общество имени Шевченко”, за последнее время проявившее особенно широкую издательскую деятельность, общество “Просвiта” — педагогическое общество, политическое общество “Народна рада” и несколько других меньших обществ. Приверженцы этой партии издают несколько политических газет (“Дiло”, “Руслан”, “Народна часопись”, “Буковина”, “Свобода”, “Руська рада”, “Громадьскiй голос”, “Прапор”), служащих органами различных фракций, на которые сравнительно недавно распалась народническая партия (фракции польско-русская, или новоэристская, социалистская, украинская)*, журнал “Лiтературно-науковий вiстник”, “Записки науковаго товариства имени Шевченка”, несколько “Библиотек” и прочее. Галицкая литература на малорусском языке выделила довольно значительного поэта Федьковича, талантливого новеллиста Ивана Франко и ряд деятельных ученых — Огоновского, Колессу15, Верхратского, Гнатюка16 и других.

Взвешивая силы обеих борющихся сторон, нужно признать, что внешний и материальный перевес принадлежит народнической партии. Она стоит близко к правительству и господствующей в Галичине польской партии. Она добилась употребления малорусского народного наречия в низших школах, в пяти гимназиях, отчасти во Львовском и Черновицком университетах (по нескольким кафедрам), а равно признания его прав в судах и администрации. Она бойчее и исправнее ведет свои издания, получая для многих из них поддержку от сейма и правительства и частью из нашей Украйны. Напротив, старорусская партия стоит на дурном счету у правительства, отстранена от всякого участия в областном управлении и подвергается всякого рода насилиям и притеснениям. В своей деятельности она не получает ниоткуда помощи и предоставлена своим собственным силам. Зато на стороне старорусской партии нравственный перевес. Она ратует не за какой-нибудь новый, наскоро придуманный и беспочвенный принцип, а за старую идею общерусского национального и культурного единства, которая в нынешнем столетии послужила для галицких, буковинских и угорских малорусов лозунгом их национального возрождения и по настоящее время глубоко коренится в сознании простого народа. Представители старорусской партии много сделали как для поднятия народного духа галичан, буковинцев и угрорусов после многовекового их унижения, так и для развития у них литературы и просвещения в ту пору, когда еще не существовало между ними ни народовцев, ни украйнофилов, ни сепаратистов. Ни прежде, ни теперь они не вступали в компромиссы с врагами своего народа, а всегда отстаивали и отстаивают его право на пользование политической и духовной свободой. Данная им политическими их противниками кличка “ренегатов” совершенно несправедлива. И к народному языку они относятся с полным вниманием и сочувствием: допускают широкое употребление его в домашнем обиходе и простонародной литературе и лишь в области науки и высшей образованности отстаивают права общерусского языка. Достаточно вспомнить о широкой просветительной деятельности “Общества имени Михаила Качковского”. За 25 лет своего существования оно издало для народа 283 книжки, которые разошлись в двух миллионах экземпляров. О степени популярности этого общества можно судить по тому, что членами его состоят 559 народных читален. Праздновавшийся в августе 1899 года юбилей общества привлек во Львов до четырех тысяч гостей из разных концов Галичины и Буковины, причем во время торжества произнесли прекрасные речи на общерусском литературном языке не только представители духовной и светской интеллигенции, но и простые поселяне*.

Ввиду приведенных фактов, рисующих положение вопроса о литературном и образованном языке в Галицкой, Буковинской и Угорской Руси, приходится недоумевать по поводу категорического утверждения наших сторонников малорусского литературного сепаратизма, что будто в Галичине “русский книжный язык не может сделаться достоянием всех культурных классов общества”. Спрашивается: почему же так? Ведь если общерусский язык в Галичине и Буковине находится под защитой и попечением целой политической партии, пользующейся большим влиянием в народе, если на этом языке выходят газеты, журналы, пишутся и издаются поэтические произведения и научные сочинения, если знание и употребление этого языка все более ширится и распространяется в народе, то почему же нельзя надеяться, что со временем и здесь он станет языком столь же общедоступным и необходимым для каждого образованного человека, каким он давно уже стал на большей части территории малорусского народа? Почва для такого широкого распространения общерусского языка уже подготовлена. Необходимо только устранить препятствия, которые тормозят успешное развитие этого явления. Главнейшее из них заключается не столько в австрийском правительстве или в польской партии, сколько в расколе среди самой русской интеллигенции или, частнее, в деятельности народнической партии.

В самом деле, если бы не существовало народнической или сепаратистской партии, а принадлежащие к ней члены, вместо того чтобы трудиться над выработкой своего особого “украiнсько-руського” научного и образованного языка, направили свои силы, в полном единодушии со старорусской партией, на распространение общерусского языка, то положение дела в русских провинциях Австрии было бы иное. Тогда, быть может, и В. П. Науменко не приходилось бы задаваться вопросом, согласится или не согласится австрийское правительство на открытие в Галичине и Буковине низших, средних и высших школ с общерусским преподавательским языком, так как вопрос этот сам собой решался бы в пользу общерусского языка за отсутствием нововыдуманного малорусского образованного языка. Все несчастье малорусского народа в Австро-Угрии в том и заключается, что народническая партия народилась и выступила с активной деятельностью как раз в ту пору, когда назрел вопрос о допущении русского языка и в средние школы, и в администрацию. Возникшая со времен Иосифа II русская письменность в Галичине и Угорской Руси была на том же старинном и смешанном языке, какой некогда господствовал в Западной Руси. Собор представителей малорусского народа 1848 года постановил очищать галицко-русское наречие от полонизмов и сближать его с литературным языком. Это посильное сближение и наблюдается в произведениях писателей 50-х и 60-х годов. Галицкий диалект постепенно должен был приспособиться к общерусскому языку и наконец слиться с ним, как это некогда произошло в Украйне и Белоруссии.

В 1866 году виднейшие вожди галицко-русского народа открыто заявили, что признают национальное и литературное единство галичан с остальной Русью. Если б тот же лозунг приняли тогда и все руководящие круги галицко-русского общества и громко засвидетельствовали ту бесспорную истину, что малорусы, обитающие в Австро-Угрии, как часть одного русского народа могут и должны пользоваться только общерусским, уже выработанным образованным языком, то австрийское правительство волей-неволей должно было бы считаться с этим фактом и рано или поздно не могло не предоставить этому языку тех же прав, какими теперь пользуется народное галицко-малорусское наречие. Это было бы так же естественно, как признание известных прав в известных провинциях империи за немецким, итальянским или румынским языками. Немцы, итальянцы и румыны, пользуясь своими выработанными языками, господствующими в Германии, Италии и Румынском королевстве, в силу одного этого не перестают быть подданными государства Габсбургов. Подобным образом и галицкие, буковинские и угорские малорусы, пользуясь общерусским языком как органом науки, литературы и высшей образованности, могли бы удобно оставаться хорошими верноподданными австрийского императора. На беду, как раз в это время, в 60-х годах, резко выдвигается теория об отдельности малорусского народа и необходимости для него создания своего особого литературного и образованного языка. Выразительница этой теории народническая (украинская) партия сразу вступила во враждебные отношения к той части галицкой интеллигенции, которая заботилась о поддержании литературного единения между галицкими и буковинскими малорусами и остальной Русью. Поборники этого единения превратились в глазах “народовцев и украйнофилов” в “москвофилов”, “ренегатов”, “изменников”. Между тем самое стремление к поднятию галицко-малорусского наречия до уровня языка науки и высшей образованности не было явлением естественным, которое обусловливалось бы состоянием малорусской литературы в Галичине; литература эта тогда находилась в зачаточном состоянии. Это стремление, как и все последующее литературное движение, несомненно, имело несколько искусственный характер и в значительной степени политическую подкладку. На это ясно указывают такие факты, как участие в движении поляков (например, Стахурский, Свенцицкий и другие), резкое обособление новосоздаваемого языка от общерусского, введение фонетического правописания, которое должно было и с внешней стороны делать малорусскую книгу непохожей на общерусскую и которое, однако, было узаконено правительством, несмотря на протест, заявленный императору от имени народа за пятьюдесятью тысячами подписей, частое заявление в новосозданной печати чувства ненависти и вражды к России, “москалям”, общерусскому языку, соглашение галицких сторонников литературного сепаратизма с польской партией (программа В. Барвинского) и прочее. Раз среди малорусского образованного общества раскол был создан, правительство и господствующая польская партия спешили им воспользоваться в своих интересах. Конечно, они должны были поддержать малорусскую тенденцию. Возникавший малорусский литературный сепаратизм представлял им троякую выгоду: он отчуждал и уединял австро-угорских малорусов от прочей Руси, вносил рознь и несогласие в среду образованных классов малорусского населения Австро-Угрии и создавал болезненный нарост на здоровом теле русского народа. Что удивительного, если украйнофильская партия пользуется вверху всяким покровительством, а старорусская партия, напротив, подвергается всякого рода гонениям?

Как бы то ни было, почва для широкого распространения общерусского языка в Галичине и Буковине подготовлена. Происходящее здесь движение в пользу культурного единения с остальной Русью не может быть подавлено уже в силу того, что оно вполне естественно, законно и развивается параллельно с успехами общерусского языка во всех областях славянского мира. Следовательно, если бы и народническая партия, отказавшись от принятой ею на себя нецелесообразной работы по созданию нового образованного языка, тоже пошла навстречу указанному движению, то полное приобщение русского населения Галичины и Буковины к общерусскому литературному и образованному языку могло бы совершиться в очень скором времени, а вместе с тем открылась бы надежда на спасение погибающего под мадьярским гнетом угрорусского населения. Я не могу согласиться с г-ном Михальчуком, который утверждает, что если бы в Галичине “почему-либо в самом деле явилось вдруг серьезное стремление образованного малорусского общества отказаться от своего родного языка и заменить его другим, то это неминуемо повело бы лишь к замене его языком польским”. По моему мнению, приведенные соображения дают полное основание заключить, что в случае, на который указывает г-н К. Михальчук, роль образованного и научного языка естественно должен занять язык общерусский.

Что касается затронутого г-ном К. Михальчуком вопроса о возможности отказа галицких деятелей от попыток создать свой особый образованный язык, то мысль эта не представляет ничего несбыточного или неосуществимого. В истории новейшего славянского возрождения можно указать любопытный факт подобного отречения народа от местного провинциального наречия, уже имевшего литературную обработку, в пользу другого, более выработанного и более широко распространенного языка. Хорваты в первой четверти нынешнего столетия разрабатывали в литературе свое так называемое кайкавское наречие, но затем, в 30-х годах, под руководством известного деятеля иллирства Л. Гая17 отказались от провинциального наречия и перешли к общему сербохорватскому языку, который господствует в Далмации, Славонии, Сербии, Боснии, имел уже славных писателей в далматинскую эпоху и получил обработку в трудах сербских писателей Досифея Обрадовича18 и Вука Караджича19. С того времени этот язык остается у хорватов и доселе языком науки, школы, литературы и общественной жизни. Почему бы нечто подобное не могло произойти в Галицкой и Буковинской Руси? Конечно, для этого прежде всего необходимо, чтобы народническая партия, покончив со своими сепаратистскими теориями, добровольно прониклась общерусским сознанием и истинной любовью к своему народу. Возможность переворота в указанном направлении облегчается тем обстоятельством, что научная литература на малорусском языке еще так невелика, представлена таким незначительным количеством книг, а научный малорусский язык так еще не выработан, что отречение и от этого языка, и от этой литературы не будет для малорусских патриотов делом особенно трудным. Но самую большую помощь при принесении этой маленькой жертвы может им оказать сознание, что вся предпринятая ими работа над созданием особого научного и образованного “украiнсько-руського” языка, независимо от представляемых ею трудностей, заключает в себе с точки зрения блага австро-угорских малорусов более отрицательных, чем положительных, сторон.

В самом деле, малорусский литературный сепаратизм, подготовляемый в Галичине и Буковине, тогда мог бы получить известную силу и значение, если б были какие-нибудь основания для уверенности, что со временем он распространится и на русскую Украйну, как об этом мечтают многие народовцы и украйнофилы. Но ведь нельзя же питать серьезно надежд на то, что в близком или далеком будущем вся Малороссия будет пользоваться в школах, администрации, судах, в общественной жизни тем новым образованным языком, над выработкой которого теперь трудится кучка львовских ученых и публицистов, что на этом языке будут читаться лекции по всем отраслям знания в университетах и других высших учебных заведениях Киева, Харькова и Одессы и что на нем, а не на общерусском языке будут печататься в киевских типографиях ученые книги по медицине, математике, естествознанию и филологии. Так как все эти и подобные им мечтания неосуществимы, потому что против них, как уже было показано, идут сама жизнь и закон культурного развития народов, то, значит, вся работа по созданию особого малорусского образованного языка совершается ради малорусов Галичины и Буковины (ведь в Угорскую Русь не проникают плоды этой работы). Но насколько плодотворна и богата результатами может быть подобная работа? Разве трехмиллионный бедный народ, с такою же бедной малочисленной интеллигенцией, в состоянии создать свою научную литературу на языке, который еще надо выработать, да еще при условии, что часть самого народа и его интеллигенции явно выражает несочувствие такой нецелесообразной работе и открыто примыкает к уже готовой, богатой общерусской литературе? Очевидно, галицко-буковинские ученые, предоставленные самим себе, и в сто лет не успеют создать трудов по всем отраслям знания, которые содержали бы только азы науки. Ничтожно будет количество ученых изданий в такой литературе, ничтожно и число читателей таких изданий. Зато при недостатке положительных сторон новосозидаемая “украiнсько-руськая” литература представляет немало вполне очевидных отрицательных сторон. Поддерживая рознь в образованных кругах малорусского общества Галичины и Буковины, она должна отдалять австро-угорских малорусов от остальной Руси; затрудняя для них пользование богатой русской литературой, она тем самым, конечно, открывает широкий доступ к ним чужих образованных языков и литератур. Поэтому я по-прежнему настаиваю на безусловной верности высказанной мною раньше мысли, вызвавшей целый взрыв негодования со стороны моих критиков: стремление галицко-русских деятелей поднять малорусское наречие до уровня языка науки и высшей образованности следует признать явлением отрицательным, которое самой Галицкой и Буковинской Руси может принести скорее вред, чем пользу. Подобное стремление, по моему мнению, не может заслуживать ни сочувствия, ни поддержки со стороны искренних друзей малорусского народа. Напротив, полное право на то и другое имеет та часть образованного малорусского общества Галичины и Буковины, которая борется за общерусский язык. Я вполне присоединяюсь к тому, что еще недавно писал в русской газете один из представителей старорусской партии: “В Галиции можно и следует поддерживать один только общерусский язык, который распространяется там все более и более и который при нынешних роковых условиях русского Прикарпатья единственно может сохранить его для всего русского мира”. Иначе думает В. П. Науменко, выставивший такой тезис: “Попытки некоторых галицких кружков из культурного класса распространить путем литературы (но не школы, так как в Австрии этого не позволят) русский книжный язык и сделать его языком своей книжности мы считаем... не только не полезными, но прямо вредящими ходу развития малорусского национального дела в Австрии”. Насколько правильна такая точка зрения, показывает вся аргументация настоящей моей статьи. Здесь достаточно будет прибавить, что той же самой точки зрения держатся и галицко-буковинские народовцы, украйнофилы и сепаратисты. Считая деятельность сторонников общерусского языка и литературы “вредной для малорусского национального дела”, они искусно пользуются своею близостью к правительственным кружкам и не стесняются в выборе средств для преследования своих политических противников. Вот в этом внутреннем раздоре руководящих классов общества, основанном на извращении чувства народности, и заключается главная причина того трагического положения, какое переживает ныне столь близкая нам, родная, обездоленная Прикарпатская Русь.

Я подошел к категорическому ответу на вопрос, поставленный в заголовке настоящей статьи. Заграничная Русь не имеет никакой надобности в создании своего особого научного и образованного языка. Таким языком удобно может служить ей, как служит другим частям малорусского народа, язык общерусский. Язык этот уже известен значительной части малорусского образованного общества в Австрии и легко может получить значение общего образованного языка в Руси Галицкой и Буковинской, а затем и в Угорской, если будут устранены препятствия, созданные деятельностью народнической партии. Само собой разумеется, что пользование общерусским языком как органом высшей образованности и науки не может мешать широкому употреблению местного наречия в домашнем обиходе и простонародной литературе. Создание для Галицкой и Буковинской Руси особого образованного языка не только не облегчит народу ведения борьбы за национальную и политическую самостоятельность, но, напротив, задержит успехи его национального развития. Единственное спасение для австро-угорских малорусов — возможно скорое и широкое усвоение общерусского языка. В этом важном деле может и должна к ним прийти на помощь только наша Русь. Перед русским образованным обществом, как великорусами, так и малорусами, стоит высокая и благородная задача принять под свою защиту и покровительство духовные нужды наших зарубежных братьев и облегчить им успешный выход из переживаемой ими тяжелой внутренней борьбы. В чем и как может выразиться эта помощь и поддержка — это особый, весьма важный вопрос, над которым стоит поразмыслить и поработать.

Новейшее малорусское литературное движение, как известно, сосредоточено преимущественно в Галичине и Буковине. В пределах России оно представлено очень слабо и выражается только в появлении время от времени немногочисленных новых беллетрических произведений, преимущественно театральных пьес, в перепечатке сочинений некоторых старых малорусских писателей и в издании небольшого количества книг для простонародного чтения. Гораздо шире развивается дело в Галичине и Буковине. Здесь создается особая малорусская литература весьма разнообразного содержания. На малорусском или, точнее, “украiнсько-руськом” языке печатаются учебники для низших и средних школ, издаются газеты и журналы, появляются книги не только беллетрического, но и ученого содержания. Здесь же разрабатываются планы и проекты основания “украiнсько-руського” университета и “украiнсько-руськой” академии наук. Главным очагом всего этого движения служит, собственно, одно учреждение — Львовское “Наукове товариство iмени Шевченка”, существующее уже 26 лет. Около него группируются все местные сторонники малорусского литературного сепаратизма, к нему тяготеют и сочувствующие этому сепаратизму наши украинцы. “Товариство” задает тон всему движению, руководит им, намечает его конечные цели и задачи. Между прочим, оно приняло на себя и главные заботы о выработке нового научного “украiнсько-руського” языка.

Ввиду такой важной роли общества имени Шевченко в современном малорусском литературном движении нельзя не уделить этому обществу некоторого внимания с целью более полного выяснения занимающего нас общего вопроса о поднятии малорусского языка до уровня языка науки и высшей образованности. Любопытно присмотреться к деятельности “Товариства” и ближе познакомиться с типом вырабатываемого им научного языка.

Общество имени Шевченко основано во Львове в 1873 году по инициативе девяти представителей народнической партии, между которыми особенно видную роль играли Е. Огоновский, Романчук и С. Качала. Возникло оно на средства, доставленные из России (г-жой Милорадович и М. Жученко). Средств этих было настолько достаточно, что общество с самого начала обзавелось своей типографией, поставив главной своей задачей — содействовать изданию книг на малорусском языке. В первые двадцать лет деятельность общества была ограничена довольно тесными рамками. Она состояла почти исключительно в материальной поддержке некоторых периодических изданий (особенно журнала “Правда”), затем в издании своего журнала “Зоря” и в печатании отдельных сочинений, между которыми особенно выдаются труды доктора Е. Огоновского (по языку и истории литературы), имевшие целью обоснование положения об отдельности и самостоятельности малорусского языка и народа. Некоторое оживление в деятельности общества обнаруживается только с 1892 года, когда оно благодаря заботам своего председателя Ал. Барвинского получило новый устав и превратилось в “ученое общество”, поставившее своей задачей “разработку всех отраслей знания на украiнсько-руськом языке”. Оно разделилось на три “секции” — филологическую, историко-философскую и естественно-математико-медицинскую — и начало издавать свой ученый журнал “Записки”, который первоначально выходил по одной книжке в год. Но настоящую широкую и разностороннюю деятельность развивает “Товариство” только с 1894 года, со времени появления во Львове в качестве профессора русской истории в местном университете магистра университета святого Владимира М. С. Грушевского, вскоре сделавшегося председателем (“головой”) “Товариства”.

Приезд в Галичину молодого русского ученого и немедленное выступление его в роли деятельного члена “Товариства” имело значение крупного события в истории развития малорусского литературного сепаратизма. Как раз в это время, то есть в 1894 году, скончался доктор Е. Огоновский, главная опора литературного украйнофильства в Галичине. Между местными людьми народнической партии, уже распавшейся на несколько политических фракций, не было такого лица, которое, обладая научным авторитетом, стояло бы вне партийных счетов и потому с успехом могло бы взять в свои руки дело дальнейшего развития литературного сепаратизма. Такое лицо выслала в Галичину наша Украйна. Малорус по происхождению и русский подданный, питомец историко-филологического факультета университета святого Владимира, бывший профессорский стипендиат, удостоенный факультетом степени магистра русской истории за сочинение, изданное на общерусском литературном языке, М. С. Грушевский оказался самым подходящим кандидатом для замещения важного поста, остававшегося вакантным после смерти доктора Е. Огоновского. Независимо от своих личных качеств и дарований и известного научного авторитета, санкционированного ученой степенью магистра, он был особенно приятен и дорог народнической партии — как малорус, имевший большие связи с русской Украйной. Переезд его в Галичину открывал партии надежду на возможность широкой пропаганды в России основных идей “Товариства” и получения из нашей Украйны деятельной материальной и нравственной поддержки. Все эти надежды и ожидания галицких сепаратистов прекрасно оправдал М. С. Грушевский. Он стал настоящим энергичным вождем украйнофильского движения в Галичине и широко раздвинул рамки деятельности “Наукового товариства iмени Шевченка”. Пишущий эти строки (да, вероятно, и многие другие профессора историко-филологического факультета университета святого Владимира) не могут не испытывать чувства душевной горечи и обиды, ближе знакомясь с разнородными фактами деятельности г-на Грушевского как руководителя литературно-сепаратистского движения в Галичине. Поистине удивительно, каким образом русский образованный и ученый человек, имевший возможность в свои школьные годы (в противоположность некоторым галицким ученым сепаратистского толка) близко познакомиться с необъятной силой русской ученой литературы и мировым значением общерусского языка, явившись в Галичину, выступил горячим противником идеи распространения этого могучего языка и этой богатой литературы среди русского населения Австрии. Вместо того чтобы, пользуясь своим положением ученого профессора, разъяснить сторонникам народнической партии всю неестественность, искусственность, беспочвенность и бесплодность их литературных затей и украйнофильских планов, он выступил ревностным поборником такого дела, которое должно закрывать галицким и буковинским малорусам доступ к общерусской литературе, и приводит их к отчуждению от остальной Руси. Какие неведомые и темные силы толкнули молодого ученого, из которого мог выработаться хороший деятель русской науки, на путь столь сомнительного служения близкому для него малорусскому народу и вскормившей и воспитавшей его родине?!

Как бы то ни было, Михаил Сергеевич Грушевский, теперь переименовавший себя в “Михайла Грушевського”, с самого своего приезда во Львов обнаружил изумительную энергию и опытность в ведении литературного дела, словно он заранее готовился к той деятельной роли, какую принял на себя. С необыкновенным трудолюбием он принялся за сочинительство на малорусском языке и за шесть лет своего пребывания во Львове написал огромное количество работ по южнорусской истории, как-то: статей, монографий, сообщений, заметок, библиографических обзоров, даже повестей и рассказов на исторические сюжеты и темы. Наполняя своими трудами различной цены и значения издания “Товариства”, он в то же время состоит редактором главнейших из них, а именно — “Записок”, которые стали выходить книжками шесть раз в год, и “Лiтературно-наукового вiстника”, ежемесячного журнала, назначенного для большой публики. Независимо от того он издает целыми томами исторические материалы и ведет большую работу — тенденциозную по замыслу и исполнению “Историю Украйны-Руси”, первый том которой уже вышел, а второй печатается. Под руководством М. С. Грушевского “Товариство” получило новую организацию, которая, по мысли председателя, должна облегчить превращение ученого общества в академию наук; так, при секциях образованы особые комиссии — археологическая, этнографическая и медицинская. Издательская деятельность “Товариства” также расширилась весьма значительно. Кроме упомянутых уже “Записок” и “Вiстника”, служащих общими органами общества, выходят специальные сборники отдельных секций и комиссий, а также издаются: юридический журнал (“Правнича часопись”), источники “украiнсько-руськой истории” (“Жерела до iсториi Украiни-Руси”), “Руська iсторична бiблiотека” и “Росийсько-украiнський словар” М. Уманца. В 1898 году было издано 18 томов. На издания 1899 года по смете ассигновано 16 250 гульденов. И денежные средства “Товариства” также весьма увеличились за время председательства М. С. Грушевского. К ежегодной субсидии от сейма и министерства народного просвещения (5500 гульденов) теперь присоединяются довольно значительные пожертвования, притекающие из нашей Украйны. Так, в 1898 году один украинец, имя которого пока остается неизвестным, пожертвовал 45 000 гульденов на фонд для устройства “украiнсько-руського” университета. На эти деньги “Товариство” уже приобрело собственный дом в 140 000 гульденов. Сверх того, М. С. Грушевский установил особые сборы пожертвований для образования двух фондов — для учреждения “украiнсько-руськой” академии и для приготовления профессоров для будущего “украiнсько-руського” университета. Почитатели же М. С. Грушевского учредили специальный фонд его имени для поддержки занимающейся наукой молодежи. Все эти фонды, пока еще незначительные, также составляются главнейше из мелких пожертвований, присылаемых из России.

Такова в общих чертах внешняя сторона деятельности “Ученого общества имени Шевченко”. Приведенные факты, несомненно, свидетельствуют как о большой энергии и предприимчивости нового председателя и ближайших его сотрудников, так и о быстром развитии деятельности “Товариства”. Но, касаясь внешней стороны жизни общества, нельзя оставить без внимания и внутренней ее стороны. И вот тут возникает целый ряд вопросов. Какое значение имеет деятельность “Товариства”? Соответствует ли она насущным нуждам галицко-русского народа? Насколько значительны и ценны достигнутые ею результаты? Председатель “Товариства” г-н М. Грушевский на этот счет имеет, по-видимому, самые светлые мысли. В общем собрании общества 2 февраля нынешнего года он заявил с гордостью и некоторым пафосом следующее: “На нынешнюю высоту товариство поднялось лишь за несколько последних лет. Проживши первые десятилетия своего существования в весьма скромной обстановке, за последние пять лет оно выпустило в свет более пятидесяти томов научных изданий; оно, можно сказать, создало украинско-русскую науку в глазах и понятиях ученого мира (“сотворило украiнсько-руську науку в очах i понятиях ученого сьвiта”), вызвало и воспитало кадры работников науки в разных ее областях, стало главным очагом, средоточием культурной работы для всех краев Украйны-Руси и высоко подняло знамя украинско-русской культуры” (“стало головним огнищем, осередком культурноi работи для всiх краiв Украiни-Руси та височенько пiдняло прапор украiнсько-руськоi культури”). Но с таким взглядом, исполненным немалого хвастовства и самомнения, без сомнения, не согласится ни один объективный наблюдатель галицкого малорусского литературного движения. В самом деле, ужели можно серьезно думать, что пятьдесят или даже сотня томов книг (положим, даже дельных) ученого содержания на малорусском языке могут служить доказательством существования особой “украiнсько-руськой” культуры? Кому же не известно, что наука у народов не создается кружком ученых из десяти — пятнадцати лиц в какие-нибудь пять-шесть лет, а является результатом продолжительных, настойчивых трудов нескольких поколений образованных классов всего народа и предполагает существование не десятков и даже сотен, а тысяч книг, из которых одни содержат исследования разных частных вопросов из всевозможных областей знания, а другие представляют систематические обзоры целых наук или крупных их отделов. При этом необходимо должно присутствовать налицо более или менее значительное количество трудов, вполне самостоятельных, существенно обогащающих науку и принадлежащих ученым, которые составили себе имя силою своей мысли и таланта.

Что же представляет собою с этой точки зрения “украiнсько-руськая” литература, создаваемая “Обществом имени Шевченко”? Если иметь в виду не только 50 томов, о которых говорит г-н Грушевский, но и все вообще издания “Товариства”, в общей сложности около 80 томов, то оказывается, что большая часть их относится к изучению малорусского народа в историческом, этнографическом и лингвистическом отношениях. Но, разбирая эти томы, мы находим: во-первых, что наибольшую цену между ними представляют те, которые содержат не исследование научных вопросов, а сырой материал, как-то: издания исторических актов, памятников старинной литературы (например, апокрифов), образцов народных говоров и прочее; во-вторых, что значительное количество томов содержит непонятно зачем сделанные переводы с общерусского языка на “украiнсько-руський” сочинений русских историков — Костомарова, Иловайского, Антоновича, Дашкевича, Драгоманова, Линниченко и других; и в-третьих, что в важнейшем и наиболее численном по количеству томов изданий — “Записках Ученого общества имени Шевченко” — значительную, и притом лучшую, часть составляют обзоры и пересказы содержания ученых сочинений и изданий на общерусском языке. Что касается других, более общих отраслей знания, то им посвящено так мало изданий, а в “Записках” отводится так мало места, что просто смешно говорить о самостоятельной разработке в “украiнсько-руськой” литературе таких наук, как медицина, математика, естествознание, право. Десяток-другой мелких статеек и сообщений по частным вопросам этих наук имеют значение вывески для “Товариства” как некое оправдание фикции о высоком развитии “украiнсько-руськой культуры”. Не представляет эта новая “ученая” литература ни одного большого цельного и оригинального сочинения по какой-либо науке, если не считать пресловутой “Истории русской литературы” покойного Е. Огоновского и новейшей “Истории Украйны-Руси” М. Грушевского, которая, судя по первому тому, в отношении тенденциозности не будет уступать труду огоновского*.

Издания “Товариства” заполняются обыкновенно небольшими статьями, заметками, сообщениями большей частию весьма невысокой научной цены. Не видно среди деятелей “Товариства” ни обилия ученых сил, ни настоящих талантов, хотя бы и немногочисленных. Главными работниками и самыми плодовитыми вкладчиками в изданиях “Товариства” являются два лица — М. С. Грушевский и доктор И. Франко. Рядом с ними можно назвать еще восемь — десять лиц, труды которых имеют более или менее научный характер (например, Колесса, Томашевский20, Верхратский, Гнатюк, Озаркевич21 и др.). М. С. Грушевский в своем отчете о деятельности “Общества имени Шевченко” за 1898 год, между прочим, с чувством особого удовольствия отмечает, что в ученых изданиях “Товариства” участвовало 74 писателя, в том числе 4 женщины. Но относительно ученой подготовки большей части этих писателей и достоинства их произведений можно сказать то же самое, что несколько лет назад сказал про новейших малорусских беллетристов один из галицко-русских писателей (“Беседа”, 1894 год): “Это не писатели, не поэты, даже не литературные люди, а просто политические солдаты, которые получили приказание: сочинять литературу, писать вирши по заказу, на срок, на фунты. Вот и сыплются, как из рога изобилия, безграмотные литературные “произведения”, а в каждом из них “ненька Украiна” и “клятый москаль” водятся за чубы. Ни малейшего следа таланта или вдохновения, ни смутного понятия о литературной форме и эстетике не проявляют эти “малые Тарасики”, как остроумно назвал их Драгоманов; но этого всего от них не требуется, лишь бы они заполняли столбцы “Зори” и “Правды”, лишь бы можно было статистически доказать миру, что, дескать, как же мы не самостоятельный народ, а литература наша не самостоятельная, не отличная от “московской”, если у нас имеется целых 11 драматургов, 22 беллетриста и 37 1/2 поэта, которых фамилии оканчиваются на “енко”?”

В таком виде рисуется перед нами внутренняя сторона деятельности “Общества имени Шевченко”. Как видим, она стоит не высоко. Настоящие результаты деятельности “Товариства” не соответствуют оптимистическим взглядам его председателя и, во всяком случае, не дают права утверждать вместе с ним, что “Товариство” “создало украiнсько-руськую науку”. Такой науки пока мы не видим, а видим только попытки создать нечто вроде науки. Но еще вопрос, насколько эти попытки удачны и вообще целесообразны. Во всяком случае, предпринятая “Товариством” работа по созданию научной литературы на “украiнсько-руськом” языке находится в самом начале, и успех ее подлежит большому сомнению. Отсюда весьма наивными и смешными представляются все указанные толки и заботы об учреждении “украiнсько-руського” университета и “украiньско-руськой” академии наук. Где те “украiньско-руськие” ученые, которые в качестве членов будущей академии будут разрабатывать на “украiнсько-руськом” языке математику, физику, химию, языкознание или политические и социальные науки? Откуда возьмутся профессора для будущего “украiнсько-руського” университета? Где те научные пособия и курсы на “украiнсько-руськом” языке, без которых немыслимо академическое преподавание наук? Где, наконец, выработанный научный язык и установившаяся научная терминология? Нужно быть совершенно близоруким, чтобы не видеть, сколько неестественного, деланного, искусственного заключает в себе вся деятельность “Товариства”. В силу фантастичности своих планов и задач она стоит слишком далеко от насущных нужд галицко-русского народа и потому пользуется с его стороны очень малым сочувствием и поддержкой. Доказательство равнодушия большей части образованного общества Галицкой и Буковинской Руси к деятельности “Товариства” можно найти в отчетах последнего. На какие средства существует “Товариство”? Да главным образом на правительственную (впрочем, довольно скромную) субсидию и на более или менее значительные пожертвования, присылаемые из России. Местное галицко-буковинское общество уделяет ничтожные крохи. Так, в 1898 году членские взносы дали в кассу общества всего 720 гульденов. Зато, быть может, местные образованные люди усердно покупают и поддерживают издания “Товариства”? Но и этого нет. В отчетах, составляемых вообще очень обстоятельно, не оказывается сведений о количестве проданных экземпляров научных изданий, и, по всей вероятности, потому, что количество это ничтожно. Зато отчет за 1898 год с особенным удовольствием отмечает как доказательство успеха издательской деятельности “Товариства” тот факт, что “Лiтературно-науковий вiстник” имел 890 подписчиков. Несмотря на такой успех (!) этого издания, в смету на 1899 год внесена статья: 1500 гульденов на покрытие возможного дефицита по изданию “Вестника”. Впрочем, и сам председатель “Товариства” в общем собрании 2 февраля нынешнего года сознался, что будущность “Товариства” и его культурной работы “не заключает в себе ничего прочного, что средства его истощены до последней степени и что доходы не обеспечены” (Записки Ученого общества имени Шевченко. 1899. II В.).

Искусственность и тенденциозность — характерные черты деятельности “Товариства”. Они отражаются и на внешности его изданий. В своей литературной производительности отправляясь от принципа отдельности и самостоятельности малорусского языка и народа, “Товариство” видит одну из своих задач в том, чтобы обосновать и доказать этот ложный по существу своему принцип, и потому заботится о том, чтобы издаваемые им книги и в отношении правописания, и по языку стояли как можно дальше от книг, печатающихся на общерусском языке. Эта сторона деятельности “Товариства” также представляет много любопытного и поучительного.

Первая выработка основ фонетического правописания и применение их в печати принадлежат П. Кулишу. Народническая партия ухватилась за новую идею и стала ее поддерживать в своих изданиях. В 1892 году “Общество имени Шевченко” вместе с Педагогическим обществом подало в министерство народного просвещения прошение о введении фонетического правописания в учебниках народных школ и средних учебных заведений. В этом прошении необходимость правописной реформы обоснована не столько научными и педагогическими соображениями, сколько политическими; между последними прямо указывалось, что для Галицкой Руси и лучше, и безопаснее не пользоваться тем самым правописанием, какое принято в России. Правительство, конечно, отнеслось с полным сочувствием к такому ходатайству и, не обращая внимания на протесты и просьбы народа и русской партии, покрытые пятьюдесятью тысячами подписей, издало распоряжение, в силу которого “Вестник государственных законов”, все официальные издания, учебники, судебные решения и распоряжения властей в Восточной Галичине и Буковине печатаются фонетикой. Так, к общему удовольствию поляков и украйнофилов-сепаратистов, цель была достигнута: галицкая “украiнсько-руськая” литература обзавелась своим правописанием и по внешнему виду своих изданий значительно отделилась от общерусской литературы.

Та же печать тенденциозности лежит и на научном языке, над выработкой которого трудится “Общество имени Шевченко”. В русской печати уже не раз указывалось, что нынешний малорусский литературный язык не представляет единства. Ни среди галицких, ни среди наших украинских писателей еще не было такого большого таланта (каким, например, был в общерусской литературе Пушкин), который бы определил общий характер литературного языка. Правда, в произведениях Шевченко малорусский народный язык получил прекрасную обработку, сделавшую эти произведения доступными и понятными всем образованным русским людям. Но Шевченко, к сожалению, не имел большого влияния на последующих, особенно новейших, малорусских писателей. Они не следуют своему великому учителю, а в своем литературном творчестве шли и идут особой дорогой. Руководясь главнейше украйнофильской тенденцией и как бы силясь доказать теорию о самостоятельности малорусского народа, они стараются отдалить язык “украiнсько-руськой” литературы от языка общерусского. С этой целью для передачи отвлеченных понятий, для которых не оказывается соответствующих выражений в простонародной речи и для которых весьма легко было бы найти соответствующие слова в русском образованном языке, они употребляют слова чужие, преимущественно польские, или искажают до неузнаваемости слова общерусские, или прямо куют и сочиняют совсем новые слова и выражения. В частностях применение всех этих приемов выработки литературного языка представляет широкий произвол у отдельных писателей. К этому присоединяются и различия в языке разных авторов, обусловливаемые особенностями то галицких, то украинских говоров, в зависимости от происхождения каждого писателя и степени знакомства его с народной речью. Поэтому вполне справедливо замечание одного из галицких писателей, что современная художественная литература малорусов не представляет единого выработанного языка, а множество отдельных языков, как-то: языки Старицкого, Франко, Чайченко, Ол. Пчилки и т. д.

Приведу несколько образцов новосоздаваемой научной терминологии. Например, в филологической работе об угрорусских говорах Ив. Верхратского встречаются такие новосочиненные термины (Записки... 1899.): наголос (ударение), голосiвочня (гласные звуки), накiнчик (окончание), наростки (приставки), пень (основа), словолад (синтаксис), назвук (начальный слог), визвук (конечный слог), повноголостнiсть (полногласие), суголосочня (согласные звуки), инетвор (образование основ), сущник (имя существительное), приложник (имя прилагательное), присловник (наречие), заименник (местоимение), числовник, теперешник (настоящее время), условник (условное наклонение), давноминувшик (давнопрошедшее время), минувшик стану дiйного, повельник (повелительное наклонение), именяк, рiдник и т. д.

И таких чужих и кованых слов можно набрать из изданий “Товариства” на целый том, а то и больше. Спрашивается: что же это за язык? Ужели мы имеем перед собою настоящую малорусскую речь? Не служит ли этот искусственный, смешанный малорусско-польский язык резкой насмешкой над литературными заветами того самого Шевченко, имя которого носит “Наукове товариство”? В самом деле, какая непроходимая пропасть между языком Шевченко, Костомарова, даже Кулиша и новосоздаваемым “украiнсько-руським” языком галицких ученых с их “головой” — г-ном Михаилом Грушевским. Не пришел ли бы в ужас и содрогание и сам покойный М. П. Драгоманов, если бы увидел, что его весьма ценные монографии по малорусской народной поэзии и другие статьи, изданные в свое время на общерусском языке, теперь явились в “перекладе” на никому не понятную уродливую “украiнсько-руськую мову”? Ведь если дальнейшая обработка этой “мовы” пойдет все в том же направлении, то есть под воздействием польского литературного языка, то галицкому писателю не трудно будет добраться до черты, отделяющей речь русскую от польской, и придется признать “украiнсько-руськую мову” за одно из наречий польского языка, как это некогда и сделал украйнофильствующий поэт Тимко Падура. Но в таком случае, как справедливо замечает профессор Будилович, человеку с самостоятельным талантом “лучше уж перейти к чистому польскому языку, чем писать на смешанном русско-польском жаргоне, напоминающем гермафродита”.

Некоторые из наших сторонников широкого развития малорусской литературы признают разные недостатки в книжной “украiнсько-руськой” речи галичан, но полагают, что эти недостатки могут быть устранены. Так, В. П. Науменко заявляет, что и его “далеко не удовлетворяет качество этой речи”, и для улучшения ее советует галицким писателям заняться “изучением русского книжного языка” (Киевская старина. 1899, август. С. 266, 271). Но если этот совет искренен, то он, во-первых, стоит в противоречии с другим положением В. П. Науменко, на которое уже было обращено внимание в предшествующей главе, — именно с тем, по которому “всякие попытки некоторых галицких кружков распространять русский книжный язык признаются не только не полезными, а прямо вредными”; а во-вторых, он идет вразрез с основными тенденциями и стремлениями “Товариства”, которые находят себе горячее сочувствие на страницах “Киевской старины”.

В самом деле, если бы галицкие ученые, имея в виду совет В. П. Науменко, обратились к общерусскому языку, как своему естественному источнику, за научной терминологией и, сверх того, бросив фонетику, вернулись к этимологическому правописанию, то новый научный “украiнсько-руський” язык в изданиях “Товариства” представлял бы так мало отличий от общерусского, что полная ненужность существования его как органа высшей образованности для галицких и буковинских малорусов стала бы ясной как нельзя более. Но этого, конечно, как раз и не желают галицкие литературные сепаратисты и поддерживающие их наши украйнофилы. По их взгляду, “украiнсько-руський” язык должен быть возможно больше непохожим на общерусский, чтобы тем крепче была фикция о “самостойности” малорусского народа. К этой цели главнейше и направлены все их усилия.

И вот такой-то пестрый, смешанный, искусственный язык мечтают сделать органом будущей “украiнсько-руськой” академии и “украiнсько-руського” университета! Мало того, ему приуготовляют важную роль языка образованного для всего малорусского народа. Так, на это ясно намекает “голова” “Товариства” г-н “Михайло Грушевськый” в своей речи, произнесенной в общем собрании в нынешнем году. Указав, что “Общество имени Шевченко” находит себе сочувствие и поддержку на Украйне, он с гордостью замечает: “Товариство далеко поднимается над местными потребностями и приобретает значение духовного центра, который связывает в одно все части нашей роскавалкованоi вiтчини, передiленоi природними i полiтичними границями, перегороженоi всякими перегородами” (Записки... 1899. В. I).

Это ли не утопия, которая, конечно, была бы очень смешна, если бы в то же время не была еще более грустной.

1. Колосов Митрофан Алексеевич (1839—1881) — русский филолог. С 1871 профессор Варшавского университета. Автор исследований “Старославянская грамматика” (1868), “Очерк истории звуков и форм русского языка с XI по XVI столетие” (1872), “Обзор звуковых и формальных особенностей народного русского языка” (1878).

2. Шлейхер Август (1821—1868) — немецкий языковед. Профессор Пражского университета в 1850—1857 и Йенского с 1857. Основные труды: “Учебник литовского языка” (т. 1—2, 1856—1857) и “Компендиум грамматики индоевропейских языков” (ч. 1—2, 1861—1862).

3. Шмидт Иоганнес (1843—1901) — немецкий языковед. С 1892 профессор в Граце, а с 1876 в Берлине. Основные труды: “К истории индоевропейского вокализма” (т. 1—2, 1871–1875) и “Отношения родства между индоевропейскими языками” (1872).

4. Анучин Дмитрий Николаевич (1843—1923) — русский географ, антрополог, этнограф. Профессор кафедры географии московского университета с конца 70-х гг. XIX столетия.

5. Смирнова Александра Осиповна (урожденная Россет) (1810 или 1809—1882) — русская мемуаристка, друг А. С. Пушкина. Окончив Екатерининский институт в Петербурге, была фрейлиной императрицы в 1826—1831. Ее салон посещали практически все знаменитые писатели того времени. Впервые “Записки” Смирновой были опубликованы (в сокращении) в “Русском архиве” (1895).

6. Курбский Андрей Михайлович (1528—1583) — князь, русский государственный деятель, публицист. В начале Ливонской войны 1558—1583 годов был главнокомандующим русскими войсками. В 1564 командовал одной из польских армий в войне с Россией. Автор памфлета “История о великом князе Московском” и писем к царю Иоанну Грозному.

7. Гавриил (Бужинский) (?—1731) — церковный деятель, малорус по происхождению, проповедник и переводчик. С 1706 был учителем славяно-греко-латинской академии. В 1718 назначен обер-иеромонахом флота, затем архимандритом. Епископ рязанский с 1726. Прославлял в своих проповедях Петра I и его реформы. Собрание проповедей выходило в 1768 и 1784 годах. Автор книг “Служба и синаксарий, т. е. сокращенное повествование о житии благоверного великого князя Александра Невского” (1725) и “Последование исповедания” (1724).

8. Кирилл (Флоринский) (?—1744) — архимандрит Троице-Сергиевского монастыря с 1742 года, богослов. Получив образование и усовершенствовав его за границей, преподавал пиитику, философию и богословие в харьковском коллегиуме, позднее в московской славяно-греко-латинской академии. В 1741 назначен ректором академии.

9. Леванда Иоанн (Сикачка Иван Васильевич) (1734—1814) — протоиерей, малорусский писатель. Окончил Киевскую академию в 1760. В 1760—1762 преподавал в академии. В 1763 — священник киевоподольского Успенского собора. В 1786 — кафедральный протоиерей. Знаменитый проповедник, автор писем, поучений и слов.

10. Григорович-Барский Василий Григорьевич (Василий Киевский) (1701—1747) — русский паломник-пешеходец. Учился в Киево-могилянской академии, но не окончил. В 1724—1747 странничествовал по Европе, Азии и Африке. В 1735 был пострижен в монахи. Все время странничества он вел записи и составлял виды и планы замечательнейших мест и зданий, которые видел. Записки были напечатаны в издании Православного Палестинского общества под редакцией Н. П. Барсукова.

11. Богданович Ипполит Федорович (1743—1802) — русский поэт. В 1761 окончил московский университет. С 1763 находился при графе П. И. Панине, а со следующего года начал службу в иностранной коллегии. В 1766—1769 секретарь русского посольства при саксонском дворе. В 1789 переведен в департамент герольдии. В 1795 уволен. Автор повести в стихах “Душенька” (около 1775) и исследования “Историческое изображение России” (1777), пьес и других сочинений.

12. Добрянский Адольф И. (1817—1901) — галицко-русский деятель, русофил. Из-за своих симпатий бежал из Венгрии в Галичину, откуда вернулся в 1849 году вместе с русскими войсками. В 1864 основал в Униваре Общество Св. Василия Великого, издававшего книги для церкви и школы. Встав во главе общества, он руководил его газетой “Свет” (1867—1870).

13. Петрушевич Антоний Степанович (1821—1913) — галицко-русский историк, филолог. Жил во Львове. Главное исследование — “Сводная Галицкая русская летопись 1500—1772 гг.”.

14. Левицкий Иван Емельянович — малорусский историк, библиограф. С 1909 возглавлял библиографическую комиссию Научного общества имени Шевченко. Писал для народа популярные книжки. Автор сочинения “Галицко-русская библиография XIX столетия с увзгляднением русских изданий в Угорщине и Буковине” (Львов, 1888—1895).

15. Колесса Александр Михайлович (1867—1945) — малорусский литературовед, языковед украинофильского направления. Профессор Львовского университета с 1898 и Карлова университета в Праге. Автор книг “Южно-Волынское городище и городищенские рукописные памятники XII—XVI вв.” (Ч. 1—4, 1923—1927) и “Главные направления и методы в исследованиях украинского фольклора” (1927).

16. Гнатюк Владимир Михайлович (1871—1926) — малорусский фольклорист, этнограф украинофильского направления. Окончил Львовский университет в 1898. С 1898 — секретарь Научного общества им. Шевченко. Один из редакторов “Лiтературно-наукового вiстника”. Автор сочинений “Этнографические материалы из Угорской Руси” (т. 1—6, 1897—1911), “Украинская народная словесность” (1916).

17. Гай Людевиг (1809—1872) — хорватский деятель. Основатель иллирийского движения. Издавал с 1834 газету “Novine Horvatzke” (впоследствии “Ilirske narodne novine”). В 1847 был в правительстве Хорватии.

18. Обрадович Досифей (до пострижения Дмитрий) (1742 или 1743—1811) — деятель сербского возрождения. Принял монашество в 1757, затем расстригся, учился в университетах в Галле и в Лейпциге (1782—1784). Основатель Великой школы в Белграде. Автор сочинений “Живот и приключения Димитрия Обрадовича” (1783) и “Советы здравого разума” (1784).

19. Караджич Вук Стефанович (1787—1864) — преобразователь сербской литературы. Участвовал в восстании Карагеоргия 1804 года. В Белграде стал учителем основной школы. В 1813 удалился в Вену, где сошелся с Копитаром. Занимался грамматикой народного сербского языка. Его деятельность привела к расколу в сербской литературе, из-за вводимого им нового правописания, сближавшего сербское письмо с латинским.

20. (?) Томашевский Сергей Петрович (1854—1916) — малорусский дерматовенеролог. В 1887 доцент, а в 1897—1916 — профессор кафедры сифилидологии Киевского университета. Директор медицинского отдела Высших женских курсов в Киеве (1906—1916).

21. (?) Озаркевич Евгений Иванович (1861—1916) — малорусский врач. Окончил Венский университет. С 1897 во Львове. Возглавлял Украинское общество врачей во Львове и издавал журнал “Здоровлэ”. или Озаркевич Иван (1795—1854) — малорусский писатель. Перерабатывал пьесы для любительского театра в Коломые (1848—1850), придавая им местный колорит.

http://www.br-sl.com/2001/15/i15-01-1-r.html

Брошюра генерала Юрия Дмитриевича Романовского (1877 — после 1920) была основана на секретных австрийских и германских материалах, раздобытых русским Генеральным штабом летом 1917 года, и издана в Токио (1920). По всей видимости, Юрий Дмитриевич был участником русско-японской войны и написал в соавторстве с А. фон Шварцем книгу "Оборона Порт-Артура" (изд. 2-е, 1910). Специалист по японским вооруженным силам, написал книгу "Японская армия. Справочник современного устройства японских вооруженных сил" (1910). Участник Первой мировой войны. Дальнейшая судьба неизвестна.

Историческая, этнографическая и культурная связь Малороссии с остальной Россией не подлежит ни малейшему сомнению. Русское государство возникло в Киеве. Владимир Святой, Ярослав Мудрый и Владимир Мономах были чисто русскими князьями и носителями первой русской государственности. Киевская Русь оставила нам в наследство “Слово о полку Игореве”, летописи Нестора и первое русское творчество в области создания правовых отношений в лице Русской Правды. Из Киева на север двинулось христианство, да и самое слово “русский”, объединившее славянские племена, населявшие на заре русской истории теперешнюю Россию, пошло оттуда же. Русская государственность шла с юга России на север, а не наоборот, и Москва явилась лишь преемницей Киева после разгрома Киевской Руси татарами. Киев, даже отторгнутый от остальной России, продолжал играть роль русского культурного центра, и влияния его на Московскую Русь в этот период не отрицают сами украинские сепаратисты.

Отрицание тесной исторической и культурной связи между Южной и остальной Россией является абсурдом. Отрекаясь от своего прошлого, отказываясь от связи с остальной Россией, украинские сепаратисты тем самым отказываются от самих себя и ставят малорусскую ветвь русского народа в положение народа без прошлого.

Своими центробежными стремлениями сепаратисты эти лишь облегчили версальским вивисекторам отторжение от России Червонной Руси, Буковины и русских территорий, переданных в Версале Польше и Румынии. Раз — по толкованию украинцев — население этих территорий исторически и органически не связано с Россией и представляет собой народности, отличные от русской, то доказать смысл самостоятельного существования этих народностей и оспаривать претензии на указанные территории со стороны Польши, Румынии и Чехии довольно трудно.

В сущности говоря, весь украинский сепаратизм построен на самой грубой казуистике и софистике, могущей импонировать лишь иностранцам, не знакомым с русской историей. Начать с того, что наименование малорусского населения “украинцами” является полнейшей исторической, этнографической и географической бессмыслицей. Украиной (по-русски — окраина) примерно с XVI столетия поляки называли часть территории к востоку от Днепра. Административное управление этой областью было сосредоточено в руках воеводы русского; другими словами, даже поляки не отрицали русского происхождения населения Украины. Слово “украинец” — понятие географическое, а отнюдь не национальное и ничем не разнится от понятий пскович, москвич, сибиряк и т. д., которые являются не показателями национального происхождения данного лица, а указанием географического пункта его оседлости, ибо псковичом, сибиряком или украинцем может быть не только русский, но еврей, немец или латыш, словом — представитель любой народности.

Главным коньком украинских сепаратистов является утверждение, что Украина заселялась не только выходцами из Южной и Центральной России, но и из Польши и Крыма. Выходцы эти и образовали украинское казачество — народность, отличную от русской. Такая аргументация, конечно, не выдерживает серьезной критики, ибо в конце концов все выходцы, попавшие на Украину, за исключением евреев, принимали православие и органически сливались с коренной русской массой.

Совершенно таким же путем образовались и прочие казачества, как, например, донское, уральское и оренбургское, но это не мешает им считать себя коренными русскими.

Но даже если согласиться с украинскими сепаратистами, что к востоку от Днепра образовалась особая украинская народность, то все же остается совершенно непонятным, каким образом население Волыни, Подолии, Червонной Руси в один прекрасный день обратилось из русского в украинское.

Не напоминает ли в данном случае украинская аргументация анекдот, в котором спрашивается: почему в Голландии производятся селедки, сыр и полотно голландские, а королева называется Нидерландской?

Если украинские догмы построены на сплошной казуистике, то в практической жизни вся тактика вождей украинского сепаратизма сводится к натравливанию малороссов на великороссов. Для этой цели применяется самая бесшабашная демагогия. Екатерина Великая прикрепила население Левобережной Малороссии к земле и лишила его некоторых вольностей, но виноватым в этом оказывается весь русский народ, хотя сам он в то время пребывал под крепостным режимом и с голосом его самодержавная императрица, конечно, не считалась. Независимо от сего, если население Левобережной Малороссии было урезано в некоторых правах, то население Киевской губернии, Волыни и Подолии от воссоединения с Россией лишь выиграло, ибо было избавлено от польского ярма, несравненно более тяжелого, чем крепостное право. В итоге украинский сепаратизм (к тому же, как придется говорить ниже, созданный сравнительно небольшой кучкой людей) — явление настолько парадоксальное и противоестественное, не пустившее глубоких корней в народной массе, что едва ли бы с ним пришлось считаться, если бы он не получил своевременно поддержки извне и не направлялся опытной и систематической рукой германского инструктора. К несчастью, однако, отделение Малороссии от России составило главную основу немецкого плана “Drang nach Osten”, и здесь надо искать объяснение некоторых успехов украинского сепаратизма. Если, как говорится, луна делается в Гамбурге, то там же приходится искать и главную подоплеку украинского движения. Как в свое время вожди большевизма были водворены в Россию заботливой рукой германского генерального штаба и получали оттуда средства для своей тлетворной пропаганды из Берлина, так и вожди украинского сепаратизма были австро-германскими клиентами. Посильное освещение этой стороны украинского сепаратизма по документальным данным русского генерального штаба и составляет цель настоящего очерка.

Пьемонтом современного украинского сепаратизма в опытных руках австро-германских режиссеров послужила Галиция.

До минувшей войны у нас мало интересовались жизнью Червонной Руси. Века, проведенные под польским рабством, конечно, не могли не оставить своего отпечатка на наследии Даниила Галицкого.

Все верхи, весь наиболее культурный класс галицкого русского народа совершенно ополячился и потерял всякую связь с народной массой. Но последняя свято хранила свои старые обычаи, продолжая себя считать народом русским. Приглядываясь внимательно к галицкому крестьянству сквозь поверхностный слой польской наносной культуры, в его обычаях, верованиях и укладе его жизни мы видим старую Русь. Она слышна в напевах карпатских лемков и гуцулов и громко говорит языком народных легенд и народной поэзии. Даже архитектура старых галицких деревянных церквей донельзя схожа с архитектурой тех старинных храмов, сохранившихся в Вологодской и Архангельской губерниях, которые считаются образцом русского зодчества времен седой старины. Национальная жизнь галицкого народа теплилась около церквей, и хранителем ее было главным образом духовенство. Культурным центром этой жизни являлась Львовская ставропигия. Начиная от изданий Львовской ставропигии и кончая надписями на сохранившихся памятниках старины и на могильных крестах, всюду видна полная связь коренного населения Галиции с русской народностью и русским языком. Даже все послания униатских митрополитов и надписи на стенах собора Святого Георгия во Львове, ставшего впоследствии цитаделью украинского сепаратизма и латинизации галицкой церкви, написаны на языке, почти не отличающемся от общерусского, который, таким образом, почитался литературным языком русского населения Галиции. С воссоединением Волыни и Подолии с Россией была завязана культурная связь между последней и Галицией. В Галицию начинает проникать русская книга, и в XIX веке там начинает пробуждаться национальное самосознание и культурное тяготение к России.

До восьмидесятых годов прошлого столетия австрийское правительство мало интересовалось укладом жизни народной массы Галиции. В невероятно тяжелых экономических условиях, совершенно обезличенный, галицкий крестьянин прозябал под прессом польских помещиков и арендаторов-евреев, но в то же время отличался своей лояльностью к центральной австрийской власти. В бурные дни австрийской революции 1848 года и венгерского восстания галичане боролись с польскими повстанцами, а комплектуемые ими австрийские полки обнаружили большую стойкость в борьбе с венграми. За верную службу Францу Иосифу русские галичане удостоились от последнего прозвища “тирольцев ближнего Востока”, и он пожаловал им сине-желтый национальный флаг. Современные украинские сепаратисты не нашли ничего лучшего, как объявить этот знак немецко-габсбургской “ласки” символом “самостийной Украины”.

Разрыв России с Австрией и заключение германо-австрийского союза повлекли за собой резкое изменение внутренней политики австрийского правительства в Галиции. Пробуждающееся национальное самосознание Червонной Руси и ее культурная связь с остальной Россией не могли не встревожить Австрию. Усердием немецких ученых русское население в Галиции в один прекрасный день обращается в особую национальность: сперва в — рутенов, а затем — в украинцев*. Австрийское правительство начинает в Галиции энергичную борьбу с русской культурой. Первоначально австрийцы преследовали лишь оборонительную задачу: отстоять Галицию от поглощения ее Россией. Однако по мере того как связи между Веной и Берлином становились все теснее и теснее и руководство австрийской внешней политикой переходило в руки Германии, оборонительный австро-германский союз обратился в наступательный. В связи с этим и возник в Берлине план — использовать Галицию в качестве плацдарма украинского сепаратизма, долженствующего в конечном итоге привести к отторжению всей Малороссии от России и присоединению ее к короне Габсбургов.

Естественно, что для насаждения украинского сепаратизма в Червонной Руси немцы должны были прежде всего обработать соответствующим образом церковь и школу. Уния мало изменила православный облик галицкой церкви и ее внешнюю обрядность. Как мы уже указывали выше, духовенство было главным носителем русской идеи. Поэтому руководство галицкой церковной жизнью было возложено австрийским правительством на те его элементы, которые хотя и составляли меньшинство, но тяготели к католичеству и были приверженцами Рима. Началась ярая латинизация галицкой церкви. Соответствующей настойчивой работой в духовных училищах австрийским правительством был создан кадр духовенства, воспитанный в духе слепого повиновения Риму и ненависти к православию, а следовательно, и к России как его главному оплоту. Вслед за этим началось ярое преследование представителей духовенства, настроенных русофильски и придерживающихся православного обряда. Все это проводилось упорно и систематически. В латинизации церквей австрийское правительство дошло до того, что запретило капитальный ремонт деревянных церквей в Галиции, а так как при бедности населения большинство церквей были деревянные, то они, конечно, скоро стали приходить в ветхость. Для замены таких церквей каменными правительством был отпущен особый фонд, но все новые церкви строились исключительно по образцу костелов с открытыми алтарями — и все напоминавшее православие было из них изгнано.

Если латинизация церкви и галицкого духовенства потребовала со стороны австрийского правительства упорной работы, то украинизация школы представила более легкую задачу, ибо низшая народная школа была поставлена в Галиции крайне слабо, а среднее и высшее образование находилось исключительно в польских руках. В школьном вопросе австрийскому правительству пришлось не ломать школьную жизнь, а создавать ее заново. Подбором соответствующего педагогического персонала и созданием средней школы в подрастающем поколении были посеяны семена полного отчуждения от России и создана та интеллигенция, которая, потеряв свой народный облик, стала слепой игрушкой в руках Вены и Берлина. К тому же русофобия служила лучшим аттестатом для поступления на коронную службу и мерилом служебного усердия.

Центральными фигурами в деле создания и насаждения украинского сепаратизма надо признать митрополита графа Андрея Шептицкого и профессора М. Грушевского. Граф Шептицкий — потомок старого русского галицкого рода. Из рода Шептицких вышло несколько униатских митрополитов, портреты которых доныне украшают стены собора Святого Георгия во Львове. С течением времени Шептицкие приняли католичество и совершенно ополячились. Родной брат Андрея Шептицкого занимал видную должность в австрийской армии, дослужился до чина генерала и сейчас состоит в польской армии. Будущий митрополит начал свою службу в одном из австрийских уланских полков, но затем под влиянием своей матери, набожной католички, переменил мундир на рясу одного из иезуитских орденов. Иезуиты решили использовать Шептицкого в целях пропаганды католицизма в Галиции, и под их влиянием он принимает унию, а затем быстро выдвигается ими на роль галицкого униатского митрополита. Он был главным работником в деле латинизации галицкой церкви, но вместе с тем постепенно в руках Шептицкого сосредоточиваются все нити украинского сепаратического движения, и он стал главным доверенным лицом Берлина по проведению в жизнь австро-германского плана отторжения Малороссии от России. В 1914 году, после высылки русскими военными властями Шептицкого из Львова, в стенах митрополичьей резиденции был найден замурованный в стене его архив со всеми документами, относящимися к работе Шептицкого в этом направлении. В свое время нам удалось познакомиться с копиями этих документов, и мы можем засвидетельствовать, что они охватывали буквально все вопросы, связанные с видами Австро-Германии на Малороссию. Начиная от вопросов, касавшихся предстоящей оккупации Малороссии Германией (с весьма важной перепиской с Берлином), и кончая сношениями с русскими украинскими сепаратистами и даже простыми шпионами — все можно было найти в этом архиве. С другой стороны, архив этот наглядно убеждает нас в одном отрадном явлении. Несмотря на упорную работу Австро-Германии в деле насаждения украинского сепаратизма, несмотря на огромные средства, затраченные для этой цели, судя по этому архиву, число активных сторонников этого движения в пределах России было настолько незначительно, что буквально может быть исчислено только десятками. Главнейшие из них будут нами указаны ниже. Одновременно с работой по украинскому вопросу Шептицкий, по поручению Рима, руководил вообще иезуитско-католической пропагандой в России. Читатели, вероятно, помнят появление в Петрограде старокатолического пропагандиста священника Зерчаминова, бывшего одним из агентов Шептицкого. Для своих целей Шептицкий не брезговал даже простым шпионажем и неоднократно — переодетый, с фальшивыми документами — лично появлялся в пределах России.

Ближайшим сотрудником Шептицкого являлся профессор Грушевский, автор “Истории Украины”. Пронырливый, хитрый и чрезвычайно сребролюбивый Грушевский приглашается австрийским правительством для занятия кафедры украинской истории в Львовском университете, а затем на него возлагается составление того знаменитого волапюка, который впоследствии был объявлен официальным украинским языком. Уже одно то обстоятельство, что подозрительные австрийцы не побоялись пустить в Львов русского подданного, достаточно свидетельствует о полной их уверенности в Грушевском. Последний действительно оправдал их надежды, создав не только свою знаменитую “мову”, но и катехизис украинского сепаратизма. Он же являлся главным апостолом этого сепаратизма в пределах Малороссии и поставщиком шпионов для австро-германского генерального штаба. Организовав в Галиции кадры сепаратистов, австрийское правительство повело через них пропаганду идеи отторжения Малороссии уже в самой России. Революционное брожение, охватившее постепенно всю Россию, не могло, конечно, не коснуться и Малороссии. Лозунги революционных партий в Малороссии были те же, что и в остальной России, и какого-либо специфического местного характера партии эти не носили, тем более что программа русских революционных партий, сводившаяся к организации будущей России на федеративных началах, вполне удовлетворяла малороссов. Но незначительная часть так называемой “украинской революционной партии” попала в сети, услужливо подставленные ей Берлином, и, отколовшись от остальных революционных и социалистических партий, стала вторить германским соловьям, проповедуя отторжение Малороссии от России и образовав так называемый “Союз вызволения Украины”. В союзе этом наряду с социалистическими догмами отлично уживался самый пошлый провинциальный шовинизм. Судя по документам Шептицкого, главными воротилами этого союза были русские подданные: Мариан Меленевский, Жук, Железняк (Зализняк) и В. Дорошенко. В сущности говоря, партия эта являлась как бы филиалом австро-германских правительственных сепаратистов, и число членов ее в России было незначительно. Но, щедро снабжаемая средствами из Вены и Германии, она получила возможность повести самую широкую пропаганду. Вся агитационная литература этой партии печаталась во Львове и в Черновицах с ведома австрийских властей. Часть ее, с пропагандой отделения Малороссии, получила право хождения в Галиции; носящая же социалистический, а тем более аграрный характер предназначалась исключительно для России и препровождалась туда при содействии австрийской жандармерии. Наряду с этим на те же средства “вызволенцы” повели антирусскую агитацию и в других странах, особенно в Америке. Вся их деятельность режиссировалась Шептицким и Грушевским.

Насильственная украинизация Галиции, конечно, встретила протест в лучшей части галицкой интеллигенции, исповедовавшей культурную и национальную связь с Россией, а также и в народной массе. Хотя казенные сепаратисты объясняли это движение исключительно происками русского правительства, но мы категорически утверждаем, что последнее стояло от него совершенно в стороне, всячески стараясь избежать каких-либо политических осложнений с Германией и Австрией. Для борьбы с русофильским течением австрийское правительство инсценировало знаменитые процессы в Мармарош-Сигете и львовский процесс Бендасюка. В своем усердии в искоренении русофильства в Галиции австрийцы дошли до того, что хранение сочинений русских классиков или Евангелия на русском языке почиталось ими государственным преступлением.

В 1914 году, незадолго до войны, в Вене состоялось тайное совещание по украинским делам, на котором, кроме членов министерств иностранного и военного, присутствовали граф Бертхольд, Шептицкий и ни более ни менее как главный большевистский агент и одновременно германский шпион знаменитый Парвус (Гельфанд)1. На этом совещании были окончательно установлены предстоящие мероприятия после занятия Малороссии австро-германской армией. План предстоящей деятельности Австрии в Малороссии, разработанный в деталях, с намеченными лицами для занятия административных должностей, был также найден в архиве Шептицкого. Одновременно Грушевский, проживавший в Галиции и бывший в курсе всех этих планов, через особо доверенных лиц поддерживал сношения со своими агентами в России.

Как только началась война, все украинофильствующие газеты затрубили победные гимны императору Вильгельму, а Меленевский с компанией выступил в Болгарии с призывом болгар немедленно выступить против России на стороне Германии. События, однако, сложились не так, как рассчитывали наемники Берлина. Русская армия, разбив наголову австрийцев, победоносно вступила во Львов. Грушевский хотел бежать в Вену, но был задержан русскими властями. Несмотря на явную государственную измену, русское правительство ограничилось высылкой его на восток России. Митрополиту Шептицкому, в уважение к его сану, было разрешено остаться во Львове, но он, конечно, злоупотребил оказанным ему доверием и продолжал вести антирусскую агитацию. Это принудило русские военные власти выслать и его в Россию. По прибытии в Россию Шептицкий отправил русскому императору приветственное послание с поздравлениями по поводу побед русской армии, с выражением своей глубокой радости, что Червонная Русь наконец воссоединилась с остальной Россией, и уверениями в своей верности русским идеалам. Даже доверчивый и деликатный покойный император возмутился новой низостью этого верного слуги Берлина и наложил на послании Шептицкого резолюцию, гласившую одно слово: “Аспид”.

С объявлением войны по всей Галиции и Буковине начались аресты так называемых русофилов. Самая невинная симпатия, выраженная когда-либо в прошлом России, или даже чтение русских книг были достаточным поводом для обвинения в государственной измене и заточения в тюрьму. Многие из заключенных были казнены. Через наши руки прошло несколько фотографических снимков, снятых с повешенных австрийскими властями галичан за русофильство, усердно распространяемых агентами украинских сепаратистов среди населения Галиции. Все это творилось с благословения Шептицкого, и в роли доносчиков, шпионов и вешателей неизменно выступала его верная паства. Та же картина наблюдалась и при очищении русскими войсками Галиции весной 1915 года. Вслед за отходом русских войск начиналась жестокая расправа со всеми крестьянами, оказавшими гостеприимство или самые ничтожные услуги русским войскам.

Поражения на австрийском фронте не заставили, однако, настойчивых немцев отказаться от своего плана отторжения Малороссии от России. Прежде всего, они образовали в Австрии и Германии особые лагеря для русских военнопленных — уроженцев Малороссии. Находящиеся в таких лагерях пленные пользовались, по сравнению с остальными русскими, некоторыми льготами, и лагеря эти стали питомниками украинского сепаратизма. Для обработки военнопленных в духе этого сепаратизма туда были командированы учителя и даже профессора из Галиции. Антирусская пропаганда велась с той настойчивостью и систематичностью, на которую способны только немцы. Малейший протест против этой пропаганды со стороны военнопленных карался самым суровым образом. Необходимо указать, что пленные русские офицеры — уроженцы Малороссии, за самым ничтожным исключением, несмотря на все уговоры и даже запугивания немецких комендантов, от содействия немцам в этой работе решительно уклонились.

Ближайшим сотрудником германских властей по организации таких лагерей был русский подданный Скоропись-Иолтуховский, если не ошибаемся — бывший член I Государственной думы. Фамилия его, как одного из важных агентов, также фигурировала в архиве Шептицкого. После русской революции этот ренегат начал собирать среди военнопленных солдат-малороссов в Германии и Австрии подписи на петиции, требующей немедленного отделения Малороссии от России. Отказ от подписи под этой петицией грозил непокорным строгими наказаниями, поэтому не удивительно, что Скоропису удалось собрать среди военнопленных довольно внушительное число подписей.

В тех же лагерях немцами были организованы особые шпионские отделения, после обучения в которых люди переправлялись через германский фронт на русскую сторону под видом бежавших из плена. Им давалась задача заниматься шпионажем в пользу Германии и украинской пропагандой.

Надо отметить, что большинство воспитанников этих школ шпионажа шли туда с исключительной целью так или иначе вырваться из германского плена и по возвращении в Россию не только не выполнило возложенного на них немцами поручения, но чистосердечно о нем доложило начальству. Но были, конечно, и такие, которые служили немцам верой и правдой, тем более что труд их оплачивался прекрасно.

В одном из лагерей из военнопленных был образован курень сечевиков Тараса Шевченко. Курень был сформирован из военнопленных, наиболее поддавшихся украинской пропаганде. Во главе куреня стоял русский прапорщик Шаповал. Люди куреня были обмундированы в малороссийские кафтаны и пользовались некоторой свободой. Согласно немецким планам, курень Шевченко должен был в будущем послужить кадром украинского войска. Появившись в период петлюровщины в России, люди этого знаменитого куреня и были главными виновниками всех творившихся в Малороссии грабежей и насилий и телохранителями Петлюры и его ближайшего сотрудника, австрийского офицера атамана Коновальца.

После занятия Львова русскими войсками главари украинского сепаратизма собрались в Вене, где основали свой центр около так называемого Украинского клуба. Возглавляли этот клуб уроженцы Галиции барон Василько и Левицкий. Филиалы клуба находились в Лозанне и в Стокгольме. Во главе швейцарского бюро стояли граф Тышкевич — поляк, крупный землевладелец — и русский подданный Степанковский. Имена того и другого часто встречались нам при просмотре документов графа Шептицкого. Руководителями стокгольмского бюро были названные нами раньше Меленевский, Дорошенко и КО. На австро-германские средства бюро эти вели украинскую пропаганду в нейтральных странах и сносились с агентами этой пропаганды в России, поддерживая тесную связь с германским разведывательным отделением и занимаясь шпионажем в пользу Германии. Первенствующую роль в последней области сыграло стокгольмское бюро. Как известно, нейтралитет Швеции во время войны был весьма однобокий. Все ее симпатии были на стороне Германии. Стокгольм не только был избран важным центром для германского шпионажа на русском фронте, но впоследствии немецкое правительство препровождало через стокгольмские банки кредиты на ведение большевистской пропаганды в России, а шведские дипломатические курьеры поддерживали связь между вождями большевизма и агентами германского правительства, находящимися в Стокгольме. Что касается шведских консульских представителей в России, и особенно персонала шведского Красного Креста, взявших на себя защиту австро-германских военнопленных в России, то формирование из этих пленных особых отрядов для большевиков в значительной степени было делом рук некоторых из этих представителей. Понятно, при таких связях между Германией и Швецией работа стокгольмского Украинского бюро протекала при особо благоприятных условиях.

Если мы обратимся к трудам, изданным по украинскому вопросу на иностранных языках, то увидим, что большая часть этих трудов вышла в свет в Берлине после 1914 года. Появился целый ряд таких же изданий на французском и английском языках; последние предназначались главным образом для Америки. Научная и историческая ценность всех этих трудов, изданных на немецкие средства, более чем сомнительна, но они являются показателем необычайной энергии Германии в деле пропаганды украинского сепаратизма и говорят, какое важное значение она придавала украинскому вопросу.

Что касается венского Украинского клуба, то он рассылал из Вены во все нейтральные страны телеграммы о насилиях, якобы чинимых русскими в Галиции, с протестом против ареста ни в чем не повинных Шептицкого и Грушевского, святых страдальцев за национальную идею. В одной из таких телеграмм украинофилы жаловались на конфискацию у Шептицкого архива с ценнейшими грамотами и документами, связанными с украинской культурой. Какого рода были эти “старинные” документы и их отношение к культуре Галиции — было указано нами выше, но что они были действительно весьма ценными в смысле пролития полного света на работу Германии в деле культивирования украинского сепаратизма — отрицать, конечно, не приходится. Поэтому тревога немецких наймитов за судьбу архива Шептицкого была весьма понятна.

Такова, в общих чертах, была работа Германии в украинском вопросе в период от начала великой войны вплоть до русской революции.

Революция, а вернее — слабость и маниловщина Временного правительства до крайности облегчили дальнейшую работу Германии в деле осуществления ее грандиозного плана расчленения живого организма России.

После свержения императорского правительства Грушевский, проживавший в Симбирске, поспешил вернуться в Киев и стать во главе организованной им Центральной украинской рады. В то же время Временное правительство, несмотря на все данные о деятельности Шептицкого в Галиции и его связях с Берлином, поспешило освободить его и, вместо высылки за границу, предоставить ему полную свободу проживания и передвижения по России. Мало того, Керенский не нашел ничего лучшего, как вернуть Шептицкому весь тот архив, о котором мы упоминали выше. По счастью, совершенно случайно с большинства наиболее важных документов этого архива были сняты копии, дающие полное освещение деятельности этого политика в монашеской рясе, ненавистника России и верного слуги Германии и Рима, сыгравшего первенствующую роль в деле организации украинского сепаратического движения. Как истый иезуит, он вновь злоупотребил оказанным ему Временным правительством доверием и в течение двух месяцев, проведенных в России после своего освобождения, возобновив сношения со старыми своими агентами, немало поработал для направления их деятельности.

Совместная работа главарей украинского сепаратизма Шептицкого и Грушевского сказалась весьма быстро. В Киеве, а затем по всей Малороссии началась самая бесшабашная проповедь необходимости немедленного отделения Малороссии от России и заключения сепаратного мира с Германией.

На первых порах своей деятельности Грушевский получил отпор оттуда, откуда он менее всего ожидал, — со стороны киевского совета рабочих и солдатских депутатов. Совет этот в то время еще не был захвачен большевиками и потребовал от Грушевского объяснения его сепаратических тенденций. Блудливый и трусливый Грушевский немедленно выступил с разъяснением, что его не так поняли, что его связи с Германией не более как злостная клевета реакционеров, что он не мыслит об отторжении Малороссии от России и конечным его стремлением является лишь культурная автономия Украины в тесном единении с Россией. Совет удовольствовался разъяснениями Грушевского, но последний, после полученного урока, обставил свою работу чрезвычайной конспиративностью. Конечные цели Грушевского и Шептицкого были известны лишь главным воротилам Центральной рады. Для рядовых членов рады в виде программы-максимум был выдвинут федеративный принцип и культурная автономия. Сношения Грушевского с Веной и Берлином, конечно, тщательно скрывались.

В это же время на киевском горизонте появился и пресловутый Петлюра. Бухгалтер по профессии, он в течение всей войны уклонялся от воинской повинности в одном из учреждений союза городов.

Недурной оратор и беспринципный демагог, он с успехом начал выступать на украинских митингах и, снискав доверие Грушевского, был назначен секретарем рады по военным делам.

Одной из ближайших задач рады было создание собственной вооруженной силы для обеспечения себя от чьего-либо давления, вроде указанного нами вмешательства в его работу киевского Совета. С этой целью рада самолично сформировала курень Богдана Хмельницкого. Курень был укомплектован в буквальном смысле всяким сбродом, преимущественно злостными дезертирами, которых поступление в курень избавляло не только от наказания за дезертирство, но и от необходимости идти на фронт. Моральные качества куреня мало смущали вожаков рады. Они были им даже на руку, ибо, играя на шкурных интересах своих телохранителей, Грушевский мог питать полную уверенность в их слепом повиновении. Сброд этих опричников принес впоследствии немало бед мирному населению Киева, а после провала Петлюры начал перекочевывать к большевикам.

Одновременно рада добилась от Керенского разрешения украинизировать два корпуса на фронте. Одним из этих корпусов командовал генерал Скоропадский, будущий гетман, обещавший раде свою поддержку в случае ее конфликтов с Временным правительством. Не довольствуясь этим, рада стала настойчиво добиваться украинизации 25 процентов всех российских корпусов, передачи ей всего Черноморского и половины Балтийского флота. Петлюра, не считаясь с центральной властью, разослал по всем военным округам телеграмму с призывом ко всем малороссам самочинно формировать украинские части.

Эта сторона деятельности Центральной рады внесла немало сумбура в войсковые части и, вместе с большевистской пропагандой, сыграла не последнюю роль в разложении и русского фронта.

Аграрная реформа Чернова2 сразу усилила позиции Центральной украинской рады и подняла ее значение в глазах населения Малороссии. Малороссийское крестьянство также стояло за отчуждение помещичьих земель, но мыслило завладение ими исключительно на правах собственности. Естественно, при такой психологии крестьянства бессмысленный проект национализации земли, вылившийся из-под пера Чернова, был встречен в Малороссии крайне враждебно. Депутации, отправленные в Петроград, добиться там ничего не могли, и взоры крестьянства обратились на Раду как на защитницу их интересов в аграрном вопросе. При таких условиях автономия Малороссии становилась вполне логичной и продиктованной насущнейшими интересами крестьянства.

Само собой разумеется, что было бы ошибкой отождествлять это стремление к устроению своей жизни на здоровых началах с сепаратистическими украинскими тенденциями и тайной германской работой, описание которой составляет единственную цель нашего очерка. Мы глубоко убеждены, что если бы в это время перед радой совершенно определенно был поставлен вопрос об отторжении Малороссии от России, то подавляющее большинство ее членов, тем более крестьянская масса, отвергли бы его самым решительным образом. Об открытом же обсуждении германского проекта — присоединить Малороссию к короне Габсбургов — не могло быть и речи.

Вожаки украинской рады понимали это лучше, чем кто-либо, поэтому у них существовало две программы: одна — официальная, основанная на принципах широкого самоуправления и автономии, другая — тайная, известная лишь ограниченному кругу лиц, конечным итогом коей было образование, при содействии Германии, самостоятельного Украинского государства.

Союз Украины с Германией был вопросом решенным, но относительно будущей формы правления полного единогласия между заговорщиками не было, ибо часть из них стояла за республику, что совершенно не отвечало видам Германии.

Монархические тенденции возглавлялись Шептицким, Грушевским и галичанами, республиканские — Винниченко и Петлюрой.

Российская разруха, атмосфера полного безвластия и взаимной грызни политических партий чрезвычайно упрощали как работу кучки украинских сепаратистов на месте, так и сношения их с Германией.

Как показал опыт минувшей войны, в области шпионажа и в использовании внутренних осложнений у своих противников Германия не имела соперников. Для поражения России были пущены в ход все средства — начиная с придворных интриг и кончая пропагандой большевизма. Тысячи невидимых нитей связывали Берлин с его сознательными и бессознательными агентами в России. Нити эти тянулись через дипломатические канцелярии нейтральных стран в Петрограде, через банки и торговые операции, подпольную работу партии большевиков и т. д. — словом, касались всех сторон экономической и социальной жизни России.

До какой виртуозности доходили немцы в этих сношениях, свидетельствует следующий факт. Перевод денежных средств на большевистскую пропаганду через банки мог возбудить подозрение русских властей, поэтому, как это было обнаружено в деле сотрудника Ленина — Козловского3, немцы пересылали из Швеции в Петроград какие-нибудь товары. В данном случае фигурировала большая партия карандашей. Товары эти, не возбуждая ничьего подозрения, распродавались, а вырученные деньги шли на подпольную работу большевиков. Такими же путями Берлин питал и пропаганду украинского сепаратизма.

Тем не менее, несмотря на то что Грушевский и его единомышленники обставили свою деятельность большой конспиративностью, русскому генеральному штабу удалось в течение лета 1917 года собрать исчерпывающие доказательства их сношений с Германией.

Первоначально было обращено внимание, что при обмене военнопленными-инвалидами немцы стали препровождать в Россию совершенно здоровых людей, преимущественно уроженцев Малороссии. Наблюдением и опросом их удалось установить, что они посланы немцами для пропаганды украинского сепаратизма и по прибытии в Киев должны были получать инструкции от специальных агентов, группировавшихся около газеты “Новая рада”, руководимой ближайшим сотрудником Грушевского, неким Чикаленко.

Вслед за этим в Ставку явился офицер Ермоленко, передавший крупную сумму денег, полученную им от германского разведочного бюро для пропаганды. Ермоленко дал существенные показания о сношениях немцев с большевиками и украинскими сепаратистами. Обнаружено было также получение Грушевским солидных денежных сумм из-за границы.

Впрочем, главари украинского сепаратизма скоро сами расписались в том, что работают на германские деньги. Летом 1917 года русским генеральным штабом были опубликованы некоторые сведения из области деятельности Шептицкого и совместной работы украинских сепаратистов с немцами. В ответ на это стокгольмское бюро, во главе которого, как было указано выше, стояли Меленевский, Жук и Дорошенко, выпустило брошюру. Надо сказать, что всем им было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Германии, а потому даже после революции появиться в России они не могли. Опубликованных сведений брошюра не опровергла, а скорее подтвердила и не заслуживала бы никакого внимания, если бы авторы ее в полемическом усердии не стали превозносить заслуг Германии как естественного союзника и покровителя Украины. Авторы брошюры открыто признали свое соглашение с Германией и ведение агитации на германские средства, стоя на довольно оригинальной точке зрения. По их толкованию, Россия для ведения войны с Германией занимала средства у своих союзников, Англии и Франции, и не видела в этом ничего предосудительного. Украина для войны с Россией, естественно, также должна была прибегнуть к “займу” у своего ближайшего союзника — Германии. Параллель, конечно, довольно смелая, но весьма характерная — как доказательство, на каких благоглупостях построен катехизис украинского сепаратизма.

В июне 1917 года в руки нашего генерального штаба попала переписка между председателем швейцарского Украинского бюро графом Тышкевичем и одним видным румынским деятелем, отличавшимся германофильскими тенденциями. В переписке предлагалось тесное соглашение между Украиной и Румынией в целях заключения сепаратного мира с Германией, причем указывалось, что проект этот встретит поддержку со стороны Грушевского.

Наконец, помимо целого ряда других мелких фактов, во второй половине августа 1917 года при содействии нашей агентуры за границей был перехвачен целый ряд телеграмм, устанавливающих сношения главарей рады с Веной и Берлином, а также с двумя главнейшими германскими шпиками — Гуммерусом и доктором Бордах. Тогда же в Петрограде был задержан пробиравшийся из Швейцарии в Киев секретарь графа Тышкевича Степанковский, давший ценные показания по этому делу. Характерно то обстоятельство, что Степанковский, состоя агентом Шептицкого, в то же время был осведомителем нашей контрразведки в Швейцарии.

В итоге к концу августа 1917 года в руках нашего генерального штаба было собрано достаточно данных для предъявления Грушевскому и ближайшим его сотрудникам совершенно обоснованного обвинения в сношениях с Германией, то есть — в государственной измене. Трагические корниловские дни и наступившее вслед за ними полное банкротство власти Керенского не дали возможности их использовать.

Началась знаменитая киевская чехарда. Петлюру сменил Скоропадский, Скоропадского — Петлюра, того и другого упразднили большевики в лице румынского болгарина Раковского и т. д. На этих событиях, равно как и на безобразиях и насилиях, творимых в Киеве под сине-желтым флагом, мы останавливаться не будем, ибо это не входит в предмет нашего описания.

Но, может спросить читатель, почему же немцы отказались в дальнейшем от услуг своих ближайших агентов и посадили в Киеве гетмана? Да потому, ответим мы, что уклон украинских сепаратистов в сторону социализма (особенно намеченная ими аграрная реформа) совершенно не отвечали интересам германского императорского правительства. Когда украинский мавр сделал свое дело — он был удален, а на его место посажен более удобный для немцев гетман Скоропадский. Что же делал столп украинского сепаратизма Грушевский в те минуты, когда прусские гренадеры разгоняли раду? Он просто-напросто отошел в сторону, заявив, что отказывается от дальнейшей политической деятельности. Защитник и творец “украинской самостийности” не нашел слова протеста против водворения в Киеве власти прусского генерала Эйхгорна. Тесно связанный всей своей предшествующей деятельностью с немцами, другого исхода, как наложить на свои уста печать молчания, найти он не мог.

Что касается Петлюры, то от немцев он благополучно перекочевал к французам, а от французов — к полякам. Если верить малороссийской газете “Правда”, издающейся в Америке, Петлюра купил себе поддержку Пилсудского4 ценой отказа “самостийной Украины” не только от Галиции, но и от части Волыни и Подолии.

Задачей настоящего очерка было исключительное желание посильно осветить закулисную работу Германии в так называемом украинском вопросе. К нашему глубокому сожалению, подробные материалы по этому делу остались в пределах советской России. Поневоле нам пришлось ограничиться лишь кратким схематическим изложением германской работы на основании заметок в нашем дневнике. Однако за точность всего сказанного мы ручаемся и надеемся, что придет время, когда все документы, подтверждающие попытку Германии отторгнуть Малороссию от России, послужившие основанием нашего очерка, будут опубликованы.

В то же время мы отнюдь не являемся апологетами деятельности русского самодержавия в Малороссии. Еще менее склонны мы защищать попытки бюрократического Петербурга управлять Россией, не считаясь с бытовыми условиями ее населения, и централизацию, мешавшую свободному развитию русского народа. Но прием апостолов украинского сепаратизма, сводящийся к использованию ошибок самодержавия и русской бюрократии для натравливания малороссов на великороссов, мы считаем не только пошлой демагогией, но величайшим преступлением перед обеими ветвями русского народа.

Здоровые вожделения различных частей нашего обширного отечества, стремление их к широкому самоуправлению вполне понятны. Они нисколько не противоречат русскому единству и подсказываются самой жизнью. Но отторжение Малороссии от остальной России чревато печальными последствиями не только для русского народа вообще, но и для самой Малороссии. На заре русской истории Киев был “матерью русских городов”, и мы глубоко верим, что таким же он останется и на будущее время. Богатейший, красочный русский язык, обширная русская литература и русское искусство созданы трудами многих поколений обеих ветвей русского народа. Они составляют драгоценное достояние всей русской народности, а не достояние великороссов или малороссов. Повторяем: Малороссия скорее может претендовать на первенство в создании Русского государства и русской культуры, чем на отторжение от России.

На стремлении посеять рознь среди русской народности был построен весь грандиозный план похода германского кайзера на Россию. Ныне проповедь украинского сепаратизма привела лишь к присоединению искони русских территорий к Польше, Румынии и Чехии. Да иначе и быть не могло. Россия и Малороссия — сиамские близнецы. В единении их сила, в розни — источник слабости и неминуемого политического и культурного упадка.

Наши украинские национал-шовинисты в своей патологической ненависти ко всему русскому во время Второй Мировой войны очутились в обозе немецкой армии, оккупировавшей Украину. Молодые парни с западных земель, особенно т.н. “бендеровцы” с презрением относились к местному населению, похваляясь, что они несут культуру для русифицированной Украины. Характерный пример этой культуры случился в Киеве в 1941 г. Коммунистические агенты подожгли дом “Думы” на Хрещатике и Думской площади. Немцы издали безмозглый приказ за поджог расстрелять 300 киевлян. В первую очередь немцы забрали из украинской криминальной полиции около 100 задержанных за уголовные преступления. Еще 200 взялись достать наши национал-шовинисты. Фланируя по площади, где стоит памятник Богдану Хмельницкому, они вежливо останавливали встречных и, извиняясь, спрашивали что-нибудь. Если встречнный киевлянин отвечал по-русски, его задерживали и отводили в специальный автобус. Дальше маршрут шел в "Бабий яр", где этих бедняг расстреливали немцы. Немецкая политика колонизации Украины не терпела преград, а пришлые парни ОУН-овцы начали обещать населению, что мол, когда немцы выгонят большевиков с Украины, они выкинут и немцев. СД (комбинация гестапо с разведкой и спецслужбами, собрав информацию, переарестовала своих двуликих "союзников" и кое-кто потерял жизнь. И так, история учит нас, что альянс с немцами это самоубийство. Мы должны осторожно относиться к нашим западным соседям, держа в памяти то время, когда наши западные земли были захвачены поляками, румынами, чехами, Австро-Венгрией. Воспитанники с этих, контролированных чужими правительствами территорий, несли нам чужие идеи. Еще до сегодня украинские национал-шовинисты подменяют борьбу с коммунизмом, пропагандой против русского народа. В России и на Украине сегодня столичный Киев называют "мать городов русских". Каждый украинец – федералист понимает, что наше партнерство – гарантия целостности Украины. Выдумки о национальном угнетении нас Москвой могут иметь успех разве что за границей, где дезинформация стимулируется воспитанниками враждебно настроенных нам кругов... Но напрасны старания наших национал-шовинистов отравить отношения с нашим вековечным соседом русским народом. Украина не откажется от договора, который утвердил наш гетьман Богдан Хмельницкий.