Глава четвертая
«КОНСЕРВАТИВНАЯ КОНСОЛИДАЦИЯ»
(1955—1960)

1. ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
Вступление США во вторую половину XX в. ознаменовалось сдвигами в экономическом развитии и в социально-классовой структуре американского общества, протекавшими на фоне углубляющегося общего кризиса капитализма и во многих отношениях ускоренными началом (со второй половины 50-х годов) научно-технической революции.
Говоря о социально-экономической обстановке и внутренней политике США в 50-е годы, необходимо прежде всего отметить некоторые важные демографические сдвиги, среди которых выделялись быстрый рост населения и дальнейшее усиление и углубление процесса урбанизации. С 1950 до 1960 г. население США выросло на 19%—с 151,7 млн. до 180,9 млн. В течение того же периода городское население увеличилось на 30% —с 96,5 млн. до 125,3 млн. Несмотря на естественный прирост, число жителей, проживавших на фермах и в мелких поселках, за это десятилетие не возросло, а даже несколько уменьшилось (соответственно 54,2 млн. и 54,1 млн.). Что же касается собственно фермерского населения, то оно резко сократилось: в 1950 г. на фермах проживало 23 млн. человек (15,3%), а в 1960 г.-15,6 млн. (8,7% населения страны)1.
Число городов, в которых проживало свыше 1 млн. человек, за 50-е годы не изменилось (5), а с населением от 500 тыс. до 1 млн выросло с 13 до 16, с населением от 250 тыс. до 500 тыс.— с 23 до 30, от 100 тыс. до 250 тыс.- с 65 до 81, от 50 тыс. до 100 тыс.- с 126 до 2012. Существенно изменилась и география урбанизации: ее наивысшие темпы наблюдались в районах Юга и особенно Юго-Запада. Именно в эти годы Лос-Анджелес как символ возвышения Юго-Запада обошел по числу жителей Филадельфию и занял третье место — после Нью-Йорка и Чикаго. Проблема городов с их перенаселением, упадком городского хозяйства, ростом трущоб, ухудшением экологической обстановки в еще более явной степени превратилась из региональной в национальную.
Соревнование двух систем, вызов, брошенный миру капитала реальным социализмом, стремление империализма США любой ценой обеспечить за собой мировое лидерство должны быть названы в числе ведущих факторов, стимулировавших научно-технический прогресс в США 50-х годов. Известие об успешном запуске первого искусственного спутника Земли, осуществленном Советским Союзом 4 октября 1957 г., заставило верхушку общества в США более критически оценить состояние научных исследований, а также подготовку научно-технических и преподавательских кадров. Разумеется, милитаристские круги США использовали сложившуюся ситуацию сообразно целям, которые они преследовали в рам-
ках разработанной ими глобальной стратегии. Однако объективно ревизия научного потенциала страны дала толчок перестройке системы образования. То, что правящие круги связывали милитаристские задачи с делом улучшения системы образования, подчеркивается в самом названии принятого в 1958 г. Национального акта об образовании в целях обороны (The National Defense Education Act) 3.
Важным стимулом развития научно-технического прогресса в США была усилившаяся конкуренция со стороны других капиталистических стран. Начавшаяся во второй половине 50-х годов империалистическая интеграция в Европе и возрождение на новой основе промышленного потенциала Японии впервые после второй мировой войны поставили перед американскими монополиями проблему серьезной конкуренции на международных рынках, а вскоре и на собственном, внутреннем рынке. Проблема эта обострилась по мере того, как США по темпам роста валового национального продукта (ВНП) в 1950—1960 гг. стали отставать от большинства других, наиболее развитых в промышленном отношении капиталистических стран. Если в США средний ежегодный прирост ВНП в этом десятилетии равнялся 3,2% (в Великобритании еще ниже —2,7%)), то в Канаде — 4, во Франции — 4,9, в Италии — 5,6, в Японии — 8,2, в Западной Германии — 8,6% 4. Постепенно начало уходить в прошлое абсолютное господство американского доллара на мировых рынках, сокращались валютные фонды США. В ноябре 1960 г. было официально объявлено, что золотые запасы США равнялись 18 млрд. долл., т. е. оказались на низшей отметке после 1940 г.5
И хотя в 50-е годы объемы производства основных отраслей американской промышленности были достаточно высокими, тем не менее этот уровень не был постоянным, участились спады. Так, производство стали в 1953 г. достигало 105 млн. т, а на следующий год упало до 80 млн. т. За новым подъемом до 106 млн. т в 1955 г. последовал спад до 77 млн. т в 1958 г., и к 1960 г. годовая выплавка стали в США составила 90 млн. т. На протяжении 50-х годов постоянно росла добыча нефти (с 270 млн. т в 1950 г. до 340 млн. т в 1960 г.), но падала добыча каменного угля (соответственно 500 млн. и 400 млн. т). Более чем в 2 раза выросло производство электроэнергии — с 388,7 млрд. кВт-ч в 1950 г. до 844,2 млрд. кВт-ч в 1960 г.6
Таким образом, техническая база американской экономики, и особенно ее энергетика, все еще позволяла Соединенным Штатам сохранять лидерство в капиталистическом мире, хотя вопрос о том, удержат ли они это лидерство, встал на повестку дня, заставляя владельцев корпораций прилагать дополнительные усилия в использовании достижений науки в различных сферах хозяйственной деятельности.
Одним из решающих инструментов ускорения научно-технического прогресса было изменение темпов, объемов, направленности и структуры капиталовложений. В 1929—1945 гг. общий объем частных капиталовложений (исключая жилищное строительство) увеличился с 26,5 млрд. дo 30,2 млрд. долл. (в неизменных ценах 1958 г.), а с 1946 по 1966 г. он вырос с 30,2 млрд. до 72,8 млрд. долл. Эти огромные финансовые вложения привели к полной модернизации ряда отраслей американской экономики. Промышленность, а вслед за ней и сельское хозяйство США стали функционировать на существенно новой технической основе. С помощью электрификации и химизации производственных процессов не только повысилась производительность труда, но и изменился подход к проблеме сырья, что раздвинуло географию индустрии, стимулировало развитие новых отраслей.
Еще более значимым фактором НТР стала автоматизация производства. Широкое внедрение автоматических систем осуществлялось повсеместно. Примечательной чертой времени стало создание и использование в производстве, банковском деле, сфере обслуживания электронно-вычислительной техники. Коммерческое использование ЭВМ в США относится к началу 50-х годов, в 1960 г. было установлено уже 4267 электронно-вычислительных машин 7.
Быстро возрастала наукоемкость производства, а вместе с ней и в еще большей степени поднялась роль крупных монополий и государства ч финансировании научных исследований и контроле этой деятельности. Монополии поспешили активно воспользоваться плодами разворачивавшейся НТР, которая временно заменила им ослабивший во второй половине 40-х годов свое действие военный фактор. Чистые прибыли монополий, несколько сократившиеся в связи с наступлением мира, а вслед за ним и экономического кризиса (1950 г.— 25,4 млрд. долл., 1952 г.— 19,5 млрд., 1953 г.—19,9 млрд., 1954 г.—19,8 млрд. долл.), в 1955 г. достигли 26 млрд. долл.8 Это позволило корпорациям в меньшей степени зависеть от фондовых бирж и шире прибегать к использованию собственных, внутренних источников финансирования.
Поскольку крупным корпорациям было легче решать задачу капиталовложений, необходимость расширения которых усилилась благодаря НТР, с середины 50-х годов ускорился процесс концентрации производства, а вместе с ним еще более усилилось могущество монополий. За 1949—1955 гг. статистика зарегистрировала 1550 крупных слияний, причем ни за один год это число не достигло 400. За следующие шесть лет (1955—1960 гг.) число поглощений почти удвоилось: оно равнялось 3300 и не опускалось ниже 400 в год. Важно отметить, что среди поглощавших корпораций (а таковыми за 1948—1959 гг. оказались 4438) наиболее активно действовали крупные монополии. И наоборот, разорения и банкротство были в основном уделом мелких корпораций.
При практически неизменном числе корпораций, действовавших в экономике США (в 1951—1955 гг. в среднем 2635 тыс., в 1956—1960 гг. в среднем 2674 тыс.), число банкротств на 10 тыс. выросло с 35 до 53. За 1951—1955 гг. прекратили существование 9317 корпораций со средней задолженностью 39,3 тыс., а за 1956—1960 гг. разорились 14 177, задолженность каждой из которых составляла 49,6 тыс. долл.9 В начале 1956 г. сенатский комитет по делам мелкого бизнеса сообщил, что, несмотря на
общее «процветание» экономики, темпы разорения мелких компаний в обрабатывающей промышленности были самыми высокими в истории США. В итоге оказалось, что за 1947—1958 гг. 200 крупнейших индустриальных корпораций сумели поднять свою долю в промышленном производстве с 30 до 38%, а 50 наиболее крупных из них — с 17 до 23%-B 1960 г. 100 монополий-гигантов держали в своих руках 31% промышленного капитала страны10.
В 50-е годы возникла новая, более высокая форма концентрации и централизации капитала в виде конгломератов, устанавливающих монопольный контроль за совершенно не связанными по производственно-технологическому принципу фирмами. Концерны-конгломераты выступали наиболее активными поглотителями разорявшихся, а иногда и успешно, прибыльно действовавших, но более мелких корпораций.
НТР внесла крупные изменения в структуру рабочей силы. В традиционных отраслях добывающей и обрабатывающей промышленности, а также на транспорте происходило сокращение занятости, в то время как в наиболее передовых наукоемких производствах, в сфере обслуживания, контроля и учета, а также в государственном секторе расширение числа рабочих и служащих шло быстрыми темпами. США стали первой капиталистической страной, в которой число рабочих непроизводственной сферы превысило цифру занятых непосредственно физическим производственным трудом. Статистика зарегистрировала это в середине 50-х годов, а точнее — в 1956 г. Доля рабочих, занятых в сельском хозяйстве, горнодобывающей промышленности и в строительстве, снизилась с 51% всей рабочей силы в 1947 г. до 46% в 1957 г. и 42% в 1962 г. Если исключить сельское хозяйство, то в 1950 г. физическим трудом были заняты 23,7 млн. рабочих, а «белые воротнички» (техники, клерки, работники торговли и др.) составляли 21,3 млн. Через 10 лет указанные категории наемной рабочей силы насчитывали соответственно 25,5 млн. и 27 млн. человек.
Все это имело далеко идущие последствия для экономики США. Монополии получили больше возможностей для производственного маневра. Технически хорошо оснащенные отрасли промышленности, использующие относительно небольшую по численности рабочую силу, значительно легче открывали новые предприятия в ранее относительно слабо развитых в промышленном отношении районах на Юге и на Западе. Более того, в связи с диверсификацией производства монополистический контроль за экономикой стал в известной мере скрадываться, ибо понятие «крупное производство» теперь существенно менялось по содержанию.
Среди наиболее важных сдвигов в структуре занятости было расширение числа работников, непосредственно нанимаемых органами государственной власти. За 1950—1960 гг. число государственных служащих возросло с 6,4 млн. до 8,8 млн. При этом особенно заметно увеличивался наем рабочей силы властями штатов и муниципалитетами — с 4,3 млн. До 6,4 млн.11 Это означало, что наряду с монополиями и государство расширяло масштабы своего воздействия на экономику. Еще раз было убедительно доказано, что налоги и бюджет перестали играть лишь свою традиционную роль финансирования деятельности органов государства.
В условиях ГМК они превратились в средство финансирования воспроизводства, осуществляемого монополиями, особенно в сфере военного производства.
Воздействие капиталистического государства на производство в интересах монополий и тесно связанная с этим гонка вооружений были важнейшими причинами продолжавшегося роста бюджета и в мирное время. Расходы всех органов власти (муниципалитетов, штатов п федерального правительства), составляя в 1950 г. 70,3 млрд. долл., поднялись до 110,1 млрд. в 1953 г. и 151,3 млрд. долл. в 1960 г. Федеральный бюджет в те же годы сохранялся на уровне сооответственно 44,8 млрд., 80 млрд. и 97,3 млрд. долл., при этом военные расходы середины 50-х годов существенно превосходили соответствующие затраты периода до корейской войны. Самый низкий их уровень в 1955 г. (39,9 млрд. долл.) более чем в 3 раза превышал уровень 1950 г.12 В 1948 г. общие военные расходы (прямые ассигнования военным ведомствам плюс «помощь» другим государствам, имевшая военное предназначение) составляли 45,3% бюджета, в 1955 г.-59,3, в 1960 г.- 50,3 % 13. Иными словами, так называемые бюджеты мирного времени были фактически бюджетами гонки вооружений и дальнейшей милитаризации экономики.
Развитие ГМК в США имело свои отличия от аналогичного процесса в европейских капиталистических странах. Наиболее важная особенность заключается в отсутствии в США национализированного сектора экономики. Однако и в США 50-х годов государственная собственность имелась во внушительных размерах, только ее формирование шло не путем национализации, а посредством прямого государственного хозяйствования и приобретения недвижимого имущества за счет бюджета. Б 1960 г. государственная собственность измерялась 276 млрд. долл., что далеко превосходило по стоимости объем ВНП всего «Общего рынка», который равнялся в 1960 г. 182 млрд. долл.14
Несмотря на наличие множества «встроенных стабилизаторов» государственно-монополистического характера, вмонтированных в американскую экономику за 20-летнее правление демократов, она так и не смогла преодолеть цикличного характера своего развития. Начиная с 1953 г. экономика США прошла три цикла, низшими фазами которых были кризисы 1953-1954 гг., 1957-1958 гг. и 1960-1961 гг. В первом случае спад продолжался с июля 1953 г. по август 1954 г., во втором — с июля 1957 г. по апрель 1958 г., в третьем —с мая 1960 г. по февраль 1961г.15
Таким образом, объективный закон цикличного развития капиталистической экономики продолжал действовать и в условиях ГМК. Однако активное вторжение буржуазного государства в хозяйственную жизнь, умножение его регулирующих функций и другие формы воздействия на механизм воспроизводства вызывали определенную деформацию цикла. Кризисы рассматриваемого периода были менее продолжительными и не столь глубокими, как экономические потрясения до второй мировой вой-
ны. В качестве непосредственных, конкретных причин спадов были: в 1953 г.— временное сокращение военных расходов; в 1957 г.— замедленность роста спроса на конечный продукт в условиях экономического бума; в 1960 г. повторилось (только в меньшей мере) то же явление. Самое сильное падение производства и деловой активности имело место в 1957-1958 гг.
В целом темп экономического роста в 50-е годы был очень скромным, безработица же хронически сохранялась на высоком уровне. Официальная экономическая доктрина послевоенных США считала «нормальным» уровень безработицы до отметки 4%. Даже исходя из такого вольного определения «нормальной» занятости, правящие круги должны были признать, что после 1953 г. за все последующие годы вплоть до 1956 г. «нормальность» так и не была достигнута.
Все это означало, что две из трех главных целей, поставленных перед экономикой США законом о занятости 1946 г.,— обеспечение устойчивого экономического роста, высокого уровня занятости и недопущение инфляции — не были реализованы. Относительно инфляции в свете экономического развития США с конца 60-х годов следует заметить, что ее поступь была, действительно, по стандартам 70-х годов медленной. Потребительские цены с 1953 по 1960 г. выросли на 10,7%- Однако, как видим, проблема инфляции отнюдь не была снята с повестки дня. Более того, в период кризиса 1957—1958 гг. дало себя знать необычное явление, которое экономисты 50-х — начала 60-х годов называли «новой инфляцией» 16. Речь шла о росте цен на ряд товаров и в условиях спада. За этим феноменом было, если можно так выразиться, «большое будущее», хотя в условиях 50-х годов его воспринимали как необъяснимую аномалию. Непосредственным «виновником» инфляции были непомерно высокие военные расходы и засилье монополий в экономике, осуществляемое ими манипулирование кредитом и ценообразованием.

2. ПРАВЛЕНИЕ НЕОКОНСЕРВАТОРОВ
Экономическая политика правительства Дуайта Эйзенхауэра шла в основном в том же русле, которое сложилось за предыдущее 20-летнее правление демократов 17. Однако были и заметные отклонения. Эйзенхауэр подобрал себе консервативный кабинет. В определении экономической политики ключевую роль играли министр финансов Дж. Хэмфри и министр сельского хозяйства Э. Бенсон. Крупные бизнесмены, представители корпораций плотным кольцом окружили президента. В целом же анализ внутренней политики республиканцев в 50-х годах показывает, что государственное вмешательство в решение экономических проблем стало Двухпартийным принципом, хотя республиканцы внесли в него свое, еще более реакционное содержание.
Уже в ходе кампании 1952 г. республиканцы обвинили демократов в разрушении свободного предпринимательства путем усиления правительственного вмешательства. Оказавшись у кормила власти, республиканцы отменили контроль за ценами и заработной платой, введенный в период
корейской войны. Вслед за тем под предлогом борьбы с бюрократией в госаппарате была упразднена Реконструктивная финансовая корпорация, учрежденная еще президентом-республиканцем Г. Гувером. Однако в целом никакого возвращения к гуверовским принципам «твердого индивидуализма» (о нем много говорилось в предвыборные месяцы) не произошло.
Наиболее четко это проявилось в определении роли государственной власти в борьбе с экономическими кризисами. Поначалу министерство финансов взяло курс на ограничение доступа к кредиту, боясь, что «перегрев» экономики усилит инфляцию в связи с отменой контроля за ценами. Это вызвало беспокойство среди значительной части делового мира, указывавшей правительству, что окончание войны и без того лишило предпринимателей важных стимулов. Известный банкир А. Гарриман писал в июне 1953 г. экс-президенту Г. Трумэну, что его «республиканские друзья — банкиры» высказывали неодобрение в отношении правительственного курса на «жесткие деньги», т. е. на ограничение кредита завышенными процентными ставками. Сам Гарриман считал, что такая политика приведет к «рецессии» 18. Спад в экономике действительно вскоре наступил, хотя осложнение доступа к кредиту было не главной его причиной. Нестабильность экономики заставила республиканцев модернизировать принципы экономической политики, отступить от догм «твердого индивидуализма» и прибегнуть к мерам, аналогичным тем, которые использовались их предшественниками для искусственного «оздоровления» хозяйственной жизни.
Прежде всего республиканцам пришлось отказаться от приверженности идее сбалансированного бюджета и санкционировать дальнейший рост государственного долга. Дефицит в бюджете возникал тогда, когда экономика оказывалась в кризисном состоянии, когда она нуждалась в дополнительном взбадривании. Особенно значительным дефицитом отмечен был 1958/59 финансовый год —12,9 млрд. долл. Это был рекорд бюджетного дефицита мирного времени за всю историю США19. Так отреагировало правительство Д. Эйзенхауэра на кризис 1957—1958 гг.
Как уже отмечалось, бюджеты администрации Эйзенхауэра были бюджетами милитаризации экономики. Правительство открыто рассматривало большие военные расходы в качестве важного средства «оздоровления» экономики. В экономическом послании конгрессу в январе 1959 г. Эйзенхауэр, напуганный очередным (1957—1958 гг.) кризисом, откровенно признал, что «ускорение выполнения военных заказов, предпринимаемое в соответствии с политикой национальной обороны, имело стимулирующее воздействие на экономику» 20. Тем самым Д. Эйзенхауэр лицемерил в последнем президентском выступлении: сетуя на засилье «военно-промышленного комплекса» 21, он жаловался в значительной мере сам на себя. Наряду с расширением бюджетных расходов правительство республиканцев прибегло и к методам кредитного манипулирования на разных фазах экономического цикла путем понижения или повышения учетного процента. Будучи поначалу сторонниками «твердых денег», республиканцы на горьком опыте политики Дж. Хэмфри в 1953 г. убедились, что затруднение доступа к кредиту может ускорить наступление спада в экономике. Уже в 1953—1954 гг. в порядке антикризисной защиты правительство использовало все три главных инструмента монетарной политики - предписание уровня резерва в банках Федеральной резервной системы (в данном случае — более низкого уровня, с тем чтобы высвободить больше денег для поощрения займов во имя оживления деловой активности), снижение ссудного процента и прямые операции с правительственными ценными бумагами на денежном рынке.
Конечно, использование фискальных и кредитных рычагов в период правления Эйзенхауэра носило характер «пожарной стратегии», как выразился А. Окэн, один из тех экономистов, кто дал теоретическое обоснование дефицитной политики демократов в следующем десятилетии22. Правительство Эйзенхауэра прибегало к дефициту, так сказать, в пассивном варианте в силу крайней необходимости, а его финансово-экономическая политика носила откровенно антидемократический характер, будучи целиком подчинена интересам крупного капитала. Но это дела не меняет: фактически государственно-монополистический принцип активного вмешательства государства в экономическое развитие был взят на вооружение и республиканцами.
Откровенно реакционную сущность принципов экономического регулирования правительства Эйзенхауэра очень убедительно выявила его налоговая политика. С 1 января 1954 г. оно похоронило налоги на сверхприбыль. В 1954 г. был принят ряд налоговых законов, в том числе общий закон о снижении налоговых ставок. Это был акт государственного фаворитизма по отношению к бизнесу. По этому закону налог на корпорации был снижен на 536 млн. долл. Уменьшилась и сумма индивидуального подоходного налога — на 827 млн. долл., но значительная часть сокращения (204 млн. долл.) и здесь приходилась на бизнесменов. Лица с низкими доходами получали непропорционально малую налоговую скидку23. Эта линия продолжалась и в последующие годы. Добавим, что состоятельные слои широко пользовались всевозможными лазейками для уклонения от налогообложения, а сплошь и рядом и вообще безнаказанно нарушали законы.
Аграрная политика республиканского правительства служила интересам крупного фермерства и агропромышленного бизнеса, связанного с закупками, переработкой и продажей сельскохозяйственной продукции. Как известно, во время второй мировой войны в условиях острого недостатка продовольствия демократы проводили курс на поддержание относительно высоких цен на фермерские продукты в целях поощрения их производства. В годы послевоенной реконверсии, а затем в условиях еще одной, корейской войны эта линия нашла продолжение. В итоге благодаря искусственному поддержанию цен сотни тысяч ферм смогли удержаться в строю действующих хозяйств, находивших рынок сбыта, хотя процесс разорения фермерства, конечно, продолжался и в этих условиях.
Республиканцы унаследовали от правительства демократов аграрный закон 1949 г.. согласно которому на шесть базовых сельскохозяйственных
продуктов (хлопок, кукурузу, пшеницу, рис, табак и арахис) государство поддерживало цены на уровне 90% паритета. Срок действия закона истекал в i954 г., и по рекомендации министра сельского хозяйства Э. Бенсона Эйзенхауэр предложил идею «гибкого паритета», что позволяло снижать уровень государственного поддержания цен. По новому статуту цены поддерживались государственными субсидиями в пределах 82,5— 90% паритета на 1955 г. и от 75 до 90% в последующие годы24. Преследовалась цель «свободной» игрой рыночных сил экономически уничтожить «непроизводительные» фермы, удешевить производство и освободить бюджет от затрат на поддержание фермерских цен. Но программа Бен-сона не сработала. Нереализованных запасов стало гораздо больше, и вместо 1,3 млрд. в год правительство тратило теперь на поддержание цен 2,3 млрд. долл. в год.
Поскольку обстановка в сельском хозяйстве продолжала ухудшаться, конгресс принял в 1956 г. по инициативе Эйзенхауэра при двухпартийной поддержке закон о создании Земельного банка. В соответствии с этим планом создавались два фонда — по оплате сокращения посевных площадей и для финансирования консервации земельного массива, изымаемого из-под обработки на длительный срок. И то и другое должно было разгрузить от сельскохозяйственной продукции рынок сбыта, содействовать рассасыванию запасов продукции и затем расширить производство при более нормальных ценах. Министерство сельского хозяйства получало 750 млн. долл. в год для проведения сокращения производственных площадей и еще 450 млн. долл. ежегодно для консеpвации земель, изъятых из обработки 25.
Ослабление республиканским правительством усилий в сфере поддержания цен на сельскохозяйственную продукцию привело к тому, что паритет стал неуклонно снижаться: 1951 г.— 107, 1953 г.— 92, 1960 г.— 80 (1967 г. = 100). Как следствие этого задолженность фермеров выросла с 9,1 млрд, в 1953 г. до 12,3 млрд. долл. в 1960 г., а ипотечная соответственно — с 7,7 млрд. до 12,8 млрд. долл. Чистые доходы фермерства снизились зa те же годы с 13,1 млрд. до 12,1 млрд. долл. Это ускорило процесс разорения ферм. Так, за 1946—1953 гг. число ферм сократилось с 5926 тыс. до 4984 тыс. (на 17,6%), а за 1953-1960 гг.- до 3962 тыс. (на 20,5%).
Процесс вытеснения и разорения мелких ферм, ускоренный аграрной политикой правительства Эйзенхауэра, усилил концентрацию производства в сельском хозяйстве. Средняя площадь фермы увеличилась с 242 акров в 1953 г. до 297 акров в 1960 г., а средняя стоимость — с 19.4 тыс. до 32,9 тыс. долл.26 Таковы были итоги технической революции в сельском хозяйстве, результаты действия законов концентрации капитала и промонополистической аграрной политики правительства республиканцев.
Вопреки индивидуалистической риторике и нападкам на социальные мероприятия «нового курса» Ф. Рузвельта и «справедливого курса» Г. Трумэна, столь характерным для республиканской платформы 1952 г., правительство Эйзенхауэра и республиканцы в конгрессе не решились на пересмотр основ социальной политики демократов, если не считать некоторых аспектов трудового законодательства. Это, однако, не значит, что республиканцы не внесли ничего своего в социальную политику. Но, восприняв общие принципы социальной стратегии монополистической буржуазии, нашедшей воплощение в признании новой роли государства в регулировании трудовых отношений, республиканцы послевоенного образца повернули руль социальной политики заметно вправо, что отвечало интересам определенной, очень влиятельной группировки финансово-промышленного капитала. Это наложило заметный отпечаток на политику администрации Эйзенхауэра в рабочем вопросе.
Капиталисты, прежде всего промышленники и торговцы, ставили перед республиканским правительством двоякую цель: подорвать позиции профсоюзов при одновременном сужении вмешательства государственной власти в трудовые отношения и предоставлении капиталу еще большей свободы рук в деле эксплуатации трудящихся. Торговая палата США в принятой в 1955 г. декларации об индустриальных отношениях настаивала, чтобы правительство сохранило за собой лишь «минимум контроля» за трудовыми отношениями и «поощряло добровольное, а не принудительное урегулирование трудовых конфликтов». Это пе помешало почитателям системы свободного предпринимательства потребовать запрещения сверху некоторых видов стачек, якобы несущих угрозу «безопасности, здоровью и благосостоянию народа», стачек солидарности, забастовок государственных служащих и т. д., а также всяких остановок производственного процесса в нарушение заключенного договора27. Под стать этим требованиям была и программа Национальной ассоциации промышленников. НАП требовала резкого ограничения прав профсоюзов, договорные позиции которых и без того были подорваны законом Тафта—Хартли 1947 г. и фронтальной атакой маккартистов на рабочее движение 28.
Маккартисты, вдохновленные ослаблением позиций профсоюзов, поражением либералов на выборах 1952 г. и общим сдвигом вправо, развернули настоящий поход против профсоюзного движения под лозунгом защиты «индивидуальных свобод» от «профсоюзной монополии» и «диктатуры рабочего движения». Эта кампания в середине 50-х годов приняла характер общенационального натиска. Она лишний раз показала, что идеология консервативного республиканизма на практике служит в первую очередь орудием монополий в борьбе с профсоюзами как коллективными защитниками насущных интересов трудящихся. Поводом к усилению этой кампании послужило, в частности, объединение АФТ и КПП в единую федерацию (1955 г.). Поднятая шумиха против профсоюзной «монополии» и «захвата» профсоюзами демократической партии29 была не чем иным, как ширмой для прикрытия общего наступления на организованное рабочее движение.
Большинство членов кабинета Эйзенхауэра и лидеры республиканской партии в конгрессе полагали, что закон Тафта—Хартли следует оставить без изменений. Однако многие из них ратовали за то, чтобы штаты, опираясь на антипрофсоюзные статьи федерального закона, вводили новые законодательные ограничения профсоюзной деятельности30. С такой «профсоюзной философией» эйзенхауэровской администрации республиканцам трудно было рассчитывать на отрыв профсоюзов от демократов. Не помогло и назначение министром труда консервативного лидера профсоюза водопроводчиков, демократа по партийной принадлежности М. Дар-кина31. С самого начала Даркин чувствовал себя неуютно в кабинете миллионеров. Через восемь месяцев он счел за благо уйти в отставку. Министерство труда с осени 1953 г. и до истечения президентского срока Эйзенхауэра возглавил Дж. Митчелл, в прошлом один из руководителей крупной торговой фирмы. На первых порах он также пытался убедить профсоюзы в дружественных чувствах правительства.
Однако на практике республиканцы гораздо чаще и откровеннее, чем их предшественники, вставали на сторону предпринимателей 32. Особенно наглядно антипрофсоюзная линия правительства Эйзенхауэра проявилась в период крупной стачки сталелитейщиков в 1959 г. Сначала оно заняло позицию «невмешательства»; когда же стало ясно, что профсоюз сталелитейщиков устоит в этом противоборстве и может добиться победы, нанесло по рабочим удар, обратившись 9 октября 1959 г. в суды с предложением запретить стачку судебным предписанием на 80 дней, что и было сделано.
В ответ на настойчивые требования профсоюзов отменить закон Тафта—Хартли 11 января 1954 г. Эйзенхауэр сделал туманный намек, что этот вопрос может возникнуть в будущем33. Однако трактовка этого законодательства правительственными органами приобретала с каждым разом все более жесткую антирабочую направленность. Более того, с приходом республиканцев к власти, как отмечалось уже в резолюции первого съезда АФТ—КПП, накатилась «новая волна антипрофсоюзных законов в штатах». В 1953—1955 гг. появились еще пять законов о так называемом «праве на труд», и их общее число было доведено до 18.
Кампания в защиту антипрофсоюзных законов о «праве на труд» показала истинное социальное предназначение концепции крайнего индивидуализма в трудовых отношениях как разновидности буржуазной идеологии. Она была прежде всего формой идеологического обоснования нового наступления на рабочий класс. При этом ее апологеты и проповедники забывали о своей приверженности к «свободам» и настойчиво апеллировали к государственной власти с требованиями ввести новые ограничительные меры, ущемляющие права профсоюзов.
Об этом ясно и недвусмысленно говорило принятие закона Лэндрема—Гриффина в 1959 г. Появлению нового антирабочего статута предшествовала многолетняя кампания по дискредитации профсоюзных организаций. Для этого был использован и специальный комитет сената по
расследованию коррупции в профсоюзах во главе с реакционно настроенным демократом из Арканзаса Дж. Маклелланом, юридическим консультантом которого был другой демократ — молодой Р. Кеннеди. Но эта антипрофсоюзная атака опять-таки была двухпартийным начинанием, к которому подключились буржуазные политики всех оттенков — от умеренных демократов, среди которых был и сенатор от штата Массачусетс Дж. Кеннеди, до крайне правых в республиканской партии типа Б. Голдуотера, сенатора от Аризоны.
Эйзенхауэр подписал закон Лэндрема—Гриффина 14 сентября 1959 г. Это означало, что была перевернута еще одна страница в истории антирабочего законодательства. Профсоюзы потерпели еще одно тяжелое поражение.
Нововведения в сфере трудовых отношений шли в двух главных направлениях. Прежде всего в направлении ограничения прав профсоюзных организаций. Главные дополнения заключались в следующем: расширялась юрисдикция штатов за счет ограничения прав федеральных властей в регулировании трудовых отношений, чего усиленно и добивались наиболее консервативно настроенные предпринимательские круги; ограничивалось право профсоюзов на проведение вторичных бойкотов (т. е. бойкотов предпринимателей, не являющихся непосредственными нанимателями бастующих рабочих); запрещалось вносить в коллективные договоры ранее имевшие широкое распространение положения, согласно которым предприниматель обязывался прекращать деловые связи с фирмами, прибегавшими к «несправедливой трудовой практике» и тем самым порождавшими трудовые конфликты; практически делались невозможными некоторые формы пикетирования (они заносились в разряд «несправедливой трудовой практики» профсоюзов, что, как известно, закон Тафта—Хартли обязывает НУТО пресекать), в том числе пикетирование в целях вовлечения рабочих предприятия в профсоюз или признания профсоюза.
Особо также следует сказать о поправках, касавшихся деятельности коммунистов в профсоюзах. Положение закона Тафта—Хартли о подаче профсоюзами заявлений о непринадлежности их функционеров к Коммунистической партии как условии обращения к услугам НУТО отменялось. Но антикоммунистическая направленность трудового права США усиливалась, ибо взамен вводилось прямое и абсолютное запрещение коммунистам (а бывшим членам Компартии — в течение пяти лет после выхода из партии) занимать какие-либо должности в профсоюзах. Нарушение этого антикоммунистического предписания наказывалось в уголовном поpядке.
Второе, п основное, направление нового закона состояло в декретировании мер по усилению государственного контроля за деятельностью профсоюзных организаций. «Защита» личных прав и ущемление прав pабочих организаций стали лейтмотивом этого реакционного закона. Конгресс оказался исключительно щедрым на провозглашение «прав» индивидуальных рабочих. Первый раздел закона даже был назвал «биллем o правах членов рабочих организаций». Но на деле здесь содержались не Положения о реальных правах рабочих, а пункты, ограничивавшие деятельность профсоюзов. Закон 1959 г. поставил под жесткий государственный контроль процедуру выборов должностных лиц профсоюзов, порядок вынесения профсоюзами дисциплинарных мер по отношению к своим членам, устанавливал регламентацию финансовой деятельности профсоюзов, предписывал особые правила отчетности и т. д.34
Республиканцы, стремясь не вызывать резкого усиления недовольства со стороны широких слоев трудящихся, согласились с рядом мер, несколько улучшающих их материальное положение. Так, в 1955 г. был принят закон о повышении начиная с 1956 г. минимума оплаты труда с 75 ц. до 1 долл. в час. Им воспользовались 2,1 млн. рабочих 35.
Правительство Эйзенхауэра, столкнувшись в первые же годы деятельности с острой проблемой безработицы, в 1954 г. внесло одно из наиболее весомых дополнений к структуре страховых выплат по безработице. Этим актом было осуществлено первое заметное расширение круга лиц, получавших пособие по безработице по закону 1935 г. Одновременно и штаты впервые за 20 лет внесли поправки з свои законы о страховании по безработице. В целом некоторое увеличение пособий и расширение числа их получателей были осуществлены в 40 штатах 36. Кризис 1957— 1958 гг. подтолкнул республиканскую администрацию и контролируемый демократами конгресс на некоторое расширение программы страхования по безработице. Правительство, в частности, предложило временно продлить сроки получения пособий с 26 недель до 39 37.
Кризис 1957—1958 гг. и рост безработицы, более значительной, чем за все предыдущие послевоенные спады, вынудили многих в правящих кругах страны вернуться к ненавистной для правых идее общественных работ. В сентябре 1959 г. конгресс ассигновал 1,2 млрд. долл. на эти цели. Эйзенхауэр немедленно наложил вето на билль. Попытка генерала-президента удержать законодателей от уступки «чуждым» взглядам ни к чему не привела: в конгрессе было собрано достаточно голосов для преодоления президентского вето. Наряду с этим через две недели был принят закон об ассигновании 1 млрд. долл. на жилищное строительство, включая 650 млн. долл. для ликвидации в течение двух лет трущоб в ряде городов. Он так и остался на бумаге.
Несмотря на известное расширение социальных выплат населению, в 50-е годы проблема бедности и нищеты не утратила своего значения и остроты. Бюро трудовой статистики установило в 1960 г. минимум ежегодного дохода, ниже которого, даже по официальным критериям, начиналось состояние нищеты: для семьи из четырех человек на уровне 3 тыс. долл., а для семьи из шести человек — 4 тыс. Оказалось, что 40 млн. американцев, т. е. свыше 22% населения, проживали в условиях бедности и нищеты38. Неудивительно, что социальная поляризация в стране в 50-е годы еще более углубилась 39. Этот вывод подтверждают следующие данные. Между 1954 и 1957 гг. прибыли корпораций с учетом налогов выросли на 32%, а доходы населения —всего на 18%. К этому надо яобавить, что безработица к весне 1958 г., по данным профсоюзов, достигла 7% всей рабочей силы.
Еще во второй половине 30-х годов в борьбе с неолиберальными принципами «нового курса» Ф. Рузвельта началась известная модификация республиканской доктрины «твердого индивидуализма». В середине 50-х годов она в своей основе была завершена. В период правления республиканцев, пишут советские историки, «идея буржуазного государства как достоянного фактора в регулировании экономики в интересах капиталистического класса, в целом прочно утвердившаяся в мировоззрении демократов со времен „нового курса" и представлявшаяся анафемой для республиканской старой гвардии, нашла ограниченное признание как в некоторых теоретических установках, так и в практической деятельности Эйзенхауэра» 40.
И в самом деле идеология неоконсерватизма наложила свой отпечаток на внутреннюю политику республиканцев 1953—1960 гг. И президент, и преобладающая часть республиканцев в Капитолии, несмотря на свою индивидуалистическую риторику, действовали «именно в духе неоконсервативной философии»41. В работах неоконсерваторов 50-х годов 42 государству неизменно отводилась важная роль. Один из теоретиков неоконсерватизма, К. Росситер, подчеркивал, что «современный консерватизм отошел от крайнего антистейтизма», а среди факторов, определивших трансформацию консерватизма в духе признания ограниченной роли государственного вмешательства в хозяйственную деятельность, он назвал «угрозу коммунизма» 43.
Настоящей кодификацией принципов республиканского неоконсерватизма и наиболее популярной публикацией на эту тему оказалась книга заместителя министра труда А. Ларсона «Республиканец смотрит на свою партию». Ларсон противопоставил «новому республиканизму», т. е. неоконсерватизму, две идеологии: «одна, можно сказать, носит марку 1896 г., а другая —марку 1936 г.». Имелось в виду, что неоконсерватизм противостоит старому, традиционному республиканизму эпохи laissez faire, процветавшему в момент прихода У. Маккинли к власти в 1896 г. и господствовавшему до 1932 г., а также неолиберализму «нового курса», одержавшему триумфальную победу на выборах 1936 г.44
С начала «нового курса» и до окончания войны в Корее в 1953 г. в функционировании двухпартийной системы США существовали значительные различия между главными буржуазными партиями, хотя они и не носили принципиального характера. К середине 50-х годов в их взаимоотношениях выявилась наибольшая степень согласия после кризиса 1929—1933 гг. Этот своего рода консенсус образовался на почве усвоения и Демократами и республиканцами государственно-монополистических принципов в социально-экономической политике и выдвижения ими экспансионистской концепции «глобальной ответственности» американ-
ского империализма за положение дел в мире. Благодаря этому в спектре сил, действовавших на политической арене США в рамках двухпартийной системы, сложился широкий сдвоенный центр, в котором демократы, условно говоря, занимали положение левее от центра, а республиканцы — правее. Таким путем между ними возникло большее взаимопонимание, чем в любое время после кризиса 1929—1933 гг. Общие интересы различных группировок правящего класса, продиктованные внутренней и внешней обстановкой, как бы еще сильнее сблизили обе партии друг с другом, выявив принципиальное согласие по главным вопросам43.
Закон Лэндрема—Гриффина стал своего рода мрачным памятником консенсусу. Он прошел через обе палаты с редким для законодательной практики США согласием: 352 — за и 52 — против в палате представителей и 95:2 в сенате46. Интересно, что в течение нескольких дней билль носил три имени — демократа Дж. Кеннеди и республиканцев Ф. Лэндрема и И. Гриффина. Но очень скоро сенатор Кеннеди, метя в президентское кресло, счел политически выгодным незаметно отказаться от соавторства и связанной с этим «славы», которая могла оказаться обременительной в избирательной кампании 1960 г.
Сближение между демократами-неолибералами и республиканцами неоконсерваторами не означало прекращения межпартийной и внутрипартийной борьбы. Нужно иметь в виду, что консервативная консолидация середины 50-х годов была достигнута в значительной мере за счет ухода обеих партий, особенно республиканской, от решения многих насущных проблем в экономике и в сфере социальных отношений47. Новое обострение внутренних противоречий американского капитализма привело постепенно и к новому усилению конфликтов внутри двухпартийной системы. Катализатором этого процесса стал ряд факторов объективного и субъективного характера.

3. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПРАВИТЕЛЬСТВА ЭЙЗЕНХАУЭРА-ДАЛЛЕСА
Провал агрессии американского империализма против КНДР и ряд других внешнеполитических поражений США, высокая цена в людях, долларах, материальных ценностях и моральном престиже, которую им приходилось платить за глобальную интервенционистскую стратегию, вызвали серьезный рост недовольства внутри страны. Одновременно критика этой стратегии мировой общественностью, «традиционный консерватизм» республиканцев в экономических, бюджетных и военных вопросах, борьба с демократами за лидерство в «двухпартийной» внешней политике побуждали правительство Эйзенхауэра — Даллеса к разработке «новых», более эффективных военно-политических доктрин.
В подготовленном Дж. Ф. Даллесом внешнеполитическом разделе избирательной программы республиканской партии на выборах 1952 г.
правительство Трумэна обвинялось в том, что за семь лет пребывания у власти оно не только не использовало должным образом «беспрецедентную мощь и престиж» США в конце второй мировой войны, но и в значительной мере растратило их. Даллес назвал «оборонительной» политику «сдерживания коммунизма», которая, по его словам, не сдержала его, а напротив, предоставила СССР «военную и пропагандистскую инициативу» 48.
Провозглашенная правительством Эйзенхауэра — Даллеса после прихода к власти в январе 1953 г. новая внешнеполитическая доктрина «освобождения» от коммунизма явилась выражением «более решительного» курса республиканцев на борьбу с «мировым коммунизмом», с СССР и его союзниками. Это была линия на организацию экспорта контрреволюции, на бесцеремонное вмешательство во внутренние дела социалистических и других стран 49. Один из ближайших помощников Эйзенхауэра, Э. Хьюз, отмечал какое-то «легкомысленное убеждение» Даллеса, что «в своей собственной исторической борьбе (с коммунизмом.— Авт.) он может апеллировать к силе и войне». Хьюз, имевший возможность в течение ряда лет наблюдать «кабинет миллионеров» Эйзенхауэра «изнутри», признает, однако, что подобным «легкомыслием» страдал не один Даллес. «Люди, составившие руководящее ядро новой администрации,— писал он,—... думали, будто всемирная угроза коммунизма была столь явно поощрена американской нерешительностью, что некоторая демонстрация решимости, сдобренная определенным специфическим, но не слишком дорогим показом силы, существенно поправит дело» 50.
Публичное принятие на себя Вашингтоном обязательств по «освобождению» социалистических стран, «отбрасыванию коммунизма» во всем мире стало одним из факторов, толкавших внешнюю политику США в сторону еще большей агрессивности и авантюристичности.
Особый упор был сделан на подкрепление доктрины и политики «освобождения» соответствующей военной силой и стратегией. Выработанный республиканской администрацией, изложенный в директиве СНБ-162/2 и одобренный Эйзенхауэром 30 октября 1953 г. так называемый «новый взгляд» на оборону предусматривал ускоренную подготовку США к развязыванию «большой войны» против СССР и других социалистических государств 51.
Отличительной чертой «нового взгляда» на оборону стало сосредоточение основного внимания на атомном оружии. Оно отразилось в зловещей доктрине «массированного возмездия». «Мы живем в мире, в котором всегда возможны критические ситуации, и наше выживание может зависеть от нашей способности встретить эти кризисы,— излагал суть этой доктрины Дж. Ф. Даллес 12 января 1954 г. в Совете по международным отношениям,— ...Оборона в местных условиях должна быть подкреплена устрашающей силой массированного возмездия... Нам нужно быть готовыми сражаться в Арктике и в Тропиках, в Азии, на Ближнем Востоке и в Европе; на море и в воздухе; как старыми, так и новыми видами оружия. Основное решение состоит в том, чтобы зависеть в первую очередь от огромной способности к возмездию, мгновенно, средствами и в районах по нашему собственному выбору» 52.
Все это означало, что правительство Эйзенхауэра на деле выдвигало «атомную силу» на ведущее место в арсенале орудий военной и внешней политики США, утверждая принцип «первого использования атомного оружия», приравнивая это оружие к обычному, распространяя сферу его применения на все виды конфликтов по всему земному шару.
В декабре 1953 г. президент Эйзенхауэр заявил: «Атомное оружие фактически достигло статуса обычного в наших вооруженных силах...». Позднее, в 1957 г., министр обороны Ч. Вильсон засвидетельствовал перед конгрессом: «Менее мощное атомное оружие... в определенном смысле стало теперь обычным оружием». И «районом, где планы и приготовления к тактической ядерной войне были наиболее серьезны», стал «центральный фронт Организации Североатлантического договора (НАТО) в Германии»53.
Воинствующие заявления ведущих деятелей правительства Эйзенхауэра — Даллеса вызвали серьезную тревогу и возмущение во многих странах, в том числе даже ближайших союзников США. Несмотря на то что доктрина «массированного возмездия» была принята под американским давлением в качестве официальной военной установки НАТО, именно она заставила Западную Европу серьезно задуматься о той судьбе, которая отводится ей в планах Вашингтона. Вызывающее агрессивное значение, приданное доктрине «массированного возмездия», по более позднему признанию видных американских и английских ученых, «породило в Европе мысль о том, что Соединенные Штаты — опасная сила, способная уничтожить человеческую расу, защищая свои собственные интересы и предрассудки и не уделяя особого внимания кому-либо еще» 54.
Разумеется, ни Советский Союз, ни другие социалистические страны, ни мировое коммунистическое, рабочее и национально-освободительное движение не могли оставить без внимания столь откровенные угрозы и шантаж. Мобилизация материальных и духовных ресурсов социалистических стран, укрепление единого фронта всех отрядов мирового революционного движения, активные, решительные и вместе с тем гибкие действия советской дипломатии — все это приобретало особенно важное значение перед фактом дальнейшего усиления агрессивности американского империализма.
Внешнеполитические и военные установки правительства Эйзенхауэра — Даллеса были нацелены на укрепление господствующих позиций CША В капиталистическом мире, на вовлечение многих стран «свободного мира» в «крестовый поход против коммунизма». Направленная на некоторое сокращение численности при повышении «ударной силы» и решающей роли собственно американских вооруженных сил, доктрина «массированного возмездия» предусматривала в то же время возложение «бремени» непосредственных боевых действий на армии союзников США, вовлечение все новых стран, помимо членов НАТО и пакта Рио-де-Жанейро, в сеть военно-политических блоков под эгидой американского империализма.
Одна из главных целей дипломатии Даллеса состояла в том, чтобы, не считаясь с их желаниями, связать неприсоединившиеся, развивающиеся государства Ближнего Востока и Азии военными обязательствами с США, завершить окружение СССР, всего социалистического содружества кольцом агрессивных блоков и баз, замкнуть это кольцо на его южных и восточных границах. В ходе кампании за военную организацию «свободного мира для борьбы с коммунизмом» клевета в адрес СССР и восхваление США были дополнены грубыми нападками на политику неприсоединившихся стран, на их антиимпериалистическую позицию на международной арене, нашедшую выражение в решениях Бандунгской конференции в апреле 1955 г.
Апогеем этих нападок явилось заявление государственного секретаря США об «аморальности нейтралитета». Даллес провозгласил его «несовместимым» с долгом каждой «свободной» страны занять свое место в «борьбе с коммунизмом». Нейтралитет, объявил он, является «устаревшей и, за исключением некоторых совершенно особых случаев, аморальной и близорукой концепцией» 55.
Доктрины «освобождения», «массированного возмездия» и «аморальности нейтралитета» явились одним из наиболее зловещих проявлений агрессивности и антикоммунизма официальной американской политики после второй мировой войны. Само их провозглашение было беспрецедентной в истории международных отношений попыткой поставить «вне закона» социалистические и неприсоединившиеся страны и, наоборот, «узаконить» политику кризисов и интервенции, «устрашения» и «балансирования на грани войны». Но новые внешнеполитические доктрины и планы республиканского правительства не могли расширить рамки реальных возможностей политики США, магически превратить ее поражения в успехи. На практике основная активность даллесовской стратегии по «отбрасыванию коммунизма» оказалась в ряде моментов обращенной внутрь капиталистического мира, потрясаемого все новыми освободительными и социальными революциями.
В числе «побед» своей политики «освобождения» Эйзенхауэр и Даллес называли свержение в августе 1953 г. правительства Мосаддыка в Иране, стремившегося защитить национальные интересы и богатства страны (прежде всего нефть) от неограниченной эксплуатации и разграбления иностранными монополиями. «Любое иранское правительство, кроме коммунистического,— заявил 12 июля 1953 г. государственный секретарь США,— было бы для нас лучше, чем нынешнее правительство Мы сочли невозможным иметь дело с Мосаддыком» 56.
Еще с осени 1952 г. США начали организацию заговора против законного правительства Ирана под названием «Операция Аякс». Решение осуществить переворот было принято 22 июня 1953 г. в кабинете Дж. Ф. Даллеса на совещании, в котором участвовали директор ЦРУ А. Даллес, посол США в Тегеране Л. Хендерсон и др. Оперативное руководство возлагалось на руководителя ЦРУ в Иране Кермита Рузвельта, внука Теодора Рузвельта, которому был выделен на операцию 1 млн долл. 57 В результате переворота к власти пришло проамериканское правительство генерала Захеди, и в страну вернулся изгнанный ранее народом шах Реза Пехлеви.
Нанеся удар по патриотическим силам, США заодно потеснили английские нефтяные монополии, протащили в жизнь свой план создания вместо национализированной правительством Мосаддыка Англо-иранской нефтяной компании (АИНК) Международного нефтяного консорциума, в котором главенствовали американские корпорации, стремившиеся к господствующим позициям в нефтяной промышленности Ближнего и Среднего Востока. Американские дипломаты, по сообщению газеты «Уолл-стрит джорнэл» от 4 августа 1954 г., полагали, что «соглашение консорциума с иранским правительством — урок не только для Ирана, но и для других стран, которые, возможно, замышляют национализацию иностранных нефтяных концессий». Свержение Мосаддыка открыло дорогу для втягивания Ирана в антисоветские военные союзы, для подготовки Багдадского пакта.
В Латинской Америке американские империалисты организовали в 1954 г. блокаду, заговор и военный переворот против демократического правительства президента Арбенса в Гватемале, которое осмелилось посягнуть на собственность «Юнайтед фрут компани», провести аграрную и другие демократические реформы. Если бы эти подрывные меры не сработали, правительство США готовило прямую военную интервенцию. «Американские морские пехотинцы,—писал американский историк Н. Бейли,— были переброшены из Пуэрто-Рико в район Ямайки для оказания помощи силам вторжения (т. е. гватемальским «контрас» на территории Гондураса.—Авт.). Им был отдан приказ высадиться в Пуэрто-Барриос, если Кастильо Армас (ставленник ЦРУ —Авт.) и Пе-рифуа (посол США в Гватемале.—Авт.) потерпят неудачу»58.
К другим «успехам», достигнутым с помощью «балансирования на грани войны», правительство Эйзенхауэра — Даллеса относило достигнутое им якобы «отбрасывание коммунизма» в Азии, в частности в Индокитае. Здесь политика правящих кругов США состояла, с одной стороны, в том, чтобы руками французов нанести решающее поражение нарастающему национально-освободительному движению в Индокитае,
a с другой - самим занять место «старых» колонизаторов, присоединить ещё одну богатую и важную в стратегическом отношении область к своей «невидимой империи». Поэтому наряду с требованием усиления военных действий Соединенные Штаты добивались от Франции предоставления «независимости» странам Индокитая.
В связи со все новыми поражениями во Вьетнаме Франция вынуждена была поставить вопрос о созыве мирной конференции по Индокитаю. Она рассчитывала таким образом спасти хоть часть своих привилегий в Юго-Восточной Азии.
Правительство США, настаивая на продолжении войны, активно выступало против организации такой конференции. Вашингтон увеличил военные поставки Франции, обещал выделить дополнительные средства. Когда вопреки сопротивлению Вашингтона решение о созыве Женевской конференции было все-таки принято, Совет национальной безопасности в конце апреля 1954 г. в документе о позиции США в Женеве предложил президенту информировать Париж о том, что в случае приостановления военных действий «помощь США Франции будет автоматически прекращена». Одновременно СНБ рекомендовал рассмотреть возможность вступления самих США в войну для достижения «военной победы» в этом регионе59. Даллес и ряд военных руководителей США предложил сделать весьма опасный и провокационный шаг — организовать массированный, возможно даже атомный, удар с воздуха с использованием сотен самолетов с американских баз на Филиппинах и с авианосцев, крейсировавших в Китайском море, по вьетнамской Народной армии, которая к этому времени нанесла поражение крупному французскому гарнизону в Дьенбьенфу.
Вашингтон развернул активную психологическую подготовку планируемой им новой интервенции. Для воздействия на американских союзников, общественность и конгресс была пущена в ход теория «падающего домино». Впервые Даллес изложил ее на секретном совещании 3 апреля 1954 г. с лидерами конгресса, которых он убеждал дать санкцию президенту на «использование воздушной и морской силы в Индокитае... Если Индокитай падет и если его падение приведет к потере всей Юго-Восточной Азии...— запугивал конгрессменов государственный секретарь,— тогда Соединенные Штаты могут в конце концов оказаться вынужденными отступить обратно на Гавайи, где они находились перед второй мировой войной» 60.
Спустя четыре дня уже сам президент публично сравнил всю Азию c домиком, построенным из косточек домино! «Вы имеете,— заявил он своим слушателям,— ряд поставленных домино и выбиваете первое из них... То, что случится с последующими, весьма очевидно — они очень быстро опрокинутся. Итак, вы получите начало процесса распада, который будет иметь самые глубокие последствия». Если коммунисты «захватят Индокитай», утверждал президент США, то «следующими могут Рухнуть Бирма, Таиланд, Малайя и Индонезия. Падающие домино спо-собны также опрокинуться на островную оборонительную цепь США, состоящую из Японии, Формозы (Тайваня), Филиппин, и дальше на юг, угрожая Австралии и Новой Зеландии». Многочисленные последствия
этого будут включать «не только потерю незаменимых источников сырья но и распространение коммунистической гегемонии на новые десятки миллионов людей» 61.
Теория «падающего домино», как и другие доктрины правительства Эйзенхауэра—Даллеса, таила в себе опасный зародыш мировой термоядерной конфронтации. В то же время в отличие от них она фактически признавала, что американский империализм стоит на пути неудержимого поступательного хода исторического процесса, пытаясь изо всех сил сохранить «целостность» капиталистической системы.
Руководствуясь подобными установками, американская дипломатия пыталась не только сорвать мирные переговоры по Индокитаю, но и организовать вооруженную интервенцию США в Юго-Восточной Азии, придав ей коллективный характер. Эти усилия не увенчались, однако, успехом. Твердая позиция СССР и других социалистических стран в поддержку героической борьбы народов Индокитая, дипломатический нажим в пользу мирного урегулирования со стороны большинства нейтральных стран Азии и даже некоторых союзников США позволили состоявшейся в Женеве в апреле—июле 1954 г. международной конференции выработать соглашения об установлении мира в Юго-Восточной Азии.
Женевские соглашения по Индокитаю 1954 г. предусматривали предоставление независимости народам Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, гарантировали их нейтралитет, запрещали ввод на их территорию иностранных войск, создание военных баз, ввоз новых вооружений. В отношении Вьетнама, кроме того, было предусмотрено установление временно демаркационной линии несколько южнее 17-й параллели. Не позднее июля 1956 г. должны были быть проведены всеобщие свободные выборы в целях мирного воссоединения страны.
Правительство США отказалось присоединиться к Женевским соглашениям, которые представляли собой сокрушительный удар по планам американских правящих кругов в отношении Индокитая и всей Юго-Восточной Азии. Правда, под давлением мирового общественного мнения оно согласилось сделать 21 июля одностороннюю декларацию о готовности соблюдать Женевские соглашения. Однако в тот же день президент Эйзенхауэр откровенно заявил: США «не считают себя связанными решениями, принятыми на конференции» в Женеве62.
Уже на первом заседании после окончания конференции в Женеве — 3 августа 1954 г.— Совет национальной безопасности принял одобренную затем президентом срочную программу экономической и военной помощи марионеточному сайгонскому режиму Нго Динь Дьема, основной задачей которой было «сохранить дружественный некоммунистический Южный Вьетнам» и «предотвратить коммунистическую победу путем общевьетнамских выборов» 63. По признанию составителей документов Пентагона, секретные решения правительства Эйзенхауэра означали, что именно США сыграли прямую роль в конечном срыве женевского урегулирования, что «Южный Вьетнам (т. е. сайгонский режим.— Авт.) был создан Соединенными Штатами» 64.
8 сентября 1954 г. американская дипломатия добилась подписания в Маниле так называемого Договора об обороне Юго-Восточной Азии (СЕАТО), в который вместе с США вошли Великобритания, Франция, Австралия, Новая Зеландия, Пакистан, Таиланд и Филиппины. Вашингтон игнорировал то, что против этого договора резко выступили крупнейшие азиатские страны — Индия, Индонезия, Бирма, Цейлон (с 1972 г.— Шри Ланка). Государственный секретарь США открыто пошел на нарушение только что заключенных Женевских соглашений, объявив о распространении сферы действия СЕАТО на страны Индокитая. Новый пакт СЕАТО должен был продолжить линию на «окружение» социалистических стран и поддержку неоколониализма, подготовить почву для ликвидации Женевских соглашений, для «отбрасывания коммунизма», для установления американского господства над всем Вьетнамом и Юго-Восточной Азией.
О наличии у США отнюдь не «оборонительных», а агрессивных планов свидетельствовал тот факт, что правительство Эйзенхауэра—Даллеса с самого начала не ограничилось поддержкой марионеточного режима в Южном Вьетнаме. Оно пошло на беспрецедентный шаг развязывания «тайной войны» против Демократической Республики Вьетнам, что шло вразрез не только с Женевскими соглашениями, но и вообще с нормами международного права. Еще в июне 1954 г. правительство США организовало и заслало в Северный Вьетнам специальный диверсионный отряд во главе с известным «тихим американцем» полковником Лэнсдейлом. В задачу этого отряда входили «организация парамилитаристских операций против врага и ведение политико-психологической войны» 65.
Наряду с организацией нового военного союза американская дипломатия в Азии пошла на двусторонние соглашения с теми странами, которые ей не удалось включить в СЕАТО из-за возражений со стороны остальных членов этого блока. США подписали пакты о «взаимном обеспечении безопасности» в марте 1954 с Японией, которая обязалась содействовать «созданию и поддержанию собственных оборонительных сил», т. е. встать на путь ремилитаризации, в ноябре — с Ли Сын Маном, в декабре — с Чан Кайши.
В результате действий американской дипломатии обстановка в Азии становилась все более напряженной. Очередной международный кризис — на этот раз в районе Тайваня — возник осенью 1954 г. в результате официально объявленного Вашингтоном курса на «освобождение» Китайской Народной Республики (путем «возвращения» Чан Кайши на материк). Правительство Эйзенхауэра всячески поддерживало попытки гоминьдановцев использовать не только Тайвань, но и прибрежные о-ва Цзиньмыньдао (Куэмой) и Мацзу в качестве трамплина для такого «возвращения».
Американские правящие круги жаждали взять реванш за провалы политики США в Китае в 1949 г., в Корее -в 1953 г. и в Индокитае—в 1954 г. Высокопоставленные чины Пентагона ратовали за «превентивную» войну, «пока не поздно», против КНР. На заседании Совета национальной безопасности 12 сентября 1954 г. адмирал Рэдфорд, генерал Туайнинг и адмирал Кэрни предложили Эйзенхауэру, чтобы «аме-
риканские самолеты помогли националистам в бомбардировках континен-та» якобы «для предотвращения высадки коммунистов на Куэмой» 6fi.
В начале декабря 1954 г. между США и режимом Чан Кайши был подписан договор, который, как подчеркивал Даллес в выступлении перед сенатской комиссией по иностранным делам, призван был «округлить систему безопасности» США в западной части Тихого океана67 24 января 1955 г. конгресс принял так называемую формозскую резолюцию, которая уполномочивала президента применять вооруженные силы США для «защиты» Тайваня и других «жизненно важных» территорий в любом месте и в любое время целиком по его собственному усмотрению в качестве главнокомандующего этих сил. Формозская резолюция, таким образом, давала Белому дому карт-бланш для использования войны пли угрозы ею в затеянной им опасной «игре» на Дальнем Востоке.
В конце марта 1955 г. слухи о «неизбежности атомной войны» из-за прибрежных китайских островов просочились в американскую печать и вызвали волну возмущения в США и за их пределами. Ряд видных американских политических деятелей осудили позицию правительства Эйзенхауэра—Даллеса как «безответственную». Министр иностранных дел Канады Л. Пирсон публично заявил, что его страна не будет воевать вместе с США из-за Куэмоя и Мацзу. Позиция, занятая СССР, не оставляла у Вашингтона сомнений в том, что нападение США на КНР будет равносильно вступлению в военный конфликт также и с Советским Союзом.
Выявившаяся международная изоляция США вынудила Вашингтон срочно начать поиски выхода из той опасной ситуации, которая возникла в результате его собственной политики. Даллесовской дипломатии пришлось сделать поворот и выступить с предложением об «отказе от использования силы» для разрешения проблемы Тайваня и прибрежных
островов. Это предложение стало одной из основ для последующих переговоров на уровне послов США и КНР в Варшаве, на которых рассматривались вопросы о прекращении огня в Тайваньском проливе, о мирном
урегулировании положения дел на Дальнем Востоке и ряд других. Тем не менее правительство Эйзенхауэра не оставляло надежд на «освобождение» КНР. Оно продолжало по-прежнему поддерживать режим Чан Кайши, проводить агрессивный курс на Дальнем Востоке, что вело к coхранению взрывоопасной ситуации в регионе.
Центральным районом, где правительство Эйзенхауэра—Даллеса пыталось создать «позицию силы» по отношению к СССР, оставалась Евро- па. Найдя себе надежного партнера в лице правительства Аденауэра, правящие круги США рассчитывали, что в союзе с Западной Германией сумеют резко изменить в свою пользу европейский и мировой баланс сил68. Даллес требовал скорейшей ратификации договора об образовании Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), подписанного 27 мая 1952 г., который предусматривал создание «европейской армии»
шести стран с участием войск ФРГ.
В Западной Европе оппозиция проектам ремилитаризации ФРГ и включения ее в ЕОС оставалась очень сильной. Представители западноевропейских стран указывали, что, прежде чем решать вопрос о ратификации договора об ЕОС, необходимо попытаться достичь урегулирования спорных вопросов с Советским Союзом. Однако эта позиция диаметрально отличалась от точки зрения правительства Эйзенхауэра, которое фактически выступало против переговоров с СССР, считая их пустой «тратой времени». Чтобы переговоры были успешными, заявил Даллес, им должны предшествовать ремилитаризация ФРГ, включение ее в единый антисоветский фронт.
Раздувая миф о «советской опасности» и спекулируя на заинтересованности определенных западноевропейских кругов в связях с США и их «присутствии» в Европе, Даллес открыто шантажировал эти круги угрозой «мучительной переоценки» европейской политики Вашингтона в случае провала ЕОС, перспективой восстановления западногерманского империализма помимо их согласия, создания «оси Вашингтон — Бонн». Летом 1954 г. госдепартамент огласил планы проведения в жизнь «общего договора» об окончании оккупационного режима в Западной Германии независимо oт позиции Парижа.
Несмотря на все это, французский парламент 30 августа 1954 г. отклонил проект договора о создании ЕОС. Это событие означало серьезный провал политики США. Оно было расценено в Вашингтоне как «бунт», нетерпимое проявление «своеволия» одного из союзников. Из Вашингтона вновь посыпались угрозы: если западноевропейские государства не согласятся в какой-либо форме на ремилитаризацию ФРГ, США откажутся от всех обязательств по «коллективной обороне» и должны будут «пересмотреть свою внешнюю политику, особенно отношение к Европе».
В критический момент на помощь американской дипломатии пришли правящие круги Великобритании. По предложению Черчилля для включения Западной Германии в систему империалистических союзов вместо ЕОС был использован Брюссельский пакт, который, как отмечал Эйзенхауэр, «был официально направлен на предотвращение возрождения германского милитаризма»69. Что и говорить, более злую иронию трудно было себе представить.
В конце октября 1954 г. в Париже были подписаны согласованные предварительно в Лондоне протоколы об «окончании оккупационного режима» в Западной Германии, о включении ее в Западноевропейский союз п о приглашении ее в НАТО. 29 октября США подписали с ФРГ Договор о дружбе, торговле и навигации, явившийся, по существу, шагом к созданию двустороннего, американо-западногерманского союза.
Государственный секретарь США Даллес неизменно расценивал Лондонские и Парижские соглашения как большую «победу в борьбе с коммунизмом». Американская пропаганда утверждала, что эта «победа» Должна привести к усилению «свободного мира», его сплочению, предотвращению возрождения опасного национализма и т. п. На деле же она способствовала лишь новому осложнению международной обстановки вообще и германской проблемы в частности, поощрению западногерманских реваншистов и милитаристов, углублению раскола между двумя немецкими государствами, между Западной и Восточной Европой.
Включение ФРГ в НАТО встретило резкое осуждение и противодействие со стороны СССР и других социалистических государств, которые в целях укрепления своей безопасности 14 мая 1955 г. подписали оборонительный Варшавский Договор, ставший важнейшим оружием в борьбе за мир в Европе и во всем мире.
Несостоятельность глобальной антикоммунистической интервенционистской стратегии США стала проявляться особенно наглядно по мере дальнейшего углубления противоречий капиталистической системы и изменения мирового соотношения сил в пользу социализма с середины 50-х годов. Рост военной и экономической мощи Советского Союза и всего социалистического содружества, активная деятельность советской дипломатии в защиту мира и против империалистической агрессии, ускорение распада колониальной системы и проведение растущим числом молодых освободившихся государств политики позитивного нейтралитета, имеющей демократическую и миролюбивую направленность, усиление борьбы широких народных масс против военных авантюр, обострение межимпериалистических противоречий — все это вынуждало Вашингтон не только воздерживаться от перехода через «грань войны», но и все чаще отступать от этой грани, на словах заверять общественность в своем миролюбии.
Продолжая заниматься атомным шантажом, правительство Эйзенхауэра—Даллеса вместе с тем оказывалось вынужденным искать более гибкие средства проведения своей линии в международных отношениях, прибегать к более «нормальной» дипломатии, в том числе контактам и переговорам со своими противниками, и прежде всего с Советским Союзом. Наиболее значительным шагом в этом направлении явилась встреча на высшем уровне 18—23 июля 1955 г. в Женеве глав правительств СССР, США, Великобритании и Франции, вопрос об организации которой был поставлен советской делегацией при подписании Государственного договора с Австрией в Вене в мае 1955 г.
Соглашаясь на встречу «большой четверки», правительство Эйзенхауэра в то же время стремилось взять под свой контроль растущие тенденции среди американских союзников к мирным переговорам и соглашениям с СССР. Оно рассчитывало или придать этим переговорам желаемый для себя характер, или сорвать их, но «коллективными усилиями», сохранив, таким образом, в любом случае единый фронт Запада под собственной эгидой и скоординировав его политику в отношении Востока.
Наконец, большое место в американской дипломатической стратегии занимали тогда планы перехвата инициативы «мирного наступления» у СССР. Учитывая раздуваемую американской пропагандой репутацию Эйзенхауэра как «миротворца» (в противовес Даллесу — стороннику силового подхода), именно совещание на высшем уровне с участием президента должно было, по мнению Вашингтона, послужить наиболее надежным трамплином для перехода США в новую контратаку против Советского Союза в «мирном аспекте».
Преимущественно разведывательно-пропагандистский подход правящих кругов США, разумеется, не мог не сказаться на подготовке, ходе и результатах встречи глав правительств СССР, США, Англии и Франции в Женеве в июле 1955 г. Правительство Эйзенхауэра пыталось, например, включить в программу переговоров такие «вопросы», как «положение порабощенных народов за железным занавесом и цели международного коммунизма». Однако ему пришлось отказаться от этих притязаний перед лицом не только непреклонной позиции социалистических государств, но и соответствующего давления на него внутри самого капиталистического мира, включая и США. В то же время правительство США отказалось обсуждать в Женеве такие пункты повестки дня, предложенные советской делегацией, как проблемы Дальнего Востока, нейтралитета, прекращения «холодной войны». Американская делегация упорно добивалась собственных целей: чтобы германскому вопросу был отдан приоритет перед проблемой европейской и всемирной безопасности, чтобы действительное разоружение под строгим международным контролем было подменено видимостью контроля над вооружениями без какого-либо их ограничения (план «открытого неба» Эйзенхауэра), чтобы Советский Союз и другие социалистические страны широко раскрыли свои границы для «свободного и неограниченного потока» западных идей и т. д.
Стремясь отстоять интересы советского и других народов и достичь максимально возможных и благоприятных для дела мира результатов, советская делегация не только внесла собственные проекты создания эффективной системы европейской безопасности, разоружения, запрещения атомного оружия и смягчения международной обстановки, но и пошла по некоторым вопросам навстречу предложениям западных держав. Именно позиция СССР более всего содействовала как самому созыву совещания на высшем уровне летом 1955 г., так и его частичному успеху. В Женеве снова был четко подтвержден ленинский курс советской внешней политики на возможность и необходимость мирного сосуществования государств с различным социальным строем, разрешения спорных международных проблем путем переговоров.
Американская дипломатия не искала и не хотела, однако, заключать какие-либо реальные взаимоприемлемые соглашения с СССР 70. Когда в конце октября — ноябре 1955 г. министры иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции собрались снова в Женеве, чтобы попытаться воплотить в жизнь директивы, принятые на высшем уровне, американская делегация заняла крайне жесткую позицию как по германскому вопросу, так и по проблеме разоружения. Даллес потребовал, в частности, чтобы СССР в обмен на «гарантии безопасности» со стороны Запада фактически согласился, во-первых, на «освобождение» ГДР, т. е. на поглощение ее Западной Германией, и, во-вторых, на включение
«воссоединенной» таким путем Германии в систему западных империалистических союзов. Отклонение Советским Союзом подобных совершенно неприемлемых условий было тут же использовано американской дипломатией для срыва дальнейших переговоров между Западом и Востоком и для возложения вины за это (а заодно и за «развеяние духа Женевы») на СССР.
Одним из наиболее серьёзных источников опасной напряженности оставалась в 50-е годы доктрина «освобождения». Пытаясь представить вопрос о внутреннем строе социалистических государств международной проблемой, заявляя о «солидарности с порабощенными народами), правящие круги США ставили своей целью вызвать беспорядки в восточноевропейских странах с тем, чтобы попытаться экспортировать контрреволюцию, ликвидировать социалистические завоевания народов этих стран и «оторвать» их от Советского Союза. Соответствующая идеологическая кампания и конкретные действия против этих стран велись Западом в течение многих лет изо дня в день. Даже в период встреч в Женеве и непосредственно после них Эйзенхауэр и Даллес продолжали призывать к «освобождению» Восточной Европы от социализма 71.
Осенью 1956 г. при получении первых же сведений о временных трудностях, возникших в Польше и Венгрии, руководители внешней политики США, расценив их как повод для активизации попыток воплощения в жизнь доктрины «освобождения», еще более усилили вмешательство во внутренние дела этих стран. Основное внимание ими было сосредоточено на призывах к «продолжению борьбы», переведению ее на «более высокую ступень» вооруженной контрреволюции, на подготовке к оказанию ей возможной помощи извне. Особенно значительные масштабы и опасный характер приобрела «психологическая война» американского империализма против Венгрии.
Воспользовавшись тем, что правооппортунистические элементы в Венгрии, которым удалось временно оказаться у власти, стали все явственнее скатываться на путь предательства дела социализма, империалистические круги Запада начали спешно организовывать переброску в страну вооруженных контрреволюционных групп, подстрекать к кровавому террору против коммунистов, к «повороту фронта» против СССР. Именно это подстрекательство послужило одной из главных причин того, что октябрьские события 1956 г. в Венгрии приняли весьма драматический оборот. «Призывы американской радиостанции к венграм,—признавал видный американский дипломат Р. Мэрфи,— помогли вызвать выступление некоторых националистических повстанцев... Впечатление, что наше правительство организовало венгерский мятеж, было, к несчастью, усилено призывом президента Эйзенхауэра» (к борьбе за «освобождение» Венгрии) 72.
Американское вмешательство продолжалось и после того, как созданное социалистическими силами Венгрии рабоче-крестьянское правительство Яноша Кадара вступило в беспощадную борьбу с контрреволюцией и обратилось в связи с этим за поддержкой к Советскому Союзу, связанному с ВНР договором о взаимной помощи. Более того, в Вашингтоне подумывали о том, не попытаться ли пойти на военную интервенцию
США в Восточной Европе, даже с риском вызвать большую войну. Но в конце концов в Белом доме были вынуждены признать, что, учитывая географическое положение Венгрии и наличие у СССР ядерных бомб и средств доставки их через океан, такая авантюра не сулит никаких выгод- Правительство Эйзенхауэра фактически отказалось от доктрины «освобождения» как не соответствующей сложившемуся соотношению сил. Сделать что-либо большее, чем ввести в бой свои подпольно-подрывные кадры, снабдить их оружием и всячески подстрекать к «решительным действиям», американские империалисты не смогли. Австрия и некоторые другие государства прямо предостерегали Вашингтон против любых акций, которые превратили бы венгерские события в международный конфликт. Главное же — решительная помощь Советского Союза народной Венгрии показала, что он не оставит на произвол судьбы своих союзников и сделает все необходимое для защиты социалистических завоеваний венгерских трудящихся.
Все отчетливее проявлялась также авантюристйчность даллесовской политики неоколониализма. Особенно острый характер принял кризис этой политики на Ближнем Востоке.
Усиливая 6-й американский флот в Средиземном море, поощряя поставки оружия в Израиль из других стран НАТО и поддерживая Багдадский пакт (но не участвуя непосредственно в нем), правительство Эйзенхауэра вместе с тем пыталось использовать обещания «защиты» и экономической «помощи», в частности Египту, для постройки Асуанской плотины на Ниле, чтобы вовлечь все страны Ближнего Востока в русло своей политики «вооруженного окружения» СССР, его «изоляции» от арабских государств. Но все усилия правящих кругов США подчинить неприсоединившиеся страны Ближнего Востока своему экономическому и стратегическому' господству, разорвать их растущие связи с СССР и другими социалистическими государствами оказались тщетными. Египет, Сирия и некоторые другие страны Ближнего и Среднего Востока, продолжая борьбу против старого европейского колониализма, не собирались подчиняться и американскому неоколониализму.
Убедившись в неэффективности прежнего подхода к арабским странам, Вашингтон резко изменил тактику, отказавшись от участия в обещанном ранее финансировании асуанского строительства. Крутой поворот США от обещаний о предоставлении экономической помощи Египту к попытке фактического подрыва основных его хозяйственных планов задел косвенным образом и западноевропейских союзников США, которые владели Суэцким каналом, нефтепромыслами и другими активами на Ближнем Востоке и с которыми Даллес не нашел нужным даже проконсультироваться. В Вашингтоне явно рассчитывали, что если арабские страны вместо капитуляции перед американским шантажом предпримут какие-либо ответные меры, то это в первую очередь затронет Англию и Францию, главных акционеров иностранных предприятий, расположенных в Египте или по соседству с ним. Такие меры подорвали бы в основном позиции западноевропейских держав на Ближнем Востоке и неизбежно втянули бы их в конфликт с арабами, принудили к «совместным Действиям» с США, а следовательно, и к значительным уступкам американским империалистам. Иными словами, нанося удар по Египту, правящие круги США при всех возможных поворотах событий и последствиях рассчитывали остаться в выигрыше.
Лишь только правительство Насера в Египте объявило о национализации компании Суэцкого канала (26 июля 1956 г.), Англия и Франция приняли решение, как сообщил об этом Эйзенхауэру британский премьер-министр А. Идеи, «быть готовыми в качестве последнего средства к использованию силы». Будучи, таким образом, осведомленными о подготовке военного нападения на Египет, правящие круги США не только не выступили против подобного акта, но с самого начала Суэцкого кризиса действовали, исходя из того, что такое нападение будет осуществлено. Причем, как эта видно из письма Эйзенхауэра Идену от 31 июля 1956 г., в предстоящей «быстрой военной акции» не исключалось участие и американских войск. «Мы признаем,— писал президент США,— чрезвычайную важность канала для свободного (читай: капиталистического) мира и возможность того, что в конце концов применение силы может стать необходимым» 73.
Несомненно, что своего рода «двойная игра» даллесовской дипломатии в период Суэцкого кризиса явилась одной из причин, подтолкнувших Англию, Францию и Израиль в конце октября 1956 г. к открытому нападению на Египет в точном соответствии с планами, с которыми американские представители были ознакомлены за несколько месяцев до начала военных действий. Но англо-французские правящие круги просчитались в другом — в позиции СССР, в предположении, что Советский Союз в разгар венгерских событий не окажет эффективной поддержки египетскому народу в его борьбе против интервентов.
Решительное выступление Советского Союза 31 октября в защиту Египта, его предупреждения агрессорам спутали все планы империалистов не только в Лондоне и Париже, но и в Вашингтоне. Сразу сделались беспредметными все их надежды на быстрое и успешное проведение «полицейской карательной экспедиции», ограниченной зоной Суэца. Ободренный поддержкой и помощью со стороны социалистических, арабских и других миролюбивых государств, египетский народ продолжил борьбу против агрессоров. Пламя разожженного империалистами конфликта грозило теперь охватить весь Ближний Восток и уничтожить не только англо-французские, но и американские нефтяные и прочие предприятия в этом районе. «Нам следует остановить это прежде, чем все мы будем сожжены дотла»,— откровенно заявил один из высокопоставленных деятелей госдепартамента, предвидя неизбежные катастрофические последствия вооруженного вмешательства США в события74.
Недовольство Вашингтона тем, что его западноевропейские союзники увязли в суэцкой авантюре вместо более активной поддержки вмешательства США в дела Восточной Европы, оказалось, очевидно, еще однпм важным фактором, побудившим его публично выступить против дальнейшего продолжения войны на Ближнем Востоке. «Я очень бы желал,— откровенно пояснял государственный секретарь,— сконцентрировать внимание мирового общественного мнения исключительно на том, что произошло в Венгрии» 75 .
Сперва в Совете Безопасности, а затем на Генеральной Ассамблее ООН представители США «осудили» в начале ноября 1956 г. англо-франко-израильскую агрессию против Египта76. Это осуждение было, однако, лишь вынужденным тактическим ходом даллесовской дипломатии, сделанным в момент, когда провал тройственной интервенции уже был предрешен в результате сопротивления арабов, решительных действий СССР и других свободолюбивых народов. Оно носило чисто декларативный характер и не было подкреплено какими-либо конкретными мерами со стороны США против агрессоров. Более того, оно было использовано для их отказа от таких мер, предложенных СССР. Публичное отмежевание от военных акций Англии и Франции со стороны США сопровождалось тайным заверением в понимании их «обид» на президента Насера, в стремлении сохранить сотрудничество со своими друзьями по НАТО. В доказательство этого американские монополии проявили, в частности, особую заботу о бесперебойном снабжении их нефтью в обход блокированного в результате войны Суэцкого канала.
Разгром контрреволюционного мятежа в Венгрии и крах тройственной агрессии против Египта показали прежде всего, что попытки международного империализма предпринять открытое контрнаступление против сил социализма и национального освобождения обречены на поражение, что доктрины «освобождения» и «массированного возмездия» все больше разоблачают себя в глазах миллионов людей, что разрыв между официальными целями и реальными возможностями американской внешней политики становится все глубже. Однако правительство США предпочитало игнорировать эти уроки.
5 января 1957 г. президент США обратился со специальным и срочным посланием к конгрессу, в котором подробно изложил намерения и методы действий правящих кругов США в отношении Ближнего и Среднего Востока. Новая доктрина вошла в историю под именем ее автора — Эйзенхауэра. По существу, она излагала под региональной вывеской основы намеченной глобальной американской политики на второй срок пребывания Эйзенхауэра в Белом доме.
Исходным пунктом послания Д. Эйзенхауэра явились стандартные обвинения в адрес СССР в стремлении добиться господства в районе Ближнего Востока, имеющем жизненно важное зпачение для стратегических, торговых, транспортных, энергетических, сырьевых и даже религиозных интересов США и их союзников. «Этот район,— говорил американский президент,—всегда был перекрестком континентов Восточного полушария. Суэцкий канал дает возможность странам Азии и Европы вести торговлю, которая необходима, чтобы эти страны сохранили свою Уравновешенную и процветающую экономику. Ближний Восток обеспечивает сообщение между Евразией и Африкой. Он содержит около 2/з известных в настоящее время мировых запасов нефти и обычно покрывает потребности в ней многих государств Европы, Азии и Африки...» С целью «спасения» стран Ближнего Востока от угрозы «советского коммунизма» Эйзенхауэр просил конгресс разрешить действовать по трем основным направлениям: сотрудничать с арабскими государствами «в развитии экономической силы для сохранения национальной независимости», «предпринять программы военной помощи и сотрудничества» и, самое важное, использовать «вооруженные силы Соединенных Штатов, чтобы обеспечить и защитить территориальную целостность и политическую независимость» ближневосточных стран77.
В Заявлении ТАСС в связи с новой «доктриной Эйзенхауэра» указывалось: «США обещают странам Ближнего и Среднего Востока в 1958 и 1959 бюджетных годах 200 миллионов долларов, тогда как только за один 1955 год американские и английские нефтяные монополии добыли на Ближнем Востоке 150 миллионов тонн нефти, и обошлась она им всего в 240 миллионов долларов, а чистой прибыли они получили на этой нефти 1900 миллионов долларов. Так выглядит на деле американская „благотворительность"» 78.
«Доктрина Эйзенхауэра» была призвана сыграть важную роль в осуществлении антисоветских планов даллесовской дипломатии «окружения» и оказания военного давления на СССР79. В какой-то мере «доктрина Эйзенхауэра» была призвана также преодолеть «барьер нейтрализма», возникший перед американской ПОЛИТИКОЙ на Ближнем Востоке. Поскольку большинство арабских стран или категорически отказывалось, или просто опасалось вступать в создаваемые Даллесом военно-политические союзы, постольку США теперь выражали готовность взять их односторонним образом под свое «военное покровительство» без каких-либо «формальностей».
Подавляющее большинство арабских стран отвергли «доктрину Эйзенхауэра». Лишь некоторые из них, находившиеся либо под властью реакционно-феодальных правителей, либо в большой военно-политической и финансово-экономической зависимости от США, согласились на получение «помощи» на условиях «доктрины Эйзенхауэра». В то же время независимые арабские правительства и народы усилили свою борьбу как против империализма, таk и его агентуры на Ближнем Востоке.
Когда в Ливане проамерикански настроенный президент Шамун попытался сохранить свой пост дольше, чем это было предусмотрено конституцией, большинство ливанского народа выступило против этого и в стране создалась фактически обстановка гражданской войны. Оказавшись в безнадежном положении, реакционное правительство Ливана 14 июля 1958 г. обратилось в Вашингтон с просьбой об американской военной помощи, с тем чтобы попытаться удержаться у власти на штыках интервентов. Непосредственным поводом для высадки американских войск в Ливане (15 июля) и английских в Иордании (17 июля) явилась революция 14 июля 1958 г. в Ираке, где восставший народ сверг кровавый монархический прозападный режим Нури Саида и новое правительствo генерала Касема объявило о выходе из Багдадского пакта.
Быстрота и скоординированность англо-американской интервенции на Ближнем Востоке говорили о ее тщательно подготовленном характере. На этот раз в отличие от Суэцкого кризиса 1956 г. правящие круги США и Англии полностью согласовали свои действия против национально-освободительного движения арабских народов, по спасению своих позиций на Ближнем Востоке. Американский неоколониализм открыто объединился с британским имперским колониализмом. Как Эйзенхауэр сам объяснял Мэрфи, посылаемому с чрезвычайной миссией в Ливан, морская пехота. США должна была продемонстрировать американскую силу народам Ближнего Востока и готовность использовать ее 80.
Открытое вмешательство США во внутренние дела арабских стран и вызванное им новое обострение международной обстановки подняли, однако, бурную волну возмущения во всем мире. Англо-американская интервенция подверглась осуждению со стороны подавляющего большинства развивающихся стран. С решительным предупреждением против ее продолжения выступили СССР и другие социалистические государства. Срочно созванная 8 августа 1958 г. 3-я чрезвычайная сессия ГА ООН потребовала скорейшего вывода всех иностранных войск с Ближнего Востока. В конце октября 1958 г. последние американские части вынуждены были эвакуироваться с территории Ливана, где было достигнуто соглашение между основными политическими партиями о будущей власти в стране и нейтральном внешнеполитическом курсе. Основа даллесовской дипломатии на Ближнем Востоке — «доктрина Эйзенхауэра» с ее ставкой на силу — оказалась, таким образом, основательно дискредитированной.
Острый кризис возник и во взаимоотношениях между США и Латинской Америкой. Все заявления правительства Эйзенхауэра об «успокоении» этого района после интервенции в Гватемале, об установлении «доброго партнерства» между США и их южными соседями оказались обманом общественности и в какой-то мере, очевидно, самообманом. Когда в апреле 1958 г. вице-президент США Р. Никсон отправился в турне по Западному полушарию, в Вашингтоне надеялись, что оно выльется в демонстрацию успеха латиноамериканской ПОЛИТИКИ республиканского правительства. Вместо этого визит вице-президента вызвал серию бурных антиамериканских выступлений, требований радикального пересмотра этой политики, всей системы межамериканских отношений81.
Встревоженные открытым и резким ухудшением взаимоотношений
CША с Латинской Америкой видные политики в Вашингтоне прежде всего прибегли к избитой антикоммунистической пропаганде, пытаясь представить это ухудшение результатом... «происков Москвы». Одновременно они попробовали пригрозить латиноамериканцам различными, в том числе военными, санкциями за их выступления против империализма янки. Государственный секретарь США Дж. Ф. Даллес объяснил причину бурных манифестаций «слабостью» военно-полицейского аппарата в Венесуэле и других латиноамериканских странах. «Существовал своего рода вакуум силы,— заявил он на своем излюбленном языке 20 мая 1958 г.,— который всегда поощряет хулиганствующие элементы (!) к выступлению на передний план» 82.
Но дело было отнюдь не в происках «хулиганствующих элементов»: американские империалисты не могли уже диктовать свою волю латиноамериканским народам. Они оказались не в состоянии, в частности, помешать развертыванию и победе народно-революционной борьбы на Кубе, появлению первой подлинно свободной территории в Западном полушарии. В Вашингтоне предпринимали все возможные меры для спасения кровавого режима Батисты. В одном случае, используя факт временного задержания кубинскими революционерами американских морских пехотинцев, участвовавших в маневрах на Кубе, военные круги США высказались даже за организацию открытой вооруженной интервенции83.
Военно-интервенционистское «разрешение» гражданской войны на Кубе в пользу своего ставленника, каким бы прогнившим ни являлся его режим, импонировало милитаристским кругам в Вашингтоне. Тем не менее в конкретных условиях 1958 г. они вынуждены были воздержаться от этого. Во-первых, правительство Эйзенхауэра не могло не видеть, что на борьбу против диктатуры Батисты поднялся фактически весь кубинский народ; во-вторых, оно понимало, что у него нет под рукой других сил для организации интервенции, кроме собственно американских войск; в-третьих, оно сознавало, что такая интервенция рискует стать весьма длительным и дорогостоящим во всех отношениях мероприятием; в-четвертых, открытая агрессия США на Кубу грозила довести и так уже большую напряженность в их отношениях с Латинской Америкой до открытого взрыва; наконец, в-пятых, правящие круги США опасались развязывать очередной «горячий» конфликт в момент очевидного изменения соотношения сил в мире в неблагоприятную для них сторону.
Одним из наиболее ярких свидетельств происходящих в целом изменений в мировом соотношении сил в пользу социализма в этот период явился запуск первого советского спутника Земли 4 октября 1957 г.
Прорыв Советского Союза в космос нанес сокрушительный удар по американской глобальной стратегии и имперской идеологии. Успешный запуск советских спутников показал, что неуязвимое стратегическое положение США стало делом прошлого. Важнейший постулат военно-политического мышления американских правящих кругов рухнул. Угрожая теперь кому-либо «массированным возмездием», руководители США волей-неволей должны были считаться, что такое же «возмездие» может обрушиться и на американскую территорию. Той историко-географической
«традиции», согласно которой вооруженные силы США могли воевать везде, где угодно, за исключением собственной страны, остававшейся неприкосновенной для военных действий, пришел конец. А вместе с ним неизбежно должно было начаться определенное отрезвление от одурманивающего «величия и безнаказанности американской силы».
Сведя послевоенную политику преимущественно к военным категориям, сделав силу в ее наиболее осязаемых выражениях основным символом международного влияния, правящие круги США в известной мере сами подготовили одно из наиболее драматических собственных поражений в области внешней политики, дипломатии и пропаганды. «Запуск двух искусственных спутников Земли Советским Союзом 4 октября и 3 ноября 1957 г.,— признавал Р. Стеббинс,— явился крутым поворотным пунктом в международных отношениях, так же как и важным достижением в постепенном покорении человеком его физического окружения. Столь изумительная демонстрация научной и инженерной доблести со стороны державы, в общем расценивавшейся как далеко отставшей от Запада в технологических достижениях, обеспечила СССР и международному коммунизму всемирно широкую психологическую победу первого ранга. Вдобавок она вызвала серьезные сомнения относительно адекватности военных, политических и экономических приготовлений, на которые западные державы до сих пор полагались» 84.
Первая реакция правящих кругов США на запуски советских межконтинентальных ракет и спутников сводилась к попыткам рассматривать их как чисто военные достижения и доказать, якобы они не означают никакого изменения в соотношении сил между СССР и США. Однако, противореча самому себе, правительство Эйзенхауэра поспешило принять ряд мер, направленных на ускоренное развитие ракетных и других военных программ, а также на улучшение всей постановки дела образования и научных исследований в стране. В то же время оно срочно форсировало различные мероприятия по «укреплению обороны свободного мира» и утверждению в нем так называемого «принципа взаимозависимости», обозначавшего на деле новую попытку мобилизовать и поставить на службу американскому империализму ресурсы других капиталистических стран. Как подчеркивалось в совместной англо-американской «Декларации об общей цели», подписанной на встрече Эйзенхауэра с премьер-министром Великобритании Макмиллапом в конце октября 1957 г., «страны свободного (т. е. капиталистического.— Авт.) мира взаимосвязаны, и только в подлинном партнерстве, объединяя свои ресурсы и разделяя задачи во многих областях, они могут обеспечить для себя прогресс и безопасность» 85.
В конце 1957 г. американская дипломатия добилась в рамках НАТО вслед за Англией согласия также Италии и Турции на размещение на их территории атомных ракет средней дальности «Тор» и «Юпитер» которое она начала планировать еще в 1954—1955 гг.86 Далее она заключила соглашения со своими союзниками об установлении между
ними и США тесного научно-технического сотрудничества, пообещав co своей стороны поделиться атомными секретами и оружием.
В условиях изменившегося соотношения сил, в том числе военных в пользу социализма западноевропейские страны стали, однако, опасаться не столько мифической «советской», сколько реальной американской угрозы. Авантюристические действия Вашингтона, в том числе далеко за пределами Европы, могли бы втянуть их в конфликт, грозящий всеоб-щей войной. Это означало, что новые изменения в соотношении сил между СССР, США и Западной Европой, утрата Соединенными Штатами стратегической неуязвимости побудили западноевропейские страны к проведению более маневренной и независимой от США политики, к выдвижению встречных предложений и контрпретензий к своему американскому партнеру, обладавшему столь большой и опасной властью над ними.
Правительство генерала де Голля, в частности, не только отказалось от предоставления территории Франции под американские ракетные базы, но и направило 24 сентября 1958 г. специальный меморандум
Эйзенхауэру и Макмиллану, в котором требовало создания своего рода директората трех держав — США, Великобритании и Франции — внутри НАТО для координации политики Запада в глобальных масштабах, a также для принятия решений о применении атомного оружия в случае войны. Не довольствуясь этим, Франция осуществляла ряд мер для вывода своих вооруженных сил из-под командования НАТО и для создания собственного атомного оружия. Правительство Эйзенхауэра отклонило предложения де Голля и открыто выступило против проводимых им военно-политических мероприятий.
Растущую критику в Западной Европе вызывала политика CШA в отношении ГДР. Реальным путем к укреплению безопасности и мира в центре Европы могло стать только признание факта существования на-ряду с ФРГ и другого суверенного германского государства — ГДР, установление равноправных отношений между ними и всеми остальными странами, признание установленных после второй мировой войны европейских границ, обуздание роста притязаний западногерманских милитаристов и реваншистов. Нормализации требовала и ситуация в Берлине, восточная часть которого является столицей ГДР, а западная, расдо-ложенная на ее территории, стала центром подрывной деятельности империалистов против социалистических стран.
Не желая пассивно смотреть на опасное развитие событий в Европе, правительство СССР в ноябре 1958 г. выступило с предложением о нормализации положения в Западном Берлине, а затем и о заключении германского мирного договора 87.
Правительство Эйзенхауэра вначале резко отрицательно реагировало на советскую инициативу. Более того, Вашингтон вновь попытался прибегнуть k угрозе термоядерной войны, чтобы подкрепить «жесткость» американской позиции по германскому, берлинскому и другим острым международным вопросам. Однако это была попытка, заранее обреченная на неудачу. Она не только привела к очередному обострению всей международной обстановки, и прежде всего американо-советских отношений, но и вызвала столь мощное противодействие самых различных сил — социалистических государств, многих неприсоединившихся стран, некоторых союзников США, мировой и части американской общественности, наконец, даже отдельных группировок в самих правящих кругах США, что определенное изменение американской дипломатии и тактики по ряду важнейших международных вопросов стало неизбежным.
Летом 1959 г. после долгого перерыва в Женеве были возобновлены переговоры министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции по германскому вопросу. Тогда же была достигнута договоренность об обмене первыми после второй мировой войны визитами на высшем уровне между государственными деятелями Советского Союза и Соединенных Штатов. Эти переговоры и состоявшиеся обмены визитами сами по себе способствовали известному улучшению международной обстановки, усилению надежд народов на упрочение мира. В ходе их с советской стороны было сделано немало практических предложений об урегулировании спорных проблем, препятствовавших установлению нормальных, мирных и равноправных отношений между СССР и Соединенными Штатами.
1 декабря 1959 г. между СССР, США, Англией, Францией, Австралией. Аргентиной и другими заинтересованными странами был подписан Договор об Антарктике, согласно которому шестой ледовый континент земного шара мог быть использован только в мирных целях. На какие-либо другие соглашения правительство Эйзенхауэра не пошло. Более того, оно сделало все, чтобы подорвать возможность признания принципа мирного сосуществования как основы американо-советских отношений. Как это стало вскоре ясным, ответ правительства Эйзенхауэра на мирное наступление Советского Союза, начатое после XX съезда КПСС, свелся, по существу, к тактическому курсу на создание видимости какой-то «активности», перемен и «новизны». На деле сохранялись в неприкосновенности почти все основные цели и позиции США в международных отношениях.
Одним из маневров, предпринятых Вашингтоном, явилась своего рода «личная дипломатия» Эйзенхауэра в 1959—1960 гг. (после смерти государственного секретаря Даллеса). Она сопровождалась усиленной пропагандой «миролюбия» США. На деле турне Эйзенхауэра в 1959—1960 гг. по Западной Европе и Азии, а затем Латинской Америке были использованы не только для «психологического контрнаступления», но и для различных закулисных переговоров, предназначенных поддержать «холодную войну». Свои встречи в Италии, например, президент США использовал для дальнейшего втягивания этой страны; в гонку вооружений, пообещав в обмен за размещение на ее территории ракет «Юпитер» рассмотреть вопрос об увеличении военной помощи.
Под давлением Пентагона и Комиссии по атомной энергии 29 декабря 1959 г. Эйзенхауэр объявил, что после Нового года США будут считать себя свободными от обязательства не проводить атомных испытаний. 18 февраля 1960 г. новый государственный секретарь США К. Гертер подчеркнул, что, несмотря на все угрозы, которые влечет за собой гонка вооружений, особенно атомных, США все же считают их «меньшими,
чем опасности, которые возникли бы, если бы мы вступили в ненадежное соглашение о контроле над вооружениями» 88. Для предстоящего совещания в верхах в Париже правящие круги США начали готовить «пакет», который содержал в себе буквально все заведомо неприемлемые для другой стороны американские предложения по разоружению, германскому вопросу и т. д. 2 мая 1960 г, конгресс принял резолюцию о «порабощенных народах», призывавшую Эйзенхауэра добиваться благоприятных для капитализма изменений в европейских социалистических странах. Наконец, американское правительство продолжало засылку в небо над Советским Союзом шпионских самолетов. 1 мая I960 г. один из таких самолетов, пилотируемый летчиком Пауэр-сом, был сбит в воздушном пространстве над Свердловском.
После того как лицемерные и путаные заявления американских властей о якобы «научно-исследовательской миссии» самолета-разведчика У-2 были разоблачены, президент Эйзенхауэр взял на себя всю ответственность за шпионские полеты над СССР и заявил, что они проводились и будут проводиться в интересах «безопасности США», поскольку-де Советский Союз отклонил американский план «открытого неба». Вместо того чтобы осудить практику нарушения суверенных прав СССР, Вашингтон накануне открытия конференции в Париже 15 мая 1960 г. объявил состояние тревоги в вооруженных силах США и на их базах за границей. Предприняв все эти действия, правительство Эйзенхауэра, по признанию видного деятеля демократической партии Э. Стивенсона, «сделало успешные переговоры с русскими, имеющие жизненно важное значение для нашего существования, невозможными, пока оно находится у власти» 89.
Неудача «личной дипломатии» Эйзенхауэра была отнюдь не случайной. Слишком велико было несоответствие между «миролюбивой» формой и старым содержанием внешней политики США. Само по себе смягчение воинствующей риторики и авантюристических лозунгов предшествующих лет было очевидным симптомом нарастающего кризиса американской дипломатии. Но лавирование президента не могло скрыть новых провалов американской политики весной 1960 г. в самых различных районах земного шара — от Южной Кореи, где была свергнута диктатура Ли Сын Мана, до Турции, в которой пало правительство Мендере-са — другого верного союзника США.
В Японии ушло в отставку правительство Киси, только что протащившее через парламент еще один договор о предоставлении США права содержать свои войска и базы на японской территории. Размах борьбы японского народа против этого договора оказался столь мощным, что правительство Киси вынуждено было просить президента Эйзенхауэра, уже прибывшего на Филиппины, отменить свой визит в Японию. В августе 1960 г. во Вьетнаме и Лаосе вспыхнуло восстание, направленное против посаженных у власти американцами реакционных кругов. В Южном Вьетнаме к концу 1960 г. был сформирован Национальный фронт освобождения (НФОЮВ), возглавивший борьбу широких народных масс против кровавого режима Нго Динь Дьема и американского неоколониализма.
Раздраженное своими неудачами, правительство Эйзенхауэра попыталось снова прибегнуть к силе и «кризисной дипломатии». Оно форсировало наращивание ракетно-ядерного арсенала США, усилило свое вмешательство во внутренние дела стран Индокитая, Латинской Америки и Африки. Была начата подготовка вооруженного нападения на Кубу. Американская дипломатия сделала все, чтобы придать проимпериалисти-ческий характер миссии ООН в Конго, первоначально предпринятой по просьбе законного правительства этой страны и с одобрения Совета Безопасности с целью положить конец агрессии бельгийских колонизаторов. Использовав агентуру ЦРУ и захватив с помощью тогдашнего генерального секретаря ООН Хаммаршельда руководство этой миссией, правящие круги США добились того, что она стала осуществляться в полном соответствии с их империалистическими устремлениями, а не просьбами премьер-министра Конго Патриса Лумумбы. Это привело в конце концов к свержению его правительства и злодейскому убийству самого Лумумбы, к новому вторжению в страну колонизаторов.
Стремясь удержаться везде, где только можно, на старых рубежах «холодной войны», правительство республиканцев не смогло избегнуть многочисленных поражений в своей внешней политике. Это сыграло определенную роль в том, что шансы демократической партии накануне выборов 1960 г. оказались несколько предпочтительнее.

4. ПРОФСОЮЗНОЕ ДВИЖЕНИЕ. ОБЪЕДИНЕНИЕ АФТ И КПП
Развитие рабочего движения в 50-е годы происходило в условиях обостряющихся противоречий мирового капитализма. Советские исследователи отмечали: «Для капиталистической системы вторая половина 50-х — начало 60-х годов стали периодом глубоких внутренних и внешних потрясений. Заметные изменения произошли и в соотношении сил, во взаимоотношениях внутри системы капитализма, наметилось долговременное снижение удельного веса США в экономике империализма в пользу западноевропейского и японского империалистических центров при сохранении, однако, места США в политике империализма и даже одновременном усилении их военной роли в капиталистической системе... Превращение социализма в ведущий и необратимый фактор мирового развития, другие позитивные перемены в мире изменили соотношение классовых сил не только в международном масштабе, но и через эту сферу также и внутри капиталистических стран. Оно породило глубокие сдвиги в социальной политике буржуазии, вынудило ее приспосабливать отношения со „своим" рабочим классом к новой ситуации в мире..» 90.
Темпы роста промышленного производства в США со второй половины 50-х годов значительно замедлились. Сказывалось снижение воздействия высокой военной конъюнктуры в годы войны в Корее, а также начавшиеся процессы технического перевооружения американской промышленности. Главным фактором социально-экономического развития США стала научно-техническая революция, которая проявилась в автоматизации промышленных процессов, в расширенной замене ручного труда машинным, появлении новых технологий, первых ЭВМ и т. д. Научно-техническая революция повлекла за собой изменения характера труда и отношений в процессе производства 91. Она вызвала быстрый рост инженерно-технических кадров и заметно сократила потребность в неквалифицированных и полуквалифицированных рабочих.
Другим важным фактом стал рост занятости в сфере торговли, услуг, в финансовых и страховых учреждениях и на государственной службе. В 1955 г. в несельскохозяйственных отраслях были заняты 49,4 млн. человек. Из них самую большую часть составлял фабрично-заводской пролетариат — 16,6 млн. Следующую по численности группу представляли трудящиеся, занятые в сфере торговли,— 10,7 млн. На государственной службе находились 6,9 млн. человек, в сфере обслуживания — 5,6 млн., на транспорте — 4 млн., в строительстве — 2,5 млн., в финансовых учреждениях — 2 млн.92 Таким образом, торгово-конторский пролетариат превысил численность фабрично-заводского пролетариата. Это ставило перед рабочим движением нетрадиционные проблемы в плане вовлечения в профсоюзы новых отрядов рабочего класса и развития соответствующих форм и методов борьбы за насущные интересы трудящихся.
Прямым последствием автоматизации промышленности США в 50-е годы стало обострение проблемы занятости, тесно связанной с вопросами изменения квалификационной структуры рабочей силы. Так, в автомобильной промышленности за 1947—1960 гг. продукция возросла в 1,5 раза, а число рабочих сократилось на 3%. Резкое сокращение занятости произошло в угольной промышленности. В электронной промышленности в 1947—1956 гг. производство возросло на 325%, а занятость — только на 50% 93. Уменьшение занятости в традиционных отраслях промышленности (угольная, сталелитейная и др.) не покрывалось ростом числа трудящихся в новейших отраслях. Выросла безработица, которая в период кризиса 1957—1958 гг. достигла 6% рабочей силы94.
Профсоюзное движение оказалось неподготовленным к динамическому развитию в условиях начавшегося технологического переворота. Уже в конце 40-х годов резко сократился рост его численности. Правда, в годы американской агрессии в Корее число членов профсоюзов увеличилось почти на 2,5 млн., составив к концу 1953 г. 16 948 тыс. (исключая Канаду), но затем до 1960 г. уже не происходило никакого существенного прироста и даже началось сокращение их численности95. Положение усугублялось тем, что отношения между АФТ и КПП характеризовались долголетним соперничеством, переходившим временами в открытую вражду, ослаблявшую силу и моральный авторитет рабочего движения. Это соперничество двух профцентров отвлекало внимание рабочих от борьбы с классовым противником.
Попытки объединить оба профцентра предпринимались еще в 30-е годы. Первая из серии конференций, обсуждавших возможность объединения, состоялась в 1937 г., еще до формального образования КПП. Затем, уже в 1939 г. и в 1941—1943 гг., проводились встречи представителей АФТ и КПП 96. Однако они заканчивались безрезультатно и не возобновлялись вплоть до окончания второй мировой войны. В самом конце 1946 г. президент КПП Мэррей в письме к президенту АФТ Гри-ну обратился с предложением провести конференцию для рассмотрения вопроса o сотрудничестве двух организаций97. Исполнительный совет дфТ ответил положительно. Выступая на заседании комитета, У. Грин подчеркнул, что необходимость достижения единства «велика, как никогда прежде, из-за антирабочего движения в конгрессе, в законодательных собраниях штатов», которое поддерживается «Национальной ассоциацией предпринимателей и другими реакционными группами» 98.
Бесспорно, складывалась благоприятная возможность для объединения АФТ и КПП. Решение этой задачи в такой ответственный момент могло бы внести существенные коррективы в соотношение классовых сил в стране. Однако состоявшиеся 2 мая 1947 г. переговоры представителей АФТ и КПП во главе с У. Грином и Ф. Мэрреем показали, что организации по-разному понимают процесс объединения. Если АФТ предлагала прямое «безоговорочное» присоединение профсоюзов КПП к АФТ, то КПП считал, что объединение должно носить постепенный характер с предварительным решением ряда вопросов. Так, представители КПП предлагали сначала разработать соглашение «о прекращении рейдов» одних профсоюзов против других, создать систему арбитража для решения конфликтов в области юрисдикции профсоюзов, полностью признать законность производственного принципа организации профсоюзов, создать специальный объединенный комитет политических действий и т. д.
АФТ отвергла все эти предложения КПП и отказалась даже от того, чтобы в качестве первого шага к единству предпринять совместные действия против реакционного антирабочего законодательства99. Не удивительно, что новая попытка возобновить переговоры об объединении АФТ и КПП, предпринятая по инициативе Мэррея весной 1950 г., как и предыдущие, закончилась неудачей. В то же время на этой встрече был сделан значительный шаг вперед в отношении сотрудничества и сближения АФТ и КПП. Объединительный комитет представителей АФТ и КПП, созданный на переговорах, в заявлении для печати подчеркнул, что обе федерации будут сотрудничать на международной арене, а также в области политических действий и законодательства внутри страны. Было подтверждено взаимное желание продолжать переговоры и консультации для достижения единства 100. Сами события способствовали ускорению процесса сближения между АФТ и КПП.
Известную роль сыграл приход к власти нового руководства в АФТ и КПП после смерти в ноябре 1952 г. Грина и Мэррея. Впрочем, более существенное значение имели факторы и процессы, затронувшие профсоюзное движение в целом.
В первую очередь изменилось соотношение сил между федерациями. B 1947 г. АФТ и КПП представляли собой примерно равные по численности организации (7578 тыс. и 6 тыс. членов соответственно), однако
в 1953 г. АФТ уже более чем вдвое превышала КПП 101. Поддавшись нажиму извне, со стороны реакционных сил, ослабленный внутренними конфликтами, Конгресс производственных профсоюзов не только не смог увеличить ряды, но еще и потерял значительное число членов. Это произошло в конце 40-х годов, в период усиления политической реакциа в США и начала «холодной войны».
АФТ воспользовалась ослаблением активной роли КПП. При этом необходимо отметить, что уже в годы второй мировой войны и в после военный период АФТ усилила кампанию за организацию профсоюзов и на базе производственного принципа. В 1955 г. в АФТ из 123 профсоюзов 88 были чисто цеховыми профсоюзами. Но их численность
(5201 тыс.) составляла лишь 49% общего числа членов федерации. В основном это были небольшие организации (от 5 тыс. до 10 тыс. членов) или же совсем маленькие.
Многие старые цеховые профсоюзы АФТ с развитием массового ма-шинного производства и превращением ранее квалифицированных спе-циальностей в массовые стали привлекать в свои ряды полуквалифици-рованных и неквалифицированных рабочих по отраслевому принципу. Так было в Межнациональной ассоциации механиков, в профсоюзах электриков, кузнецов и т. д. Восемь профсоюзов этой категории в рассматриваемый период объединяли 2316 тыс., или 21% численности АФТ 102.
Таким образом, к середине 50-х годов АФТ по своему организационному строению приблизилась к КПП. Споры и конфликты вокруг вопроса, какой быть организационной структуре профдвижения, утратили остроту. Следует добавить, что поправение лидеров КПП, изгнание ими прогрессивных профсоюзов, усиление антикоммунизма в идеологии и практике этой организации, ее выход в 1949 г. из Всемирной федерации профсоюзов и образование совместно с АФТ и другими реформистскими профсоюзами так называемой Всемирной конфедерации свободных профсоюзов делали консервативных вождей АФТ более восприимчивыми к идее объединения профцентров под эгидой правого крыла профдвижения и его новой генерации гомперсистских вождей.
Решение возобновить переговоры об объединении руководство АФТ и КПП приняло уже в конце 1952 г. Тогда же были назначены члены делегаций от обеих федераций для участия в работе объединительного
комитета АФТ—КПП. Первое заседание этого комитета состоялось в Вашингтоне 7 апреля 1953 г., а вскоре было подготовлено и подписано Соглашение о предотвращении рейдов103, в котором содержалось обязательство АФТ и КПП не участвовать «в рейдах» друг против друга, а все конфликты решать при помощи беспристрастного третейского судьи.
Быстрый прогресс в решении проблемы «рейдов» позволил сразу же приступить к разработке и обсуждению Соглашения об объединении, которое было достигнуто 9 февраля 1955 г.104 В соглашении подробно излагались условия объединения АФТ и КПП, принципы управления и структура объединенной федерации, финансовые вопросы и т. п.
Важным шагом на пути объединения стало принятие устава объединенной федерации. В соответствии с этим документом единая организация приняла наименование Американской федерации труда — Конгресса производственных профсоюзов (АФТ—КПП). Объединенный комитет АФТ и КПП представил проект нового устава уже 2 мая 1955 г. Исполнительный совет АФТ утвердил проект 4 мая, а 7 мая Исполком КПП принял аналогичное решение. Результаты работы объединенного комитета и документы, выработанные в ходе его работы, были одобрены съездами АФТ и КПП соответственно 1 и 2 декабря 1955 г.105 Официальное объединение состоялось на первом Учредительном съезде АФТ и КПП 5 декабря 1955 г. в Нью-Йорке. Съезд утвердил устав и другие документы и избрал руководящие органы федерации. Более многочисленная по составу АФТ получила пропорционально большую долю в руководстве АФТ—КПП. Президентом и секретарем-казначеем были избраны Дж. Мини и У. Шнитцлер. Согласно уставу был создан Исполнительный совет АФТ—КПП, в который вошли президент, секретарь-казначей и 27 вице-президентов 106.
Создание АФТ—КПП и принятые Учредительным съездом основные документы федерации зафиксировали изменения, произошедшие в профсоюзном движении США к середине 50-х годов. Примером в этом смысле является преамбула устава АФТ—КПП, где сформулированы цели и задачи организации. Она значительно отличалась от аналогичных документов АФТ и КПП, принятых ранее.
Самая ранняя редакция преамбулы устава АФТ, принятая в 1878 г. и сохранившаяся до середины 50-х годов XX в., носила ярко выраженный классовый характер. В ней говорилось о борьбе во всех странах «между угнетателями и угнетенными»... «между капиталистом и рабочим, интенсивность которой растет из года в год и которая принесет гибельные результаты миллионам трудящихся, если они не объединятся для взаимной защиты и выгоды»107. В новом уставе объединенной организации АФТ—КПП не нашлось места классовым формулировкам. К 50-м годам нашего века реформистские, соглашательские принципы стали основой деятельности и АФТ, и КПП. Вместе с тем в преамбуле нового устава АФТ—КПП содержалось признание широкой социальной ответственности профсоюзов и их важной общественной роли. Это положение преамбулы имело позитивное значение. Оно символизировало отход от Узкой, сектантской позиции «чистого и делового» тред-юнионизма. Даже консервативное руководство АФТ вынуждено было пойти на более широкую трактовку целей и задач профсоюзов, их роли и места в американском обществе.
После объединения с точки зрения решения внутренних проблем профдвижения на первый план выдвинулись вопросы этической практики и расовой дискриминации. Коррупция, злоупотребления профсоюзными фондами со стороны отдельных лидеров были не новой и далеко непростой проблемой. И само по себе стремление очистить профсоюзное движение от рэкетиров и уголовных элементов было похвальным. Оно говорило об определенной демократизации массового профсоюзного дви-жения в США. Никогда прежде профсоюзное движение в таких масштабах и так резко не выступало против этого зла. Однако руководство АФТ—КПП повело дело таким образом, что вскоре профсоюзное движе-ние попало в ловушку, расставленную ему реакционными, антипрофсоюзными силами.
Воспользовавшись промахами пропагандистской кампании профсоюзов, реакция ловко использовала проблему коррупции для дискредитации и ослабления профсоюзного движения. В послевоенные годы конгрессом США и другими органами власти неоднократно проводились различные «расследования» нарушений законности в профсоюзах. Но после объединения АФТ—КПП сначала сенатский комитет по труду, затем специальный комитет во главе с сенатором Маклелланом развязали настоящую психологическую войну против профсоюзов. В течение четырех лет реакционеры раздували антипрофсоюзные настроения в стране. Антирабочий закон Лэндрема—Гриффина еще более усилил вмешательство государства во внутренние дела профсоюзов 108.
Вместо того чтобы дать отпор проискам реакции, разобраться в обстановке и предпринять самостоятельные действия, не нанося ущерба профсоюзному движению, Исполком АФТ—КПП поспешно согласился с огульными выводами комитета Маклеллана 109 и объявил об исключении из профобъединения союзов булочников и кондитеров, рабочих прачечных, химической чистки и окраски и профсоюза водителей грузовых машин, крупнейшего в АФТ—КПП. Общая численность исключенных профсоюзов составила более 1,7 млн., или свыше 10% численности АФТ—КПП. Эта акция не решила проблемы коррупции, но серьезно ослабила профсоюзное движение, нанеся ему большой моральный урон. Более того, руководство АФТ—КПП под нажимом реакционных кругов под флагом похода за высокие этические принципы тред-юнионизма развернуло широкую кампанию против прогрессивных сил в профсоюзном движении, поставив на одну доску коммунистов и рэкетиров. В порыве показного «патриотизма» федерация придала своей антикоммунистической деятельности глобальный характер. Эмиссары АФТ—КПП, выполняя задания ЦРУ, разъезжали по странам Европы, Азии и Африки, добиваясь раскола зарубежных профцентров, исключения из них левых прогрессивных профсоюзов и т. д.110 Особую активность в этом направлении АФТ—КПП проявляла в странах Латинской Америки 111.
Антикоммунизм и соглашательство лидеров профобъединения уводили профсоюзы в сторону от решения реальных и сложных социально-экономических проблем, стоявших перед профсоюзным движением. Например, в первые четыре года деятельности АФТ—КПП очень мало уделяла внимания вопросам социальных последствий научно-технической революции в условиях капиталистического производства, в частности автоматизaции. Между тем эти проблемы прямым образом сказывались на состояния профсоюзного движения, на его численности. В этой области дела обстояли явно неблагополучно. Профсоюзное движение в конце 50-х годов находилось в состоянии застоя. Достигнув пика в начале 50-х годов, численность профсоюзов перестала расти. В 1956 г. численность профсоюзов в США составляла 17 490 тыс., но в 1958 г. она сократилась до 17 029 тыс., а в 1961 г.— до 16 303 тыс. Большая часть членов профсоюзов была сосредоточена в старых отраслях, которые развивались в меньшей степени, чем новые, где профсоюзы были очень слабы.
Одним из самых перспективных региональных направлений для распространения влияния профсоюзов был Юг США. Однако создание профсоюзов в этом районе требовало решения многочисленных проблем, и в первую очередь искоренения расовых предрассудков и дискриминации в самом профдвижении. Проблема в полный рост встала перед профсоюзами еще в начале 50-х годов, но они не были готовы к ее решению.
Вместе с массовым перемещением черных из южных штатов в промышленные центры Севера и Северо-Востока и других районов страны раздвинулись и географические границы переносимых с Юга расовых предрассудков и расовой дискриминации. Черные находились в самом бедственном положении в северных индустриальных центрах. Вместе с тем повышение удельного веса негритянского пролетариата, усиление борьбы черных за гражданские права способствовали тому, что негритянская проблема переросла рамки сугубо расовой проблемы и стала острым вопросом для всего рабочего и профсоюзного движения США.
Столкнувшись с этой проблемой в ходе объединения АФТ и КПП, лидеры обоих профцентров вынуждены были уделить ей специальное внимание. Однако в уставе АФТ—КПП этот вопрос был упомянут лишь вскользь. Там говорилось о том, что целью и принципами федерации является «поощрять всех рабочих независимо от расы, вероисповедания, цвета кожи, национальности или происхождения пользоваться в равной мере всеми выгодами, которые дает профсоюзная организация...» 112. Таким образом, устав не осуждал расовую дискриминацию, в нем не предусматривались никакие санкции против тех профсоюзов, которые отказывались принимать в свои ряды черных. А такие профсоюзы имелись в составе АФТ-КПП.
Хотя в федерации был создан специальный комитет по гражданским правам, его деятельность на первых порах оказалась малоэффективной. Например, в 1958 г. Национальная ассоциация содействия прогрессу Цветного населения представила в АФТ—КПП обстоятельный доклад о положении негров в профсоюзах. Этот документ сопровождался длинным списком профсоюзов, где практиковалась дискриминация, которая «создавала серьезную угрозу экономическому положению черных. В большинстве своем это были профсоюзы строителей, рабочих бумажной промышленности, связи, электриков и др.» 113 Только в одном братстве железнодорожных клерков имелось 150 местных организаций, которые не принимали в свои ряды черных и цветных114, хотя президент этого
братства Дж. Гаррисон являлся членом комитета гражданских прав АФТ-КПП.
Не снимая ответственности с отдельных профсоюзов США за нарушения гражданских прав расово-этнических групп, можно с уверенностью сказать, что они оказались в гораздо меньшей степени подвержены этому злу, чем американское общество в целом. Как и в случае с коррупцией, профсоюзы были, в сущности, не рассадником расовой дискриминации, а ее жертвой. Многие профсоюзные деятели в этот период неоднократно указывали на факты сознательного культивирования предпринимателями расовых предрассудков. Вице-президент АФТ—КПП Дж. Кэри прямо заявил в 1957 г.: «... в последние два-три года предприниматели разработали новые приемы ведения войны против профсоюзов, которые гораздо более порочны, гораздо более бесчеловечны, гораздо более варварские, чем что-либо изобретенное в прошлом... Бизнесмены начали использовать расовую ненависть как средство подавления профсоюзов» 115.
К концу 50-х годов профсоюзы стали активнее проводить борьбу против дискриминации. В 1959 г. уже свыше десятка крупных национальных и межнациональных профсоюзов имели комитеты гражданских прав. 30 мая 1960 г. по инициативе негров — членов профсоюзов в Детройте был создан Американский негритянский рабочий совет, который возглавил вице-президент АФТ—КПП Ф. Рэндолф. Все эти мероприятия способствовали постепенному вовлечению профсоюзов в движение за гражданские права, которое широко развернулось в США в 60-е годы. Главным инструментом участия АФТ—КПП в политической деятельности во второй половине 50-х годов стал Комитет политического просвещения (КОПЕ), созданный на базе соответствующих органов АФТ и КПП. Возглавили комитет Дж. Макдевитт из АФТ и Дж. Кролл из КПП. Комитет политического просвещения имел аппарат постоянных работников, а также отделения во многих штатах, избирательных округах и во многих местных организациях профсоюзов.
Профсоюзы принимали довольно активное участие в избирательных кампаниях 1956, 1958 и 1960 гг. Но их расчеты редко оправдывались. Значительно чаще итоги политического флирта АФТ—КПП с буржуазными партиями были плачевными. Так, КОПЕ положительно оценил участие профсоюзов и итоги избирательной кампании 1956 г., мотивируя тем, что несмотря на избрание президента-республиканца, большинство в конгрессе завоевали представители оппозиционной партии (демократы) 116. Это давало профсоюзам надежду (как оказалось, чисто иллюзорную) на удовлетворение части их требований. Однако именно конгресс США, избранный в 1956 г., стал инициатором антипрофсоюзной кампании в связи с работой комитета Маклеллана. В 1958 г. профсоюзы содействовали избранию еще большего числа «своих» кандидатов в конгресс. Из 30 сенаторов, которых поддерживала АФТ—КПП, было избрано 23, а в палате представителей соответственно — 293 и 182117. Но уже в следующем, 1959 г. конгресс принял один из самых реакционных актов — закон Лэндрема—Гриффина. Выборы 1960 г. КОПЕ считал полной победой профсоюзов. Дальнейшее же развитие событий показало всю сложность и противоречивость взаимоотношений между профсоюзами и администрацией Кеннеди.
Антикоммунистическая и реформистская идеология и практика лиде-pов АФТ—КПП, их ошибочные действия в решении внутренних проблем, непоследовательность, инертность, стремление решать все дела путем сговора с предпринимателями, игнорируя массы, поставили профсоюзное движение в конце 50-х годов в исключительно сложное и трудное положение и воспрепятствовали более полному и существенному использованию тех преимуществ, которые давало профсоюзному движению объединение АФТ и КПП. «Характерной чертой объединения АФТ-КПП являлась его двойственность и противоречивость, что отражает, с одной стороны, политическую отсталость рабочего и профсоюзного движения в США, а с другой — говорит об имеющихся потенциальных возможностях для усиления борьбы против монополий» 118.
Американские коммунисты, все прогрессивные силы приветствовали объединение АФТ и КПП как позитивный итог развития событий, но вместе с тем подчеркивали, что новые возможности не могут реализоваться автоматически. Для этого необходима активная борьба. Коммунисты выражали надежду, что рабочие США, почувствовав себя едиными и усилившимися, «потребуют прекращения застоя и развернут наступление по всем фронтам»119. Однако эти надежды оправдались лишь частично. Кризис в целом не был преодолен120. Профсоюзам так и не удалось достичь подлинного единства. Внутренняя борьба и раздоры продолжались и после объединения. Поэтому проблема единства и возрождения профсоюзного движения на принципиально новых основах оставалась актуальной и в последующие годы.

5. ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА ОБОСТРЯЕТСЯ
Образованию межпартийного консенсуса в середине 50-х годов способствовало то, что лидеры демократической партии, прошедшие чистилище маккартизма, всячески подчеркивали лояльность своей партии капиталу. Политическим выражением временного преодоления разногласий в господствующем классе после выборов в конгресс 1954 г. явилось сотрудничество демократов и «эйзенхауэровских республиканцев». Администрация установила прочные связи с лидерами демократов в конгрессе — спикером палаты представителей С. Рейберном и лидером большинства в сенате Л. Джонсоном. Опираясь на их поддержку, Эйзенхауэр стал своего pода «лидером центристского коалиционного правительства»121. Эта поддержка до поры до времени позволяла сторонникам «нового республиканизма», и в первую очередь самому правительству, сдерживать напор крайне правого крыла собственной партии.
Раздоры внутри республиканской партии несколько поутихли, а ее предвыборная платформа 1956 г. представляла по большей части славословие деятельности Эйзенхауэра на посту президента. «Новый республиканизм» президент объявил своим знаменем, посвятив этому специальное выступление в ночь после выборов, когда победа стала очевидной. Президент заявил, что «„новый республиканизм" показал себя с наилучшей стороны» 122. Между тем результаты выборов не давали основания для такого оптимизма. В 1956 г. Д. Эйзенхауэр взял верх в 43 штатах, получив 35,6 млн. голосов (457 выборщиков), а Э. Стивенсон — чуть более 26 млн. (соответственно 73 голоса). Однако на выборах в конгресс демократы опять потеснили республиканцев, в палате их перевес достигал теперь 33, а в сенате — 2 мест. Разделенное правление было закреплено. Республиканцы потеряли еще один пост губернатора.
Успех «нового республиканизма» на выборах вовсе не означал, что вся республиканская партия оставалась монолитной. Усиление роли сторонников государственного регулирования вызывало ответную реакцию последователей «твердого индивидуализма». Эти два течения, прежде относительно мирно уживавшиеся внутри одной партии, все дальше рас-ходились между собой. Катализатором зреющего конфликта было обострение экономических проблем. Весной 1957 г. стало очевидным наступление очередного экономического кризиса, принявшего глубокий характер. Кризис означал, что действие благоприятных для американской экономики факторов, прежде всего выгодной конъюнктуры, созданной отложенным спросом и отложенными инвестициями 30-х и 40-х годов, в основном иссякло. С одной стороны, это был типичный циклический кризис, неизбежный при капитализме, с другой — кризис 1957—1958 гг. был в немалой степени спровоцирован политикой правительства в середине 50-х годов.
Достижение сбалансированных бюджетов в 1956 и 1957 финансовых годах привело к образованию свободных средств, которые было решено использовать для сокращения — в целях борьбы с инфляцией — государственного долга. На практике это означало передачу этих средств в руки крупнейших банков — основных держателей правительственных обязательств. Предполагалось прежде всего создать благоприятную психологическую обстановку для частных инвестиций, которые и должны были обеспечить устойчивое развитие американской экономики123. Призывы к «нейтральному», «более справедливому распределению налогового бремени», в сущности, означали стремление сократить ставки прогрессивно-подоходного налога на прибыли корпораций.
В результате такой политики с конца 1955—начала 1956 г. постепенно стал увеличиваться разрыв между возраставшими инвестициями предпринимателей, направленными на расширение производства, и уровнем потребления, причем в первую очередь сокращались покупки предметов длительного пользования и жилищное строительство 124 В полной мере сказались и последствия налоговой политики правительства. Стремление к «твердым деньгам» не остановило роста цен на продукцию крупных корпораций. Деловая же активность средних и мелких предприятий сократилась. Упали и расходы властей штатов. Создались все предпосылки для особо тяжелого кризиса.
Необходимость борьбы с кризисом заставила республиканцев обратиться к тому же комплексу мер, которые были опробованы в 1953—1954 гг.,— понижению обязательного уровня резервов в банках ФРС, либерализации кредита, понижению учетных ставок. Но теперь все эти меры пришлось применять в гораздо большем масштабе, они требовали более крупных правительственных расходов. Кризис и возвращение к дефицитному финансированию означали поражение всей экономической политики правительства.
Назревавшие в республиканской партии разногласия обострились. Шаткое равновесие, с трудом сохраняемое после президентских выборов, начало рушиться уже весной 1957 г. Поводом послужили дебаты вокруг проекта бюджета, предложенного администрацией. Выступление министра финансов Дж. Хэмфри, в конце концов вышедшего в отставку в знак несогласия с политикой правительства, послужило сигналом для массированной атаки сторонников «твердого индивидуализма» на администрацию и ее концепции. Для начала был подвергнут критике термин «новый республиканизм». Это вынудило Эйзенхауэра заявить новому председателю национального комитета республиканской партии М. Алкорну о готовности отказаться от этого термина, поскольку собственные взгляды президента — это прежде всего «твердый здравый смысл»125. С критикой администрации выступал и рупор республиканцев Среднего Запада — газета «Чикаго дейли трибюн», представив ее политику в виде «все того же старого нового курса, требующего от избирателя все новых и новых расходов» 126. Чикагские республиканцы сочли возможным солидаризироваться в своих нападках на политику правительства с южным демократом, председателем сенатского финансового комитета сенатором Г. Бёрдом, предлагавшим существенно урезать правительственный проект бюджета. Консервативное крыло партии с энтузиазмом приветствовало нападки Б. Голдуотера, призывавшего «выполнять обещания» и продолжать свертывание правительственных расходов, в особенности на социальные нужды. Голдуотер предрекал, что в случае, если курс правительства не изменится, верные республиканским традициям избиратели отойдут от партии, обрекая ее на поражение. Борьба вокруг финансовой политики грозила затянуться и ввергнуть республиканскую партию в нескончаемые распри.
Осень 1957 г. принесла другой кризис политики «согласия». Господствующий класс в угоду созданной его идеологами пропагандистской модели США, якобы олицетворявшей собой некий социальный рай, до поры до времени не принимал в расчет растущего движения протеста черных американцев. Между тем именно оно первым нарушило атмосфе-РУ застоя в общественно-политической жизни страны, став предвестником нового подъема демократического движения, в полную силу развернувшегося уже в 60-е годы. Движение последовательно набирало темп.
размах. Все еще разрозненные выступления черных уже к 1954 г. при-oбрели характер приливной волны. В верхах заговорили об уступках.
Инициативу в этом деле тогда взял на себя Верховный суд, возглавляемый Э. Уорреном. Его решение 17 мая 1954 г., признавшее незаконной сегрегацию в школах, было нацелено на то, чтобы направить развивающееся негритянское движение в спокойное русло, безопасное для существующих порядков. Признав, что сегрегация черных учащихся в общественных учебных заведениях противоречит конституции, высший судебный орган страны рассчитывал этим и ограничиться, но уже через два года движение афро-американцев заставило его признать нарушением конституции и сегрегацию в автобусах, курсирующих между штатами 127
Правительство Эйзенхауэра с неудовольствием встретило все эти нововведения, тем более что давление на него со стороны расистского блока в конгрессе все возрастало. Однако весной 1957 г. движение негритянского народа поднялось на новую ступень. Началось знаменитое паломничество под лозунгом «пробуждение сознания нации», в котором приняли участие множество черных американцев, выступавших с требованием о предоставлении им равных со всеми гражданских прав и с протестом против преследований и террора в отношении борцов за свободу. И все же по всему чувствовалось, что эти события были всего лишь предвестником бури128. Среди черного населения зрело убеждение, что освобождение от расистского гнета не придет сверху и что добиться осуществления тех прав, которые были подтверждены решениями Верховного суда, оно сможет только путем борьбы. Красноречивыми подтверждениями тому были игнорирование местными властями решения Верховного суда о десегрегации школ и отказ президента выступить с осуждением суда Линча, использования насилия в отношении борцов за свободу в других проявлений произвола и беззакония.
В условиях нарастающего кризиса в межрасовых отношениях и роста движения солидарности с борьбой черного населения (как внутри страны, так и за рубежом) расизм вынужден был кое-где и кое в чем отступить, но это отступление носило тактический характер. Примером может служить принятый 9 сентября 1957 г. закон о гражданских и избирательных правах, предусматривавший уголовную ответственность за действия частных лиц, направленные на запугивание или принуждение избирателей на выборах разного рода — федеральных, местных. За то, чтобы попасть в списки избирателей, черным гражданам США необходимо было вести длительную и упорную борьбу, сопряженную с опасностями и большим риском, ибо в противном случае статьи закона 1957 г. остались бы пустым звуком. Бросалось в глаза, что к этому моменту террор расистов, пользовавшихся покровительством местных властей, даже усилился, особенно на Юге 129.
Об обострении борьбы свидетельствовали события в г. Литл-Рок (штат Арканзас), где попытки провести в самых скромных масштабах десегрегацию учебных заведений натолкнулись на отчаянное сопротивление расистов, возглавляемых губернатором штата О. Фобусом. Все попытки Эйзенхауэра достичь соглашения с ним потерпели неудачу. Для пpоведения решения федеральных органов в жизнь правительство подчинило национальную гвардию Арканзаса военному командованию и ввело в город парашютно-десантную дивизию 130.
Этот конфликт стал для администрации и для самого Эйзенхауэра серьезным испытанием, болезненным и опасным131. И в теории, и на практике правительство стремилось к органическому сочетанию деятельности федеральных органов и властей штатов. Идея ограничения «большого правительства», столь любимая республиканцами, подразумевала передачу части его полномочий властям штатов. События же в Литл-Роке, по мнению Эйзенхауэра, показали, что власти Арканзаса не смогли ни правильно оценить ситуацию, ни справиться с ней.
В октябре 1957 г. выявилась шаткость и другой основы всей экономической политики США в послевоенные годы. В число важнейших вопросов всей социально-экономической политики вошли новая проблема роста американской экономики и, следовательно, выбор путей и методов стимулирования этого роста. Экономический кризис, Литл-Рок, советский спутник — все это ставило перед республиканцами новые проблемы и углубляло раскол между «эйзенхауэровскими республиканцами» и «твердыми индивидуалистами». Сторонники правого крыла, влияние которых в республиканской партии в результате «битвы за бюджет» окрепло, решив дать на предстоящих в 1958 г. выборах в конгресс бой своим противникам на всех основных направлениях, выдвинули реакционную внутриполитическую платформу. Важное место в ней занимали вопросы трудовых отношений и расовые проблемы, трактуемые в духе реакционной доктрины «прав штатов».
Апеллируя к консервативным настроениям, республиканцы рассчитывали вызвать прилив энергии у своих сторонников. Однако исход выборов для республиканской партии был равносилен провалу: таких резких изменений в конгрессе США не знали с 1936 г. Демократы отняли у республиканцев 15 мест в сенате, 49 — в палате представителей. Они победили на выборах губернаторов в 35 штатах, отобрав у республиканцев 6 мест. Почти на треть упало представительство республиканцев в законодательных собраниях штатов. Были поколеблены позиции на Среднем Западе, традиционно шедшем за республиканцами. В сенат не попали такие столпы республиканской партии, как Дж. Брикер, У. Дженнер и др.
Борьба за принятие законов о «праве на труд» стоила республиканцам поражения в Огайо и Калифорнии, где впервые с 1888 г. демократы победили одновременно на выборах губернатора и на выборах в сенат. B Калифорнии потерпел поражение У. Ноуленд, причем спешно бросившийся ему на помощь Эйзенхауэр ничем не мог повлиять на ход событии в этом стратегически важном для республиканцев штате. Одним из немногих достижений республиканцев на этих выборах стало избрание известного своей либеральной ориентацией Н. Рокфеллера губернатором штата Нью-Йорк. Его уверенная победа, особенно на фоне сокрушитель-нoго поражения сторонников консервативного курса, способствовала Укреплению положения «эйзенхауэровских республиканцев».
Хотя лозунг «нового республиканизма» был снят, его принципы получили дальнейшее развитие в ряде документов республиканской партии В целом же в условиях ослабления политических позиций партии все больший упор ее лидеры стали делать на прославление внешнеполитического курса правительства, особенно самого Эйзенхауэра, его «личной дипломатии». Осенью 1959 г. деятели либерального крыла республиканской партии предприняли «политическую рекогносцировку», стремясь определить прочность позиций Н. Рокфеллера и возможности выдвижения его кандидатуры на предстоящих президентских выборах. Результаты оказались весьма плачевными — как отдельные представители крупного бизнеса, так. и предпринимательские организации, связанные с республиканцами, в целом отвергли предложенную им умеренно либеральную платформу. Со своей стороны Н. Рокфеллер сделал заявление, что профессиональные политики и бизнесмены настроены против него, потому. что считают его «слишком либеральным»132. Это окончательно определило выдвижение кандидатуры Р. Никсона, прочно связанного с руководством партии, а со времен маккартизма — и с ее правым крылом и одновременно устраивавшего те могущественные силы, которые поддерживали партию и контролировали ее действия.
Для оппозиционной демократической партии вторая половина 50-х годов стала периодом настойчивых поисков обновленной идейно-политической позиции, по возможности учитывавшей изменения во внутреннем и международном положении США, запросы избирателей. Росло ощущение, что одних старых «заслуг» недостаточно для того, чтобы обойти республиканцев. «Трудно сказать, за что сейчас стоит демократическая партия,— писал в 1953 г. видный идеолог демократов Дж. Гэлбрейт новому лидеру партии Э. Стивенсону,— ... по существу, мы до сих пор живем за счет интеллектуального багажа рузвельтовской эры, но этот капитал иссякает... Для того чтобы привлечь к себе молодых избирателей и усиленно противостоять нажиму республиканцев, нам нужны новые идеи» 133.
В этом же направлении поиска «новых идей» подталкивала демократов и необходимость приспособления к настроениям социальной критики и недовольства, вызываемым обострением внутренних противоречий американского капитализма в 50-х годах, выразившихся в неблагоприятных для трудящихся социальных последствиях НТР, кризисных явлениях в системе образования и медицинского обслуживания, росте бедствующих районов, загрязнении окружающей среды и др. Все сильнее сказывалась борьба вокруг проблемы гражданских свобод, положения национальных меньшинств, женщин, молодежи.
С середины 50-х годов процесс идейно-политических поисков концентрировался в основном вокруг официального лидера партии Э. Стивeнсона и его окружения: Ч. Боулса, Дж. Гэлбрейта. А. Шлезингера-младшего, Элеоноры Рузвельт, Дж. Болла, С. Харриса, Л. Кайзерлинга, Т. Финле-тера и некоторых других. Уже в 1954—1955 гг. в ходе напряженной внутрипартийной дискуссии наметились основные направления переориентации партии в рамках общей борьбы за возрождение лидирующей роли в двухпартийной системе.
Исходя из того, что повестка дня «нового курса» в основном была исчерпана, а доля обеспеченных слоев в общем электорате партии возpocла советники Стивенсона предлагали расширить «политический охват партии» путем привлечения бизнеса и средних слоев при сохранении традиционных связей с непривилегированными группами населения — paбочим классом, расовыми и этническими меньшинствами и т. д. Наилучший для этого способ усматривался в переносе акцента с чисто экономкческих проблем на такие злободневные вопросы «качества жизни»,
как улучшение системы образования, медицинского обслуживания, охраны окружающей среды, а также поддержание высоких темпов экономического роста. Именно в лозунге «растущей экономики» идеологи демократов усмотрели спасительный выход из создавшегося положения, который, освобождая ресурсы для нового расширения социальной активности государства, сможет сохранить за ними репутацию «партии прогрес са» 134.
Такого рода комбинирование отдельных, все еще популярных лозунгов рузвельтовской «эры реформ» и новых черт «ответственности» и составляло основу идейно-политического перевооружения демократов в конце 50-х годов. Оно отражало общую эволюцию либерализма от политики «чуть-чуть левее центра» времен «нового курса» к респектабельной «умеренности» 50—60-х годов с ее апологетикой основ существующего порядка, упованием на технократизм, социально-экономическую доктрину неокейнсианства. Провозглашенный Э. Стивенсоном курс «качественного» либерализма полностью соответствовал этим установкам.
В области внешней политики демократическая партия также пыталась предложить альтернативу платформе республиканцев, что отражало не только конъюнктурные моменты межпартийной борьбы, но и существенные разногласия внутри правящих кругов США относительно методов и средств реализации внешнеполитических целей американского империализма. Вызревание новых внешнепелитических установок демократов происходило в процессе критики политики Эйзенхауэра—Даллеса.
Первой мишенью оппозиции стал экстремизм и авантюризм даллесов-ского курса «массированного возмездия» и «балансирования на грани войны», ставящего США, по словам Э. Стивенсона, «перед мрачным выбором между бездействием и термоядерной гибелью» 135. Оппоненты Даллеса ясно понимали, что с ликвидацией ядерной монополии США «массированное возмездие» грозило обернуться катастрофой для самих CША. «Мы все лучше осознаем,— писал в этой связи Л. Джонсону видный сенатор-демократ Э. Кефовер,— что в случае следующей большой воины нас тоже постигнет всеобщее разрушение...» 136 Одновременно с этим демократы критиковали военно-стратегический курс республиканцев зa разрыв между чрезмерно воинственной риторикой и якобы выявившимся «ослаблением военной мощи», под которым подразумевалась глав-ным, oбразом скупость администрации (как это представлялось оппози-ции) в вопросе о военных расходах, и прежде всего в части расходов на обычные воооружения. Предлагалось усиленное наращивание военных расходов, более активное использование обычных вооружений в рамках стра-тегии «ограниченной войны», всемерное укрепление превосходства над СССР в средствах доставки ядерного оружия137. При самом активном участии сенаторов-демократов Г. Джексона и С. Саймингтона в начале 1956 г. была развернута первая шумная кампания о «советском военном превосходстве», вокруг мнимого «отставания» США от СССР в стратегических бомбардировщиках138.
Демократы критиковали внешнеполитический курс республиканцев и за его неприкрытую враждебность по отношению к развивающимся странам. «Коммунисты,—писал, например, Ч. Боулс,—говорят на магическом языке социальной революции, поддерживают борьбу колоний за независимость, ведут темнокожее большинство человечества к борьбе против всякой дискриминации со стороны белого меньшинства, предлагают научную и техническую помощь для ускорения экономического развития — и все это в то время, когда мы, завязнув в сомнениях и разногласиях, прикованы к презираемому, обреченному статус-кво» 139. Наряду с Боулсом наиболее активную роль в разработке новой линии в отношении развивающихся стран играли сенаторы-демократы Г. Хэмфри, Дж. У. Фулбрайт, Дж. Кеннеди, ряд представителей академических кругов, связанных с демократами. Их рецепты сводились к расширению экономического, технологического, идеологического воздействия на развивающиеся страны в целях укрепления позиций США и удержания их в русле капитализма.
Первое воплощение новые установки демократов получили в избирательной кампании Стивенсона 1956 г., главной темой которой стал призыв к более полному использованию потенциальных возможностей страны за счет государственного стимулирования экономического роста и модернизации всей сферы общественных услуг путем расширения государственного вмешательства в области медицинского обслуживания, образования, охраны окружающей среды. В предвыборных выступлениях Стивенсона содержалось немало нападок на республиканцев за «увеличение диспропорции между частным благополучием и общественными нуждами» 140. Это был прямой отзвук растущего недовольства неспособностью системы частного предпринимательства, ориентированной на рыночныя спрос и прибыль, удовлетворять важнейшие общественные потребности страны. Критикуя республиканцев за «узость взгляда», демократы стремились представить себя главным стражем общенациональных интересов, с помощью сильного руководства способным «двинуть страну вперед», к «новой Америке», как гласил главный лозунг кампании Стивенсона.
Однако надежды либерального крыла демократов на выдвижение уже к выборам 1956 г. альтернативной республиканцам законодательной программы не оправдались. В результате новый «образ» партии оставался еще настолько аморфным, что избиратели не усматривали существенных различий между подходами двух буржуазных партий к внутриполитя-
чeским проблемам, если не считать отдельных нюансов141. Несколько больший уcпех имела критика внешней политики республиканцев, в котoрой демократы, учитывая заметное потепление международной обста-новки перенесли основной упор на мирные аспекты «советского вызова». Тем не менее, несмотря на энергичные усилия, демократам не удалось преодолеть барьера высокой личной популярности Эйзенхауэра на фоне благоприятной экономической конъюнктуры, хотя в целом позиции партии улучшились.
Но уже со следующего, 1957 г. ситуация стала меняться. Экономический спад, ухудшение положения с занятостью в сочетании с успехами Советского Союза и провалами внешнеполитического курса Эйзенхауэра—Даллеса стимулировали общественное недовольство политикой республиканцев. В обстановке, когда экономические проблемы, и прежде всего безработица, выдвинулись на первый план, надежды большинства избирателей по традиции вновь обращались к «партии реформ». К весне 1958 г.— периоду максимального уровня безработицы— вдвое больше американцев, согласно опросам общественного мнения, считали демократов, а не республиканцев более способными вызволить экономику из
кризиса 142.
Демократы не замедлили воспользоваться изменениями в обстановке и настроениях избирателей. В избирательной кампании 1958 г. по выборам в конгресс они сделали упор на лозунге «Хлеба и масла», выступая за значительное увеличение ассигнований на социальные нужды и принятие чрезвычайных мер по борьбе с экономическим кризисом. 80 конгрессменов-демократов подписали к этому времени так называемый «Северный манифест», явившийся первой серьезной попыткой либерального крыла партии выработать единую партийную программу, включавшую предложения о повышении уровня минимальной заработной платы, об увеличении пособий по безработице, о федеральной помощи образованию и бедствующим районам 143.
И хотя ни эти предложения, ни значительная часть более ограниченной программы борьбы с кризисом, предложенной сенатором Л. Джонсоном от имени руководства партийной фракции демократов в конгрессе, не стали законом, активность демократов в этой области способствовала росту популярности партии среди рядовых избирателей, особенно на фоне бездействия республиканцев: выборы 1958 г. в конгресс и местные органы власти стали самым крупным успехом партии со времени выбоpов 1936 г.
Принимая во внимание уроки предыдущей президентской избиратель-нoй кампании, демократы активизировали усилия по разработке конкрет-ной программы как во внутренней, так и во внешней политике. В области экономической политики они в отличие от республиканцев, считавших главной проблемой инфляцию, сосредоточили внимание на способах ускорения экономического роста и снижения уровня безработицы.
Общие установки первой половины 50-х годов на «растущую экономику»под воздействием идей неокейнсианства стали воплощаться в
конкретные рецепты фискальных и бюджетных мероприятий по стимулированию экономического роста: снижение налогов на корпорации и пo-требителей, снижение уровня учетной ставки, другие меры по стимули. рованию инвестиционного процесса 144. В 1958—1959 гг. эти идеи нашли отражение в программных заявлениях, а также в ряде законодательныx инициатив демократов в конгрессе . Учитывая в какой-то мере требования профсоюзов в свете развития автоматизации и других последствий НТР, демократы выдвинули комплекс «структурных» мер борьбы с безработицей: были внесены предложения по оказанию помощи бедствующим районам, возобновлению общественных работ и программ переподготовки рабочей силы (законопроект сенатора П. Дугласа) и др.
В сфере высшего и среднего образования, переживавшего серьезный финансовый кризис, главными пунктами программы демократов стали предложения об оказании федеральной помощи в строительстве школ и оплате труда учителей (законопроект Дж. Меррея—Л. Меткалфа) и о предоставлении колледжам льготных займов на строительство учебных помещений (законопроект Дж. Кларка). В сфере медицинского обслуживания на требования профсоюзов и пенсионеров демократы откликнулись законопроектом конгрессмена А. Форанда (демократ от штата Род-Айленд) об оказании медицинской помощи престарелым в виде оплаты за счет общественных фондов части стоимости госпитализации и ухода на дому. Наконец в сфере охраны окружающей среды демократы выдвинули ряд предложений, направленных на сохранение рекреационных ресурсов — лесных массивов, морского побережья и т. д.
В целом демократы признавали необходимость усилить активность государства в решении насущных и все обостряющихся внутренних проблем, модернизации всей системы социального обеспечения, в которой США заметно отставали от ряда развитых капиталистических стран, не говоря уже о странах социализма. Показательно вместе с тем, что в вопросе о гражданских правах черного населения южное крыло партии отбило попытки либералов сделать робкие шаги навстречу движению афро-американцев за равноправие.
Перед лицом обострившихся внутренних проблем и вызова мирового социализма демократы проявляли большую гибкость, нежели республиканцы. И хотя администрации Эйзенхауэра, опираясь на консервативную коалицию в конгрессе и широкое использование президентского вето, удавалось блокировать либеральные инициативы, это лишь усугубляло остроту нерешенных внутренних проблем и порождаемое ими социальное недовольство. Большинство американцев, как показывали опросы общественного мнения, поддерживали меры по борьбе с безработицей, курс на реформу системы образования, медицинского обслуживания и т. д.146
К избирательной кампании 1960 г. все основные инициативы демократов в области экономической и социальной политики нашли отражение в предвыборной платформе партии и заявлениях Демократического совещательного совета. Большая часть из них, поддержанная руководство1 партийной фракции в конгрессе, стала предметом ожесточенной политичecкой борьбы на Капитолийском холме. В итоге впервые за многие годы демократическая партия пришла к президентским выборам с подобием внутриполитической платформы, которая не только помогла им взять верх над республиканцами, но и стала основой будущего курса в области внутренней политики 60-х годов.
По мере приближения выборов все ожесточеннее становилась и полемика двух ведущих буржуазных партий вокруг вопросов внешней политики. Запуск первого советского спутника был использован правым крылом демократической партии как довод в пользу тезиса о необходимости усиления гонки вооружений. По инициативе Л. Джонсона подкомитет по боеготовности сенатского комитета по вооруженным силам в конце 1957 г. провел экстренное расследование состояния американских стратегических сил. результаты которого были изложены в виде плана наращивания ракетно-ядерного потенциала п ускорения реализации космической программы. Демократический совещательный совет в своих программных внешнеполитических заявлениях также призвал к форсированию стратегических и обычных вооруженных сил, более полной мобилизации всего военно-экономического потенциала США за счет ускорения экономического роста и использования достижений научно-технической революции 147. Эти предложения были поддержаны лидерами партии.
Демократы в вопросе военной политики ухватились за возможность выполнять роль рупора тех влиятельных слоев правящего класса США, которые настаивали на необходимости преодоления обозначившегося «ядерного тупика» за счет достижения многократного военного превосходства США над СССР. К этому сводились и рекомендации секретного доклада «комитета Гейтера», включавшего в себя многих представителей руководящей верхушки обеих партий, сведения о котором просочились в печать в начале 1958 г. Воспользовавшись антисоветской шумихой в прессе, военно-промышленный комплекс усилил критику военной политики администрации Эйзенхауэра, который, с точки зрения тогдашних «ястребов», медлил с увеличением военных программ и ассигнований 148.
По мере приближения выборов 1960 г. демократы намеренно усиливали панический тон кампании о «советской военной угрозе», превращая тему пресловутого «отступления» США в «холодной войне» в один из основных вопросов предвыборной борьбы. Особую активность в этом проявил сенатор Дж. Кеннеди, неустанно призывавший к преодолению мифических «разрывов» между СССР и США в военной области, главным из которых объявлялось «отставание в ракетах», основанное на заведомо неверной оценке советского ракетного арсенала.
В то же время под воздействием растущей активизации национально-освободительного движения в Африке, Азии и Латинской Америке у части лидеров демократов усиливалась озабоченность в отношении общей ориентации развивающихся стран. Отвергая «фатально навязчивую» 'по выражению Фулбрайта) 148 одержимость даллесовского курса антикоммунизмом, сводящим все к «козням Москвы», они признавали необратимый характер социальных перемен в мире, но только для того, чтобы, используя весь арсенал средств и методов воздействия, направить их в нужное для США русло и тем самым поставить освободившиеся страны в зависимость от американского империализма. Наряду с усилением экономического проникновения для борьбы с национально-освободительным движением предлагалось широко применять специально подготовленные военные формирования, дипломатию «плаща и кинжала», подкуп, разжигание «психологической войны» и т. п.150
Свое итоговое выражение эта общая внешнеполитическая линия получила в предвыборной платформе демократов, в других документах «переходного периода», подготовленных руководством партии в качестве ориентиров для следующей демократической администрации151. Смысл новых установок партии состоял в пропаганде более активной и в то же время более гибкой интервенционистской внешней политики, в попытке любыми средствами приостановить революционный процесс в мире, рост влияния реального социализма, добиться подрыва его позиций.
Кандидатом в президенты от демократической партии на выборах 1960 г. был выдвинут сенатор от штата Массачусетс Дж. Ф. Кеннеди, который в 43 года уже успел завоевать известность в стране. Решающим обстоятельством послужила приемлемость кандидатуры Кеннеди — полигика центристского толка — для всех основных группировок партийной верхушки, в том числе и демократов Юга, успокоенных его выбором сенатора-техасца Л. Джонсона в качестве кандидата в вице-президенты. Сыграло роль и то, что Кеннеди в силу личных качеств больше других кандидатов соответствовал содержанию и духу установок демократов, получивших в его предвыборных выступлениях звонкое название «новых рубежей».
Соперник Кеннеди на выборах от республиканской партии вице-президент Р. Никсон был вынужден отстаивать курс своей администрацип, в то время как Кеннеди обещал покончить с наиболее острыми внутренними проблемами и провалами во внешней политике. Результаты голосования показали, что именно благодаря своей более популярной внутриполитической программе демократам удалось вернуть себе приверженность традиционных отрядов той партийной коалиции, которую они сумели создать в 30-х годах,— рабочего класса, расовых и национальных меньшинств, малообеспеченных слоев. И хотя перевес, полученный Дж. Кеннеди, оказался крайне незначительным — 34 221 344 против 34 106 671 голосов152,— это позволило демократам вновь вернуться в Белый дом после восьмилетнего перерыва.
Чисто символическая победа, одержанная оппозицией над правящей партией, выражавшей в своей политике и идеологии тенденцию к сдвигу вправо, не могла заслонить того факта, что Соединенные Штаты вступали в новую фазу социально-политического развития, обусловленного объективными процессами как внутреннего, так и глобального характера.


 

начало сайта